Глава 1

Двадцать лет минуло с той поры, как судьба безжалостной рукой разбросала по свету семейство Оласабль и тех, кто был с ним тесно связан.

Лишь Мария и дон Мануэль оставались в своем прежнем доме, и со стороны могло показаться, что они вполне счастливы, однако это было далеко не так. Оба — и отец, и дочь — горевали по Виктории, от которой не получали никаких вестей и даже не знали, жива ли она вообще. Горечь хозяев разделяла также старая Доминга — седая как лунь, погрузневшая, но все еще опекавшая домочадцев и баловавшая их вкусной едой.

Годы, проведенные рядом с Гонсало, не принесли Марии радости и покоя, не сблизили ее с мужем, а лишь еще больше от него отдалили. Жизнь словно задалась целью каждый день доказывать ей, насколько несправедлива расхожая истина «стерпится — слюбится». Терпению Мария действительно за двадцать лет научилась в полной мере, а вот любовь или хотя бы сердечная привязанность к мужу так и остались для нее недоступными.

Но больше всего Марию угнетало то, что и с дочерью она не могла найти общего языка. В значительной степени этому, конечно же, поспособствовал Гонсало, непомерно избаловавший Лусию и постепенно приучивший ее не считаться с мнением матери.

— У твоей мамы устаревшие взгляды на жизнь, — говаривал он не однажды. — Но что ты хочешь услышать от затворницы, чьи интересы не простираются дальше кухни и гостиной! Общественные проблемы ее не занимают, на светских приемах она всегда тяготится. Такой уж у нее характер. Но ты у меня — совсем другая! Энергичная, сметливая. Со временем ты станешь моей самой главной помощницей в делах, достойной продолжательницей Гонсало Линча и наследницей всего капитала Оласаблей!

— Да, папочка, я ни в чем тебя не подведу! — с готовностью отвечала Лусия. — А мама мне надоела со своим вечным брюзжанием. Она совсем нас с тобой не понимает.

— Будь к ней снисходительна, — проявлял великодушие Гонсало. — Все-таки она любит тебя, хоть и понятия не имеет, как надо воспитывать такую умницу и красавицу, как ты.

— Папочка, я люблю тебя! — восторженно восклицала Лусия. — Ты всегда на моей стороне.

А Мария, видя, как отдаляется от нее дочь, как дерзит ей и во всем следует примеру Гонсало, тихо плакала в спальне и лишь однажды, не сдержав душевной боли, сказала Доминге:

— Лусия не любит меня, и я ничего не могу с этим поделать. Иногда мне просто не верится, что она — моя дочь.

Кроме Доминги, Марии не с кем было откровенничать ни в этом доме, ни за его пределами. Подруг она среди светских дам не завела, отца щадила, стараясь не показывать ему свою печаль, Виктория обитала неизвестно где, и даже к Асунсьон дорога для Марии была заказана: Мануэль запретил дочери общаться с теткой после того, как та вышла замуж за индейца. Он отписал ей «Эсперансу», потребовав, чтобы Асунсьон никогда больше не появлялась в его доме и не компрометировала своим присутствием Марию, Гонсало и Лусию.

Своего отношения к сестре Мануэль не переменил, даже узнав, что Шанке погиб и Асунсьон осталась совсем одна. И Марии строго-настрого запретил ехать в «Эсперансу», хотя она и умоляла отпустить ее к тетке.

А уж когда до Санта-Марии докатился слух о том, что Асунсьон усыновила мальчика- индейца, то Мануэль и вовсе проклял ее.

Так и получилось, что единственным человеком, которому Мария могла открыть хоть малую частичку своей исстрадавшейся души, была старая негритянка Доминга.

А любимая тетушка Марии продолжала жить в «Эсперансе», куда вновь переехала после смерти Шанке. Погиб он в бою, от руки своего давнего недруга Вирхилио, которому Асунсьон тогда же сумела отомстить. Но пуля, настигшая Вирхилио, не смогла вернуть к жизни смертельно раненного Шанке. Умер он на руках Асунсьон, и его последними словами были слова о любви к ней.

Похоронив мужа посреди выжженного дотла селения индейцев, ехала Асунсьон по степи, не разбирая дороги, не видя ничего перед собой, пока не встретился ей семилетний индейский мальчик, потерявший в бою своих родителей.

— Куда же ты едешь, один? — спросила Асунсьон. — Тут не безопасно. Ты хоть и маленький, но все же — индеец, и злые люди могут не пощадить тебя.

— Я ищу своих, — ответил мальчик. — Моя мама и мой отец погибли… И все, кого я знал, погибли. Но где-то же еще остались те, с кем бы я смог жить дальше.

— Поедем со мной, — сказала ему Асунсьон. — Я тоже похоронила самого дорогого для меня человека и тоже осталась одна. Как тебя зовут?

— Катриэль.

— А я — Асунсьон. У меня здесь неподалеку имение. Ты будешь жить в нем как мой сын.

— Но вы же… вы же — белая женщина!

— Да, но пусть тебя это не пугает. Мой погибший муж был индейцем.

— Я вовсе не испугался, — сказал Катриэль. — Не знаю почему, но мне сразу показалось, что вы — добрая.

— Ну вот и хорошо, — улыбнулась Асунсьон, прижав к себе мальчика. — Значит, будем жить вместе. Согласен?

— Да. С вами так… тепло! Можно, я буду звать вас Айлен? Это означает: уголек, который своим теплом согревает других.

— Ладно, зови меня Айлен, — согласилась Асунсьон. — А откуда у тебя это? — спросила она, увидев на груди мальчика индейский амулет и деревянный крест.

— Не знаю. Когда солдаты ранили мою маму, она зачем-то дала мне этот крест. Но объяснить ничего не успела — умерла…

Сердце Асунсьон сжалось от боли и жалости к найденному ребенку.

Приехав с ним в «Эсперансу», она официально усыновила Катриэля и всерьез занялась его воспитанием и образованием, наняв ему в учительницы мисс Паркер, проживавшую в этих местах.

Катриэль оказался весьма способным к наукам и очень полюбил читать книги, которые Асунсьон вскоре стала выписывать специально для него. Однако он не растерял и те навыки, что приобрел, живя среди индейцев: был лихим наездником, умел обуздать самого норовистого скакуна и управиться с целым табуном лошадей.

Постепенно Катриэль стал настоящим хозяином в имении, не гнушаясь при этом никакой черной работы. Наоборот, с большим удовольствием он пахал землю и ухаживал за скотом.

А по вечерам допоздна читал книги или уезжал в индейский лагерь, где у него было много друзей, но самые близкие из них — Инти и Лилен. С Инти — крепким индейским парнем — Катриэль часто охотился на птиц и броненосцев, а Лилен он всегда воспринимал как младшую сестренку, хотя в последнее время стал замечать, что она питает к нему другие, отнюдь не сестринские, чувства.

Асунсьон же, заботясь об образовании Катриэля, не мешала ему чувствовать себя индейцем, вольным сыном степей, и не запрещала носить индейскую одежду, к которой он привык с детства. Будущее свое Катриэль связывал с «Эсперансой», а здесь такое облачение было не только уместно, но и удобно для работы.

Лишь одна Лилен своим чутким, любящим сердцем прозрела грядущую судьбу Катриэля, сказав ему в момент откровения:

— Индеец с крестом на шее не может остаться в этих краях навсегда. Тебя ждет какая-то другая жизнь, в которой мне нет места.

Глаза ее при этом были грустными-грустными.

А истинные родители Катриэля жили все эти годы, даже не подозревая о его существовании.

Энрике попросту не знал, что у него когда-то родился сын, и единственным своим ребенком считал Августо, который, став взрослым, служил офицером в гарнизоне Санта-Марии. Сам Энрике по службе не продвинулся — по-прежнему оставался в чине капитана и командовал тем же фортом, в котором они двадцать лет назад обвенчались с Росаурой. Правда, форт его уже давно считался образцовым, что немало способствовало воинской карьере Августо. Но жили капитан и капитанша все так же скромно, в маленьком домишке, и хотя у них имелись кое-какие сбережения, богатством это нельзя было назвать. Однако на судьбу Энрике и Росаура не роптали, а наоборот — были благодарны ей за то, что она свела их однажды и соединила на всю жизнь.

Ну а мать Катриэля — Виктория — была уверена, что ее мальчик, ее крохотный Адальберто, погиб от руки индейца, и лютой ненавистью ненавидела все краснокожее племя.

На долю Виктории выпали такие испытания, в которых любой человек мог бы сломаться, а то и вовсе свести счеты с жизнью.

Бродяги, подобравшие Викторию в степи, позабавились ею в свое удовольствие, а затем привели ее в публичный дом, полагая, что там для нее самое подходящее место, и уж по крайней мере — единственно возможное пристанище.

Хозяйка же заведения сразу поняла, что перед нею не распутница, а несчастная, обезумевшая от горя девушка, и пожалела Викторию. Разумеется, жалость ее была своеобразной — мадам предоставила Виктории кров в стенах сего сомнительного заведения, не требуя от нее никакой платы. Но постепенно приобщала новенькую к развлечениям, из которых Виктории больше всего понравилось вино. После нескольких рюмок боль, связанная с прошлым, отступала, а настоящее виделось если и не радужным, то вполне терпимым.

Так, день за днем, она и втягивалась в обычную жизнь проститутки.

А вскоре обнаружилось, что она беременна, и хозяйка вновь пожалела Викторию: позволила ей родить ребенка и затем отдать его в монастырский приют.

Лишь с рождением дочери Виктория осознала, в каком чудовищном положении она очутилась. Родить ребенка неизвестно от кого, зарабатывать на жизнь, продавая собственное тело! Но так уж получилось, что никого, кроме мадам, рядом с Викторией в то время не оказалось, и она была благодарна этой по-своему доброй женщине.

— Я сделаю все, чтобы Камила выросла нормальным, порядочным человеком и никогда не знала нужды! — поклялась Виктория.

Раз в неделю она навещала дочь в приюте, а затем и в монастырской школе, но Камиле не хватало материнского внимания, и она всякий раз рвала душу Виктории, умоляя мать взять ее с собой.

— Я сейчас не могу этого сделать, — едва сдерживая слезы, объясняла дочери Виктория. — У меня очень много дел. Потерпи. Обещаю, что мы будем жить вместе! Клянусь тебе! Когда ты закончишь учебу, я заберу тебя отсюда в наш дом.

— Но мне хочется, чтобы ты сейчас была со мной! — говорила Камила. — Я тебе буду рассказывать все- все, о чем думаю, о чем мечтаю.

— А ты веди дневник, — посоветовала ей Виктория. — Записывай туда свои мысли, а я потом буду это читать.

За неимением лучшего, Камила стала вести дневник. Поначалу он был похож на одно бесконечное письмо к матери, а потом в нем стали появляться стихи.

Виктории же некогда было читать тетради дочери- с утра она пила вино, а вечером принимала мужчин. Камила, поняв, что мать, видимо, слишком занята, перестала показывать ей свои сочинения. И с той поры только тетрадь да заветное перо стали для нее отдушиной в этом закрытом от мирской жизни и от родительской ласки богоугодном заведении.

Виктория же, поднакопив денег, оставила публичный дом, открыла небольшую таверну и даже приобрела в собственность маленькую квартирку, где собиралась жить с Камилой, когда та закончит школу.

Что ни говори, а у Камилы все-таки была мать. Уж какая- никакая, но родная. И еще была красивая легенда об отце — мужественном благородном человеке, к сожалению, рано умершем.

У Катриэля были нежная любящая Айлен, «Эсперанса», ставшая для него родным домом, и загадочный деревянный крест- память о родителях.

А у Милагрос, дочери Марии, не было ничего, кроме цирка. Дом ей заменял фургончик на колесах. И о родителях своих она знала лишь то, что они бросили ее, новорожденную, посреди глухой степи за Санта-Марией, и даже записки никакой не оставили.

Но несчастной и обездоленной Милагрос себя не чувствовала. В цирке она обрела отца и мать, двух братьев и целую семью клоунов, жонглеров, акробатов. Сама Милагрос тоже стала цирковой акробаткой и дрессировщицей животных. С малых лет выступала в номере отца, а затем, когда при родах умерла мать, получила в наследство ее аттракцион со слонами. И тогда же на руках тринадцатилетней Милагрос оказался только что родившийся Хуан- сито, которого она вынянчила и выходила, заботясь о нем так, словно сама родила этого малыша.

Теперь Милагрос готовила подросшего братишку к участию в своем аттракционе и с волнением думала о предстоящей встрече с Санта-Марией, где она родилась и куда впервые за долгие годы направлялся их цирк.

Катриэль и его друг Инти еще издали заметили пестрый обоз, увязший в болотистой низине близ реки. Инти, до той поры никогда не видавший цирка, предложил на всякий случай укрыться в овраге и там переждать опасность.

— Да это же циркачи, артисты! — рассмеялся Катриэль. — Какая от них может быть опасность?

— Не забывай, что они — бледнолицые, а мы — индейцы. Могут и пальнуть в нас с перепугу.

— Но они, по всему видать, не знают дороги и могут просидеть в болоте весь день. Надо им помочь!

— Для них мы — дикари, — еще раз напомнил рассудительный Инти, и Катриэлю пришлось с ним согласиться.

Но вот от обоза отделился человек и направился в сторону едва виднеющейся «Эсперансы»- за помощью.

Катриэлем внезапно овладел игровой азарт, и он поскакал домой, где встретил циркача уже вместе с Браулио. Выслушав просьбу о помощи, тихо отдал распоряжение управляющему:

— Возьми быков и упряжку лошадей посильнее.

— Мне поехать с тобой? — спросила Асунсьон.

— Нет, лучше ты приготовь хороший ужин. Не знаю, почему, но мне кажется, у нас будет праздник, — озорно усмехнулся ей в ответ Катриэль.

Явление цирка в этих глухих краях он по-мальчишески воспринял как чудо и теперь ждал новых чудес.

Предчувствие не обмануло Катриэля: подъехав к циркачам, он увидел среди них юную златоволосую красавицу, чудесней которой не могло быть ничего на свете. Щеки ее разрумянились на ветру, глаза искрились чистым животворящим светом.

Как завороженный, Катриэль смотрел на Милагрос, а она, поблагодарив Браулио за помощь, уже отдавала распоряжения:

— Тогда скажите своему индейцу, чтобы подогнал быков к передней повозке.

— Простите, сеньорита, но он не мой… — начал было объяснять Браулио, однако его прервал Катриэль, вдруг заговорив на каком-то ломаном языке:

— Не беспокойся. Моя понимать. Калеуэн.

Заговорщически усмехнувшись и взглядом попросив Браулио поддержать эту игру, он пошел к быкам. А Милагрос спросила Браулио:

— Что он сказал?

— Если не ошибаюсь, он сказал «Калеуэн». То есть — строгая, сердитая, — ответил Браулио, добавив шутя: — Опять-таки, если не ошибаюсь.

Когда работа была закончена и Мигель пригласил своих спасителей на ужин, Браулио уже вполне вошел в роль, предложенную ему Катриэлем.

— Нет, мы не сможем принять ваше приглашение, — сказал он, — потому что хозяйка мне этого никогда не простит. Если вы не откажетесь, то я приглашаю вас погостить у нас в имении. Что скажешь, Катриэль?

— Для моя — это честь, — почтительно поклонился тот.

— Ну, если мои дети не против, — молвил Мигель, ища поддержки у Анибала, старшего сына, и Милагрос.

— Я согласна, — сказала она, — но только на одну ночь. Нам завтра надо выехать отсюда, и пораньше.

В течение всего ужина Катриэль, к удивлению Асунсьон, держался в стороне и оттуда внимательно наблюдал за происходящим. Хорошо зная сына, Асунсьон очень скоро поняла, в чем причина такого необычного поведения: Катриэлю понравилась Милагрос! Решив помочь сыну, она позвала его к себе и попросила показать Милагрос имение.

— Если вам, конечно, это интересно, — обратилась она к девушке.

— Сеньорита меня боится, — усмехнулся Катриэль, видя нерешительность Милагрос.

— Вам нечего бояться, — сказала Асунсьон. — Мой сын получил хорошее образование и воспитание.

— Ваш сын? — изумилась Милагрос.

— Да, Катриэль — мой сын, — еще раз повторила Асунсьон.

— Почему вы мне раньше не сказали? — обиделась Милагрос, адресуя свой упрек Катриэлю.

— Вы не дали мне такой возможности.

— Простите, сеньора, — молвила смущенная Милагрос.

— Нет, это вы меня простите, — сказал Катриэль. — Я пошутил, но, наверное, не совсем удачно.

— Вы преподнесли мне хороший урок, — вынуждена была признать Милагрос, когда они с Катриэлем пошли осматривать поместье. — Не следует судить о людях так поспешно.

— Можно мне вас завтра проводить, чтобы вы опять где-нибудь не увязли в болоте? — спросил он.

— Нет, не стоит. Спасибо за то, что вы для нас уже сделали.

— Может быть, мы еще когда-нибудь встретимся? — рискнул он высказать робкую надежду, но Милагрос ответила довольно жестко:

— Вряд ли. У нас разные миры.

Утром цирк уехал, и Асунсьон увидела, каким грустным взглядом провожал его Катриэль.

 

Глава 2

В доме Оласаблей случилось несчастье. Однажды утром дона Мануэля нашли без сознания, а когда врач привел его в чувство, то выяснилось, что у старика помутился рассудок. Дон Мануэль все время звал свою жену Энкарнасьон, и Мария, щадя его, говорила, что мать пошла в церковь или еще куда-нибудь.

Потом он напугал Лусию, назвав ее Викторией. У Марии же спросил, действительно ли она так сильно любит сержанта, что собирается за него замуж.

— Нет, папа. Это все уже осталось в прошлом, — ответила Мария.

— Значит, ты меня поняла? — обрадовался Мануэль. — Поняла, что с Гонсало. тебе будет лучше?

— Да, папа, да, — едва сдерживая слезы, подтвердила она.

На какое-то время Мануэль успокоился, даже начали проглядываться признаки здравого ума. Во всяком случае, он стал сознавать, где находится и кто рядом с ним. Но это продолжалось недолго.

Однажды, когда Лусия принесла ему лекарство, он вновь принял ее, темноволосую и худенькую, за Викторию и стал молить о прощении:

— Я очень виноват перед тобой. Не смог тебя защитить… Выгнал из дома с ребеночком… Прости меня… Не уходи!..

— Вы сошли с ума, дедушка! Я — не Виктория! — закричала Лусия, но он крепко ухватил ее за руку.

— Не уходи, прошу! Я — твой отец, я люблю тебя! Не оставляй меня!

— Дедушка, я — ваша внучка. А Виктория давно исчезла! — плакала Лусия. — Может, она даже умерла.

— Как? Виктория умерла? — упавшим голосом спросил Мануэль и отпустил руку Лусии. — Моя девочка умерла… Я погубил ее…

Лусия побежала искать утешения у Гонсало.

А спустя какое-то время Мария вошла в комнату отца и, не найдя его там, бросилась искать по всему дому.

Дверь в бывшую комнату Виктории была распахнута настежь, и, заглянув туда, Мария похолодела от ужаса: отец повесился!..

Когда все слезы были выплаканы и Мария уже смогла воспринимать то, что говорили домашние, Гонсало предложил ей скрыть ото всех, каким образом умер Мануэль.

— Надо сохранить добрую память о доне Мануэле, — пояснил он. — Пусть все думают, что у него просто отказало сердце.

Мария не стала перечить мужу и лишь вымолвила с болью:

— Еще одна ложь! Всегда — только ложь!

С дочерью Гонсало был более откровенным, пояснив ей, что слухи о самоубийстве дона Оласабля могут лечь пятном на всю семью и повредить политической карьере самого Гонсало. Лусия с пониманием отнеслась к предложению отца, пообещав хранить семейную тайну.

Мария же словно окаменела, сидя у гроба отца: не плакала, не отвечала на соболезнования многочисленных горожан, пришедших проститься с доном Мануэлем. Гонсало стоило большого труда уговорить жену снять черное траурное платье, поскольку губернатор своим указом запретил гражданам носить траур.

Накануне похорон, однако, в доме появилась Асунсьон, вызванная Марией, и она тоже была в трауре. На замечание Гонсало ответила, что не слышала о губернаторском указе, живя в глуши. Но пообещала, что во время похорон будет одета соответствующим образом.

Затем Асунсьон прошла к Марии. Та, увидев тетю, поднялась ей навстречу. Они молча обнялись и долго стояли так, припав друг к другу.

Лусия смотрела на гостью враждебно, помня о том, что дед при жизни не хотел видеть сестру у себя в доме.

— Как она посмела сюда явиться?! Папа, выгони ее!

— Я не могу этого сделать: ее пригласила мама, — пояснил дочери Гонсало.

Лусия недовольно поджала губы.

Всю ночь Асунсьон и Мария не сомкнули глаз, вспоминая тех, кого потеряли, и, говоря о том, насколько ничтожными выглядят все распри перед лицом смерти.

Утром Гонсало с тревогой спросил жену, не рассказала ли она Асунсьон в порыве откровения, как умер дон Мануэль.

— Нет, не волнуйся, — успокоила его Мария. — Асунсьон ничего не знает.

В дальнейшем у Гонсало действительно не возникало поводов для беспокойства: Мария и Асунсьон были одеты, как того требовал губернатор, отпевание прошло гладко — святой отец не заподозрил в покойном самоубийцу, а Господь почему-то не счел нужным подсказать это своему служителю. Возможно, простил несчастного Мануэля и принял в свое лоно.

Однако во время похорон случилось то, чего не мог предвидеть никто. Неподалеку от места погребения остановился экипаж, и оттуда вышли две стройные женщины в черных платьях и густых вуалях. Лиц их не было видно, и все присутствующие замерли: кто же это отважился так дерзко нарушить волю губернатора?

Женщины тем временем прошли сквозь толпу, и одна из них, бросив горсть земли на крышку гроба, сказала:

— Это я, отец, ваша дочь Виктория. Пришла проститься с вами… А это — ваша внучка Камила.

Возглас изумления прокатился по толпе присутствующих: Виктория! Объявилась! Жива!

Асунсьон первой подошла к племяннице и обняла ее.

А затем, когда погребение закончилось, Викторию обняла и Мария, сказав:

— Благословен Господь, вернувший тебя в семью. Поедем домой. Надеюсь, ты теперь будешь жить там вместе с Камилой.

Виктория тоже надеялась на это. Узнав из газет о смерти отца, она спешно продала свою таверну компаньонке, забрала из школы Камилу и поехала с нею на кладбище.

— Теперь нам ничто не помешает вернуть то, что я когда-то потеряла, — сказала она дочери.

Доминга едва не лишилась чувств, увидев Викторию, входящую в родительский дом. А Лусия высказала свое раздражение отцу:

— Папа, они, похоже, намерены тут поселиться. Но ты ведь этого не допустишь?

Гонсало вынужден был ее разочаровать:

— Этот дом принадлежит твоей тетке так же, как и нам. Постарайся найти общий язык с нею и со своей двоюродной сестрой. Так надо. Поверь мне. Потом ты все поймешь сама.

— Ладно, — нехотя уступила Лусия. — Я верю тебе, папа.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Гонсало и пригласил Асунсьон к себе в кабинет, сказав, что сестрам надо побыть наедине.

— Я понимаю, вы хотите поговорить со мной о делах, — облегчила его задачу Асунсьон. — А точнее — о завещании.

— К сожалению, дон Мануэль не оставил завещания, — развел руками Гонсало.

Асунсьон это удивило, но она сказала, что еще много лет назад они с братом составили договор, согласно которому в ее собственность отходила «Эсперанса», а все остальное принадлежало Мануэлю.

— У вас есть этот договор? — спросил Гонсало.

— Я не помню… Я не придавала этому значения…

— Боюсь, что он существовал только на словах, — заявил Гонсало. — Я двадцать лет вел все дела дона Мануэля, и мне ни разу не подвернулся этот договор.

— К чему вы клоните? — прямо спросила его Асунсьон.

— К тому, что все должно быть по закону. Я должен позаботиться о своей семье, о будущем моей дочери, а также о дочери Виктории.

— У меня тоже есть сын, — напомнила Асунсьон, — и я тоже должна позаботиться о нем и о себе,

— Тот, кого вы называете сыном, — всего лишь индеец без роду — племени. У него нет никаких прав на собственность Оласаблей!

— Катриэль — мой сын, — повторила Асунсьон. — И у него имеются такие же права на «Эсперансу», как и у меня!

— Вы можете оставаться при своем мнении, — холодно произнес Гонсало, — но я предупредил вас, что «Эсперанса» будет принадлежать тому, кто имеет на нее официальные права.

— Что ж, все дальнейшие переговоры вам теперь придется вести с моим адвокатом, доктором Ирибарне, — сказала Асунсьон, покидая кабинет Гонсало.

Затем простилась с племянницами, пригласив их в свой здешний дом.

— Я не была там уже много лет. Поеду приведу его в порядок. А потом — милости прошу ко мне с вашими замечательными дочками.

Разговор Марии с Викторией складывался очень непросто. Обеим трудно было преодолеть отчуждение, возникшее за годы разлуки. А, кроме того, Мария чувствовала, что сестра относится к ней с недоверием и, возможно, даже с неприязнью. Сама же Мария была несказанно рада возвращению сестры и всячески пыталась показать ей это.

— Твое возвращение — единственное светлое событие за последние годы, — честно призналась она Виктории. — С Гонсало я никогда не была счастлива, тебе это известно. Лусия выросла во всем похожей на отца. Между нами нет душевной близости… Отец всегда был грустным, угрюмым: его мучила вина перед тобой. И я всю жизнь казню себя за то, что не сумела тогда понять тебя…

— Ладно, не будем ворошить прошлое, — махнула рукой Виктория. — Скажи лучше, как умер отец.

Мария не сочла возможным скрывать правду от сестры и рассказала ей, как все было на самом деле.

— Боже мой, он действительно страдал из-за меня, — наконец поверила сестре Виктория. — А я так и не смогла простить его при жизни…

— Гонсало предложил Мне скрыть ото всех, что это было самоубийство, — сказала Мария. — Не хотел бросить тень на честь папы и на всю нашу фамилию.

— Наверное, Гонсало прав, — согласилась Виктория.

— Он не должен знать, что я открыла тебе правду, — предупредила ее Мария. — Пусть это будет нашей тайной. Как в детстве…

— Детства уже не вернешь, — горестно вздохнула Виктория. — С тех пор произошло слишком много несчастий.

— Расскажи, как ты жила все эти годы, — попросила Мария.

— Да как жила? Не жила, а лишь пыталась выжить и достойно воспитать Камилу. Когда отец выгнал меня из дома, я чуть было не погибла… А потом встретила хорошего человека, который вернул меня к жизни. Но и он вскоре умер… Его звали Фелипе, он занимался торговлей. Его состояния хватило только на плату за обучение Камилы… Так что на сегодняшний день у меня ничего нет.

— У тебя есть дом, есть семья! — взволнованно заговорила Мария. — Теперь мы будем вместе, и все худшее останется в прошлом. Я надеюсь, ты простила меня и папу?

— Да, я всех простила, — сказала Виктория. Мария обняла ее и впервые почувствовала, что долгожданное примирение с сестрой, наконец, наступило.

Но уже через несколько минут выяснилось, насколько по-разному смотрят сестры на одни и те же проблемы. Виктория пришла в ярость, узнав, что Асунсьон усыновила индейца.

— Я не смогу теперь с нею общаться, — сказала она. — И никогда не прощу краснокожим ублюдкам того, что они убили самых дорогих мне людей!

— Но Асунсьон нашла в этом мальчике утешение, — попыталась Мария смягчить сердце Виктории. — Он вырос благородным человеком.

— О чем ты говоришь? — с изумлением посмотрела на нее Виктория. — Никогда жестокий дикарь не может стать человеком, и уж тем более — благородным!

Лусия едва выносила Камилу, которой она вынуждена была показывать дом, сад и конюшни. Особенно ее бесило то, что Камила задавала много вопросов о дедушке и бабушке, которых Лусия считала только своими.

При первой же возможности она улизнула от кузины, сбежав к отцу.

— Не могу ее видеть! Такая нахальная: таращится на все так, будто вернулась в свой дом!

— А мне Камила, наоборот, показалась скромной, — заметил Гонсало. — Ты будь с нею поласковей, не груби ей. Не забывай, что ее мать — единственная прямая наследница всего состояния Оласаблей. Ведь твоя мама была их приемной дочерью.

— Ты думаешь, у нас могут возникнуть из-за этого проблемы?

— Надеюсь, мне удастся поладить с Викторией, но тебе придется мне в этом помочь. Тетя Виктория не должна почувствовать с нашей стороны неприязни.

— Я постараюсь, — заверила его Лусия.

— А пока я прошу выполнить одно важное поручение, — сказал Гонсало. — В моей комнате стоит металлический ящик с бумагами. Отбери, пожалуйста, все, где хотя бы мельком упоминается «Эсперанса». Ты поняла меня?

— Да, папа.

— Умница моя! — поцеловал ее в щеку Гонсало. — А я должен ненадолго уйти по делам.

Естественно, он не сказал дочери, что отправляется к Бенито с очень важным поручением. По плану Гонсало, Бенито должен был ближайшей ночью сжечь дотла весь архив нотариуса Ирибарне, в котором хранилось и завещание Мануэля, и его договор о передаче «Эсперансы» в собственность Асунсьон.

А вернувшись домой, он сам сжег копии этих документов, найденные для него Лусией в металлическом сейфе деда.

Утром, когда Бенито доложил об успешно проведенной операции, Гонсало приступил ко второй части плана: теперь ему надо было сделать своими союзницами Марию и — главное — Викторию.

Против его ожиданий, Мария активно вступилась за Асунсьон, заявив, что не позволит ущемлять интересы тетки.

— Но у нее нет юридических прав на имение! — гнул свое Гонсало.

— Если отец и не оставил завещания, то это не значит, что мы должны поступать бесчеловечно! — парировала Мария.

Виктория, видя, как расстроена сестра, вызвалась сама поговорить с Гонсало и убедить его не обижать Асунсьон.

Однако, войдя в кабинет Гонсало, она очень легко согласилась с тем, что родовое имение Оласаблей не должно принадлежать краснокожему.

Гонсало, не ожидавший такой поддержки со стороны Виктории, воспользовался ситуацией и пошел еще дальше.

— Я надеюсь, ты с дочкой будешь жить теперь в этом доме, — сказал он.

— Боюсь, как бы мы не стали для вас помехой, — ответила Виктория.

— Ну что ты! Это твой дом! Мы будем только рады! — с горячностью стал уверять ее Гонсало. — Более того, ведь ты единственная родная дочь дона Мануэля, и я просто не позволю вам с Камилой уйти отсюда.

— Хотелось бы верить в твою искренность, — задумчиво молвила Виктория. — Когда-то мы с тобой заключили союз врагов, а теперь настала пора объединиться в союз друзей?

— Полагаю, это будет самым разумным решением, — улыбнулся Гонсало. — Как прямая наследница, ты подпишешь доверенность на мое имя, и я незамедлительно займусь имением. Обещаю, что индейцу оно не достанется. А бумаги отца ты можешь посмотреть хоть сейчас.

— Я сделаю это чуть позже. Давай свою доверенность, я подпишу ее.

Вернувшись к Марии, Виктория сказала, что ей не удалось убедить Гонсало, так как документа о владении Асунсьон «Эсперансой» не существует.

— Боже мой! Мне стыдно, что я замужем за таким подлецом! — только и смогла вымолвить Мария.

Виктория же отправилась на кухню, чтобы тайком выпить там чего-нибудь покрепче — многолетнее пристрастие к спиртному давало о себе знать.

Едва она успела осушить рюмку, как в кухне появилась Доминга, напугав Викторию.

— Что-то на душе неспокойно, — смущенно молвила та, кивнув на графинчик с ликером. — Воспоминания нахлынули…

— Да, эта кухня может навеять грустные воспоминания, — согласилась Доминга. — Сколько тут было всего пережито! Никогда не забуду о том несчастном сержанте, царство ему небесное!

— Что? Энрике умер? — встрепенулась Виктория.

— А вы разве не знаете, госпожа? — растерялась Доминга. — Поверьте, я не хотела вас огорчать… Еще когда вы были в монастыре, пришло известие, что он погиб в бою.

У Виктории отлегло от сердца.

— Нет, Доминга, он не погиб, — сказала она. — Энрике был только ранен. А потом — женился, даже детей завел. Я это знаю точно.

— Ну, слава Богу! — облегченно вздохнула Доминга. — А вы с ним виделись?

— Нет. И не хочу его видеть. Для меня он все равно что умер. Не будем говорить о нем.

Позже, когда об Энрике заговорила Мария, тоже вспомнив о его смерти, Виктория не стала убеждать ее в обратном и лишь попросила сестру больше не вспоминать о прошлом.

Однако в этом доме трудно было уйти от воспоминаний, и Виктории пришлось вернуться к ним уже в разговоре с дочерью. Камилу интересовало, почему мать прежде не рассказывала ей о своих родителях, о сестре, о тете Асунсьон.

— Я рассказывала, только не очень подробно, — ответила Виктория. — Мне трудно было говорить об этом, потому что отец выгнал меня из дому.

— Выгнал?! — изумилась Камила.

— Твой дедушка был очень хорошим человеком, но слишком принципиальным, — стала пояснять Виктория. — А я влюбилась…

— Но разве это плохо — влюбиться?

— Нет, конечно. Только дедушка считал, что мой избранник мне не пара. Тогда мы поженились тайно. А дедушка совсем рассвирепел и выгнал меня из дому. Человек же, которого я любила, и был твоим отцом. Так что ты — дитя нашей любви.

— Теперь я все понимаю!.. — произнесла Камила со смешанным чувством восторга и горечи.

Понимая, что ей предстоит тяжба с Гонсало, Асунсьон решила распродать мебель в своем городском доме, чтоб выручить дополнительные деньги, необходимые для ведения процесса. Но тут к ней пожаловал адвокат Ирибарне и сообщил печальную новость: все документы, которые надеялась предъявить суду Асунсьон, сгорели.

— Я знаю, чьих это рук дело! — воскликнула она.

— Я тоже догадываюсь, — хмуро произнес адвокат.

— Что же мне теперь делать?

— Возможно, у вас сохранилась копия договора…

— Увы, я проверила все мои бумаги — ничего нет. Все было у Мануэля.

— Может, еще не поздно поискать их там, в его доме? — не слишком уверенно посоветовал Ирибарне.

— Если сгорел весь архив, то копии, полагаю, сгорели и подавно, — печально молвила Асунсьон. — Теперь мне остается только вырыть ров вокруг имения и стрелять в каждого, кто посмеет к нему приблизиться.

— А вот этого не стоит делать ни в коем случае! — предостерег ее Ирибарне. — Закон будет полностью на стороне Линча. Документов у вас нет, а свидетелям судьи не поверят, скажут: подкуплены.

— Я обращусь в Верховный суд!

— Верховный суд всегда стоит на страже правительства, а Гонсало Линч- лицо, приближенное к губернатору… На вашей стороне будут очень немногие, — огорчил ее Ирибарне.

— Да, все это ужасно, — молвила Асунсьон. — Но у меня остается еще один, маленький, шанс: я попробую обратиться за помощью к племянницам. Неужели они не смогут повлиять на Гонсало?

 

Глава 3

Жизнь Энрике и Росауры протекала спокойно до той поры, пока из Санта-Марии не приехал Августо и не сказал, что переходит служить в гвардию губернатора.

— Ты хорошо понимаешь, что это значит? — спросил огорченный Энрике.

— Да, я готов служить этому великому человеку и, в случае необходимости, заслонить его своей грудью.

— По-твоему, этот человек — великий? Ты готов отдать за него жизнь? — совсем расстроился Энрике.

— Да, я думаю иначе, нежели ты, — ответил Августо. — И поступаю по собственному убеждению.

Но это была не единственная новость, выбившая из колеи Энрике. Августо еще сообщил отцу, что того собираются повысить в должности и перевести на службу в Санта-Марию.

— Мне сказал об этом сам генерал. Он уже и приказ подготовил, — тараторил Августо, надеясь обрадовать отца. — Как только губернатор утвердит приказ, мы вес вместе будем жить в Санта-Марии!

— Этого никогда не будет, — твердо произнес Энрике, немало озадачив сына.

— Почему? Ты не веришь генералу?

— Нет, дело в другом, — пояснил Энрике. — Я не смогу служить под началом человека, которого не уважаю.

— Но ты же не сможешь нарушить приказ!

— Разумеется. И поэтому я подам в отставку. А ты скажешь генералу, что у меня в последнее время значительно ухудшилось здоровье.

— Но как же так, папа? Я не могу…

— Я не разделяю твоих убеждений, но вынужден с ними считаться, — напомнил сыну Энрике. — Попытайся и ты быть снисходительным к моим убеждениям. Договорились? Я напишу прошение об отставке, а ты его передашь генералу.

Росаура понимала, насколько трудное решение принял ее муж, и старалась во всем его поддерживать, хотя и не представляла, как они оба будут жить без армии, без форта, без привычного уклада. Куда им ехать? Чем заняться? На все эти вопросы не было пока ответов ни у нее, ни у Энрике.

Августо уехал, и потянулись томительные дни ожидания: как генерал отреагирует на прошение Энрике об отставке?

Но прежде чем Энрике дождался ответа из Санта-Марии, ему довелось пройти еще одно испытание на верность своим убеждениям. Неподалеку от форта были захвачены трое бунтовщиков. Энрике предписывалось содержать их под стражей до той поры, пока трибунал не вынесет свой приговор.

Поговорив с арестованными, Энрике выяснил, что это всего лишь студенты, издававшие подпольную газету, в которой прямо говорилось о самодурстве и жестокости губернатора.

— Но вам, скорее всего, грозит смертный приговор. Вы знаете об этом? — спросил Энрике.

— Да, — ответили студенты, а один из них осмелился попросить Энрике, чтоб тот отправил письмо в Арройо-Секо, где жил его отец.

— Вот адрес, передайте моему отцу, что я умер как мужчина.

Энрике взял письмо, но напомнил ребятам, что пока они живы, а также посоветовал поесть пирожков, испеченных Росаурой.

— Я не смогу их расстрелять, если придет приказ, — сказал он жене, придя домой. — Представляешь, они такого же возраста, как Августо. Он мог бы оказаться среди них.

— Может, их еще помилуют, не теряй надежды, — посоветовала Росаура.

Энрике же, зная жестокость губернатора, почти не сомневался, что ребятам вынесут смертный приговор, и только молил Бога, чтоб приказ о его отставке пришел раньше.

Однако гонец из Санта-Марии привез два пакета одновременно: в одном говорилось об отставке Энрике и назначении на его должность Родригеса, а в другом был приказ о расстреле бунтовщиков.

Энрике вызвал к себе Родригеса и передал ему все дела, в том числе и последний приказ командования. Родригес был счастлив начать службу в новой должности с такого ответственного дела, каким он считал казнь бунтарей.

А Энрике и Росаура, наскоро собрав свои пожитки, уехали из форта, чтоб не видеть чудовищной казни и не слышать этих роковых выстрелов.

Они по-прежнему не имели представления, где поселиться и чем заняться, а потому решили сначала заехать к отцу казненного юноши — сеньору Мартинесу.

Тот мужественно перенес известие о гибели сына и, в благодарность за доброе отношение к его мальчику, предложил гостям поселиться в его доме, раз уж они лишились своего собственного и ехать им, в общем-то, некуда.

— У меня есть небольшая оружейная мастерская, — сказал радушный хозяин, — а вы, капитан, полагаю, кое- что смыслите в оружии. Вот и займемся вместе этим делом. В память о моем дорогом Рамонсито.

Энрике и Росаура приняли предложение Мартинеса.

А тем временем их сын Августо уже вступил в новую должность и с поручением губернатора отправился в дом Гонсало Линча.

— Я Августо Монтильо, уполномоченный господина губернатора, — представился он хозяину.

— Почту за честь принять у себя такого гостя, — ответил Гонсало и, увидев, какими восторженными глазами смотрит на офицера дочь, тоже представил ее: — Лусия, моя единственная дочь.

Августо поцеловал сеньорите руку и перешел к делу:

— Понимаю, какое горе постигло вашу семью. К сожалению, я не имел чести быть знакомым с доном Оласаблем, но господин губернатор уважал и любил его.

— Дон Мануэль был достойным человеком и всегда преданно служил губернатору, — вставил Гонсало.

— Да, мне известно, — продолжил Августо и, передав Гонсало письмо, добавил от себя: — В этом письме господин губернатор подтверждает, что во всем доверял главе вашего дома, а теперь так же будет доверять вам, сеньору Гонсало Линчу.

— Не могу поверить, что удостоился такой чести! — подобострастно воскликнул Гонсало. — Позвольте поблагодарить вас за любезность. Передайте господину губернатору, что у него никогда не будет повода усомниться в моей верности и преданности.

Эта беседа происходила в кабинете Гонсало, куда он пригласил гостя, дав понять Лусии, что ее присутствие в данном случае нежелательно.

Однако, уже провожая Августо в гостиную, он увидел там дочь, явно поджидавшую, когда офицер выйдет из кабинета.

— Лусия? — изобразил удивление Гонсало, стараясь сгладить неловкую ситуацию. — Что ты делаешь здесь одна?

— Жду, когда Доминга принесет мне костюм для верховой езды, — нашлась она.

— Вы любите ездить верхом? — вступил в разговор Августо.

— Да! — радостно ответила Лусия, польщенная его вниманием.

— Это и мое любимое занятие, — сказал Августо, — но девушки редко увлекаются тем, что считается мужской привилегией.

— Лусия не похожа на остальных девушек, — улыбнулся Гонсало. — Она — особое создание.

— Вижу, вижу, — многозначительно произнес Августо, и сердце Лусии затрепетало, как пойманная в сети пташка.

Гонсало предложил гостю рюмку ликера, а когда Августо отказался, сославшись на служебные дела, то пригласил его посетить их дом в другое, свободное время.

В самом конце их беседы в гостиную вошла Виктория, и Гонсало тоже представил ее молодому офицеру. Когда же тот ушел, Лусия обратилась к тетке:

— Правда, он очень милый?

— Мне так не показалось, — разочаровала ее Виктория. — По-моему, в нем есть что-то неприятное.

— Вы просто его не рассмотрели! Вам надо обратиться к врачу с таким зрением! — грубо ответила ей Лусия.

Виктория сделала вид, что не заметила грубости.

— Я пошутила, — сказала она. — Он, безусловно, красавчик. Чтобы понять это, мне достаточно было бы взглянуть всего лишь на тебя. Хотя я бы не стала расхваливать его при отце и постаралась бы, чтоб сам офицер не заметил, насколько понравился тебе.

— У Лусии от меня нет секретов, — сказал Гонсало. — Что же до этого Монтильо, то он — блестящий офицер, из семьи военных, в общем, человек нашего круга.

Августо же рассказал своему приятелю Фунесу о визите к Линчам в таких выражениях:

— По-моему, эта Лусия, наследница Оласаблей, в меня влюбилась. Можешь представить такую удачу? У нее ведь огромное состояние! И уж поверь, я не упущу своего шанса!

В таком превосходном настроении Августо и отправился в цирк, сопровождая губернатора и его семейство. Все представление он смотрел вполглаза, мечтая о женитьбе на Лусии Линч, но когда на арене появилась великолепная, ослепительная Милагрос, Августо восторженно шепнул Фунесу:

— Она словно с небес спустилась и парит над ареной!

— Оставь свою романтику для сеньориты Линч, — остудил его пыл Фунес. — Не знаешь разве, какая у циркачек дурная слава?

— Нет, эта Милагрос — совсем другая! Я чувствую!

— Сам проверишь или предоставишь это мне? — усмехнулся Фунес.

— Только попробуй к ней сунуться! — пригрозил Августо.

После представления он направился за кулисы к Милагрос, но был буквально вышвырнут оттуда Анибалом.

— Ее братец — сумасшедший! — пожаловался Августо Фунесу. — Но меня это не остановит! Милагрос все равно будет моей!

— А как же сеньорита Линч? — напомнил ему Фунес.

— Одно другому не мешает. Я же не собираюсь жениться на циркачке!

Катриэль с волнением ожидал возвращения Асунсьон из Санта-Марии, но вместо нее оттуда приехал адвокат Ортис, состоящий на службе у Гонсало. Узнав, что Асунсьон в отъезде, он предъявил судебный иск Катриэлю и посоветовал ему добровольно, не дожидаясь решения суда, покинуть «Эсперансу».

Катриэль ответил, что имение принадлежит его матери по закону и Гонсало Линчу не удастся завладеть чужой собственностью.

— Вы слишком самоуверенны, молодой человек, — заявил Ортис. — Не тратьте свой пыл на возмущение, а лучше укладывайте чемоданы и освобождайте имение по-хорошему.

— А вы передайте сеньору Линчу, что имения он никогда не получит, — сказал Катриэль, поставив точку в разговоре с адвокатом.

Когда же Ортис уехал, Катриэль сам стал собираться в дорогу, наказав Браулио никого не пускать в имение.

— Я хочу поговорить с Линчем как мужчина с мужчиной, — пояснил он цель своей поездки в Санта-Марию.

Приехав в город, Катриэль зашел в первую попавшуюся таверну, чтобы перекусить и спросить дорогу к дому Линча. А поскольку одет он был по-индейски — два полотнища из мягкой кожи, прикрывающие тело от пояса до колен, такая же, кожаная, жилетка и легкие высокие сапоги, — то к нему сразу же пристали двое подвыпивших мужчин: дескать, не место здесь индейцу.

Катриэль сумел достойно ответить им, избежав при этом драки, чем привлек внимание находившегося тут Бенито. А узнав, куда направляется Катриэль, Бенито вызвался проводить его к дому Гонсало.

Доминга, открывшая дверь незваному гостю, опешила, увидев перед собой индейца, и сказала, что доложит хозяину, однако Катриэль вошел в гостиную, не дожидаясь позволения Гонсало. Это крайне возмутило Викторию, особенно когда она узнала, что дерзкий индеец — не кто иной, как приемный сын Асунсьон.

Услышав странный шум в гостиной, туда спустился Гонсало, и Катриэль прямо заявил ему, что никому не позволит выгнать Асунсьон из ее имения.

— Если вы хотите поговорить со мной, то ведите себя спокойнее, — сказал Гонсало. — Иначе я попрошу слуг вытолкать вас за дверь.

— Давайте поговорим разумно, — согласился Катриэль.

— Не думаю, что с индейцем можно говорить разумно, — усмехнулся Гонсало, — но раз уж вы здесь, то пойдемте в мой кабинет.

Виктория от негодования лишь развела руками, а Камила с изумлением и болью смотрела на мать.

Все аргументы Гонсало, которые он представил Катриэлю, сводились к тому, что дон Мануэль в поте лица трудился много лет, создавая имение, обрабатывая землю и разводя скот, а его сестра Асунсьон в это время жила в Европе, поэтому и не может рассчитывать на владение «Эсперансой».

— Я выслушал вас, — спокойно произнес Катриэль. — А теперь послушайте меня. Моя мать работала на этой земле более двадцати лет, и я сам не жалел сил, чтобы превратить «Эсперансу» в процветающее имение. Лучшее во всей провинции! Работники нас уважают. Спросите у них, кто хозяева этих земель!

— Мнение неотесанных мужиков меня не интересует, — высокомерно бросил Гонсало.

— Так же как и люди, обрабатывающие землю, — продолжил за него Катриэль. — Вам наплевать на их законные права. Но позвольте вам напомнить, что дон Мануэль уступил имение моей матери по договору.

— Может, вы принесете мне этот договор? — язвительно молвил Гонсало.

— Да, принесу!

— Не обольщайтесь, молодой человек, — рассмеялся Гонсало. — Этого договора не существует в природе! Вы поняли меня?

— Да, кажется, я начинаю понимать, к каким методам вы тут прибегаете, — покачал головой Катриэль.

— Я использую те методы, которые только и возможны в борьбе с алчной женщиной и диким индейцем! — заявил уязвленный Гонсало. — Имея дело с такими, как вы, я просто обязан нанести удар первым!

Спор между Катриэлем и Гонсало достиг своего предела, когда в гостиную вошла Мария и, увидев обеспокоенных Викторию и Камилу, спросила, что случилось.

— К нам ворвался этот индеец, которого пригрела Асунсьон, — пояснила возмущенная Виктория. — Ты бы видела его! Такой буйный, агрессивный! Я боюсь за Гонсало.

— Ну, за Гонсало нечего опасаться, — уверенно молвила Мария. — Значит, Катриэль здесь?!

— Да. И предупреждаю тебя, — кипя от гнева, заявила Виктория, — если он не уберется отсюда через пять минут, я сама вызову гвардейцев!

Мария стала успокаивать сестру, а Камила, сгорая от стыда за мать, выбежала из комнаты, чтоб никто не мог видеть ее слез.

Однако на пороге она столкнулась с Асунсьон, приехавшей просить племянниц о помощи.

— Не вовремя ты приехала, Асунсьон, — сказала ей Виктория.

— Почему? Что случилось? — встревожилась та.

— Здесь Катриэль, — пояснила Мария. — Спорит с Гонсало в кабинете.

Асунсьон тотчас же устремилась в кабинет.

А там страсти накалились до такой степени, что Гонсало уже грозился вышвырнуть вон Катриэля из этого дома. Но, увидев Асунсьон, он удивленно вскинул брови и молвил, сохраняя хладнокровие:

— Та-а-к, все в сборе!.. Надеюсь, мне не понадобится повторять то, что я уже сказал вашему… воспитаннику?

— В этом нет нужды, — приняла вызов Асунсьон. — Мне и так известно, что вы сожгли архив моего адвоката, уничтожили завещание Мануэля и мой договор с ним об «Эсперансе»! Вы подкупили свидетелей! И даже сумели обмануть моих племянниц! Но предупреждаю: в «Эсперансу» вы сможете войти только через мой труп!

— Думайте, о чем говорите! — угрожающим тоном произнес Гонсало. — Я ведь могу быть очень жестоким.

— А вы не думайте, что способны испугать нас, — поддержал мать Катриэль. — Мы не боимся стервятников. А вы — стервятник! Питаетесь останками умерших!

Выдержка изменила Гонсало, и он закричал в ярости:

— Вон из моего дома! Я не позволю грязному индейцу пятнать честь уважаемой семьи!

У Катриэля тоже сдали нервы. Не помня себя, он бросился к Гонсало и, ухватив его за лацканы сюртука, стал трясти, бросая ему в лицо гневные слова:

— Я тебе сейчас покажу, на ком из нас — грязь! Ты, трус и негодяй, будешь сам молить меня о пощаде!

Асунсьон попыталась остановить сына, но он не отпускал обидчика.

И тогда произошло то, чего не ожидал никто: внезапно распахнулась балконная дверь, и оттуда выбежали Бенито и его подручный, который мгновенно заломил индейцу руки за спину. А Бенито приставил к шее Катриэля острый нож.

Асунсьон стала умолять Гонсало отпустить сына, однако ей пришлось делать это в течение нескольких минут, пока всемогущий дон Линч вдоволь не насладился ее унижением.

Катриэля он велел отпустить лишь после того, как получил от Асунсьон твердое заверение, что она больше не будет претендовать на «Эсперансу».

Когда мать и сын покинули кабинет, Гонсало набросился на Бенито:

— Кто тебе позволил являться сюда?

— Мне показался подозрительным этот тип, я решил подстраховать вас, — ответил Бенито. — Без моего разрешения тебе здесь делать нечего, — строго произнес Гонсало, добавив несколько мягче:- А за заботу — спасибо. Постарайтесь выйти отсюда незаметно, чтоб вас никто не видел.

В гостиной к Асунсьон подошла Виктория и, потупив взор, тихо произнесла:

— Мне жаль, что так получилось.

— И это все, что ты можешь сказать? — спросила Асунсьон. — Неужели ты не понимаешь, что меня хотят выбросить из имения и лишить земли, которая принадлежит мне по праву?

— Я в это дело не хочу вмешиваться… К тому же закон…

— Ну да, закон. А я говорю тебе о чувствах! Как же быть с ними? — Виктория молчала, и Асунсьон продолжила, не дождавшись ответа: — Ты всегда любила «Эсперансу» и готова драться за нее даже со мной. Но почему же — таким образом?

— Я к этому не имею отношения и сделать ничего не могу, — ответила Виктория, придерживаясь прежней тактики.

— Это ты не можешь ничего сделать? — изумилась Асунсьон. — Ты? Виктория Оласабль? Да ты же единственная наследница имущества моего брата! Думаешь, я поверю, что ты подчинилась Гонсало? Или в тебе действительно уже не осталось ни гордости, ни характера, чтобы настоять на своем? Ты стала другой?

Мария, молча слушавшая этот диалог, с замиранием сердца ждала, что же ответит сестра. А Виктория приняла вызов Асунсьон:

— Да, я стала другой!

Асунсьон печально покачала головой:

— Конечно, годы проходят, люди меняются…

— Причем, меняются настолько, — подхватила ее мысль Виктория, — что способны предать своих братьев и породниться с нашими врагами!

Катриэль не смог стерпеть такого оскорбления, о чем прямо сказал Виктории:

— Вы возненавидели меня с первого взгляда, с первой секунды, хотя я этого не заслужил. Я вам — не враг, и никогда им не стану. Просто не смогу быть врагом той Виктории Оласабль, которой восхищался, слушая рассказы мамы, и с которой мечтал познакомиться!

— Вы опоздали на двадцать лет, — сказала ему Виктория. — Та, кем вы так восхищались, умерла. Ее убили.

Асунсьон молча взяла сына за руку и, не простившись, покинула дом.

Мария бросилась за ней вдогонку:

— Не уезжай, пожалуйста. Я пойду к Гонсало…

— Нет, все кончено, — обняла ее Асунсьон. — Прощай, Мария. Спасибо тебе.

Пока Асунсьон прощалась с Марией, к Катриэлю подошла Камила:

— Я дочь Виктории, Камила. Мне больно было слышать то, что говорила мама, и я прошу у вас прощения. Она… Она много страдала, поэтому, наверное, иногда говорит не то, что думает.

Катриэль был растроган поступком девушки и, взяв ее за руку, сказал:

— Спасибо, Камила. Хоть один человек в этом доме поговорил со мной нормально.

Вечером Мария уехала к Асунсьон — поддержать ее и Катриэля, а Виктория, выдержав трудный разговор с дочерью, пытавшейся внушить матери, что с Асунсьон поступают несправедливо, отправилась на кухню, к своему заветному графинчику.

 

Глава 4

Первые представления цирка «Олимпико» прошли в Санта-Марии с оглушительным успехом, Милагрос сияла от счастья, но очень скоро ей довелось пережить горе: она потеряла человека, который был для нее отцом.

Мигель умер под тяжестью металлического ящика, свалившегося на него во время разгрузки циркового оборудования. Последние слова его были обращены к Милагрос: он просил ее позаботиться о Хуансито.

После смерти отца Анибал почувствовал себя полновластным хозяином в цирке, но взялся командовать так круто, что сразу же восстановил против себя всю труппу.

Надо сказать, его и раньше здесь недолюбливали за грубость и несдержанность. Лишь одна Лара, акробатка, питала к Анибалу истинную страсть, чем он беззастенчиво и пользовался, проводя с нею ночи в цирковом фургончике. Однако жениться на Ларе вовсе не собирался и всякий раз грубо обрывал ее, когда она заводила об этом речь.

Милагрос тоже не всегда была довольна Анибалом, но при этом она любила его как брата и могла только сожалеть, что у него такой тяжелый характер. Но в последнее время деспотизм Анибала стал просто пугать Милагрос. Уж слишком рьяно опекал ее Анибал, не пуская к ней за кулисы восторженных поклонников, и не разрешал выходить одной в город.

Не кажется ли тебе, что ты превратно понимаешь свои братские обязанности? — не выдержала однажды Милагрос. — Даже папа никогда не держал меня на привязи.

— Теперь я за тебя в ответе! — строго произнес Анибал. — А здесь, в Санта-Марии, особенно много охотников поразвлечься с хорошенькой циркачкой. Думаешь, я не знаю, что на уме у этого наглого офицеришки Монтильо, который приходит на каждое представление и норовит прорваться к тебе любой ценой?

— А ты не допускаешь мысли, что в твою сестру может кто-то влюбиться? Ведь я уже взрослая, Анибал! В моем возрасте девушки выходят замуж, и я тоже хочу полюбить достойного человека и выйти за него замуж!

Анибал от злости скрипнул зубами, но промолчал.

Лишь на следующий день он решился открыться перед Милагрос, сказав ей то, о чем умалчивал много лет.

— Я люблю тебя! — признался он. — Давно люблю! Все эти годы я ждал, пока ты вырастешь, чтобы потом жениться на тебе!

— Но я же твоя сестра! — испуганно воскликнула Милагрос.

— Да, сестра, но не по крови, и ты это хорошо знаешь. Я не позволю ни одному мужчине приблизиться к тебе на пушечный выстрел и добьюсь, что ты рано или поздно станешь моей женой!

— По-моему, ты просто пьян, — сказала Милагрос, чтобы не показать Анибалу своего испуга.

— Да, я выпил. Для храбрости. И рад, что наконец все высказал тебе.

Он потянулся к Милагрос, пытаясь обнять ее, но она вовремя увернулась. Анибал догнал ее у двери и, больно сжав ей плечи, страстно поцеловал в губы.

Содрогаясь от рыданий и ужаса, она побежала к Хуане — толстой добродушной женщине, имевшей физический недостаток — у нее была густая борода, как у мужчины. И Хуана не брила ее, а, наоборот, обыгрывала свою бороду в номере с клоуном Каньете. С тех пор как умерла Хосефина, Хуана в какой-то степени заменила Милагрос мать. И сейчас она тоже, как смогла, успокоила несчастную девушку, пообещав, что, если понадобится, весь цирк встанет на ее защиту.

— Но есть еще один способ урезонить Анибала, — добавила, поразмыслив, Хуана. — Если рядом с тобой появится надежный мужчина, то Анибалу придется смириться. Почему бы тебе не обратить внимания на того бравого офицера, что каждый вечер добивается встречи с тобой?

— Ох, я боюсь, как бы это еще больше не рассердило Анибала, — высказала сомнение Милагрос, но Хуана пообещала быть все время на страже:

— Я буду ходить за. тобой как тень, и пусть только Анибал посмеет сунуться к тебе! Он еще не знает, на что способна бородатая женщина!

На следующий день Милагрос приняла предложение Августо и отправилась с ним на прогулку, правда, в присутствии Хуаны. Это обстоятельство, конечно, было серьезной помехой для Августо, но он радовался и тому, что Милагрос хоть как-то проявила к нему благосклонность.

— Она будет моей! — все более уверенно заявлял он в разговорах с Фунесом.

— А как идут дела с Лусией Линч? — поинтересовался тот однажды.

— Там тоже все в порядке! — подмигнул ему Августо. — Сегодня иду к ним на ужин.

Лусия ни от кого не скрывала, что влюблена в Августо и хочет выйти за него замуж. Такая откровенность пугала Марию и шокировала даже многоопытную Викторию. Но Гонсало, как всегда, был на стороне дочери. Более того, он считал Августо вполне подходящей партией для Лусии.

Марии же, наоборот, этот парень активно не нравился.

— В нем есть что-то неприятное. Какая-то холодность и надменность, — поделилась она своими впечатлениями с Викторией.

— Не говори только этого Лусии, — посоветовала Виктория. — А то опять поссоритесь.

— Но не могу же я быть равнодушной, когда речь идет о судьбе моей дочери. Августо ей не подходит!

— Папа то же самое говорил о твоем избраннике напомнила сестре Виктория.

— Но я желаю Лусии добра!

— Вот-вот. Папа тоже желал нам добра. А что из этого вышло? Не мешай событиям развиваться естественно. И пусть Лусия сама разберется, кто ей по сердцу.

Мария тем не менее высказала свои опасения дочери, но это лишь еще больше отдалило от нее Лусию. То есть все получилось так, как и предсказывала Виктория.

Лусия попросту игнорировала мать, вела себя так, будто Марии вовсе не было в доме, зато с теткой у них установились весьма доверительные отношения. Виктория не прерывала племянницу, когда та говорила о своих чувствах к Августо, и с пониманием отнеслась к желанию Лусии обновить гардероб.

— Я хочу сделать девочкам приятное, — сообщила Виктория сестре. — Завтра мы пойдем выбирать ткани для новых платьев. Все расходы беру на себя.

Камила, до той поры не бывавшая в роскошных магазинах, смотрела на обилие тканей и ничего не могла выбрать — глаза разбегались.

Лусия же оказалась слишком привередливой: ей хотелось буквально ослепить Августо новым нарядом, а все предложенные ткани были обычными шелками, хоть и очень дорогими.

Виктория, хорошо понимая состояние обеих девушек, помогала им советами и потому вовремя не заметила Розалинду, с которой совсем недавно содержала таверну.

— Виктория! Привет! — хлопнула ее по плечу Розалинда. — Какая неожиданность!

Камила и Лусия удивленно взглянула на эту столь бесцеремонную и вульгарную особу. Но еще больше удивило их поведение Виктории, которая вдруг залепетала каким-то неестественным голосом.

— Это… Это… Августина. Августина Флорес, — указала она рукой на Розалинду, и та изумленно вытаращила глаза. — Мы с ней когда-то жили рядом. Так ведь, Августина?

— Д-да… — не сразу ответила та.

— А это моя дочь Камила и моя племянница Лусия, — представила девушек Виктория.

— Что ты говоришь! — оживилась вдруг Розалинда. — Это твоя дочь? Хотя, конечно, прошло столько лет… Как тебе живется, Виктория? Наверное, неплохо, раз ты ходишь по дорогим магазинам.

— Да, неплохо. И у тебя, вероятно, достает средств посещать такие магазины?

— Ну что ты! Зашли с подругой просто поглазеть, — пояснила Розалинда. — На моем заведении не больно-то разживешься. Ты же знаешь это не хуже меня. Ах, да… — она запнулась, но Виктория пришла ей на выручку:

— Нет, отчего же, я хорошо помню твою гостиницу, хоть это и было очень давно. Представляешь, Камила, Августина знала твоего отца!

— Правда? Моего папу?!

Взглянув на Камилу, Розалинда всею душой пожалела эту девочку и принялась на все лады нахваливать ее гипотетического отца:

— Умный, красивый, благородный! Словом, большой человек был. Конечно, я очень хорошо его знала… Да и тебя я держала на руках, когда ты была совсем цыпленком.

Она так увлеклась, что Виктории опять пришлось вмешаться:

— Извини, Августина, нас ждет продавец. Всего тебе доброго.

— И тебе того же могу пожелать, — плутовато усмехнулась Розалинда. — Приятно было повидаться. Авось еще как-нибудь свидимся!

— Это… ваша знакомая? — брезгливо поморщилась Лусия, когда Розалинда и ее подруга вышли из магазина. — Даже не верится!

Виктория принялась объяснять племяннице, что жизнь сводила ее с разными людьми, а Камила тем временем пошла вслед за Розалиндой, надеясь подробнее расспросить ее об отце.

Пока она соображала, как лучше подступиться к Розалинде, та громко, на всю улицу, расхохоталась:

— Ты слыхала, какое имечко она мне придумала — Августина Флорес! Смехота!

— Я не сразу поняла, что произошло, — сказала приятельница Розалинды. — А потом все боялась, что ты проболтаешься. Хорошо, хоть я стояла в стороне, а то бы точно что-нибудь ляпнула. Это ж с ума сойти! От подстилки в борделе — до такой сеньоры! Ну и Виктория! Ни следа от той женщины, к которой мужики выстраивались в очередь!

У Камилы при этих словах потемнело в глазах, но она заставила себя идти следом за женщинами и слушать их.

— Мне жалко было ее дочку, — вздохнула Розалинда. — Представляешь, если б девочка узнала, сколько мужиков прошло через Викторию!

— А сколько бутылок было выпито! — добавила приятельница. — Тут с Викторией никто не смог бы тягаться…

Камила почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног, и, боясь упасть, прислонилась к какой- то витрине.

В таком положении она простояла до тех пор, пока ее не нашли Виктория и Лусия.

— Что с тобой? Ты нас напугала, — бросилась к ней Виктория. — Почему ты ушла из магазина? Тебе плохо?

— Да, — слабым голосом ответила Камила. — Мне вдруг стало плохо, и я вышла на воздух.

Никогда еще Мария не чувствовала себя такой одинокой, как теперь, хотя рядом с нею и находились муж, дочь, сестра. Но все они смотрели на нее, как на чужую, и она отчаялась пробиться к их сердцам.

Гонсало, правда, предпринимал попытки заговорить с женой, отвлечь ее на какие-то семейные проблемы, однако Мария сказала, что никогда не простит ему подлости, допущенной по отношению к Асунсьон.

Но был в этом доме еще один человек, который страдал, Камила. Мария видела, как переживает дочь Виктории, как силится понять собственную мать, как жалеет Асунсьон. Она многое бы дала, чтобы помочь этой доброй и чистой девочке, но та сама все видела, что происходит в семье.

Вот и сегодня Камила пришла из магазина чем-то расстроенной, и даже к обеду не вышла— заболела.

Мария пошла к ней в комнату — справиться о здоровье и по возможности приободрить племянницу, приласкать ее.

— Может, все-таки надо вызвать врача? — спросила она у Камилы, но та внезапно разрыдалась, уронив голову Марии на грудь.

Мария дала ей выплакаться, а потом осторожно спросила:

— Тебя что-то мучает? Доверься мне. Может, я сумею тебе помочь.

— Нет, тетя, спасибо. Это невозможно выразить словами… Просто мне очень плохо. Душа болит… Я так радовалась, что буду жить в семье, а теперь мне кажется, что лучше было бы остаться в монастыре.

— Ты просто заскучала по своим подругам, по привычному укладу, — сказала Мария. — Если хочешь, мы завтра с тобой пойдем в церковь. Помолишься, и тебе станет легче.

— Да, тетя, пойдем— согласилась Камила. — Может, мне и вправду станет легче.

В церкви, после общей молитвы, Камила попросила Марию оставить ее ненадолго одну.

— Хорошо, я подожду тебя на улице, — ответила Мария.

— Господи, помоги мне! — истово шептала Камила. — Я не вынесу этой лжи! Моя мать— совсем не та, за кого себя выдает. У нее ужасное, позорное прошлое. Я так любила ее, а теперь— ненавижу! Господи, помоги мне избавиться от этой ненависти. Дай сил простить мою мать!..

Она взывала к Господу, молила о помощи, но желанное облегчение не наступало. Душа Камилы по-прежнему разрывалась от непосильного горя. Слезы ручьями текли по щекам, но Камила не замечала их.

Зато их сразу же заметила монахиня, каждый день приносившая в эту церковь булочки из сосед, него монастыря.

— Тебе плохо, дочка? — подошла она к Камиле. — Я могу тебе помочь.

— Мне… больно… — прошептала Камила.

— Я вижу, тебя гложет какая-то невысказанная печаль. Но ты не хочешь мне открыться.

— Я хочу, но не могу.

— Понимаю, — согласно кивнула головой монахиня. — Тогда молись. Открой душу Господу. А если тебе захочется все же открыть кому-нибудь свою тайну, то приходи в монастырь. Он тут совсем рядом. Спросишь сестру Маргариту, меня там все знают.

— Спасибо, сестра. Вы очень добры.

— Да благословит тебя Бог, — перекрестила ее Маргарита.

Та самая Маргарита, которая когда-то безумно любила Гонсало Линча, родила от него дочь, но сразу же и потеряла ее. А потом ушла в монастырь и стала сестрой Маргаритой.

Вернувшись домой из церкви, Мария узнала, что в ее отсутствие здесь был Августо и преподнес Лусии подарок — весьма дорогое украшение из золота.

Марию возмутила наглость молодого офицера, посмевшего явиться в их дом без специально¬го приглашения, да еще и с подарком. Но еще больше она была огорчена поведением Виктории, позволившей Лусии принять подарок.

— Ты должна была объяснить ему, что в приличном обществе так себя не ведут. Нельзя являться к девушке, когда вздумается, тем более в отсутствие родителей, — сказала она Виктории.

— Но ведь здесь была я, — возразила Виктория. — Или ты не считаешь меня членом семьи?

Мария не стала вступать в полемику с сестрой, но потребовала, чтобы Лусия вернула Августо подарок.

К удивлению Лусии, Гонсало поддержал Марию, сказав, что такие подарки дарят невесте, а не едва знакомой девушке.

Я сам объясню Августо, в чем он допустил бестактность, — взял на себя неприятную миссию Гонсало. — Надеюсь, он меня поймет.

На том и порешили.

А Виктория поделилась своей болью с Марией:

— Не пойму, что творится с Камилой. Вижу, она страдает, а помочь ей ничем не могу. Видимо, сказывается то, что мы долго жили врозь. Она привыкла все переживать одна и не хочет быть со мной откровенной. Видела бы ты, как сурово она посмотрела на меня сегодня утром! И сейчас ушла к себе в комнату, не хочет никого видеть.

— Не расстраивайся. Камила — очень хорошая, добрая девочка. Со временем она привыкнет к новому для себя укладу, — чем могла, утешила сестру Мария.

А Лусия, улучив подходящий момент, подкралась к Виктории с просьбой:

— Попроси папу, чтоб разрешил нам вновь выезжать на светские балы и приемы. Он тебя послушается. Мне надоело сидеть взаперти, да и Камиле не помешало бы развлечься. Хватит уже соблюдать траур, тем более что губернатор его запретил. Но мама ставит себя выше губернатора!

— Не надо так говорить о маме, — одернула племянницу Виктория. — А с Гонсало я договорюсь, обещаю.

— Тетечка, ты — прелесть! — чмокнула ее в щеку Лусия.

Ночь Камила провела без сна, а утром сказала Доминге, что идет в церковь, хотя уже твердо решила пойти в монастырь — к сестре Маргарите.

Но и там, встретившись с Маргаритой, она не сразу отважилась открыть ей горькую правду о матери.

— Ну, хочешь, я помогу тебе, — ласково погладила ее по руке Маргарита. — Ты потеряла любовь?

— Да, любовь матери.

— Это та женщина, что была с тобой вчера в церкви? Я не очень хорошо рассмотрела ее, но она мне показалась доброй.

— Нет, то была тетя Мария. Она действительно очень добрая и хорошая. А вот моя мама…

— Но если у тебя есть такая тетя, почему ж ты не обратишься за помощью к ней?

— Потому что я не могу сказать ей правду! Она умрет от горя, если узнает такое о своей сестре! — в отчаянии молвила Камила.

— Что же совершила твоя мать? Говори, не бойся. Все останется между нами, — заверила ее Маргарита.

— Моя мама — падшая женщина, — произнесла, наконец, это страшное слово Камила. — Я воспитывалась в приюте, а она в это время была в публичном доме. И скрывала от меня… Да и сейчас выдает себя за порядочную сеньору.

— Ты в этом уверена?

— Да. У меня есть веские доказательства.

— Ты хотела бы простить ее, но не можешь и поэтому терзаешься?

— Да. Я ей так верила! А она лгала мне и лжет до сих пор. Боюсь, что никогда не сумею простить ее! Скажите, как можно простить гулящую женщину?

— Точно так же, как Господь простил меня, — тяжело вздохнув, молвила Маргарита. — Я была такой же, как твоя мама.

— Вы?! — изумилась Камила.

— Да. Я наплевала в душу хорошему человеку и сбежала с подлецом. Родила от него дочь, которая, к несчастью, умерла. И скажу тебе: если бы она осталась жива, я бы тоже постаралась скрыть от нее свое прошлое. Поэтому не стоит обвинять твою маму. Наверняка в глубине души она раскаивается, только не может сказать тебе всей правды, потому что боится тебя потерять. И твой долг — поддержать ее! Будь мужественной, помоги своей матери.

— Я попытаюсь, — неуверенно пообещала Камила.

Дома ее приветливо встретила Мария, но посоветовала впредь не отлучаться из дома без разрешения матери.

— Виктория очень волновалась.

— А где она сейчас?

— Поехала с Лусией в магазин.

Камила внезапно заплакала, и Мария, почувствовав себя виноватой, стала оправдываться:

— Я не должна была говорить с тобой так строго, прости меня.

— Нет, вы тут ни при чем. Это я из-за мамы плачу, — призналась Камила. — Как выяснилось я совеем ее не знаю. Все, что она мне рассказывала, — было только нелепой сказкой. А о вас например, я почти не слышала от нее. И об отце моем толком ничего не знаю.

— Если хочешь, я могу рассказать тебе о нем, — предложила Мария.

— Вы знали моего отца? — обрадовалась Камила.

— Расскажите!

— Это было так давно, в пору нашей юности… — Мария умолкла, вспомнив Энрике, его улыбку, его светящиеся любовью глаза. — Твой отец, Камила, был удивительным человеком, редкого благородства и самоотверженности. Ради любви он готов был пойти на любые испытания.

— И что же, мама не сумела оценить его любви? — поспешила с выводами Камила.

— Нет, мама его очень любила! И из-за этого она даже не побоялась восстать против собственного отца. А твой дедушка не понял ее и отлучил от дома. Так что она потеряла семью из-за любви. Защищала ее, как могла.

— Спасибо, тетя! — растроганно молвила Камила. — Вы даже не представляете, насколько для меня важно было это услышать именно от вас, потому что вам я верю!

— Ты не обижайся на маму: она не рассказывала об отце, потому что не хотела лишний раз ранить тебя. Но ты знай, что она пожертвовала жизнью ради пленительного человека, о котором у нас остались самые лучшие воспоминания.

 

Глава 5

Трезво оценив ситуацию, Асунсьон и Катриэль поняли, что сейчас им надо отступить, но лишь затем, чтобы собраться с силами, найти надежных союзников и вновь начать борьбу за свои права.

Трудным было их прощание с «Эсперансой», с землей, возделанной их руками, с людьми, ставшими для них родными.

Асунсьон распорядилась зажарить барашка и устроила прощальный ужин, где за общим столом сидели хозяева и работники.

Затем Катриэль повидал своих друзей-индейцев и, погрузив на повозку ящики с одеждой и книгами, отправился вместе с матерью в ее городской дом.

Браулио тоже поехал с ними, не желая служить новому хозяину.

— Думаю, что и в городе я пригожусь вам, — сказал он. — Найду какую-нибудь работу, чтоб кормиться. Буду выполнять все ваши поручения, сеньора.

— Я тоже попробую поступить на службу, хоть для меня это будет и сложно, — подхватил Катриэль.

— Ну а я и вовсе не привыкла сидеть без дела! — улыбнулась Асунсьон.

В Санта-Марии ей сразу же повезло: знакомая предложила в качестве учениц двух своих дочерей, которым Асунсьон стала давать уроки европейской культуры и искусства.

Браулио вскоре нашел работу в порту, а с Катриэлем никто не хотел даже говорить — так сильны были расовые предрассудки.

— Ты извини, — сказал ему Браулио, — но тебе надо сменить костюм. Иначе ничего не получится. Завтра я отправлюсь в магазины и подберу для тебя все необходимое.

Пересилив себя, Катриэль облачился в брюки и сюртук, повязал галстук, мгновенно превратившись в неотразимого молодого сеньора, которого не портил даже густой загар.

Асунсьон и Браулио залюбовались Катриэлем; но он, поглядев на себя в зеркало, стал снимать эту непривычную, чуждую ему одежду.

— Я прочитал в газете, что здесь гастролирует цирк «Олимпико». Пойду туда, к нашим знакомым, — пояснил он свое намерение. — Надеюсь, их больше не испугает мой костюм.

— Передай от нас привет всем, особенно сеньорите Милагрос, — сказала Асунсьон, многозначительно переглянувшись с Браулио.

В цирке Катриэля встретили как старого доброго друга, разделив его печаль по поводу утраченного имения. В свою очередь он узнал о несчастье, постигшем Милагрос и всю труппу, — смерти Мигеля.

— Сколько трагедий за такой короткий срок! — сказал он, сочувственно глядя на Милагрос. — Если бы я мог чем-то вам помочь…

Милагрос готовилась к представлению, и Катриэлю удалось переброситься с нею лишь несколькими словами, зато Анибал уделил гостю гораздо больше внимания и, узнав, что тот ищет работу, предложил ему ухаживать за животными.

— Конечно, я понимаю, — сделал оговорку Анибал, — что с твоим образованием ты достоин- лучшего занятия, но, как говорится, чем могу… На хлеб, во всяком случае, ты здесь заработаешь.

— Да и с животными, насколько я помню, ты умеешь управляться.

Затем Катриэль сидел среди зрителей, совершенно ослепленный прелестью Милагрос…

А после представления ноги сами понесли его за кулисы, где он столкнулся с франтоватым офицером,

— Подождите меня на улице, — бросила офицеру Милагрос. — Я сейчас переоденусь и выйду к вам. Не хочу, чтоб Анибал вас увидел.

— Я готов ждать вас хоть всю жизнь! — расплылся в улыбке Августо.

Опечаленный Катриэль молча побрел домой.

Однако позже, уже работая в цирке, он понял, что не одинок в своей печали: Анибал тоже питал к Милагрос отнюдь не братские чувства. Она же, после трудных пререканий с братом, выговорила себе право ездить на прогулки с Августо. Скрепя сердце, Анибал разрешил ей это, строго-настрого наказав Хуане ни на секунду не оставлять девушку наедине с офицером.

Но эта уступка Анибала дорого стоила всей труппе, ибо он стал неузнаваемым: кричал на всех, мог пустить в ход даже кулаки, был груб с Хуансито. Словом — лютовал.

Лишь с Катриэлем почему-то держался в рамках приличия и даже извинялся перед ним за свое поведение:

— Понимаешь, после смерти отца мне трудно управлять этими людьми, которые помнят меня Мальчишкой, а себя считают великими артистами. Вот и сдают иногда нервы…

Однажды, придя домой, Катриэль застал там мисс Паркер, свою любимую учительницу. Она была в шоке от того, что ее лучший ученик вынужден убирать навоз в цирке.

— Я помогу тебе найти другую работу! — заявила мисс Паркер. — Поговорю со знакомыми журналистами. Ты будешь работать в газете!

— Вы шутите? — улыбнулся Катриэль. — На меня же здесь все смотрят как на дикаря.

— Я знаю и других людей, — ответила учительница. — Собери свои рукописи — я покажу их одному талантливому журналисту, порядочному человеку.

Кроме этого, мисс Паркер пообещала свести Асунсьон с сеньором Асурдуем — опытным юристом, который не побоится вступить в схватку с Гонсало Линчем и даже с самим губернатором.

И она не ошиблась в этом человеке: Асурдуй нашел зацепку в почти безнадежном деле Асунсьон.

— У нас есть только одна возможность, — сказал он, — доказать, что первоначально имение принадлежало вашему отцу и что вы ничего не получили от него в наследство. Сделать это будет, конечно, трудно. Однако, если нет документа о передаче имения в вашу собственность, то нет и документа, подтверждающего, что вы отказались от «Эсперансы» в пользу своего брата. Наберитесь терпения, и, даст Бог, мы одолеем всемогущего Линча.

Пока Асунсьон готовилась к борьбе с Гонсало, он тоже не сидел сложа руки. Прежде всего отправил своего верного помощника Бенито управлять «Эсперансой». Затем засвидетельствовал почтение губернатору, подбросив тому идею, как экономическими средствами прижать некоторых землевладельцев-либералов, стоящих в оппозиции к правительству.

Благодарный губернатор тотчас же стал претворять эту идею в жизнь, и, казалось бы, Гонсало мог быть вполне доволен своим нынешним положением, однако его угнетали отношения с женой. С тех пор как он отобрал имение у Асунсьон, Мария фактически бойкотировала мужа, вступая с ним в разговор только в случае крайней необходимости.

Так, например, по ее просьбе Гонсало вернул подарок Августо. А чуть позже она попросила его воздействовать на дочь отцовским авторитетом, уверенная в том, что Лусия должна помочь Камиле освоиться в новой обстановке:

— Поговори с нею, она тебя послушается и перестанет дерзить Камиле. Мне вообще кажется, что им лучше было бы поселиться в одной комнате, как когда-то жили мы с Викторией. Так они быстрей подружатся.

Гонсало имел на сей счет другое мнение, но не стал перечить жене, надеясь все же вернуть ее расположение. И Лусию уговорил потерпеть Камилу, хотя дочка и сопротивлялась изо всех сил.

Мария поблагодарила Гонсало за старания, но и после этого их отношения не стали теплее.

Желая отвлечься от семейных неурядиц, Гонсало, как в старые добрые времена, завернул к своему давнему приятелю Сантьяго, у которого всегда мог найти душевное отдохновение.

Сантьяго был удивительным человеком. Никакие удары судьбы и мерзости реальной жизни не смогли вытравить в нем веры в добро и чистоту людских помыслов. Он сам был чист душой, незлобив, не завистлив, и те же качества предполагал у Других людей, в том числе у Гонсало. Когда Сантьяго помогал ему в покупке квартиры для Маргариты, то считал, что делает это ради их любви — взаимной и страстной. И очень сочувствовал Гонсало, потерявшему сначала дочь, затем и Маргариту.

Сантьяго тоже довелось пережить любовную драму. Долгое время его сердце оставалось глухим к самым обольстительным женщинам, пытавшимся прибрать к рукам такого завидного жениха, каким был Сантьяго. Но вот однажды он из вежливости заговорил с простой девушкой, горничной, и она поделилась с ним своей печалью, рассказав, что накануне вышла замуж, но муж прямо из церкви уехал на воинское задание… Встреча с той девушкой произошла во время помолвки Адальберто и Виктории. Девушку звали Мартиной, а ее мужем был не кто иной, как Хименес.

Сантьяго тогда весь вечер не отходил от Мартины, но далеко не сразу понял, что прикипел к ней всем сердцем.

А когда понял, то специально стал заезжать к Эулохии, чтоб хоть издали увидеть там Мартину. Она же была счастлива со своим мужем, ждала от него ребенка, а Сантьяго удостаивался лишь ее приветливой улыбки — как добрый знакомый.

Но вот Хименес погиб, и Мартина перестала улыбаться. Потеряв мужа, она словно окаменела, и лишь рождение мальчика, очень похожего на отца, понемногу вернуло ее к жизни.

Помощь, предложенную ей Сантьяго, она долго отвергала, не веря в его бескорыстие и боясь впасть в зависимость. Так продолжалось до тех пор, пока Сантьяго не признался, что любит ее и хотел бы на ней жениться.

Мартина была ошеломлена его признанием. Кто она и кто этот богатый преуспевающий сеньор!

Сантьяго же день за днем доказывал ей свою любовь и преданность, оставаясь ее искренним другом. Постепенно Мартина приняла его дружеское участие, но полюбить так и не смогла и от замужества наотрез отказалась.

Отчаявшись добиться взаимности, Сантьяго на несколько лет уехал в Европу, не забывая, впрочем, посылать подарки Мартине и ее сыну Мариано. Она же писала ему благодарные письма, в которых подробно рассказывала о сыне и почти ничего — о себе. Поэтому для Сантьяго как гром среди ясного неба прозвучало известие о ее смерти — он не знал, что Мартина давно уже была больна.

Вернувшись в Санта-Марию, Сантьяго взял на воспитание Мариано. Мальчик оказался добрым, хорошо воспитанным и очень смышленым. Сантьяго полюбил его как родного сына и не жалел средств, чтобы дать ему достойное образование. Мариано выбрал своей профессией юриспруденцию и, несмотря на молодость, уже стал довольно известным адвокатом.

Сейчас, сидя за обедом с отцом и Гонсало Линчем, он позволил себе реплику в ответ на рассуждения гостя о том, что землевладельцы чересчур консервативны в восприятии новых юридических законов.

— Я согласен с вами, — сказал он, — что люди, занятые; обработкой земли, не в состоянии поспевать за правовыми и политическими изменениями. Но было бы ошибкой не считаться с тем огромным влиянием, которое имеют землевладельцы в провинции. Фактически они выступают от имени своих управляющих, пастухов и батраков.

— Но кого может интересовать мнение пастуха! — скептически заметил Сантьяго.

— Именно это я и считаю ошибкой, — повторил Мариано. — Землевладелец располагает доверием крестьян, и если умело использовать его влияние, то любую правительственную реформу можно внедрить, в провинции гораздо легче и быстрее, нежели это делается сейчас.

— А что, мне нравится, как ты мыслишь! — сказал Гонсало— Не хотел бы применить свои методы на практике? В моем новом имении.

— Это заманчивое и очень ответственное предложение, — неопределенно ответил Мариано.

— Разумеется, — согласился Гонсало. — Но я в тебя почему-то верю, ты справишься. Жду тебя завтра у себя дома для более конкретной беседы.

На следующий день Мариано отправился к Линчу. Дверь ему открыла приятная симпатичная девушка, которую он принял за Лусию.

— Нет, я — двоюродная сестра Лусии, Камила, — пояснила она.

— Рад с вами познакомиться, — улыбнулся Мариано.

Камила проводила его в кабинет Гонсало, куда Мариано вошел с явной неохотой, — ему хотелось еще пообщаться с этой милой девушкой.

Гонсало рассказал гостю историю «Эсперансы», попросив для начала порыться в государственном архиве и выяснить, нет ли там каких-то документов, хотя бы косвенно подтверждающих право Асунсьон на владение имением.

Затем он представил Мариано членам своей семьи, не подозревая, какое смятение вызовет фамилия гостя в душах Марии и Виктории.

— Ты слышала? Хименес! — взволнованно молвила Виктория, отозвав сестру в сторону. — И, по-моему, он похож на того Хименеса, что мы знали. Тебе не кажется?

— Да, сходство есть, — согласилась Мария. — Я и сама сразу же вспомнила капрала… Но мало ли на свете Хименесов?..

Она была знакома с Сантьяго, знала, что он воспитывает приемного сына, но Гонсало никогда не рассказывал ей, как этот мальчик попал к его Другу.

Журналиста Пабло Сандоваля, которому мисс Паркер хотела отдать рукописи Катриэля, в редакции не оказалось. Сеньор Чавес, главный редактор, сказал мисс Паркер, что Пабло уехал на несколько дней по семейным обстоятельствам.

Разумеется, он не знал, что Пабло в это время навещал не родителей, а Рамона Мартинеса — владельца оружейной мастерской и небольшой гостиницы.

— Ваш сын был моим другом и соратником, — сказал Пабло Мартинесу. — Я привез вам его вещи… Знаю, что у него не было от вас секретов, поэтому буду откровенен: мы намерены отомстить за гибель Рамонсито и других наших товарищей. А вы, надеюсь, поможете нам оружием.

Далее он рассказал, что они готовят покушение на губернатора, и Мартинес попытался отговорить его, боясь за жизнь этого парня, но не смог.

— Что ж, — сказал он. — Вижу, вы уже не свернете с однажды избранного пути. Таким же был и мой Рамонсито… Я помогу вам.

Он познакомил гостя с Энрике и Росаурой не скрывая, зачем пожаловал сюда Пабло.

Росаура приготовила ужин а Энрике поднял бокал в честь новых друзей, пожелав Пабло и его товарищам удачи.

Вернувшись в Санта-Марию, Пабло сам разыскал мисс Паркер: известить о подготовке покушения.

Рассказы Катриэля он прочитал в тот же день, они ему понравились, и теперь оставалось только дождаться решения главного редактора.

Катриэль, несколько воспрянув духом, принялся за новый рассказ, в героине которого легко можно было узнать Милагрос, а в герое — самого автора. Герои любили друг друга, уверенно преодолевая все препятствия, встающие на их пути.

Но то, что так легко удавалось Катриэлю на бумаге, было неосуществимо в жизни. Милагрос его словно и не замечала, занятая своими делами. Правда, у Катриэля появился неожиданный союзник — Хуансито. Невесть как учуявший своим детским сердцем, что индеец влюблен в его сестру, мальчик однажды сказал Милагрос в присутствии Катриэля:

— Ты только не обижайся, но мне не нравится твой офицер. И если тебе нужен настоящий друг, то выбери Катриэля! Он очень хороший!

Катриэль смутился, а Милагрос ответила просто:

— Я знаю, что Катриэль — надежный друг. И очень ценю его за это.

Но после представления вновь ушла гулять с Августо и неотступно следовавшей за ними Хуаной.

Бородатая нянька была, конечно, серьезной помехой для Августо. Но и в таких, стесненных, условиях он улучил подходящий момент и сказал Милагрос, что не мыслит без нее своей жизни.

Милагрос растерялась, и Августо, воспользовавшись ее замешательством, попытался закрепить успех, заговорив еще более горячо и страстно:

— Возможно, вам кажется, что я слишком поторопился с признанием в любви, но я — солдат, постоянно рискую жизнью и не хочу умереть, не увидев вас счастливой! Так что простите мне мою откровенность. Я безумно вас люблю и боюсь потерять. Мы должны все решить до вашего отъезда из Санта-Марии.

Такой напор совсем обескуражил Милагрос, она не знала, что ответить Августо, в искренность которого верила, и наконец решила тоже быть с ним откровенной.

— Это я должна просить у вас прощения, — сказала она, потупив взор. — Я согласилась проводить с вами время только потому, что ко мне пристает один человек. Понимаете? Я надеялась таким образом дать ему понять, что он не может рассчитывать на взаимность.

— Кто он? Я сам с ним поговорю!

— Нет! — испугалась Милагрос. — Вы только вызовете его гнев. Простите, я не должна была с вами встречаться. Фактически я обманула вас. Но обещаю, что эта встреча будет последней.

Августо, разумеется, не мог согласиться с таким решением и принялся убеждать Милагрос в том, что всегда сумеет защитить ее.

— Вначале вы были для меня просто красивой девушкой, — говорил он. — Но когда я узнал вас получше, увидел, как страдает ваше сердце, то понял, что вы — ангел со сломанными крыльями, огонь, сжигающий сам себя.

— Не надо, Августо! — взмолилась Милагрос, но он продолжил:

— Не гоните меня! Я помогу вам выбраться из беды. Позвольте мне любить вас и сделать все, чтоб вы меня тоже полюбили!

Его слова не могли оставить Милагрос равнодушной: в какой-то момент ей передалось волнение Августо. А он, чутко уловив смену ее настроения, решительно поцеловал ее в губы.

На мгновение она замерла, но затем, вырвавшись из его объятий, побежала к своей спасительнице Хуане.

— Подумайте над моим предложением, — крикнул ей вдогонку Августо. — Завтра вечером я приду за ответом.

Хуана догадалась, что произошло между молодыми людьми, но не увидела в этом ничего страшного. Наоборот, порадовалась за Милагрос.

— Анибал все равно не дает тебе проходу, — сказала она. — Так что держись за этого военного. Может, с ним ты найдешь свое счастье.

— Но он поцеловал Меня, Хуана! Я не должна была позволять ему этого! Я не испытываю к нему никакого чувства!

Хуана по-матерински обняла Милагрос, посоветовав ей не казнить себя понапрасну, а положиться на время, которое все расставит по своим местам.

Августо же вернулся в казарму совершенно потрясенный свиданием с Милагрос.

— Я люблю ее! По-настоящему люблю! — заявил он Фунесу, но тот вынужден был спустить его с высот любви на грешную землю:

— От Линчей приходил посыльный. Они ждут тебя завтра к ужину.

— Но я не могу пойти к ним завтра вечером! У меня важная встреча с Милагрос.

— Значит, настала пора сделать выбор между циркачкой и богачкой, — развел руками Фунес.

— Нет, я должен найти выход… Слушай, друг, выручи! Скажи Милагрос, что меня срочно отправили на задание, и заодно передай ей вот это.

Достав из тумбочки подарок, предназначавшийся Лусии, но возвращенный ее отцом, Августо приложил к нему записку: «В благодарность за незабываемый вечер, который я желал бы пережить вновь».

— Ну ты и авантюрист! — изумился Фунес, согласившись, впрочем, выполнить поручение приятеля.

В доме Линча Августо встретили как самого желанного гостя. Даже Мария на сей раз постаралась быть с ним приветливой, чтоб окончательно не испортить отношений с дочерью.

Но за ужином Лусия вдруг завела речь о цирке, сказав, что читала о нем восторженные отзывы в газетах и хотела бы посмотреть представление.

Мария сразу же напомнила ей о трауре, но Лусия стояла на своем:

— Мы можем пойти туда без вас, вдвоем с Камилой. Оденемся поскромнее, сядем где-нибудь на галерее. Надеюсь вы проводите нас туда, Августо?

«Только этого не хватало!» — подумал он, а вслух сказал, что был на премьере как охранник губернатора и не нашел там ничего интересного.

— Но говорят, там какой-то необыкновенный аттракцион со слонами! — не сдавалась Лусия, а Камила добавила:

— Мы однажды встретили на улице ту циркачку, что дрессирует слонов. Она очень красивая.

— Только одета вызывающе, — пренебрежительно скривила губы Лусия — Просто посмешище какое-то!

Августо захотелось убить ее, но он вынужден был сдерживать свои эмоции, согласно кивая головой и мило улыбаясь

 

Глава 6

Адвокат Асурдуй, взявшийся помогать Асунсьон, стоял во главе заговорщиков и готовил покушение на губернатора.

Один из членов группы раздобыл подробное расписание губернатора на предстоящую неделю, и повстанцев привлек там один пункт: посещение отдаленной заставы. Губернатор иногда позволял себе такие поездки в места, где его меньше всего ждали, чтобы самому проверить, насколько надежно несут службу низшие воинские чины и вверенные им подразделения.

— Мы не можем упустить этой возможности, — сказал своим соратникам Асурдуй. — Застава представляет из себя небольшое помещение, где служат всего несколько солдат. Когда тиран войдет туда — мы бросим бомбу.: — Но в таком случае погибнут солдаты! А этого нельзя допустить, — высказала свое мнение мисс Паркер.

— Гвардейцы будут стоять у главного входа, — принялся рассуждать вслух Асурдуй. — А мы зайдем с другой стороны. Только как это сделать? Как заставить их открыть другие ворота?

— Я могу взять это на себя, — вызвалась мисс Паркер. — Подойду к охраннику, переодевшись в крестьянскую одежду, попрошу впустить меня. Дескать, приехала из деревни повидаться с сыном… Это всегда срабатывает. А затем пройду к задней двери и впущу наших ребят.

— И я смогу взорвать бомбу так, чтоб было как можно меньше крови, — сказал Пабло, главный исполнитель теракта.

Таким образом, план был утвержден. Изготовление бомбы поручили Россо — пиротехнику из цирка «Олимпико». Он специально устроился в эту труппу совсем недавно, чтоб быть поближе к взрывчатым материалам.

Обсудив еще кое-какие детали, заговорщики разошлись по домам, не подозревая, что сведения о перемещениях губернатора попали к ним с ведома генерала — командира гвардейцев. Он решил заманить бунтовщиков в ловушку и там уничтожить их. А командование этой операцией поручил Августо Монтильо.

Польщенный таким ответственным заданием Августо поехал на место предполагаемой схватки с повстанцами, чтобы заранее укрепить боевые позиции. А один из заговорщиков — студент Хайме — отправился туда же для подробного изучения местности. Увидев, что солдаты строят дополнительные крепления, он догадался, что здесь готовится западня для заговорщиков и поспешил обратно в Санта-Марию. Однако гвардейцы, заметив постороннего в неположенном месте, попытались задержать его. Хайме не мог этого допустить и побежал. Гвардейцы открыли по нему огонь, но раненому Хайме все же удалось скрыться от погони.

Отдышавшись в лесистом овраге, он понял, что дорога в Санта-Марию для него отрезана— теперь гвардейцам известны его приметы. И Хайме решил пробираться в Арройо-Секо, к Рамону Мартинесу.

Увидев раненого, Росаура тотчас же стала хлопотать над ним, но Хайме, боясь потерять сознание, попросил оставить его наедине с Мартинесом.

— У меня нет секретов от этих людей, — успокоил его хозяин дома, и Хайме рассказал, что произошло.

— Значит, повстанцы готовят свержение губернатора, а жандармам все известно? — встревожился Энрике.

— Да, — подтвердил Хайме. — Заговор раскрыт. Они ждут нападения, чтоб разом прикончить всех заговорщиков. Надо срочно известить наших в Санта-Марии.

Сеньор Мартинес, я надеюсь, вы это сделаете.

— Конечно, я сейчас же туда поеду, предупрежу Пабло, — засуетился тот, но Энрике его остановил:

— Ваш приезд может вызвать подозрение.

— Многие ведь знают, что ваш сын… А в Санта- Марии сейчас процветает доносительство. Словом, я вас не пущу. Сам поеду.

— Энрике! — испуганно воскликнула Росаура.

— Я должен это сделать, — твердо произнес он. — К тому же… Имею я право повидать собственного сына?

Росаура поняла, что ей не переубедить мужа, и лишь потребовала взять ее с собой.

— Ну что ж, поедем вместе, — согласился Энрике — и на всякий случай прихватим с собой оружие.

Оставив вещи в отеле, Энрике и Росаура сразу же отправились в редакцию, но не застали там Пабло и оставили ему записку со своим адресом.

Затем разыскали Августо, однако он не мог уделить времени родителям и пообещал прийти в гостиницу лишь вечером.

Оказавшись не у дел, они медленно прогуливались по городу, с которым у Энрике было связано столько воспоминаний. Понимая состояние мужа, Росаура молча поддерживала его под руку. Но придя в гостиницу, не удержалась и высказала Энрике то, что мучило ее в тот момент больше всего:

— Я чувствую себя предательницей. Боюсь посмотреть в глаза собственному сыну. Мне трудно скрывать от него правду.

— Августо наш сын, это верно, — задумчиво произнес Энрике. — К тому же он — солдат, у ко¬торого есть свои убеждения… Жаль, конечно, что они не совпадают с нашими идеалами. Может быть, когда-нибудь мы поймем друг друга, а пока — каждый должен следовать своим принципам.

За ужином Росаура сидела как на иголках — боялась, что сейчас придет Пабло, и Августо заподозрит родителей в их секретной миссии.

Но Пабло получил записку только утром и узнав от Энрике о ловушке, схватился за голову.

— У нас почти не осталось времени, чтобы предупредить всех.

— Значит, нельзя терять ни минуты. Я поеду с тобой, — принял решение Энрике.

— Будь осторожен. Береги себя, — только и успела сказать ему Росаура.

Пабло и Энрике поехали прежде всего к мисс Паркер, но дома ее уже не застали.

Загримированная под старуху-крестьянку, мисс Паркер остановила извозчика, чтобы доехать с ним до заставы. Но в этот момент случилось невероятное: уличные торговцы погнались за мальчишкой, укравшим пирожок, испуганная лошадь резко рванула с места, и мисс Паркер оказалась под колесами экипажа.

Случилось это неподалеку от дома Асунсьон, и мисс Паркер из последних сил добралась туда.

Увидев окровавленную женщину, Мария, гостившая у Асунсьон, тотчас же отдала распоряжение Браулио:

— Беги к доктору Адамсу. Скажи, что ты от меня.

— Нет, не надо доктора, — попросила мисс Паркер. — Мне нужна помощь другого рода.

— Я помогу тебе, Элеонора, — пообещала Асунсьон. — Говори, что надо делать. А ты, Мария, оставь нас, пожалуйста, наедине.

— Если нельзя вызвать врача, то позволь мне хоть перевязать ее! — проявила настойчивость Мария. — А потом я уйду и, клянусь, забуду все, что здесь услышала.

Асунсьон разрешила ей перевязать Элеонору, а та рассказала, где сейчас должна быть и что делать.

— Я прошу тебя, Асунсьон, поезжай туда предупреди ребят, иначе они все погибнут.

— У меня другое предложение, — сказала Асунсьон. — Сейчас я обряжусь в наряд крестьянки и пойду туда вместо тебя. Скажи только пароль.

— Асунсьон, я боюсь за тебя! — воскликнула Мария.

— Ты лучше за меня помолись, — ответила Асунсьон. — И помни о своей клятве.

Оставшись одна, Росаура не находила себе места. Энрике помогает заговорщикам, Августо борется с ними. Как все это вынести женщине, чье сердце разрывается надвое?

Пабло говорил, что времени почти не осталось, А вдруг и в самом деле не осталось, и тогда Энрике попадет в кровавую западню вместе со всеми, для кого она уготована!

Росауре стало совсем плохо от этой мысли. Сидеть сложа руки она больше не могла и помчалась в гарнизон к сыну: надо предупредить Августо, что среди восставших может быть и его отец! Надо как-то предотвратить возможное кровопролитие!

Однако поговорить с сыном ей не удалось: Августо сказал, что отправляется на очень важное задание. Он конечно же не стал объяснять, на какое именно, только Росаура догадалась, сердцам своим почувствовала: Августо едет туда же, где сейчас находится Энрике.

Не зная, что еще предпринять, она поспешила в редакцию газеты, где работал Пабло. Если он успел предупредить своих товарищей о засаде, то должен был, вероятнее всего, вернуться в редакцию. И тогда все тревоги были бы позади.

Но и там Росауру ждало разочарование. Чавес сказал, что Пабло еще с утра уехал интервьюировать какого-то землевладельца и с тех пор здесь не появлялся.

Теперь оставалось только одно: молиться, чтоб все остались живы, чтоб отец и сын не убили друг друга в перестрелке.

Войдя в церковь, она стала истово молиться и внезапно потеряла сознание. На помощь ей пришла женщина, тоже творившая здесь молитву. То была Мария Оласабль де Линч. Так она сама представилась Росауре. А та в ответ назвала лишь свое имя.

Вычистив клетки и накормив животных, Катриэль оседлал своего любимого коня и поскакал за город — на душе было муторно и хотелось вдохнуть чистого степного воздуха.

На выезде из Санта-Марии он увидел группу людей, среди которых был его коллега по цирку, Россо. Вот так встреча!

— Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил, подъехав поближе, Катриэль.

— Забудь, что ты меня здесь видел, — не скрывая досады, ответил Россо. — И уезжай отсюда побыстрей!

Катриэль, не ожидавший такой грубости от Россо, застыл в изумлении, но внезапно увидел еще одного знакомого — Пабло.

Тот успокоил Россо, сказав, что Катриэлю можно доверять, так как он друг мисс Паркер.

— Но что здесь происходит? — спросил Катриэль. — Вы все так взволнованны.

— Прости, но тебе действительно лучше этого не знать, — сказал Пабло. — Поезжай домой

В это время до Катриэля донеслась фраза, оброненная кем-то из заговорщиков: «Мы должны спасти мисс Паркер!»

— Что с нею? Ей угрожает опасность? — встревожился Катриэль. — Пабло, я жду ответа! Мисс Паркер — дорогой для меня человек.

— Видишь тот домик вдали? Мисс Паркер вошла туда, не зная, что ее ждет засада. Если мы не придем вовремя — ее убьют.

— Я пойду с вами! решительно заявил Катриэль. — И никто из вас не сможет меня прогнать.; — Тогда надень хотя бы этот плащ, чтоб тебя потом не узнали, — сказал Энрике, взявший на себя командование операцией.

— Показались кареты губернатора и свиты. В них наверняка сидят гвардейцы, — молвил Асурдуй.

— Мы должны опередить их. За мной! — скомандовал Энрике. — К задним воротам!

— Элеонора! — крикнул Катриэль, заметив в глубине двора женщину в крестьянской одежде. — Спасайтесь! Здесь засада!

Голос сына заставил Асунсьон на мгновение остановиться, и она тотчас же была схвачена солдатом.

Энрике ударил его прикладом по голове, бросив Асунсьон:

— Бегите!

Солдаты, находившиеся внутри здания, стали палить по заговорщикам.

— Отходим! — приказал своим бойцам Энрике.

Гвардейцы, высыпавшие из карет, тоже откры¬ли огонь. До слуха Энрике донесся зычный голос Августо, отдававшего команды подчиненным.

— Хватайте старуху! — кричал Августо

— Возьмите ее живьем!

В начавшейся перестрелке Асунсьон потеряла из виду Катриэля и оттого металась под пулями, не желая уходить с места боя без сына.

— Сынок, спасайся! — кричала она по-индейски, пока Энрике на скаку не подхватил ее и не усадил на лошадь.

В тот же момент пуля гвардейца настигла Асунсьон. Тело ее безжизненно повисло на руках у Энрике.

— Проклятье! Пешими нам их не догнать, выругался Августо. — А эта старая ведьма — индианка. Она что-то кричала по-индейски.

— Больше она уже ничего не сможет крикнуть, — сказал гвардеец, чей выстрел оказался прицельным.

Повстанцы тем временем собрались в условленном месте, под густыми ивами, и Катриэль бросился к раненой Мисс Паркер.

— Катриэль… Живой… — еле слышно вымолвила Асунсьон.

— Айлен! — воскликнул ошеломленный Катриэль. — Я спасу тебя! Ты только потерпи немного…

— Вы ранены? — спросил Асурдуй Энрике.

— Да. Но я предпочел бы умереть, — с горе¬чью ответил тот, не объясняя причины своего мрачного настроения.

Рана Энрике оказалась неопасной — пуля лишь слегка задела плечо.

Перевязывая мужа, Росаура не удержалась от вопроса:

— Там был Августо?

— Да.

— Это он тебя ранил?!

— Вполне возможно, — глухо произнес Энрике.

Августо же горько переживал провал операции. Встретив его в приемной губернатора, Гонсало спросил, отчего он такой мрачный. Августо, зная, что Линчу можно доверять, рассказал о сегодняшним происшествии.

— Они явно знали, что губернатора там не будет. И напали только затем, чтоб освободить краснокожую старуху.

— Краснокожую старуху?! — изумился Гонсало. — Вы ее хорошо рассмотрели?

— Нет. Но она кричала что-то на своем языке. Потом одному из солдат удалось ее подстрелить.

— Насмерть?

— Не знаю, — ответил Августо. — Но в любом случае она долго не протянет.

Чутье подсказало Гонсало, что этой «краснокожей старухой» могла быть только Асунсьон. Вряд ли найдется какая-нибудь индианка, которая будет участвовать в правительственном заговоре, да еще вместе с белыми!

Своими подозрениями он поделился с Викторией, но та сразу же сказала, что это абсурд.

— Нет, я уверен, — возразил Гонсало, — и могу это доказать. Ты будешь свидетелем. Если она ранена, пусть попробует объяснить, где она попала под пули.

— На меня не рассчитывай, — твердо молвила Виктория.

— Но я все равно поеду туда с гвардейцами и генералом, — заявил Гонсало. — Уверяю тебя: уже сегодня мы избавимся от Асунсьон, и от ее краснокожего сыночка.

— Нет, я не могу тебе этого позволить, — повторила Виктория. — Ты заблуждаешься относительно Асунсьон и можешь сам опозориться.

Ей, однако, не удалось убедить Гонсало, и, когда он поехал за гвардейцами, Виктория все рассказала Марии. К дому Асунсьон сестры прибыли одновременно с Гонсало, генералом и несколькими гвардейцами.

Асунсьон к тому времени уже успела продиктовать мисс Паркер текст завещания, назвав своим единственным наследником Катриэля.

— Пусть доктор Асурдуй заверит его и… огласит.

— Перестань, Асунсьон, — со слезами на глазах молвила мисс Паркер. — Ты будешь жить! Это я во всем виновата…

— Нет, Элеонора, мои силы на исходе, — возразила Асунсьон. — Не вини себя. Позови Катриэля, я хочу побыть с ним…

Но в этот момент раздался громкий стук в дверь, и Браулио сказал, что там — гвардейцы.

— Я их встречу, а вы, мисс Паркер, присмотрите за мамой, — распорядился Катриэль.

Буквально ворвавшись в дом, Гонсало заявил, что Асунсьон не только предала интересы Родины, но и опорочила честный род Оласаблей, поэтому должна немедленно предстать перед судом.

— Мама спит, — ответил Катриэль, стараясь выглядеть как можно спокойнее. — И я не стану ее будить из-за вашего нелепого вымысла.

Мария и Виктория тоже в один голос стали заверять генерала, что Гонсало попросту клевещет на их тетку.

— Я готов принести извинения, если ошибся, — сказал Гонсало. — Но для этого мы все должны увидеть Асунсьон и порасспросить ее кое-о-чем.

— Я не стану будить маму, — вновь повторил Катриэль. — У нее был трудный день. А завтра мы с ней можем сами приехать к генералу, чтобы развеять все подозрения.

— Ваше нежелание позвать сеньору Оласабль только увеличивает мои подозрения, — сказал генерал. — Пригласите ее сюда, будьте добры.

На лице Катриэля появилась растерянность, но вдруг он услышал у себя за спиной голос Асунсьон:

— Я вас слушаю. В чем дело? Почему вы беспокоите меня в столь поздний час?

Взглянув на мать, Катриэль увидел, что она одета и причесана как для приема гостей, только лицо ее чересчур бледное.

— Простите, сеньора, — смутился генерал. — Вероятно, тут вышла ошибка. Досадная ошибка.

— И все же я прошу вас объяснить подробнее, что все это значит? — строгим голосом потребовала Асунсьон.

— Один безответственный человек поставил под вопрос наше честное имя! — выпалила Виктория, гневно глядя на Гонсало.

— Наоборот, я только хотел снять все подозрения, — заюлил он, на ходу меняя тактику. — Сегодня было совершено нападение на войсковое подразделение, и в этом налете участвовала женщина, по приметам похожая на вас, Асунсьон. Так что я просто обязан был прибегнуть к такому, возможно, неординарному методу.

— Не сомневаюсь, что вами руководило именно это благородное желание, а отнюдь не тяжба вокруг имения, — язвительно произнесла она.

— Тяжба? — изумился Генерал.

— Это старые семейные склоки, они к делу не относятся, — ответила ему Асунсьон.

Генерал еще раз принес свои извинения и велел гвардейцам покинуть дом. Гонсало последовал за генералом. А Виктория возбужденно заговорила о том, что не верила в виновность тети и намерена была защищать ее изо всех сил.

— Спасибо, — тихо молвила Асунсьон, и Мария, знавшая, что на самом деле сегодня произошло, постаралась увести сестру.

Затем, уже на улице, попросила Гонсало и Викторию подождать ее в экипаже, сказав что вернется через минуту.

Увидев блудную, обессилившую Асунсьон, она припала к ней:

— Я люблю тебя. Держись. Надо вызвать врача.

— Ни в коем случае! — прошептала Асунсьон. — Иди к ним, чтоб они ни о чем не догадались. Скажи, что я возмущена и собираюсь уехать отсюда в длительное путешествие. А сын останется вместо меня. Ты все поняла?

— Да. Клянусь, никто ничего не узнает, — едва сдерживая слезы, молвила Мария.

— Спасибо тебе, — из последних сил улыбнулась Асунсьон. — Не оставляй Катриэля.

Поцеловав ее на прощание, Мария направилась к экипажу.

А Асунсьон отдавала последние распоряжения сыну:

— Когда настанет час — отнеси меня в повозку и похорони в тихом спокойном месте. Где-нибудь в поле, у реки… Это будет наше сокровенное место, куда ты сможешь приходить со своими тревогами и болью…

 

Глава 7

Августо долго ходил подавленный после поражения в операции, которая, в случае удачи, могла бы стать важным этапом в его служебной карьере.

Своего огорчения он не скрывал от родителей, и те вынуждены были утешать его, заодно ненавязчиво втолковывая, что у бунтовщиков есть свои веские причины для борьбы, и дело это не такое простое, как может показаться на первый взгляд.

Августо вроде бы и соглашался с родителями, но в тоже время твердил одно: «Я — солдат, и должен быть верным присяге!»

— Ну ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложил ему Энрике. — Как ты проводишь тут свободное время, есть ли у тебя друзья?

— У меня есть…девушка, — произнес Августо, вспомнив при этом о Милагрос, с которой не виделся уже два дня.

— И кто же она? — взволнованно спросила Росаура.

— Это…очень достойная девушка, из уважаемой семьи, — горделиво ответил Августо. — Лусия Линч.

Ошеломленные Энрике и Росаура сидели молча, с вытянутыми лицами, и Августо, по-своему истолковав их реакцию, улыбнулся:

— Ну что вы? Я ведь уже не мальчик. Когда то это должно было случиться.

— Да, все так, — молвил Энрике, стараясь прийти в себя. — Это дочь Гонсало Линча?

— Ты с ним знаком? — обрадовался Августо.

— Нет. Но это слишком благородное семейство, я слышал.

— Конечно! Может, даже самое благородное во всем городе! — воскликнул Августо. — Однако меня там очень тепло принимают. И когда я сказал дону Гонсало о вашем приезде, он выразил желание с вами познакомиться.

— Сынок, у нас нет даже приличной одежды, чтобы пойти к ним, — сказала Росаура.

— Это не беда! Вы можете купить здесь новые наряды, — возразил Августо. — Поймите, для меня очень важно, чтобы вы познакомились с Лусией и ее семьей. Кто знает, когда еще вы приедете в Санта-Марию?

— Мы подумаем, сынок. Дай нам немного времени, — попросил отсрочки Энрике.

Оставшись вдвоем с Росаурой, он не стал скрывать своего смятения:

— В Санта-Марии тысячи девушек. Почему же он выбрал именно дочку Гонсало Линча?!

— Ты хочешь сказать: дочку Марии? — произнесла Росаурато, на что у Энрике не хватило духу.

— Да. Мне нельзя туда идти!

— Ты все еще любишь ее?

— Нет. Я люблю тебя, и ты это знаешь, — ответил Энрике. — Мы столько лет вместе, что ты уже стала частью меня, и я тебе за это благодарен. Ты — мой ангел-хранитель, моя жена и верная подруга.

— Спасибо, — растроганно молвила Росаура. — Ты никогда не говорил мне таких слов…

— Прости. Я должен был говорить тебе их каждый день, — обнял ее Энрике. — А что касается моего прошлого… Честно говоря, я и сам не ожидал, что оно вновь зацепит меня, да еще и с таким коварством.

— А знаешь, я видела твою Марию, — сказала вдруг Росаура. — Да, в церкви. У меня потемнело в глазах, и она помогла мне. Мы обменялись несколькими словами, но я поняла тебя, Энрике. Такую женщину можно было полюбить на всю жизнь.

Он молчал, изумленно глядя на Росауру, восхищаясь ее мужеством и мудростью. А она продолжила:

— Нам никуда не деться от своего прошлого, так же, впрочем, как и от настоящего. Раз уж так распорядилась судьба, то давай наберемся духу и пойдем к Линчам. Ради Августо. Может, ему повезет больше, чем тебе, и он будет счастлив с дочерью Марии.

— Я не перестаю тобой восхищаться! — сказал Энрике. — Лучшей спутницы жизни Господь и не смог бы мне даровать. Мы пойдем в этот дом, и я вынесу все ради будущего нашего сына.

После смерти Асунсьон Мария поклялась себе, что никогда больше не будет, плыть по течению судьбы и во всем повиноваться Гонсало.

— Ты украл у меня все. Даже мою дочь! — гневно бросила она мужу, и Гонсало внутренне содрогнулся от ее слов.

— Что за вздор ты несешь? — сказал он, преодолев страх, внезапно настигший его через столько лет после содеянного преступления.

— Не надо ничего говорить, — строго произнесла Мария. — Лусии я не нужна, а тебя — не могу видеть. Я ухожу, Гонсало.

— Куда? Ты сошла с ума!

— Нет. Никогда прежде я не рассуждала так здраво, как теперь, — ответила Мария и принялась укладывать вещи в саквояж.

Поняв, что это серьезно, Гонсало бросился за помощью к Виктории:

— Останови ее! Придумай что-нибудь! Помоги мне!

Но никакие доводы не действовали на Марию и тогда Виктория воскликнула в отчаянии:

— Ты ведь заодно бросаешь и меня! Ты не подумала об этом? Если ты уйдешь, я тоже не смогу оставаться здесь. Это твой дом.

— Только до той поры, пока здесь живешь ты!

— Но не могу же я предложить тебе и Камиле уехать вместе со мной, — сказала Мария.

— А Лусия? Ты еще ни словом не обмолвилась о дочери, — напомнила ей Виктория.

— Я попробую увезти ее с собой.

— И ты думаешь, она оставит любимого отца? Да ни за что на свете! Ты окончательно ее потеряешь.

Мария и сама это знала не хуже Виктории, но оставаться в доме, где правит Гонсало, тоже не могла.

— Что же мне делать? — заплакала она, уро¬нив голову на грудь Виктории. — Помоги мне, сестричка!

— Конечно, я помогу тебе не сомневайся, — тоже заплакала Виктория.-Только ты успокойся, не руби с плеча. Может, нам стоит уехать куда-нибудь вместе с девочками? Хотя бы в «Эсперансу». Отдохнем там. Возможно, тебе удастся сблизиться с Лусией, а мне — с Камилой…

— Как я могу туда поехать? бедная Асунсьон… — от невысказанного горя Мария заплакала навзрыд. — Асунсьон поймет нас, — уверенно произнесла Виктория. — А мы должны думать о наших детях. Ради них можно сделать что угодно.

В конце концов Мария согласилась с предложением сестры, а вот их дочерей не обрадовал предстоящий отъезд: Лусии не хотелось расставаться с Августо, а Камила только начала ходить по редакциям, предлагая свои сочинения и на¬деясь на то, что, может быть, кто-нибудь опубликует их.

Зато Гонсало обрадовался возможности сохранить семью и пустил в ход все свое влияние на дочь, уговорив ее поехать в имение вместе с матерью.

— Завтра к нам на ужин придут родители Августо, а послезавтра можете отправляться в дорогу.

— Нет. Я уже велела приготовить экипаж. Мы уедем сегодня же, — уперлась Мария, вызвав очередной приступ гнева у Лусии.

— Тебе придется извиниться перед Августо, — сказала Мария Гонсало. — Я не в том состоянии, чтобы улыбаться гостям и вести с ними светские беседы.

Таким образом, встреча сестер с их незабвенным Энрике не состоялась.

Вместо похода к Линчам супруги Муньис отправились в цирк к Катриэлю, узнав, что Асунсьон погибла.

— Держись, сынок, — обнял его Энрике. — Если будет трудно — приезжай к нам, мы всегда тебе поможем.

На следующий день Росаура и Энрике уехал из Санта-Марии.

Из-за перипетий на службе и приезда родителей Августо несколько дней не мог выбраться в цирк, а тем временем там произошли события весьма неприятные для Милагрос. Увидев подарок и записку Августо, Анибал не только устроил буйную сцену ревности, но и решил свернуть гастроли в Санта-Марии, хотя это было и убыточно для цирка.

Милагрос поняла, что у нее нет иного выхода, как оставить арену и выйти замуж за Августо. При этом надо обязательно забрать в свой будущий дом Хуансито, иначе жертва будет бессмысленна.

Поговорив с братишкой, Милагрос прямо объяснила ему, в какой сложной ситуации оказалась, и Хуансито преодолел свою неприязнь к офицеру — только бы жить вместе с сестрой, а не с бешеным Анибалом.

Но и решившись на такой рискованный шаг, Милагрос не почувствовала облегчения. Грустная — грустная бродила она по цирку, и лишь на манеже преображалась, становясь все той же искрометной и обворожительной Милагрос, какой была до приезда в Санта-Марию.

Чрезмерная загруженность Августо и невозможность выкроить время для встречи были только на руку Милагрос — она хотела хоть немного привыкнуть к мысли, что станет женой, по сути, чужого ей человека. Но вот Фунес сообщил, что Августо приедет к ней завтра днем, и Милагрос вновь охватил страх. Правильно ли она но убегая от одного нелюбимого мужчины к другому? Неужели же нет какого-нибудь третьего пути?

Занятая такими тревожными мыслями, она после представления закрылась в своем фургончике, но долго не смогла там находиться: с детства привычная обстановка душила ее, вызывая слезы и сожаление, что со всем этим вскоре придется распрощаться навеки.

Набросив на плечи легкую накидку, Милагрос пошла к реке — туда, где паслись стреноженные цирковые лошади. Стояла теплая звездная ночь, от реки веяло освежающей прохладой. Милагрос увидела, как двое молодых лошадей, сбросив путы, резвились в стороне от табуна, милуя и лаская друг друга. «Вот они, влюбленные!» — позавидовала им Милагрос,

Она решила дать им насладиться свободой, прежде чем вновь стреножить их, чтоб не убежали куда глаза глядят. Найдя поблизости какую-то корягу, Милагрос устроилась на ней, вновь предавшись своим безрадостным мыслям. И не сразу заметила Катриэля, тоже бродившего здесь в одиночестве, потому что ему теперь стало тяжело возвращаться в дом, где не было дорогой Айлен.

Они разговорились — о небе, звездном и бездонном, о близящемся расставании, об «Эсперансе», которую Катриэль потерял.

Когда я был маленьким, — вспомнил он, — мы с Айлен часто сидели вот так по ночам и смотрели на звезды. Она говорила мне, как называют их бледнолицые, а я — как индейцы. И только мы вдвоем знали, что это одни и те же звезды.

Как, наверное, хорошо делить с кем-то звезды! — мечтательно произнесла Милагрос, но в ее голосе Катриэлю послышалась какая-то обреченность, и он сказал:

— Звезды становятся теплыми и близкими только тогда, когда люди, глядящие на них, способны разделить друг с другом и радости, и горести. Тебя что-то мучает, Милагрос, я вижу это в твоих глазах. Доверься мне. Наверняка я смогу тебе помочь.

— Нет, никто мне уже не поможет…

— Ты заблуждаешься, — уверенно заговорил Катриэль. — Всегда можно что-то сделать. Мама учила меня: не стоит бояться ночной тьмы, надо просто дождаться утра.

— Но ты оказался плохим учеником, — заметила Милагрос, — потому что в твоих глазах я тоже вижу печаль.

— Это оттого, что мама… Она сейчас очень далеко.

— Женщина, знающая тайну звезд, не может быть далеко.

— Да? — изумился ее словам Катриэль. — Тогда будем ждать утра? Вместе?

— Попробуем, — впервые за все время разговора улыбнулась Милагрос.

Они еще поговорили о детстве, о юношеских мечтах, которые, как выяснилось, не всегда сбываются реальной жизни. Катриэль рассказал Милагрос о своих писательских опытах и о том, что вынужден публиковать рассказы под псевдонимом, выдавая себя за некоего итальянского князя Арчибальдо де ла Круса, потому что чванливый главный редактор ни за что бы не напечатал сочинения какого-то безвестного индейца.

— И ты опечален этим? — высказала догадку Милагрос.

— Нет. Если бы все дело было только в этом!..

— А в чем же? Откройся мне, хочу тебе помочь! — горячо заговорила она. — Этой ночью ты вернул мне покой, которого я уже давно не испытывала. Будь моя воля, я бы осталась здесь навсегда, среди этих звезд, рядом с тобой…

От волнения у Катриэля перехватило дыхание, я, не в силах выразить свои чувства словами, он притянул Милагрос к себе. И она не отстранилась, потому что этот жест Катриэля был таким искренним и естественным.

— Скажи, что я могу сделать для тебя? — спросила Милагрос, глядя ему прямо в глаза, которые теперь были близко-близко.

— Просто будь рядом, как сейчас — вымолвил Катриэль, едва не касаясь губами ее губ.

А Милагрос, отвечая согласием на его просьбу, уже сама потянулась к нему, и Катриэлю стоило огромного труда все же удержаться от поцелуя.

— Не стоит совершать ошибку, которая нам дорого обойдется, — сказал он, решительно отстранившись от Милагрос.

Она же, ошеломленная столь резкой переменой в его поведении, растерянно спросила:

— Тебя что-то обидело, Катриэль?

— Нет. Нет! С первой нашей встречи мне хотелось поцеловать тебя. Но сделать это сейчас— означало бы создать иллюзию, которая затем разлучила бы нас в действительности.

— Мне больно это слышать, — призналась Милагрос.

— Я понимаю тебя, — сказал Катриэль. — Но нам обоим было бы гораздо больнее от этого поцелуя.

— Почему?!

— Потому что ты поцеловала бы не меня. Тебе хотелось прикоснуться губами к призраку, неожиданно явившемуся из этой прекрасной тихой ночи.

— Да, эту ночь мне хочется запомнить навсегда — подтвердила Милагрос.

— Именно поэтому в ней не должно быть ничего, о чем завтра можно будет пожалеть А тот, кто предстал перед тобой как призрак пусть явится тебе при свете дня. Если он выдержит испытание светом и покажется тебе столь близким, как сейчас, тогда, я надеюсь, мы оба обретем счастье и покой.

— Наверное, ты прав, Катриэль, — согласилась Милагрос. — В любом случае я благодарна тебе за эту волшебную ночь.

— А я- тебе, — сказал он. — Видишь, уже светает. Мы дождались утра! И теперь я знаю: все у нас будет замечательна

Однако надеждам Катриэля не суждено было стать реальностью. День, последовавший за столь прекрасным утром, оказался чудовищным для Милагрос. Лара, уязвленная намерением Анибала жениться на Милагрос, донесла ему, что та всю ночь прогуляла с офицером. Из своего фургончика она слышала на рассвете голоса Милагрос и какого-то мужчины, но и предположить не могла, что это был не Августо, а Катриэль.

Анибал, окончательно потеряв над собой контроль, бросился в фургончик Милагрос и стал избивать ее. Милагрос истошно закричала, на помощь ей прибежали Каньете и Россо, а вскоре появился и Августо, при виде которого Анибал выхватил из-за пояса револьвер и с воплем: убью! — понесся на соперника.

Августо же, сохраняя достоинство, предложил ему сразиться в честной схватке, как подобает настоящим мужчинам, и главное — не здесь, на глазах у перепуганных женщин.

Анибала это предложение возмутило еще больше:

— Это ты, подонок, говоришь тут о чести и порядочности? Ты, который воспользовался наивностью невинной девушки? Да я сейчас же сотру тебя в порошок!

Он выстрелил в Августо, но револьвер дал осечку, а подоспевший к этому моменту Катриэль ловко выхватил оружие у Анибала.

— Уходите немедленно и ждите меня вечером на площади, — бросила Милагрос Августо.

— Но я не могу так уйти, — заупрямился он, не обращая внимания на Анибала, которого с трудом удерживали Катриэль и Россо.

— Я отвечаю вам: «Да», — совсем отчаявшись, выпалила Милагрос. — Только уйдите, пожалуйста.

Ее «да», адресованное Августо, заставило Анибала разом отрезветь.

— Отпустите меня, ребята, — сказал он Катриэлю и Россо. — Обещаю, что пальцем не трону Милагрос. Но мне просто необходимо поговорить с ней спокойно, без свидетелей.

Оставшись с ним наедине, Милагрос подтвердила, что покидает цирк и выходит замуж за Августо.

— Ты… его любишь? — упавшим голосом спросил Анибал.

— Нет, — честно призналась Милагрос. — Я делаю это ради нас с тобой. Ты сам толкаешь меня в его объятия.

Анибал был потрясен услышанным.

— Я понял бы тебя, если б ты была влюблена в этого офицеришку. И, наверное, смирился бы со своим поражением. Но так, без любви!.. Ничего не понимаю. Если ты способна отдаться мужчине которого не любишь, то почему выбрала не меня?

— Потому что я люблю тебя как брата и слишком дорожу этой любовью, не хочу ее потерять У меня ведь нет родных. Только ты и Хуансито-!. мои братья.

Анибал подавленно молчал; У него уже не осталось сил, чтобы спорить с Милагрос.

Направляясь в свой фургон, он попросил Каньете принести туда побольше виски и пил до тех пор, пока не забылся в пьяном тяжелом сне.

А Катриэль угрюмо побрел по улице, ничего не видя перед собой и думая лишь о том, зачем ему теперь жить на этом жестоком и обманчивом белом свете

Зато Августо торжествовал.

Отправляясь на свидание с Милагрос, он попросил Фунеса снять хорошую комнату в номерах, подальше от центра.

— Таки добился своего? Она согласилась? — не мог поверить Фунес.

— Да! Да! Понимаешь, она сказала мне «да»!

Милагрос действительно пришла на площадь, как обещала. Попросила прощения за брата, за¬тем перешла к делу:

— Я согласна соединить свою жизнь с вашей, но при одном условии…

Готов выполнить любое ваше условие! — заверил ее Августо.

— Я не могу оставить своего братика. Хочу, чтобы он жил с нами, — пояснила Милагрос.

— Не скажу, что я этому рад, — признался Августо, — но, видимо, придется устраивать и твоего брата. Я ведь обещал сделать тебя счастливой. И прошу: не говори мне это холодное «вы».

— Хорошо, Августо. Я уже счастлива. И буду благодарна тебе всю жизнь.

— Мне нужна от тебя не благодарность, а любовь, — улыбнулся он. — Сейчас я живу в казарме… И, пока не найду для нас приличный дом, давай снимем комнату в каком-нибудь пансионе.

— Я на все согласна! После цирковой повозки любая комната покажется мне дворцом.

Растрогавшись, Милагрос заплакала, приведя в замешательство Августо.

— Я думал, ты обрадуешься… Ты несчастлива?

— Я буду счастлива, буду! — клятвенно заверила его Милагрос. — Когда мы пойдем с тобой к алтарю, то, прежде чем сказать «да», я помолюсь Господу, чтоб Он сделал нас обоих счастливыми.

Она осеклась, увидев, как переменился в лице Августо.

— Я что-то не так сказала? Говори! Ведь мы скоро станем мужем и женой, а потому должны быть откровенны друг с другом.

— Дело в том… — запинаясь, пустился в объяснение Августо, — в том, что я не говорил тебе о браке.

Милагрос смотрела на него недоуменно, и он продолжил:

— Вспомни, я никогда не предлагал тебе руку… Всегда был честен с тобой. Говорил только о нашем счастье, о том, что мы всю жизнь будем вместе… Но это не значит, что мы должны пожениться. Я не могу себе этого позволить. Не могу поставить под удар свою карьеру.

— Не пойму, как женитьба может помешать твоей карьере.

— Ну… Как тебе это объяснить? Я ведь пользуюсь уважением в определенных кругах…

— А женитьба на циркачке в тех кругах считается недопустимой! — дошло наконец до Милагрос.

— Не обижайся. Я люблю тебя! И дам тебе намного больше, чем кто-либо другой. Почему тебя так волнует пустяковая формальность?

— Формальность? — возмутилась Милагрос. — Это обыкновенная подлость! Ты думал, что я, подобно гулящей девке, буду делить с тобой постель только в благодарность за комнату в пансионе? Не за ту принял! Я презираю тебя!

Она повернулась, чтобы уйти, но Августо ухватил ее за руки:

— Постой! Не уходи. Я люблю тебя!

— Отпусти меня, или я закричу на всю улицу, — предупредила его Милагрос. — Надеюсь больше никогда тебя не увидеть.

— Ты в этом горько раскаешься! — сказал, отпустив ее, Августо. — Сама придешь ко мне! Да, Милагрос, запомни, ты все равно будешь моей!

 

Глава 8

Анибал проспался лишь к вечеру и, вспомнив, что произошло накануне, велел труппе немедленно собираться в дорогу.

— На ночь глядя? Ты с ума сошел! — загалдели цирка но Анибал был тверд в своем решении.

Хуана и Каньете побежали в город — искать Милагрос, но не нашли ее.

И тогда Хуансито сказал брату:

— Хоть ты и не очень любил меня, но я не в обиде и всегда- буду помнить тебя. Даже, наверное, буду скучать по тебе.

— Что это значит? — не понял Анибал.

— Я прощаюсь с тобой, — пояснил Хуансито — Милагрос сказала, что не уйдет из цирка без меня. И я ее здесь подожду.

Бедный мальчик не мог и предположить, какой козырь дал в руки Анибалу. Тот сразу же вцепился в Хуансито, сказав, что никуда его не отпустит.

Мальчик заплакал, циркачи принялись укорять Анибала в бездушии, но он уже понял, что только так, взяв в заложники брата, может еще вернуть Милагрос.

— Кончайте этот балаган! — прикрикнул он на циркачей. — Быстро садитесь в повозки. Мы отправляемся!

Хуана утешала плачущего Хуансито, говоря, что Милагрос обязательно их найдет, и все время повторяла про себя: «Только бы с ней ничего не случилось!»

А Милагрос тем временем находилась в церкви, куда она вошла, исполненная отчаяния, после объяснения с Августо.

Ты заставила свое сердце подчиниться разуму, — сказал, выслушав ее, отец Орестес, — но в этом нет большой вины. Ведь ты отважилась на такую жертву ради ребенка. Помолись, дочь моя, и Господь осенит тебя своим светом, вернет веру в добро.

Пока Милагрос молилась в храме, Катриэль сам не ведая почему, разговорился с нищим, сидящим на паперти:

— По сути, я такой же, как и ты, потому что все потерял.

— Не говори так, — ответил ему старик. Ты молод, здоров. У тебя все еще впереди. А мир так устроен, что в нем на каждом шагу можно встретить чудо. Вот хотя бы взять тебя… Разве не диво что индеец с распятием бродит ночью по городу! Ты христианин?

— Нет. И, честно говоря, я даже не знаю зачем ношу этот крест много лет.

— А ты зайди в церковь, — посоветовал старик. — Может, там найдешь ответ.

Катриэль не смог бы объяснить, почему он тогда послушался нищего старца и вошел в церковь. Впервые в жизни вошел. И — увидел там Милагрос!

— Наверное, тебя послал мне сам Господь сказала она. — Может, ты подскажешь, что мне делать. Я не могу вернуться в цирк: Анибал не оставит меня в покое. И не могу бросить Хуансито. Я совсем запуталась, Катриэль!..

— Ты забыла, что у тебя еще есть я, — напомнил ей он. — Не отчаивайся, постепенно все уладится. Хуансито будет с тобой. А жить вы сможете в моем доме. Я тоже одинок…

— Нет! — испугалась Милагрос, вспомнив недавний разговор с Августо, и Катриэль, поняв, что ее смущает, поспешил добавить:

— Не бойся! Я ничего не потребую взамен. Поверь! Ты ничем мне не обязана. Просто я хочу тебе помочь. Поживешь у нас, пока страсти утихнут. Клотильда будет заботиться о Хуансито, а у меня для него есть на примете хорошая учительница. Когда жизнь наладится, ты сможешь найти себе работу. Не отказывайся Милагрос! Пусть этот пустой дом, в котором я умираю от одиночества, оживет и станет нашим общим очагом.

— Спасибо тебе, Катриэль, — сказала она, — Пожалуй, у меня и нет другого выхода. Но… Поклянись, что не обманешь… Я не выдержу, если придется разувериться и в тебе.

— Обещаю, — твердо произнес он. — Я не дам тебе даже малейшего повода усомниться в моей честности.

Августо никак не мог смириться с потерей Милагрос, но еще больше с тем, что она — обыкновенная циркачка — отказала ему в такой резкой форме. Ему — преуспевающему офицеру, гвардейцу губернатора!

— Она еще приползет ко мне на коленях! — в сердцах заявил он Фунесу. — Донесу на мерзавца Анибала, что он заговорщик, и Милагрос будет валятся у меня в ногах, только бы я отпустил ее братца.

— Но, насколько я понял, она бежит именно от брата и вряд ли станет его защищать, — заметил Фунес.

— Ты не знаешь Милагрос! — возразил Августо, — Это жертвенная натура. Как только над Анибалом нависнет опасность, она тотчас же все простит ему и бросится на помощь.

— А он что, и вправду заговорщик? — спросил Фунес.

— Нет, конечно. Он просто мелкий негодяй. Но с его помощью я заполучу Милагрос, клянусь тебе!

Таким образом, приговор Анибалу был сен, а он, не подозревая об этом, как безумный гнал лошадей, стараясь уехать подальше от Санта-Марии, чтоб доставить Милагрос побольше мучений, пока она будет разыскивать Хуансито А в том, что Милагрос пустится в вдогонку за цирком, — Анибал не сомневался.

И был, разумеется, прав: Милагрос и Катриэльэль с рассветом поскакали на лошадях туда, куда вел их зыбкий след цирковых повозок.

Так ехали они до позднего вечера, пока ночная мгла не поглотила все вокруг. Затем сделали привал и вновь, как совсем недавно, стали дожидаться утра под звездным небом.

Милагрос рассказала Катриэлю, что ожидала от поездки в Санта-Марию чего-то необычного— возможно, встречи со своими настоящими родителями.

— Они бросили меня, только что родившуюся, посреди степи, а Мигель и Хосефина — подобрали. Если б не они, я умерла бы от голода и холода!..

— Невероятно! Наши судьбы так похожи, Милагрос! — изумился Катриэль. — Это распятие дала мне мать перед смертью, тяжело раненная. И я так и не узнал зачем. Понимаешь, она ведь была индианкой, и вдруг — крест с распятием… А потом мне встретилась Айлен, которая воспитала меня как сына. Но я и ее потерял…

— Да, мы оба родились, меченные бедой, но на нашем пути встретились добрые люди. Мы не можем сетовать на судьбу, — взволнованно произнесла Милагрос. — Вчера, когда я разуверилась во всем на свете, когда мне не хотелось жить, Господь послал тебя. И я словно прозрела. Душой прозрела, понимаешь? Я поняла, почему мне всегда так хорошо и спокойно рядом с тобой… Да, я понял а, что люблю тебя, Катриэль! Звездное небо закружилось, засверкало в глазах Катриэля праздничным фейерверком, обещая радость и счастье на долгие годы..

С рассветом, оглядевшись вокруг, они увидели перекрестье двух дорог и остановились в растерянности, не зная, какую из них выбрал Анибал. до внезапно Милагрос вскрикнула, приметив в траве тетрадку Хуансито, которую тот выбросил из повозки сразу же за поворотом.

— Я знаю, это Хуана ему подсказала! — радовалась Милагрос. — Теперь мы точно их найдем!

Цирк двигался практически без остановок уже вторые сутки, и, оказавшись в тех памятных местах близ «Эсперансы», где однажды увязли лошади, Анибал решил переждать здесь до утра, чтобы вновь не сбиться с дороги.

Хуана же надумала использовать эту возможность для побега с Хуансито. Но Анибал сам повел брата в имение, где попросил Марию покормить и напоить мальчика.

— Нам пришлось быстро сниматься с места, — пояснил он, — поэтому мы не успели запастись провизией и водой.

— У вас какие-то непонятности? Мальчик, похоже, чем-то напуган, — заметила Мария. — Он тоскует по сестре, которая бросила его, сироту, и вышла замуж за офицера, — нехотя ответил Анибал.

— Я тоже скоро выйду замуж за офицера! — не преминула вставить Лусия. А затем спросила, не та ли это девушка, что работала со слонами.

Камила же, услышав подтверждение изумилась:

— На вид она такая милая и добрая. Не верится, что она могла так безжалостно поступить с маленьким братом.

Хуансито уже открыл рот, намереваясь защитить Милагрос от несправедливых нападок но Анибал взглядом пригрозил ему, и мальчик вынужден

был промолчать.

Однако вскоре в имении появилась Хуана, нарушив запрет Анибала, и тот в присутствии гостеприимных хозяев не стал ее отчитывать за непослушание.

Когда же Мария позвала Анибала на кухню, чтобы дать ему в дорогу запас продуктов, Хуана быстро увела мальчика и спряталась с ним в зарослях кустарника. Анибал заподозрил неладное, но не стал об этом говорить Марии. Вежливо попрощавшись с хозяевами, он ушел, намереваясь разобраться с Хуаной потом. А не найдя ее и Хуансито в цирковых фургонах, бросил всю труппу на поиски беглецов. Он, разумеется, не знал, что циркачи были в сговоре с Хуаной и не столько искали ее, сколько помогали уйти подальше от «Эсперансы».

В имении же тем временем обсуждали возможную участь ребенка, брошенного на произвол судьбы.

— Какие они все дикие, эти циркачи! — презрительно бросила Лусия, которую со дня отъезда из Санта-Марии не покидало дурное настроение.

Камила по-прежнему не верила в бессердечие Милагрос, и она принялась защищать незнакомую девушку, предположив, что у той могли быть какие-то сложные обстоятельства. Лусия пренебрежительно фыркнула, а находящийся здесь Мариано поддержал Камилу. Луия и не ожидала от него иной реакции: с тех пор как Мария изгнала из имения грубияна Бенито и на его место приехал деликатный Мариано, он как правило, всегда принимал сторону Камилы Лусию, и без того пребывавшую в постоянном раздражении, это особенно бесило. Она не могла простить матери, что та навязала ей общество чуждых людей, увезя от любимого отца и возлюбленного Августо.

Последнему Лусия написала весьма откровенное письмо, в котором просила хоть ненадолго приехать в имение, иначе она тут погибнет от тоски.

И, когда в темноте к дому подъехали всадники, бросилась им навстречу, полагая, что это примчался Августо. Однако служанка Ресуррексьон, первой узнав Катриэля, радостно воскликнула: «Хозяин!»

— Папа? — удивилась Лусия, но, разглядев Катриэля, тут же отчитала служанку, объяснив ей, кто здесь истинный хозяин.

— Не бойтесь, я у вас ничего не отниму, — сказал Катриэль.

— Все равно вам нечего здесь делать. Убирайтесь отсюда немедленно! — потребовала Лусия, но ее одернула вышедшая на крыльцо Мария.

— Катриэль! Не ожидала тебя увидеть. Что- нибудь случилось? — спросила она.

— Я тоже не знал, что вы здесь. Но очень рад нашей встрече.

Он пожал Марии руку, а Лусия и Виктория при этом поморщились от отвращения.

— Вы можете говорить покороче? Что вам тут надо? — не сдержалась Виктория.

Ее враждебный тон заставил Милагрос объяснить что привело их в «Эсперансу»:

— Катриэль только помогает мне отыскать брата. Моего маленького братишку похитили. Вы не видели тут поблизости цирковые повозки?

— Они совсем недавно отсюда уехали. Сначала хотели заночевать, а потом почему-то передумали — пояснил Мариано. — Возможно, потому что мальчика увела бородатая женщина, а хозяин цирка остался этим недоволен.

— Вы видели моего Хуансито?! — воскликнула Милагрос. — И его увела Хуана? Так, может, они прячутся где-то здесь, вблизи имения? Надо их найти!

— Вряд ли Анибал уехал бы без Хуансито, — рассудил Катриэль. — Сама подумай: мальчик ведь нужен ему как заложник. Нет, видимо, нам опять придется догонять цирк. Утром выясним по следу, в какую сторону они направились. А пока… Вы позволите нам сделать привал на ваших землях? — обратился он к Марии.

— Вы будете ночевать в нашем доме, как и подобает гостям, — ответила она.

— Папе не пришлось бы по вкусу ваше гостеприимство, — процедила сквозь зубы Лусия.

— Не волнуйтесь, нам будет даже удобнее разбить лагерь в степи, — твердо произнес Катриэль, давая понять, что никакая сила не заставит его войти в дом, который у него отобрали.

Поняв это, Мария больше не настаивала, но попросила Катриэля и Милагрос хотя бы поужинать вместе со всем семейством.

— Сделайте это, прошу вас. В память об Асунсьон… О тех счастливых временах, когда мы были тут вместе с ней.

Катриэль не мог ничего возразить против такого довода и, пересилив себя, ступил на порог некогда родного дома.

Виктория демонстративно отказалась от ужина, заявив, что у нее пропал аппетит. Ее примеру последовала и Лусия:

— Я не сяду с индейцем за один стол!

Милагрос испуганно взглянула на Катриэля, затем на Марию:

— Из-за меня в вашей семье начались раздоры. Может, мы все же уйдем?

— Нет, оставайтесь, — проявила твердость Мария. — Вы для меня — желанные гости. Надеюсь, Катриэль в этом не сомневается. Что же до моей сестры — то она много страдала, поэтому ожесточилась. А Лусия… Иногда просто не верится, что она — моя дочь…

Последнюю фразу Мария вымолвила с такой печалью, что у Милагрос больно сжалось сердце.

Камила, желая поддержать Марию, завела с гостями разговор на другую тему — о Хуансито и о том, что она с самого начала не поверила Анибалу.

— Конечно, разве я могла бросить Хуансито! — сказала Милагрос. — Я люблю его, как собственного ребенка, несмотря на то что он мне даже не брат по крови.

— Люди связаны не единственно кровным родством, — заметила на это Мария. — Есть кое- что посильнее: сердце.

— Спасибо, сеньора. Вы так добры к нам, — благодарно взглянула на нее Милагрос. — Я не знала родной матери, но у женщины, которая меня воспитала, были такие же глаза, как у вас…

Ресуррексьон принесла десерт, но Катриэль от него отказался:

— Пойду, пока не очень поздно, расспрошу людей. Может, кто-то из них видел, в какую сторону поехал цирк.

— Я провожу вас— тотчас же встала из-за стола Камила.

— Не стоит. Я ведь тут всех знаю, — напомнил ей, смутившись, Катриэль.

— Но вдвоем мы сможем опросить всех значительно быстрее, — ответила Камила.

— А втроем — еще быстрее, — добавил Мариано. — Я иду с вами!

Милагрос тоже поднялась с места, но Мария остановила ее, предложив еще немного побеседовать.

— Я вижу, у тебя душа болит не только из-за малыша, — сказала она, оставшись наедине с Милагрос. — Твоя печаль намного глубже. Так мне кажется. Что тебя мучает, дочка? Доверься мне, как матери, которой тебе так не хватает.

И Милагрос рассказала ей всю горькую историю своей жизни — начиная с того, как ее, подкидыша, подобрали в степи и кончая тем чудовищным оскорблением, которое нанес ей Августо.

— Моя жизнь очень похожа на твою, — выслушав ее, грустно молвила Мария. — Я тоже не помню своих родителей — их заменили чужие люди, ставшие мне родными. У меня была сестра не по крови, а по сердцу. Подобно тебе, я надеялась вернуть мир и счастье в семью, выйдя замуж без любви. Но тебе, слава Богу, повезло больше: ты не вышла замуж за того военного. И — нашла настоящую любовь!

— Как вы узнали? — смущенно и радостно воскликнула Милагрос.

— По глазам. По тем влюбленным взглядам, которыми вы обмениваетесь с Катриэлем. И пока вы будете вместе, никакому злу вас не одолеть, поверь мне. Вы найдете Хуансито и заживете счастливо. Только берегите друг друга, берегите свою любовь.

— Спасибо, сеньора. Вы — сама доброта, — растроганно произнесла Милагрос, и Мария неясно, по-матерински обняла ее.

В этот момент к ним вошла Лусия и, захлебываясь от возмущения, язвительно бросила матери:

— Какая идиллия! Может, ты нашла наконец дочь, которая тебе по душе, а мне стоит переселиться в цирк?

Опросив местных жителей, Катриэль и Мариано пришли к выводу, что цирк, вероятнее всего, направился в Арройо-Секо.

— Значит, с рассветом и мы туда поедем, — сказал Катриэль, — А вам — большое спасибо. Честно говоря, я не ожидал помощи от человека, который работает на Гонсало Линча.

— Я только работаю на него, но не принадлежу ему, — уточнил Мариано. — И более того могу сказать, что вы мне симпатичны и, как адвокат, я не погрешу против истины, если закон окажется на вашей стороне.

— В этом вы сможете легко убедиться, как только поглубже изучите дело.

Мужчины пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Мариано о чем-то заговорил с Камилой, а Катриэль у входа в столкнулся с Викторией.

Она к тому времени уже тайком отхлебнула графинчика, который завела и здесь, в «Эсперансе». Но унять раздражение все равно не удалось и Виктория решила перед сном прогуляться по саду. Увидев перед собою Катриэля, она не стала сдерживать гнева:

— Вы нарочно меня преследуете? Я не выношу вашего присутствия и сейчас же прикажу вышвырнуть вас отсюда!

— Не беспокойтесь, я сам уйду, — ответил Катриэль. — Это место навевает на меня слишком много воспоминаний…

— Ну, если вы так цените все, что дала вам Асунсьон, то хотя бы в знак признательности должны уйти отсюда навсегда и жить в грязи, где для вас самое подходящее место!

— Сеньора, вы уже отобрали у нас имение. Зачем же вам еще и оскорблять меня? — спокойным тоном произнес Катриэль, и это совсем вы¬вело из равновесия Викторию.

— А затем, что я ненавижу вас и все ваше кровожадное дикарское племя! Вы убили самых дорогих мне людей. Убили моего сына, моего маленького Адальберто!..

В глазах Виктории стояли слезы, а все тело ее содрогалось от бессильной, истеричной ярости. Катриэлю внезапно стало жаль эту по-своему несчастную женщину, и он молвил с печалью в голосе:

— Я сочувствую вам, сеньора. Но не в моей власти вернуть вам сына… Так же как и вы не можете вернуть мне мать…

Викторию, однако, не тронуло его искреннее сочувствие.

— Вы еще смеете рассуждать о моем сыне?! — истерично выкрикнула она. — Вы, грязный дикарь! Вам никогда не понять, что дети могут рождаться от чистой, настоящей любви! Вы — чудовища, способные убить новорожденного младенца!.. Да если бы мой мальчик остался жив, то вырос бы в замечательного человека и был бы сейчас рядом со мной. И мне бы не пришлось одной терпеть вас — омерзительное животное, у которого хватает наглости требовать уважения к себе!

— Дай Бог, чтоб, накричав на меня, вы избавились от ненависти в своей душе, — ответил на это Катриэль.

— Я всегда буду ненавидеть вас! Всегда!

— Очень жаль, — развел он руками. — Ваша озлобленность не принесет успокоения душам умерших. И, унижая других, вы не вернете себе честь и достоинство, которые у вас кто-то отнял.

— Что вы можете знать о чести, о достоинстве?! — возмутилась Виктория, но, заметив приближающихся Мариано и Камилу, умолкла. Затем, резко повернувшись, пошла обратно в дом.

Ночь в «Эсперансе» прошла относительно спокойно, хотя многим из ее обитателей так и не удалось уснуть.

Мария думала о Милагрос — девочке, которую она полюбила сразу и всею душой, думала о незабвенной Асунсьон, которая не может порадоваться счастью сына…

Катриэль тоже вспоминал свою дорогую Айлен, рассказывая о ней Милагрос. Здесь, в родном имении, в благословенных землях «Эсперансы»,

он не смог скрывать от Милагрос, что уже нет в живых.

— Вот, значит, откуда в твоих глазах боль. Я видела ее, но не распознала, не догадалась… Прости меня, — сказала Милагрос.

— Он нежно обнял ее, и они еще долго молчали глядя в звездную даль и вдыхая терпкий аромат вольных степных трав.

Потом Милагрос заговорила вновь:

— У меня никогда не было дома… Не было родного города, родной земли, по которой можно скучать. Только теперь я поняла, как горько было тебе терять имение. Эти земли, этот дом… В них сразу же влюбляешься… Почти так же, как — в Марию…

Над «Эсперансой» уже забрезжил рассвет, когда к дому подъехал небольшой отряд всадников в военной форме.

— Это Августо! — похолодев от ужаса, вымолвила Милагрос. — Он зачем-то вздумал меня преследовать.

— Идем отсюда побыстрее, пока ему не сказали, что мы здесь, — мгновенно сориентировался Катриэль и на всякий случай прихватил свой старый охотничий мушкет.

А Лусия, всю ночь грезившая об Августо, наконец увидела его воочию.

— Вы получили мое письмо?! — бросилась она навстречу своему возлюбленному.

— Письмо?.. Нет, — с холодной рассеянностью ответил Августо. — Я выполняю важное задание. Ищу заговорщиков. Вы не видели тут цирковые повозки?

— Ну, что я говорила? — победоносно уставилась Лусия на мать — Эти циркачи — бандиты! — и обернувшись к Августо, с огромным удовольствием

Сообщила — Здесь скрывается их дрессировщица, Милагрос. Идемте, я покажу вам, где она! От волнения у Августо перехватило дыхание.

— Да-да, я должен ее увидеть! — промолвил он но вовремя спохватился, добавив — Потом… сейчас меня интересует, где находится весь обоз Мне нужно расспросить ваших людей.

Лусию разочаровало такое решение Августо, а у Марии, наоборот, несколько отлегло от сердца К тому же она увидела, как незаметно выскользнула за дверь Камила, и поняла, что та собирается предупредить Милагрос и Катриэля. Лусия тоже, не вытерпев, пошла искать место их ночевки и, встретившись во дворе с Камилой, ревностно спросила:

— А ты что тут делаешь? Хочешь первой услужить моему жениху?

— Ну что ты? Зачем мне это? — ответила Камила. — Тем более что наши гости, кажется, и не стали тут ночевать, а ушли еще с вечера.

Затем она отозвала в сторону Мариано и попросила его:

— Вы не могли бы предложить свою помощь гвардейцам? Поехать с ними на поиски цирка но куда-нибудь… подальше от Арройо-Секо?

— Я уже и сам об этом подумал, — улыбнулся ей в ответ Мариано. — Будьте спокойны: как минимум день они с моей помощью потеряют!

 

Глава 9

Анибал не сомневался, что Хуана при первом же удобном случае вновь попытается бежать с мальчиком к Милагрос, и поэтому, приехав в Арройо-Секо, сам увел братишку из цирка спросил у встречных, где можно снять комнату и те указали ему на дом Рамона Мартинеса.

— Меня зовут Густаво Сомоса, — представился он Росауре и Энрике. — А это мой сын Педрито. Мы хотели бы остановиться у вас на несколько дней, пока приедет моя жена.

Росаура проводила постояльцев в комнату на верхнем этаже и принялась готовить для них еду, однако ей пришлось отвлечься от этого занятия потому что на пороге появились Катриэль и Милагрос.

— Кроме вас, мы здесь никого не знаем и очень рассчитываем на вашу помощь, — сказал Катриэль. — Возможно, вы видели заезжих циркачей? Один из них увез мальчика, брата Милагрос. Мы его ищем…

— А как они выглядят, тот мужчина и мальчик? — взволнованно спросила Росаура, повинуясь какому-то необъяснимому чутью.

— Ты думаешь, это наши постояльцы? — верно истолковал ее волнение Энрике.

Анибал, слушавший их разговор из-за двери, понял, что скрываться ле имеет смысла, а, наоборот, надо любыми средствами заставить Милагрос вернуться в цирк. И он вышел из своего укрытия, широко улыбаясь, но глаза его сверкали зловеще, и Росаура невольно перекрестилась.

— Где Хуансито? — подступил Катриэль к Анибалу, однако тот грубо оттолкнул его:

— Не твое дело. Мне надо поговорить с Милагрос наедине.

— Я не стану с тобой говорить, дока не увижу Хуансито — заявила она.

— Пойдем, он ждет тебя наверху, — спокойно произнес Анибал.

Милагрос не раздумывая устремилась вверх по лестнице, а последовавшего за ней Катриэля остановил Анибал:

— Твое заступничество тут неуместно. Мы поговорим по-семейному и все уладим.

Плотно затворив за собой дверь, он направил пистолет на Милагрос и припавшего к ней Хуансито. Затем предупредил, что если они попытаются позвать на помощь Катриэля, то первая пуля достанется именно ему.

— Мне нечего терять, и я не пощажу никого, — добавил он грозно, обращаясь к Милагрос. — Ты станешь моей женой, и Хуансито будет всегда рядом с тобой. Или я вас обоих пущу в расход.

Милагрос попыталась воззвать к его благоразумию, но Анибал был неумолим. Держа ее под прицелом, он велел ей выйти к Катриэлю и объявить, что она выходит замуж за Анибала. Сам же при этом стоял сзади, готовый в любой момент выстрелить в неожиданного соперника.

Катриэль пришел в отчаяние от слов Милагрос.

— Но ведь мы обещали друг другу никогда не разлучаться! Я не могу поверить в то, что ты говоришь! Скажи, он запугал тебя? Я сейчас с ним расправлюсь!

— Нет-нет! — воскликнула Милагрос. — Я сама так решила! Я не смогу жить без цирка!

— Но я люблю тебя!

— А я поняла, что не смогу быть счастлива с тобой, —держась из последних сил, вымолвила Милагрос. — Прости…

— Нет, Милагрос, ты ведь любишь меня! Я вижу в твоих глазах эту любовь, вижу страдание, — горячо заговорил Катриэль, не подозревая, как рвет ее сердце. — Бери Хуансито пойдем со мной, и твои глаза вновь засверкают счастьем. Я знаю! Я верю в нашу любовь!

Анибал понял: еще мгновение, и Милагрос невзирая на угрозу, бросится к Катриэлю, забыв обо всем на свете. Осторожно дотронувшись до плеча, он молвил тихо, ласково: — Нам пора в дорогу.

Милагрос обернулась к нему, глядя затравлен¬но и обреченно.

И тогда Анибал, уверовавший в свою победу властно притянул к себе Милагрос и на глазах у Катриэля поцеловал ее в губы.

Увидев, что Милагрос не противится поцелую Катриэль поспешно вышел из гостиной.

Анибал же увел своих пленников обратно в цирк. А Энрике и Росаура еще долго утешали Катриэля, говоря, что в их доме он всегда сможет найти дружеское и, если угодно, родительское участие.

Как ни старался Мариано увести Августо подальше от Арройо-Секо, преследователь все же взял верное направление и в конце концов добрался до цирковых повозок. Однако, перевернув там все вверх дном, ни Милагрос, ни Анибала не нашел и, огорченный осечкой, направился к своим родителям.

Вряд ли стоит говорить, как обрадовались его неожиданному приезду Росаура и Энрике. Но оба сразу же сникли, когда узнали, с каким заданием прибыл сюда их сын.

— И тебе нравится такая служба? — сокрушенно спросил Энрике. — Ведь ты, боевой офицер, фактически выполняешь сейчас функцию жандарма.

— Прежде всего я исполняю приказ! — с пафосом ответил Августо. — Скажите прямо, вы видели здесь цыркачей — Милагрос, Анибала и мальчика Хуансито? С ними также должен быть индеец Катриэль. Они к вам заходили?

Энрике сказал, что не намерен продолжать беседу в таком тоне, а кроме того, напомнил сыну:

— Я никогда не был доносчиком и не стану им сейчас, в угоду тебе!

— Простите меня, отец, я вовсе не собирался учинять вам тут допрос, — несколько поубавил пыл Августо. — Просто мне во что бы то ни стало надо разыскать эту девушку, Милагрос.

Энрике, опасаясь сказать чего-нибудь лишнего, предпочел вообще уйти из комнаты, а Росаура, наоборот, уцепилась за последнюю фразу сына:

— Ты чего-то недоговариваешь, Августо. Скажи мне правду: зачем тебе понадобилась Милагрос? Она ведь не заговорщица! Тут у тебя какой- то другой интерес. Я права?

— От вас невозможно что-либо скрыть, мама — смутился он.

— И не надо ничего скрывать. Будь со мной искренним, сынок.

— Да, вы правы, мама. Я люблю эту девушку, — признался Августо. — Но она отвергла меня, и я схожу с ума!

— А как же понимать всю эту историю с заговорщиками? Ты выдумал ее для нас или… действительно собирался арестовать брата Милагрос?

Потрясенный проницательностью матери пристыженный и подавленный, Августо без утайки рассказал, как подло он поступил с Милагрос и какой грех взял на душу, оклеветав Аниба в глазах своего командования.

Росаура была ошеломлена откровениями сына но укорять его не стала, лишь произнесла строго:

— Что ж, теперь надо исправлять ошибки. Ты должен повиниться перед Милагрос, рассказать все отцу и пообещать нам, что больше никогда не употребишь свое служебное положение в корыстных целях. Иначе ты мне будешь не сын!

Энрике, выслушав Августо, проявил к нему еще большую жестокость:

— Не понимаю, как в нашей семье мог вырасти такой недостойный человек! Ты обманул доверие сеньоров Линч, обидел несчастную Милагрос, ввел в заблуждение генерала. Твое поведение запятнало нашу честь!

— Простите, отец, я виноват, — потупившись, твердил Августо.

— Я прощу тебя лишь после того, как ты принесешь извинения Милагрос и откажешься от своих гнусных намерений относительно ее брата.

— Я уже от них отказался, — заверил отца Августо. — И сейчас же пойду к Милагрос.

Он решительно встал из-за стола, но в тот же момент за его спиной грозно прозвучал голос Катриэля:

— Нет! Я не позволю вам преследовать Милагрос! Вы больше не сможете над ней издеваться!

В руке Катриэля блеснул нож.

Росаура и Энрике на мгновение замерли, а их сын смело шагнул навстречу Катриэлю, готовый вступить в схватку.

— Опомнитесь, безумцы! — воскликнул Энрике встав между юношами.

— Отойдите, — бросил ему Катриэль. — Я должен поквитаться с этим типом.

— Этот тип — мой сын, — с горечью произнес Энрике.

Изумленный Катриэль медленно опустил руку, сжимавшую острый индейский нож.

— Простите, я не знал, что…

— Вам не в чем извиняться перед нами, — прервала его Росаура. — Наш сын действительно обидел Милагрос.

— И хотел увидеть ее лишь затем, чтобы попросить прощения, — добавил Августо.

Катриэль взглянул на него с недоверием, но тут вступил Энрике:

— Поверьте мне, все так и будет. Иначе на карту поставлена наша честь.

— Что ж, в таком случае — прощайте. Спасибо вам за все доброе, — поклонившись Росауре и Энрике, Катриэль покинул их дом.

А вслед за ним ушел и Августо, пообещав родителям:

— Если Милагрос простит меня и согласится стать моей женой, то я вернусь сюда с ней. А если нет — сразу же уеду обратно в Санта-Марию.

Подчинившись воле Анибала, Милагрос знала, что не вынесет его любовных домогательств, и еще там, в доме Энрике, приняла решение, казавшееся ей в тот момент единственно верным: умереть.

Вечером она уложила спать Хуансито, нежно поцеловав его на прощание, обняла добрую верную Хуану и заперлась в своем фургончике. Затем достала из заветного сундучка любимое платье мамы Хосефины, в котором та выступала на арене. Надела его, встала перед зеркалом и зарыдала:

— Мама, я иду к вам…

Длинный острый нож лежал здесь же, на тумбочке среди белил и помады. Взяв его в руки Милагрос обратилась теперь к Катриэлю:

— Прости. Только так я могу спасти и тебя и себя.

Воспоминание о Катриэле вернуло ее к той благословенной ночи, когда они впервые признались друг другу в любви.

«У меня есть еще немного времени», — подумала Милагрос и, прежде чем принять смерть, позволила себе предаться сладким воспоминаниям о возлюбленном.

А он в это время, незаметно проникнув в ком¬нату Марии, рассказывал ей о своем горе.

— Господи, она повторила мою ошибку! — выслушав его, сокрушенно произнесла Мария. — Хотела спасти тебя от Анибала. Он очень опасен. Лейтенанту Монтильо приказано его арестовать.

— Нет, Монтильо уже ничего не сделает Анибалу, — возразил ей Катриэль.

— Вы с ним встретились? Ты…убил его? — ис¬пугалась Мария.

— К счастью, не успел. Он оказался сыном моих друзей.

— Ты знаешь его родителей? Расскажи о них, — попросила Мария.

— Это замечательные люди. Мать, Росаура, невероятно мужественная и добросердечная женщина. А отец…

Он не успел договорить, кто же отец Августо, потому что в комнату вошли Лусия и Виктория. последняя держала в руке пистолет.

— Я услышала ваш голос, — обратилась она к Катриэлю, взяв его под прицел. — На этот раз вам не выкрутиться! Лусия, зови людей. Мы должны задержать его до прихода Августо.

— Виктория, убери пистолет, — строго молвила Мария. — Катриэль уже встретился с Августо, и они мирно разошлись.

— Это он тебе сказал? И ты ему поверила?

— Но неужели бы он сюда вернулся, если бы это было неправдой? — попыталась вразумить сестру Мария. — Зачем бы он стал рисковать?

— Не знаю, — ответила Виктория. — Я никогда не понимала дикарей.

— Тетя права, — поддержала ее Лусия. — Мы не можем знать, что на уме у этого индейца, а потому должны задержать его и сдать Августо.

В открытую дверь заглянули Камила и Мариано. Увидев Катриэля, они хором спросили об одном и том же:

— Хуансито нашелся?

— Да, все в порядке, — Ответил Катриэль.

— Но не с вами, — одернула его Виктория. — Вы забыли, что находитесь под прицелом!

— Нет, не забыл. Уберите пистолет, и я уйду.

— Ни за что на свете! — воскликнула Виктория. Ненависть, подогретая значительной дозой вина, клокотала в ее груди и рвалась наружу. — Вы уйдете отсюда только в сопровождении Августо или…умрете!

— Нет, Виктория, не зови смерть, не накликай беды! — встрепенулась Мария, пытаясь заслонить собой Катриэля. Но этим резким движением она лишь вызвала еще больший гнев сестры.

— Ты меня не остановишь! — закричала Виктория, вплотную приблизившись к Катриэлю. Я знаю, что должна делать. И сделаю!

— Нет! Я вам не позволю! — решительно вмешался Мариано. — Вы не можете заменить собой судьбу. Сеньор Линч мне бы этого не простил…

Он попытался отобрать у Виктории оружие, но она, отчаянно сопротивляясь, все же успела нажать на спусковой крючок.

Прозвучал оглушительный выстрел.

Раненая Мария стала медленно оседать на пол. Катриэль подхватил ее, Лусия, истошно закричав, бросилась к матери…

Приняв на себя пулю, Мария тем самым словно отвела смерть от своей единственной родной дочери — Милагрос, которая уже занесла нож над грудью, но в тот же момент услышала возбужденные голоса Августо и Анибала. Угрожая убить друг друга, они приближались к фургону Милагрос.

Открыв дверь, она увидела, что оба вооружены пистолетами. Сбежавшиеся на шум циркачи нечего не могли сделать с разъяренными соперниками и стояли молча, ожидая страшной развязки.

Милагрос поняла, что предотвратить несчастье сейчас под силу только ей.

— Анибал, Августо, бросайте оружие, или я убью себя! — крикнула она, приставив нож к собственной груди.

Это подействовало на мужчин отрезвляюще. Они бросили пистолеты на землю.

Затем Августо, очнувшись первым, поспешил отобрать нож у Милагрос. Анибал же не смог простить ему этого незначительного превосходства и напал на Августо сзади.

Антонито и Россо скрутили Анибала и поволоки его в дальний фургон.

Хуана обняла дрожащую от напряжения Милагрос.

Августо подождал, пока девушка немного успокоится, а затем сказал ей то, ради чего сюда пришел:

— Милагрос, прости меня, если сможешь. Я вел себя как последний негодяй. Но я люблю тебя! Сильно, страстно, безумно! И прошу стать моей женой.

Он ждал ее ответа, как приговора, и готов был принять из ее уст любые упреки, даже оскорбления, но слова, произнесенные Милагрос, привели его в полное замешательство.

— Не продолжай, Августо, — молвила она устало, безразлично. — Теперь это не имеет никакого значения. Живи спокойно, я не держу на тебя зла.

— Ты не поняла меня. Я прошу твоей руки, твоей любви! Если ты не хочешь расставаться с цирком, я брошу службу и буду повсюду ездить за тобой!

— Нет, я все поняла, — ответила Милагрос. — Но принять твое предложение не могу, потому что не люблю тебя.

Августо не мог примириться с таким решением Милагрос и еще долго уговаривал ее подумать, не торопиться, не отвергать его окончательно. Клялся ей в любви, рисовал яркие картины их счастливого совместного будущего. И никак не мог понять, почему Милагрос отказывает ему, если он прощен.

— Ведь однажды ты уже сказала мне "да!"

— Тогда я не знала, что это значит! — любить

— А теперь знаешь?

— Да, теперь у меня есть любимый человек.

Августо не стал выяснять, о ком идет речь, но перед его глазами отчетливо всплыло лицо того индейца, который так воинственно вступился за честь Милагрос

— Что ж, я должен уважать твой выбор, — молвил он скрепя сердце. — Но прошу тебя об одном одолжении: постарайся, чтобы наши дороги никогда впредь не пересекались. Потому что я не уверен, смогу ли в будущем сдерживаться так же, как сейчас.

Низко поклонившись Милагрос, он быстро зашагал прочь.

Хуана, все это время находившаяся поблизости, увела Милагрос в ее фургон, сказав:

— Можешь спать спокойно. Антонито и Россо присмотрят за Анибалом. Сегодня он тебя не потревожит.

Анибал действительно не стал беспокоить Милагрос, зато под покровом ночи убил ее любимого слона, а затем унес сонного Хуансито в город и на следующий день сдал мальчика в приют.

 

Глава 10

Мария находилась без сознания всего несколько секунд, но они показались вечностью тем, кто стал свидетелями этого чудовищного происшествия. Виктория же, виновница случившегося, тоже едва не лишилась чувств, осознав, что она натворила.

Но вот Мария наконец открыла глаза, и Мариано тотчас же метнулся к двери:

— Я привезу врача!

А Виктория, у которой немного отлегло от сердца, вышла из оцепенения и набросилась на Катриэля:

— Убирайтесь вон! Из-за вас я чуть не убила сестру.

— Мама, не надо ссориться, — взмолилась Камила. — Мы сейчас все должны думать о здоровье тети.

— Именно об этом я и думаю! — парировала Виктория. — Я не желаю зла Марии и не собиралась в нее стрелять. Но вы, кровожадный индеец, принесли беду в наш дом! Цз-за вас пролилась кровь моей сестры, и, пока вы здесь, мы все подвергаемся опасности.

— Опасность исходит от вас, Виктория, — печально молвил Катриэль. — Вас пожирает ненависть и мания величия. Вы ничего не видите вокруг. А вместо сердца у вас — камень.

— Вон! Вон отсюда! — истерично закричала Виктория. — Я не намерена выслушивать оскорбления от грязного индейца!

— Я не уйду, пока вашей сестре не станет лучше, — твердо заявил Катриэль,

Приехавший доктор нашел рану Марии неопасной, и Катриэль, чтобы не злить Викторию, незаметно вышел.

Но утром он вновь зашел к Марии — справиться о ее здоровье.

— Спасибо, мне уже намного легче, — сказала она. — А вот тебе надо поторопиться с отъездом, потому что сюда в любой момент может нагрянуть Августо.

— Нет, он не придет. Ему больше нечего делать в «Эсперансе», — ответил Катриэль.

— Ты не все знаешь. Лейтенант Монтильо добивается руки моей дочери, — пояснила Мария

Это известие ошеломило Катриэля. Далеко сразу он решился открыть Марии, каковы Я самом деле были намерения Августо.

— Бедная моя девочка! — схватилась за голову Мария. — Она ведь любит его…

Убедившись в том, что жизнь Марии вне опасности, Катриэль уехал из «Эсперансы». А вскоре туда пожаловал Августо. Лусия выбежала встречать его, еще издали заслышав стук копыт.

— Ты жив! Я так боялась за тебя! Так ждала тебя!

Он сжал ее в своих объятиях, крепко поцеловал в губы. Затем горячо заговорил о своей любви и предложил Лусии стать его женой.

От счастья у нее все поплыло перед глазами, а когда туман немного рассеялся, она ухватила Августо за руку и незамедлительно потащила его к Марии:

— Пойдем, пусть мама нас благословит!

Мария встретила Августо холодно, сказав, что прежде хотела бы поговорить с ним наедине. Лусия с недовольным видом вышла.

Августо же, услышав, какие от него требуются объяснения, на миг потерял дар речи, а затем принялся все отрицать:

— Как вы могли заподозрить меня, честного офицера, в связи с дешевой цирковой потаскушкой?! Я оскорблен!

— Я и не ожидала услышать от вас чего-либо другого, — грустно молвила Мария. — И сейчас, более чем прежде, убеждена в правомерности своих подозрений. Только человек, лишенный чести, может так грязно говорить о девушке, которую любит. Ведь вы прекрасно знаете, что Милагрос— чистейшее существо.

— Я не знаю ее и знать не хочу! Я люблю вашу дочь Лусию и прошу ее руки!

— К сожалению, не могу дать согласия на этот брак, — твердо произнесла Мария.

Посрамленный Августо пулей вылетел из ее комнаты, но ему еще пришлось отвечать на вопросы Лусии и Виктории, ждавших его за дверью.

— Мне предъявлено чудовищное, невероятное обвинение, — пояснил он. — Сеньора Мария утверждает, будто ей известно, что я влюблен в циркачку Милагрос, а на Лусии хочу жениться из-за выгоды.

— Что? — возмутилась Лусия — Она сошла с ума!

— Это все проклятый индеец! — догадалась Виктория. — Сама бы Мария до такого никогда не додумалась.

— Индеец? — изумленно спросил Августо.

— Да, он… Как бы это выразиться?.. Он наш родственник, — ответила Виктория. — Совсем недавно он был здесь и наверняка что-то нашептал Марии.

Только теперь Августо окончательно понял, что разоблачен. И, вновь приняв позу незаслуженно оскорбленного, трагическим тоном произнес:

— Прощайте, Лусия. Как человек чести, я должен немедленно покинуть ваш дом.

— Нет! Нет! — она бросилась уговаривать его остаться, клялась в своей любви, говорила, что не сомневается в его благородстве, но все оказалось тщетно: Августо уехал.

Тогда Лусия высказала матери все, что о ней думала, назвав своим злейшим врагом. Потом долго плакала, а ближе к ночи вдруг собралась ехать вдогонку за Августо, и Камила не смогла удержать ее.

Между тем Августо завернул в первую же придорожную таверну и, выпив там изрядное количество спиртного, оказался в постели с хозяйкой сего заведения — Олиндой.

Спальня Олинды находилась наверху, а внизу продолжали пьянствовать солдаты из бывшего форта Энрике, которых нынешний командир Родригес воспитывал по своему разумению — в духе разгула и анархии.

Лусия, проезжая мимо таверны, вполне резонно подумала, что Августо мог остановиться здесь на ночевку, и вошла туда.

Двое солдат и сержант, уже упившиеся до скотского состояния, восприняли появление столь утонченной красавицы как чудесный подарок судьбы. Пусть глупый лейтенант утешается с грубоватой простолюдинкой Олиндой, а им выпала куда большая удача — поразвлечься с юной аристократкой!

Плотно обступив Лусию, они, сразу все трое, принялись гладить ее по открытым плечам, расстегивать пуговки на платье, расплетать волосы.

Лусия поначалу умоляла их не обижать ее, взывала к их разуму и человечности, а потом стала неумело, беспомощно отбиваться.

— Ах, ты так? — разгневался сержант. — Мы тебе не нравимся? От нас пахнет потом и вином? нy так знай: сейчас я буду делать с тобой все, что захочу, а потом тебе добавят удовольствия мои товарищи! Может, тогда ты перестанешь с таким пренебрежением относиться к людям в воинских

мундирах.

Он решительно повалил Лусию на пол и, с шумом разорвав ее платье, стал стаскивать с нее нижнее белье, путаясь в многочисленных застежках и переплетениях кринолина.

Бедная Лусия закричала что было мочи:- «Помогите!»

Ее отчаянный крик достиг слуха Августо и Олинды.

— Пойду посмотрю, что там происходит, — встрепенулась хозяйка таверны, но Августо удержал ее в постели:

— Ты что, никогда не видела, как развлекаются пьяные солдаты?

— Там кто-то звал на помощь, — возразила Олинда, прислушиваясь.

Но Лусия уже перестала кричать, потому что руки сержанта сдавили ей горло.

— Вот так-то лучше, — прохрипел он. — Если еще раз пикнешь, я убью тебя, как паршивую собаку!

— Это я убью тебя, если ты не оставишь в покое девушку! — внезапно прозвучал у него за спиной чей-то грозный голос.

Приподняв голову, Лусия увидела Катриэля, державшего наготове острый индейский нож.

В тот же миг солдаты накинулись на неожиданного ночного посетителя, однако были отброшены им в разные стороны и обезоружены. Теперь в руках Катриэля был уже не нож, а пистолет, и сержант, не желая быть застреленным лет, и сержант, не желая быть застреленным отпустил Лусию.

Она отползла в угол, незаметно подобрав с пола нож Катриэля.

Тем временем солдаты оправились от удара и вновь напали на Катриэля. Сержант же вцепился в Лусию, пытаясь вместе с нею покинуть таверну.

Однако на сей раз Лусия уже могла постоять за себя: не раздумывая, она всадила нож в живот ненавистного насильника.

Сержант издал дикий вопль и тяжело рухнул на пол. Кровь вовсю хлестала из его раны, и это привело в ужас двух других насильников. Не желая для себя участи, постигшей их командира, они обратились в бегство.

— Ну все, теперь самое худшее позади, — перевел дух Катриэль. — Лусия, успокойтесь. Я провожу вас до «Эсперансы».

— Нет! Не трогайте меня! Не прикасайтесь ко мне! — истерично закричала она. — Уберите свои грязные руки!

В этот момент в таверне появился Мариано, посланный Марией в помощь дочери.

— Что здесь происходит? — спросил он изумленно и строго, увидев растрепанную, в изодранном платье Лусию и склонившегося над ней Катриэля. — Я требую объяснений!

— Это не то, что вы себе вообразили, — ответил Катриэль.

Он рассказал, как все было в действительности, но Мариано ждал подтверждений от Лусии. А она — молчала!

— Лусия, прошу вас, ответьте, — обратился к ней Катриэль. — Неужели вы не понимаете, насколько это для меня важно?

— Я ничего не помню, — вымолвила она.

— Возможно, вы боитесь признаться в том,

— Что ранили сержанта? — предположил Катриэль

— Не бойтесь; я возьму это на себя. Вы только подтвердите, что я не обижал вас, а, наоборот, защищал.

— Да, все так и было, — нехотя выдавила из себя Лусия, глядя на Мариано. — А теперь, прошу вас, увезите меня отсюда к моему отцу, в Санта-Марию.

— Сейчас? Ночью? В таком виде? — попытался вразумить ее Мариано. — Сначала мы вернемся в «Эсперансу». Сеньора Мария там очень волнуется.

— И пусть! Я не желаю о ней даже слышать! Если вы не хотите мне помочь, я уеду одна! — впала в истерику Лусия.

Ее голос наконец узнал Августо. Слегка отворив дверь, он увидел, кто находился на нижнем этаже.

— Я ухожу, — сказал он Олинде. — Ты меня никогда не видела, мы с тобой не знакомы.

Выпрыгнув в окно, он вскоре вошел через дверь. Лусия тотчас же припала к нему, умоляя спасти ее от озверевших солдат, а также индейца.

И вновь Катриэлю пришлось доказывать, что он — защитник, а не насильник, но на сей раз ему очень помог Мариано,

Августо же, чувствующий свою вину, сказал, что сам сдаст куда следует раненого сержанта и пусть тот ответит за содеянное.

Наутро Мариано вернулся в «Эсперансу» один, без Лусии, которая уехала с Августо к отцу.

Мария, не спавшая всю ночь, была потрясена случившимся с ее дочерью.

— Какое счастье, что Катриэль подоспел вовремя, — заключила она, вызвав неистовый гнев Виктории.

— Как ты можешь такое говорить? — вскинулась она на Марию, — Да из-за этого индейца все наши беды! Если бы он не оклеветал Августо, Лусия сейчас была бы рядом с тобой и готовилась к свадьбе. Но тебе, похоже, этот дикарь ближе и роднее собственной дочери! Ты сама виновата, что Лусия бросила тебя, сбежав к отцу.

— Ты несправедлива ко мне, Виктория, — оправдывалась Мария. — Я только хочу уберечь Лусию от обмана.

Они еще долго говорили в том же духе, а Мариано и Камила, уединившись в гостиной, не смогли удерживать радости от встречи друг с другом.

— Я так тревожилась за тебя, — призналась Камила.

— Если бы ты знала, как приятно мне это слышать, — ответил он и в порыве счастья обнял ее.

Их губы приблизились настолько, что избежать поцелуя было невозможно.

Затем, опомнившись, Мариано стал извиняться за несдержанность, но Камила, улыбаясь, прервала его:

— Это был самый приятный момент в моей жизни.

— Правда? — обрадовался Мариано. — Значит, я теперь могу сказать, что люблю тебя? С первого взгляда, с первой минуты нашего знакомства я понял это, но не решался признаться.

Они поцеловались вновь, и в этот момент их увидела Виктория.

— Что вы себе позволяете, Хименес? — грозно произнесла она,

— Простите, сеньора, — смутился Мариано. — у меня не было дурных намерений. Я люблю вашу дочь и… прошу ее руки!

— Да как вы смеете?! — в ярости воскликнула Виктория. — Никогда! Слышите, никогда этому не бывать! Камила, собирай вещи, мы сейчас же уезжаем в Санта-Марию!

— А как же тетя? Мы не можем оставить ее одну, — возразила Камила.

— Это не твоя забота! — отрезала Виктория. — Пойдем!

Она едва ли не силой увела Камилу в ее спальню, но дочь и там продолжала спорить с матерью.

— Я не узнаю вас, мама, — говорила она. — Вы проявляете жестокость к тете, к Мариано, ко мне. Не хотите считаться с нашими чувствами. Ведь у меня — первая любовь! Я хотела рассказать вам об этом, чтоб мы вместе порадовались…

— Нечему тут радоваться! — прервала ее Виктория. — Какой-то жалкий адвокатишко выискался! Разве это подходящая партия для девушки из семейства Оласабль?

— Но я люблю его, мама! Мне не нужен никто другой, кроме Мариано. И я останусь здесь — с ним и с тетей, которой нужна моя помощь!

— Нет, ты уедешь! Именно потому, что он— здесь, я увезу тебя! Он и так уже воспользовался твоей неопытностью.

— Мама, о чем вы говорите? Это был всего лишь первый, чистый поцелуй. Я была счастлива!

— И у тебя хватает наглости говорить мне об этом с таким бесстыдством?

— Не вижу ничего зазорного в том, что полюбила Мариано, — с обидой произнесла Камила. — Наоборот, я рада тому, что оказалась способной на это чувство. Значит, то ужасное одиночество, на которое вы меня обрекли, не сделало черствым моего сердца!

— Но, к сожалению, и не сделало из тебя достойной девушки, — добавила Виктория.

Камила восприняла это как оскорбление.

— Вы не имеете права говорить мне это, — произнесла она с нажимом, вкладывая в свои слова особый смысл, о котором Виктория не могла даже подозревать, и потому не остановилась вовремя.

— Нет, имею! — продолжила она все в том же назидательном тоне. — Порядочная девушка не станет целовать мужчину втайне от семьи, даже если любит его!

— И это говорите мне вы?! — не сдержавшись, воскликнула Камила. — Вы, которую сотни мужчин целовали за деньги?!

Выпалив это, она тотчас же испугалась и стала просить Викторию о прощении, но та словно окаменела.

С трудом оправившись от удара, Виктория молча собрала дорожную сумку и уехала в Санта- Марию. Розалинда, содержательница малюсенькой таверны, изумилась, увидев пожаловавшую к ней бывшую подругу по борделю, а ныне знатную даму Викторию Оласабль.

— Какими судьбами? — расплылась она в радушной улыбке. — А я уж думала, что ты и знаться со мной не захочешь.

Вместо приветствия Виктория подошла к ней и отвесила пощечину.

— За что? — обиженно воскликнула Розалинда.

— За твой поганый язык! За предательство! — пояснила Виктория. — Ты не пожалела моей дочери, ранила ее хрупкую душу.

— Это какое-то недоразумение, — сказала Розалинда. — Я видела твою дочь лишь однажды, когда мы столкнулись в магазине. Давай разберемся во всем спокойно. Рассказывай по порядку, что произошло.

Она поставила перед Викторией бутылку виски, и так, за выпивкой, бывшие подруги пришли к выводу, что Камила попросту подслушала разговор Розалинды и ее приятельницы.

— Да, она тогда вышла из магазина, у нее случился приступ недомогания, — вспомнила Виктория. — Значит, еще не все потеряно. Обещай, что скажешь Камиле, будто вы говорили о какой- то другой Виктории, а вовсе не обо мне!

— Ради Бога, я всегда готова тебя подстраховать, — согласилась Розалинда,

Несколько успокоившись, Виктория осушила очередную рюмку и вдруг разоткровенничалась.

— Все эти годы я терпела унижения, мечтая только об одном: отомстить сестре, которая украла у меня все — родителей, дом, единственную в жизни любовь. И вот теперь моя мечта близка к осуществлению!

— А ты уверена, что никто не узнает правду? — с опаской спросила Розалинда.

— Теперь уверена. Я помирилась с сестрой завоевала доверие Гонсало, ее мужа… Тот еще мерзавец, строящий из себя джентльмена!. Я вернула все свое имущество. А кроме того, привязала к себе племянницу. Лусия любит меня гораздо больше, чем Марию!

— Значит ты добилась всего, чего хотела?

— Нет, — печально молвила Виктория. — Мне недостает Камилы, собственной дочери. И еще… Я жажду увидеть, как моя сестрица Мария проведет остаток жизни в аду! Совсем одна, в мире унижений, лишений и стыда! Точно так же, как это было со мной — по ее вине.

 

Глава 11

Вернувшись в Санта-Марию, Катриэль несколько дней провел в тоске и апатии. Все казалось ему бессмысленным — даже писательство и хлопоты по возвращению «Эсперансы».

— Но ведь это твой долг перед матерью, — напоминал ему Браулио. — Ты обещал ей. Неужели из-за какой-то легкомысленной девчонки ты нарушишь свою сыновнюю клятву?

— Мне не одолеть Линча, я раздавлен, — вяло отвечал Катриэль.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды не появился растерянный Пабло:

— Я не знаю, что делать. Синтия требует, чтоб я немедленно устроил встречу с князем Арчибальдо де ла Крус иначе она перестанет публиковать его сочинения.

— Передай ей, что князь умер, — мрачно пошутил Катриэль.

Пабло не понравилась такая шутка, и он спросил:

— А жить ты на что будешь? Нет, друг мой, давай вместе думать, как выпутаться из этой ситуации.

— Что же мне, самому нарядиться князем? Сюртук, очки, бутафорские усы и борода? — Катриэль высказал эту идею в шутку, но затем нашел ее не такой уж и бредовой: — А может, и вправду показаться на глаза сеньорите, успокоить ее и— «укатить в Европу»?

На следующий день он действительно заявился к Синтии в облике европейского аристократа и был ею тепло встречен. Однако тут случилось непредвиденное: дядя Синтии, депутат Байгоррия, представил князю своего гостя — Гонсало Линча!

В первый момент Катриэль решил, что разоблачение неизбежно, и, готовый к самому худшему, принял вызов судьбы.

Гонсало же, как ни странно, не узнал в собеседнике своего врага-индейца. Поговорив о литературе и земельной политике, они расстались, вполне довольные друг другом.

Этот случайный успех вдохновил Катриэля на новую дерзость: он задумал использовать свою маску для того, чтоб вернуть имение.

Браулио пришел в ужас от такого безумства, но Катриэля уже невозможно было переубедить.

— Я уговорю Гонсало продать мне Эсперансу, предложив за это такую сумму, перед которой он не устоит.

— Но у тебя же нет денег! — изумился Браулио.

— А они мне и не потребуются. Я всего лишь доведу дело до стадии покупки, чтоб увидеть, какими документами на «Эсперансу» располагает

сеньор Линч. Это поможет мне лучше подготовиться к судебному процессу.

— Но ты и так сможешь увидеть эти документы в суде, как истец, — возразил Браулио.

— Нет, я должен знать все до того, как начну судиться с Линчем. Этот негодяй мог состряпать фальшивое завещание в свою пользу, и тогда мой иск будет заведомо обречен. А если такого завещания нет — мы еще поборемся!

— И все равно я не понимаю… — вынужден был признать Браулио.

— Ну представь, что мой адвокат затребует эти документы через суд. Тогда Гонсало непременно что-нибудь предпримет, коварства и находчивости ему не занимать. А перед князем ему незачем суетиться. Он будет счастлив всучить этому богачу «Эсперансу», из-за которой возможны юридические споры. Ведь Линч думает, что Айлен жива, и не исключает с ее стороны судебной тяжбы.

— Значит, ты под видом князя получишь документы и отнесешь их доктору Асурдую?

— Да.

— Ох, опасную игру ты затеял, — вздохнул Браулио. — Не нравится мне все это. Я боюсь за тебя.

— Не бойся, — уверенно заявил Катриэль. — Лучше поезжай в отель и сними для князя приличный номер.

— Мы переезжаем в отель?

— Нет, мы остаемся здесь. А туда переедет только князь.

Возвращение дочери и обрадовало Гонсало, и встревожило. Приятно было сознавать, что Лусия предпочла общество отца, но то, что она говорила о матери, не могло не беспокоить Гонсало. Неужели Мария и вправду переменилась настолько, что вдруг стала проявлять жестокость и своеволие? Изгнала Монтильо… Кстати, с ним Гонсало решил поговорить сам и либо снять все подозрения, либо уличить лжеца в подлом вранье. Ведь не могла же Мария обвинить Августо просто так, не имея на то никаких оснований!

Но вскоре приехала Виктория и прямо заявила, что Мария сошла с ума.

— Я оставила там Камилу с риском для ее жизни, так как Мария непредсказуема. Не знаешь, чего от нее ждать. Лусия рассказала тебе о том несчастном случае с пистолетом? Она вдруг бросилась заслонять собой индейца, испугала меня, и я нечаянно выстрелила… В то же время об Августо она несла явный бред.

— Ты в этом уверена?

— Конечно! И советую тебе не тянуть со свадьбой. Лусия и Августо любят друг друга. А Мария… Мне тяжело это говорить, но ее надо отправить в какую-нибудь лечебницу. Я затем и приехала. Мария нуждается в помощи психиатра, а мы ничем ей не сумеем помочь.

— Неужели она действительно так тяжело больна? — встревожился Гонсало.

— Поезжай туда и сам все увидишь. Но прежде подумай о своей дочери. Надо назначить день помолвки и не допустить, чтоб Мария своим безумием скомпрометировала Лусию и всех нас.

Она собиралась и дальше нагнетать страсти, но тут вошла Доминга и доложила о приходе лейтенанта Монтильо.

Гонсало несколько удивило его появление в неурочный час. Он не мог предположить, что это — упреждающий маневр лейтенанта.

Августо пришлось проявить немалую изворотливость по возвращении в Санта-Марию. Генералу он сказал, что не сумел догнать циркачей- заговорщиков — они пересекли границу и укрылись в стане индейцев. Генерал огорчился, но не стал упрекать лейтенанта, ведь на службе всякое бывает.

Довольный тем, что авантюра сошла ему с рук, Августо теперь вознамерился обелить себя в глазах семейства Линч, для чего придумал весьма хитроумный ход.

— Я пришел поговорить с вами откровенно, по-мужски, — заявил он Гонсало. — А потом, если вы сочтете нужным, можете прогнать меня. Я соглашусь с вашим решением.

— Нельзя ли ближе к делу? — раздраженно прервал его Гонсало.

— Да. Я постараюсь быть кратким. Суть в том, что сеньора Мария обвиняла меня не напрасно.

И он поведал Гонсало байку о том, как давно, в ранней юности, познакомился со смазливой циркачкой, влюбился в нее без памяти, а она, развратная и корыстная, лишь использовала его для забавы. С тех пор прошло достаточно много времени, Августо забыл свою первую страсть, встретил истинную любовь — Лусию, но цирк «Олимпико» вновь встал на его пути.

— Когда я получил задание изловить цирка- чей-заговорщиков, то счел своим долгом доложить генералу о давнем знакомстве с Милагрос— во избежание возможного шантажа. Но эта наглая девица вместе с индейцем побывала в Эсперансе и, узнав, что я намереваюсь жениться на Лусии, настроила против меня сеньору Марию. Однако я клянусь вам, что та юношеская страсть к циркачке — далеко в прошлом…

Гонсало счел объяснения Августо убедительными и сказал, что перед помолвкой хотел бы познакомиться с его родителями.

— Сегодня же напишу им письмо, они приедут — пообещал Августо.

После внезапного отъезда Виктории Мария попыталась выяснить у Камилы, что произошло, но та лишь ответила сквозь слезы:

— Я сказала ей то, о чем должна была молчать. Теперь мама никогда меня не простит!

Однако Мария не могла видеть, как мучается племянница, и все-таки уговорила ее открыться, облегчить душу.

Когда же Камила рассказала все, что знала о прошлом своей матери, Мария в это не поверила.

— Может, те женщины говорили о ком-то другом? — высказала она предположение.

— Нет, если бы это была не моя мать, то она бы не уехала так поспешно, — возразила Камила. — Ей просто нечего было мне ответить.

— Что ж, раз так, то мне придется добавить и этот позор ко всем тяготам, которые твоя мать вынесла из-за меня, — сказала Мария. — В любом случае моя любовь к Виктории не уменьшится. Но сейчас мы сделаем вот что: поедем в Санта- Марию, отыщем эту Августину Флорес и прямо спросим ее обо всем. Я не допущу, чтоб такое ужасное сомнение и дальше терзало твою душу. Мы сделаем это ради твоей матери, ради восстановления доверия между вами.

Однако в Санта-Марии им не пришлось долго разыскивать Августину Флорес, о которой было известно только то, что она — владелица небольшой таверны. Камила и Мария объехали едва ли не весь город, прежде чем в одном из питейных заведений не наткнулись на Розалинду. Камила узнала ее сразу.

— Вы Августина Флорес? — спросила она, и сердце Розалинды оборвалось: она тоже узнала в этой сеньорите дочь Виктории.

— Нет! Нет! — отрицательно замотала головой Розалинда.

— Но так вас представила моя мать, Виктория Оласабль. Вы ведь с ней знакомы?

Помня о просьбе Виктории, Розалинда на мгновение задумалась, как ей лучше поступить.

— Помогите нам, — обратилась к ней с просьбой Мария. — Моя племянница имеет право знать правду о своей матери, чтоб помочь ей избавиться от груза прошлого.

— Так вы — сестра Виктории? — заинтересованно взглянула на нее Розалинда.

— Да. Скажите, она действительно работала в … публичном доме?

Розалинда наконец сообразила, как выкрутиться из этой непростой ситуации.

— Больше не могу от вас скрывать, — сказала она. — Виктория и в самом деле работала здесь. Прачкой! День и ночь гнула спину, стирая грязное белье, чтоб заработать деньги на ваше, сеньорита, воспитание и образование. Она хотела, чтоб вы росли, не догадываясь, как трудно ей приходится. Потому и отдала вас в пансион, подальше от грязи, в которой сама вынуждена была находиться.

— Бедная моя мамочка! — воскликнула Камила, вытирая слезы.

— Но вся эта грязь не приставала к Виктории, — продолжила Розалинда. — Ни один мужчина не посмел к ней прикоснуться! Всем было очевидно, что она — женщина иного круга, с которой судьба обошлась так жестоко.

— Спасибо вам! — горячо поблагодарила ее Камила. — Я была несправедлива к маме, обидела ее. Тетя, поедемте к ней поскорее, может. Она сумеет меня простить.

— Конечно же она простит тебя, дитя, — высказала свое мнение Розалинда, тоже не удержавшись от слез.

Мария и Камила вернулись домой в тот момент, когда там проходил званый ужин. Среди гостей был князь Арчибальдо де ла Круус, Синтия, Августо и Эрнесто Сантьяго, который с недавних пор откровенно ухаживал за Викторией.

Она же поначалу отнеслась к нему холодно, помня, что он является опекуном Мариано. Однако Сантьяго все же удалось постепенно растопить лед в душе Виктории — она не без удовольствия стала проводить с ним вечера вне дома. А когда заметила, что это почему-то злит Гонсало, то и вовсе решила использовать неожиданного поклонника в своих далеко идущих целях.

— Уж не ревнуешь ли ты меня? — спросила она однажды Гонсало, и тот, застигнутый врасплох, стал лепетать в свое оправдание нечто невразумительное.

Виктория, внутренне торжествуя, заговорила об одиночестве и о том, что с Эрнесто она впервые за много лет почувствовала себя женщиной.

— Ты достойна лучшего мужчины, нежели он! — заявил Гонсало.

А на следующий день попросил своего давнего друга поубавить пыл в отношении Виктории.

— Но у меня самые серьезные намерения, — ответил Сантьяго. — Я действительно влюбился в Викторию и даже готов распрощаться со своей холостяцкой жизнью.

— Не стану скрывать, что я не в восторге от твоих намерений, — огорчил его Гонсало.

«Да он попросту ревнует меня к ней!» — понял Сантьяго, но отступаться от Виктории вовсе не собирался.

И вот сейчас он сидел за столом рядом со своей возлюбленной и слушал ее вдохновенный рассказ об «Эсперансе», которой вдруг заинтересовался князь.

— Да-да, — подхватил этот заезжий европеец, — из всех поместий в округе ваше мне показалось самым лучшим. Я даже… хотел бы его купить и согласен на любую цену.

Гонсало отнесся к предложению князя с интересом, но их разговор прервался из-за приезда Камилы и Марии.

Озадаченный, неожиданным появлением жены, Гонсало с некоторой опаской пошел ей навстречу.

— Рад твоему возвращению. Позволь представить тебе нашего гостя — князя Арчибальдо Де ла Крус.

Мария лишь слегка кивнула головой на приветствие князя и, сухо поприветствовав остальных, направилась в свою комнату.

— Извините, я устала с дороги. Мне надо переодеться.

Ее излишне сдержанный тон смутил гостей, принявший это на свой счет Августо тотчас же поспешил откланяться.

— Нет, не уходите, — остановил его Гонсало. — всe в порядке, Мария сейчас спустится к нам.

Камила, улучив момент, подошла к матери и, взяв ее за руку, взмолилась:

— Мамочка, я заблуждалась. Простите меня!

— Пусть Бог тебя простит, а я не смогу этого сделать, — жестко ответила Виктория.

— Нет, мама, не отталкивайте меня! Я была у Розалинды, и она все объяснила. Я виновата, что так плохо думала о вас.

Виктория, вздрогнувшая при имени Розалинды и приготовившаяся к самому худшему, облегчен¬но вздохнула: давняя подруга ее не подвела!

— Успокойся, — ласково обратилась она к дочери. — Я люблю тебя и прощаю. Ошибку может допустить каждый. Ну-ка, приободрись! Не надо, чтоб гости видели твои слезы.

В гостиной тем временем продолжалась оживленная беседа, но обеспокоенный Гонсало все же решил заглянуть к жене и поторопить ее.

— Ты еще не переоделась? Это неуважение к гостям!

Мария ответила, что не станет даже из приличия играть роль супруги Гонсало Линча.

— Ах, вот как? — вскипел он. — Ладно, тебе наплевать на меня. Но вспомни хотя бы о Лусии. Что подумает о нас Августо?

— Именно ради нее я туда и не иду!

— Значит, ты нарочно делаешь так, чтоб Августо ушел и наша дочь страдала? Хочешь выдать ее замуж за другого, нелюбимого, и пусть она повторит твою судьбу? Да-да, не смотри на меня удивленно: я все знаю о твоей любви к сержанту Муньису! Тебе мало собственного горького опыта ты собираешься убить любовь Лусии к Августо?

— Нет, я не способна убить любовь, — устало молвила Мария. — Ты прав, мне следует выйти к гостям.

Она сдержала слово и вскоре появилась в гостиной. Синтия подвела к ней Катриэля, сообщив:

— Вы знаете, князь хочет купить ваше поместье «Эсперанса».

— Этому не бывать! — жестко ответила Мария. — «Эсперанса» не продается.

Вечер был скомкан. Гости вскоре разошлись.

А Гонсало и Виктория вдвоем принялись вразумлять Марию.

— Мы оба заботимся о том, чтоб в нашем доме были мир и согласие. А ты только все разрушаешь! — в сердцах говорила Виктория.

— Да как же мне согласиться с тем, что вы хотите отдать мою дочь в руки лицемера, охотника за приданым? — возражала Мария. — Как я могу молчать, когда вы намереваетесь продать дорогую моему сердцу «Эсперансу»?

— Не волнуйся, никто ее не собирается продавать, — сказала Виктория. — Я сама этого не допущу.

— Ты действительно против того, чтоб мы рассмотрели предложение князя? — спросил ее Гонсало, когда они вышли из комнаты Марии.

— Должна же я была как-то ее успокоить, — ответила она. — Марию сейчас лучше не раздражать — она в таком состоянии, что способна на все. Нам следует быть с нею поосторожнее.

— Виктория, ты — удивительная женщина! — восхищенно молвил Гонсало. — Мудрая, тонкая… По сути, ты и есть настоящая хозяйка этого дома!

— То есть, ты хочешь сказать, экономка? — на лице Виктории появилась отчетливая гримаса печали. — А я, честно признаться, надеялась на большее с твоей стороны!

Она метнула на Гонсало такой волнующий, влекущий взгляд, что у него закружилась голова и кровь ударила ему в виски.

— Что ты имела в виду, Виктория? — вымолвил он, задыхаясь от сладостного предчувствия.

Но она, не ответив ему, проскользнула в свою спальню и закрыла дверь на защелку.

— Виктория, открой! Я хочу услышать твой ответ! — настаивал Гонсало.

— Нет, я и так сказала слишком много, нe сдержалась. Теперь мне придется вообще уехать из этого дома.

Она умело вела свою игру, все больше раскаляя Гонсало. Он не унимался: требовал впустить его, говорил, что сам едва сдерживается и настало время им наконец объясниться…

Вдоволь натешившись, Виктория отворила дверь и тотчас оказалась в жарких объятиях Гонсало.

— Я полюбила тебя с первой же встречи, — беззастенчиво врала она. — И очень завидовала Марии, когда ты выбрал ее, а не меня. Вы поженились, и жизнь потеряла для меня смысл. Я хотела с нею расстаться, но ты — именно ты! — спас меня, вернул к жизни…

— Виктория, как я был слеп!

— Я не хотела мешать вашему счастью и бежала из дома. Скрывалась много лет. Надеялась тебя забыть. Но сейчас, рядом с тобой, мое чувство вспыхнуло вновь! Ты был и навсегда останешься мужчиной всей моей жизни!

Гонсало, опьяненный этим признанием, осыпал ее страстными поцелуями, но Виктория вновь заявила, что теперь не имеет права оставаться с ним под одной крышей.

И тогда она услышала то, к чему стремилась:

— Я люблю тебя! Подожди немного, и все устроится. Марии действительно требуется лечение… Я найду для нее хорошую больницу… Мы с тобой обязательно будем счастливы!

Новый приступ страсти нахлынул на Гонсало, но Виктория опять решительно высвободилась из его рук, прошептав томно, обессилено:

— Не сейчас, не здесь! Нас могут увидеть, Мария может заглянуть. Приходи завтра на конюшню!.

 

Глава 12

Мария не поверила заверениям сестры и наутро поехала к Катриэлю — чтоб он начал тяжбу, пока Гонсало еще не успел продать имение.

Каково же было ее изумление, когда в доме Катриэля она застала… князя!

— Не ожидала от вас такой прыти, — сказала ему Мария. — Вы разузнали, что у моего мужа— сомнительные права на «Эсперансу», и зашли с другой стороны? Решили уговорить другого, законного владельца?

Она так распалилась, что Катриэль не смог и дальше ломать комедию.

— Вы не узнаете меня? Ведь я — Катриэль.

Затем он посвятил ее в свой план, и, вернувшись домой, Мария, ко всеобщему удивлению, заявила, что согласна на продажу «Эсперансы».

— Я же говорила: она не в своем уме! — шепнула Виктория Гонсало.

А Камила, уединившись с Марией, стала умолять ее отказаться от прежнего решения.

— Теперь, после вашего согласия, они уж точно продадут «Эсперансу». А я ее так полюбила! К тому же она по праву принадлежит Асунсьон и Катриэлю. Незадолго до нашего отъезда из имения я нашла старый мамин дневник. И в нем сегодня обнаружила письма Асунсьон, где она пишет дедушке, что посылает деньги на обустройство «Эсперансы». Может, стоит отдать их Катриэлю?

— Да, моя девочка, мы отдадим их Катриэлю! — обрадовалась Мария. — Ты умеешь хранить тайну, поэтому я скажу тебе, что Катриэль и князь — одно лицо!

Ознакомившись с письмами Асунсьон, адвокат Асурдуй пришел к выводу, что настала пора объявить о ее кончине и пустить в ход оставленное ею завещание. Вот только надо подождать, пока Катриэль получит документы от Гонсало, и — можно будет начинать судебный процесс.

Склонить Линча к продаже имения Катриэлю всячески помогала Синтия, у которой тут был свой интерес: она страстно влюбилась в князя и надеялась, что он в конце концов ответит на ее чувства взаимностью.

Но открыть их Катриэлю она решила еще до того, как он поселится в «Эсперансе» и они станут видеться гораздо реже.

Однажды, пригласив князя на ужин и угостив его хорошим вином, Синтия сказала:

— Впервые мне захотелось поговорить с вами когда я прочитала рассказ о любви белого юноши к индианке. Я тогда сама влюбилась в вашего героя. А потом, уже познакомившись с вами поняла, что этот персонаж был частью вас.

Ее откровения взволновали Катриэля, он невольно потянулся к ней, взял за руку. Синтия приблизилась к нему в ответном порыве, губы ее коснулись губ Катриэля. В тот же миг его пронзила острая боль — вспомнилась Милагрос. — но он поспешил изгнать это болезненное воспоминание из своего сердца, прошептав:

— Целуй меня. Синтия, целуй!

Очнулся он через несколько минут, когда до него вновь стал доходить смысл произнесенных Синтией слов:

— Моя жизнь принадлежит вам, князь. Возьмите ее!

— Нет, я не могу, не должен, не имею права. — быстро заговорил он. — Прости меня, Синтия.

Ее приговор настиг его уже у двери:

— Никогда больше не смейте показываться мне на глаза'!

Дома он со стыдом признался Браулио:

— Я заигрался в обман, зашел слишком далеко! В моих руках находилась честь достойной женщины, и я чуть было не воспользовался ей. Вел себя, как самый пошлый негодяй…

Наутро он пошел к Синтии и сорвав с себе накладные усы и бороду, открыл перед нею свое истинное лицо.

А Синтия, к удивлению Катриэля, все поняла и все ему простила:

— Вполне возможно, я не позволила бы Катриэлю даже дотронуться до края моей одежды. Мне тоже свойственны предубеждения. Но теперь я знаю тебя и люблю. И мне абсолютно все равно, какое у тебя имя, какой титул… Я помогу тебе вернуть имение и буду терпеливо ждать, когда ты окончательно забудешь ту циркачку, разбившую тебе сердце.

Домой Катриэль вернулся почти счастливый.

— Мне стало легче дышать! — сообщил он Браулио. — А скоро я и вовсе избавлюсь от этой личины — князя Арчибальдо де ла Крус. И должен найти силы для того, чтоб жить под своим именем.

— Дай-то Бог, — молвил Браулио, тяжело вздохнув.

Катриэль понял, что его старый верный друг подумал в тот момент о Милагрос, и согласился с ним: действительно, где взять силы, чтобы забыть ее, не вспоминать о ней ежесекундно?

Катриэль гнал от себя мысли о Милагрос, потому что в его воображении она давно уже была женой Анибала. Он даже не предполагал, какие чудовищные мытарства довелось ей пережить за это время.

Упрятав Хуансито в приют, Анибал заявил, что не скажет, где находится мальчик, пока не получит в жены Милагрос. Это требование показалось жестоким даже Ларе, всегда принимавшей сторону Анибала, и она предложила Милагрос свою помощь:

— Скажи, что ты согласна переспать с ним этой ночью, а вместо тебя к нему приду я.

— Но он же тебя попросту прогонит!

— Нет. Его надо перед тем хорошенько напоить, и он не заметит подмены. А я надену парик и твое платье.

Так они и поступили. Анибал действительно не обнаружил обмана и заснул счастливым. Но утром, не увидев Милагрос в своей постели, позвал ее к себе, надеясь продолжить любовные утехи.

Она, естественно, стала отпираться, спрашивать, где Хуансито, чем обозлила Анибала. Он вновь отказался говорить о Хуансито, и порочный круг замкнулся.

Милагрос поняла, что обманом ей ничего не добиться, а как вернуть братишку, она не знала.

В то же время Анибал грубо обидел Лapy, сказав, что в постели она — ничто по сравнению с Милагрос. Лapa не смогла этого стерпеть и открыла ему всю правду о вчерашней «брачной» ночи.

В бешенстве Анибал бросился с ножом на Милагрос, но ее попытались защитить друзья. И смертельный удар, предназначавшийся девушке, принял на себя цирковой силач Антонито.

Жандармы увезли Анибала в тюрьму, и там он стал симулировать помешательство. Твердил, будто он — ребенок, и звал на помощь отца. У Милагрос сердце разрывалось от жалости, когда во время свиданий Анибал сквозь решетки протягивал к ней руки и плакал: «Где мама? Где отец? Почему они ко мне не приходят?»

Она беспощадно казнила себя за то, что надеялась обмануть Анибала, но лишь довела его до совершения преступления и безумия. Потом ей стало страшно оттого, что она также обманула Катриэля, и неизвестно, что могло стать с ним, ранимым и незащищенным, если даже такой крепкий человек, как Анибал, сломался.

Милагрос решила разыскать Катриэля и начала свой поиск с дома Энрике и Росауры.

— Возможно, вы знаете, куда уехал Катриэль? — спросила она у хозяев, и те ответили: «В Санта-Марию».

Но они не могли отпустить Милагрос, не попросив прощения за поведение Августо. В свою очередь Милагрос рассказала им, как достойно вел себя Августо в их последнюю встречу, чем, безусловно, порадовала его родителей.

— Заходи к нам почаще, — приветливо улыбнулась ей на прощание Росаура. — Мы будем рады тебя видеть, и ты всегда можешь рассчитывать на нашу помощь.

Поблагодарив приветливых хозяев, Милагрос направилась в тюрьму к Анибалу, не предполагая, что помощь Энрике и Росауры потребуется очень скоро.

Подойдя к окошку камеры, она увидела, как Анибал передавал другому заключенному деньги и записку, говоря при этом:

— Сегодня же, как только тебя выпустят отсюда, пойди по этому адресу и передай деньги директору приюта. Скажи, что у меня случилась неприятность, но скоро я сам приду и внесу остальные деньги. Пусть он не волнуется и продолжает заботиться о моем братишке.

Милагрос была потрясена услышанным. Значит, Анибал притворяется невменяемым, а сам замышляет побег!

— Я все слышала, — крикнула она ему. — Больше тебе не удастся меня дурачить!

В этот момент надзиратели отворили дверь выпуская сокамерника Анибала на свободу, и Милагрос тотчас же последовала за ним.

— Дайте мне ту записку с адресом приюта, — сказала она ему, выйдя за тюремные ворота. — я сестра Анибала и сама заберу мальчика. А деньги можете оставить себе.

— Деньги? Какие деньги? — плутовато взглянул на нее недавний заключенный.

— Я все видела, — пояснила Милагрос, — и мне ничего от вас не надо, кроме адреса.

Мужчина посмотрел на нее оценивающе и предложил:

— Поедем со мной в одно местечко. Там и поговорим.

Милагрос ничего не оставалось, как согласиться на его предложение. А он привез ее в таверну, которая фактически была тайным публичным домом. Заказал вина, заставил Милагрос выпить вместе с ним — отдавать записку он не торопился.

— Где тебе удалось отловить такую пташку? — спросила владелица заведения, отозвав гостя в сторону.

— Что, хороша? — расплылся он в самодовольной ухмылке. — Могу продать, если сойдемся в цене.

— Думаю, сойдемся, — уверенно заявила мадам, зная, что этот бродяга дорого не возьмет.

Милагрос же вынуждена была сидеть с ним за столом до тех пор, пока он, напившись, не отключился и она не вытащила у него из кармана записку с адресом.

Теперь уже можно было уходить, однако тут вступила в дело мадам:

— Попей чайку на дорожку, успокойся. Ты такая взволнованная.

Милагрос из вежливости отхлебнула несколько глотков, но этого оказалось достаточно, чтобы у нее закружилась голова и все поплыло перед глазами, в чай было подмешано сильнодействующее наркотическое вещество.

Ноги Милагрос отяжелели, она не могла сдвинуться с места.;

На ее беду, в таверну как раз пожаловал капитан Родригес, завсегдатай этого заведения, и жадно впился глазами в Милагрос.

Мадам услужливо засуетилась перед влиятельным клиентом:

— К сожалению, она сегодня ни на что не годна — сейчас заснет и проспит до утра. Но завтра…

— Завтра я собираюсь увезти ваших девочек к себе в форт, чтоб немного развлекли солдат. А эту красотку подготовьте лично для меня.

Так Милагрос очутилась в форте капитана Родригеса, став его пленницей.

Однако брать ее силой Родригес не хотел, а потому запер строптивую девчонку в чулане, без пищи и воды, надеясь, что вскоре с нее спадет спесь.

В бессильном отчаянии Милагрос кричала, била кулаками в дверь, но никто не смел ослушаться капитана и помочь несчастной девушке, хотя ей сочувствовали даже солдаты. Лишь Сегунда, местная кухарка, не выдержала — тайком принесла Милагрос поесть и попить.

— Спасибо, вы так добры ко мне. Может, сообщите моим друзьям, где я? — попросила Милагрос, понимая, что это единственная возможность спастись. — Их зовут Росаура и Энрике Муньис. Они живут в Арройо-Секо.

— Я их прекрасно знаю! — обрадовалась Сегунда. — Капитан Муньис прежде командовал этим фортом. Конечно, я помогу тебе.

Она послала к Энрике своего сына-подростка, и тот подробно описал ситуацию, в какой оказалась Милагрос.

Теперь Энрике надо было подумать, как ее вызволить. Ведь Родригес так просто не расстанется со своей добычей. Он даже может пустить в ход вооруженных солдат.

— Тут нужна какая-то хитрость, — молвила Росаура, давно уже научившаяся понимать мужа без слов.

— Да, ты права, — согласился Энрике. — Может, нам стоит прибегнуть к помощи циркачей?

— По-моему, это выход! — поддержала его Росаура.

Не мешкая ни секунды, они отправились в цирк, где все были обеспокоены исчезновением Милагрос.

На разработку операции ушло совсем немного времени, и вот уже Росаура, одетая в траурное платье, предстала перед капитаном Родригесом.

— Энрике умер, — произнесла она с печалью в голосе, — а я не знаю, как теперь жить. Может, возьмете меня кухаркой, по старой памяти?

Родригес выразил ей свое соболезнование и сказал, что более искусной стряпухи не встречал за всю жизнь.

— Можете хоть сейчас идти на кухню, — предложил он любезно. — Мы с вашим супругом не были друзьями, но к вам я всегда относился с большим уважением.

— Неужели это правда, что сеньор Энрике умер? — встретила ее на кухне встревоженная Сегунда. — Мой сын говорил, будто сам его видел.

— Нет, не волнуйся. Слава Богу, Энрике жив! шепотом ответила ей Росаура. — И скоро прибудет сюда с циркачами. Так что предупреди Милагрос.

Цирковой фургон, подъехавший к форту, был остановлен солдатами.

— Здесь не положено находиться посторонним — строго произнес Родригес.

— Но мы бежим от индейцев, — пояснил Каньете. — Часть наших товарищей погибла… А мы уже три дня ничего не ели. Накормите нас, пожалуйста. В благодарность мы устроим для вас отличное представление. Правда, от всей труппы нас осталось немного. Это владелец нашего цирка, сеньор Мигель, — указал он на за¬гримированного Энрике, — этот молодой парень — жонглер, акробат, фокусник. Словом, мастер на все руки. Ну а я — клоун. Уверяю вас, вы получите огромное удовольствие от представления.

Родригес, посомневавшись, все же впустил их в форт.

Пока гости обедали и готовились к представлению, Милагрос, предупрежденная Сегундой, заявила, что хочет видеть Родригеса.

— Я больше не могу сидеть здесь, — сказала она ему. — Согласна на все, только выпустите меня отсюда.

— Вот так-то лучше, — одобрительно усмехнулся капитан. — Сейчас мы выпьем доброго вина, посмотрим выступление циркачей, и я покажу тебе, на что способен в постели. Ты поймешь, что зря отталкивала меня до сих пор.

Спустя некоторое время он сидел рядом с Милагрос и громко хохотал после каждой репризы Каньете. Здесь же располагалось и все доблестное воинство Родригеса. А Росаура и Сегунда только успевали наполнять их бокалы вином, в которое было подсыпано снотворное.

Когда Родригес и солдаты один за другим уснули, Каньете и Россо закончили свое выступление.

Уже находясь в фургоне, по дороге в Арройо-Секо, Милагрос рассказала о записке Анибала, из-за которой она попала в такую передрягу.

— Не плачь, все худшее позади, — сказал ей Энрике. — Мы сразу же поедем в приют и заберем твоего брата.

Так Милагрос нашла Хуансито, но ее злоключения на этом не кончились, потому что Анибал бежал из тюрьмы.

В цирке он появился как раз в тот момент, когда Милагрос прощалась со своими друзьями, собираясь ехать в Санта-Марию, к Катриэлю.

— Хуансито поживет пока у Энрике и Росауры, так будет надежнее, — пояснила она. — А потом мы заберем его. Я уверена, что Катриэль все поймет и простит меня…

— Зато я тебя никогда не прощу! — прозвучал из темноты грозный голос Анибала.

Милагрос сжалась от испуга, но к Анибалу тотчас же бросились два жандарма, устроившие здесь засаду.

— Мы знали, что ты придешь сюда, голубчик! — молвил один из них.

Анибал бросился наутек.

Жандармы открыли стрельбу, однако им помешала Лара самоотверженно устремившаяся под пули.

— Боже, она мертва. Я убил ее! — вскрикнул потрясенный жандарм, и его голос докатился до беглеца.

«Милагрос! Она погибла! Это я убил ее!» — повторял про себя Анибал, размазывая по щекам горькие, запоздалые слезы.

Пустившиеся за ним вдогонку жандармы на следующий день нашли мертвеца, изъеденного хищными зверями, и, решив, что это тело Анибала, похоронили его на холме у дороги.

Милагрос поплакала над нелепой жизнью и смертью названого брата и отправилась в путь.

Она ехала в Санта-Марию, к своему любимому, незабвенному Катриэлю.

 

Глава 13

После той, первой, ночи с Викторией Гонсало даже внешне преобразился: глаза его то сверкали затаенной страстью, то становились мечтательными, томными. С его лица теперь почти не сходила озорная, чуть плутоватая улыбка. Он словно помолодел в одночасье.

Разумеется, это не могло укрыться от внимательных глаз Марии. А понаблюдав за мужем еще некоторое время, она догадалась и о причине такой метаморфозы.

Сделать это было не так уж и трудно, поскольку Гонсало и Виктория все время держались вместе, часто перешептывались и одаривали друг друга многозначительными взглядами.

Нельзя сказать, что в Марии заговорила ревность — как мужчина Гонсало ее не волновал даже в молодости, а уж теперь и подавно. Нет, это была не ревность и не обида — на мужа ли, на сестру.

Чувство, которое испытывала Мария, более всего было похоже на печальное изумление, недоумение. «Неужели это моя сестра, Виктория? — думала Мария. — Как же она переменилась, если оказалась способна на такое! Ведь ей хорошо известно, что из себя представляет Гонсало. Так как же можно было влюбиться в такого человека?!»

О том, что Виктория могла пойти на эту связь без любви, Мария даже мысли не допускала.

В свою очередь Виктория старалась выглядеть заботливой и ласковой, общаясь с сестрой. Но Мария уже научилась улавливать фальшь в ее словах и поступках, а потому чаще всего попросту уходила от подобных разговоров — ей было горько и стыдно за сестру.

Викторию же это не смущало. Наоборот, печаль и замкнутость Марии она использовала в своих интересах: стала говорить, что той надо бы отдохнуть, полечиться и вообще отойти от забот этого дома.

— Да, пожалуй, любое место было бы для меня лучше, чем этот дом, — задумчиво произнесла Мария. — Но здесь — моя дочь, я не могу ее оставить.

Упрямство, с каким Мария противилась браку Лусии, раздражало Викторию. Ей не терпелось поскорей дойти до заветной цели: спровадить Лусию из дома, выдав ее замуж, Марию отправить в монастырь, а лучше — в психбольницу, признав ее недееспособной, а затем дать пинка и Гонсало Линчу, который думает, что он уже завладел всем капиталом Оласаблей, если спит с единственной прямой наследницей — Викторией. Ох и посмеется же она в свое время над этим напыщенным подонком!

А пока — займется сестрой. Надо во что бы то ни стало отвести Марию к врачу — пусть даже обманом!

Вечером Виктория заглянула в спальню сестры и симулировала там острый сердечный приступ. Затем, якобы переведя дух, произнесла виновато:

— Прости, эта резкая боль всегда подступает внезапно…

Мария встревожилась:

— Это опасно! Так было у мамы. Ты должна обратиться к врачу.

— Да-да, я уже договорилась с ним на завтра.

— Если хочешь, я могу пойти с тобой, — предложила Мария, полностью оправдав расчет Виктории.

Когда же они пришли к врачу и он спросил у Виктории, что ее беспокоит, она ответила с циничной откровенностью:

— По правде говоря, ничего. А вот моя сестра… Я вынуждена была прибегнуть к обману, чтобы привести ее к вам. Она серьезно больна, но не сознает этого.

Естественно, Мария разволновалась, возмутившись выходкой сестры, и сказала, что никому не позволит так с собой обращаться. А Виктории только это и требовалось.

— Теперь вам все ясно, доктор? Вы же сами видите, насколько у нее расшатаны нервы. Ее надо лечить!

Мария решительно пошла к двери, гневно бросив Виктории:

— Сегодня ты перешла все границы. Я больше не желаю тебя видеть!

— Бедная моя сестра! — воскликнула Виктория, оставшись наедине с доктором. — Она лишилась рассудка! Возможно, ее надо полечить в какой-нибудь клинике?

Доктор, однако, так не считал и всего лишь прописал Марии успокоительные капли.

— Только будьте осторожны, не превышайте дозу, — предупредил он Викторию. — А то эффект может быть обратным.

Мария мчалась по улице едва ли не бегом, привлекая к себе изумленные взгляды прохожих.

— Что это с ней? Куда она несется? — спрашивали друг друга те, кто знал Марию.

Но ответа на этот вопрос не было и у нее самой. Она шла куда глаза глядят, потому что больше не хотела возвращаться домой. Не имела для этого сил!

Лишь дойдя до церкви, поняла, что это единственное место, где можно укрыться и попросить защиты.

Отец Орестес, выслушав Марию, помолился за нее, а потом стал уговаривать вернуться домой. Но она по-прежнему отказывалась туда идти и просила устроить ее куда-нибудь в монастырь.

А тем временем Виктория рассказала домашним, что случилось в больнице. Реакция у всех была разной. Лусия воскликнула: «Я же говорила вам, что она сошла с ума!» Потрясенная Камила сидела молча. Гонсало встревожился:

— Ее надо найти! Где она может быть?

— В церкви, — подсказала Камила. — После того, что мама с нею проделала, тетя может быть только в церкви.

— Ты, кажется, меня осуждаешь? — строго взглянула на нее Виктория. — А я всего лишь забочусь о здоровье Марии.

— Да, мама, вы правы, мне не по душе такая забота, — приняла вызов Камида.

Ссору между матерью и дочерью вовремя погасил Гонсало, попросив Камилу проводить его в ту церковь, где обычно бывает Мария.

Виктория тоже пошла вместе с ними и тайком сунула отцу Орестесу успокоительные капли:

— Дайте Марии, пусть выпьет. Из ваших рук она примет.

Домой Марию удалось увести лишь после того, как подействовали капли, которых Виктория не пожалела для сестры, утроив необходимую дозу.

Весь следующий день Мария проспала, а когда очнулась, Викторйя вновь подлила ей в чай лекарство.

Мария стала бредить, у нее начались галлюцинации.

Обеспокоенная ее состоянием, Камила решилась еще раз поговорить с матерью без обиняков:

— Мама, почему вы подвергаете тетю таким страданиям?

— Как ты смеешь со мной говорить в подобном тоне! — рассердилась Виктория. — Что ты вбила себе в голову? Я лишь даю Марии то лекарство, которое ей прописал врач.

— Но тетя была совершенно здоровой, а от этого лекарства она стала бредить! — стояла на своем Камила. — Простите меня, мама, но, по- моему, вы… вы мстите своей сестре!

— Я вижу, болезнь Марии заразительна: ты тоже бредишь.

— Дай Бог, чтоб я ошибалась, — сказала Камила. — В любом случае прошу вас, мама, — вспомните, что тетя — ваша сестра, которую вы когда-то горячо и нежно любили!

Милагрос постучалась в дом Катриэля как раз в тот момент, когда он — в образе князя — и Синтия собирались ехать к Линчам.

— Простите, мне нужно повидать Катриэля, — смущенно молвила она.

— Его нет дома, — ответил Браулио, бросив растерянный взгляд на хозяина: «Ну же, подскажи, как мне быть дальше!»

Тот, однако, предпочел спастись бегством:

— Очень жаль, что мы не застали Катриэля. Передайте ему привет, — сказал он Браулио. — Пойдем, Синтия!

— Это была она? Милагрос? — догадалась Синтия. — Я поняла все по твоему волнению. Ты любишь ее!

— Нет! Это совсем другое: во мне говорит только злость и обида.

— Но что ей от тебя нужно? Зачем она. приехала? — не унималась Синтия.

— Меня это не интересует. Я слышать о ней не хочу! — ответил Катриэль раздраженно.

Синтия украдкой вздохнула. Больше она не заводила речи о Милагрос, давая возможность Катриэлю хоть немного успокоиться перед важной беседой с Гонсало Линчем.

В тот вечер Гонсало наконец показал князю документы на «Эсперансу».

— Я не сомневаюсь, что тут все в порядке, — сказал тот, — но все же хотел бы, чтоб на эти бумаги взглянул мой адвокат. Поймите меня правильно.

— Очень хорошо вас понимаю, вы поступаете как всякий истинно деловой человк, — не стад возражать Гонсало.

Простившись с ним, Катриэль завез бумаги Асурдую. Синтия подождала его в экипаже.

— Поедем ко мне, — сказала, она. — Тебе не стоит сейчас спешить домой. И вообще — давай поженимся! Завтра же! Так ты гораздо быстрее сможешь забыть ее.

— Нет, Синтия, — твердо ответил Катриэль. — Ты не заслуживаешь того, чтобы я или кто-то другой женился на тебе без любви. Ты достойна лучшей участи — быть любимой и желанной!

Домой он возвращался в сильном волнении. Зачем к нему приходила Милагрос? Наверняка она сказала это Браулио. Может, у нее случилось какое-то несчастье, а он, Катриэль, оттолкнул ее, даже не выслушав..

Однако, войдя в дом он вновь увидел там Милагрос.

— Я уговорил ее дождаться тебя, — сообщил Браулио. — Она мне все рассказала, и, думаю, ты тоже сможешь понять ее.

— Я никогда не смогу понять того, что она сделала, — отрезал Катриэль.

— У меня не было выбора! — воскликнула Милагрос. — Анибал угрожал мне!

— А как же он тебя сейчас отпустил? Ему надоела его игрушка? — язвительно спросил Катриэль.

— Анибал мертв.

— Ах, вот в чем дело! Теперь понимаю: я должен утешить скорбящую вдову?

— Перестань, Катриэль! Анибал грозился убить тебя. Поэтому я так поступила.

— Значит, ты спасла меня? А я, по-твоему, не способен был постоять за нас обоих? Ты считаешь меня трусом, ничтожеством!

— Нет, Катриэль, нет! Я только хотела спасти тебя.

— Но в итоге сама убила меня, оборвала мою жизнь! Я никогда не смогу простить тебе той циничной лжи, того демонстративного поцелуя. Уходи, Милагрос, уходи!

Она вновь попыталась объяснить ему, что ни¬кого, кроме него, не любит и не любила, но Катриэль был непреклонен.

И Милагрос ушла, пообещав напоследок:

— Больше вы никогда обо мне не услышите, князь!

На следующий день «князь» и Синтия вновь были у Линчей.

— Ваши документы в полном порядке, — сказал князь Гонсало. — Я поручил своему адвокату подготовить купчую на «Эсперансу».

Партнеры пожали друг другу руки и подняли бокалы за успех предстоящей сделки.

Пока мужчины беседовали в кабинете гонсало, Виктория договорилась с Синтией, что та почитает стихи Камилы и, возможно, их опубликует. Камила отправилась в свою комнату за рукописью.

А Лусия пошла открывать дверь какому-то нежданному гостю, втайне надеясь, что это Августо.

Однако на пороге стояла… Милагрос.

— Здравствуйте, Лусия, — сказала она. — Я пришла поговорить с сеньорой Марией.

— Да как вам пришло такое в голову? — возмутилась Лусия. — Что вы о себе возомнили? Мама не намерена с вами разговаривать!

— И все же вы доложите ей обо мне, — вежливо попросила Милагрос.

— А я вам говорю: уходите отсюда! — в гневе закричала Лусия.

Этот крик услышали Гонсало и князь, вышедшие к тому времени в гостиную.

— Что здесь происходит? — пришел на помощь Лусии Гонсало.

— Эта бесстыжая посмела заявиться к нам в дом! — воскликнула Лусия, но Гонсало по-прежнему ничего не понимал, и тогда Виктория шепнула ему: «Это — Милагрос».

Князь тоже подошел поближе к двери, невольно сжимая кулаки.

— Ах, вот оно что! — молвил Гонсало. — Значит, вы и есть пресловутая Милагрос? Должен вас огорчить: мы не потерпим подобной женщины в нашем доме. Ваше присутствие для нас — оскорбительно! Так что уходите по-хорошему, пока я…

— Сеньор Линч, вам не кажется, что нельзя так обращаться с сеньорой? — вмешался, не сдержавшись, князь.

— Вы назвали сеньорой эту грязную девку? — отозвался недовольный Гонсало. — Очевидно, есть вещи, в которых вы, князь, плохо разбираетесь.

— Нет, я знаю одно: нельзя так оскорблять человека, тем более женщину!

— Позвольте моему зятю решать семейные вопросы так, как он считает нужным, — строго одернула князя Виктория.

А Лусия посоветовала отцу:

— Гоните ее в шею, папа!

Гонсало протянул руку к Милагрос, намереваясь вытолкать ее за дверь. Но князь заслонил собой Милагрос, перехватив руку Гонсало.

— Что вы себе позволяете?! — вскипел тот. — Возможно, вы тоже, с нею развлекались?

— Гонсало, успокойтесь, пожалуйста! — взмолилась Синтия, боясь, что Катриэль сейчас окончательно разоблачит себя.

— Нет, я не потерплю такой наглости! — ответил Гонсало и, обращаясь к князю, заявил:

— Извольте принять вызов! Встретимся завтра утром в парке. В качестве оружия предлагаю пистолеты.

— Согласен на ваши условия, — сказал князь, покидая гостиную.

Синтия и Милагрос последовали за ним.

— Клянусь, я убью его! — никак не мог прийти в себя Гонсало.

— Правильно, папа, убей его! — горячилась Лусия. — Ведь речь идет о чести нашей семьи.

— Как вы можете так спокойно говорить об убийстве?! — воскликнула ошеломленная Камила.

— Тебя это не касается, умолкни! — грубо одернул ее Гонсало.

Виктория не вступилась за дочь, но стала уговаривать Гонсало отказаться от дуэли:

— Ты не должен рисковать своею жизнью! Я боюсь за тебя.

Камила же поняла, что единственный человек, кто может предотвратить дуэль и тем самым уберечь Катриэля от гибели, — это Мария. Отправившись к ней в комнату, она принялась тормошить тетю, надеясь разбудить ее, привести в чувство.

Но Мария продолжала оставаться в глубоком забытьи, и тогда Камила решила, что надо спасать тетю, пока ее окончательно не довели до безумия или до смерти.

— Не понимаю, за что они меня так обидели? — произнесла Милагрос, оказавшись за дверью дома Линчей.

— Я думаю, тут постарался Августо Монтильо высказал предположение Катриэль. — Он клялся в любви Лусии, собираясь на ней жениться, и одновременно обхаживал тебя. А когда я рассказал об этом Марии, то он наверняка непожалел для тебя черной краски.

— Теперь понятно, — грустно молвила Милагрос— Спасибо тебе, Катриэль, что вступился за меня. Но очень тебя прошу: не дерись на дуэли, не рискуй жизнью. Принеси извинения Линчу, а я сейчас уйду навсегда.

Резко повернувшись, она быстро зашагала по улице.

— Подождите, мы вас проводим, — крикнула ей вслед Синтия, но Милагрос даже не обернулась.

А Катриэль уже понял, что не хочет еще раз потерять Милагрос, и, наскоро простившись с Синтией, побежал догонять свою возлюбленную.

В тот же вечер они решили, что больше никогда не расстанутся.

Браулио просиял от счастья, увидев Катриэля и Милагрос вместе. Но радость его схлынула тотчас же, как только он узнал о предстоящей Дуэли.

— Ничего, все обойдется, я уверен, — попытался успокоить его Катриэль. — Вы с Милагрос ждите меня здесь, дома, и я вернусь живым и невредимым.

Он поехал к доктору Асурдую, намереваясь взять его своим секундантом, а в это время к Милагрос нагрянула Синтия — с весьма хитроумным предложением.

— Мы обе любим Катриэля, — сказала она, — поэтому должны уберечь его от гибели. Я вижу лишь один выход: уговорить Гонсало Линча отказаться от дуэли. Но сделать это под силу только мне.

— Так почему ж вы не сделали этого до сих пор, если любите Катриэля? — спросила Милагрос.

— Я хотела прежде поговорить с вами. Пообещайте мне, что оставите Катриэля навсегда, и я сразу же поеду к Линчу.

Теперь ясно, насколько вам дорога жизнь Катриэля, — усмехнулась Милагрос. — Он нужен вам живым лишь в том случае, если откажется от меня.

— Что ж, не буду скрывать: мне нет резона сохранять его жизнь для вас.

— А не кажется ли вам, что это не в вашей власти — жить Катриэлю или умереть?

— Безусловно, дуэль есть дуэль. Там может случиться всякое. Но мы имеем возможность вообще избежать ее. Откажитесь от Катриэля! Что вы можете дать ему в своем цирке? Ему нужна другая женщина, потому что он предназначен для другой, более возвышенной жизни!

— Катриэлю видней, кто ему нужен. Что же касается дуэли, то меня она тоже пугает, но я должна уважать решения Катриэля и верить в него. Недавно я пошла на сделку с совестью ради его спасения, но это была ошибка, за которую он до сих пор расплачивается. Ведь завтрашняя дуэль — тоже следствие той моей ошибки. И я не намерена повторять ее дважды, — твердо произнесла Милагрос.

Синтия ушла ни с чем. Однако успокоиться она не могла и утром, примчавшись к месту дуэли, заявила Катриэлю:

— Твоя циркачка уехала. Вот записка от нее, можешь прочитать: «Прощай, Катриэль. Мужчины, которого я любила, больше не существует. Милагрос».

— Я не верю тебе, Синтия, — спокойно ответил он, — Милагрос не могла так поступить.

— Ты плохо ее знаешь. Она исчезла, бросила тебя. А я — с тобой! И сейчас уговорю Гонсало отказаться от дуэли. Только прежде ты должен пообещать мне, что мы прямо отсюда поедем в церковь и обвенчаемся.

Катриэль посмотрел на нее с глубоким сожалением: как он ошибался, видя в ней благородство, ум и великодушие.

Секунданты — Асурдуй и Сантьяго — пригласили соперников к барьеру.

— Стреляйте, я не боюсь смерти! — крикнул Гонсало, видя, что князь почему-то медлит. — Или вы трусите?

— Нет, дело в другом, — сказал Катриэль, сдирая с себя бороду и усы. — Прежде чем выстрелить, я хотел бы, чтоб вы узнали, с кем деретесь. Видите, я — индеец, Катриэль. Мне есть за что всадить в вас пулю, но я не стану этого Делать. Отныне вы будете жить по воле «жалкого и грязного индейца», каковым меня считаете. Думаю, это и будет для вас самым большим наказанием.

Сказав это, он отдал пистолет Асурдую и, поблагодарив того за помощь, быстро зашагал прочь.

— Проклятый индеец! Ты за это поплатишься! Я тебе отомщу! — в бессильной злобе твердил Гонсало.

Сантьяго посоветовал ему успокоиться и подумать, что рассказать домашним, а о чем умолчать, чтоб позор Гонсало не всплыл наружу.

— Предлагаю сказать, что это ты даровал жизнь князю. А об индейце вообще не следует упоминать.

Гонсало с ним согласился.

Лусия, Виктория и Камила с тревогой ждали возвращения Гонсало.

Наконец он приехал — излишне возбужденный, но без единой царапины.

Лусия бросилась на шею отцу:

— Ты убил его? Наша честь спасена?

— Твой отец He стал стрелять в князя, — поспешил сообщить Эрнесто, и у Камилы отлегло от сердца.

— Но почему, папа? — возмутилась Лусия. — Ты должен был его наказать!

— Самое большое наказание для мужчины— знать, что недруг сохранил ему жизнь, — пояснила Виктория, не подозревая, какой удар наносит по самолюбию Гонсало. — Князь не сможет оставаться в городе, когда станет известно о его позоре. А я постараюсь, чтоб об этом узнали все.

— Нет-нет, Виктория, не надо! — испугался Гонсало. — Я не хочу, чтоб мое имя трепали на каждом углу.

— Давайте лучше выпьем за то, что все хорошо кончилось, — попытался разрядить обстановку Эрнесто.

Они дружно выпили и налили еще, но тут к ним один за другим повалили гости.

Сначала прибыл Августо и Лусия пояснила, что сама вызвала его — на всякий случай, опасаясь печального исхода дуэли.

Затем пожаловала Синтия, которую уж точно никто не звал.

— Рада видеть вас живым, Гонсало! — заявила она с порога.

— Вообще-то я считал, что вы — подруга князя, — высказал свое удивление Гонсало.

— Вы говорите «князя»? — рассмеялась Синтия. — Значит, по-прежнему остаетесь в неведении, кем на самом деле является этот человек. Он обманул нас всех, чтобы достичь своей цели!

— Кто же он? — нетерпеливо спросила Виктория, и Синтия с удовольствием ответила ей:

— Катриэль, сын Асунсьон Оласабль!

— Я всегда подозревала, что он — не князь! — воскликнула Лусия. — Аристократы не ведут себя так.

— А мне теперь понятно, почему он нацелился на «Эсперансу», — сказала Виктория.

— Как жаль, что это открылось только сейчас! — вынужден был поддержать игру Гонсало.

Августо же заинтересовало совсем другое: при¬чина дуэли. Синтия охотно ему пояснила:

— Все произошло из-за циркачки Милагрос, которая посмела явиться в этот дом.

Щеки Августо залились краской.

— Клянусь, я тут ни при чем, — обратился он к Лусии.

Она ответила что здесь никто не подозревает Августо, потому что всем известно о связи Милагрос с индейцем.

— Я сделаю все, чтобы привлечь к ответу этого самозванца! — заявил Августо.

— Боюсь, что он со своей циркачкой уже сбежал из Санта-Марии, — подлила масла в огонь Синтия.

А Лусия молвила сокрушенно:

— И вы спасли ему жизнь, папа! Нашему заклятому врагу!..

— Ничего, я добуду его из-под земли! — заверил ее Августо.

Синтии больше нечего было делать в этом доме, и она поехала в редакцию, где сорвала свой гнев на Пабло:

— Вы уволены!

— За что? — изумился он.

— За князя, которого не существует в природе, за наглый обман.

— Объясните, я ничего не понимаю.

— Не надо притворяться. Ваш друг-индеец разоблачен, и отныне наша газета не опубликует ни строчки из его сочинений.

А Гонсало в тот же день получил еще один удар от Катриэля: его вызвали в суд и показали доку¬менты, представленные истцом. Гонсало понял, что ему придется распрощаться с «Эсперансой».

Не заезжая домой, он отправился к генералу и сделал следующее заявление:

— Думаю, вам известно, что моя супруга давно покровительствует сиротам и беспризорным молодым девушкам. Так вот, одну из этих девушек силой удерживает индеец Катриэль. Прошу изловить его и арестовать.

Генерал тотчас же поручил это сделать Рунесу.

Но когда гвардейцы прибыли на квартиру Катриэля, то уже не застали его там. Вместе с Милагрос он уехал в Арроцо-Секо, где они собирались сыграть свадьбу в кругу друзей — циркачей.

 

Глава 14

Марии с каждым днем становилось все хуже и хуже, и Камила больше не могла оставлять ее без помощи. О том, что творится в доме, она без утайки рассказала Мариано, которого Гонсало вызвал из «Эсперансы» для ведения судебной тяжбы.

— Если бы ты помог мне увезти тетю в монастырь, но так, чтоб об этом никто не догадался, — попросила его Камила.

Мариано предложил простой и дерзкий план, для осуществления которого, правда, требовалось участие Доминги.

Старая служанка, сама встревоженная состоянием Марии, охотно согласилась сыграть предложенную ей роль: устроила небольшой пожар на кухне, чем и отвлекла внимание всех обитателей дома.

Пока они гасили пламя, Мариано вынес на Руках Марию из спальни и в заранее подготовленной карете отвез ее в монастырь, к сестре Маргарите, которая обещала Камиле приютить несчастную сеньору Линч.

Исчезнование Марии потрясло Гонсало, встревожило Лусию.

— Как же она могла уйти, у нее же нет сил, — волновалась Лусия. — Не дай Бог, она упадет где- нибудь на улице.

— Не нагнетай страсти, — одернула ее Виктория. — Твой отец перевернет весь город, но отыщет Марию. Она не могла далеко уйти.

Говоря это, Виктория даже не скрывала своего раздражения и про себя думала: «Хороша же моя сестрица-тихоня! Выходит, она лишь притворялась, будто спит или бредит!»

Не найдя Марию вблизи дома, Гонсало прекратил поиски, не желая создавать излишний шум вокруг этой, в общем скандальной истории. Тем более сейчас, когда в доме Линией ждали важных гостей — родителей Августо.

Росаура и Энрике действительно приехали в Санта-Марию по вызову сына, однако впервые за долгую жизнь единства между ними не было. Росаура считала, что не должна благословлять сына на брак без любви, а Энрике советовал ей довериться выбору Августо.

И вот перед тем, как идти к Линчам, Августо выдержал неприятный разговор с матерью. Она наотрез отказалась встретиться с родителями не¬весты и умоляла сына не жениться на Лусии.

— Ты еще полюбишь, сынок! Другую девушку!

— Нет, мама, после Милагрос я вряд ли кого полюблю, — возразил Августо. — А Лусия меня любит, и я постараюсь быть ей хорошим мужем.

— Что ж, пусть будет так, — скрепя сердце согласилась Росаура. — Но в гости я все равно не пойду. Не смогу смотреть в глаза этой девушке, которую ты обманываешь. Надеюсь, ты меня простишь. Отец придет туда один и скажет, что я приболела.

— А кстати, где он? Почему не пришел вместе с тобой?

— Он ищет для нас комнату, — ответила Росаура, хотя знала, что Энрике поехал к Пабло Сандовалю.

Весь вечер у Линчей Августо провел как на иголках, ожидая появления отца, который непонятно почему опаздывал. Когда же стало ясно, что он не придет вовсе, Лусия очень расстроилась едва сдерживая слезы, сказала Августо:

— Значит, не только моя мама против нашего брака, но и твои родители не желают видеть меня своей невесткой.

— Нет, Лусия, это не так, — попытался успокоить ее Августо. — Я думаю, с ними случилось что-то непредвиденное.

Он не обманулся в своем предчувствии: неподалеку от дома Линчей его ожидала заплаканная Росаура.

— Сынок, умоляю, спаси отца! Его арестовали!

— Как? За что? — изумился Августо, и Росауре пришлось рассказать ему о связи Энрике с заговорщиками.

— Я попробую вызволить его из тюрьмы, — пообещал он, — но после этого ноги моей не будет в вашем доме! Вы обманули меня, предали!

— Сынок, не надо сейчас упрекать меня, — по¬просила Росаура. — Помоги отцу, а там посмотрим, как нам быть дальше.

Через два дня Августо устроил побег отцу а так же Пабло Сандовалю, на чьей квартире был задержан Энрике. А Элеонора Паркер, арестованная вместе с ними Умерла в тюрьме, не выдержав пыток.

— Все, я выполнил своей сыновний долг, — сказал родителям Августо, — но отныне наши дороги разошлись. Забудьте, что у вас есть сын, ибо мы с вами — по разные стороны баррикад…

Могла ли Маргарита помыслить, что когда — нибудь на ее руках окажется Мария Оласабль, некогда блистательная, а ныне — жалкая, беспомощная, как дитя. Очнувшись на следующий день в монастыре, она даже не могла вспомнить, как ее сюда привезли, и не понимала, где находится.

Маргарита ей все объяснила, заверив, что здесь она будет в безопасности и скоро поправится.

И действительно, Мария стала поправляться буквально на глазах: бред и галлюцинации отступили, осталась только непомерная слабость.

— Ничего, скоро и это пройдет, — успокаивала ее Маргарита.

— Да, я знаю, — соглашалась Мария. — Меня беспокоит не это недомогание, а судьба моей дочери.

— Со временем все наладится, вы увидите свою дочь.

— Нет, ей предстоит горькое разочарование…

Не в силах и дальше держать в себе эту душевную боль, Мария открылась Маргарите, рассказав и о своем несчастливом браке, и о том, что подобная участь ждет Лусию.

— Впрочем, не знаю, зачем я все это говорю, — спохватилась она. — Наверняка вам кажутся преувеличением мои материнские тревоги.

— Вы хотели сказать, что я не пойму вас, поскольку мне неведомо чувство материнства? — не удержалась от колкости Маргарита.

— Простите, я не хотела вас обидеть.

— Я тоже не хотела вас обидеть. Просто у меня была дочь! Но она умерла, едва родившись. Так Господь наказал меня за грехи, которые я до сих пор отмаливаю. А вам Он даровал дочь! Это надо ценить. Я была бы счаст¬лива тревожиться о ее судьбе, как вы, скучать по ней, если б она не умерла.

— Да, вы правы, ваше горе не идет ни в какое сравнение с моим, — сочувственно молвила Мария. — Господь был милостив ко мне, хотя я тоже взяла грех на душу: вышла замуж без любви и прожила всю жизнь рядом с жестоким, коварным человеком.

— А я, наоборот, расплачиваюсь за любовь к жестокому негодяю, который даже скрыл от меня, где находится могилка моей девочки.

В порыве откровенности Маргарита рассказала историю своей трагической любви, и Мария, сама того не ведая, произнесла фразу, ставшую поворотной в отношениях двух женщин:

— Поразительно! Такое ощущение, будто мы обе пострадали от одного и того же человека!

Потрясенная Маргарита помолчала несколько секунд, а затем вымолвила то, что уже не было смысла скрывать от Марии:

— А ведь так оно и есть. И вы, и я стали одного и того же мерзавца — Гонсало Линча.

Занятый вызволением отца, Августо несколько дней не появлялся в доме Линчей, а когда наконец пришиел туда, то был не слишком убедителен, объясняя причину своего отсутствия. Августо, а не лучше ли честно признаться, что ваши родители запретили вам со мной видеться и вы не захотели их ослушаться? — бросила вызов Лусия.

В ответ она, конечно же, надеялась услышать новые заверения в любви и увидеть готовность Августо пойти против родительской воли. Но он лишь сказал, что сам сделал выбор и родители тут ни при чем. То есть о любви не прозвучало и словечка, что больно задело Лусию.

Впервые она подумала о том, что мать, возможно, была права, не доверяя Августо. Действительно, так ли уж он ее любит? Недавно Лусия видела, как встретились после не слишком долгой разлуки Мариано и Камила, — их лица буквально светились счастьем! А вот Августо лишь улыбнулся Лусии, но глаза его при этом оставались холодными. Значит, нисколько по ней не соскучился…

— Эх, если бы рядом была мама! Лусия бы поделилась с нею своими сомнениями и наверняка получила бы какой-то мудрый совет. Но мамы нет, и больше поговорить об этом не с кем, поскольку и отец, и тетя Виктория очарованы лейтенантом и сочтут Лусию такой же сумасшедшей, как и ее мать.

Гонсало, видя, что дочь затосковала по матери, отправил гонца в «Эсперансу», но Марии там не оказалось. «Где же она может быть?» — ломал он голову и внезапно вспомнил, как в похожей ситуации Виктория попыталась укрыться в монастыре Успения Богородицы.

Гонсало решил проверить свою догадку, однако настоятельница монастыря ее не подтвердила.

— А почему это жена уважаемого человека должна скрываться от собственного мужа? — спросила его другая монахиня, в которой он с изумлением узнал Маргариту.

— Ты?.. Здесь?.. Не верю своим глазам!

— Да, я здесь, — ответила она, — чтобы молить Господа о прощении. А вот ты, похоже, не раскаиваешься в прошлых грехах и продолжаешь творить зло.

— Нет, Маргарита, я глубоко раскаялся, и, наверное, Бог простил меня, если дал мне возможность встретиться с тобой и попросить прощения за то горе, которое я тебе причинил. Прости меня, умоляю!

— Я рада бы тебя простить, — ответила Маргарита, — но, к сожалению, не верю ни одному твоему слову. Ты ищешь жену? Так вот, могу тебя заверить, что ее здесь нет. Уходи, пожалуйста, и больше никогда не напоминай мне о себе!

Гонсало вернулся из монастыря несолоно хлебавши, а дома его уже ждало письмо от Марии, в котором она сообщала, что уходит навсегда и просит ее не разыскивать.

— Ты этим огорчен? — с обидой в голосе спросила его Виктория. — А я думала, наоборот, обрадуешься, что у нас теперь развязаны руки. Мария сама устранилась от борьбы, а наш долг— создать нормальную семью и заботиться о дочерях. Не сомневаюсь, что Лусия нас поймет. С Камилой же все обстоит сложнее, но со временем я и ее уговорю, что так будет лучше всем, в том числе и Марии.

Она умела успокаивать Гонсало! В тот же вечер он собрал остатки семьи за столом и с легким сердцем объявил, что отныне о Марии можно не покоиться: она здорова и счастлива в своем единении.

— Но где она? Я могу к ней поехать? — взволнованно спросила Лусия.

— Увы, она не хочет никого из нас видеть и даже адреса не оставила, — развел руками Гонсало.

— Нет, не могу поверить, что мама нас бросила! — расплакалась Лусия! — Просто она ушла, потому что мы ее очень обидели.

Камила увела ее в спальню и намекнула, что догадывается, где может быть Мария.

— Я просто уверена, что скоро она подаст тебе знак и вы увидитесь! — говорила Камила, но Лусия лишь безутешно рыдала:

— Бедная моя мамочка! Прости меня, прости!..

Мариано Хименес оказался перед сложным нравственным выбором: Гонсало попросил его выкрасть письма Асунсьон, находящиеся в суде, а взамен пообещал всячески содействовать браку адвоката и Камилы.

— Я имею влияние на Викторию, — говорил Гонсало, — и сумею убедить ее в том, что вы— достойнейшая партия для Камилы. А если вам еще и удастся приумножить состояние нашей семьи…

— Значит, вы все же считаете, что «Эсперанса» по закону принадлежит не вам, но хотели бы получить ее в собственность? — уточнил Мариано.

— Видите ли, это вопрос спорный, кто на нее имел больше прав — мой тесть или его сестра. Но адвокат истца делает упор на эти письма, где указываются суммы перечисляемых Асунсьон денег. И судья, вполне вероятно, может решить дело в пользу ее наследника.

— Но как же я смогу изъять эти письма? Как вы это себе представляете? — недоумевал Мариано.

— Возьмете папку с документами на ознакомление, а вернете ее уже без тех писем.

— И меня сразу же обвинят в краже!

— Нет, вас только заподозрят, но доказать ничего не смогут, — возразил Гонсало. — У них ведь не будет свидетелей.

Мариано совершенно отчетливо понял, что никогда не сможет пойти на такое преступление, но решил усыпить бдительность Линча, чтобы тот не нашел для этой цели другого, более сговорчивого адвоката.

— Хорошо, я попытаюсь сделать все возможное, — пообещал он.

А спустя несколько дней состоялся суд, вынесший приговор в пользу Катриэля.

Разгневанный Гонсало прямо в зале суда заявил Мариано, что тот уволен и никогда не получит в жены Камилы.

Сантьяго же, узнав о случившемся, пришел к Гонсало и высказал недовольство его поступком.

Мариано не сделал ничего предосудительного, — защищал Эрнесто своего воспитанника. — Наоборот, он отстаивал закон и справедливость, а потому заслуживает всяческого уважения. За что же его разлучать с Камилой? Зачем ломать жизнь двум любящим молодым людям? Гонсало, взбешенный потерей «Эсперансы», выплеснул весь свой гнев на старого друга, грубо ему на дверь.

— Я уйду, — с достоинством ответил Эрнесто, — но прежде мне хотелось бы узнать: ты из¬гоняешь меня за то, что Мариано не совершил подлость, или за то, что я влюблен в Викторию?

Камила, слышавшая, как Гонсало обошелся с человеком, который заменил Мариано отца, не сдержалась и прямо заявила матери, что не может больше оставаться в этом доме, где правят ложь и насилие.

Виктория посоветовала ей выбирать выражения, но Камила уже не могла остановиться:

— Я не могу найти более мягкого определения тому, что вы сделали с тетей — травили ее, чуть было не свели в могилу. А как вы поступили с Асунсьон, с Катриэлем? Обманом отобрали у них имение! И теперь, когда Мариано помог восстановить справедливость, вы ополчились на него и его отца!

— Камила, прекрати! Я не позволю тебе говорить со мнойв таком тоне!

— Нет, мама, это я не позволю вам дурно говорить о Мариано и сеньоре Эрнесто!

— Ты зарвалась, девочка, — заключила Виктория — Отныне будешь сидеть дома, под моим присмотром, и я клянусь, что ты больше никогда не увидишь этого наглого адвокатишки!

— Если вы станете меня удерживать, то я убегу с Мариано и без вашего благословения! — в свою очередь пригрозила Камила.

Позже, проходя мимо кабинета Гонсало, она услышала, как он говорил Виктории:

— Не беспокойся: никуда она не убежит. Я найму надежных людей, и они отправят Марианоано туда, откуда никто еще не возвращался. То же самое сделают и с Катриэлем. А мы вновь получим «Эсперансу» — как его единственные родственники.

— «Боже мой! — ужаснулась Камила. — Он замышляет два убийства, а мама его спокойно слушает!..»

На следующий день она тайком встретилась с Мариано и попросила его хотя бы на время уехать из города.

— Я уеду только вместе с тобой! — ответил он. — Мы обвенчаемся, сеньор Эрнесто нас благословит…

— Нет, не говори ему ничего! За ним могут следить, чтоб выйти на тебя. Поезжай один, а я приеду к тебе, когда тетя полностью встанет на ноги. Пищи мне письма в монастырь Успения.

В последующие дни Виктория ужесточила надзор за дочерью, но тут выяснилось, что исчез Мариано, и Гонсало посоветовал свояченице снять запрет, чтоб разрядить атмосферу в семье.

Камила же, как только ей разрешили выходить из дома, поспешила в монастырь, к Марии:

— Тетя, это ужасно! Они вдвоем — моя мать и ваш муж! Они собираются уничтожить Катриэля, Мариано. Я не уверена, что и вы в безопасности. Ведь мама поила вас каким-то зельем, от которого вы едва не умерли. Она мстит вам, тетя!

— Нет, девочка моя, Виктория не способна творить зло, — попыталась успокоить ее Мария. — Просто она, к несчастью, влюбилась в Гонсало, он действительно способен на все. Я боюсь за Лусию! Мне надо увести ее оттуда любой ценой!

— Вам нелья там появляться, — твердо молвила Камила. — Вы помните мою маму доброй, благородной девушкой, а она с тех пор сильно изменилась. Лучше я поговорю с Лусией. Она тоскует без вас и будет счастлива с вами встретиться. Вдвоем вы и решите, как ей быть.

Мария вышла проводить племянницу до ворот монастыря, и тут они столкнулись с … Эрнесто Сантьяго.

— Что вам здесь нужно? Вы меня выслеживаете? Вас послал Гонсало? — подступила к нему с вопросами Мария.

— Нет, я не знал, что увижу вас здесь, — смутился Сантьяго. — Я пошел вслед за Камилой, полагая, что она обязательно где-нибудь встретиться с Мариано. Он исчез, и я ищу его.

— Если это правда, то прошу вас не говорить никому, что вы меня здесь видели, — сказала Мария. — Особенно Гонсало и Виктории.

— Можете на меня положиться, — пообещал Сантьяго. — Я вас не выдам. А вот тайну Гонсало мне больше незачем хранить, и я вам ее открою, раз уж мы тут встретились. Камила, оставь нас ненадолго с сеньорой Марией.

Камила отошла в сторону, а он продолжил:

— Речь идет о вашей дочери. Гонсало известно, что Лусия — не его дочь, а Энрике Муньиса.

— Вы в своем уме, Эрнесто? — возмущенно одернула его Мария.

— Простите, я понимаю, вам неприятно это слышать, но Гонсало такой человек, что теперь, когда вы расстались, он может выгнать Лусию из дома, лишить ее наследства и обще… Подумайте, как обезопасить свою дочь.

— Гонсало действительно жесток и непредсказуем, — согласилась Мария, — но откуда у вас такая уверенность, что Лусия — не его дочь? Вы можете объяснить подробнее?

— Да. Гонсало застал вас и Муньиса в пикантной ситуации на конюшне. В день помолвки Виктории. Он едва сдержался, чтобы не убить вас обоих, и тогда же примчался ко мне. Грозился отомстить вам, но потом поутих. В то время он любил вас, Мария.

— Но почему ж вы сказали мне об этом лишь сейчас, через двадцать лет?!

— Потому что Гонсало полюбил Лусию. Я думал, у вас наладились отношения…

— Теперь вы знаете, что это не так. И вообще все было не так.

Она хотела пояснить, кого видел тогда на конюшне Гонсало, но, вспомнив, что Эрнесто влюблен в Викторию, не стала этого делать.

Сантьяго ушел, попросив Камилу передать Мариано, что ждет его, любит и всегда готов ему помочь.

Мария же, потрясенная услышанным, едва держалась на ногах, и Камила помогла ей добраться до кельи сестры Маргариты.

Та посоветовала Марии не таиться, облегчить душу, тем более что здесь — ее самые верные, надежные друзья.

И Мария, обняв племянницу, сказала:

— Много лет назад, ясной ночью, твои родители предавались любви, а Гонсало увидел и решил, что это не Виктория, а я. То была единственная ночь, когда твоя мама и Энрике оказались вместе…

— Энрике? Вы сказали «Энрике»? — встрепенулась Камила. — Человек, о котором вы говорили мне, что он был вашей единственной любовью?

— Да, твой отец — Энрике Муньис, с которым мы любили друг друга так, что готовы были убежать на край света, но нам не удалось этого сделать.

— А как же моя мама? При чем тут она? — спросила Камила, и Мария рассказала ей всю правду.

Маргарита же почти не слышала ее, думая совсем о другом: почему Гонсало так любит Лусию, если уверен, что это не его дочь?

Смутная догадка закралась в душу Маргариты, и она спросила у Марии, когда именно родилась Лусия. Оказалось на следующий день после рождения и смерти другой девочки — дочери Маргариты.

Женщины подумали об одном и том же, но не решились произнести этого вслух.

— Да, все выглядит действительно странно, — молвила после некоторой паузы Мария. — Почему Гонсало ни разу не упрекнул меня за все эти годы? Ведь он такой гордый и мстительный! А может?.. Может? он уже отомстил за мое мнимое предательство, и мне только надо понять,

в чем заключалась его месть?

— Я знаю, что надо сделать! — вдруг осенило Маргариту. — Мы должны отыскать Бенито Рамиреса — тень Гонсало. Ему наверняка известно все.

— Да, мы сначала найдем этого негодяя, а потом — моего отца! — подытожила Камила, добавив менее решительно: —Если он, конечно, жив.

— Энрике жив, — успокоила ее Мария. — Виктория от меня это скрыла, но проговорилась Доминге. А та рассказала мне.

— Значит, я обязательно с ним встречусь! — уверенно заявила Камила.

 

Глава 15

Цирк «Олимпико» готовился к празднику, каких здесь не бывало уже давно. Шатер искрился гирляндами, повсюду стояли корзины с цветами, а с наступлением темноты предполагалось устроить сказочный фейерверк.

Вот только со священником вышла заминка. Во-первых, не всякий священник захочет венчать новобрачных в цирке, а во-вторых, жених-то — индеец!

— Но он же носит крест, — напомнила всем Хуана. — И значит — христианин!

— Я никогда не считал себя христианином, — пояснил Катриэль. — А крест ношу как память о моей матери. Но в нем кроется еще какая-то загадка, которую я пока не смог разгадать.

— Ты думаешь, такого объяснения будет достаточно для священника? — спросил Хуансито, обеспокоенный тем, что венчание может не состояться.

— Я поговорю с ним, и, надеюсь, он меня поймет.

— Не надо ничего усложнять! — высказала свое мнение Милагрос. — Пригласим судью, чтобы соблюсти формальность. А в остальном — пусть нас венчает сама Любовь!

Однако Каньете все же удалось найти священника, который с удовольствием обвенчал такую красивую пару.

Затем на новобрачных посыпались подарки и здравицы. Зазвучала музыка. Хуана украдкой всплакнула, но ее вовремя одернул Каньете, пригласив на танец.

С наступлением темноты зажглись огни фейерверка.

Милагрос и Катриэль уединились, чтобы помечтать о том, как счастливо они будут жить в «Эсперансе» — растить хлеб, воспитывать детей …

Катриэль еще не знал о решении суда, но был уверен, что непременно получит «Эсперансу» в свое владение.

Доктор Асурдуй ехал на свадьбу Катриэля с радостным сообщением6 они выиграли суд у Линча!

До Арройо-Секо оставалось ехать не более двух часов, но адвокат все же решил перекусиь в придорожной таверне и дать небольшую передышку лошадям.

Вскоре туда же вошли трое мужчин, сразу привлекшие внимание Асурдуя. Поначалу он не смог сказать, что именно его насторожило в их внешности или поведении. Но затем, приглядевшись внимательнее, понял: военная выправка! Да, мужчины были в штатской одежде, но вели себя как некое воинское подразделение, и среди них был явный командир, к которому двое других обращались строго-подчинительно, едва ли не становясь перед ним на вытяжку. Речь их была по-военному четкой и звучной, хотя они и старались говорить тихо.

Сомнений больше не оставалось: это — переодетые жандармы и, вполне вероятно, они преследуют его, Асурдуя. На всякий случай он сунул руку в карман, где лежал заряженный пистолет, и стал прислушиваться к их разговору.

Они же говорили о том, как бесшумно схватить Катриэля, чтоб циркачи ничего не заметили и не вступились за него.

Асурдуй рассчитался с хозяйкой таверны и поспешил в дорогу — ему надо было во что бы то ни стало опередить жандармов.

Однако тут случилось непредвиденное: в экипаже сломалась ось, колесо отвалилось. Арройо-Секо было уже совсем близко, и Асурдуй пошел туда пешком, не дожидаясь когда кучер починит экипаж.

Еще издали он увидел огни фейерверка — значит свадьба в самом разгаре. В тот же миг за его спиной послышался стук копыт — это приближались жандармы.

Понимая, что ему не удастся предупредить Катрэля, Асурдуй сам вышел им навстречу и сделал два точных выстрела. А затем, уже смертельно раненый, выстрелил в командира — Фунеса.

Спустя час бездыханные тела всех четверых обнаружили Энрике, Росаура и Пабло, тайком пробравшиеся из Санта-Марии в Арройо-Секо.

Под покровом ночи они похоронили своего друга и соратника, помянув его в скорбном узком кругу.

А утром Пабло нашел среди бумаг погибшего постановление суда о том, что законным владельцем «Эсперансы» является Катриэль.

Энрике отправился в цирк, чтобы сообщить две новости — печальную и радостную, но счастливые молодожены уже уехали в «Эсперансу», так и не узнав, от какой опасности уберег их доктор Асурдуй, заплатив за это собственной жизнью.

Понимая, что Бенито можно спровоцировать на откровенность только хитростью, Маргарита предложила довольно рискованный план, согласно которому важна роль отводилась Камиле. Девушка должна была пойти в излюбленную таверну Бенито, подсесть к нему и якобы случайно проговориться, что ей известно, где скрывается Мария Линч-Оласабль. Бенито наверняка захочет услужить своему господину и — клюнет на приманку.

Со все более нарастающей тревогой обе женщины ждали возвращения Камилы из таверны, и наконец она появилась — вместе с Бенито.

Увидев, что его и самом деле не обманули, он сразу же строго заговорил с Марией:

— Сеньора, я должен отвести вас домой. У меня есть указание вашего мужа.

— Это невозможно, — вступила Маргарита, прикрывая лицо платком. — Сеньора Линч тяжело больна и не в силах передвигаться. Возможно, ей осталось жить всего несколько часов.

В подтверждение этих слов Маргариты Мария слабым голосом вымолвила: «Скажите Гонсало… Я не хочу его видеть» и лишилась чувств.

Беното подхватил падающую Марию, уложил на кровать.

— Дайте мне какой-нибудь плащ или одеяло, — бросил он Маргарите. — Я заверну ее и унесу домой.

— Нет. Она доверилась нам, и мы за нее в ответе, — уперлась Маргарита.

— Тогда я уведомлю сеньора Линча, — пригрозил Бенито, и Мария, на мгновение очнувшись, взмолилась:

— Не делайте этого, прошу вас. Гонсало будет счастлив отравить мои последние дни.

Затем глаза ее закрылись, она опять впала в забытье. Маргарита сказала, что позовет врача, а за умирающей попросила присмотреть Бенито.

— Нет, я все же унесу тебя домой, живую или мертвую! — злорадно произнес он, пытаясь завернуть Марию в простыню. — Полагаю, Гонсало будет даже приятней увидеть тебя мертвой.

Мария вновь очнулась:

— Нет, не трогайте меня! Я хочу умереть в мире…

Бенито рассмеялся:

— И это вы называете «в мире»? Умереть на руках человека, которого всю жизнь презирали, смотрели на него, как на гадкого червя? Нет, я не упущу возможности отомстить вам за высокомерие!

— Для меня уже не имеет значения ваша месть, — промолвила, словно в бреду, Мария. — Слава Богу, я сумела дать моей дочери семью и отца … Гонсало так и не узнал, что Лусия — не его дочь…

Услышав это, Бенито стал хохотать:

— И вы думаете, дон Линч этого не знал? Полагаете, что обманули его? А не хотите ли услышать на смертном одре, что вы лелеяли и баловали вовсе не свою дочь?! Я сам подменил девочек, подсунув вам внебрачную дочь Гонсало!

— Вы лжете! — воскликнула Мария внезапно окрепшим голосом.

— Ага, проняло? — продолжал тешиться Бенито. — Нет, я говорю правду. Могу даже напомнить, как все было: Доминга ушла за врачом, но ее тюкнули по голове, а роды принимала повитуха Рамона. Я в это время держал наготове дочь проститутки, любовницы вашего супруга. А потом передал ее Рамоне и взамен взял вашу, только что родившуюся девочку.

— Что ты с нею сделал, убийца? — закричала Мария, которой больше не было нужды притвориться. — Где моя девочка?

— Этого я не знаю, но, даже если б знал, не сказал бы. Никогда не прощу вам этого фарса! Вы меня обманули, я открыл тайну. Только вы не учли, что с этой тайной нельзя оставаться в живых!

Он занес над Марией нож, но тут в комнату вбежала Маргарита. Сбросив с головы платок, она открыто встала перед Бенито:

— Ты не узнаешь меня, мерзавец? Я — Маргарита, мать той самой девочки, которую вы с Гонсало у меня украли. Может, меня ты тоже захочешь убить?

Ошеломленный Бенито на мгновение оцепенел, а потом произнес тихо, но страшно:

— Да, придется убрать вас двоих. Вы сами не оставили мне другого выхода.

И тут он услышал пронзительный крик Камилы: «Дядя Гонсало! Скорее! Сюда! Он хочет убить тетю!»

— Вам повезло, — процедил сквозь зубы Бенито и выпрыгнул в окно.

Мария и Маргарита плакали.

Камиле нечем было их утешить, и она ушла, сказав, что завтра приведет сюда Лусию.

Долгое отсутствие Камилы окончательно вывело из равновесия Викторию, полагавшую, что дочь сбежала с Мариано. И, когда Камила наконец пришла домой, мать вынесла ей суровый приговор:

— Я завтра же отдам тебя в монастырь, чтоб ты не путалась с этим адвокатишкой!

— Предпочту любое место этому дому! — ответила Камила и ушла на конюшню.

А там ее уже поджидал Мариано, не вынесший разлуки и пришедший повидать любимую.

Они припали друг к другу, и Мариано сказал, что больше не уйдет отсюда один, без Камилы.

— Да, теперь нам ничто не помешает быть вместе! — ответила она. — Завтра я отведу Лусию в монастырь, попрощаюсь с тетей, и мы с тобой обвенчаемся. А потом — найдем моего отца!

Однако на следующий день Виктория строго-настрого запретила дочери выходить из дома, и Лусия отправилась на свидание с матерью одна.

Разумеется, она не знала, что ее с волнением ждут сразу две матери!

Мария и Маргарита долго думали, открыть ей правду сейчас или немного погодя. В конце концов победила точка зрения Маргариты, сказавшей:

— Лусии сейчас и так трудно. Она горько разочаровалась в отце, которого любила, и только-только начал понимать тебя. Вам надо еще как следует сблизиться. А я буду счастлива уже тем, что увижу ее. Когда мы найдем твою дочь, ты меня поймешь.

— Только бы она была жива! — не удержалась от возгласа Мария.

— Сердце подсказывает мне, что это так и есть, — ответила Маргарита. — Ты вырастила мою дочь, а я не пожалею сил, чтобы найти твою.

Лусия, пришла в монастырь, со слезами бросилась к Марии:

— Мамочка, прости меня! Я так мучила тебя, обижала … Лишь теперь мне стало ясно, что ты во многом была права. И еще я понял, насколько люблю тебя!..

Они сидели обнявшись и впервые в жизни говорили как подруги. Лусия упрашивала мать вернуться домой, обещала всячески оберегать ее. Но Мария ответила, что должна уехать в длительное путешествие:

— Не могу тебе сейчас сказать, куда еду и зачем, но ты знай, что я люблю тебя и постараюсь возвратиться как можно скорее.

Затем она представила Лусии Маргариту:

— Доверяй ей во всем, как если бы она была твоей матерью. И запомни, что у нее ты всегда найдешь поддержку и защиту.

Маргарита трепетно обняла свою дочь, и ей стоило больших усилий сдержать подступившие слезы.

Тем временем Виктория оставила дочь под присмотром Гонсало и тоже направилась в монастырь Успения Богородицы — устраивать туда Камилу.

Для Мариано это стало своеобразным сигналом: он понял, что больше нельзя медлить ни секунды, а потому, тайком пробравшись на кухню, уговорил Домингу предупредить Камилу и отвлечь внимание Гонсало.

Старая служанка согласилась взять на душу и этот невинный грех.

Но, оказавшись наконец в объятиях Мариано, Камила сказала, что не может уехать, не повидав тетю и не простившись с ней.

Так они все сошлись в стенах монастыря — Мария, Виктория и их дочери.

Лусия еще не успела уйти, когда к Марии прибыли Камила и Мариано.

— Тетя, благословите нас, — попросила Камила.

Мария пожелала им счастья, Лусия поцеловала кузину, пообещав сохранить их побег в тайне.

Затем все, в том числе и Маргарита, вышли во двор — проводить влюбленных беглецов.

И тут столкнулись с Викторией, которая только что поговорила с настоятельницей и уже собиралась и уже собирались идти домой.

Нетрудно представить, какой гнев охватил ее при виде этой компании

— Камила рядом с ненавистным Мариано, да еще и наперсница Мария, и предательница Лусия!..

Словно разъяренная пантера, бросилась Виктория к дочери и, ухватив ее за руку, потащила Камилу обратно в монастырь. Но Мария преградила ей дорогу:

— Отпусти ее! Камила имеет право быть счастливой!

Виктория, не помня себя, закричала на сестру:

— Уйди, змея, воровка! Ты поломала мне жизнь, украла у меня все — родителей, дом, любимого человека, — а теперь добралась и до моей дочери! Ненавижу тебя, ненавижу!

— Наконец-то ты заговорила искренне, — с горечью произнесла Мария. — Я долго не хотела верить в то, что ты пытаешься меня извести. Думала, это все происки Гонсало. Но, видимо, жизнь тебя так ожесточила, что я больше не узнаю в этой злобной женщине мою сестру.

— Да, я переродилась, — подтвердила Виктория. — И в этом — твоя вина!

— Что ж, прости меня, если сможешь, — ответила Мария. — А насчет мести — ты можешь быть довольна: я должна признать, что живу в аду. Может, тебе хоть теперь станет немного легче…

Увлеченная открытой схваткой с сестрой, Виктория отпустила руку дочери, и Камила. Бросив на мать прощальный взгляд, полный горечи и любви, тихо удалилась с Мариано.

Лусия же, с ужасом наблюдая за матерью и теткой, сжала руку Маргариты и попросила:

— Умоляю вас, не отпускайте маму одну! Удержите ее здесь или поезжайте вместе с ней! Я за нее боюсь.

— Хорошо, доченька, хорошо, — ответила Маргарита. — Я не оставлю Марию, не волнуйся.

На следующий день она вместе с Марией собралась в дорогу. Но прежде чем отправиться на поиски повитухи Рамоны, Мария тайком встретилась с Домингой и рассказала ей о подмене детей.

— Простите меня, госпожа, — заплакала та. — Не уберегла я вашу малютку!

— Не надо плакать, Доминга, — сказала ей М ария. — Даст Бог, я найду ее. А ты береги Лусию. Только тебе могу ее доверить!

Весть о гибели Фунеса всколыхнула в Августо новый приступ ненависти к индейцу — более удачливому сопернику, которого выбрала Милагрос.

— Разрешите мне самому отправиться на поиски этого бандита и отомстить за гибель друга, — сказал он генералу, и тот одобрил рвение лейтенанта.

На сей раз Августо с чистым сердцем мог сказать Лусии правду — что отправляется на задание, а потому просит не волноваться, если его долго не будет.

Гонсало же вновь завел речь о предстоящей свадьбе, надеясь ее ускорить, и напомнил, что хотел бы познакомиться с родителями жениха.

— К сожалению, это теперь невозможно, — ответил Августо. — Потому что мой отец … умер. А мать … После смерти отца она слегла …

Гонсало посочувствовал будущему зятю, и на том они расстались.

Августо было известно о решении, суда, поэтому он сразу же направился в «Эсперансу», не сомневаясь, что найдет своего соперника именно там.

Катриэль и Милагрос действительно жили в «Эсперансе», наслаждаясь своим счастьем. Вместе с ними был и Хуансито, и, конечно же, верный Браулио.

Милагрос, никогда не имевшая собственного дома, никак не могла привыкнуть к тому, что теперь она здесь — хозяйка. А Хуансито и вовсе казалось, будто он попал в сказочную страну, где рядом с людьми вольготно живут лошади, коровы и маленькие пушистые жеребята.

Катриэль пригласил к себе своих друзей — индейцев, представил им жену и сказал, что они с Милагрос мечтают сделать эту землю цветущей для всех — независимо от расовой принадлежности.

С утра до вечера он работал не покладая рук, и рядом с ним все время находился Хуансито, стараясь перенять навыки земледельца. Катриэль очень привязался к мальчику и однажды отдал ему таинственный крест:

— Храни его как самое дорогое из моих воспоминаний, потому что и мое прошлое принадлежит тебе, сынок.

Милагрос очень растрогалась, услышав эти слова.

— Я благодарна тебе за то, что ты так любишь Хуансито, — сказала она, целуя Катриэля, — но моя мечта: иметь еще несколько ребятишек, похожих на тебя.

— Пусть мальчики будут похожи на меня, — согласился он, — а девочки — непременно на тебя!

Так они миловались в своем благодатном имении до той поры, пока солдаты, направляемые лейтенантом Монтильо, не напали на них у реки, во время рыбной ловли.

Августо отдал приказ: стрелять по индейцу, но Милагрос внезапно бросилась под пули, стремясь заслонить собою мужа.

Плот, на котором находились Милагрос и Катриэль, перевернулся, а их бездыханные тела тотчас же ушли под воду.

— Идиоты! — в бессильной злобе закричал Августо на своих подчиненных. — Вы убили ее!..

Затем он, боясь разрыдаться прямо на глазах у солдат, побежал в рощу и там, зарывшись лицом в траву, дал волю слезам. Губы его при этом почти беззвучно шевелились, беспрестанно повторяя одно и тоже: «Нет, это я убил ее! Я убил!..»

 

Глава 16

Анибал, тоже считающий себя повинным в смерти Милагрос, одиноко брел по бескрайней долине, стараясь держаться поближе к реке, чтобы не сбиться с пути и до захода солнца выйти к нужной деревне.

Если бы кто-нибудь из его прежних знакомых случайно встретился с ним на дороге, то мог бы и не узнать в этом понуром страннике некогда буйного Анибала: черная монашеская тога, смиренный взгляд.

Раскаявшийся грешник ныне обрел пристанище в монастыре и теперь, в качестве послушания, должен был идти от селения к селению, неся Слово Божье. За плечами у него висел темный, сурового полотна мешок с образками. Анибал раздавал их местным крестьянам, иногда получая в благодарность ломоть хлеба, кружку молока и место для ночлега.

Солнце близилось к закату. Анибал, отмахавший за долгий день немалое расстояние, присел на берегу, окунул в воду усталые ноги.

И тут его взору открылось то, что он поначалу принял за божественное видение: Милагрос! Она лежала на прибрежных камнях — живая! Только стонала от боли, и тело ее было покрыто кровоточащими ранами.

Анибал стал творить покаянную молитву, полагая, что Господь испытывает его этим видением. Но Милагрос вновь застонала, и он не удержался от того, чтобы приблизиться к ней, дотронуться до нее.

Когда же его пальцы явственно ощутили живую плоть, Анибал вскрикнул:

— Господи, благодарю тебя! Ты простил меня и сотворил это чудо!

Затем он перевязал раны Милагрос и понес ее на руках в селение.

Родители Августо тяжело переживали разрыв с сыном, и Энрике в конце концов не выдержал — отправился в Санта-Марию, несмотря на риск быть узнанным и схваченным жандармами.

Но идти в казарму он все же не решился, а пошел прямо к Линчам, надеясь там встретиться с Августо, а заодно и выполнить наконец свое обещание — представиться родителям невесты.

Гонсало же остолбенел, услышав, что перед ним — Энрике Муньис, давний любовник Марии, враг, который к тому же оказался еще и отцом Августо.

— Значит, вы не умерли, как я думал? — произнес он после некоторой паузы. — Вы живы и потеряли стыд настолько, что посмели переступить порог моего дома?

— Я пришел сюда только ради наших детей, — спокойно пояснил Энрике, но Гонсало разозлился пуще прежнего:

— Наших? Что вы имеете ввиду? Может, не исключаете возможности, что Лусия — ваша дочь, поскольку вы в свое время спали с Марией?

— Это неправда, и я не позволю вам оскорблять достойнейшую из женщин! — тоже разгневался Энрике.

— В этом нет нужды! Я сам способен постоять за честь собственной жены! — отрезал Гонсало, добавив: — Так же, впрочем, как и за честь собственной дочери. Ваш сын никогда не получит ее руки! Можете ему это передать. И покиньте, пожалуйста, этот дом. Нам больше не о чем разговаривать.

Выйдя на улицу, Энрике какое-то время постоял в растерянности, но неожиданно его окликнул Августо:

— Что вы здесь делаете?

Энрике рассказал о том, что случилось накануне и много лет назад, когда он был влюблен в Марию Оласабль.

— Почему вы скрывали это до сих пор? — спросил Августо.

— Росаура знает о моем прошлом, а тебе мы не говорили, потому что это не должно было помешать вашим отношениям с Лусией. К сожалению, сеньор Линч на сей счет иного мнения. И выходит, что я разрушил твои надеждына счастье.

Прости меня, сынок, если сможешь. Но самое главное — не отдаляйся от матери. Она очень переживает из-за нашего разрыва…

— Я написал ей письмо, — сказал Августо. — А насчет женитьбы на Лусии — не волнуйтесь. Я сам решил от нее отказаться, для чего и шел сюда. Но теперь в этом нет необходимости: сеньор Линч избавил меня от неприятного объяснения. Так что поезжайте спокойно домой, берегите маму. Я очень перед вами виноват, но надеюсь, когда-нибудь вы меня поймете и простите.

Он сдержанно, по-мужски, обнял отца и не оглядываясь пошел прочь.

А наутро Энрике из газет узнал, что его сын пытался застрелиться, но лишь ранил себя и сейчас находится в госпитале. Забыв о собственной безопасности, он помчался к раненому, однако и сослуживцам Августо не пришло в голову заподозрить в Энрике заговорщика.

Его проводили в палату, и он увидел сына с забинтованной головой и повязкой на глазах.

— Объясни, почему ты это сделал?! Я никому не скажу, даже твоей матери!

Августо не без усилия повернулся на голос отца.

— Это наказание за мою жестокость, за преступление, — сказал он. — Я убил Милагрос и твоего друга индейца. А теперь — хочу умереть.

Во время завтрака Гонсало завел непростой разговор с дочерью — в присутствии Виктории.

— За последние месяцы на мою долю выпало немало испытаний, но вы обе всегда были рядом со мной, за что я вам бесконечно благодарен.

Теперь мы должны еще более сблизиться и жить единой семьей. Тете, Лусия, сейчас особенно трудно, однако Виктория, на мой взгляд, вполне могла бы стать для тебя матерью, в которой ты нуждаешься.

— У меня есть мама! — вспыхнула Лусия. — Мне кажется неуместным говорить о какой-то замене.

— Ну, не горячись, давай поговорим спокойно, — более мягко молвил Гонсало, не ожидавший от дочери такой бурной реакции. — Я имел в виду лишь то, что тебе сейчас будет необходима поддержка если не матери, то женщины опытной, мудрой и любящей тебя.

— О чем вы, папа? — встревожилась Лусия, интуитивно предчувствуя беду. — Что-то случилось?

— Да, — не стал испытывать ее терпение Гонсало. — Должен тебя огорчить, но свадьбы с Августо не будет!

— Он бросил меня?!

— Нет, я сам отказал ему, узнав, что его отец — мой давнейший враг.

— Я не хочу этому верить! — воскликнула Лусия. — Мне все равно, кто отец Августо! Папа, если вы хоть немного любите меня, то не должны мешать моему счастью!

Гонсало, однако, был непреклонен в своем решении. Лусия зарыдала в голос, а Виктория попросила рассказать подробнее об этом «давнишнем враге». Но ответа на свой вопрос не получила.

А тут как раз вернулась с рынка молодая кухарка Луизела и брякнула:

— Лейтенант, жених сеньориты Лусии, застрелился!

Гонсало и Виктория оторопели, а Лусия гневно бросила отцу:

— Вот что вы наделали, папа!

Луизела тем временем объяснила, что Августо, в общем-то, жив, только тяжело ранен.

Лусия, не сказав никому ни слова, помчалась в казармы — искать своего возлюбленного.

В госпитале ей сообщили, что лейтенант потерял зрение и навсегда останется инвалидом, но это не могло остановить Лусию.

— Я люблю тебя и буду рядом с тобой всю жизнь! — заявила она Августо. — Мне стыдно за своего отца, который довел тебя до такого отчаяния.

Августо вынужден был объяснить, что это покушение никак не связано с Гонсало, и даже с ней — Лусией.

— Я очень виноват перед тобой, — признался он, — потому что никогда не был в тебя влюблен. Сеньора Мария это знала и неспроста противилась нашему браку…

— Теперь это не имеет значения! — прервала его Лусия. — Ты жив, я люблю тебя, и все худшее у нас позади.

— Ты не поняла меня, — вновь принялся объяснять Августо. — Я покушался на свою жизнь не из-за того, что не мог больше обманывать тебя, а потому, что совершил куда более тяжкое преступление. На мне — кровь невинного индейца и Милагрос, которую я действительно любил. Но теперь ее нет в живых…Я убил ее…

— Не надо так казнить себя, — сквозь слезы произнесла Лусия, продолжая успокаивать его. — Все это — в прошлом. Я помогу тебе начать жизнь заново. Уедем с тобой куда-нибудь…

— Нет, я не вправе принять от тебя такую жертву, — твердо ответил Августо. — Прости меня и — прощай. Завтра отец увезет меня в Арройо-Секо. Не знаю, смогу ли я жить с таким грузом вины, но ты, пожалуйста, не держи на меня зла…

Вернувшись домой, Лусия горько плакала, говоря Доминге:

— Я больше не могу оставаться в этом доме! Но не знаю, куда идти. Если бы мама была в городе!..

— Мы дождемся ее здесь, — гладя Лусию по волосам, отвечала Доминга. — Наберись терпения и жди!

Свои поиски Мария и Маргарита начали с известной в городе акушерки, которая некогда была подругой Рамоны. Однако эта женщина не видела Рамону много лет и ничего о ней не знала. Но, сочувствуя несчастным матерям, направила их в деревню, где когда-то жили родственники Рамоны.

Простая крестьянская семья встретила заезжих сеньор приветливо, только открывать тайну Рамоны не стала, и они, опечаленные, растерянные, ушли ни с чем.

— Видимо, нам ничего не остается, как вернуться обратно. К нашей Лусии, — грустно молвила Мария.

Но тут их догнала племянница Рамоны, молодая девушка, которую до глубины души тронуло горе Марии.

— Пойдемте, я отведу вас к одному старику. Думаю, он вам поможет, — сказала она.

После долгих уговоров и клятв сохранить все в тайне, чтобы не навредить Рамоне, женщины наконец получили ее адрес.

Маргарита, хорошо знавшая Рамону прежде, сразу же обрадовала Марию: «Это она!»

Рамона тоже узнала обеих сеньор, но из страха и осторожности заявила, что вообще никогда не жила в Санта-Марии, а потому не может быть причастна к той давней истории.

— Но ведь я же знаю тебя! — подступила к ней Маргарита. — По твоей вине я лишилась дочери, много лет считала ее умершей. Неужели в тебе нет сердца?!

Рамона продолжала стоять на своем: ничего не знаю, вы перепутали меня с кем-то.

— И ты можешь подтвердить это в суде? — вынуждена была прибегнуть к угрозе Маргарита.

— Да!

Но обе матери не могли уйти отсюда, не получив от Рамоны нужных им сведений, и когда она это поняла, то сдалась:

— Я расскажу вам все…

— Боже мой, Милагрос! — воскликнула Мария, дослушав рассказ Рамоны до конца. — Я сразу же полюбила эту девочку, еще не зная, что она — моя дочь! Поедем к ней, Маргарита! Она жива, и я ее знаю! Нам надо найти цирк «Олимпико».

Однако до цирка они добрались как раз в тот скорбный момент, когда Браулио, плача, рассказывал циркачам о гибели Милагрос и Катриэля.

Несчастная Мария упала без чувств. Браулио подхватил ее на руки, а Маграрита пояснила ему, что это — родная мать Милагрос.

На следующий день она увезла обезумевшую от горя Марию обратно в город.

А Браулио и Хуансито зашли к Росауре — сообщить ей печальную новость.

Росаура, вытерев слезы, попросила Браулио хотя бы ненадолго оставить мальчика у нее.

— Мне одиноко без Энрике, а Хуансито сейчас тем более нужна материнская ласка и участие.

— Я скоро приеду за тобой, — сказал на прощанье Браулио. — Ты теперь — единственный наследник «Эсперансы», и мы должны вести хозяйство так, как это делали Катриэль и Милагрос.

Энрике и Августо вернулись домой как нельзя вовремя: Росаура только что получила от сына письмо, в котором он сообщал о своем намерении уйти из жизни, и буквально рвала на себе волосы:

— Мама, я жив, жив! — закричал Августо, сразу же поняв, отчего она рыдает. — простите меня, мама!

Позже он объяснил ей, за какой грех поплатился зрением и карьерой военного. А узнав, что здесь же находится брат Милагрос, стал просить прощения у него:

— Я не сумел защитить ее!

— И потому ты стрелял в себя? — с просил Хуансито.

— Да. Но Господь не захотел взять мою жизнь, послав мне гораздо более суровое испытание. Теперь я должен жить с адом в душе.

Говоря это, Августо не знал, что Господь оказался милостив к нему: та, которую он оплакивалв своем горьком раскаянье, уже стояла на пороге его дома, опираясь на дверной косяк. Анибал же, привезший ее сюда, не захотел показываться на глаза Росауре и Энрике — только постучал в дверь и сразу же скрылся за углом.

— Ты жива!? — бросился навстречу сестре Хуансито.

Росаура помогла Милагрос войти в дом, уложила ее на топчане. Затем, волнуясь, обратилась к сыну:

— Августо, произошло чудо. Милагрос жива! Она здесь, в этой комнате!

Не имея возможности видеть, он дотронулся до руки Милагрос и, почувствовав ее тепло, воскликнул изумленно:

— Да, это она! Прости меня, Милагрос!

— А где Катриэль? — спросил Хуансито. — Он не придет сюда?

Вместо ответа Милагрос заплакала. Потом, утерев слезы, обняла братишку и сказал:

— Я молю Бога, чтоб река вынесла Катриэля к берегу, так же как меня, и чтоб ему помог какой-нибудь добрый человек.

Росаура была так ошеломлена воскрешением сына, а потом и Милагрос, что не сразу вспомнила о Марии:

— Энрике, я должна тебе еще кое-что сказать, — отвела она мужа в сторону. — Пути Господни неисповедимы… Здесь, в Арройо-Секо, была Мария Оласабль. Она лишь недавно узнала, что Милагрос — ее дочь! Судьба в который раз сводит наши семейства…

Затем они, уже вдвоем с Энрике, рассказали обо всем Милагрос, и она, еще не конца веря такому счастью, воскликнула:

— Лучшей матери для себя и пожелать не могла! Где она? Я хочу обнять ее как можно скорее.

— К сожалению, Марии сказали, что ты погибла, и она уехала, — огорчила ее Росаура.

— Если бы я могла хотя бы самостоятельно передвигаться, то поехала в Санта-Марию прямо сейчас! — сказала Милагрос.

— В этом нет нужды, — ответил Энрике. — Я сам съезжу туда и привезу Марию к тебе.

У Росауры больно сжалось сердце, но она не стала удерживать мужа, понимая, что это единственно правильное решение в данной ситуации.

 

Глава 17

Молитвы Милагрос были услышаны Господом: Катриэля действительно вынесла на своих водах река, а потом его, раненного, подобрал старик-отшельник, проживавший неподалеку в хижине.

Несколько дней Катриэль метался в жару, непрестанно повторяя имя Милагрос, и старик, не подозревавший, что речь идет о девушке, воспринимал буквальный смысл этого слова.

— Да, ты прав, сынок, надо надеяться на чудо, — говорил он, готовя травяные отвары и делая примочки к ранам.

Когда Катриэль впервые встал на ноги, ничто не могло его удержать в хижине — он отправился на поиски Милагрос, хотя был еще очень слаб и сам нуждался в лечении.

Пройти ему удалось совсем немного — незарубцевавшиеся раны кровоточили, голова кружилась, и в какой-то момент он упал без чувств прямо на пыльной дороге, под палящим полуденным солнцем.

Только к вечеру его случайно нашел Инти, который и увез старого друга в свое индейское поселение. А там Катриэля принялась выхаживать Лилен, вкладывая в это врачевание весь жар своего любящего сердца.

Когда к Катриэлю наконец вернулось сознание и он понял, что находится среди друзей-индейцев, то расценил это как указующий перст судьбы.

— Если я не умер и оказался здесь, значит, и должен отныне жить среди вас, — сказал он, к большой радости Лилен. — Мир белых людей отторг меня безжалостно, жестоко. За попытку обосноваться в нем я поплатился гибелью самых дорогих мне людей, — Айлен и Милагрос.

— Помолчи, ты еще очень слаб, — молвила Лилен, видя, как болезненная испарина густо проступила на его лбу.

Катриэль умолк и снова впал в забытье.

Но решение, принятое в этом горячечном, полубредовом состоянии, день ото дня только крепло в нем, приобретая черты конкретного плана действий.

— Я не хочу, чтобы прошлое когда-нибудь настигло меня даже случайно, — посвятил он в свой план Инти. — Поэтому прошу тебя: поезжай в Арройо-Секо, найди там цирк «Олимпико» и скажи моим прежним друзьям, что я погиб и ты сам меня похоронил. Пусть они поплачут и…забудут обо мне, не станут искать ни живого, ни мертвого.

Инти выполнил просьбу, хотя и не совсем понимая, зачем его другу все это нужно.

Циркачи, как и предсказывал Катриэль, не удержались от слез, а бородатая женщина Хуана и вовсе забилась в рыданиях.

Выполнив свою миссию, Инти поспешил проститься с этими добросердечными людьми, испытывая скверное чувство от того, что обманул их и заставил горевать.

А тем временем к цирку уже подходил Анибал, решивший покаяться перед своими коллегами и обрадовать их тем, что Милагрос — жива.

Циркачи же встретили его враждебно и настороженно, даже несмотря на то, что одет он был в монашеское платье.

— Напрасно ты устроил этот маскарад: мы не верим ни единому твоему слову, — сказал Каньете. — Если тебе удалось спасти Милагрос, то где же она? Почему ты не привез ее сюда?

Анибал сказал, что Милагрос находится в доме Энрике и они сами могут в этом убедиться.

— Ну да, мы пойдем туда, а ты в это время подожжешь фургоны, — бросил Каньете.

— Я сам пойду с вами! — возразил Анибал, и Хуана первой почувствовала в его словах искренность.

— Может, и вправду он раскаялся? — обратилась она к Каньете. — Пойдемте к нашей девочке! Только нам придется сообщить ей о гибели Катриэля.

— Откуда вам это известно? — встревожился Анибал.

Ему объяснили, и он вспомнил, что встретился наподалеку отсюда с молодым индейцем.

— Я разыщу его! — заявил Анибал. — Пусть покажет мне могилу Катриэля. Для Милагрос это очень важно.

И, не мешкая больше ни секунды, он направился в ту сторону, куда совсем недавно ускакал на лошади Инти.

В стан индейцев Анибалу удалось попасть только на следующий день, при этом он подошел к их костру никем не замеченным и сразу же увидел Катриэля, над которым хлопотала неутомимая Лилен.

— Ты жив?! — воскликнул Анибал, не в силах поверить в это чудо. — Хвала Всевышнему!

— Но Катриэль, тоже увидев перед собой воскресшего из мертвых злодея, превозмог слабость и поднялся ему навстречу:

— Я убью тебя!.. На сей раз тебе точно не удастся уйти от смерти!..

— Выслушай меня. Я пришел с миром, — попытался объяснить Анибал, но Катриэль уже держал в руках нож и неумолимо приближался с ним к противнику.

Анибал, не двигаясь с места, перекрестился. А Катриэль внезапно покачнулся и рухнул на землю без чувств.

— Зачем ты сказал в цирке, что он погиб? — гневно спросил Анибал у Инти. — Вместо того чтобы помочь ему, ты только навредил.

— Катриэль между тем подал признаки жизни, и Анибал тотчас же бросился к нему:

— Ты слышишь меня? Милагрос…

— Договорить ему не позволила Лилен. При имени Милагрос выдержка изменила ей, и она закричала пронзительно, громко, во весь голос:

— Уходите отсюда! Оставьте его!

— Катриэль же вновь потерял сознание, и Анибал решил больше не терять времени, а идти к Милагрос, чтобы появиться здесь уже вместе с нею.

— Когда он добрался до дома Энрике, дверь ему открыл Хуансито. Анибал протянул руки навстречу братишке, а тот, испугавшись, закричал:

— Нет! Нет! Не убивай меня, Анибал!..

Этого возгласа было достаточно, чтобы Августо на ощупь отыскал шпагу и двинулся на Анибала.

А тому ничего не оставалось, как защищаться — при помощи подвернувшегося под руку стула.

Хуансито, проскользнув между дерущимися, побежал в мастерскую, к Рамону:

— Там… Анибал! Он нас всех поубивает!..

Рамон схватил револьвер и, вбежав в комнату, выстрелил. Анибал упал.

Прибежавшая на шум Милагрос склонилась над ним, и он, умирая, прошептал:

— Катриэль…

Но выговорить следующее, очень важное для Милагрос слово у него уже недостало сил. Тайну Катриэля он унес с собой в могилу.

А Милагрос отныне предстояло оплакивать не только смерть мужа, но и эту нелепую гибель брата.

Будучи уверенным, что Катриэля и Милагрос нет в живых, Гонсало вновь обратился мыслями к «Эсперансе»: чуть позже она отойдет к нему по праву наследования, а пока надо установить там свой порядок и уже сейчас получать от имения доход.

В «Эсперансу» он намеревался поехать вместе с новой семьей — Лусией и Викторией, которую считал своей женой.

Однако дочь решительно отказалась от поездки, а вслед за ней и Виктория раздумала ехать, немало удивив и огорчив Гонсало.

— Я остаюсь здесь только затем, чтобы постепенно восстановить доверие Лусии к тебе, — пояснила она.

Гонсало не стал с ней спорить и отправился в «Эсперансу» один, разминувшись по дороге с Марией.

А Виктория, увидев сестру на пороге некогда общего для них дома, сразу же заявила:

— Ты напрасно надеешься найти здесь понимание и дружеское участие. Этот дом теперь для тебя — чужой! И было бы лучше для всех, если б ты ушла отсюда немедленно.

— Я пришла только потому, что здесь — моя дочь, — ответила Мария, нисколько не удивившись такому приему. — И уйду отсюда вместе с нею.

— И ты думаешь, она пойдет? Бросит отца, дом и последует за тобой неизвестно куда? — насмешливо спросила Виктория.

Мария не успела ей ответить, потому что Лусия, услышав голос матери, бросилась к ней с радостным возгласом:

— Мамочка! Ну наконец-то ты приехала!

Обняв Марию, она крепко прижалась к ней, говоря:

— Теперь мы с тобой никогда не расстанемся.

— Да, доченька, — подтвердила Мария. — Мы сейчас же с тобой уедем. Позови Домингу, пусть поможет нам собрать вещи.

— Вы хотите уехать без меня? — с обидой спросила вошедшая в гостиную Доминга.

— Нет, я просто не успела тебе этого предложить, — улыбнулась Мария. — Здравствуй, моя дорогая, моя добрая Доминга!

Виктория какое-то время оторопело смотрела на происходящее, не желая верить тому, что Лусия и Доминга с такой легкостью оставляют ее и уходят с Марией, у которой на сегодняшний день нет ничего — ни дома, ни денег.

— Лусия, опомнись! — в отчаянии обратилась она к племяннице. — Отец не простит тебя, и ты проведешь всю жизнь в нищете! Ты этого хочешь?

— Я хочу быть с мамой, — просто ответила Лусия.

На сборы ушло не слишком много времени, и вот уже Мария вместе с дочерью и старой нянькой направились к экипажу, в котором их с волнением ждала Маргарита.

Курс они взяли на дальнюю деревеньку, где, как им сказали, можно было купить какое-никакое жилье практически за бесценок.

Помня о своем недавнем посещении дома Линчей, Энрике допускал, что его могут вышвырнуть прямо с порога, не потрудившись позвать Марию. Поэтому он послал туда Пабло, который и выяснил у Виктории, что ее сестра и племянница навсегда уехали из этого дома в неизвестном направлении.

Энрике огорчился, но не растерялся.

— Что ж, будем искать, — сказал он. — Если Мария и Лусия перебрались жить в другое место, значит, при них наверняка имелся какой-нибудь багаж, а для этого они должны были нанять экипаж… Придется нам опросить всех местных извозчиков: возможно, кто-то из них вспомнит, куда отвез сеньору Линч.

В тот же день он отправил письмо Росауре, в котором сообщил, что поиски затягиваются, но он обязательно найдет Марию и привезет ее к Милагрос.

Это известие заставило Милагрос поторопиться с отъездом в «Эсперансу», где она собиралась вместе с Браулио и Хуансито устроить все так, как мечтал Катриэль.

— Нет, тебе еще рано уезжать туда, — решительно возразила Росаура. — Ты еще очень слаба, а работа на земле требует недюжинных сил. Да и мы привязались к тебе, к Хуансито…

— Это еще одна причина, по которой я должна уехать от вас как можно скорее, — вздохнула Милагрос. — Мы с Августо очень сблизились, подружились. Он много рассказал мне о маме, о Лусии, моей сестре… Господи, как все-таки приятно произносить эти слова: мама, сестра!

— Ну вот, и я говорю тебе о том же, — подхватила Росаура. — Поживи у нас еще какое-то время, пока полностью не поправишься. Хуансито здесь чувствует себя как дома, а мой сын буквально ожил рядом с тобой.

— Именно этого я и боюсь, — пояснила Милагрос. — Августо воспрянул духом, потому что надеется на ответное чувство с моей стороны. А я могу относиться к нему лишь как к другу. Поэтому и не хочу давать ему ложную надежду.

— Да, я понимаю, — вздохнула Росаура. — И все же подожди немного. Завтра приедет доктор, и пусть он скажет, можно ли тебе ехать в «Эсперансу».

На том и порешили.

Доктор же, внимательно осмотрев Милагрос, загадочно улыбнулся и выразился несколько витиевато:

— Вообще-то вы, на мой взгляд, совершенно здоровы, но я не уверен, что столь уединенное, даже глуховатое место, как «Эсперанса», наиболее подходит для рождение младенца…

Милагрос едва устояла на ногах, услышав такое заключение доктора. Она носит под сердцем ребенка своего незабвенного Катриэля, и, значит, он не умер! Его жизнь продолжится в этом, еще не родившемся малыше!

— Нет, доктор, вы не правы, — сказала она, просияв от счастья. — Этот ребенок просто обязан появиться на свет в своем родовом имении! Поэтому я отправляюсь туда завтра же!

Скучно стало в доме Росауры после отъезда Милагрос и Хуансито. Августо опять захандрил, стал молчаливым и замкнутым. Энрике регулярно слал письма, но поиски Марии уводили их с Пабло все дальше в глушь, и никто не мог предсказать, когда это путешествие закончится.

А тут еще из Санта-Марии прибыл молодой адвокат с женой, которым зачем-то понадобился Энрике. Росаура встревожилась: неужели этот симпатичный с виду молодой человек — переодетый жандарм? Впервые за все время она порадовалась тому, что Энрике сейчас далеко отсюда и не скоро вернется.

Однако загадочная парочка, не найдя здесь Энрике, и не подумала уезжать из Арройо-Секо. Наоборот — эти молодые люди сняли квартиру неподалеку от дома Росауры и периодически справлялись, не вернулся ли из поездки ее муж.

Однажды Росаура не выдержала и прямо спросила у Мариано и Камилы — а это были, конечно же, они, — что им нужно от Энрике.

— Это очень личное, деликатное дело, — попытался уйти от прямого ответа Мариано, и тогда Росауре пришлось выразиться еще более откровенно:

— Вы приехали сюда по секретному заданию губернатора?

Поняв, что она имеет в виду, Мариано смутился:

— Ну как вы могли такое о нас подумать? Мой отец был офицером, близким другом вашего мужа! Он погиб еще до моего рождения, но мама много рассказывала мне о нем и о его верном товарище Энрике Муньисе.

— Простите, в первый свой приход к нам вы, кажется, представились адвокатом Хименесом? — уточнила Росаура и, получив подтверждение, облегченно вздохнула: — Ну, слава Богу! Не сердитесь на меня. Я очень рада встрече с сыном Хименеса, которого пыталась спасти вот этими руками, но раны, к сожалению, были чересчур глубоки. Мы с Энрике похоронили его в нашем форте, недалеко отсюда. Я могу показать вам могилу…

Затем она рассказала им горькую историю своего сына, и Камила, поняв, что речь идет об Августо, предпочла избегать дальнейших встреч с Росаурой.

— Не будем травмировать эту приятную женщину раньше времени, — сказала она Мариано. — Ей и так вскоре предстоит узнать, что у ее мужа есть внебрачная дочь.

Энрике между тем задерживался в поездке, и Мариано, не привыкший сидеть без дела, стал работать управляющим в одном из окрестных имений. А Камила попыталась предложить свои сочинения местным газетам, но опять безуспешно: на женщин-писательниц и здесь смотрели косо.

И тогда она, вспомнив Катриэля, стала рассылать стихи и рассказы в различные издания, подписываясь не иначе как князь Арчибальдо де ла Крус!

Эта уловка имела успех: газеты, одна за другой, стали печатать произведения уже известного автора, прославившегося благодаря «Новостям Санта-Марии». К счастью, Синтия уже не могла помешать этим публикациям, поскольку к тому времени уехала в Европу, где старалась забыть о своей страстной неразделенной любви.

 

Глава 18

Поиски Марии затянулись оттого, что женщинам долго не удавалось найти жилье по их скромным деньгам и они вынуждены были ехать от селения к селению, пока наконец не обосновались на старом заброшенном ранчо.

Место, где они поселились, было тихим, уединенным, но это не пугало никого из них, даже Лусию, которая после всего пережитого больше не стремилась к светским развлечениям. Единственное, чего хотелось Лусии, — это быть рядом с матерью и заслужить ее прощения.

— Я только теперь поняла, как приятно жить на свете, когда любишь свою мать, — произнесла она Марии. — А отец делал все, чтобы вытравить во мне это чувство. И я, сама не понимая отчего, злилась, дерзила вам, была раздражительной.

— К счастью, все это — в прошлом, — ответила Мария. — Но печально то, что тебе еще предстоит узнать всю правду о жестокости твоего отца…

И она осторожно, исподволь стала подходить к самой трудной теме — истории рождения Лусии.

— Твой отец изменял мне с женщиной, которая очень его любила. И когда она родила девочку, Гонсало выкрал ребенка, а матери сказал, что ее дочь умерла. Этой женщиной была… наша Маргарита…

— Что же стало с той девочкой? — похолодев от ужаса, спросила Лусия.

— Он принес ее к нам в дом, когда у меня начались роды. И повитуха Рамона, бывшая с ним в сговоре, подала мне этого ребенка, как моего собственного. А я, не заподозрив подмены, прижала к себе девочку и назвала ее…

— Неужели Лусией?!

— Да, моя доченька, — подтвердила Мария. — Теперь ты знаешь, что твоя родная мать — не я, а Маргарита.

— Но это ужасно, мама! — воскликнула Лусия. — Нет, я не то хотела сказать… Маргарита — очень добрая, надежная… Я уважаю ее, и даже люблю… Только вас я люблю как свою единственную маму!

— Я тоже тебя люблю, — обняла ее Мария. — Но теперь у тебя есть сразу две мамы. Пойми это. Маргарита много страдала, двадцать лет оплакивала свою дочь…

— И отец все эти годы молчал?! Почему, мама? Почему он так жестоко с нами поступил? И куда подевал другого ребенка?.. Вашего, мама?..

Мария рассказала ей все и о Милагрос, и о ложных подозрениях Гонсало, и о своей несбывшейся любви к Энрике Муньису.

— Значит, Камила — его дочь? — сделала выводы Лусия. — А тетя Виктория не в первый раз отбирает у вас мужчину? Сначала — жениха, а теперь — и мужа!

— Нет, доченька, это не совсем так, — возразила Мария. — Виктория тоже любила Энрике… А потом она ожесточилась, и неудивительно, что они нашли общий язык с твоим отцом…

— Все, мама! — не выдержала Лусия. — Я больше не могу слышать о нем! Пойдемте лучше к… Маргарите. Мне трудно привыкнуть, что она — моя… мать, но я должна ее как-то утешить.

— Да, доченька, она это заслужила своей нелегкой праведной жизнью, — сказала Мария.

Потом они сидели рядом — все четверо, и Маргарита расказывала дочери, как в молодости поддалась безумной страсти, за которую пришлось так горько расплачиваться. Доминга то и дело утирала слезы, Лусия сочувственно кивала, а Мария с болью думала о том, что ей никогда не доведется вот так же поведать о своей жизни Милагрос.

Она не знала, что Энрике и Пабло уже подъезжают к их дому с самой желанной для нее вестью. Сколько раз оба они — Мария и Энрике — представляли в своих мечтах одну и ту же ситуацию: вот послышится тихий стук в дверь — и!…- Здравствуй, Мария! Это я! — скажет Энрике. А потом они бросятся в объятия друг к другу и больше никогда не расстанутся.

Энрике постучал в ее дверь через много лет, когда она уже и не надеялась на встречу. Но это случилось точно так же, как всегда бывало в мечтах.

— Здравствуй, Мария! — волнуясь, произнес он и невольно раскрыл руки для объятия.

— Энри-и-ке!.. — выдохнула она, словно разом сбрасывая с себя груз минувших лет. Затем пошла ему навстречу и припала к его широкой груди.

Лусия, Маргарита и Доминга замерли, боясь даже малейшим движением нарушить это выстраданное объятие двух уже немолодых людей.

— Я пришел к тебе с доброй вестью, — наконец смог вымолвить Энрике, чуть-чуть отстранив от себя Марию. — Твоя дочь, Милагрос, — жива! Она ждет тебя в моем доме, и мы с тобой поедем туда!

Мария, еще не успевшая оправиться от потрясения, вызванного появлением Энрике, едва удержалась на ногах. Лусия, заметив, что мать слегка пошатнулась, тотчас же подбежала к ней, и они с Энрике поддержали ее с двух сторон. Затем усадили на стул.

— Как она попала к тебе? Садись, рассказывай! — обратилась Мария к Энрике, сгорая от нетерпения.

— Мама, подожди, у нас еще один гость, — промолвила Лусия, заметив молодого человека; скромно стоявшего у двери и не отрывавшего восторженных глаз от молодой хозяйки. — Проходите, пожалуйста. Вы ведь устали с дороги, — приветливо улыбнулась она.

Энрике представил женщинам своего друга Пабло. А Мария, отдавая дань вежливости, представила гостям членов своего нынешнего семейства, тотчас же добавив:

— Ну теперь-то я могу услышать, что случилось с Милагрос?

— Да, — ответил Энрике. — Сейчас все расскажу, только позволю себе сделать комплимент вот этой симпатичной сеньоре: Доминга, вы нисколько не изменились с той поры, как я видел вас в последний раз!

— А вы из юноши превратились в солидного мужчину! — одарила его своей ослепительной улыбкой старая нянька.

— Да, много лет прошло, — согласился Энрике. — Твоя дочь, Мария, стала взрослой… Красавицей… Рана ее оказалась неглубокой…

Он подробно рассказал, как впервые увидел Милагрос, как они с Росаурой помогали ей искать брата, а потом отправили ее к Катриэлю.

— Может, ему тоже удалось спастись? — вставила Мария. — Ведь Господь милостив к Милагрос. Несмотря на все испытания, Он помог ей. Будем надеяться, что и Катриэль жив.

Затем Энрике продолжил рассказ, а Доминга принялась накрывать на стол: гости-то проголодались в дороге.

После ужина Мария сказала, что готова уже сейчас ехать к Милагрос. Лусия тотчас же встала рядом с ней:

— Я тоже поеду вместе с вами!

Но Энрике отговорил их выезжать из дома на ночь глядя.

— Во-первых, это небезопасно, а во-вторых, — он простодушно улыбнулся, — наши лошади устали, не говоря уже о нас с Пабло.

Поняв, что поездка откладывается, Лусия не удержалась и спросила Энрике об Августо. Он сказал, что сын поправляется. «Конечно, ведь рядом с ним — Милагрос! Его возлюбленная и моя… сестра! Господи, как все переплелось и запуталось в нашей жизни», — думала про себя Лусия.

А Энрике и Мария тем временем углубились в воспоминания. Марии тоже многое надо было рассказать ему — о причине своего замужества, о той злосчастной ночи, из-за которой Мария потеряла и дочь, и сестру.

— Мне стыдно вспоминать, как я повел себя с Викторией, — признался Энрике. — Этому не может быть прощения.

— Ты не прав, — мягко молвила Мария. — Господь давно послал тебе прощение в лице замечательной дочери — Камилы.

Теперь уже Энрике пришлось пережить потрясение: дочь! Оказывается, у него есть дочь, о существовании которой он и помыслить не мог!

— Я обязательно вас познакомлю! — пообещала Мария. — Камила уже заранее влюблена в тебя, и ты ее тоже полюбишь, я уверена.

Потом они говорили о многом другом — о своих несбывшихся мечтах и невозможности осуществить их теперь.

— Понимаешь, Росаура спасла меня, — объяснил Энрике. — И мы с нею прожили, в общем, хорошую жизнь.

— Да, молодость нельзя вернуть, — грустно молвила Мария. — У нас уже взрослые дети, мы должны думать о них.

Наутро Мария вместе с Энрике отправилась в Арройо-Секо, уговорив Лусию остаться с мамой Маргаритой и Домингой.

Пабло, которому, в общем-то, некуда было ехать, попросил разрешения задержаться здесь на какое-то время, чтобы помочь женщинам по хозяйству.

Мария и Маргарита переглянулись, без слов понимая друг друга. Обеим было ясно, что Пабло делает это из-за Лусии. «Ну что ж, может, оно и к лучшему», — одинаково рассудили обе матери, согласившись с предолжением Пабло.

Переступая вслед за Энрике порог его дома, Мария уже не думала, как встретится с Росаурой, — все мысли ее были о Милагрос. Поскорей бы увидеть родную девочку, обнять ее!.

Но Милагрос теперь жила в «Эсперансе», и Марии стоило большого труда не помчаться туда прямо сейчас, на ночь глядя, после утомительной поездки.

Как выяснилось, Августо тоже не было дома, он гостил в «Эсперансе». Прочитав удивление на лице Марии, Росаура пояснила, что Милагрос простила Августо и они даже подружились.

Затем она, как и подобает радушной хозяйке, пригласила Марию к столу. За ужином продожали говорить о детях, о жестоких превратностях судьбы, выпавших на их долю, но за всем этим чувствовалось скрытое напряжение и неловкость: Росаура не знала, с чем, с каким решением вернулся домой Энрике, а он мучительно соображал, как бы помягче и по тактичнее сообщить ей о своей внебрачной дочери.

Наконец такой момент наступил. Выйдя вслед за Росаурой на кухню, он обнял жену и сказал, что очень по ней соскучился. У Росауры сразу же отлегло от сердца: она слишком хорошо знала мужа и могла бы уловить малейшую фальшь в его голосе, если бы таковая прозвучала. Но Энрике говорил с нею искренне, значит, все в их жизни остается по-прежнему, несмотря на встречу с Марией.

— Прости, я должен сказать тебе еще нечто важное, — начал он, волнуясь, и радость Росауры тотчас же сменилась тревогой.

Речь, однако, шла о Камиле — дочери Энрике, о существовании которой он узнал только сейчас. Росаура облегченно вздохнула: все, что было в прошлом Энрике, она давно приняла, а сейчас ее беспокойство было связано только с их неопределенным будущим.

— Я, кажется, знаю твою дочь, — улыбнулась Росаура. — Очень приятная девушка. А ее муж — сын покойного Хименеса, твоего давнего друга.

Изумление отразилось на лице Энрике, но он не успел даже задать Росауре ни одного вопроса, так как в их дом вошли Мариано и Камила.

— Мы видели, что к вашим воротам подъехал экипаж, — пояснили они хором. — Вот и решились зайти… Не слишком поздно?

Вышедшая из соседней комнаты Мария нежно обняла племянницу, затем — Мариано.

— Рада видеть вас вместе. Надеюсь, вы счастливы?

— Да! — ответили они опять хором.

— Так вот ты какая — моя взрослая дочь! — подошел к Камиле Энрике. — Ну, давай знакомиться.

Понимая деликатность момента, все присутствующие потихоньку вышли. Мариано о чем-то говорил с Рамоном. А Росаура — с Марией. Этим двум женщинам тоже было что сказать друг другу.

— Господь решил вознаградить нас за наши страдания и боль, — молвила Мария, взяв Росауру за руку. — Я нашла свою дочь, а Энрике — свою. Спасибо вам за все — за вашу любовь, заботу и огромное мужество!

Росаура в ответ дружески сжала ее руку. «Все же удивительная штука — жизнь! — думала про себя Росаура. — В один вечер она подарила мне добрую подругу и милую ласковую дочку».

А Энрике тем временем, слушая Камилу, становился все более мрачным, оттого что не узнавал из ее рассказа прежней Виктории — доброй, открытой, самоотверженной.

— Это я виноват в том, что она стала такой, — сказал он. — Мы вдвоем поедем к ней. Я попрошу прощения у Виктории, помогу ей забыть печальное прошлое. Уверен, что ее сердце оттает. Ведь у нее такая замечательная дочь!

Но Камила решительно отвергла эту идею Энрике, пояснив:

— К сожалению, мама сама вычеркнула меня из своей жизни.

— Нет, не думай так плохо о матери, — стоял на своем Энрике. — Я уверен, что это лишь временная размолвка и когда-нибудь вы обязательно найдете общий язык.

— Спасибо… папа, — сказала ему, прощаясь, Камила. — Теперь мне будет намного легче жить на свете…

Утром следующего дня Мария отправилась в «Эсперансу», навстречу своей дорогой и уже горячо любимой дочери.

Камила поступила правильно, отказавшись ехать к матери, потому что Виктория в тот момент не поняла бы ее и вновь отвергла.

Одиночество, в котором она оказалась по собственной воле, отнюдь не радовало ее и не приносило никакого удовлетворения.

Гонсало, вернувшийся из «Эсперансы» ни с чем, все больше раздражал Викторию.

— Ты представляешь, эта самозванка Милагрос оказалась невероятно живучей! — возмущался он, нервно перемещаясь по кабинету из угла в угол. — Ее теперь там считают единственной законной хозяйкой. А жалкий холоп Браулио настолько обнаглел, что чуть ли не в шею вытолкал меня из имения!

— Помолчи, я больше не могу слышать о них, — оборвала его Виктория.

— А я не могу допустить, чтобы циркачка распоряжалась в «Эсперансе»! — заявил Гонсало.

Он, как всегда, надеялся свести счеты с Милагрос руками Бенито, но тот, к большому изумлению Линча, отказался от привычной работы.

— Тебе что, не нужны деньги? — язвительно спросил Гонсало.

— Нет, дело не в этом, — уклончиво ответил Бенито. — Просто я надумал уехать из Санта- Марии.

Он не стал объяснять, что решил вовремя унести ноги и тем самым сберечь ранее нажитый капитал. Обостренное чутье Бенито подсказывало ему, что губернатор вскоре лишится власти, а вместе с ним потеряет силу и Гонсало Линч.

Обстановка в городе, да и во всей стране действительно становилась все более взрывоопасной. Губернатор нервничал, а осторожный Байгоррия посоветовал Гонсало на всякий случай снять со счетов деньги, привести в порядок архив и даже уехать на время за границу.

Когда же Гонсало сказал об этом Виктории, она взорвалась:

— Да можешь катиться куда хочешь! Неужели ты всерьез полагал, что я тебя люблю? Нет, мне была нужна эта комедия лишь затем, чтобы разрушить твою семью и отобрать у тебя все!

— Ты с ума сошла! — не мог поверить ей Гонсало.

— То же самое ты говорил о Марии, — напомнила ему Виктория. — А она, в отличие от тебя, рассуждала абсолютно здраво.

— Значит, ты?.. Ты!.. — буквально захлебнулся он от гнева.

— Да, я всласть потешилась над тобой, — рассмеялась Виктория. — А теперь прошу убраться из моего дома! Ты мог претендовать на него, так же как и на капитал, нажитый моим отцом, пока был мужем Марии. Но теперь ты — никто!

Гонсало, затаив ненависть к Виктории, ушел из дома.

А она, оставшись совсем одна, все чаще стала находить утешение в бутылке.

Между тем Эрнесто Сантьяго не мог забыть Викторию и, узнав, что Гонсало поселился в отеле, сразу же поспешил к ней.

— Я думаю, мы можем составить отличную семью вместе с нашими детьми, — сказал он Виктории.

Но она приняла лишь первую часть его предложения: согласилась выйти за Эрнесто замуж, но даже слышать не хотела о Камиле и Мариано.

— Ничего, со временем все уладится, вы помиритесь, — оптимистично заявил Сантьяго, счастливый уже тем, что женится на Виктории.

Но в тот же день, когда она решила круто изменить свою судьбу, к ней в спальню тайком пробрался Гонсало и стал душить несчастную

Викторию. Руки его плотно вцепились в ее горло, и вскоре она перестала дышать.

Никем не замеченный, Гонсало покинул старый дом Оласаблей.

Теперь он мог спокойно обдумать, как расправиться с Милагрос, но тут в его руки попала провинциальная газета с публикацией князя де ла Крус.

— Проклятый индеец! — в ярости воскликнул Гонсало. — На сей раз я тебя уж точно убью!

И он немедленно отправился на поиски Катриэля.

А тот жил тихо в индейском племени, возделывал землю, мечтая выращивать на ней такие же урожаи, как на полях «Эсперансы». Индейцы, видя, как дружно поднимаются всходы, прониклись к нему еще большим уважением, чем прежде. И только Лилен в последнее время стала избегать его.

Однажды он прямо спросил ее, чем вызвана такая перемена, и девушка так же прямо ответила:

— Я поняла, что ты никогда не сможешь полюбить меня, а потому решила выйти замуж за Райми. Если мне не дано испытать счастье с любимым человеком, то я хотя бы исполню свой долг как женщина: подарю своему племени новых воинов, новых работников, которые будут трудиться на этой земле и охранять ее.

Катриэль безуспешно пытался убедить Лилен в том, что нельзя выходить замуж без любви, — девушка была тверда в своем решении. Тогда он откровенно поговорил с Райми, умоляя его отказаться от брака который никому не принесет счастья. Однако лишь нажил себе врага: Райми открыто пригрозил Катриэлю:

— Если ты попытаешься отнять у меня Лилен, я тебя убью!

И за этого жестокого человека она собирается замуж? И хочет родить от него детей?!

Думая о том, как ему поступить, как уберечь Лилен от необдуманного шага, Катриэль вспомнил древнюю индейскую истину: если человек запутался и не знает, что делать, то он должен подняться к истокам реки и прикоснуться к ее водам губами…

Несколько дней Катриэля не было в стойбище, и Лилен подумала, что он просто не захотел присутствовать на ее свадьбе.

Но он приехал! Успел как раз к тому моменту, когда вождь племени должен был объявить Райми и Лилен мужем и женой. На горячем, взмыленном коне он ворвался в свадебный круг и решительно обратился к Лилен:

— Я приехал, чтобы жениться на тебе!

 

Глава 19

Кто может описать чувства, что теснили сердце Марии, когда она с таким спокойным, а вернее, бесстрастным лицом сидела в карете, а лошади уносили ее к той, что оказалась ее дочерью? Все прошлое промелькнуло перед ее мысленным взором, и много в нем было горечи. Но теперь…Теперь все будет по-другому! Так хотела бы думать Мария, но не могла, потому что трудно прожитая жизнь подсказывала ей совсем другое…

Карета подъехала к такому знакомому дому «Эсперансы», однако никто не вышел ее встретить. Сердце Марии горестно сжалось, но тут же по ступенькам сбежала Милагрос и бросилась в ее объятия.

— Боже! Как же я сразу не поняла, что ты моя дочь? Родная, любимая, — твердила Мария, целуя мокрые от слез глаза и щеки Милагрос и смешивая с ее слезами свои.

Они прошли в дом и устроились на удобном старом диване в гостиной, где столькими секретами делились женщины семьи Оласабль. Смотрели друг на друга и плакали, но это были радостные, счастливые слезы. Как винила себя Мария за все, что пришлось испытать ее несчастной девочке!

— В чем же вы виноваты, мама? — успокаивала ее, целуя, Милагрос, которой было странно произносить это давно забытое слово.

— Теперь я буду баловать тебя, буду стелить тебе постель, готовить твои любимые кушанья, — шептала Мария, прижав к груди и баюкая Милагрос, словно желая вернуть ее в детство и потом не спеша растить счастливой и благополучной.

— Так вы останетесь жить со мной, правда, ведь, мамочка? — радостно спросила Милагрос.

И тут Мария вдруг очнулась от счастливых грез. А как же Лусия? Нельзя ее бросить на произвол судьбы. Трудно давалась Марии жизнь с непокорной своенравной девочкой, но она тоже ее дочь и сейчас как никогда нужна ей.

Милагрос мгновенно поняла, о чем задумалась мать, и тихо сказала:

— Но ведь и Лусия может жить с нами. Нам лучше быть всем вместе. И потом… Мамочка! … — Скоро появится тот, кого вы будете любить гораздо больше меня! Я ведь жду ребенка! Катриэля нет со мной, но он оставил мне залог нашей с ним любви.

И опять радость и боль смешались в сердце Марии. Что за горькая судьба у женщин из семьи Оласаблей! Но малыша они вырастят счастливым! Прежняя неукротимая энергия вспыхнула в ней, и она крепко-крепко обняла свою дочь. А Милагрос почувствовала, что она надежно защищена от невзгод мужественной и стойкой любовью матери.

Мария заботливо расспрашивала дочку о самочувствии, обо всем, что женщина может доверить только женщине, когда вдруг в гостиной появился Браулио. В руках он держал газету «Дель Соль», которую и протянул Милагрос. Она прочитала страничку, на которую ей показал Браулио, и побледнела: стихи князя де ла Круса! Что это значит? Неужели Катриэль оправился от ран в Арройо-Секо, где издается эта газета? Или кто-то воспользовался его псевдонимом? Если кто-то решил присвоить его псевдоним, то этот человек подвергает себя большой опасности: у ее мужа было так много врагов!

— Девочка моя, — сказала решительно Мария, — я вижу только один выход: мы немедленно должны отправиться в Арройо-Секо и узнать в редакции адрес князя!

Дорогой в Арройо-Секо Марией все сильнее овладевала тревога. Ей казалось, что ее с дочерью кто-то завлекает таким образом в ловушку. Но кто это мог быть, кроме Гонсало?

Редактор газеты был немало удивлен такому интересу к князю де ла Крусу: за сегодняшний день это был уже второй визит к нему — первым интересовался адресом князя мужчина, теперь две женщины! И редактор тут же дал адрес красивым дамам, которые сказали ему, что они с князем в родстве, вот только давно не виделись.

Подозрения Марии о ловушке укрепились, когда указанный им в редакции дом оказался пустым, никаких признаков присутствия князя де ла Круса не было. Обе женщины пребывали в недоумении и беспокойстве, как вдруг посреди пустынной улицы появилась мужская фигура. Мария не могла ошибиться — это был не кто иной, как Гонсало. Значит, дурное предчувствие не обмануло ее! Всеми силами она постаралась избежать опасной встречи, но ни встречи, ни крайне неприятной сцены избежать не удалось.

Увидев Марию вместе с ненавистной Милагрос, Гонсало впал в ярость. В том, что он заманивал их в ловушку, Мария ошиблась. Гонсало тоже искал Катриэля — проклятого индейца, которого твердо решил убить. А встреча с Марией была для него неожиданностью. И сколько бы ни твердила Мария, что Милагрос — ее родная дочь, что ночь с Энрике провела Виктория и что от Энрике у нее потом родилась Камила, Гонсало не верил ей.

— Обе, обе вы потаскухи! — кричал он. — И в скором времени от семьи Оласабль не останется и воспоминания. Я убью вас обеих! Викторию я убил первой, теперь твоя очередь!

— Убийца! — вне себя от горя бросила в лицо Гонсало обезумевшая Милагрос. Разве могла она назвать иначе человека, который при ее рождении желал ей только смерти, который обрек ее на множество несчастий, убил ее возлюбленного, а теперь еще и бесстыдно признается в убийстве Виктории?!

— Но я убью не только вас, но и проклятого индейца! — пригрозил Гонсало на прощание.

Кого он имел в виду? Ведь Катриэль уже мертв. Или жив? А Виктория? Может, Гонсало просто сошел с ума? Может, все, что он говорит, бред его расстроенного воображения?

Но слишком долго прожила Мария с этим человеком, чтобы не знать, как он упорен в осуществлении своих намерений и никогда не бросает слов на ветер…

Как когда-то Энрике, потеряв возлюбленную, искал смерти на поле боя, а не найдя ее, похоронил прошлую жизнь и женился на другой, так теперь Катриэль поставил крест на жизни среди белых и связал свою судьбу с Лилен. Брак с девушкой, которая любила его с самого детства, означал в его глазах и возвращение к родному племени, к родной земле. Катриэль считал, что не он, а сама судьба сделала этот выбор, умертвив Милагрос и забросив его сюда, к родным истокам. Как торопится человек прочитать начертанные судьбой письмена! Почему не хватает ему терпения дождаться следующего слова! И вот он оказывается слепым в своих предвидениях!

Но как бы там ни было, Катриэль уже дал обет вечной верности Лилен, а она стала надеяться, что их первенец зажжет в сердце Катриэля любовь и к ней тоже.

Уйдя из мира белых, Катриэль оставил в нем своих смертельных врагов, а в мире индейцев, связав свою судьбу с Лилен, он их нажил. Райми не скрывал ненависти к Катриэлю, правда, пока только от своего отца, В отце он надеялся отыскать союзника, так как считал, что оскорблена их родовая честь.

— Наша семья унижена! Катриэль нарушил наш закон, он враг и предатель. Он должен умереть!

Но мудрый старый индеец попытался умерить пыл своего сына:

— Лилен имела право выбора, а Катриэль не нарушил обычая, — осторожно возразил сыну старик. — И потом он сделал для нас много хорошего. Чувство благодарности за все племя должно превозмочь твою обиду.

Однако Райми не внял совету отца. Что ж, если племя поддерживает его врага, то он будет сражаться один!

Райми ехал на лошади по равнине и обдумывал план мести. Катриэль сейчас уехал куда-то с Лилен, и хорошо бы, если б он попал темной ночью в ловушку для дикого зверя, если бы упал с крутой тропы в пропасть, если бы его затоптала на равнине дикая лошадь! Никто не узнал бы тогда, что удачливым охотником, справившимся с опасным противником, был Райми. А Лилен вернулась бы обратно в стойбище. Кто лучше индианок знает все тропы и в лесу, и на равнине? И тогда он, Райми, вновь предъявит на нее свои права, напомнит о ее согласии рожать племени крепких и сильных воинов.

Но вскоре Лилен и Катриэль вернулись в стойбище вместе. Катриэль хорошо знал индейские законы и обычаи, а потому хотел, чтобы племя скрепило всеми положенными обрядами их брак с Лилен.

И вождь благословил союз Катриэля и Лилен. Все племя молилось об их благополучии, а потом плясало вокруг костров, отгоняя злых духов в ту ночь, когда боги должны были дать племени нового сильного воина.

Вернулась из царства смерти и Виктория. Вернулась благодаря стараниям Эрнесто Сантьяго. Открыв глаза, она увидела склонившееся к ней доброе встревоженное лицо Эрнесто. А куда исчезло искаженное ненавистью лицо Гонсало, который душил ее? Или оно привиделось ей в дурном сне, в ночном кошмаре? Сколько же всяких кошмаров пригрезилось ей в жизни! И сколько еще впереди? Виктория опять устало прикрыла глаза. Годами она жила надеждой на отмщение. Но месть оказалась не утоляющим напитком. Она не принесла ей ни покоя, ни радости. Мстя, Виктория чувствовала себя еще более поруганной и оскверненной. Интересно, что потребует Эрнесто за то, что вернул ее в этот ад? И вообще неплохо было бы подбодрить свои силы чем-нибудь крепким.

Эрнесто с радостью наблюдал, как краски возвращаются на бледное лицо Виктории. Он смотрел в ее темные, бездонные глаза, и ему так хотелось унять то страдание, которое читалось в них.

— Я думаю, что тебе пора принять лекарство, — шутливо предложил он, показывая ей на бутылку с джином и ища взглядом рюмки.

Виктория благодарно кивнула. Да, Сантьяго— настоящий друг, ей не в чем упрекнуть его. Сейчас она выпьет, и сосущая тревога смягчится, рассеется, все погрузится в мягкий обволакивающий туман. Ей, собственно, никогда не хотелось выходить из этого тумана. Только в нем она чувствовала себя хорошо…

Эрнесто закурил сигару, и Виктория, вздрогнув вновь, вспомнила Гонсало. Она боялась его. И будто услышав, разгадав ее мысли, Сантьяго предложил:

— Мне кажется, нам с тобой лучше немедленно покинуть этот город. И Гонсало, и губернатор— наши заклятые враги. Мы должны бежать отсюда!

— Куда? — апатично спросила Виктория.

— Конечно же к Камиле и Мариано!

— Неужели? — брови Виктории надменно поднялись.

— Да! — принялся горячо настаивать Эрнесто. — Пусть тебе кажется, что Мариано недостоин твоей Камилы, — хотя лично я так не считаю и считать не могу, но Камила — твоя дочь, и ты не можешь от нее отказаться. Сейчас самое благо¬приятное время для вашего примирения. И ты, и она нуждаетесь друг в друге.

Виктория смотрела на Эрнесто сумрачно и насмешливо. Ему до сих пор кажется, что кто-то нуждается друг в друге?! Джин уже подействовал, тревога отпустила ее, можно было опять плыть и плыть по течению.

— Хорошо, — сдался Эрнесто. — Если ты еще не готова к встрече с Камилой, едем в небольшое местечко неподалеку, где живут мои хорошие знакомые, там ты будешь в безопасности.

Виктория смотрела на него все тем же тяжелым насмешливым взглядом.

Уверяю, там тебе будет спокойно. Или ты сомневаешься в моей порядочности?

И тут Виктория начала хохотать. Этот доживший чуть ли не до седых волос человек сумел сохранить все свои иллюзии, весь свой идеализм! Он не мог не ставить ее в тупик. Неужели Эрнесто всерьез преисполнен тех чувств, о которых говорит так трогательно? С Гонсало ей было проще. Гонсало был откровенным негодяем, и она чувствовала себя вправе и на жестокость, и на ненависть, и на обман — на все! Но с Эрнесто… Виктория понимала, что он ждет, когда она доверится ему, когда откроет ему сердце. Но она потратила столько сил, чтобы не просто закрыть свое сердце, но замуровать его, превратить в камень, и что? — теперь из-за каких-то слов, из-за дурацких, ненадежных романтических чувств снять броню, расслабиться, рассиропиться и… Получить новый удар? Может быть, смертельный? Нет, ни за что!

— Хорошо, я согласна, едем! Признаюсь, что только сомнение в твоей порядочности удерживало меня от нашей совместной поездки. Но ты меня убедил! — сказала она с горьким сарказмом, понятным только ей, но уж никак не Эрнесто.

Он же недоуменно взглянул на Викторию и почтительно подал ей руку, на которую она оперлась с бесстрастным и холодным лицом великосветской дамы.

 

Глава 20

Как раскаивалась Камила в своем легкомыслии! Зачем? Зачем она поспешила с публикацией? Для чего решилась на дурацкий маскарад, надев мужское платье? Что будет, если кто-то из ее семьи увидит имя воскресшего князя де ла Круса?

Мариано всячески успокаивал жену.

— Подумай сама, — твердил он, — ну кто станет читать провинциальные газеты? Кому они нужны?

Но Камила чувствовала только мучительные угрызения совести. Ее честная совестливая натура не могла поддаться никаким доводам рассудка. Как ничтожен кажется рассудок по сравнению с укоряющим голосом совести! Наконец она нашла выход. Со свойственной ей решительностью вновь отправилась в редакцию, призналась в своей мистификации и попросила в следующем номере опубликовать опровержение.

— Ни за что! — отказался выслушавший ее с немалым удивлением редактор. — Стихи привлекли к себе большой интерес. Вы на пороге славы, я на пороге богатства. Нисколько не сомневаюсь, что тираж моей газеты вскоре увеличится. Только за сегодняшний день у меня были трое посетителей, интересовавшихся князем. Сначала пришел мужчина, потом две очень красивые дамы, и всем им я дал оставленный вами адрес.

Камила едва не застонала от ужаса и стыда. Адрес был ею взят наобум. Мало того что она доставила беспокойство незнакомым людям, так еще причинила боль своим близким. Вне всякого сомнения, одной из дам была Милагрос, которая искала своего Катриэля. Теперь у Камилы не оставалось иного выхода, как только ехать в «Эсперансу», чтобы повиниться перед несчастной Милагрос. И, недолго думая, она так и сделала. Если бы она знала, как была похожа на свою мать в юности, такую же пылкую, безоглядную, прямодушную!

Время шло, Камила не возвращалась, и Мариано стал беспокоиться. Прошел еще час, и он уже не находил себе места. Как повелось у них с некоторых пор, после обеда к ним зашел Энрике. Увидев Мариано в несвойственном ему беспокойстве и обнаружив отсутствие Камилы, стал расспрашивать, что же произошло. Поначалу Мариано не хотел ничего говорить, считая, что не вправе открывать секреты Камилы. Но какие секреты могут быть у дочери от отца? И он все рассказал Энрике. А для того не составило труда понять, куда отправилась Камила. Глядя на нее, он все время видел перед собой порывистую Викторию, и при мысли о теперешней Виктории боль опять и опять сжимала ему сердце.

— Ты найдешь свою жену в «Эсперансе», — сказал он Мариано. — И я отправлюсь туда вместе с тобой.

Росаура никогда не оспаривала решений мужа. С улыбкой простилась она со своим Энрике. Но с тех пор как в их жизни вновь появилась первая любовь Энрике Муньиса, на сердце у верной Росауры было всегда тяжело. Она хорошо знала благородство своего мужа, успела оценить и все достоинства много страдавшей и твердо державшейся в многочисленных несчастьях Марии, и теперь все отчетливее понимала, что решение их общей судьбы должна взять на себя. Понимала, но пока не могла…

Сейчас она была даже рада отъезду любимого мужа. Без него ей будет легче во всем разобраться, она соберется с силами и поймет, как следует поступить.

Энрике, скача в «Эсперансу» и беспокоясь о Камиле, не думал о Марии, но Мария была первой, кто встретил его в гостиной старого имения. Как мучительна была для обоих новая встреча! Но в обрушившемся на них потоке бед и несчастий она сверкнула солнечным лучом, который на миг ослепил их, погрузив в мрак забвения все остальное. И оба они вновь поняли, что их любовь не умирала ни на секунду, что разлука длиною в жизнь не истребила ее и она осталась такой же всепоглощающей и всесильной. Безмолвный миг встречи, глаза, погруженные в глаза, и — влюбленные вновь опустились на землю. Действительность властно вступила в свои права.

Камила с плачем бросилась на шею Мариано, сквозь рыдания рассказывая о смерти матери, такой страшной и неожиданной. Перед этим известием все померкло. Никто и не думал винить ее за мистификацию, за использование имени князя де ла Круса. Все три женщины были одинаково потрясены и как нельзя более нуждались в мужской поддержке.

Камила собиралась немедленно ехать на могилу матери в Санта-Марию. Мариано готов был сопровождать ее. Однако Энрике отговаривал их. Что-то подсказывало ему, что не стоит так уж торопиться в Санта-Марию. В любом случае поездку следовало отложить до следующего дня, потому что сегодня ехать было уже поздно…

Долгий вечер провели вместе Мария и Энрике. Невольно уста их слились в горячем поцелуе, и он был едва ли не слаще, чем в юности. Но тут же оба почувствовали горечь раскаяния. Между ними стояла верная и преданная Росаура, которую они не имели права и не хотели обмануть… Но чувствовать себя живыми, молодыми, счастливыми было так неожиданно, так непривычно… И как можно было отказаться от того, что ты так явственно и полно ощущаешь? Вот они и сидели, разговаривали, пытались что-то решить и тут же отказывались от решений. Наконец Энрике сказал:

— Давай позабудем обо всем и никаких решений принимать не станем. Мы просто вспомним нашу любовь, переживем ее вновь как чудесный, давно забытый сон. Сны причиняют боль лишь тем, кому снятся…

— Да, любовь моя, — отвечала ему всегда такая суровая, но вдруг ставшая нежной Мария, — да, решим, что происходящее — только сон. Незабываемый, благодатный сон…

К Росауре сон не шел. Жизнь без Энрике казалась ей безнадежной, смертельно пустой. Но еще тяжелее ей было бы теперь жить с Энрике, зная, как пусто и горько жить ему без Марии. Росаура с благодарностью вспоминала прожитые годы, так пусть и он будет благодарен ей. Она благодарила его за те узы, которыми он связал себя с нею, а Энрике пусть будет ей благодарен за свою свободу.

Покончить с собой — вот что решила Росаура. Так она освободит всех. И сама освободится от страданий. Ей уже виделось, как она торопится к реке, как вода принимает ее в холодные объятия…

А Энрике? Неужели он радостно примет от нее такой страшный подарок? Он же почувствует себя убийцей! Откажется от Марии и всю жизнь проведет, каясь в несовершенном грехе. Нет, своей смертью она не освободит его, а накажет. Отомстит за ту любовь, которая проснулась в нем помимо его воли. Как только могла прийти ей в голову такая ужасная, такая постыдная мысль? А что, если просто-напросто отправиться в «Эсперансу» и сказать Энрике: «Отныне ты свободен», а там что Бог даст?.. В любом случае длить их взаимную муку невозможно.

Росаура отправилась в путь затемно, и уже утром, пусть не очень ранним, приближалась к «Эсперансе». Но перед тем как войти в дом, она зашла в церковь, чтобы молитвой укрепить свою решимость. В полутемной церкви было только двое молящихся. В мужчине она узнала Энрике, а когда обернулась женщина, то узнала и Марию. Лица у обоих — спокойны, хотя было видно, что и они не спали в эту нелегкую ночь. Росаура поняла, какое решение приняли влюбленные, которых когда-то так безжалостно разлучила жизнь. И вдруг горячая волна любви к ним обоим затопила ее сердце, и ей стало легко сказать то, чего она так боялась. Она почувствовала счастье, оттого что может одарить счастьем любимого. И поняла: Бог благословил ее решение.

Как удивились Энрике и Мария, увидев Росауру. Еще больше удивились они, услышав, что она благославляет их на совместную жизнь.

Глаза Росауры, смотревшие на Энрике, как всегда светились добротой и любовью, но решение ее было непреклонным, — и Энрике это почувствовал.

Но вот что странно — счастливой сейчас выглядела Росаура, а Энрике с Марией чувствовали растерянность и смятение. Они не были готовы к такому неожиданному повороту судьбы. Сомнение и испуг читались на их лицах. Долгожданное счастье застает зачастую врасплох, и не ощущается как счастье…

Они вернулись в «Эсперансу» втроем и сообщили о неожиданно возникшем решении. В любящие сердца молодых закралась та же печаль, что томила и сердца старших. Ясным и безмятежным было только лицо Росауры. И Милагрос крепко-крепко обняла ее.

— Мы должны поехать и поговорить обо всем с Лусией, доченька, — начала Мария. — Мы еще ни в чем не уверены, жизнь покажет, как все сложится, но сейчас мы с Энрике будем вместе.

— А Росаура поживет у нас, — ответила ей с понимающей улыбкой Милагрос, — я очень нуждаюсь в ее помощи, и к тому же здесь Августо.

Мария с нежностью прижала к своей исстрадавшейся груди дочь, такую юную, но уже такую умудренную жизнью.

Камила тоже собиралась в дорогу. Они поедут вместе с любимой тетей. В Санта-Марии узнают, где похоронили Викторию, закажут мессу, а потом Мария с Энрике отправятся дальше.

Обе пары уже садились в экипаж, когда на дороге вдруг показался запыленный всадник. Слуга из дома Линчей прискакал сообщить в «Эсперансу», что Санта-Мария находится в руках повстанцев и тиран-губернатор сбежал из города.

Мария тут же стала уговаривать Камилу остаться. Ехать сейчас в Санта-Марию — безумие. Они сами разузнают все о Виктории и немедленно известят Камилу и Мариано. А им нужно вернуться в Арройо-Секо. Когда грядут большие перемены, лучше всего встречать их дома.

Мариано не мог не согласиться с Марией, и вместе им удалось отговорить Камилу от безрассудного решения.

Мария была охвачена беспокойством о Лусии. В стране, где началась гражданская война, в опасности каждый. С какой сердечной нежностью прощалась Мария с Росаурой — теперь ее Милагрос была в надежных руках, и у нее не было слов для благодарности, рядом с которой уживались и угрызения совести. Но за плечами Марии стояла теперь долгая жизнь, она знала, что счастье никогда не бывает безоблачным. И чувствовала, что ее боль за Росауру — тоже счастье.

Дорога Марии и Энрике обошлась без приключений. Но когда Мария увидела свой маленький домик с яркими цветами у крыльца, — их посадила Лусия и бережно ухаживала за ними, — сердце ее тревожно забилось. Как-то встретит Лусия перемену в ее судьбе?

Но дочка радостно выбежала навстречу матери и, увидев рядом с ней счастливого, смущенного Энрике, сразу все поняла. «Все правильно. Истинная любовь всегда торжествует!» — с удовлетворением отметила Лусия, подумав, конечно же, об Августо.

А потому, когда Пабло Сандоваль признался ей в любви и попросил стать его женой, она честно призналась, что не забыла еще лейтенанта Монтильо и продолжает надеяться на ответное чувство.

— Я тоже буду надеяться, — ответил ей Пабло.

Но недолго пришлось им всем наслаждаться покоем. Посланец генерала Хайме отыскал Энрике Муньиса в его укромном убежище. Генерал призывал к себе своего давнего друга и сторонника.

Мария и Энрике немедленно собрались в Санта-Марию.

 

Глава 21

Место, куда Эрнесто Сантьяго отвез Викторию, оказалось совсем не безопасным. Но разве мог он предположить, что Фортуна вмиг повернет свое колесо, и все, кто был наверху, окажутся внизу? Кому было дело до того, что его ближайший друг Гонсало Линч давно стал его главным врагом? Все знали только то, что Эрнесто Сантьяго был другом ненавистного Линча, и этого было достаточно, чтобы преследовать его с оружием в руках. Так, сам того не желая, Эрнесто стал причиной новых испытаний для Виктории. Дом, в котором они скрылись, был окружен, им предлагали немедленно сдаться и отправиться в тюрьму. Но Эрнесто предпочел отстреливаться. Виктория лихорадочно переодевалась в какое-то тряпье, собираясь бежать. Она уговаривала переодеться и Эрнесто, но он, окровавленный, упал, и тогда она бросилась бежать как безумная из этого пахнущего кровью и убийством дома. Никто не стал гнаться за женщиной в отрепьях, с искаженным от ужаса лицом и горящими безумными глазами.

В юности ее жизнь дотла сожгли индейцы, теперь — повстанцы. И тогда, и теперь были убиты люди, искренне преданные ей, поманившие ее возможностью новой жизни. Злой рок тяготел над ней. Виктория не сомневалась в этом. Она чувствовала горящую у себя на лбу каинову печать, когда измученная, голодная, в лохмотьях тащилась по дороге, мечтая лишь об одном — добраться до Санта-Марии и отыскать хоть какое-то убежище…

Но вот вдали показалась какая-то повозка. Виктория кинулась к ней, протягивая руки, умоляя взять ее. И тут же отшатнулась, увидев, что поводья держит в руках Гонсало.

Нет, в каиновой печати на лбу сомневаться больше не приходилось. Теперь надежным убежищем для Виктории может стать только дно, откуда уже нельзя упасть. И Виктория знала, куда ей следует идти. Пешком, рано или поздно, доберется она до подружки Розалинды, и та не прогонит ее. Кабаки нужны всегда. Всем солдатам на свете нужны вино и женщины…

С опасностью для жизни пробирался Гонсало в Санта-Марию. Он не верил, что пришел конец его могуществу. Ему казалось, он все сумеет повернуть, если только вовремя поспеет в город. Он не верил, что какие-то жалкие заговорщики могут справиться с всесильным губернатором, который самовластно распоряжался всеми землями и всеми людьми этого края. Необузданная сила всю жизнь была кумиром Гонсало. Он гордился тем, что свои прихоти губернатор осуществлял его руками и многое позволял ему.

Как только он узнал о перевороте, то сразу же стал искать себе лошадь. Но оказалось, что лошадей найти невозможно — все они поступили в распоряжение военных подразделений, которые перешли на сторону восставших. Более того, по всем дорогам рыскали отряды, которым было поручено ловить и доставлять в Санта-Марию, — а если были на то основания и расправляться на месте, — сторонников тирана-губернатора.

Гонсало попытался купить лошадь у пастуха, но тот отказал ему, ничуть не сочувствуя этому властному, нервному господину.

Ну что ж, еще не было случая, чтобы Гонсало Линч не добился того, к чему стремился. Быстрым шагом он шел по дороге, зорко поглядывая по сторонам. Что бы ни случилось, он все равно чувствовал себя хозяином здешних мест, все равно все в этом краю принадлежало ему. Поэтому, когда он увидел лошадь, запряженную в повозку, но без хозяина, то, ни секунды не колеблясь, взлетел на облучок и помчался во весь опор. Дорогой какая-то нищенка пыталась остановить его, прося помощи, но он едва обратил на нее внимание.

Возле города его остановил патруль. Солдат потребовал у него документы.

— Какие еще документы?! — возмущенно вскинулся Гонсало. — Я — сеньор Линч и прохожу всюду без пропусков и разрешений.

— Да неужели? — насмешливо сказал солдат. — Слезайте немедленно! Вы арестованы! Ваше имя в списке самых ярых пособников свергнутого тирана!

На секунду Гонсало потерял дар речи от негодования. Он не сомневался, что ослышался, что его принимают за кого-то другого, потому что Гонсало Линч не может подвергнуться аресту!

Немедленно отведите меня к генералу Арангурену, — потребовал он, решив, что имя командующего всеми военными силами Санта-Марии произведет должное впечатление.

Генерал Арангурен расстрелян вчера вечером, — так же насмешливо сообщил солдат и уже протянул руку, чтобы стащить Гонсало с повозки.

И тогда в ярости и отчаянии Гонсало выстрелил в солдата. Несчастный свалился. Путь был свободен. И Гонсало как бешеный помчался по обезлюдевшим улицам Санта-Марии. Он ворвался в свой дом, лихорадочно соображая, как ему действовать. Какие только планы не мелькали у него в голове, но все он отвергал как неосуществимые. Эх, если бы Бенито со своей шайкой был по-прежнему в его распоряжении! Тогда бы ему не пришлось так долго раздумывать!

Так ничего и не сообразив, Гонсало стал торопливо подниматься по лестнице к себе в кабинет, как вдруг с изумлением увидел на верхней площадке Энрике Муньиса и свою собственную жену Марию!

Большего бесстыдства, подлости и низости Гонсало и представить себе не мог. Он немедленно высказал Марии все, что думал о ее поведении, в самых грубых и площадных выражениях. Он и не собирался стесняться, застав в своем доме наглую шлюху.

Заслоняясь от потока брани, Мария невольно прикрыла лицо руками, а из глаз ее градом покатились слезы. Выступив вперед, Энрике заслонил ее.

— Замолчите, Линч! — властно приказал он. — Пришло время и вам ответить перед законом за все преступления.

— Каким еще законом? — чуть ли не завизжал Гонсало. — Ты способен только на убийство из-за угла, жалкий распутник, любитель чужих жен!

Энрике сжал кулаки, но не сдвинулся с места.

— Мария! Пожалуйста, пригласи сюда представителей законной власти, — попросил он, — пусть они придут за этой мразью поскорее. Моему терпению скоро наступит конец!

Прикрывая лицо руками, Мария торопливо сбежала с лестницы и исчезла за дверью.

— Кто посмеет арестовать меня? Меня?! Сеньора Линча, которого боится и уважает весь город? — орал Гонсало, подступив вплотную к Энрике и отвесив при последних словах ему пощечину.

Этого Энрике уже стерпеть не смог. Всю свою ненависть вложил он в ответный удар. Гонсало свалился с ног, но тут же поднялся и кинулся на Энрике.

В ту минуту, когда появилась Мария в сопровождении двух солдат, мужчины продолжали яростно драться.

— Драку прекратить! — скомандовал капитан. — Именем закона вы арестованы, Гонсало Линч. Вот ордер на ваш арест. У нас есть приказ доставить вас живым или мертвым!

— Живым я не дамся вам никогда! Да здравствует губернатор! Смерть заговорщикам! — крикнул Гонсало, прежде чем две пули прошили его грудь, и он мертвым свалился на пол.

Солдаты взяли покойника за ноги и потащили вон из дома.

Мария не могла сдержать рыданий. Энрике тихо тронул ее за плечо:

— Пойдем отсюда. Ты теперь свободна. Все это только справедливость. Он заплатил за свои грехи, за смерть Виктории.

Генерал Хайме пригласил Энрике Муньиса с тем, чтобы предложить ему пост в новом правительстве, но Энрике отказался. Слишком много крови он видел за свою жизнь и с годами научился ценить милосердие куда выше справедливости.

Весть о смерти Гонсало быстро распространилась по Санта-Марии. Виктории ее принесла Розалинда.

— Он погиб как герой, крича: «Да здравствует губернатор!» — прибавила она.

Виктория отхлебнула из стакана глоток джина и сумрачно усмехнулась такому героизму.

— Если Мария в городе, то она будет оплакивать и героя Гонсало. Кому как не мне знать, до чего у нее доброе сердце…

Виктория не ошиблась в одном: Мария действительно плакала. Ранним утром стояла она в церкви, перед иконой Девы Марии, молилась и каялась. Увидев падре Орестеса, бросилась к нему: душа ее жаждала исповеди. Мария чувство¬вала себя последней грешницей на земле.

Кто, как не она, довела до гибели свою сестру Викторию? И теперь даже не знает, где ее могила. Виновата она и в гибели Гонсало: сама привела солдат, которые расстреляли его у нее на глазах. Как будто бы мстила ему, как будто стремилась его убить…

Мария ни в чем не щадила себя. Даже в своем воссоединении с человеком, которого любила всю жизнь, видела еще один тяжкий грех. Но не могла отказаться от Энрике…

Падре Орестес слушал исповедь своей духовной дочери с тяжелым сердцем. Ему было жаль эту женщину, которая, исполняя человеческие законы, и в самом деле творила беду и умножала свои грехи.

— Милосердие Божие безгранично, уповай на него, дочь моя, — сказал он, — и да будет благословенна твоя новая жизнь, которая только для тебя начинается…

 

Глава 22

После того как судьба матери так неожиданно переменилась и она уехала вместе с Муньисом в Санта-Марию, Лусия почувствовала в доме странную пустоту. Ее пылкая натура не терпела бездействия. Она согласна была скорее расплачиваться за совершенные ошибки, чем не совершать их вовсе. И сейчас ей опять стало казаться, что наступила пора действовать. Раз она отказала Пабло, то должна завоевать Августо. А для этого ей нужно было поговорить по душам с Милагрос. Лусия уже не питала к ней вражды, наоборот, сочувствовала ее горю и считала, что может по¬мочь ей.

Словом, Лусия решила отправиться в «Эсперансу». А слово у нее, как и у ее отца, никогда не расходилось с делом.

Однако в «Эсперансе» ее ждал сюрприз. Лусия не думала, что Августо живет в доме Милагрос, и живет уже давно. А теперь с Августо и Милагрос поселилась и Росаура. Прочной, устоявшейся жизнью семейного гнезда пахнуло на Лусию, когда она вошла под крышу старинного господского

дома. Но покой и размеренность, какими веет от старинных усадеб, так обманчивы. Сочтя устоявшейся семейную жизнь Милагрос и Августо, Лусия ошиблась, но откуда ей было знать об этом?

Милагрос приняла свою новую сестру со всем свойственным ей добросердечием, но не утешила этим Лусию. Сердце Лусии искало другой любви, в которой ей было отказано.

Августо же прямо сказал Лусии, что, собираясь покончить с собой, он думал об одной Милагрос, а Лусия в его жизни никогда ничего не значила.

В свою очередь он чувствовал, что Милагрос относится к нему с доверием и дружелюбием. Но чем доброжелательней была к нему Милагрос, тем острей и больней ощущал Августо, как далеки ее чувства от любви. И страдал, мучительно страдал от того, что вместо жаркого огня любви его одаривают теплой дружбой.

Поэтому он и был так прям и честен с Лусией. Честность порой бывает ножом в руках истекающего кровью, с ее помощью он мстит за свое страдание.

У Лусии действительно не осталось больше иллюзий. Теперь она смотрела на Августо горьким и трезвым взглядом своей матери Марии, удивляясь, что не видела раньше, как он сух и безжалостен, и вместе с тем не могла не желать, чтобы он вдруг переменился, стал нежен и ласков по отношению к ней.

А Августо невольно казалось, что Милагрос должна оценить его честность и вознаградить ее. Но Милагрос ее и не заметила. Она была погружена в себя, свои думы о Катриэле, о своем будущем ребенке — продолжении Катриэля…

Возвращение Лусии домой было горьким отрезвлением. Только что благодаря чудесной истории любви матери она поверила в сказку, поверила в счастливое окончание собственной любви. Но это оказалось лишь иллюзией.

Дошла до Лусии и весть о гибели ее отца. Как бы ни относилась она к нему теперь, а все же ей было очень больно от этой утраты. И если с отъездом матери Лусия почувствовала пустоту, то теперь она явственно ощутила свое сиротство.

Домой Лусия вернулась повзрослевшей, печальной, и у Пабло защемило сердце: своенравный бутон не кололся больше, он сосредоточился на своей боли, готовясь разорвать оболочку и стать пышной трепетной розой…

Самому Пабло было нечего уже делать в этом маленьком домике, послужившем ему приютом в трудные времена. Бурно развернувшиеся события требовали его присутствия в Санта-Марии. Там было его место как журналиста, как писателя. Нежно простившись с Лусией, он уехал.

А Лусия почувствовала себя еще сиротливее. Теперь она лучше понимала Милагрос, винила себя за враждебное отношение к Катриэлю и сожалела, что не может попросить у него прощения.

Дни бежали за днями, складывались в месяцы, и обитатели «Эсперансы» наконец дождались того дня, когда Милагрос родила девочку. Старая Доминга держала на руках еще одну будущую женщину семейства Оласабль и умиленно смотрела на Милагрос, которая так напоминала ей юную Марию. Доминга сердцем чувствовала, как страдает Милагрос от того, что рядом с ней в этот радостный миг нет ее Катриэля.

— Уповай на Божью милость, девочка! — сказала ей старая негритянка. — Ты же видишь: Бог творит чудеса…

— Теперь я понимаю, Доминга, за что вас так любит моя мама, — со слезами на глазах отвечала ей Милагрос.

Малышку решили назвать Асунсьон — в честь той, которая была когда-то душой «Эсперансы». С любовью вспоминала Мария о своей необыкновенной тетушке и много рассказывала Милагрос о названой матери Катриэля.

Вся родня съехалась на крестины, все так радовались малышке, и только по лицу Камилы пробежало облачко грусти. Заметила его одна Росаура и так участливо взглянула на Камилу, что та не выдержала и призналась ей в своем горе:

— Мне бы так хотелось маленького! Но я никак не могу родить Мариано ни сына, ни дочери!

— Не огорчайся! Погоди! У вас еще будут дети, — принялась утешать ее Росаура. — А пока у тебя нет своих ребятишек, знаешь, что я посоветую? Устрой-ка ты школу для тех, что живут вокруг. И тебе будет польза, и им.

— Что за счастливая мысль! — обрадовалась Камила. — Да! Я все обдумаю! Что за чудесная мысль!

С доброй и мудрой улыбкой смотрела Росаура на пылкую юность, которая так отчаянно горюет, а потом так мгновенно воспламеняется совсем иным чувством.:.

После смерти Виктории Камила оказалась единственной наследницей дома Оласаблей в Санта-Марии, но переезжать в него не захотела. Дом был чужим ей, У них с Мариано была другая, своя дорога. Камила хотела передать его Марии, но та с ужасом отказалась вернуться в свое тягостное прошлое. Если этот дом и был для кого-то родным, то только для Лусии, сказала Мария.

Лусия же в тот период стояла перед выбором. Пабло написал ей, что стал главным редактором новой газеты в Санта-Марии. Одна его мечта исполнилась, и теперь он надеялся на исполнение другой мечты — самой заветной. Словом, он в который уже раз предложил Лусии выйти за него замуж.

Нельзя сказать, что верная любовь Пабло была безразлична Лусии, но не обманет ли она его, если вместо ответной любви предложит всего лишь благодарность? — вот что беспокоило девушку. Он ведь так красив, так талантлив, он заслуживает настоящего счастья!

И вот своевольная, непокорная Лусия пришла за советом к старшим: Марии, Маргарите и Энрике.

— Главное, быть честной перед самой собой, — сказал Лусии Энрике. — Если твое чувство к Августо выболело до конца и ты готова с радостью начать новую счастливую жизнь, то не цепляйся за прошлое, не заслоняй им будущее. Спроси себя откровенно, а затем доверься ответу, который даст твое сердце.

И Лусия, проведя не одну бессонную ночь, приняла решение — она ответила Пабло согласием. Теперь вся семья радостно поздравляла ее; Мария и Маргарита давно привязались к Пабло как к родному, а Энрике высоко ценил доброту и благородство давнего соратника.

— У нас у всех есть для тебя подарок, сестричка, — торжественно объявила Лусии Камила. — Вы с Пабло будете жить в Санта-Марии в своем собственном доме. Будь в нем, пожалуйста, счастлива за всю семью Оласабль!

Все целовали Лусию, поздравляли ее, потом целовали Камилу, и вдруг в гостиную вбежала встревоженная служанка. Она пошепталась о чем-то с Росаурой, а та — с Марией, и обе вышли из гостиной.

Наконец-то нашелся исчезнувший еще с утра Хуансито. Милагрос об этом до сих пор ничего не говорили, боясь, как бы у нее не пропало молоко. Но Августо услышал жалобные детские крики, позвал слуг и вместе с ними вынес из оврага бедняжку, который упал туда и, очевидно, сломал себе ногу. Теперь весь дом суетился вокруг мальчугана.

Мария осторожно сообщила Милагрос о несчастном случае.

— За доктором уже послали. Не тревожься, старшие дети часто ревнуют матерей к новорожденным. Будь с ним сейчас особенно ласкова, и он успокоится.

Когда Милагрос, выйдя из спальни, прижала к груди Хуансито, он почувствовал, что вознагражден за свои страдания. Мужественно терпел боль, пока доктор вправлял ему кость и накладывал на ногу лубок.

— Вот увидишь, я буду хорошим дядюшкой нашей малышке, — торжественно пообещал он Милагрос, и она, растрогавшись, улыбнулась.

Туча, которая чуть было не омрачила этот счастливый для всех день, рассеялась. А следующий снова звал к делам, заботам и хлопотам.

Все разъехались, и Милагрос, вновь оставшись наедине со своими думами, стала чувствовать вину за то, что окрестила малышку. Одобрил бы крещение Катриэль, который так дорожил своей связью с соплеменниками? И чем больше она думала, тем яснее понимала, что непременно должна отправиться в индейский поселок: во-первых, для того, чтобы друзья Катриэля знали, что его жизнь продолжилась в дочери, а во-вторых, чтобы девочку приняли в племя, исполнив над ней все необходимые в таких случаях индейские обряды.

Своими мыслями Милагрос поделилась с Росаурой, и та одобрила ее. Ранним утром обе женщины сели в небольшую коляску и отправились по направлению к стойбищу. На всякий случай они взяли с собой нескольких слуг, которые ехали по обе стороны экипажа, а к коляске Росаура прикрепила белый кусок полотна.

— Пусть все знают, что мы едем с миром, — объяснила она.

Мирным было утро и обещало такой же спокойный, мирный день. В небольшом домике, что стоял как раз на границе индейских земель, женщины немного передохнули и тронулись дальше. Вдруг лошади остановились как вкопанные. Поперек дороги неподвижно лежал индеец. Один из слуг спешился, вышла из коляски и Милагрос. Что же случилось с несчастным? — волновало всех. Индеец был мертв, лицо искажено болью, но крови не было.

Все встревожились. В индейском поселке что-то случилось. Стоит ли продолжать путь? Однако женщины мужественно преодолели свою тревогу и решили двинуться дальше. Но вскоре их догнал доктор, который вчера приезжал в «Эсперансу» лечить Хуансито.

— Немедленно поворачивайте обратно! — прокричал он, с изумлением узнав юную хозяйку «Эсперансы», — в стойбище страшная эпидемия. Мы делаем все, чтобы она не вышла за пределы индейских земель.

Росаура с Милагрос в ужасе повернули обратно. Они изо всех сил погоняли лошадей, торопясь выбраться из зараженной зоны. И вдруг Милагрос почувствовала головокружение, тошноту. С каждой минутой ей становилось все хуже и хуже. Сомнений не было — она заразилась от мертвого индейца.

Едва они добрались до имения, Милагрос стала умолять Росауру унести Асунсьон.

— Главное, спасти девочку, — твердила она как в лихорадке.

Росаура разделяла ее тревогу. Поручив Милагрос заботам Браулио и Хуансито, она взяла малышку на руки и сказала:

— Мы с маленькой поедем за врачом для Милагрос

 

Глава 23

В селение индейцев пришла беда: неведомая болезнь косила людей, смерть что ни день собирала обильную жатву. И, как всегда в час испытаний, люди роптали. В беде индейцы обвиняли Катриэля — чужак разгневал богов и навлек на племя несчастье. Если принести чужака в жертву богам, они умилостивятся. Так считало в племени большинство.

С грустью смотрел Катриэль на своих испуганных и разгневанных соплеменников. Он съездил в город, привез лекарства, хотел помочь им, но они увидели в его помощи посягательство на волю богов и жаждали не избавления от болезни, а его смерти.

Лилен вот-вот должна была родить и, ожидая крошечное существо, которое окончательно породнит его с племенем, Катриэль чувствовал себя почти счастливым. Но вот новый взрыв ненависти! Новый, потому что точно так же ненавидел его Райми. Чтобы отомстить Катриэлю, он даже попытался убить беременную Лилен. И тогда Катриэлю пришлось совершить правосудие — он убил Райми, как взбесившуюся от ненависти собаку. И племя оправдало его. Но теперь оно жаждало смерти Катриэля.

Лилен, которая тоже занемогла и металась в жару у них в вигваме, он успел дать лекарство, несмотря на то, что ее братья запрещали ему это.

— Я не хочу умирать, спаси меня, Катриэль, — шептала Лилен.

После лекарства ей стало легче, и она заснула. Но никто не хотел верить в целительную силу лекарства, все верили в целительную силу кровавой жертвы…

Старейшина позвал Катриэля к себе в вигвам.

— На этот раз я не согласен с решением моего племени и ни в чем тебя не виню, потому что помню, как в давние времена белая женщина по имени Асунсьон принесла нам лекарство и спасла от гибели наших детей. Племя готово было растерзать ее, но дети выздоровели, и все образумилось. Я не виню тебя, но судьбу твою будут решать старейшины. И если боги потребуют твоей жизни, тебе придется умереть. Я всего лишь человек, и не мне нарушать волю богов.

Катриэль кивнул, он тоже полагался на волю богов. Раз он принял закон индейцев, то должен чтить и волю богов. Боги же должны знать, что он не хотел их прогневать.

Катриэль сидел под стражей, а старейшины, куря трубки, решали его судьбу. Одни из них предлагали изгнать Катриэля, другие настаивали на его смерти. Смерти Катриэля требовал и отец Райми. Он не сомневался, что боги мстят за убийство лучшего индейского воина.

Последнее слово оставалось за Великим Духом — если Священный Цветок будет по-прежнему пламенеть как кровь, Катриэль останется жить; если же почернеет, то мрак смерти покроет и взор Катриэля.

Со спокойной душой ждал Катриэль решения Великого Духа, и вот перед ним появилась Маки — главная жрица и прорицательница племени.

— Твоя жизнь закончена, Катриэль, — сумрачно проговорила она, — цветок почернел. Великий Дух произнес свое последнее слово.

Неожиданным было это решение для Катриэля, но и тут он не потерял своего мужества.

— Боги знают, что я не виновен, — отвечал он, — пусть они простят тех, кто хотел моей смерти.

И Маки начала готовиться к обряду жертвоприношения.

— Боги наших отцов! — молилась она. — Пусть священные слезы, которые я проливаю над виновным, смоют все грехи, что он совершил! Возьмите к себе дух этого грешника, и пусть ветер отнесет его как можно дальше, чтобы он никогда не вернулся к нам, чтобы в нашем селение никогда больше не рождался индеец, от которого отказывается все племя…

И тут произошло небывалое. Молитву жрицы прервал женский крик:

— Во имя богов, остановитесь! Не совершайте страшного преступления!

Кричала почитаемая всем племенем Элумея. И к ее словам не могли не прислушаться. Племя застыло, застыла и Маки с поднятыми руками. А Элумея продолжала:

— Выздоровела Лилен, выздоровела Эйла, я давала им снадобье Катриэля. Я нарушила наши священные законы и готова умереть!

Гневным стало лицо Маки, она опустила руки и грозно произнесла:

— И ты нарушила наш закон? Принесите священный цветок Анандей!

Все племя благоговейно замерло, ибо не часто случалось лицезреть священный цветок. И вынесли цветок. И он пламенел будто кровь.

— Ты спасен, Катриэль! — выдохнула Лилен и, бросившись к любимому мужу, встала с ним рядом. Оба прикоснулись к мрачной завесе смерти, и оба остались жить.

— Я знал, что богам не за что карать меня, — сказал Катриэль, — покарать меня могли только люди! Поэтому мне кажется, Лилен, что нам с тобой больше нет здесь места. Мы должны покинуть родное селение.

И они медленно пошли к своему вигваму, и все племя молча смотрело им вслед.

Лилен прижалась к Катриэлю, по ее смуглым щекам текли и текли слезы.

— Тебе больно? Я причинил тебе боль своим решением? — нежно спросил ее Катриэль. — Я ведь обещал, что мы никогда не покинем нашего племени!

Больно мне было тогда, когда я думала, что расстанусь с тобой навсегда. Но тогда я не плакала, — отвечала Лилен:

— Племя не доверяет мне больше, и я не хочу, чтобы любое новое несчастье — голод, ураган, засуха — стало моей виной, — продолжал Катриэль. — У нас скоро родится ребенок, как он будет расти, если никто не доверяет его отцу?

— Я все понимаю и пойду за тобой, куда ты захочешь.

Они собрали немного вещей и двинулись в путь. Опять Катриэль был изгоем, его не приняла жизнь белых, но и индейское племя отвергло его. Однако он не отчаивался, он чувствовал себя в силах жить одиночкой, обеспечивая хлеб своей жене и детям.

Он привел Лилен к небольшому домику на границе, разделяющей земли двух народов — индейцев и белых.

— Этот домик когда-то построила моя мать Айлен, собираясь мирно жить в нем со своим мужем, — сказал Катриэль. — Теперь он послужит ее сыну.

Но недолог был покой Катриэля: этой же ночью у Лилен начались родовые схватки. Бедная женщина пережила за последние дни столько смертельных тревог, болезнь так ослабила ее силы, что Катриэль, едва взглянув на посиневшие губы и покрытый испариной лоб, стал опасаться за жизнь Лилен и ребенка.

К счастью, подоспел Инти, который чувствовал себя виноватым за то, что в трудную минуту оставил Катриэля, поддался общей панике. Увидев, в каком состоянии находится его сестра, он бросился за помощью. Лилен же собрала последние силы, и скоро раздался пронзительный плач ребенка. Катриэль отрезал пуповину и взял на руки новорожденную дочь.

— Лилен, — окликнул он жену, — мы назовем ее Айлен в честь моей матери.

Но Лилен его уже не услышала. Душа ее отлетела к тем богам, которые оставили жить ее мужа.

Инти со старой повитухой-индианкой могли помочь Катриэлю только в совершении похоронного обряда.

— Пока пои девочку водой, — сказала ему повитуха, — а завтра я найду ту, которая станет ей матерью.

И Катриэль остался один. Он простился с Лилен— ее унесли, чтобы похоронить там, где она родилась. Другой матери для своей дочери Катриэль не хотел. Смотрел на крошечное, беспомощное, но такое требовательное существо, и слезы наворачивались у него на глаза. Он чувствовал, что каплю за каплей готов отдать всю свою жизнь, только бы выжила его маленькая Айлен…

С отчаянием и какой-то странной надеждой в душе сидел Катриэль, прижимая к груди теплый комочек, сидел в оцепенении, будто ожидая чего-то.

И где-то в середине ночи, когда обычно уже никого не ждут, кто-то постучал к нему в дверь.

Катриэль открыл. Бродячие актеры, увидев огонек, попросились на ночлег. И сердце Катриэля сжалось еще больнее — бродячий цирк, незабвенная Милагрос…

Новые знакомые представились: Амансио, Мануэла. У Мануэлы на руках лежал младенец. Не без любопытства посмотрела она на пищащий сверток Катриэля. Он рассказал обо всем, и Мануэла, передав мужу своего малыша, взяла на руки чужого и стала кормить его Катриэль смотрел в сторону. Из глаз его текли слезы.

На единственной в доме кровати спала Мануэла с двумя младенцами, а мужчины проговорили до рассвета, ждать которого было не так уж и долго.

Многое рассказал о себе Катриэль, многого не рассказывал. Ему все казалось, что он видит странный и долгий сон, а может быть, смотрит какую-то очень запутанную пьесу. Он почти не удивился, когда узнал, что Амансио и Мануэла — новые владельцы цирка «Олимпико», но актеры они не цирковые, а театральные. Да, он ничему не удивился: в странной пьесе его жизни бродячий театр, возможно, и является самым подходящим для него местом.

— А почему бы вам не отправиться с нами? — предложил ему Амансио. Он сразу почувствовал, что Катриэль — человек необычный, незаурядный. — Кроме того, в театре всегда так много работы…

— Спасибо, — поблагодарил Катриэль. — Я и сам подумывал к вам попроситься…

На следующее утро фургоны со скрипом двинулись дальше, домик, так и не ставший никому надежным приютом, опять опустел.

 

Глава 24

Перемены влекут за собой перемены. На венчание Лусии и Пабло вновь собралась вся семья. Не поехал на свадьбу только Августо. Браулио упрекнул его:

— Приехали бы да поздравили, все приятнее, чем так-то…

— Нет, Браулио, ты не прав, — не согласился Августо. — Зачем омрачать радостное событие? Лучший подарок для Лусии — это мое отсутствие, отсутствие навсегда. Я для нее — прошлое, и лучше его не тревожить…

Все остальные любовались сияющей красотой невесты и видным красавцем-женихом, когда их венчал падре Орестес, а потом растрогались до слез, услышав проникновенное пастырское напутствие молодым.

Свадебный ужин был в доме Оласаблей, куда вместе с Лусией приехала и Маргарита. Пабло были очень приятны родственники Лусии, но особой симпатией он проникся к Камиле. Он уже читал ее стихи, ценил своеобычный талант и сразу же предложил ей место редактора у себя в газете. Камила обещала подумать о заманчивом предложении.

С тех пор прошло уже чуть ли не две недели, а Камила все никак не могла дать ответа. Мариано был против, считая, что она не сможет ездить на работу так далеко, а Камила?.. Она вдруг загорелась переездом в Санта-Марию. Жить они смогли бы в доме Асунсьон, работала бы в газете, и… Камила занялась бы организацией школы! Мысль о школе стала ее любимой мыслью. Она уже все продумала, и теперь ей не терпелось приняться за дело. С какой благодарностью вспоминала она Росауру. Если бы Камила только знала, что Росаура…

Росаура выбилась из сил. Воистину этот день был днем бед и несчастий. Она успела проехать только полпути до селения, где надеялась разыскать доктора, как у коляски отскочило колесо. Росаура ругала себя за то, что пустилась в путь одна, не взяв с собой никого в помощь. Но что толку укорять себя за сделанное? Нужно думать о Милагрос, о малышке… Положив девочку на траву, она распрягла лошадей, решив, что поедет дальше верхом. Но лошади оказались норовистыми. Они не слушались Росауры. Пока она привязывала к себе малышку, чтобы освободить руки, лошади повернули и ускакали обратно в имение. Росауре ничего не оставалось, как возвращаться пешком. Вечерело. Росаура торопливо зашагала по дороге и в потемках сбилась с пути…

Проблуждав неведомо сколько с малышкой на руках, она привалилась без сил к дереву, моля Бога об одном: чтобы он позаботился о ребенке…

Между тем Милагрос стало легче: скорее всего, она перегрелась. Росаура же с доктором все не возвращалась. А когда лошади прибежали одни, в имении поняли, что случилось несчастье.

— Немедленно на поиски! — скомандовал Браулио.

Милагрос первая села в экипаж, отговорить ее оказалось невозможно.

Когда они наткнулись на сломанную коляску, то поняли, что произошло. Но где же теперь искать Росауру?

— Будем прочесывать окрестности! — решил Браулио.

Не в силах терпеть муки ожидания, сел на лошадь и Августо, уговорив одного из слуг поехать с ним вслед за Браулио с Милагрос.

— До каких же пор мне быть обузой?! — роптал дорогой Августо. — Неужели я ни на что не годен? Неужели не в силах помочь ни матери, ни любимой женщине?

Вдруг Милагрос услышала захлебывающийся детский плач. И этот отчаянный плач был для нее самой сладкой музыкой, он говорил о том, что ее Асунсьон жива, что они все-таки отыскали Росауру.

Да, они нашли Росауру, но она уже не дышала. Ночь в лесу с отчаянно плакавшей малышкой оказалась не по силам бедному сердцу Росауры, от отчаяния и сострадания оно разорвалось.

Взяв на руки спасенную дочь, Милагрос опустилась на колени перед мертвой Росаурой, поцеловала ее и поклялась:

— Ценой своей жизни вы спасли мне дочь, и я не пощажу своей, чтобы помочь вашему сыну!..

Возвращаясь, Браулио с Милагрос повстречали Августо. Узнав о смерти матери, он словно бы обезумел. Зачем ему жить, калеке?! С силой вонзил он шпоры в бока своей лошади, и она понесла неведомо куда слепого всадника. А затем сбросила его…

В «Эсперансу» привезли живую Асунсьон, мертвую Росауру и едва дышавшего Августо.

Милагрос поняла, что и Августо вот-вот уйдет вслед за Росаурой, что он не хочет больше жить, ведь однажды он уже пытался покончить с собой… И, помня свою клятву Росауре, самоотверженно принялась его выхаживать.

Августо пришел в сознание, приоткрыл глаза, и — о, чудо! — понял, что к нему вернулось зрение. Он замер, не в силах поверить своему счастью, и вдруг услышал голос Милагрос.

— Хуансито, — говорила она, — теперь мы с тобой семья Августо, и я буду его глазами.

Августо вновь опустил веки. Он решил, что не стоит пока делиться своей радостью с Милагрос. А Милагрос была счастлива, что Августо пришел в себя. Она знала, что в ее силах отогнать от него призрак смерти. «Он будет жить, вот увидите, Росаура, будет жить», — мысленно произнесла она, а вслух добавила:

— Я согласна стать твоей женой, Августо.

Он жадно припал к ее руке.

На похороны Росауры приехали Энрике с Марией. Останься он с Росаурой, она была бы жива, невольно думалось Энрике.

Узнав же, что вскоре предстоит еще одна свадьба, Мария и Энрике не обрадовались: кому как не им была известна пагубность подобных решений.

— Доченька, заботься об Августо, но зачем выходить за него замуж? Поверь, гораздо достойнее остаться вдовой любимого человека, чем выйти снова замуж из одной только жалости, — уговаривала ее Мария.

— Я поклялась Росауре, когда мы нашли ее мертвой, — тихо ответила Милагрос.

— Будь она жива, она никогда бы не благословила ваш брак. Уж я-то знаю, — горько сказал Энрике.

Обостренным материнским чутьем Мария угадывала в Августо себялюбца-вымогателя, из тех, что готовы на все, лишь бы добиться желаемого.

Разве сейчас не вымогал он у Милагрос сострадание, чтобы заполучить ее в жены? Именно потому, что Мария винила себя в гибели Росауры и Виктории, она стремилась уберечь от неверного шага дочь. Но неужели за ее эгоизм должна расплатиться Милагрос, став добровольной жертвой такого же обуреваемого страстями себялюбца?

— Росаура не могла не дорожить жизнью Августо, и он будет жить, — твердо отвечала Милагрос. — Может, я и не буду так уж несчастлива. Ведь счастлива же Лусия.

Лусия была в самом деле счастлива. Каждый день она открывала все новые достоинства в своем муже, и месяц, последовавший за свадьбой, был для нее действительно медовым. С нетерпением ждала Лусия и Камилу с Мариано, которые наконец решились переехать в Санта-Марию. Ей хотелось как-то загладить свое прежнее отношение к Камиле, которая отнеслась к ней с таким великодушием.

А Камила наконец нашла довод, который убедил Мариано в необходимости переезда

— Гонсало больше нет. А Эрнесто? Что с ним? Разве я не вижу, что ты постоянно думаешь о нем? Мы разузнаем все и о твоем отце, и о маме.

И Мариано сдался.

В той отчаянной перестрелке Эрнесто, к счастью, не погиб. А когда оправился от раны, узнал, что уже не числится в списке врагов нового режима. Он так долго прожил за границей и так недавно вернулся, что и не мог быть ярым приверженцем старого, не мог участвовать и в махинациях Гонсало Линча, так что, сняв с него все обвинения, новое правительство его оправдало.

Теперь главным делом Сантьяго стало отыскать Викторию. Всюду, где только мог, он осторожно наводил справки, но ничего не узнал. Он тосковал, страдал; мучился. Объездил все окрестные города. Виктория стала не отпускающим его наваждением.

Возвращаясь из очередной бесплодной поездки, Эрнесто заглянул в маленькую таверну на окраине, чтобы пропустить стаканчик и подкрепиться, как вдруг за одним из столиков увидел Викторию. Увидел, но не поверил своим глазам. Что она здесь делает? Одета небрежно, однако с той претензией на дешевую роскошь, какая отличает женщин определенного разряда. Что за дурацкий маскарад!

— Виктория? Вы? — воскликнул Эрнесто.

— Боже мой! Жив? — И на миг глаза Виктории радостно вспыхнули, но тут же голова ее надменно откинулась, и на губах заиграла такая знакомая полупрезрительная, полунасмешливая улыбка.

Эрнесто почтительно поцеловал ей руку.

— Что вы здесь делаете? Что за маскарад?

— Маскарад? Я здесь работаю, — все с той же улыбкой ответила Виктория, — и иногда даже получаю удовольствие от работы.

Но Эрнесто словно бы и не услышал вызывающего ответа. На его лице было написано такое неподдельное счастье, что Виктории расхотелось издеваться и над ним, и над собой. А если не издеваться, то что? Растрогаться?

— Виктория, — говорил между тем Эрнесто. — Вы, наверное, не знаете, что мне вернули конфискованное имущество и даже дали разрешение купить дом. А если у меня будет дом, то мне нужна жена и хозяйка. Я не ищу святую, мне нужна любимая.

Виктория нахмурила брови.

— А мне кажется, что сейчас не время и не место шутить, Эрнесто! Лучше расскажите, как вы остались в живых?

— Благодаря железному здоровью. Но я вовсе не шучу, я действительно не могу жить без вас, Виктория! Я разыскивал вас повсюду, и могу вам рассказать…

— Не надо! И прошу вас, оставьте меня! Я для всех умерла. И пока не собираюсь воскресать!

— Не оставлю! Я тоже умру для всех, и потом мы воскреснем вместе!

Виктория раздраженно отмахнулась — ей не до пустой болтовни. Что может понять прекрасный Эрнесто в ее трагедии, из которой нет никакого исхода? Когда-то она надеялась на сладость мести, но теперь знала, что месть горька и унизительна. А значит, ее ненависть, ее боль останутся неутоленными. В газетной хронике она прочитала о свадьбе Лусии Линч-Оласабль. Вполне может быть, что на свадьбе была и Камила… Пусть. Молодым она не хотела мешать. Мучило, доводило ее до исступления другое. То, что она узнала от бородатой Хуаны и старика Каньете. Циркачи совсем недавно стали выступать у них в таверне, веселя народ. Виктория не одобряла этой затеи Розалинды, но что поделаешь? — выручка сразу увеличилась А самих циркачей она терпеть не могла, точно так же как и Милагрос, которая расположилась теперь в их любимой «Эсперансе»! Хуана и Каньете поддерживали отношения с Милагрос, получали от нее письма, и Виктория узнала, что ее сестра Мария, которой она желала одних только бед, наслаждается счастьем с Энрике Муньисом! Подумать только! С Энрике! При одной мысли об этом на глазах Виктории, которая давно разучилась плакать, закипали слезы.

— Судьба просто глумится надо мной! Глумится! — повторяла она, едва сдерживая рыдания.

И отныне она приказала всем, в том числе и Эрнесто, называть ее Марией. — Пусть хотя бы имя, ненавистное имя, будет затоптано в грязь!

Мариано с Камилой довольно быстро обжили заброшенный дом.

— Я и не знала, что он такой большой! — радостно сказала Камила. — Здесь мы откроем мою школу!

В ответ на недоуменный взгляд Мариано она рассказала о своей мечте. Мариано не возражал. Его восхищала бьющая через край энергия Камилы.

Вскоре у Камилы не было ни одной свободной минутки — школа, газета. Посмотрев на первых учеников, которых стали приводить к ней мамы после объявления о школе для малышей, Камила поняла, что ей надо приготовить еще и комнату для сна и для игр, иначе ее ученики ничему не научатся.

Мариано пришлось на несколько дней уехать в Арройо-Секо, чтобы завершить там все дела. Было ясно, больше они туда не вернутся. По дороге он не мог не заехать в «Эсперансу» и узнал о случившихся там несчастьях — о смерти Росауры, о лежащем при смерти Августо.

Печальные новости он немедленно сообщил Камиле телеграфом. И Камила, вся в слезах, поспешила к Лусии, считая, что не имеет права оставить ее в неведении относительно судьбы Августо.

Как только Камила ушла, Лусия тут же принялась собираться в «Эсперансу».

— Я должна быть с Августо, — твердила она. — Я должна успеть с ним попрощаться!

Пабло помрачнел. Он и не думал, что поспешность Лусии, ее тревога так больно отзовутся в его сердце.

— Неужели ты заметишь мое отсутствие? — с внезапной язвительностью спросила Лусия. — Ведь с тобой останется Камила! Я только и слышу, какая она талантливая и замечательная. Теперь тебя и не вытащишь из редакции!

Пабло остолбенел. Такого он не ждал. Он мог объяснить внезапный выпад Лусии только старинным афоризмом о том, что лучшая защита— нападение. Значит, чувства Лусии к Августо еще глубже, чем ему представлялось!.

Маргарита попыталась утихомирить разбушевавшиеся страсти, отговорить дочку от поездки.

— Лусия, ты же понимаешь, что ничем не поможешь Августо. Твое место здесь, рядом с мужем. Вы не должны разлучаться, и ничто не должно вторгаться в вашу жизнь!

— Мамочка! В нашу жизнь уже вторглась Камила. Он только о ней и говорит! Я же почти не вижу его! — со слезами на глазах принялась жаловаться Лусия

— Мне кажется, ты все драматизируешь, деточка! — принялась успокаивать дочку Маргарита. — Придумай и себе занятие в газете!

Советы давать легко, а вот что поделаешь с чувствами? Лусия и Пабло враждебно смотрели друг на друга, и каждый чувствовал себя обиженным, и каждый чувствовал себя правым

 

Глава 25

Как ни скромно собирались Милагрос и Августо отпраздновать свою помолвку, но все-таки нужно было сделать кое-какие покупки.

После трагических событий в «Эсперансе» Мария и Энрике продали свой маленький домик и вместе с Домингой переселились к Милагрос. Мария чувствовала, как нуждается дочь в ее помощи, и с радостью была готова помогать ей растить внучку.

В «Эсперансе» Мария вновь оказалась в стране своего детства. Росаура покоилась на том же мирном сельском кладбище, где и ее родители, и Мария, сидя возле их могил, горько плакала о Виктории, о которой они так ничего и не сумели узнать.

Ни Мария, ни Энрике не одобряли будущей свадьбы. Августо чувствовал это и очень нервничал. Печальна и серьезна была и Милагрос, но Августо твердил ей:

— Я уверен, мы будем счастливы, и придет день, когда у тебя на лице вновь расцветет улыбка. Тогда Мария с отцом убедятся, что к тебе вернулась радость жизни! Они поймут, что прошлое отошло в область преданий, а мы идем в счастливое будущее. Поймут, что мы правы…

Милагрос слушала его, но не улыбалась. О каком счастье говорит Августо? О счастье каждый день исполнять свой долг? Она была готова исполнять его. Но ночами ей стали сниться странные сны. Вот уже дважды ей снился Анибал в монашеской одежде, он смотрел на нее, и губы его шептали:

— Катриэль жив! Катриэль жив!

Милагрос просыпалась в холодном поту. — Что

они значили, эти сны? Если все от Бога, то зачем Он их посылает?

Милагрос никому не говорила о своем смятении, продолжая понемногу готовиться к свадьбе. И вот, взяв с собой список покупок, они с Марией в один прекрасный день отправились в Арройо-Секо.

Увидев расклеенные афиши «Представление театра «Олимпико», Милагрос вопросительно посмотрела на Марию.

— Хочешь пойти? — спросила Мария. — Пойдем! Конечно!

Она понимала, что Милагрос идет в театр на встречу со своим прошлым, и надеялась, а вдруг всколыхнувшиеся воспоминания убедят ее дочку в ненужности этой нелепой свадьбы? Как-никак в цирковом прошлом был не только Августо, но и Катриэль…

Занавес раздвинулся, и что же? Милагрос смотрела и не понимала, кто мог узнать их историю с Катриэлем? Это была пьеса о ее, Милагрос, любви.

Юная циркачка и индеец полюбили друг друга — встретились две души, и любовь их была так прекрасна, так чиста и так совершенна, что показалась многим опасной. Зло поднялось на добро и свет, влюбленных разлучили…

Милагрос была так потрясена представлением, что ей и в голову не пришло поинтересоваться, кто же автор пьесы. Она восприняла это как очередной знак судьбы. Судьба опять напоминала ей о Катриэле. Но зачем? Она ведь и без того не забывает о нем ни на секунду!

— Разве можно забыть его? — говорила она Браулио. — До конца своих дней я буду помнить о нем…

Браулио только покачивал головой. Он тоже не мог понять, для чего его хозяйке выходить замуж за калеку Августо. Нет, дело было не в слепоте, у Августо слепой калекой была его душа, и знали об этом даже слуги, они не хотели себе такого хозяина. Даже пьянчуга Франсиско, и тот пришел на днях и стал отпрашиваться в Арройо-Секо.

— Пойду поищу себе там работу! Не могу забыть Катриэля. А этому служить не хочу, — сказал он

И Браулио не стал его удерживать. Он и сам не хотел бы иметь дело с Августо, но тут были еще Мария, Милагрос, малышка, Хуансито — он не мог их бросить на произвол судьбы.

Лусия так и не приехала в «Эсперансу». Маргарита сумела отговорить ее. Кто как не Маргарита, вспоминая Гонсало, понимала, как пагубна ревность, и всеми силами пыталась затушить ее огонь, который разгорался все жарче, все неистовей в дочери.

Если совсем недавно Лусия была счастлива заботами о доме, о муже, то с приездом Камилы, похвалы которой она постоянно слышала от Пабло, все привычные женские занятия опостылели ей.

Видя, как дочь мечется по дому, не находя в нем покоя, Маргарита опять ей посоветовала:

— А почему бы тебе не попросить Пабло ка-кой-нибудь работы в газете?

— Да, я так и сделаю! — теперь Лусия радостно ухватилась за материнский совет.

Пабло был несказанно удивлен, когда услышал желание жены.

— Зачем тебе работать? Что хорошего ты нашла в нашем сумасшедшем доме? С чего вдруг решила, что работа в газете сделает тебя счастливой? — спрашивал он.

— Мне важно быть не просто твоей женой, а еще и другом, делить твои интересы, заботы, — настаивала Лусия.

— Но ты и так мне друг, или я ошибаюсь? — рассмеялся Пабло. — И все мои заботы делишь вместе со мной? Оставь свои фантазии, любовь моя! Разве не счастье жить в своем доме вместе с матерью и любящим мужем? Чего тебе надо больше?

Не надо было Пабло задавать этого вопроса. Ревнивое сердце Лусии сочло его для себя унижением.

— Я давно знаю, что ты любишь не меня, а мое тело, — гневно заговорила она. — Но если ты считаешь, что я шлюха, которой этого достаточно, ты ошибаешься!

— Бог знает, что ты говоришь! — воздел руки к небесам Пабло. — Опомнись! Ты для меня самое драгоценное в мире сокровище. И если хочешь работать со мной, то давай попробуем! Но все это совсем не так интересно, как тебе кажется!

Добившись своего, Лусия сразу остыла, но все-таки на всякий случай прибавила:

— Тебе же не кажется странным, что работает Камила?

— Но ведь Камила не моя жена, — отвечал Пабло. — Впрочем, я не уверен, что Мариано так уж доволен тем, что она работает.

И Пабло был совершенно прав. Мариано почти не видел Камилы дома. Вернее, когда она была дома, то возилась с ребятишками, а потом допоздна готовила какие-то материалы в газете. В общем, он чувствовал себя одиноким и заброшенным.

Ты не любишь меня, — как-то не выдержал и сказал Камиле Мариано. — И моя любовь тебе больше не нужна.

— Господи! Да ты единственный в мире мужчина, которого я люблю, — торопливо ответила Камила. — И я так тебе благодарна за то, что ты понимаешь меня, не ревнуешь, не запираешь в четырех стенах, как сделал бы любой другой муж в Санта-Марии. Неужели ты думаешь, что я не способна оценить такое чудо, как ты?

Мариано рассмеялся. Слова Камилы польстили ему, тем более что она сказала совершенную правду. На какое-то время он успокоился. Но вот беда! Сам он никак не мог найти себе работу, несмотря на то что считался прекрасным адвокатом: его близкое знакомство с Гонсало Линчем было не слишком выигрышной визитной карточкой. Память о Гонсало была еще свежа, и, куда бы Мариано ни обращался, ему всюду отвечали отказом.

И он вновь почувствовал себя обделенным. Поскольку Камилы вечерами не было дома, он стал заглядывать в таверны и сидеть там. И с каждым стаканом вина чувствовал себя все несчастнее и несчастнее.

— «Я для нее пожертвовал всем, — говорил он себе. — Бросил хорошее место, оставил город, где все меня уважали, и превратился в жалкую тряпку, о которую моя жена только и знает, что вытирает ноги».

Теперь он частенько являлся домой пьяным, и Камила стала приходить в отчаяние. Но не могла же она из-за прихоти Мариано бросить газету или школу, где дела пошли так хорошо. Нет, она никогда не бросит своих малышей, к которым так привязалась.

Камила нервничала, Пабло заметил это. Ему не составило труда догадаться, что ее огорчает.

— Признаюсь тебе откровенно, когда Лусия выразила желание работать у нас в газете, я на нее накричал, — сказал он. — Так что Мариано я понимаю. Ему кажется, что его любовь для тебя ничего не значит. Чувствует себя ненужным, оставленным. К тому же он никак не может устроиться на работу.

— Но я готова сделать все, чтобы помочь ему устроиться, — горячо сказала Камила.

— Знаешь, когда у мужчины неприятности с работой, он никогда не примет помощи от женщины, добившейся успеха, особенно если эта женщина — его жена, — с усмешкой сказал Пабло.

И Камила поняла, что не может не прислушаться к его мнению.

— Так что же мне делать? — в отчаянии спросила она. — Неужели нет никакого выхода

— Почему? — засмеялся Пабло. — Просто поисками работы для Мариано займусь я.

Камила благодарно посмотрела на Пабло— до чего же все-таки хорошо иметь верных, надежных друзей.

Деловых связей в городе у Пабло было не так уж много, и помочь Мариано сразу он не смог. Но не отчаивался и не спеша обдумывал, какие шаги ему предпринять. Естественно, что все свои действия он обсуждал с Камилой, и они нередко имели вид двух заговорщиков. Лусию, которая теперь часто бывала в редакции, их шушуканье только убедило в том, что подозрения ее справедливы.

Видя оживленное лицо Пабло, когда он обсуждал с Камилой какую-нибудь статью, Лусия приходила в отчаяние и все у нее валилось из рук. При других обстоятельствах она, может быть, и вошла бы в работу. Как-никак Гонсало Линч позаботился о том, чтобы его дочь получила хорошее образование, да и в уме, и в сметке природа ей не отказывала. Но ведь Лусию интересовала в редакции не работа, а Пабло, только Пабло, и поэтому она не слышала того, что ей говорили, прислушиваясь лишь к голосу мужа и Камилы. Читая статью, не понимала, о чем читает, тут же уходя в свои ревнивые мысли. Словом, работа у нее не ладилась, и Лусия сердилась еще больше, виня Пабло и в этом. А он все надеялся, что жена, убедившись в сложности работы, от нее откажется. Но Лусия не собиралась ни от чего отказываться, раз она убедилась совсем в другом — в том, что Пабло всерьез увлекся Камилой, и, значит, она во что бы то ни было должна была оставаться в редакции и следить за ними.

Ревнивые мысли не тревожили Мариано, он ревновал свою жену только к работе. И, не имея собственного дела, все больше опускался.

Когда он в очередной раз явился домой пьяным, его стала укорять их экономка, так как Камилы, естественно, еще не было дома:

— Сеньор Мариано, опомнитесь, здесь же как-никак дети, они приходят в школу! — увещевала она его.

— Здесь мой дом! — заплетающимся языком возразил он. — А никакая не школа!

И вдруг махнул рукой и прибавил:

— Не-ет, ты права, никакой это не мой дом. Тут школа. А мне тут нет места!

Проспавшись, он не забыл своих пьяных мыслей. На трезвую голову они показались ему еще справедливее. Целый год он прикидывал то так, то этак, но выходило одно — в этом доме ему места нет! И тогда он собрал свои вещи, дождался Камилу и сказал:

— Я уезжаю в Арройо-Секо. В твоем доме я стал пустым местом. Дом этот — твой, ты содержишь его на свои деньги, нашим домом он не стал. Так что прощай. Мне не нужны ни твои деньги, ни твое сострадание!

И Мариано вышел из дома, закрыв за собой дверь. Камила осталась стоять, не в силах сдвинуться с места. Чего-чего, а такой развязки она не ждала.

Узнав, что Мариано оставил Камилу и, похоже, навсегда, Лусия мрачно усмехнулась: уж кто-кто, а она знала причину его ухода! Ей хотелось вцепиться в обманщика Пабло и разорвать его на мелкие кусочки. Смешать с грязью! Сровнять с землей! Как он смеет так весело смеяться? Как

смеет быть счастливым и довольным? Он, который должен не спать ночей из-за своей нечистой совести!

Лусия жаловалась Маргарите, а та лишь вздыхала. Она верила в искренность Пабло, верила, что он любит ее дочь, ей не казалось, что он изменяет Лусии. Но с мужчинами случается всякое. Ее собственная судьба служила тому подтверждением. Поэтому она старалась как-то образумить Лусию.

— Учись быть терпеливой, дочка, — говорила она. — Иначе никогда не узнать тебе счастья. В семейной жизни главное — терпение…

Вечерами молилась за строптивую, своенравную Лусию и Мария. А потом просила прощения у своей любимой незабвенной сестры Виктории.

 

Глава 26

Чем больше узнавал Эрнесто Викторию, тем больше любил ее. Он видел в ее глазах неутолимую муку и хотел помочь ей. Надеялся, что его любовь рано или поздно успокоит эту мятущуюся душу, что Виктория позабудет пережитые незаслуженные страдания и, возможно, простит своих близких. Эрнесто догадывался, что главная боль Виктории — это ее близкие, которым она не могла простить свою не задавшуюся жизнь. Не прощала она ничего и себе. И поэтому жила будто в аду, кипя в котле распаленной гордыни и ненависти.

Но если Виктория поверит в его любовь? Поймет, что жизнь ничего не отняла у нее? Что она по-прежнему достойна уважения, и уважение это неподдельно? Неужели ей не станет легче?

Вот только как убедить ее в том, что любовь его — не пустые слова?

Между тем Виктория понемногу привыкла, что Эрнесто навещает ее каждый день. Разговоры с ним отвлекали ее от тягостных привычных мыслей. Невольно она поджидала его и радовалась той точности, с какой он появлялся всегда в один и тот же час со свежими новостями и неизменными признаниями в любви и преданности. Нет, он не занимал большого места в ее сердце, но исчезни он вдруг — Виктория почувствовала бы пустоту.

К приходу Эрнесто она стала невольно прихорашиваться и уже не старалась во что бы то ни стало к вечеру напиться.

Эрнесто оценил эти знаки привязанности. Они были для него важнее, чем признание в любви. Он любил Викторию и дорожил любой переменой к лучшему в ее тяжелом душевном состоянии.

Принарядилась Виктория и в этот вечер. И когда к ним в таверну ввалился пьяный солдат, она не обратила на него никакого внимания. Вместе с Розалиндой они были хозяйками таверны и других, интимных, услуг клиентам не оказывали. Хотя, может, вначале в пьяном беспамятстве она поднималась с кем-нибудь на второй этаж…

Но пьянчуга явно облюбовал Викторию. Не долго думая, он схватил ее за руку и потащил к лестнице. Виктория с яростью дикой кошки принялась вырываться из его железных объятий. А солдат только хохотал:

— Вот это, я понимаю, шлюха! Да такая кого хочешь раззадорит! Еще один удар, милашка, и мы с тобой повалимся прямо здесь!

Он получил удар и повалился, но совсем не так, как предполагал.

Разъяренный Эрнесто свернул ему половину челюсти и готов был продолжить свои упражнения. Рассвирепевший пьянчуга отпустил Викторию и кинулся на обидчика. Но ярость оказалась лучшим помощником, чем привычка драться: через пять минут пьяный солдат валялся за дверью таверны.

Виктория с удивлением смотрела на всегда такого холеного и вальяжного Эрнесто. Она и предположить не могла, что он когда-нибудь полезет в драку. И тем более не могла предположить, что в драке он победит. Но вот пожалуйста! Кто бы мог подумать?

А Эрнесто, все еще учащенно дыша, выставив вперед челюсть и явно не растратив всего пыла ненависти к негодяю, сидел за столом и искал глазами Викторию.

Она подошла к нему с кувшином самого лучшего вина.

— Благодарю вас, благородный избавитель! — сказала шутливо, но во взгляде ее была та мягкость, которой Эрнесто не видел уже давно.

— Ради дамы моего сердца готов на любой подвиг, — ответил он так искренне, несмотря на высокопарность фразы, что Виктория вдруг ему поверила.

Через несколько дней на предложение выйти за него замуж, а свое предложение он повторял регулярно, она сказала:

— Хорошо, Эрнесто, я, пожалуй, перееду к тебе.

— Но я говорю о женитьбе, — настаивал Эрнесто. — Я хочу, чтобы ты вошла в мой дом как жена.

— Мы с тобой взрослые люди и, по-моему, не нуждаемся ни в каких формальностях, — ответила ему Виктория.

— Но если женщина соглашается жить с мужчиной…

— Я думаю, ты догадываешься, Эрнесто, что я не девушка и, значит, речь не идет о чести, которую мне нужно будет спасать…

— Как хочешь, мое сокровище, но я надеюсь, что настанет день, когда ты все-таки примешь мое предложение, потому что мне все-таки кажется, что ты девушка — порывистая, не умудренная ни годами, ни опытом…

И, в общем, Эрнесто был прав. И в отношении юной души Виктории, по-прежнему живущей чувствами, которые не притупились, и в том, что Виктория ведь и в самом деле никогда не была замужем…

Розалинда была рада за подругу. Что и говорить, не место Виктории в их таверне. Розалинда и сама собиралась, поднакопив деньжонок, переехать в другой город и зажить тихой размеренной жизнью, найдя себе верного и надежного спутника.

— Поздравляю тебя, подружка! — искренне сказала она. — Ты вылетаешь первая, а я — следом! Очень рада твоему замужеству!

— На замужество я еще не решилась, — отвечала Виктория, — пока мы просто поживем вместе. У меня уже было столько разочарований в жизни, Что я боюсь на что-то надеяться. Да и привыкну ли я к дому, к Эрнесто? Хотя очень бы хотелось обрести в конце жизни тихую пристань и больше не покидать ее.

— Так оно и будет.

Разговаривая, обе женщины не переставали хлопотать. Розалинда решила устроить Виктории прощальную вечеринку — как-никак добрая половина жизни прошла вместе, а вернее, самая недобрая половина, как они обе надеялись.

Стол был украшен на славу. Сегодня таверна была открыта только для близких друзей. И оказалось, что у Виктории, несмотря на ее желчный характер, друзей в этом бедном квартале множество. Бедняки хорошо разбираются во всякого рода невзгодах, и озлобленность никогда не заслонит от них доброго сердца.

Всем хотелось сказать Эрнесто и Виктории что-то приятное, пожелать долгих и счастливых лет жизни. Сначала народу было много, потом потихоньку все разошлись, и осталось только несколько человек. Вот и Виктория с Эрнесто поднялись, собираясь попрощаться.

Розалинда произнесла последний прощальный тост, и тут вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился тот самый пьяный солдат. Только на этот раз он был пьян не в дымину, а лишь слегка под хмельком. Поэтому выстрел, который тут же прогремел, попал прямо в цель — в сердце Эрнесто.

Дым рассеялся, убийца скрылся. А на руках Виктории лежал истекающий кровью друг, который любил ее и хотел спасти.

— Не покидай меня, Эрнесто, молю тебя, не покидай! — рыдала Виктория — уже не прежняя насмешливая гордячка, а нежная, любящая Виктория. — Ты мне так нужен!

— Ты самая мужественная на свете женщина, Виктория. Ты храбрее многих мужчин, — слабеющим голосом отвечал ей Эрнесто. — Вот увидишь, ты справишься и без меня. Непременно справишься, поверь! Я так хотел быть с тобой, я так люблю тебя! Но справишься ты и без меня!…

— Кроме тебя, у меня нет никого больше в жизни, — рыдала в отчаянии Виктория.

— Неправда, — возразил Саньяго, — у тебя есть дочь, и не забудь, что муж Камилы — мой приемный любимый сын. Они счастливы. Помирись с ними и расскажи обо мне… Скажи Мариано, что я любил его как родного сына…

Эрнесто говорил все тише и тише и наконец умолк навсегда. Окаменела с ним рядом и Виктория. Она даже не слышала, что Розалинда сказала ей:

— Убийцу арестовали.

И вновь почувствовала Виктория у себя на лбу печать отвержения. И возроптала:

— За что же, Господи, Ты отнимаешь у меня всех любивших меня? Сначала отнял у меня мать, потом отобрал любовь Энрике, единственного мужчины, которого я в своей жизни любила! Потом Ты убил Адальберто, единственного друга, который полюбил моего сына как своего! Но Ты его тоже у меня отнял. Проклятые индейцы сожгли моего мальчика, и я даже не могла обнять в последний раз его крошечное тельце, не могла похоронить его!.. Со смертью сына жизнь потеряла для меня всякий смысл. А теперь Ты отнял у меня и Эрнесто! Клянусь тебе, Господи, что не буду больше искать себе лучшей судьбы. Виктория Оласабль до конца своих дней останется пропащей!.

 

Глава 27

Услышав, что театр «Олимпико» раскроет свой шатер в Арройо-Секо, Катриэль испугался. Пол¬городка были его друзьями. Все придут на представление. Как он мог так безоглядно открыть свою тайну? Посмотрев его пьесу, все поймут, что он жив. Как ни любил он своих друзей, но не хотел встречаться ни с кем из них. Рано или поздно он мог бы вернуться к ним как индеец. Но вернуться как изгой, которого жизнь не хотела принимать, — он не хотел. И не потому, что желал себе иной, лучшей участи. А потому, что смирился с участью изгоя.

Он попытался отговорить Амансио и Мануэлу от представлений в Арройо-Секо, но не смог.

— Что за беда, если ты и увидишь кого-то из знакомых в зрительном зале? Они же тебя не увидят! А твою историю нам мог кто-то и рассказать. Ты сам говоришь, что тебя знали многие, — убеждала его Мануэла.

И Катриэль не стал настаивать. Ведь Мануэла столько сделала для него, для его дочки. Она заменила Айлен мать, заботится о ней, кормит ее. Его дочь выжила только благодаря заботам Мануэлы. Да и достойно ли потакать собственным страхам? Будь что будет!

И вот теперь, оказавшись в Арройо-Секо, Катриэль бродил по городу и вспоминал. Поток воспоминаний уносил его все дальше и дальше, и он не мог уже отличить прошлого от настоящего, таким живым и ярким являлось ему прошлое.

Он вспоминал дом Рамона, Энрике, Росауру, и ему казалось, что вот сейчас из-за поворота выйдет его Милагрос. Откуда ему было знать, что он и увидел бы свою Милагрос, если бы не ушел из театра бродить по городу. Она ведь была не только на представлении, но зашла в театр, желая уточнить, когда начнется спектакль и, увидев Мануэлу с крошкой Айлен на руках, восхитилась хорошенькой девочкой.

— Дочка нашего друга, — объяснила посетительнице Мануэла, — мать скончалась при родах.

— А у моей девочки погиб отец, — сказала Милагрос Мануэле.

Но откуда было знать об этом Катриэлю? Он бродил по городу, заблудившись в лабиринтах прошлого и даже не ища из них выхода…

Милагрос с Марией вернулись в «Эсперансу», а в Арройо-Секо поехал Энрике. На его долю досталась покупка вина и деликатесов. Остановиться он собирался у старого друга Рамона и приглашал с собой Августо. Но Августо предпочел остаться с Милагрос. Он видел, до чего взволнованной вернулась она из города, хотел узнать причину ее волнения и успокоить. В тревоге Милагрос он чувствовал что-то враждебное себе и не хотел оставлять ее наедине с тяжелыми думами, которые кто его знает куда могут завести.

Августо ехать отказался, зато с Энрике попросился Хуансито. И Энрике с удовольствием взял с собой мальчугана, к которому успел привязаться. С ноги Хуансито уже сняли лубок, но бегать ему еще запрещали, и он очень скучал, сидя дома.

Едва приехав в Арройо-Секо, они тоже увидели афиши «Олимпико».

Вот куда мы с тобой пойдем, — пообещал Энрике Хуансито. — Твой старый цирк превратился в театр.

Теперь Энрике понял, отчего такой взволнованной вернулась Милагрос — она не могла не побывать на представлении!

Но сначала Энрике отправился к старому другу Рамону.

— Хорошо, что ты приехал повидаться, — встретил его Рамон, — я ведь продаю свою гостиничку. Содержать ее у меня нет сил. Так что скоро подамся куда-нибудь из Арройо-Секо. Вот только куда, еще не решил…

Когда Катриэль взглянул из-за кулис в зрительный зал, то увидел сидящих в первом ряду Энрике и Хуансито. Сердце у него тревожно забилось. Что-то будет? Ведь, бродя по городу, он встретился еще и с Франсиско, работником из «Эсперансы», попросил его никому ничего не говорить, но..

Мариано собирался вернуться в Арройо-Секо, но не вернулся, потому что перед отъездом зашел в таверну пропустить стаканчик. Пропустил один, потом другой. И кончилось тем, что он пил и пил, переходя из таверны в таверну, просыпаясь в постели незнакомых женщин и понимая, что пути назад к Камиле у него нет.

А затем пил снова. И когда на окраине города загорелась больница, он, хоть и под винными парами, прибежал на пожар чуть ли не первым. Он искал себе в огне смерти. Хоть умереть по-человечески, если вконец загубил свою жизнь! И он кидался в самые опасные места, совершал настоящие чудеса, спасая от гибели тех несчастных, которых никто уже не надеялся спасти.

Верные своему журналистскому долгу, Пабло и Камила приехали на пожар, когда он был в самом разгаре. Узнав в редакции, что они на пожаре, вслед за ними также помчалась Лусия. И увидела, да, увидела собственными глазами, как Пабло обнимал Камилу на фоне огненного зарева. Больше никаких доказательств ей не нужно было.

Камила и Пабло тем временем включились в спасательные работы, и только к утру, когда опасность уже миновала, стали собирать материал для репортажа, расспрашивать, кто же больше всех отличился.

Все работники больницы единодушно указали на почерневшего от сажи мужчину, который едва держался на ногах от усталости.

— Всего несколько слов, — стали уговаривать его Камила и Пабло. — Назовите свое имя…

И тут Камила осеклась, узнав Мариано. С не¬вольным рыданием бросилась она к нему на шею:

— Господи! Нашелся! Я же искала тебя повсюду и не могла найти…

Но Мариано с какой-то странной, полубезумной улыбкой отстранил ее:

— Не прикасайся ко мне…

Его тут же подхватила под руку накрашенная разбитная девица.

— Конечно, ты пойдешь не с ней, а со мной, красавчик! Поработал, настало время повеселиться! Ты же не забыл, как славно мы с тобой веселились, правда?

И Мариано на глазах окаменевшей, растерянной Камилы ушел вместе с приставшей к нему нарумяненной кралей.

— Я понимаю, почему Мариано ударился во все тяжкие, — объявила, подходя к Пабло и Камиле, Лусия. — Хоть у продажной женщины, но он получает любовь, в какой ему отказала жена! Я сама видела, как вы обнимались здесь, на пожаре! — прибавила она с гневом и болью.

— Опомнись, Лусия, что ты говоришь? — изумился Пабло, недоуменно глядя то на жену, то на Камилу.

— Да! Да! Вы только подходили к горящей больнице, но и тут не могли удержаться, чтобы не обняться! Хватит! Я тоже ухожу от тебя, как Мариано. Наслаждайтесь своим преступным счастьем, изменники!

И Лусия уже бежала от них бегом.

— Это когда я чуть не подвернула ногу, а ты меня поддержал, — сообразила Камила.

— Выходит, Лусия считает, что мы влюблены друг в друга. Так вот из-за чего она воспылала такой страстью к работе! — наконец сообразил Пабло. — О Господи! Что же делать?

— Знаешь, что? — встрепенулась Камила. — Как это ни смешно, но в отношении Мариано и меня она в чем-то права. Прошу тебя, найди его и привези к нам домой. Тебе это будет удобнее сделать, чем мне. А я тем временем поеду к тебе и поговорю с Лусией. Постараюсь убедить ее, что она ошибается.

— Помогай тебе Бог, — со вздохом сказал Пабло, направляясь в ближайшую таверну.

Приехав, Камила застала Лусию собирающей чемодан. Маргарита стояла рядом, пытаясь отговорить дочь от необдуманного поступка.

— Поговори для начала с Пабло! Что бы ни случилось, вы должны все решать вместе, — внушала она дочери, но Лусия не слушала ее.

Увидев Камилу, она онемела от возмущения: — что нужно здесь этой бесстыжей воровке? Что еще она хочет украсть?

Зато Маргарита, едва взглянув Камиле в глаза, убедилась что была права, когда ни в чем не винила Пабло, и, удержав рванувшуюся к двери Лусию, сказала:

— Если ты во всем винишь Камилу, выслушай ее. Она неспроста пришла к тебе.

Лусия застыла с надменным лицом, а Камила устало и тихо проговорила:

— Сестричка, поверь, ни твой муж, ни я ни в чем не провинились перед тобой. Пабло любит только тебя. А я люблю своего Мариано, — рыдание прервало ее слова, но она справилась с собой и договорила, — что бы он ни творил, как бы ни поступал! Если ты сейчас покинешь этот дом, он опустеет навсегда. Пожалей своего Пабло, он в отчаянии!

Лусия стояла опустив глаза, но, взглянув на Маргариту, Камила поняла, что и у нее, и у Пабло здесь есть союзник и адвокат. Затем, попрощавшись, ушла.

Маргарита не торопилась с уговорами. Сказанное Камилой должно было дойти до сердца Лусии. Когда пришел Пабло, она оставила их одних. Пабло бросился к жене, обнял ее.

— Я люблю тебя, одну тебя, без тебя я умру, моя любовь, мое сокровище, — шептал он, пытаясь ее поцеловать.

Но Лусия упрямо отворачивалась от него.

— Уходи! Уходи! — твердила она.

И когда он в отчаянии бросился к двери, внезапно кинулась за ним:

— Нет! Не уходи! Я люблю тебя!

И впервые после долгих дней прильнула без ревнивых мыслей к груди того, из-за которого так страдала.

Пабло выполнил свое обещание и привез Мариано домой. Он даже дождался возвращения Камилы и передал его с рук на руки Камила бросилась к Мариано. Она во всем винила себя.

— Это я, я довела тебя до этого ужаса, — твердила она. — Прости меня, прости! Я люблю тебя и сделаю все, чтобы ты поверил в мою любовь. Не уходи больше! Я все поняла. Ты будешь счастлив в нашем доме.

И Мариано упал на колени перед своей Камилой, пряча слезы в складках ее платья.

На следующий вечер Камила с Мариано приехали к Пабло и Лусии.

— Мне придется отказаться от работы в газете, Пабло! — сразу же начала Камила. — У меня ведь и в школе много забот. А раз вопрос ставится так — работа или муж, то я выбираю мужа. Без Мариано я не могу даже писать. Мы с ним так нужны друг другу!

— Мне жаль, Камила, потерять такого сотрудника, — ответил Пабло. — Но я тебя понимаю и не смею удерживать. Однако надеюсь на тебя в качестве автора. Как автор ты ведь можешь работать и дома!

— На автора ты можешь рассчитывать! — смеясь, ответила Камила.

— А ты, если можешь, прости меня, сестричка, — тихо сказала Лусия, и ее просьба была самым дорогим для Камилы подарком.

 

Глава 28

Убедившись, что Катриэль жив, Франсиско понял: в руках у него ключ к сундуку с деньгами. И он собирался немедленно отпереть его, чтобы золото потекло к нему рекой. Он ведь видел, как Августо держится за хозяйку, вцепился в нее прямо мертвой хваткой, а значит, ни в чем не откажет и ему, Франсиско!

Возлюбленная Франсиско, Хасинта, оказалась куда боязливее его. Когда он рассказал ей о своей удаче, она тут же сказала:

— Бери как можно больше, и — смываемся!

— Вот еще! — самодовольно отозвался Франсиско. — У меня в запасе не одна тайна, на которую Августо не пожалеет монет. Нам с тобой некуда торопиться. Выжмем его как лимон, а потом уж решим, что делать.

— Смываться! — стояла на своем Хасинта. — И решать нечего!

— Ладно, пока поживи в укромном уголке в Арройо-Секо, где тебя никто не знает. А когда придет пора действовать, я дам тебе знать. Имей в виду, Августо не так-то прост. И чтобы он не надумал со мной расправиться, пусть знает, что где-то затаился еще кое-кто, кто всегда сможет раскрыть опасные для него тайны нежелательным лицам. Поняла меня?

— Поняла.

На этом влюбленные расстались, и Франсиско отправился в «Эсперансу», страшно довольный своей поездкой в Арройо-Секо.

Хозяева «Эсперансы» скромно праздновали помолвку. Мария с Энрике тоже решили пожениться, и хотели это сделать даже до свадьбы молодых, тем самым как бы отдаляя срок их свадьбы. На помолвке счастливым выглядел один Августо, всем остальным было скорее не по себе. Но Августо не сомневался, что сумеет сделать счастливой и Милагрос. Он решил после свадьбы сообщить ей о чуде — что стал чуть-чуть видеть. День за днем зрение его будет улучшаться, и Милагрос почувствует себя его спасительницей. А час его окончательного прозрения станет ее торжеством. Что может быть крепче уз между спасительницей и спасенным? Августо одолеет призрак Катриэля, и с годами Милагрос забудет о нем!

Когда Августо после ужина вышел подышать свежим воздухом, то один из работников, Франсиско, кажется, попросил его подойти к конюшням: ему есть что сказать хозяину.

Августо понравилось, что тот назвал его хозяином, и он не стал отказывать пастуху в необычной просьбе. Прихватив фонарь, Августо отправился к конюшням.

Увидев в потемках приближающийся свет фонаря, Франсиско злорадно рассмеялся: он давно подозревал, что Августо только притворяется слепым. Теперь он в этом убедился, так что главную свою тайну он оставил про запас и начал с той, что проще.

— Слепцам не нужны фонари, — начал он без обиняков. — Я хотел бы сообщить сеньоре Милагрос, что она выходит замуж за обманщика, но решил сначала потолковать с вами.

Удар был нанесен слишком неожиданно, и Августо растерялся, больше того, он спасовал.

— Сколько ты хочешь? — спросил он, сразу же попав в капкан, поставленный Франсиско.

Тот назвал сумму, и Августо, чувствуя себя страшно униженным, пообещал заплатить.

— И ты исчезнешь! — потребовал он.

— На несколько дней, — усмехнулся Франсиско.

Когда франсиско сказал, что опять уезжает в Арройо-Секо, Браулио был возмущен самоуправством Августо. Он еще и хозяином не стал, а уже распоряжается работниками. Как он смел отпустить Франсиско, не посоветовавшись с управляющим! Никто не мешал Франсиско искать себе работу в Арройо-Секо, но он вернулся и Браулио поручил ему стадо бычков. На кого он их бросает? Раз нанялся, значит, должен работать, а не шляться где попало!

Однако поразмыслив, Браулио решил, что Франсиско ему нагло соврал: во-первых, Августо никогда не вмешивался в хозяйственные дела, а во-вторых, сам Франсиско терпеть не мог Августо. Так с чего же вдруг такая дружба? Но на всякий случай спросил Августо, позволил ли он Франсиско отлучиться на несколько дней?

— Да, да, — кивнул тот, — он ведь, кажется, болен.

— Болен, потому что второй день не расстается с бутылкой, — буркнул Браулио. — Прошу вас, сеньор Августо, впредь советуйтесь со мной, когда задумаете кого-нибудь отпускать, иначе конец нашему хозяйству!

— Нечего мне давать указания! — вспыхнул Августо, понимая правоту Браулио, а тот почувствовал: нашла коса на камень.

Не будь у истории с Франсиско такой дурной подоплеки, Августо никогда бы не стал ссориться с Браулио, но сейчас был вынужден защищать шантажиста. И, защищая подлеца и негодяя, всерьез разозлился на Браулио.

А почему бы нам с тобой не уехать в Санта-Марию, — предложил Августо Милагрос. — Я бы так хотел, чтобы мы обвенчались в главном соборе!

— Господи, Августо! Какой еще главный собор? — удивилась Милагрос. — И в Санта-Марию мне совсем не хочется. Там никто из моей семьи не был счастлив

— А мы бы поехали дальше, — продолжал настаивать Августо, — поехали бы в свадебное путешествие по Европе. Разве тебе не хочется посмотреть мир и рассказать мне о нем?

Милагрос вздохнула.

— А чем тебе не по нраву наша милая «Эсперанса»? — спросила она

— Видишь ли, в «Эсперансе» продолжает оставаться Катриэль: и для тебя, и для Браулио, и для всех остальных. Вдалеке нам с тобой будет легче начать семейную жизнь, а вернувшись, я буду чувствовать себя намного уверенней.

Милагрос не могла не признать: в чем-то Августо прав, но ей показалось, что претендует он на слишком многое. Вправе ли он претендовать на место Катриэля в ее жизни? Ведь она ни разу не говорила, что любит его… И потом, он думает только о себе, а у нее…

— Ты забываешь, что малышке Асунсьон еще рано путешествовать — сказала она коротко.

Августо и вправду как-то позабыл о малышке. На миг ему стало неловко, но от своих планов он не собирался отказываться, их только следовало продумать как можно основательнее.

Увидев вернувшегося Франсиско, Августо сам подошел к нему.

— Я дам тебе еще небольшую сумму денег, но требую, чтобы ты навсегда уехал из «Эсперансы». Мне не хотелось бы ссориться из-за тебя…

— Со старой лисой Браулио! — закончил Франсиско. — Лисой, что втерлась в доверие ко всем здешним дамочкам. Имейте в виду, пока Браулио верховодит в «Эсперансе», вам тут не быть хозяином. Он всегда вас поставит на место!

Августо опять вспыхнул, Франсиско наступил ему на больную мозоль.

— Не твое дело! — грубо оборвал он наглеца.

— Почему не мое? Будь я на месте Браулио, вы заправляли бы имением как хотели. Выгоните его взашей, и у вас будет самый преданный управляющий. А я вам за это подарю еще один секрет, который в десять тысяч раз важнее первого. И который не должна ни за что и никогда узнать ваша будущая жена Милагрос…

Сердце Августо учащенно забилось. Франсиско бы так не нагличал, если бы и вправду не знал чего-то важного, но что он знает? Что?!

— Ну, прогоняете Браулио? — хамовато засмеялся Франсиско. — Или я иду к сеньоре Милагрос…

— Погоди! Не в один же день…

— Пусть будет в два, — с издевкой отозвался Франсиско. — Жду вас, хозяин, у конюшни завтра вечером с хорошими новостями, а иначе не бывать вашей свадьбе!

Весело насвистывая, Франсиско удалился. Он съездил в Арройо-Секо — предупредить Хасинту, что скоро она станет женой управляющего и до конца своих дней будет кататься как сыр в масле в поместье «Эсперанса». Хасинта не поверила Франсиско. Женское чутье подсказывало ей, что лучше бы им получить еще солидную сумму денег и навсегда исчезнуть из «Эсперансы». Усидеть в Арройо-Секо она не могла и приехала в имение, надеясь во что бы то ни стало отговорить Франсиско от опасного шага.

Хасинта оказалась права. Трудно было упрекнуть Августо в отсутствии мужества и решительности. Как- никак он был солдатом

Но для начала он все-таки решил сделать попытку избавиться от Браулио. Отношения у них не складывались, рядом с ним Августо в самом деле не чувствовал себя хозяином, и в этом негодяи Франсиско был прав. Вот только стоит ли брать себе в подручные негодяев? Свяжешься, не развяжешься — так говорят в народе…

Может, относительно путешествия ты и права, — начал Августо новую атаку на Милагрос. — Но ведь ты не можешь отрицать, что в «Эсперансе» я постоянно чувствую себя в гостях у Катриэля. Может быть, ты все-таки дашь мне возможность почувствовать себя здесь хозяином? А для этого я вижу только один способ — сменить управляющего! — резко закончил он.

— Сменить Браулио? — уточнила Милагрос.

— Именно, — подтвердил Августо.

Как неделикатно повел себя Августо, думала про себя Милагрос. Как вообще он смеет выяснять отношения с погибшим Катриэлем, память о котором навсегда останется для нее святыней! И как рвется стать хозяином и распоряжаться! Может, скоро он станет приказывать и ей? Неужели она ошиблась, считая его любовь бескорыстной? Может, очень скоро он примется мстить ей за перенесенные страдания? Что за будущее она готовит своей дочери, связав себя в минуту тяжелого потрясения клятвой?

Браулио был доверенным лицом Асунсьон, названой матери Катриэля, вместе с ней растил его. Будь Браулио даже впавшим в детство безумцем, я бы никогда с ним не рассталась. Но он мудрый и опытный управляющий, и все, что у нас есть, мы имеем благодаря ему. Мне кажется, ты, как мужчина, должен отделять дело от собственных капризов и прихотей. И потом, ты ведь знаешь, что женишься на вдове. У меня есть прошлое, есть дочь, и тебе придется с этим считаться.

Пока Милагрос выговаривала все это, лицо ее было холодным и отчужденным. Августо готов был упасть перед ней на колени и просить прощения. Он и сам думал так и был во всем с нею согласен, но не мог не сделать последней попытки уладить дело с Франсиско миром. Теперь у него оставался только один выход. И он знал какой.

Вечером Милагрос невольно пожаловалась Марии на Августо.

— Его будто подменили, — говорила она. — Можно подумать, что главное для него стать хозяином в «Эсперансе» и всем распоряжаться…

— Не подменили, он такой и есть, — печально отозвалась Мария. — Может, ты еще подумаешь, моя девочка, прежде чем решиться на окончательный шаг?

И услышала все тот же ответ:

— Я уже решила окончательно.

 

Глава 29

Театр Амансио снимался с места, готовясь ехать в Санта-Марию. И тут Катриэль взбунтовался: в Санта-Марию он не поедет! Что, нет других городов на свете? Почему нужно непременно ехать туда, где его знает каждая собака?!

— Не волнуйся, — убеждал его Амансио. — Подумай, сколько перемен произошло с той поры, как ты жил там. И потом, ты же не выступаешь! Твоя пьеса пользуется небывалым успехом. Санта-Мария — самый близкий у нас на пути крупный город. Мы не можем не заехать туда.

Но уговорить Катриэля было невозможно. Он будто помешался, не слышал ни единого слова из того, что говорили ему Мануэла и Амансио. Они уже были в пути, но Катриэль все просил свернуть и объехать Санта-Марию.

Может, друзья и пошли бы ему навстречу, видя его болезненное состояние… Но вмешалась судьба, и Катриэль уже сам погонял лошадей, торопясь в Санта-Марию. Дело в том, что у маленькой Айлен поднялась температура. Глазки у нее закатились, горячая, неподвижная лежала она на коленях у Мануэлы, и та настороженно ловила ее дыхание.

Катриэль, погоняя лошадей, молился про себя:

— «Господи! Пощади ее! Она — единственное, что у меня осталось. Ради нее я готов на все. Не отнимай ее у меня. Господи!»

Амансио как мог ободрял Катриэля:

— Не впадай в панику. И поверь, у меня есть дар предвидения. Еще родители замечали: сбывалось все, что я говорил. Так вот, в Санта-Марии случится что-то такое, что совершенно изменит твою жизнь. Изменит в хорошую сторону, а не в плохую.

Но до предсказаний ли было Катриэлю? Он спешил, чтобы как можно скорее показать врачу свою крошку Айлен.

— «Если она умрет, то и мне не жить», — твердил он про себя.

Потом Катриэль метался по Санта-Марии, разыскивая доктора. Он бы отправился прямо в больницу, но больница на днях сгорела. И все-таки он отыскал доктора. Старый доктор Падин осмотрел малышку. Если бы он только знал, что держит на руках внучку Виктории Оласабль, которая когда-то так самоотверженно спасала его больницу для бедняков.

Старый мудрый доктор не стал говорить взволнованному отцу, что надежды на спасение очень мало, его дело было бороться за жизнь малышки и надеяться до последнего.

Он оставил Катриэля с дочкой у себя и всю ночь делал припарки, капал капли, давал микстуру, внимательно следя за температурой и дыханием. К утру должен был наступить кризис. Если не дать погаснуть теплящемуся огоньку жизни в эту ночь, к утру он разгорится и смерть отступит. Кризис наступил. Маленькое тельце покрылось испариной, дыхание выровнялось.

— Ваша дочь проживет не меньше ста лет, — улыбаясь, сказал седенький доктор. — Жаль, что я не увижу ее детей и внуков…

Он прописал рецепт, рассказал, как ухаживать за девочкой, и отпустил Катриэля. А тот был так счастлив, идя ранним утром по Санта-Марии, что забыл все свои опасения. Санта-Мария стала для него лучшим на свете городом!

Придя в театр, счастливый Катриэль написал для Амансио объявление о спектакле, которое тот понес в газету.

Объявление принял сам Пабло Сандоваль. Его привлекло название театра

— Мы были знакомы с прежними владельцами «Олимпико». Меня заинтересовала ваша пьеса, расскажите о ней поподробнее.

Выслушав рассказ Амансио, Пабло торопливо стал задавать вопросы:

— Кто автор пьесы? Откуда появилась эта история?

Амансио отвечал осторожно и дипломатично:

— История старая, цирковая. Кто-то из бывшей труппы рассказал ее кому-то из наших, а мы уж все вместе сочинили пьесу.

— Потрясающе. Никогда бы не подумал, что сочинение пьес — коллективное творчество!

Амансио вежливо улыбнулся и попрощался.

Пабло позвал Лусию. В последнее время она стала его правой рукой в редакции — толковая, расторопная, сообразительная, с точной деловой хваткой. Конечно, они были совершенно разные с Камилой, у Камилы — творческий полет, у Лусии— задатки директора крупного концерна. Пабло очень гордился своей женой и без конца хвалил ее, а Лусия расцветала от каждой похвалы.

Она мгновенно прибежала на зов мужа, и Пабло рассказал ей о пьесе и бродячем театре.

— Мне она напоминает историю Милагрос и Катриэля, — сказала Лусия и вдруг побелела, явно теряя сознание.

Пабло уже ругал себя: зачем он хотел проверить свое впечатление? Но неужели раскаяние так сильно в Лусии? Как-то она повинилась перед ним за то, что когда-то преследовала его друга Катриэля.

Пабло принес жене воды, дал понюхать нашатыря, и Лусия пришла в себя.

— Неужели прошлое имеет над тобой такую власть? — спросил он с ревнивой ноткой в голосе, имея в виду Августо.

— Не прошлое, а будущее, родной, — ответила Лусия. — Я хотела прежде удостовериться, а потом уж порадовать тебя. Но теперь могу сказать точно: у нас будет малыш!

Пабло поднял и закружил в восторге свою жену: счастливее него не было человека на свете!

— Вечером идем к Камиле и Мариано! Нам есть чем с ними поделиться. И непременно надо посмотреть спектакль! Мы должны поближе познакомиться с этим театром. В память о наших друзьях и близких!

Примерно в это же время Камила сидела на чердаке и, заливаясь слезами, читала дневники Виктории, на которые наткнулась совершенно случайно — когда-то, ремонтируя дом, Мануэль многие старые вещи свез в заброшенный дом Асунсьон, и корзину с бумагами тоже. Только сейчас Камила узнавала свою мать. Как они были похожи! Порывистая, прямодушная, деятельная Виктория! И талант у Камилы тоже в мать. Виктория была, безусловно, одарена литературным талантом — как живы все ее зарисовки домашней жизни, как хорошо схвачены характеры!

Прижимая к груди пожелтевшие, пахнущие пылью тетради, Камила наконец спустилась вниз и положила найденную драгоценность к себе на бюро. Потом она возилась со своими любимыми малышами, а в голове у нее бились и пульсировали строки рождающегося стихотворения: «Как цветок без воды, умирала вдали от тебя… Слово нежности было живительной влагой…» Жгучее раскаяние захлестывало Камилу: как она могла оставить свою мать в беспросветной бездне отчаяния? Теперь она понимала и ее высокомерие, и ее вспыльчивость: израненная душа всеми силами защищалась от болезненных прикосновений окружающих! Как она, ее дочь, смела судить ее?! Воплем отчаяния кончалось стихотворение, Камила просила прощения за то, что оставила свою мать одну в страшный смертный час.

К вечеру пришли Пабло и Лусия с новостями. Одна была замечательная, вторая — тревожащая, будоражащая.

— Я согласна с Пабло, здесь есть какая- то тайна, — тут же заговорила Камила, услышав про пьесу. Ее буйная фантазия мгновенно заработала. — Мы посмотрим спектакль и многое поймем. А что, если Катриэль?.. — Представляете?

Все на секунду замолчали, представив себе, что будет, если Катриэль жив…

— Нет, не будем предвосхищать, загадывать, — тут же оборвала сама себя Камила. — Можно сказать одно — нам есть чего ждать от будущего. — И они с Лусией понимающе улыбнулись друг другу. — А я сегодняшний день провела в прошлом… — И Камила прочитала свое стихотворение.

— Потрясающе! — воскликнули Лусия и Пабло в один голос.

— Мы напечатаем его завтра же на первой полосе с посвящением Виктории Оласабль. Может быть, оно поможет нам получить какие-то сведения о ее кончине, — пообещал Пабло.

— Или хотя бы о могиле, — прибавила Камила. — Мне так не хватает моей любимой мамочки.

— А мне отца, — грустно сказал Мариано.

И все невольно загрустили, вспомнив тех, кто ушел от них навсегда

Что удивительного, если после убийства Эрнесто Виктория запила? И окончательно махнула на себя рукой. Ей было все равно, кто с ней, что с ней. Розалинда и не пыталась ей ничего сказать, как-то ее утешить. У нее и для самой себя не было слов утешения.

Рассеять сгустившийся вокруг Виктории мрак пыталась одна бородатая Хуана. Она позабыла о былой неприязни, и, жалея Викторию, все пыталась найти слова ободрения, которые нашли бы отклик в сердце несчастной.

— В жизни никогда нельзя отчаиваться, — твердила она. — Придет миг, и ваша жизнь будет совсем другой. Нужно только поймать этот миг. Поверьте, жизнь совсем не так ужасна и безнадежна, как вам сейчас кажется!

Но что могло перемениться в жизни Виктории? Ничего! — так она считала и опрокидывала очередной стакан джина.

Однако пришел день, когда, просматривая с утра газеты — давняя глупая привычка! — Виктория наткнулась на стихотворение, посвященное ей Камилой.

Она читала и перечитывала его, а слезы текли и текли…Боже, почему ее сердце забыло, как сладостна материнская любовь? Почему роптала она на Господа? Ведь на самом дне, в грязи и смраде, Он протянул к ней руку спасения, вложив в нее семя новой жизни! Почему же она ничего не поняла? Почему не стала жить ради дочери? Почему обрекла ее на сиротскую, лишенную материнской заботы жизнь? Почему избрала путь ненависти, а не любви?

Виктория плакала возрождающими душу слезами покаяния. Она увидела в себе корень своих собственных бед. А с собой человек способен сладить. Да, конечно, он должен ежечасно просить помощи у Господа, но справиться с собой человек может. До тех пор, пока он винит в своих бедах мир, борьба его бессмысленна и непродуктивна.

«Скосишь ли всю траву, выкорчуешь ли все леса, скроешь ли все горы, которые застят тебе свет? Но ты сам — обозримое для себя поле, и если попросишь, то тебе дадут силы возделать его». Вот что поняла, горько плача, Виктория, и в ее выжженном ненавистью сердце вспыхнул новый огонь любви.

Вспомнила она и слова Хуаны, и поняла, что настал для нее тот самый миг перемен, который она не должна упустить ни за что на свете. Но могла ли она представить себе, какой будет эта перемена? Могла ли вообще надеяться на нее? Однако перемена произошла. Воистину, пути Господни неисповедимы.

— Я поеду к своей дочери, Розалинда, — сказала Виктория давней товарке. — Я очень нужна ей. А еще мне обязательно надо передать Мариано последние слова Эрнесто…

И у нее в ушах зазвучал его слабеющий голос: — «Ты справишься и без меня, Виктория, ты справишься и без меня…»

 

Глава 30

Франсиско страшно разозлился на Хасинту: какого черта она заявилась в «Эсперансу»? Немедленно обратно! В безопасное место! Он решил даже проводить ее, чтобы быть уверенным, что она добралась благополучно.

А дорогой расхвастался:

— Денег у нас теперь куры не клюют! А кончатся, всегда под боком Августо, даст, сколько понадобится. Так что заживем как у Христа за пазухой!

Августо, который незаметно следовал за ними, надеясь выведать, за какой же такой секрет Франсиско рассчитывает получить у него место управляющего, скрипнул от ярости зубами: ну и мразь! Но напрасно они надеются взять его голыми руками! Не та-то он прост, Августо!

Франсиско прятал Хасинту на маленьком постоялом дворе, неподалеку от Арройо-Секо. Место было тихое, уединенное, что и было Августо на руку. Он решил, что немедленно сведет счеты с этими проходимцами.

Едва Франсиско с Хасинтой вошли к себе в комнату, как сразу же вслед за ними вошел Августо и плотно закрыл за собой дверь. Франсиско побелел как мел. Он понял, что, пожалуй, Хасинта была права, когда настаивала на дальнем путешествии.

Августо вытащил нож, хоть и не собирался марать руки об это отродье, его надо было припугнуть как следует.

— Клянусь, мы немедленно уедем отсюда, — залепетал Франсиско, глядя в побелевшие от ярости глаза Августо.

— Значит, мозгляк Августо будет набивать твой зоб монетами, пока ты не лопнешь, так, по-твоему? — угрожающе проговорил Августо, сгребая мощной рукой Франсиско.

Тут уж ему не надо было разыгрывать из себя беспомощного калеку, тут уж он вволю мог потешаться над негодяем, который задумал его скрутить!

— А ну давай сюда деньги, которые получил! — рявкнул Августо.

— Сжальтесь над нами, — заголосила Хасинта. — Клянусь, мы уедем и вы никогда о нас больше не услышите! Не трогайте нас. Пощадите! Отпустите его, сеньор!

— А если отпущу, что получу взамен? Что этот негодяй хотел открыть Милагрос? Ну, говори! — И Августо приставил к горлу дрожащего Франсиско нож.

— Что Катриэль не умер, что он жив, — зачастила Хасинта.

Рука Августо невольно сжала нож еще крепче. Воскрес его смертельный враг, и он сделает все, чтобы вновь закопать его в землю!

— А ну выкладывай, что тебе известно, — процедил он.

Так Августо узнал про бродячий театр «Олимпико», с которым вместе кочует Катриэль.

Катриэль был обречен, но обречены были и эти двое. Слишком много они знали и были слишком продажны, чтобы и дальше гулять по свету с подобной тайной! Речь шла о счастье с Милагрос, и Августо был безжалостен. Сначала он прикончил Хасинту, потом Франсиско. Поглядев на них, усмехнулся и сказал:

— Извините, но я сделал все, что мог, и вынужден вас покинуть. Предстоит слишком много дел! И как закономерно выглядит ваш конец: у вас появилось много денег, вас решили ограбить, вы сопротивлялись, и вас прикончили…

Весть о смерти Франсиско и Хасинты принесла в «Эсперансу» Ресуррексьон, она первая прочитала в газете о страшном ограблении, что произошло на маленьком постоялом дворе неподалеку от Арройо-Секо.

Милагрос и Мария невольно вздрогнули. Вздрогнул и Августо, но постарался взять себя в руки. Что ему до други? Он боролся за свое счастье, а оно зависело от его самообладания, твердости, выдержки.

Когда виноват и не хочешь или не можешь сказать правду, полуправда звучит всегда искренней и удается лучше откровенной лжи.

— Я виноват в их гибели! — внезапно сказал Августо. — Я уволил Франсиско и дал ему денег. Эти деньги их и сгубили!

Признавшись публично в своем злодеянии, Августо облегчил себе душу и вдобавок вернул расположение окружающих, так как его совестливость показалась всем достойной и уважения, и сострадания. Милагрос опять смотрела на него с былым сочувствием. Августо уже не возвращался к разговорам о том, кто в имении главный, и Милагрос увидела в этом добрый знак и подтверждение его любви. Да, Августо был человеком не во всем доброкачественным, но умел признавать свои ошибки и не настаивать на них, так считала Милагрос и видела в этом благую основу их будущего союза.

Между тем приближался день, назначенный Марией и Энрике для своей свадьбы. Они послали приглашения Камиле с Мариано и Лусии с Пабло и с нетерпением ожидали прибытия своих взрослых детей.

Дорогой в «Эсперансу» взрослые дети обсуждали только что увиденный спектакль. Они были потрясены им. И не сомневались, что душераздирающая история о растоптанной прекрасной любви — крик отчаявшегося человека, с которым безжалостно обошлись и люди, и судьба.

— В некоторых сценах среди врагов Милагрос и Катриэля я узнавала себя, — призналась Лусия. — Я была так жестока к ним и поступала ничуть не лучше своего бессердечного отца. Теперь я так раскаиваюсь…

— Знаешь, каждый из нас, вольно или невольно, словом, взглядом или собственным равнодушием был причастен к их трагедии и ее печальному концу. Мне почему-то кажется, что и автор из раскаявшихся, и поэтому мы должны уважать его право на инкогнито. Наше уважение будет знаком признательности за его талантливое произведение, — сказала Камила, как бы призывая всех больше не искать разгадки возникшей тайны.

Однако сам Катриэль, уже был готов к тому, чтобы выйти из-за кулис, пусть не на авансцену, но на свет Божий. Виня себя в смерти Милагрос, он как бы разделил с нею смерть — умер для прошлой жизни, для всех друзей. Но видя их взволнованные после спектакля лица, он понял, что продолжает жить в их сердцах, что друзья по-прежнему болеют и страдают за него, и ему показалось нелепой жестокостью продолжать скрываться и дальше. Он поделился своими мыслями с Амансио, и тот горячо поддержал его.

— Мне показалось, что Пабло Сандоваль очень озабочен твоей судьбой, — подтвердил он. — И я уверен, он будет счастлив, когда ты появишься перед ним живым и невредимым.

— Знаешь, я сделаю это даже не столько ради себя или Пабло, сколько ради Айлен, — задумчиво продолжал Катриэль. — Моя жизнь кончена, но ее только начинается, и я хотел бы, чтобы вокруг моей дочери было как можно больше любящих людей.

— Ты прав, и я очень рад от тебя это слышать.

Катриэль решился и поехал к Пабло, но не застал его. Ему сказали, что сеньор Сандоваль уехал на несколько дней.

Что ж, Катриэль готов был ждать и дольше. «Главное, что я решил больше не скрываться, что устал от жизни изгоя, что готов снова жить, хоть и не ради себя, но ради дочери», — думал Катриэль, возвращаясь из редакции в театр.

Тот же ответ: «Она уехала на несколько дней» получила и Виктория, когда, узнав в редакции адрес Камилы, пришла в такой знакомый и все таки уже чужой дом Асунсьон.

Но Виктория не удовольствовалась пустым «уехала», она настояла, чтобы ей сказали куда. Выяснилось, что молодые хозяева отправились в театр «Олимпико», а потом поедут в имение «Эсперанса».

Виктория заторопилась в театр — спектакль уже кончился. Она наняла коляску и распорядилась: «В «Эсперансу»!» Но неудачи преследовали ее: дорогой коляска сломалась, и Виктории ничего не оставалось, как проделать остаток пути пешком. Хорошо еще, что дорогу она знала как свои пять пальцев: сколько раз, бывало, скакала по ней на любимой лошадке!..

Едва завидев освещенные окна такого знакомого, такого родного дома, Виктория чуть не расплакалась. Нервы у нее были натянуты до предела. Да и как могло быть иначе, если она вступала в новую жизнь, твердо решив зачеркнуть постыдное и мучительное прошлое и раскрыть объятия своим близким? Но сначала она хотела видеть только дочь. Свою Камилу!..

Оглядев свое измятое пыльное платье, Виктория направилась к черному ходу. Кому как не ей было знать все ходы и выходы родного дома?! На кухне, как и в былые времена, хлопотала Доминга. Только дочего постарела, бедняжка! Стала совсем седой!

— Доминга! — окликнула она. — Это я, Виктория! Я вернулась.

Суеверная негритянка быстро-быстро закрестилась: что за напасть на нее. Что ни день, чудятся покойники! Видно, никому из них не лежится! Вчера Гонсало, сегодня Виктория.

— Завтра, завтра отслужим по вас мессу, и успокойтесь, — пообещала она привидению.

— Ох, Доминга, ты такая же суеверная, как в детстве, когда я таскала у тебя из кухни горячий хлеб, — невольно улыбнулась Виктория.

— Господи! Да неужели такое возможно? — просияв, воскликнула старая негритянка и бросилась обнимать свою любимицу.

— Дай мне умыться, переодеться и позови ко мне Камилу. Я пока никому не хочу сообщать о своем о своем возвращении, кроме нее.

Доминга заколыхалась по кухне, налила в таз теплой воды, принесла чистое платье, а потом отправилась наверх в гостиную. Выведя Камилу в коридор, она прошептала ей о вернувшейся Виктории. Камила еще под впечатлением только что свершившейся брачной церемонии, соединившей ее отца и любимую тетю Марию, взволнованная, растревоженная, заплакала, с сожалением глядя на старую негритянку, которая окончательно повредилась в уме, смешав прошлое и настоящее.

— Вот увидишь, завтра все станет на свои места, — стала утешать она старуху, — я и сама не знаю, что явь, а что сон. Лучше принеси-ка нам всем прохладительное! Я думаю, всем нужно отвлечься и успокоиться.

Домигна вернулась на кухню, раздумывая, увидит она там Викторию или нет? Посвежевшая, в чистом платье Виктория сидела за столом и смотрела на дверь тревожно блестевшими глазами.

— Камила твоя решила, что старуха вконец спятила, — принялась причитать Доминга. — Мне тут на днях Гонсало привиделся, вот она и решила, что у меня что ни день — новый покойник!

— Ну хорошо, тогда я сама к ним поднимусь, — решительно сказала Виктория. И Доминга заторопилась впереди нее с криком:

— Виктория! Виктория вернулась!

В гостиной все невольно привстали со своих мест, недоумевая, перешептываясь, но на пороге действительно появилась Виктория, живая Виктория. И все бросились к ней с восклицаниями, объятиями, поцелуями …

Однако чаша страданий бедной Виктории не была испита до конца. Ко многому готовила она себя, со многим справилась, но, услышав, что Мария и Энрике только что стали мужем и женой, невольно побледнела, почувствовав ту же боль, что и тогда в парке, когда сестра и генерал ее мечты смотрели друг на друга, не отрывая глаз.

«Этого я не перенесу, нет, не перенесу, — твердила Виктория про себя, — мне было бы легче, если бы я увидела его мертвым!»

И глаза ее все время невольно искали Энрике, а не Камилу, к которой она ехала, единственную, кого хотела видеть …

— Наверное, мне лучше пойти отдохнуть, — наконец решила Виктория, поглядев на Милагрос совсем уж недобрым взглядом, тем самым, камим смотрела на всех она прежняя, всех ненавидящая…

И Милагрос невольно сжалась под этим взглядом. «Да она же просто испепелить меня хочет, — подумала она. — Мне и под одной крышей быть с ней страшно!»

А Виктория поднялась в ту комнату, которую по старой памяти считала своей. Поднялась с мыслью, что должна наконец поквитаться с обманщицей судьбой. Вся ее жизнь была одним сплошным грехом. Почему же не совершить и еще один? Последний?

В гостиной все жалели Викторию, но с какой-то невольной опаской. Слишком уж чувствовалось, что ее страшная и неведомая жизнь сделала ее способной на все: не жалея себя, она не пожалеет и других.

— Как испугал меня взгляд Виктории, которым она смотрела на тебя, — невольно сказала мужу Мария.

— Оставь. Чего пугаться? Сейчас я пойду и поговорю с ней, — ответил Энрике.

— Знаешь, лучше я сама с ней поговорю, — отвечала Мария. — Моя вина. Что она так изменилась. Я хочу попросить у нее прощения.

— Я тоже, — тихо сказал Энрике.

— Да, мы очень перед ней виноваты, — признала Мария, и глаза ее наполнились слезами. — И если она опять будет мстить нам, мы будем знать, что месть ее справедлива.

Мысль об убийстве витала в воздухе, заряжая его тревогой.

Бедная Виктория! Да, она решилась и на убийство. Решилась убить себя. Убить, раз не в силах совладать со своими чувствами, раз опять боль, обида и негодование разрывали ей сердце. Раз снова забыла о дочери и чувствует себя смертельно оскорбленной, попранной женщиной!..

И может быть, рука ее и взяла бы револьвер, который она с некоторого времени всегда носила с собой, но тут вошла Мария, бросилась к ней, обняла ее колени и стала молить о прощении.

— Моя мечта исполнилась, — говорила она, — но еще ни секунды я не была счастлива! И никогда не буду, если вновь не стану единой душой, единым сердцем с моей Викторией. Я казнила себя, казню и буду казнить за все, что ты пережила по моей вине!

Если бы слова исцеляли, то они пролились бы бальзамом на раны Виктории, но слова — всегда только слова. И как же трудно, как мучительно трудно было Виктории справиться со своей невыносимой обидой и вымолвить: я тебя простила. Все ее существо бунтовало против прощения. И она сидела, не в силах ничего сказать.

— Виктория, у тебя от любимого есть ребенок. Наша с ним любовь останется бесплодной. Ты все равно богаче меня, так прости же меня, ты видишь как я мучаюсь!

— Моего сына, ребенка Энрике, — сожгли индейцы, — глухо ответила Виктория.

— А Камила? — с испугом спросила Мария.

— Я сама не знаю, кто ее отец, — так же глухо ответила Виктория.

И Мария зарыдала, обнимая Викторию, и повторяя:

— Если не можешь, не прощай меня! Но знай одно, ты для меня всегда самая близкая, самая любимая, ты — моя сестра, мы во всем сестры. И если ты свою жизнь прожила в аду, то я жила в аду, который многим казался раем.

И она рассказала историю своей Милагрос, рассказала, как унижал, как издевался над ней Гонсало, как долго разрывала ей сердце Лусия.

И слушая Марию, заплакала Виктория, потому что в стране страданий не меряют, чья мука больше, а сострадают друг другу, и Виктория обняла свою сестру, и сама попросила у нее прощения, ведь когда ее сжигала ненависть, она сама не ведала, что творила.

Две сестры сидели обнявшись, сидели тихо-тихо. Наслаждаясь неизмеримым покоем любви, который снизошел на них.

Дверь осторожно приоткрылась, и в нее проскользнула Камила.

— Можно к вам? — спросила она, понимая, что ее ждут, и Виктория открыла ей свои объятия.

— А папе можно? — спросила она.

— Ты имеешь в виду Энрике? — спросила Виктория.

— Конечно, — счастливо засмеялась Камила.

— У тебя есть только мать, доченька. Имени твоего отца я не знаю. А наш с Энрике сын погиб в огне. Прости, но пусть больше нигде и никогда не будет обманов и фальши.

Камила застыла потрясенная, готовая плакать, но тут вошел Энрике и крепко обнял ее.

— Я все слышал, Виктория, но я привык считать Камилу своей дочкой. Я всегда мечтал о дочке. У меня был сын Августо и дочка Камила, я принял ее в свое сердце вместе с тобой. И вот мы теперь все вместе, неотделимо, неотторжимо.

Виктория встала, слезы текли по ее щекам. Энрике поцеловал ей руку, а она поцеловала его в склоненную голову.

Они спустились в гостиную, и Виктория уже совсем другими глазами смотрела на Милагрос, полюбовалась крошкой Асунсьон, потом притянула к себе и Хуасито. Ее сын тоже стал бы таким же хорошеньким мальчуганом с живыми смышлеными глазками… Но что это? На шее Хуансито она увидела распятие, которое оставил ей Энрике, которое она надела на своего Адальберто.

— Откуда? — только и спросила Виктория.

— Катриэль носил его с самого младенчества, — ответила Милагрос, — а потом подарил Хуансито.

— Катриэль? — переспросила Виктория, и у нее в голове мелькнула страшная догадка. Неужели? И его воспитала Асунсьон? Воспитала ее сына, которого она потом так преследовала, ослепленная дикой ненасытной ненавистью? А ведь он всегда ей напоминал кого-то… Только кого, она никак не могла понять. А теперь поняла — Энрике Муньиса, генерала ее мечты!

«Господи! Сотвори чудо! Сделай так, чтобы он был жив! Чтобы я могла попросить у него прощения, — молилась про себя Виктория. — Ты отнял у меня всех, кто любил меня и хотел спасти. Так сотвори же чудо в знак того, что мне не закрыт путь к спасению! Сделай так, чтобы мой сын был жив!»

И Господь сотворил чудо.

Огненные слова загорелись над распятием в гостиной и гласили: «КАТРИЭЛЬ ЖИВ».

Вспыхнули эти слова на стене или только в мозгу Виктории — кто знает? Виктория поняла одно: завтра она отправится искать Катриэля, чтобы прижать его к груди и попросить прощения. Потому что она знала: Бог не гневается на нее, он благословил ее детьми.

 

Глава 31

Утром Мария зашла в спальню к Виктории, но не нашла там сестры. Комната выглядела так, будто никто в ней и не ночевал.

— Пойду — ка узнаю, какая из лошадок унесла от нас сестричку Викторию, — сказала себе Мария, спускаясь вниз.

Заглянув в конюшню, она недосчиталась Красотки, чуткой и нервной кобылки.

— Ну что ж, — вздохнула она. — Будем ждать, когда Виктория вернется к нам насовсем.

Виктория выехала на рассвете и держала путь к индейским землям. Она должна была убедиться, что не ошиблась в своей догадке. Прошло столько лет, а ехала она будто все по тем же полям, и лошадь ее точно так же, как в те незапамятные дни юности, перешла вброд речку …

Виктория впервые думала без ненависти о тех людях, которых ненавидела так долго. А что, если они приняли к себе и растили ее сына? Как смела она питать к ним ненависть и преследовать их?

Индейцы встретили белую женщину настороженно. Им не за что было любить белых, которые приносили им только несчастья. Они обступили лошадь белой женщины и ждали, что она скажет.

— Я ищу индейца по имени Катриэль, — сказала Виктория.

— Его нет среди нас, — ответил один из индейцев. — Мы думаем, что нет его и в живых.

Виктория думала иначе, но не стала спорить. Ей нужно было выяснить тайну рождения Катриэля.

— Кто из вас помнит, как появился Катриэль в вашем племени? — спросила Виктория. — Он носил крест, который я повесила на грудь своему сыну. Мой сын исчез. Мой дом сгорел. Я вернулась на пепелище.

— Слезь с коня, женщина, и пойдем со мной, — пригласил Викторию старый касик, — я расскажу тебе все, что помню.

Он усадил Викторию на шкуру возле очага в вигваме и рассказал:

— Мальчика держала в объятиях Науиль, которая ходила кормить ваших детей, детей белых. Мальчик был в рубашке, а под рубашкой у него был крест, тот самый, о котором ты сказала. Мы не сняли крест с Катриэля, чтобы он никогда не забывал об измене Науиль, которую мы считали его матерью. Да, Науиль изменила своему народу, она ушла к белым. Но Катриэлю мы не ставили в вину ее измены, он вырос настоящим воином и всегда помогал своему племени. Но теперь он ушел от нас.

— Куда же? — спросила в нетерпении Виктория, последние ее сомнения развеялись будто дым.

— Инти тебе расскажет. Он видел Катриэля последним.

Так Виктория узнала, в каком отчаянии был Катриэль, уверившись, что потерял Милагрос. Как он похоронил себя для белых и вернулся к своему племени. Как женился на Лилеен и потерял ее, оставшись с новорожденной дочкой.

— Он ушел с шатрами «Олимпико», — сказал Инти. — Он стал странником без роду без племени.

Виктория поблагодарила молодого индейца. Теперь она знала, почему ее дочь с зятем отправились на спектакль театра «Олимпико» — им тоже была небезразлична судьба Катриэля. Но зачем ей чужое имя — Катриэль? Когда они встретятся, она назовет его Адальберто; ее незабвенный друг заслужил, чтобы память о нем не исчезла!

Скорей, скорей в Санта-Марию!

После семейного праздника в Санта-Марию вместе с Пабло и Лусией отправились и Августо с Милагрос. Милагрос надеялась, что Августо отказался от мысли о путешествии, но нет, — он только о нем и твердил. Но причина была уже другая.

— Ты не представляешь, — говорил Августо, — как тяжело на меня подействовала скоропалительная женитьба отца! Мама только недавно умерла, его женитьба мне кажется кощунством. Я не могу с ней примириться. Помоги мне! Давай уедем!

Что могла возразить на это Милагрос? Ведь Августо упрекал ее мать и, упрекая, не щадил и Милагрос. Не щадил и малышку Асунсьон. Он опять думал только о себе и своих переживаниях. Ах, если бы Августо попробовал справиться с собой! Ведь Милагрос чувствовала — им не нужно, нет, не нужно уезжать в Европу!

С тяжелым сердцем ехала она в Санта-Марию, и, когда Лусия с Августо отправились в порт узнавать, когда в ближайшее время отплывает корабль в Европу, пошла помолиться в церковь. Она молилась о том, чтобы Бог помог ей найти верное решение, найти и осуществить его.

У выхода из церкви она встретилась с Мануэлой. Женщины узнали друг друга, обрадовались, разговорились.

— А мы только что окрестили нашего сынишку Хосе, — сказала Мануэла, — на радостях я даже сумку здесь забыла, пришлось вернуться. А у нас в театре скоро премьера, приходите! Чудо что за пьеса. Вас ведь интересуют индейцы? Так она про необыкновенную судьбу индейского мальчика …

И сердце Милагрос сжалось — знак! Опять знак!

Катриэль написал новую пьесу и посвятил ее Асунсьон, своей матери. В его жизни была загадка, которую он пока так и не мог разрешить. Рассказывая Мануэле о своей жизни, он упомянул, что писал под псевдонимом князя де ла Круус.

— А почему такой странный псевдоним? — заинтересовалась Мануэла. — Князь Крест?

— Дело в том, что, сколько я себя помню, на шее у меня висел крест. Моя мать-индианка велела мне никогда с ним не расставаться, потому что он поможет мне вспомнить … Но что? Она погибла и не успела рассказать мне его историю. А я на всю жизнь остался «индейцем с крестом», князем да ла Крусом.

Катриэль вот уже несколько раз заходил в редакцию и никак не мог застать Пабло. Зато он твердо сказал Мануэле и Амансио, что дальше с ними не пойдет, останется в Санта-Марии и будет растить дочь.

Мануэла, которая очень привязалась к малышке Айлен, вопросительно посмотрела на мужа.

— Может, пора и нам расстаться с кочевой жизнью? Сын как-никак подрастает. А пьесы Катриэля пользуются таким успехом!..

— Подумаем, — отвечал Амансио. — ну что? Убедился, что у меня дар предвиденья и мои слова сбываются? — спросил он Катриэля.

— Убедился, — отвечал Катриэль с улыбкой и отправился расклеивать по городу афиши с сообщением о новой пьесе:

«Премьера театра «Олимпико»!!!

Августо не терпелось уехать самому и увезти Милагрос. Но порт его не порадовал — пассажирское судно отплывало в Европу только через неделю.

Увидев отразившееся на лице Августо разочарование служащий предложил:

— А почему бы вам не отправится в Северную Америку? Торговое судно отплывает туда сегодня, и места еще есть…

Августо поблагодарил, и они с Лусией пустились в обратный путь. Он бы отправился и в Северную Америку … Но как объяснить Милагрос подобную спешку? В общем, следовало все хорошенько обдумать, и Августо попросил Лусию отвести его в таверну неподалеку от дома.

— Не беспокойся, до дома потом я и сам доберусь, — пообещал он. — Спасибо тебе, Лусия, ты так добра ко мне …

Августо уселся за столик и исподтишка оглядел полупустой зал таверны. И вдруг его будто ударило электрическим током — в углу сидел Катриэль! Августо узнал его, он не мог ошибиться. Что ж, следовало сосредоточиться и решить, как действовать дальше. Продолжая разыгрывать слепого, Августо попросил принести ему стаканчик вина. Пусть Катриэль сам узнает своего смертельного врага, и в зависимости от его поведения будет действовать и Августо.

Неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут к Августо привязался пьяный гаучо.

— Здесь что, таверна или дом для убогих? — орал он. — Мотай отсюда, слепой крот! Или я тебе голову отверчу!

И он уже угрожающе поднес кулак к самому лицу Августо, и тому стоило большого труда продолжать разыгрывать слепого, а не съездить зарвавшемуся негодяю по уху. Но Августо не пожалел о своей сдержанности, потому что со своего места поднялся Катриэль и медленно произнес:

— А ну отойди, оставь человека в покое или будешь иметь дело со мной.

Угроза только раззадорила захмелевшего забияку, и он занес руку, чтобы отвесить Августо хорошую оплеуху, но Катриэль поймал его за руку и заломил за спину. Гаучо лягнул Катриэля, но тот поймал и ногу, и вынес беспомощного коротышку за дверь.

— Попробуй только заявиться обратно, хуже будет, — пригрозил он.

Августо встал и громко произнес:

— Меня зовут Августо Монтильо, сердечно благодарю вас за помощь и прошу выпить со мной стаканчик джина. Хочу сказать, что ваш голос … он напоминает мне голос моего давнего врага. Я ненавидел его, но человек он был достойный, храбрый и благородный.

Катриэль охотно сел за столик ослепшего Августо. И он не питал уже никакой злобы к своему когда-то заклятому врагу. Жизнь уже наказала Августо, Милагрос умерла, из-за чего им было воевать? Катриэль выслушал рассказ Августо о том, как живется слепцам среди зрячих, и посочувствовал ему.

— А повстречай вы сейчас своего злейшего врага, — спросил Катриэль, — что бы вы стали делать?

— Попросил бы прощения. И снисхождения. Мы ведь враждовали всерьез. Откуда ему знать, что я изменился. Жаль, что мы никогда не встретимся, ведь мой враг, который мог бы стать моим другом, погиб …

— Нет, Августо, я жив, с тобой рядом сидит Катриэль. Погибла несчастная Милагрос, на свою беду, я пережил ее.

— Когда я услышал о ее смерти, — глухо сказал Августо, — я был так потрясен, что оставил военную службу. А зрение я потерял во время восстания: попав под обстрел.

— А как поживают твои родители? — осведомился Катриэль. — Они были так добры ко мне!

— Спасибо за память, у них все в порядке, — не моргнув глазом, отвечал Августо.

В нескольких словах Катриэль, поведал Августо свою историю, а Августо сообщил Катриэлю, что Мариано женился на Камиле, а Пабло Сандоваль на Лусии Линч.

— Пабло был моим лучшим другом, — вздохнул Катриэль, — и я бы очень хотел с ним повидаться. Наша с вами встреча кажется мне знаменательной. Тяжкий груз прошлого становится сразу легче, когда видишь, что врагов больше нет. Я простил всех и надеюсь, что и меня простили.

— А почему бы нам не отправиться к Пабло немедленно? — спросил Августо.

— Я уже несколько раз заходил к нему в редакцию, — ответил Катриэль, — но никак не могу застать.

— И не застанете. Большую часть дня они с Лусией проводят в порту, в конторе Гонсало Линча, проводят его дела в порядок. Ну что? Берем извозчика и едем!

Августо распорядился, куда их везти, и они сели в карету. Порт Августо знал неплохо, особенно ту часть, где находились заброшенные склады …

Виктория благополучно добралась до Санта-Марии и тут же поспешила в театр «Олимпико». В театре никого не оказалось, все ушли крестить маленького Хосе. Виктория побывала и в церкви, но увидела только падре Орестеса, который обласкал возродившуюся к жизни Викторию и благословил ее.

— Ты найдешь своего сына, — пообещал он ей. — Возвращайся в театр. Вы очень скоро встретитесь.

Вернувшись, Виктория застала в театре Мануэлу, и та попросила ее подождать Катриэля — он должен скоро вернуться, пошел за какими-то покупками.

— Это его дочь, — показала на Айлен Мануэла, — а жена умерла родами.

Виктория взяла на руки свою внучку. Так с внучкой на руках она и смотрела репетицию новой пьесы Катриэля, которую он посвятил своей матери, как объяснила ей Мануэла. Виктория невольно вздрогнула. Но потом поняла.

«Адальберто посвятил пьесу нашей любимой Асунсьон. Но как бы мне хотелось, чтобы такие же слова он когда-нибудь сказал и мне. Чтобы мой сын меня понял. Чтобы простил меня», — думала она.

Катриэля все не было, и Виктория решила, что непременно встретит его на одной из улиц, простилась с Мануэлой и ушла.

Она шла не спеша, поглядывая по сторонам, и вдруг увидела: Катриэль! Он садился в карету!

— В порт! — услышала она приказ и не медля ни секунды поехала следом. Ей не терпелось все рассказать своему сыну, обнять его и попросить у него прощения.

Карета Катриэля остановилась возле старых портовых складов, Виктория поспешно расплатилась с извозчиком, боясь одного: как бы не потерять из виду Катриэля и его спутника. Она чуть ли не бежала за ними, как вдруг два полупьяных матроса загородили ей дорогу. Виктория научилась справляться с любыми наглецами, подхватила железяку, замахнулась и — свобода! Но на это у нее ушло еще несколько драгоценных минут. Ничего! Она опять бежит среди мрачных пустых складов, пытаясь понять, куда могли пойти или свернуть Адальберто с приятелем.

Вскрик, похожий на стон, привлек ее внимание.

— Катриэль! Катриэль! — закричала она. — Где ты?

 

Глава 32

— Я убью тебя как бешеную собаку, — пообещал Августо и обрушил на голову Катриэля здоровенную дубину.

Катриэль даже не успел удивиться, обернуться, он рухнул как подкошенный, издав что-то вроде вскрика или стона.

И сразу же женский голос прокричал:

— Катриэль! Где ты?

— Виктория! — мгновенно узнал Августо и поспешил скрыться, опасаясь, как бы его не узнали.

Но первым на лежащего у дверей Катриэля наткнулись два подгулявших матроса.

— Это что еще за пьянчуга? — удивились они. — Возьмем-ка его на корабль. Проснется и будет нам палубу драить! Юнг-то не хватает!

Довольные своей сообразительностью и везением, матросы взяли Катриэля за руки и за ноги ей и поволокли на корабль.

— Куда? Куда вы его тащите? — кинулась к ним в отчаянии Виктория.

— Как куда? На «Эдуарда II»! Он к нам нанялся, да вот маленечко перепил, — отвечали ей со смехом матросы.

— Давай и ты с нами, красотка! Славно повеселимся в дороге!

Чувствуя, что дело тут нечисто, Виктория бросилась узнавать, когда отплывает «Эдуард II». В кассе ей ответили: через два часа, билеты пока есть.

Билеты-то были, да у Виктории не было денег на билет. Ну да ничего! Нет у нее, есть у родни. И Виктория тут же помчалась в старинный особняк Оласаблей, где теперь жила Лусия с мужем. На извозчика ей еще хватило.

Но как назло в доме не было никого, кроме Хуансито. Ждать Виктория не могла. Она решительно отправилась в кабинет, обшарила бюро, взломала потайной ящик и выгребла все, что там было. Жаль, что было там совсем немного, поэтому пришлось захватить и старинные золотые часики.

Скажи Милагрос, что мне нужна помощь, пусть немедленно едет в порт! — бросила она на ходу насмерть перепуганному ее вторжением Хуансито и снова помчалась в порт.

— Ворвалась как безумная, — рассказывал Хуансито Милагрос. — Что-то делала в кабинете. Просила тебя немедленно приехать в порт.

Обнаружив в кабинете сломанное бюро, Милагрос согласилась с Хуансито: Виктория окончательно повредилась в уме, значит, в порт нужно было ехать срочно! И хотя эта женщина причинила ей много зла, Милагрос не хотела платить ей злом за зло. Августо она так и не нашла. Хозяин таверны, где его оставила Лусия, объяснил ей, что он повстречал своего старинного приятеля и они отправились в порт. — Что Августо тянет в порт, она могла понять, но что там делать Виктории?

Хуансито вцепился в Милагрос, твердя: — нет! Больше я не останусь один! Нет! Ни за что!

Милагрос застыла в растерянности, но тут, на ее счастье, вернулся Августо.

— Побудь с Хуансито, — попросила Милагрос, — а я съезжу в порт. Там что-то с Викторией. А потом ты расскажешь все, что узнал.

— Не смей никуда ездить! — вскинулся Августо. — Какое тебе дело до сумасшедшей, которая только и знает, что всем вредит. Почем ты знаешь, что это не ловушка?

— Не будем спорить, Августо! Дорога каждая минута! Я понимаю, что Виктория больна, и очень давно. Только больные люди делают зло другим. Но я же здоровая. Я ее не боюсь и хочу помочь.

Что мог поделать Августо? Только стараться, чтобы Милагрос ни за что не узнала правды, потому что она никогда не поймет его и не простит…

В кассе порта Милагрос сказали, что описанная ею дама действительно взяла билет на корабль «Эдуард II», заплатив за него старинными золотыми часиками, поскольку денег у нее не хватило. Корабль только что отчалил.

Поступок Виктории говорил о полном безумии, но поделать уже ничего было нельзя, и Милагрос вернулась домой, моля Бога, чтобы Он вернул несчастной разум и она вернулась в лоно семьи.

В доме все было в порядке, и Милагрос вздохнула с облегчением. Хуансито не стал говорить сестре, что Августо куда-то уходил. Мальчик понимал, что волнений и беспокойства у любимой сестры сегодня в избытке.

Вздохнул с облегчением и Августо, узнав о неудачной поездке Милагрос. Отъезд Виктории был ему на руку.

— Милагрос! Прошу! Не будем откладывать нашей свадьбы, — заговорил он. — Лично я не вижу причины откладывать наше с тобой обоюдное решение.

Причина была одна: все существо Милагрос противилось этой свадьбе, но эта причина не казалась ей уважительной. Может, если их повенчают, ей станет легче? А так она постоянно чего-то ждет… Будто что-то должно случиться и все изменить… После венчания ждать ей будет нечего!

— Хорошо, — согласилась она. — Не будем откладывать. Пойдем завтра в церковь и поговорим с падре Орестесом.

Катриэль очнулся и попытался встать, но не смог. Слишком сильно качало. Он решил полежать еще немного с закрытыми глазами, чтобы качка прекратилась. Крепкий удар, ничего не скажешь. А от верной смерти спас его женский голос, который звал: «Катриэль! Катриэль!» А потом он провалился в темноту. Но теперь вроде бы пришел в себя, хотя и не совсем. Качает, даже когда лежишь с закрытыми глазами. Ну ничего, еще немного, и качка прекратится. Жаль что Августо по-прежнему гложет ненависть. Он поверил ему потому, что сам действительно изменился и даже теперь не испытывает ненависти к Августо. Пожалуй, что жалеет. Ненависть иссушает, и он устал от нее и в себе, и в других…

Качка не прекращалась, и Катриэль снова попытался подняться. На этот раз ему удалось сесть, он огляделся. Пол ходил под ним ходуном, и Катриэль понял, что дело не в голове. Куда же он попал?

— Очухался? — спросил незнакомый грубый голос и, подняв глаза, Катриэль увидел полупьяного кривоногого человека в матросской форме. Он стоял и тоже покачивался. «Я на корабле! — догадался Катриэль. — Только как я сюда попал? И как же моя маленькая Айлен?»

— Ну давай, подписывай контракт, — и матрос протянул Катриэлю бумагу. — Ты что, забыл? Ты же зафрахтовался на наш корабль. И правильно сделал. Будешь себе драить палубу и каждый месяц денежки в карман складывать. Так что можешь себя поздравить с выгодной сделкой.

Сознание Катриэль терял, но мозги у него не отшибло. Он прекрасно помнил, что не пил и ни о каких кораблях речи не было. Продать его на корабль мог только Августо. Но тогда бы от него не требовали подписывать контракт.

— Вы ответите перед законом за то, что пытаетесь принудить меня силой подписывать какие-то контракты. За то, что против моей воли приволокли меня на корабль! Я немедленно обращусь к капитану, и он заставит отвечать вас или ответит перед законом сам! — Катриэль говорил уверенно и резко, и матрос, похоже, струхнул, не ожидая такого сопротивления.

— Он еще и рассуждает! — раздался другой, но такой же грубый голос, и рядом с первым появился второй матрос. — Он нам еще и капитаном грозит! Заруби себе на носу, ты тут сгниешь, о тебе и знать никто не будет. Шутка сказать, два месяца в море! Да от тебя и костей не останется! Так что давай по-доброму, переходи на морской харч и живи себе. Или через неделю мы тебя рыбам скормим. Выбирай!

— Рыбам! — резко ответил Катриэль. Он понял, что попал в нешуточную переделку и если сдрейфит, то никогда отсюда не выберется. Сдрейфить должны были эти негодяи.

— Раз не понимаешь по-хорошему, может, поймешь по-плохому, — ухмыльнулся второй и как следует наподдал Катриэлю.

Катриэль не остался в долгу, но матросов было двое, и после очередного удара он опять потерял сознание.

— Пусть полежит подумает, — сказали матросы и ушли.

Едва попав на корабль, Виктория столкнулась с двумя матросами, которые приставали к ней в порту и потом волокли Адальберто.

— Ты все-таки решила проехаться с нами, красотка? — задал вопрос один из них, загородив ей проход.

— Еще одно слово, и пристрелю, — в бешенстве процедила Виктория, берясь за сумочку, и матросы расступились.

— Серьезная дамочка, — покачали они головой ей вслед.

Виктория заперлась в каюте, привела себя в порядок, и вскоре скучающая светская дама с рассеянным любопытством прогуливалась по палубе. Пассажиров на корабле было совсем немного. Несколько семейств, коммерсанты, чиновники.

Виктория смотрела, как все меньше и меньше становится Санта-Мария, и соображала, что же ей делать. Катриэля наверняка где-то заперли, вероятнее всего в трюме. Значит, с наступлением сумерек она должна пробраться туда. А до этого ей необходимо выяснить, где находится ведущий в трюм люк.

По палубе прошел капитан, приветствуя своих пассажиров, и Виктория задала ему несколько вопросов: какие товары обычно перевозит «Эдуард II»? Где они их размещают? Где размещаются матросы? Каков распорядок жизни на корабле? Достаточно ли у них продовольствия?

Капитан с удовольствием удовлетворил любопытство приятной пассажирки. После разговора Виктория решила, что Адальберто находится где-то в носовой части трюма. И убедилась в своей правоте, увидев, как из люка вылезают ее недруги матросы, явно чем-то недовольные. Они и на нее только злобно покосились, не решаясь больше заговаривать с дамой, которая прогуливается по палубе с капитаном…

Теперь Виктории оставалось только дождаться сумерек, и она удалилась в свою каюту.

Когда Катриэль очнулся во второй раз, над ним склонялось женское лицо. И хотя качало по-прежнему, он решил, что бредит или видит сон, потому что женщина явно напоминала Викторию и при этом шептала:

— Я твоя мать… Я твоя мать..

Ну могло ли быть что-нибудь бредовее? Катриэль вновь закрыл глаза, пытаясь избавиться от досадного видения.

Но женщина не исчезла, она теребила его за плечо, повторяя:

— Вставай, Адальберто! Обопрись на меня и пойдем! Мы должны выбраться отсюда.

Тут Катриэль был согласен с видением — выбраться отсюда было необходимо, поэтому он не стал выяснять, во сне он видит Викторию или наяву, и попытался встать на ноги. С большим трудом ему это удалось, и, опираясь на незнакомку, он добрался до лестницы. С невероятными усилиями преодолели они и лестницу, потом, очевидно, какое-то время пробирались по палубе и, наконец, оказались в каюте. И тут Катриэль вновь потерял сознание.

Окончательно он пришел в себя, когда было совсем светло, и совершенно ясно увидел сидящую возле него Викторию.

— Вы в сговоре с Августо, — проговорил он. — Вы поймали меня в ловушку. Но для чего? И куда хотите меня увезти?

— Выслушай меня, Катриэль, и если, выслушав, ты меня простишь, то станешь моим Адальберто, за которого я мстила всем на свете индейцам и тебе в том числе.

Честно говоря, у Катриэля не было другого выхода, и он, покорившись своей участи, стал слушать рассказ Виктории.

Мало-помалу ее рассказ увлек и растрогал его. Раскрывалась загадка «индейца с крестом». Перед глазами Катриэля замелькали картины из его прошлой жизни, они сменялись картинами из жизни Виктории, трагическими и печальными. Вот у него появилась сестра Камила. Она росла одиноко, вдали от матери, в монастыре… Виктория ничего не скрывала от своего взрослого сына. Пусть он станет ее судьей. Пусть помилует или казнит. Он один имел право судить ее…

Когда она кончила свой рассказ, плакали они оба.

— Странно очнуться совершенно в ином мире и узнать, что у тебя живы отец и мать, — задумчиво сказал Катриэль. — Вы ведь не будете меня торопить? Мне нужно как-то осмыслить все происходящее, привыкнуть к нему… Пока передо мной готовая книга, которую я когда-нибудь напишу. Сжиться со всем куда труднее. Как вы не могли простить индейцам моей смерти, так я не могу простить белым моей Милагрос. Я до сих пор оплакиваю ее…

— Но твоя Милагрос жива, Адальберто! — воскликнула Виктория. — Она мне и рассказала, что ты всегда носил это распятие, а потом подарил его Хуансито. Она родила тебе дочь и назвала ее Асунсьон. Вместе с твоей Милагрос живет и твой отец, Энрике Муньис, который женился на моей сестре Марии…

Услышав о Милагрос, о дочери, Катриэль едва опять не лишился сознания, так велико было его потрясение.

— Узнай уж всю правду до конца, — продолжала Виктория. — Сейчас твоя Милагрос из жалости и сострадания собралась выйти замуж за слепого Августо, который, потеряв свою мать, остался беспомощным калекой…

Услышав о калеке Августо, Катриэль тут же пришел в себя.

— Теперь разгадана и вторая тайна. Тайна ненависти Августо. Теперь я понимаю, почему он хотел убить меня. Но имейте в виду, он обманывает вас всех. Он совсем не слеп. Он только выдает себя за слепого.

— Адальберто! Мы должны как можно скорее вернуться в Санта-Марию! Мы не должны допустить этой свадьбы!

— Боже! Милагрос! Свадьба! Моя крошка Айлен! Представляю себе, как тревожится Мануэла! Что же нам делать, мама?

«Мама»! Он назвал ее «мамой»! Он был ее ребенком и нуждался в материнской помощи!

— Как только ты немного окрепнешь, Адальберто, — быстро сказала Виктория, — мы найдем выход. Я уверена, что можно сойти на ближайшей стоянке и сесть на обратный корабль. Вот и все!

Виктория говорила очень решительно, чувствуя себя всемогущей, — если даже не предполагалось никакой стоянки, она упросит капитана высадить их с сыном в ближайшем порту!

 

Глава 33

Милагрос поговорила с падре Орестесом о венчании, и он охотно согласился обвенчать их с Августо, но не раньше чем через две недели. Венчание слишком серьезное таинство, и к нему нужно подготовиться всерьез.

Августо рвал и метал, но про себя. Что он мог возразить старичку священнику? Но ждать целых две недели?! Катриэль того и гляди мог опять появиться на их горизонте… Августо не мог этого допустить, он нанял двух верных людей и поручил им всеми правдами и неправдами разыскать Катриэля. А рызыскав, убить.

Августо знал, что уснет спокойно только тогда, когда будет знать, что Катриэль спит вечным сном.

На душе у Милагрос становилось все тревожнее. Она будто видела рядом с собой Катриэля, будто чувствовала его прикосновение и невольно отшатывалась, когда к ней подходил Августо.

— Слепец, несчастный слепец, несмотря на вернувшееся к нему зрение! Как он мог домогаться женщины, которая возненавидит его после первой же супружеской ночи? Которая инстинктивно отворачивается от его поцелуев? Которая, и обвенчавшись, никогда не станет его женой?

Маргарита прекрасно видела, сколько страданий сулит безнадежный брак Милагрос, и пыталась образумить ее, но та упорно твердила: «Я поклялась мертвой Росауре, и я выполню свой долг во что бы то ни стало!»

И Маргарита молилась за двух безумных слепцов, готовых устроить друг другу ад, но верящих, что хотят взаимного блага.

Наемные убийцы начали по совету Августо свои поиски с порта, и вскоре им удалось узнать, что мертвецки пьяный Катриэль отплыл на «Эдуарде II» в Северную Америку. Так рассказывали очевидцы, которые видели, как его несли на корабль. Имени его они не знали, но цвет волос, одежда — все сходилось точка в точку.

— Ну что ж, тем лучше, — усмехнулся про себя Августо, он-то знал, отчего так опьянел Катриэль. И тут же отдал новое распоряжение. — Негодяй может появиться в любую секунду. Один из вас караулит его в порту. Другой охраняет дом.

Августо не отменил своего приказа и тогда, когда разнеслась весть о гибели «Эдуарда II», который попал в шторм и сел на мель, где его и разбило. Про себя Августо ликовал, но предпочел принять меры предосторожности, ведь однажды Катриэль уже спасся от верной гибели…

Вся семья оплакивала гибель безумной Виктории. Энрике даже предложил перенести свадьбу, считая неудобным праздновать ее в дни траура, но Августо и слышать не хотел об отсрочке.

В последнее время он вновь огорчал своего приемного отца, вновь вел себя как малодушный себялюбец. Энрике настаивал, чтобы сын открыл Милагрос правду об атаке на «Эсперансу» — открыл, что он был во главе отряда. Но Августо отказался наотрез. Прошлое должно оставаться прошлым — так он считал. И если его не тревожить, оно никогда не даст о себе знать!

Но Августо ошибался: по его следам уже шел местный полицейский, расследовавший дело об убийстве Франсиско и Хасинты. Он побывал уже и у Браулио и долго расспрашивал его об убитых работниках, и у Августо, все больше убеждаясь, что дело тут нечисто. Недаром хозяин постоялого двора слышал, как громко они ссорились…

Амансио и Мануэла места не находили от беспокойства. Они понимали, что с Катриэлем произошло несчастье, но продолжали ждать его. Они не могли смириться с тем, что их друг останется в прошлом, предпочитая с надеждой смотреть в будущее.

— Мы работаем над его пьесой, и он непременно увидит ее на сцене, — твердила Мануэла. — Айлен давно нам как родная дочка, но я уверена, она дождется своего отца!

Любящее сердце Мануэлы не ошибалось, как не ошибалось и любящее сердце Милагрос: Катриэль был жив, постоянно думая о своих двух дочках и любимой жене.

Как только Катриэлю стало лучше, Виктория отправилась к капитану, чтобы узнать, в каком из ближайших портов собирается бросить якорь его судно.

— Вынужден вас огорчить, сударыня, — отвечал капитан, — но на судне обнаружено опасное заразное заболевание. Мы на карантине, и в течение двух ближайших недель ни один пассажир не имеет права покинуть судно. Советую вам как можно реже выходить из каюты, хотя больных мы надежно изолировали.

И опять Виктория с Катриэлем почувствовали, что судьба поймала их в ловушку. Они метались по каюте, отчаиваясь и негодуя, и волны бурно негодовали вместе с ними. Они вздымались все выше и выше, гневно швыряя корабль, который стал казаться утлой скорлупкой, грозя разбить его, чтобы высвободить тех, кто так страдал на нем.

Вдруг раздался страшный треск, и корабль сел на мель. Матросы проверяли, велика ли пробоина, пассажиры метались в панике, и только двое из них сохраняли хладнокровие и присутствие духа. Воспользовавшись суетой, Катриэль и Виктория сняли шлюпку, спустили ее на воду, и… прощай «Эдуард II»!

Они сделали это, потому что видели впереди берег и не сомневались, что вскоре доберутся до него. И действительно, спустя часа два нос лодки ткнулся в песок. Мать и сын радостно обнялись.

В потемках приветливо светилось окошко небольшого домика. Потерпевшие постучались в него, прося пищи, тепла и крова — они промокли до костей и дрожали от холода. Рыбак охотно приютил их до утра, а наутро дал лошадей.

— Только лошадок-то мне вернете! — сказал он на прощание.

Они мчались как ветер, мчались, потому что их окрыляла надежда и подгоняло нетерпение. Сейчас! Сейчас рухнет последний обман! Сейчас Катриэль обнимет свою Милагрос и увидит свою дочь.

— Нет, — дочерей. Одну и вторую! Господи! Да бывает ли такое счастье?!

— Вы дали мне вторую жизнь, мама! — крикнул Виктории ее Адальберто, и она почувствовала себя на седьмом небе.

На взмыленных конях подлетели они к дому Оласаблей.

— Милагрос должна быть еще в Санта-Марии, сынок, — говорила Виктория. — Но если вдруг уже уехала, мы немедленно скачем в «Эсперансу»!

Когда они соскочили с взмыленных коней и вошли в такой знакомый Виктории дом, она невольно ожидала увидеть старую Домингу, но появилась молоденькая незнакомая горничная и сказала:

— Господа уехали на венчание сеньора Августо и сеньоры Милагрос.

Виктория и Катриэль в ужасе переглянулись. Но Церковь неподалеку. Скорее туда! Бегом!

— Мы успеем! Успеем! — твердила на бегу, задыхаясь, Виктория.

В горячке счастливых надежд Катриэль совсем забыл об Августо, зато Августо не позабыл о нем. Миг, и на Катриэля сзади набросились два бандита. Они тут же повалили его и приставили к горлу нож.

— Скажите хотя бы, за что убиваете? — спросил Катриэль, оттягивая время, соображая, как же с ними справиться.

— Убить индейца всегда дело доброе, но за твою голову нам неплохо заплатит благородный сеньор Августо Монтильо! — глумясь, воскликнул один из них.

И тут же получил по голове удар палкой. Виктория отыскала ее у ближайшего забора и обрушила на голову негодяю. Тот свалился, а со вторым Катриэль справился и сам.

— Успеем! Успеем! — твердила Виктория.

Бегущих Катриэля и Викторию увидел Амансио и бросился за ними вслед. Он понял, что случилось что-то необыкновенно важное.

— Айлен жива, здорова! — крикнул он. — Ждем тебя с нетерпением.

Катриэль благодарно ему кивнул.

Бандиты вскоре пришли в себя и бросились вдогонку за Катриэлем. Теперь покончить с проклятым индейцем было делом чести.

— Придушим обоих! — грозились они на бегу.

На перекрестке они разделились, один побежал к театру, другой к церкви.

Виктория с Катриэлем уже поднимались по ступенькам храма, как вдруг Виктория заметила появившегося откуда-то сбоку бандита с занесенным ножом, который сейчас вонзится в спину ее Адальберто, и она заслонила сына собственным телом.

Катриэль обернулся и увидел убегающего бандита и сползающую по ступенькам вниз, прикрывающую рану на груди Викторию. Он бросился к ней.

— В церковь! Скорее в церковь! — повторяла она. — Я дождусь тебя вместе с Милагрос! Вместе с Милагрос! Скорей!

— Я позабочусь о ней, Катриэль! — крикнул подбегающий Амансио. — Торопись!

И Катриэль ринулся в церковь.

 

Глава 34

В белом платье, с венком на голове стояла Милагрос у алтаря, и глаза ее были полны слез. Вчера они с мамой навестили могилу Асунсьон, и теперь она опять была полна мыслей о Катриэле и ничего не могла с собой поделать.

Но Катриэля первым увидел Августо. Увидел как раз тогда, когда священник приготовился благословить их, объявив мужем и женой. Катриэль появился в боковом проходе и шел, освещенный падающим из двери солнцем, прямо к алтарю.

Августо вздронул, лицо его исказилось, и изумленная Милагрос невольно перевела глаза туда, куда смотрел Августо. Да, именно так, — смотрел! Но, увидев Катриэля, она забыла и о чуде, свершившемся с Августо. Сон это или явь? Неужели ее Катриэль? И она бросилась ему навстречу и прильнула к его груди, смеясь и плача от радости.

— Любимая моя, любимая! Теперь нас не разлучит никто и никогда! — прошептал он, крепко обнимая ее. — А сейчас поспешим к Виктории, она там на ступеньках… Ее жизнь в опасности!

— Что, сестра здесь? — встрепенулась Мария.

Милагрос и Катриэль уже стояли в тесном кругу изумленных, недоумевающих и улыбающихся друзей и родственников. Но Катриэль торопливо увлек всех к выходу.

Заторопился с ними и падре Орестес. Похоже, что ему придется совершать сегодня не венчание, а принимать исповедь и давать последнее причастие…

В церкви остался один Августо. Он стоял в полумраке, глядя на косые лучи солнца, падающие из окон. Они казались ему ножами, что тянутся к нему, и он отодвигался все глубже и глубже во мрак, к противоположному боковому входу. Потом он повернулся и торопливо вышел. За дверью его уже ждали жандармы.

— Пойдемте с нами, — сказал ему сержант. — От обвинения в убийстве вас спасала только слепота. Но раз вы видите и к тому же скрывали это, мы вынуждены вас задержать до выяснения всех обстоятельств.

Когда Августо вели мимо толпы родственников, что окружала лежащую в тени деревьев Викторию, он не мог удержаться и крикнул:

— Отец! Спасите меня! Это все ложь!

Энрике встрепенулся: что? Что там с Августо?

— Почему с ним жандармы?

Мариано тут же откликнулся:

— Сейчас я поеду с ними и все выясню. Не беспокойтесь! Я сделаю все: и возможное, и необходимое.

— Я поеду с тобой, — немедленно решил Энрике.

А невозможное нужно было делать для Виктории. Приехавший врач не обнадежил их. Да и сама Виктория чувствовала, что умирает.

— Не трогайте меня, я попрощаюсь со всеми вами и умру счастливая, — сказала она после перевязки.

— Нет, мама, нет, — возразил Катриэль. — Я сейчас же отвезу вас в больницу! Я не дам вам умереть! Вы будете счастливо жить с нами — со мной, с Милагрос, с вашими внучками!

— Прости меня, доченька, — заливаясь слезами, говорила Виктория Милагрос. — Я была так несправедлива к тебе, я причинила тебе столько зла! Если можешь, прости меня, прости!..

— Вы вернули мне любимого мужа, и в сердце у меня одна благодарность, — отвечала, тоже заливаясь слезами, Милагрос.

— Ангел, Ангел, — шептала Виктория, любуясь своей невесткой, и тут силы оставили ее, и она потеряла сознание.

В полицейском управлении Мариано поговорил со следователем и вернулся к Энрике очень сумрачным.

— Обвинение предъявлено очень серьезное, — сказал он. — Августо обвиняют в убийстве одного крестьянина и его жены. Хозяин постоялого двоpa, где жила жена этого крестьянина, не раз видел, как Августо ссорился с ее мужем. В день убийства он видел удаляющегося от постоялого двора Августо. Когда выяснилось, что Августо только притворялся слепым, последние сомнения отпали.

Энрико понурил голову.

— В первый раз, — сказал он, — я благодарю Бога за то, что Росаура умерла. Иначе бы ее золотое сердце разорвалось сегодня, И я знаю, кто был убит, это Франсиско, работник «Эсперансы», и его жена Хасинта. Он все чего-то вымогал у Августо… Могу я повидать своего сына?

— Да, можете, — сказал Мариано. — Судья дал мне разрешение, и я вас провожу.

Сторож впустил Энрике в тюрьму, потом в камеру и прикрыл за ним дверь. За те полчаса, что они с Мариано шли до тюрьмы, Энрике постарел на десять лет.

Августо сидел сгорбившись, свесив между колен руки, глядя в пол. На секунду он вскинул голову, узнал Энрике и вновь потупился.

— Отец, — начал он тихо.

Но Энрике, прижав его голову к своей груди, остановил его:

— Не надо оправдываться, сынок.

— А что надо? — с возмущением и горечью выкрикнул Августо. — Я не мог! Не мог ее потерять!

— Ты все равно потерял ее. А если говорить правду, то никогда и не находил. Ведь Милагрос не любила тебя, и все мы были против вашей женитьбы. Ты спросил меня, что надо? Я отвечу: надо пить свое горе терпеливо, до самого дна, и на дне может найтись твое счастье. А сейчас ты знай одно: ты не одинок. Я по-прежнему с тобой и по-прежнему люблю тебя, но свое горе ты должен выпить сам. Здесь тебе никто не в помощь.

И поцеловав на прощание своего несчастного сына, с состраданием и горем в сердце Энрике вышел.

Виктория очнулась в больнице, возле нее сидела Мария и держала ее за руку.

— Крепись, сестричка, — ласково сказала Мария. — Женщины из семьи Оласабль просто так не сдаются!

— Я дождусь Энрике, чтобы сказать ему, что наш сын жив. Это я обещаю, а дальше…

— Дальше ты дождешься сына с невесткой и внучками, потом дождешься их первого причастия, потом свадьбы, потом правнуков…

Виктория невольно улыбнулась той долгой череде лет, какую ей сулила Мария.

Но первым к ней пришел ее Адальберто. За это время Катриэль и Милагрос успели сходить в театр и забрать там Айлен.

Мануэла поплакала и от радости, и от горя, что расстается с любимицей.

— Я как только ее увидела, поняла, как она мне пришлась по сердцу, — сказала Милагрос, прижимая к себе Айлен.

Катриэль уже держал на руках Асунсьон и не мог налюбоваться на своих двух девочек, на свою Милагрос.

— А теперь мы в больницу! — сказал он Мануэле и Амансио. — Малышки должны придать нашей маме желания жить!

Виктории и вправду хотелось жить, глядя на своих дорогих внучек. Так же Умиленно смотрела на малышек и Мария. Подумать только! У них с Викторией теперь общие внучки. И с Викторией, и с Энрике.

— Айлен и Асунсьон будут дружить, как вы, наши дорогие бабушки, — с улыбкой сказала Милагрос.

— Но они будут гораздо счастливее нас, — в один голос ответили обе бабушки, которые сидели обнявшись и тихо любовались своими детьми.

Теперь сестры видели, как похож Катриэль-Адальберто на Энрике в молодости, а Милагрос— вылитая Мария…

— А вот Асунсьон, мне кажется, точь-в-точь бабушка Виктория, — сказала опять Милагрос.

И Виктория согласилась: действительно, что-то есть.

Вскоре пришел и Энрике, опечаленный, постаревший! Он рассказал о судьбе Августо. И все невольно примолкли, сострадая несчастному, который навлек на себя столько бед. Никому уже не хотелось его винить в тех страданиях, которые из-за него претерпели. Здесь все были в чем-то виноваты, и поэтому умели прощать…

— Он искупит свою вину, — сказала Мария.

— Он творил зло потому, что не хотел смириться со своей судьбой, — сказал Катриэль.

— Энрике! — окликнула капитана Виктория и показала на Катриэля. — Посмотри на него, это наш с тобой сын!

Энрике Муньис с Катриэлем застыли, глядя друг на друга, веря и не веря, а потом бросились друг другу в объятия.

Теперь Катриэлю осталось только обнять свою дорогую сестру Камилу, и я умру счастливая, — прошептала Виктория.

Лишь мятущаяся душа узнает беспредельность покоя, когда он наконец снисходит на нее. Каждая струнка исстрадавшейся души Виктории дышала сейчас покоем, и он казался ей благодатным покоем смерти. Но в свой смертный час она чувствовала себя счастливее, чем за всю прожитую жизнь, и была благодарна судьбе за то, что она дает ей отойти так легко и беспечально.

Но печалились ее близкие, теряя только что обретенного родного человека. И всеми силами старались удержать ее. Катриэлю, пережившему столько потерь, нестерпимо было думать еще об одной.

Камила молила о долгих днях для Виктории, чтобы наконец насладиться полнотой обоюдной любви.

Мария мечтала, что они поживут еще с сестрой вместе, наслаждаясь таким же безмятежным закатом, каким был и рассвет их жизни, совсем не предвещавший столько мучительных бурь…

Много дней находилась Виктория между жизнью и смертью, но все-таки жизнь взяла свое, и она пошла на поправку.

Наконец настал день, когда врач сказал Катриэлю:

— Лучшее лекарство для вашей мамы — деревенский воздух!

И благодатная «Эсперанса» открыла свои зеленые объятия девочкам, которых когда-то она взрастила и которые, поседев, возвращались к ней навсегда.

 

Глава 35

Для Катриэля и Милагрос «Эсперанса» была счастливым будущим, для Марии и Виктории— счастливым прошлым. Счастливым и несчастливым одновременно.

День клонился к вечеру. Мария с Домингой хлопотали, занимаясь ужином. Около них вертелись две малышки и тянули то одну, то другую за юбки, умильно выпрашивая печенье, печь которое была такая мастерица Доминга.

Дверь открылась, и в просторную деревенскую кухню, где в будние дни вся семья и завтракала, и обедала, и ужинала за большим столом, вошли Милагрос с Катриэлем и Энрике. Они только что обошли с Браулио все хозяйство и обсуждали предстоящие работы. Увидев родителей, девочки с радостным криком бросились к ним.

— А где мама? — спросил Катриэль.

— Как всегда, на любимой лошадке! Поехала, кажется, к реке. Поезжай, позови ее. Скоро ужинать! — отозвалась Мария.

Виктория сидела у одинокого креста, что затерялся среди бескрайних полей.

— Ах, Адальберто, — говорила она, — сколько времени прошло с того грустного серого дня, когда я тебя потеряла, когда я потеряла все… А сегодня я пришла сказать тебе, что малыш, которому ты помог родиться, снова рядом со мной. И он будет любить тебя так же, как всегда любила тебя я…

Катриэль, увидев издалека Викторию, спешился и подошел к ней. Он давно знал эту одинокую могилу, но не знал, чья она.

— Здесь лежит мой друг Адальберто Гутьеррес, — ответила Виктория на немой вопрос сына. — Он помог тебе появиться на свет, он дал тебе имя, он спас мне жизнь ценой своей жизни. Скажи ему спасибо, сынок, и носи его имя с честью. Он был очень достойным человеком.

И Катриэль-Адальберто поклонился тому, кто так хотел заменить ему отца…

Многое вспомнилось Виктории, и многое рассказала она своему сыну.

В доме их ждали к ужину, но не дождались.

— Я, кажется, знаю, где они, — сказала Мария.

— Они вспоминают того, кто был и нам с то¬бой верным другом, — со вздохом сказал Энрике.

— Им так нужно побыть вдвоем, — прибавила Мария.

Через несколько дней Катриэль-Адальберто и Милагрос, взяв с собой Айлен и Асунсьон, поехали в индейскую деревню. Даже узнав, что по рождению он белый, Катриэль не отказался от народа, с которым породнился. Он продолжал считать себя сыном индейского племени и хотел, чтобы его дочь Айлен сохранила связь с родом его матери. Милагрос была одного мнения с мужем. Она не питала неприязни к той, что была женой Катриэля, подарила ему дочь и умерла. Познакомившись с Инти, она искренне почувствовала к нему симпатию. Своим спокойным достоинством и благородством он невольно напомнил ей Катриэля.

— В нашем доме мы всегда будем чтить память вашей сестры, — сказала ему Милагрос, — и наш дом всегда будет открыт для вас. Моя маленькая Айлен никогда не забудет свою маму, обещаю вам!

— У вас золотое сердце, Милагрос, — ответил ей растроганный Инти, — у моей сестры было точно такое же.

Благосклонно принял Катриэля с женой и вождь племени. Раз уж белые поселились на здешних землях, так пусть уж лучше роднятся с индейцами, чем воюют с ними. Рожать детей лучше, чем убивать. Так считал старый и мудрый вождь, который много воевал на своем веку, чьи сыновья стали могучими воинами и погибли, чьи внуки подрастали, и он хотел поглядеть и на правнуков.

— Я запишу наши индейские предания и легенды, — сказал Катриэль Милагрос, когда они возвращались из селения. — Земля, на которой поселились белые, помнит их. И для того, чтобы жить на ней счастливо, каждый должен их знать.

Закатное солнце золотило бескрайние прерии. Древняя эта земля приняла в свое лоно разных детей человеческих: и красных, и черных, и желтых, и белых. Она давала им кров и пищу для того, чтобы они породнились и создали новую расу, жизнестойкую и жизнелюбивую, помнящую разных богов, и поэтому терпимую и терпеливую…

— Доминга! Ты куда? — окликнула Мария старую служанку, которая поставила супницу на хрустящую скатерть и пошла к двери. Вся семья сидела в большой столовой за воскресным столом. — Ты же сидишь с нами, Доминга! Ты давно член нашей семьи, и мы не будем обедать без тебя! Хватит тебе сидеть одной на кухне!

— Ты заменила нам мать, Доминга, — поддержала сестру Виктория. — А для наших внучек ты — бабушка. Пришел наш черед заботиться о тебе, — и первой она налила суп старой Доминге.

Вечером Доминга поила Браулио чаем на кухне и говорила:

— Я стала старая, Браулио. Для меня настало то время, когда все хвори обрушиваются разом. Но я прожила хорошую жизнь. Вырастила своих девочек — Марию с Викторией. И ты, если что, заботься о них. Смотри, чтобы не случилось чего плохого! Заботься и о них, и о Милагрос, и о детках…

— Что это ты, Доминга? Как будто умирать собралась? — похлопав по руке старую приятельницу, засмеялся Браулио.

— Все под Богом ходим, — отвечала старуха. — А тебе я вот что скажу: женись, Браулио! Тебе сейчас самое время жениться. Вон как Паулина на тебя заглядывается! Не заставляй девушку томиться. Таких, как она, днем с огнем поискать.

Быстрая и проворная смуглянка Паулина была по душе и Браулио, но он считал себя слишком старым для женитьбы. Слова Доминги смутили его: — неужели и вправду заглядывается? Но Доминге можно было верить — она знала про все сердечные дела во всей округе.

Однако отвечать Доминге он не стал, только отпил еще глоток крепкого душистого чая.

— Хорошо бы построить здесь часовенку, — сказала Мария, когда они с Викторией и двумя малышками добрались до кладбища.

И сестры подошли к могиле Хуана и Амалии, на которой не были так давно. Обитатели «Эсперансы» не оставили ее в забвении — все вокруг было убрано, цвели цветы.

— Мама, папа, дорога оказалась очень длинной и трудной, но мы вернулись. Мы снова здесь, как обещали, мы опять вместе, — говорила Мария.

— Да, мы вместе и счастливы, — подхватила Виктория, — а это наши внучки.

— Они — залог нашей крепкой и счастливой семьи, — продолжала Мария, — и мы клянемся…

— …что всегда будем любящими сестрами, — закончила Виктория.

Подошел Энрике и обнял сестер за плечи.

— Пойдем поговорим и с Росаурой, — тихо сказала Мария, и все втроем они медленно пошли по дорожке, а маленькие девочки, смеясь и шаля, бежали впереди.

Эпилог

Прошло еще десять лет. В «Эсперансе» готовились встречать Рождество. Ждали Лусию с Пабло и с детьми, ждали Камилу с Мариано. Вся семья обещала быть в сборе, и поэтому у Марии с Викторией было особенно много хлопот. С грустью вспоминали они свою Домингу, ее сладкие булочки с корицей, румяную индейку, шоколадный торт. Вместе с хозяйками суетилась и Паулина, ставшая вместо Доминги их правой рукой, и если ее муж, Браулио, был душой всего имения, то она была душой дома.

Милагрос с Адальберто поехали в Санта-Марию за покупками и должны были вот-вот вернуться. Дети, а их было уже четверо, с нетерпением ждали их.

— Что же привезут папа с мамой? — гадали они.

— Всяких сладостей для рождественского ужина, — отвечали бабушки, — но сейчас вы их все равно не получите. А если будете плохо себя вести, Санта Клаус не принесет вам подарков.

Крошка Росаура обиженно надула губки, а потом протянула пухлую ручонку к Виктории:

— Ну, тогда дай еще изюмчика, бабушка.

— Только поделись с Анибалом, — предупредила Виктория и щедро оделила любимицу изюмом.

— А большие дети ведь еще не знакомы с нашим Мартином, — с улыбкой проговорила Мария. — Выходит, что мы с Энрике приготовили им сюрприз.

Мартин, годовалый малыш, был самым младшим обитателем «Эсперансы». Он остался сиротой, и друг Энрике, генерал Хайме, вез его в монастырский приют, но дорожные обстоятельства вынудили генерала оставить малыша на неделю в имении. Стоило Марии взять Мартина на руки, как она поняла: нет, она не отдаст erо в приют. Он будет их с Энрике сыном. Заботы о малыше осветили жизнь Марии новым светом — «Женщины Оласабль в первую очередь матери, потом хозяйки, а уж потом жены» — так про них говорили, и так оно было на самом деле. Однако Энрике долго не соглашался усыновить Мартина. С болью он вспоминал о своем приемном сыне Августо и опасался повторить печальный опыт. Дни шли, малыш прогостил в имении больше месяца, и когда генерал Хайме наконец приехал за ним, то Энрике понял, что не в силах расстаться с мальчиком. Так на склоне дней Энрике с Марией вновь почувствовали себя родителями.

У крыльца остановилась коляска. Хлопнула дверь, и в кухню вошли Милагрос и Адальберто — Катриэль. Дети с радостными воплями бросились к ним — они не виделись несколько дней и успели соскучиться.

— На Рождество обещаем вам чудесный сюрприз, — весело сказала Милагрос. — Представляете, дорогие бабушки, из Европы вернулись наконец Амансио с Мануэлой. Хосе так вырос, и ему не терпится повидаться с Айлен и с Асунсьон.

Девочки запрыгали, захлопав в ладоши.

— В Европе их театр пользовался большим успехом, — продолжала Милагрос, — но они соскучились и вернулись уже навсегда. Амансио уже купил театр в Санта-Марии, и на Рождество они приедут к нам с сюрпризом!

— Какие еще новости вы привезли? — стали спрашивать Мария с Викторией.

— Новостей целая охапка, одна лучше другой, — рассмеялся Адальберте, — но сейчас вы их не получите, дорогие бабушки, их преподнесут вам вместе с подарками от Санта-Клауса!

— Ну хоть каких-нибудь, ну самых неинтересных, — стали просить бабушки.

— А нам чего-нибудь вкусненького, ну из того, что самое невкусное, — стали просить дети.

— Хорошо, — сдались родители, и дети получили по большому прозрачному леденцу.

— А вам мы сначала передадим всевозможные приветы: во-первых, от сеньора судьи Мариано Хименеса, во-вторых, от сеньоры поэтессы Камилы Хименес. У нее вышла книжка стихов, и она привезет ее вам в подарок. Ее школа для бедных будет скоро лицеем имени Росауры Муньис!

Бабушки захлопали в ладоши — молодец Камила!

— В-третьих, — продолжала Милагрос, — вам кланяется юный адвокат Хуансито, он тоже собирается осчастливить нас своим приездом на Рождество, в-четвертых, сеньор Пабло Сандоваль и его жена Лусия. Женская газета сеньоры Лусии пользуется большим успехом. Она стала едва ли не популярнее газеты ее мужа.

Но Пабло не конкурирует с женой, — вмешался в разговор Адальберто, — он по-прежнему без памяти влюблен в нее и сам читает по утрам только ее газету.

Все невольно рассмеялись.

— Я надеюсь, что он привезет нам несколько номеров, — сказала Виктория.

— Непременно, иначе что он будет здесь читать? — рассмеялась Милагрос.

— Как это что? — возмутился Адальберто. — Да он с утра и до ночи будет читать мою книгу!

И он вытащил из кармана небольшой изящный томик, который тут же передал в руки Виктории.

— Как я счастлива! Поздравляю тебя, сынок, — сказала она, с наслаждением вдыхая запах свежей типографской краски. — Вот и вышла твоя «Маленькая англичанка»! А давно ли она была лишь исписанными листками, которых становилось все больше и больше?

— Дай-ка и мне посмотреть, — попросила Мария и, открыв первую страницу, прочитала: «Посвящается мисс Элеоноре Паркер».

— Какая чудесная была женщина, — растроганно сказал вошедший в кухню Энрике. — Поздравляю тебя, сынок. Мы все очень многим ей обязаны. Для всех нас она была настоящей учительницей.

И в ушах его зазвучал голос мисс Паркер: «Мой отец был рыбаком и говорил мне: будь как море, дочка, никогда не прекращай борьбу. А перед смертью, глядя на меня своими синими как море глазами, сказал: и если в борьбе против несправедливости, ненависти и зла тебе придется расстаться с жизнью, уходи спокойно, как я, с чувством собственного достоинства и улыбкой на губах…»

Так она и умерла, их учительница, мисс Паркер, и Энрике невольно поник головой.

— Ну вот, все приветы и кончились, и новости тоже, — говорила между тем Милагрос.

— Значит, на Рождество ни одного сюрприза? — разочарованно протянули бабушки.

— Почему же? На Рождество вас ждет один, но очень большой сюрприз.

Сюрпризы в канун Рождества начались с утра, потому что приехали Амансио с Мануэлой и Хосе и привезли с собой что-то огромное и очень длинное.

Сверток внесли в большую гостиную и закрыли ее. Милагрос, пошептавшись с Мануэлой, объявила детям, что гостиную откроют только вечером. Зато все взрослые просто не выходили из гостиной. Дети сгорали от любопытства, Паулине стоило больших трудов удержать их от вторжения. Только угроза, что Санта Клаус не принесет им подарков, образумливала стайку непосед.

— Это Рождество мы будем встречать по-европейски, — объявила Мануэла, снимая со свертка веревки.

В свертке оказалась елка, и все с наслаждением вдохнули чудесный смолистый запах.

— Мы украсим ее, повесим всевозможные сладости, а под елку положим для всех подарки.

— Представляете, как изумятся и обрадуются ребятишки! — продолжала Мануэла.

Но и взрослые обрадовались, как дети. — Так, наверное, встречали Рождество мои родители в своей далекой Испании, — сказала Мария, всплеснув руками. — Пойдем, Виктория, пороемся в наших шкатулках, поищем украшения.

Бабушки завязали на елке разноцветные банты, повесили свои длинные бусы, а потом стали развешивать марципановых зверюшек, пряничных человечков, орехи и апельсины, и вышла не елка, а настоящее чудо! — аппетитная, ароматная.

Когда в гостиную вошли приехавшие Камила и Мариано, они восторженно ахнули.

— Точно такую же мы нарядим моим деткам в школе! — закричала Камила.

Потом она прижалась к матери, словно чувствуя себя маленькой девочкой, притянула к себе за руку любимую тетушку Марию и, обняв обеих, тихо сказала:

— Скоро и я вам подарю внучку или внучонка. Это и есть мой рождественский сюрприз.

Сестры бросились целовать Камилу. Столько лет у них с Мариано не было детей! Как переживала бедняжка Камила! Она окружила себя чужими ребятишками, любила их, радовалась, но порой говорила с невольным вздохом:

— Что ж, такова моя судьба: у меня рождаются стихи, а не дети.

Но она всегда чувствовала, как обрадовался бы ребенку Мариано, каким бы он был чудесным отцом. Мариано никогда не упрекал ее, обожал и восхищался как в юности, не было горечи и в его обращении «с племянниками, но Камила чувствовала, что в душе мужа может забить необыкновенный источник радости и открыть его может только ребенок. И вот она родит ему долгожданного малыша! Невольно на глазах Камилы заблестели слезы. Невольно повлажнели глаза сестер. И все три женщины крепко-крепко обнялись.

— Пойдем, ты полюбуешься на нашего с Энрике Мартина, — шепнула Мария и повела Камилу в детскую.

Но страсть к путешествиям увлекла Мартина в кухню, он оползал ее всю, обнаружил в углу запасы изюма и колотых орехов, уселся и стал не спеша подкрепляться то одним, то другим. За этим занятием и застали его три взволнованные женщины, которые успели уже обежать весь дом. Шурша юбками, они кинулись к нему, подхватили несколько перепуганного малыша и покрыли страстными поцелуями.

Вскоре приехали и Лусия с Пабло и с детьми. Снова объятия, восклицания, поцелуи. Старшие девочки уселись поболтать, малыши затеяли возню.

Женщины накрывали на стол, мужчины беседовали и курили, и все вдыхали аппетитный запах жарящейся индейки.

— Как жаль, что с нами нет мамы Маргариты, — с невольным вздохом сказала Лусия, и каждый припомнил что-то свое, хорошее и доброе, про эту достойную женщину, которая окончила свои дни в кругу любящей семьи, окруженная заботой детей и привязанностью внуков.

Но вот наконец все готово. Взрослые распахнули двери гостиной, и дети застыли перед невиданным зрелищем: удивительное дерево протягивало к ним свои пушистые ветки, полные чудесных плодов.

— Пусть таким же щедрым будет для нас весь будущий год! — пожелал с доброй улыбкой Энрике.

Мария села за пианино и заиграла рождественский псалом, который она разучила с детьми, но запели все: и дети и взрослые, славя пришествие на землю Бога любви.

— Ну а теперь за стол! Все успели страшно проголодаться! — пригласила всех Виктория еще звенящим от слез голосом, и все чинно и торжественно двинулись к праздничному столу.

Рассевшись, все поглядели друг на друга — вот она, одна большая семья, вместе с Браулио и Паулиной одна большая семья. И, как всегда за рождественским столом, одно место пустовало — место для путника, для несчастного, которому не повезло и он оказался в рождественскую ночь в пути без крова и пищи. Был несчастный и в их семье, но если его не было с ними под их общим кровом, то никто не изгонял его из своего сердца. О нем помнили, ему сострадали.

И когда все подняли бокалы, поздравляя друг друга со счастливым Рождеством, раздался стук дверь. Открывать ее бросились все. На пороге стоял высокий почти седой мужчина.

— Августо! Сынок! — первым узнал его и бросился к нему Энрике.

— Входи, Августо, мы рады тебе и все вместе поздравляем тебя с Рождеством, — присоединился к отцу и Адальберто-Катриэль.

Женщины молчали, но, глядя на их ласковые растроганные лица, полные доброжелательности и привета, Августо понял, что путь страдания и искупления окончен и он наконец в кругу любящей семьи. С глухим рыданием припал он к груди Энрике и будто маленький мальчик пролепетал:

— Простите меня!

Круг сомкнулся, пустота в нем восполнилась, он был вновь неделим и неразрывен — живой, подвижный, меняющийся круг семьи…

А когда все поужинали и дети порадовались своим подаркам, все опять уселись вокруг стола, чтобы исполнить старинный обряд — обряд зажигания свечей.

Первую свечу зажег Адальберто-Катриэль за красивейшую в мире женщину — Милагрос.

Вторую зажгла Милагрос за лучшего из мужчин — Адальберто-Катриэля.

И все вместе они зажгли свечу за своих матерей — лучших в мире, любимых, любящих и заботливых.

К трем свечам присоединилась четвертая— Милагрос зажгла ее за своих братьев — старшего Анибала и младшего Хуансито. И все вспомнили того, кто творил много зла, но раскаялся и ушел в мир иной. А потом пожелали долгого и счастливого пути другому, младшему брату.

Загорелась пятая свеча — Катриэль зажег ее за Камилу: счастья тебе, сестренка! Да не оскудевает в нас с тобой ток жизни и дуновение творчества!

Шестую свечу Катриэль зажег за человека, которого выбрал бы себе в отцы, если бы он не был ему отцом, и все растроганно посмотрели на Энрике, пожелав ему счастья и благоденствия.

— В эту ночь прощения и милосердия, — сказала Милагрос, — я зажгу свечу за человека, которому так и не открылся истинный свет любви, но мы вспоминаем его с любовью и состраданием, я зажигаю свечу за нашего с тобой отца, Лусия, — и она зажгла свечу за Гонсало. И еще одна свеча загорелась за тех, кого нет, но кто всегда жив в сердце, и все вспомнили Асунсьон.

— Ты страдала и жертвовала молча, чтобы не ранить тех, кого любила, — сказала Мария. — Ты посвятила жизнь тому, во что верила, и пусть недолгое время, но была счастлива. Жизнь подарила тебе сына, но мы все чувствуем себя твоими детьми.

Загорелась свеча и за тех, что не пожалели своего счастья и своей жизни для их общего счастья, — за Росауру и Лилен.

Загорелась свеча и за Мануэля, который сам казнил себя за жестокость к дочери.

Загорелась свеча и за Энкарнасьон, помнили ее только Виктория и Мария, но свет ее любви горел в них и согревал и детей и внуков.

Последнюю свечу Милагрос зажгла за Августо, желая ему долгой жизни, которая умудрит его и наполнит сердце сладостью прощать и быть прощенным.

Двенадцать свечей горело на столе, и старые и молодые сидели, глядя на них и вспоминая всех тех, кто дарил им счастье и веселье, кто болел и страдал за них, кто любил и заботился, — вспоминали корни и ветви дерева, которое зовется семьей. Вспоминали все ветви семейного дерева — и больные, и отсохшие, потому что семья устроена так, что, когда отсыхает одна ветвь, на другой расцветает цветок.

И вспоминая, постигали простую истину: семья жива только не иссякающей силой прощения…