Вчера На императорском приеме Нам было худо. В путь собравшись рано, Мы на закате С мыслями о доме Подъехали К отрогам Шоуяна. Тут Ин и Ло Седые катят волны, И нет конца Их грозному потоку. Остановились мы — Скорбим безмолвно: Нелегок путь наш, Что лежит к востоку. И, раня душу, Долго будет длиться Печаль О каменных дворцах столицы.

О, как мрачна Великая Долина — Здесь редкие деревья Одиноки, Здесь ливни летние Размыли глину И превратили Ручейки в потоки. Чтоб не застрять, Не потонуть в болотах, Нам надо будет В горы подыматься, Где даже кони На крутых высотах Разреженного воздуха Боятся.

Боятся кони — Уши их прижаты, — Но кони вывезут, Не в этом дело: Скорблю о том я, Что теряю брата, С которым жить всю жизнь Душа велела. Нас выбросили С отчего порога, Но даже это Показалось мало... Кричит сова, И горную дорогу Перебегают Волки и шакалы. От мух все белое Чернеет скоро, Клеветники Сплели искусно сети. Нас разлучат Великие просторы, И я останусь Одинок на свете.

Вот остаюсь я С думою о друге — Для дум никто Не изобрел преграды. Осенний ветер Леденит мне руки, Трещат в траве Озябшие цикады. Запущен мир, И только мгла струится, И солнце путь свой Уступает звездам. И за день Утомившиеся птицы Торопятся К своим семейным гнездам Бредет овца, Отставшая от стада, И на ходу Дожевывает пищу, И скоро все Покою будет радо, Лишь я далек От своего жилища.

Вздыхаю я — откуда ждать известий? Нам воля неба Неблагоприятна: Один из тех, С кем жил и рос я вместе, Погиб — А жизни не вернуть обратно. Его душа Над родиной витает, Расставшись с телом, Что лежит в могиле. Пусть человек Внезапно умирает — Душа не хочет, Чтоб ее забыли. Родится Слабый человек на свете, Потом исчезнет, Как роса на солнце. Природа Не дарует нам бессмертье: Как тень и эхо — Юность не вернется. И я не камень, Не металла слиток, — Погибну я Среди сердечных пыток.

Мне трудно дружбу Выразить словами... Мужчина создан Не для закоулка: Он властвует Над четырьмя морями, И десять тысяч ли Ему — прогулка. Его любовь Не ложное искусство, Что от разлуки Выглядит усталым. Ужели знают Истинное чувство Лишь те, кто спят Под общим одеялом? Мужскую дружбу И ее объятья Могу ль сравнить я С женскою любовью? Ведь если в мире Расстаются братья — То за разлуку платят Только кровью.

К небесной воле, Ко всему на свете У мудрецов Является сомненье. Сун-цзы как будто бы Снискал бессмертье, Но обманул меня В своем ученье. Ведь даже миг Приносит перемены — Прожить сто лет Почти никто не может. Твой дальний путь За горных кряжей стены Жестокой болью Сердце мне тревожит. Побереги же Яшмовое тело, Живи и здравствуй До седин почтенных... Беру я кисть, Чтобы она запела Словами песен — Самых сокровенных.

Поздней осени Сумрачный срок наступил, И деревья простились С увядшей листвою. Утром иней ложится На яшму перил, Рвется ветер В дворцовые наши покои. Ну, а днем Проливные бушуют дожди, Заливные поля Превратились в болото, — И крестьян Вековечная гложет забота, И убийственный голод Их ждет впереди. Богачи О чужой не горюют нужде, — Где такие, Что нищим помочь пожелают? В лисьей шубе Легко позабыть о беде Тех, кто летнее платье Зимой надевает. Вспомнил я о Янь Лине, Которого нет: Он расстался для друга С мечом драгоценным. Ты похож на него — И всегда неизменным Будешь другом моим До скончания лет.

Я долго На Лоян гляжу с холма — Там все теперь И тихо и пустынно. Там все дворцы И бедные дома Огнем войны Превращены в руины. И во дворах, У сломанных оград, Так разрослись Кустарники и травы, Как будто Всё заполонить хотят, Уверившись, Что нет на них управы. Да и поля, Покрытые травой, Не вспаханы На всем своем пространстве. Нет, братья не узнают Край родной, Сюда вернувшись Из далеких странствий. Когда-то здесь Из труб вились дымки Над суетою улиц, Сердцу милых... А ныне Я немею от тоски, Которую И высказать не в силах.

Растет в лесу Спокойная сосна, Ей десять лет — Она еще ребенок, И свежесть хвои Нежно-зелена, И стройный ствол Еще и слаб и тонок, Но дух ее Окреп уже с пеленок: Не подведет — Всё выдержит она.

Легко я бросал Города и уезды, И бросил бродить, Промотавшись до нитки. Теперь под зеленой сосной Мое место, — Я если хожу, То не дальше калитки. Я бросил Беспечное непостоянство, Я бросил пирушки И радуюсь детям. Но я никогда Не бросал свое пьянство — И мы это с вами Особо отметим. Коль к ночи не выпьешь — Не будет покоя, Не выпьешь с утра — И подняться не в силах. Я бросил бы днем Свое, пьянство святое, Но кровь леденела бы В старческих жилах. Ну, брошу — И радости больше не будет, А будет ли, в сущности, Выгода в этом? А вот когда вечность Мне годы присудят, А птицы поздравят С последним рассветом — Тогда, равнодушно И трезво, поверьте, Я с плеч своих скину Житейскую ношу И с ясной душою В обители смерти, Быть может, действительно Пьянствовать брошу.

Десять тысяч существ — Всем пристанище в жизни дано Лишь печальному облаку Нету на свете опоры: В темноте поднебесья Плывет и растает оно, Не увидев ни разу Залитые солнцем просторы. Благодатные зори Ночной разгоняют туман, Обгоняя друг друга, Несутся лукавые птицы. Только я не спешу: Мне давно опротивел обман — И к лачуге своей Я по-прежнему рад возвратиться. Я проверил себя И остался на прежнем пути — Не боюсь, что от голода Тело мое пострадало б: Нету старого друга, И нового мне не найти, И совсем ни к чему Униженье упреков и жалоб.

Холод ранней зимы Увенчал окончание года, Я лежу на веранде, В худой завернувшись халат. Даже в южном саду Ничего не жалеет природа, Обнаженные ветви Украсили северный сад. Наклоняю кувшин — В нем ни капли вина не осталось, Погляжу на очаг — И над ним не синеет дымок. То ли стало темно, То ли просто склонила усталость, Но стихов и преданий Читать я сегодня не смог. Голод мне не грозит еще — Гневному взгляду и слову, — Не нуждаюсь я в пище, Как праведник в княжестве Чэнь, Вспомню нищих ученых — Их мудрого духа основу, И себя успокою я В этот безрадостный день.

Старый Жун подпоясывал Жалкой веревкой халат, Но на лютне бренчал, Хоть уж было ему девяносто. В рваной обуви ветхой Из дырок одних и заплат, Юань Сянь распевал свои песни Беспечн и просто. От «Двойного цветения» Сколько воды утекло! Сколько мудрых ученых С тех пор в нищете прозябали! Лебеду в их похлебке Мы даже представим едва ли. И лохмотья одежд их Представить сейчас тяжело. Я-то знаю, что значит Богатый халат на меху, Но почти что всегда Он путями нечестными добыт. Цзы умел рассуждать, Но витал где-то там — наверху, И меня бы не понял,— Тут надобен собственный опыт.

Благородный Цань Лоу, Не зная тревог и печали, В независимой бедности И в неизвестности жил. Ни посты и ни почести В мире его не прельщали, И, дары отвергая, Бессмертие он заслужил. И когда на рассвете Окончился жизненный путь, Даже рваной одежды Ему не хватило на саван. До вершин нищеты он возвысился — Мудр был и прав он, Только Дао он знал — Остальное же так, как-нибудь... Сто веков отошли С той поры, как из жизни ушел он, И такого, как он, Мы, быть может, не встретим опять. Все живое жалел он, Добра и сочувствия полон, До последнего вздоха... Что можно еще пожелать?

Юань Аню, бывало, Метель заметала жилье — Он сидел взаперти, Но не звал на подмогу соседей. Юань Цзы, увидав, Как народ беззащитен и беден, Проклял царскую службу И тотчас же бросил ее. Жили оба они Не желая нужду побороть, Сено было их ложем, И пищей служили коренья. Кто же силы им дал на земле Для такого смиренья, Чтобы дух возвышался, Презрев неразумную плоть? Стойкость бедности — вечно — Сражается с жаждой богатства, И когда добродетель В таком побеждает бою Человек обретает Высокую славу свою, Ту, что будет сиять На просторах всего государства.

Безмятежный Чжун-вэй Нищету и покой предпочел — У соломенной хижины Выросли сорные травы. Никогда никому Ни одной он строфы не прочел, А ведь были б стихи его Гордостью Ханьской державы. И никто в Поднебесной И ведать не ведал о нем, И никто не ходил к нему, Кроме седого Лю Гуна. Почему же поэт В одиночестве скрылся своем? Почему в одиночестве Пели волшебные струны? Но святые стихи Он за совесть писал — не за страх, Независим и горд, Даже мысль о карьере развея. Может быть, ничего я Не смыслю в житейских делах. Но хотел бы последовать В жизни—примеру Чжуи-вэя.

Плывут облака Отдыхать после знойного дня, Стремительных птиц Улетела последняя стая. Гляжу я на горы, И горы глядят на меня, И долго глядим мы, Друг другу не надоедая. Стихи о Чистой реке Очищается сердце мое Здесь, на Чистой реке; Цвет воды ее дивной — Иной, чем у тысячи рек. Разрешите спросить Про Синьань, что течет вдалеке: Так ли камешек каждый Там видит на дне человек? Отраженья людей, Словно в зеркале светлом, видны, Отражения птиц — Как на ширме рисунок цветной. И лишь крик обезьян Вечерами, среди тишины, Угнетает прохожих, Бредущих под ясной луной.

Вижу белую цаплю На тихой осенней реке; Словно иней, слетела И плавает там, вдалеке. Загрустила душа моя, Сердце — в глубокой тоске. Одиноко стою На песчаном пустом островке. Храм на вершине горы На горной вершине Ночую в покинутом храме. К мерцающим звездам Могу прикоснуться рукой. Боюсь разговаривать громко: Земными словами Я жителей неба Не смею тревожить покой.

В восточных горах Он выстроил дом, Крошечный — Среди скал. С весны он лежал В лесу пустом И даже днем Не вставал. И ручейка Он слышал звон И песенки Ветерка. Ни дрязг и ни ссор Не ведал он — И жить бы ему Века.

С дивной лютней Меня навещает мой друг, Вот с вершины Эмэя Спускается он. И услышал я первый Томительный звук — Словно дальних деревьев Таинственный стон. И звенел, По камням пробегая, ручей, И покрытые инеем Колокола Мне звучали В тумане осенних ночей... Я, старик, не заметил, Как ночь подошла.

Забыли мы Про старые печали — Сто чарок Жажду утолят едва ли, Ночь благосклонна К дружеским беседам, А при такой луне И сон неведом, Пока нам не покажутся Усталым, Земля — постелью, Небо — одеялом.

У самой моей постели Легла от луны дорожка. А может быть, это иней? — Я сам хорошо не знаю. Я голову поднимаю — Гляжу на луну в окошко. Я голову опускаю — И родину вспоминаю.

Великая горная цепь — К острию острие! От Ци и до Лу Зеленеет Тайшань на просторе. Как будто природа Собрала искусство свое, Чтоб север и юг Разделить здесь на сумрак и зори. Родившись па склонах, Плывут облака без труда. Завидую птицам И в трепете дивном немею. Но я на вершину взойду И увижу тогда, Как горы другие Малы по сравнению с нею.

С белого шелка Вздымается ветер и холод — Так этот сокол Искусной рукой нарисован. Смотрит, насупившись, Словно дикарь невеселый, Плечи приподнял — За птицей рвануться готов он. Кажется, крикнешь, Чтоб он полетел за добычей, — И отзовется Тотчас же душа боевая. Скоро ль он бросится В битву на полчище птичье, Кровью и перьями Ровную степь покрывая?

Когда бреду Тропинкою знакомой, Всегда топорик Я беру в дорогу. Деревья тень бросают Возле дома, Рублю негодные — А все их много. Кизиловые Я не вырубаю, А вот цзиси Вовек щадить не буду. Негодное, Теперь я это знаю, Роскошно Разрастается повсюду.

Так неприметен он и мал, Почти невидимый сверчок, Но трогает сердца людей Его печальный голосок. Сверчок звенит среди травы, А ночью, забираясь в дом, Он заползает под кровать, Чтоб человеку петь тайком. И я, от родины вдали, Не в силах слез своих сдержать Детей я вспомнил и жену — Она всю ночь не спит опять. Рыданье струн и флейты стон Не могут так растрогать нас, Как этот голосок живой, Поющий людям в поздний час.

Он, говорят, Из трав гнилых возник — Боится солнца, Прячется во тьму. Слаб свет его ночной Для чтенья книг, Но одинокий путник Рад ему. Под дождиком — Я видел иногда — Он к дереву Прижмется кое-как. А вот когда Настанут холода, Куда, спрошу я, Денется, бедняк?

Я седлал тебя часто На многих просторах земли, Помнишь зимнюю пору У северных дальних застав? Ты, состарившись в странствиях, Отдал все силы свои И на старости лет Заболел, от работы устав. Ты по сути ничем Не отличен от прочих коней, Ты послушным и верным Остался до этого дня. Тварь, — как принято думать Среди бессердечных людей, — Ты болезнью своей Глубоко огорчаешь меня.

Дикие гуси Летели за тысячи ли, Нынче на север Они возвращаются снова. Глядя на странника Этой далекой земли, Пара за парою В путь улетают суровый. Их уже мало осталось На отмели тут, Резко кричат они, Перекликаясь на воле. Ну, а рассказ О письме, что они принесут, Все это милая, Глупая сказка, не боле.

Дикий гусь одинокий Не ест и не пьет, Лишь летает, крича В бесприютной печали. Кто из стаи Отставшего спутника ждет, Коль друг друга Они в облаках потеряли? Гусю кажется — Видит он стаю, как встарь. Гусю кажется — Где-то откликнулась стая. А ворона — Пустая, бездумная тварь — Только попусту каркает, В поле летая.

Ты навеки простился С прозрачным ручьем И лежишь на столе, Превращенный в жаркое; Раз не смог ты В убежище скрыться своем, То нельзя и роптать На событье такое. Мир давно уже груб, Безобразен и зол — В наши дни Красоту постигает несчастье: Оттого-то Чиновников праздничный стол Ты украсил — Разрубленный в кухне на части.

Конь примчался С северо-востока, Стрелами Седло его пробито. Жаль того, Кто пал в бою жестоком, — Что теперь Узнаешь об убитом? Может, рядом с ним На поле боя Нашего Сразили полководца... Смерть сейчас Бредет любой тропою — Знаю, Много слез еще прольется.

Уже улетают гуси К югу — для нас чужому. Цветут в садах хризантемы, Краснеет в лесах листва. И мысли мои подобны Ножницам из Виньчжоу: Отрежу кусок пейзажа — И переложу в слова.

Расцветают цветы Под весеннее пение птиц, Словно в утренний снег Облачаются горы над нами. Разделить бы мне тело На тысячи зрячих частиц, Чтоб под каждою сливой Лу Ю любовался цветами.

Не о себе печалюсь Ночью, в глухой деревне — О родине и Лунтае Тревожусь я вдалеке. Под завыванье ветра, Шатающего деревья, Мне снятся железные кони И лед на зимней реке.

Возносятся к снежным тучам Чистые звуки рога, Лежит в военной палатке Наместник — седой старик, Скорбя о прожитой жизни, Где сделано так немного: Умрет — и о нем не вспомнят Ни на единый миг.

Восходит луна над пустым двором, Сияя среди ветвей. Лукавых сорок неспокойный сон Тревожа издалека. И я, наивный седой старик, Учусь у глупых детей: Дрожащей рукою хочу поймать Летящего светляка.

Вздыхаю о нищих семьях, Подобных разбитым лодкам, — Весной они спать не могут, Боясь дождя проливного. А осень придет — мечтают Хотя б о дожде коротком. Томительный год проходит — Такой же начнется снова.

На севере и на востоке Темнеют старые хаты, — Заботливо и усердно Строили их когда-то. А ныне — люди бежали От грабежа и захвата, И все заросло травою, — Нигде она не примята.

В моем саду давно уж тихо, Кусты закрыли низкий домик, Тропинка меж густых деревьев Травою скоро зарастет. Лежу, читаю Тао Цяня, Но вновь откладываю томик: Накрапывает дождь — и надо Спешить с лопатой в огород.

Ни жемчужный, ни яшмовый Дождь не идет, А пошел — Это риса посыпались зерна. Где от засухи Так исстрадался народ, Чтобы все распродать, Погибая покорно? А когда урожая Придут времена, И людей наконец Пожалеет природа, — Вновь заплачет народ, Захмелев от вина, Вспомнив тех, кто не дожил До этого года.

Убогая хижина Еле вмещает меня, Расшатаны зубы, И волосы выпадут вскоре. Лежу у окна я На склоне осеннего дня, А сердце летит Далеко, до Восточного моря. Врача не позвать, А сердечная боль велика, Но есть еще книги — И я нищету забываю. Лишь позднею ночью Под сонное пенье сверчка Я искры нагара — Багряные — с лампы сдуваю.

Скоро стукнет мне Седьмой десяток, Несложны теперь Мои заботы. Счастлив я, Что сил моих остаток Все еще годится Для работы. Жизнь крестьян Убога и сурова, С ними я схожусь Все ближе, ближе. ...В полночь встану Покормить корову — Свет Большой Медведицы Увижу.

В развалинах города крик обезьян Слышен по вечерам, А на другом берегу Янцзы Стоит Цюй Юаня храм. Тысячу лет с половиной прошли, — Быстро идут года, И только на отмели шум воды Таков же, как и тогда.