Никита Захарович не торопился со свадьбой младшего сына. Капиталы Дарьи и так плыли в его широкий карман.

В Троицке открылась летняя ярмарка, и Фирсов решил направить туда Сергея с Никодимом.

«Испытаю, что из него будет, — думал осторожный Никита про расстригу. — Ежели окажется неглупым человеком, поставлю на большое дело».

Молодой Фирсов с Елеонским приехали в самый разгар торжища. Искать гостиницу не пришлось долго. Стояла она на углу базарной площади, недалеко от собора. Это было серое двухэтажное здание, на облупленном фасаде которого висела покосившаяся вывеска с надписью: «Европейские номера мадам Вибе». Ниже, в правом углу, стояло: «Имеются холодные, горячие закуски, большой выбор вин, биллиард и все прочее».

— Разумеешь сие, юноша? — тыча пальцем на вывеску, улыбался расстрига. — «И все прочее» — чувствуешь?

Сергей был не в духе:

— А ну тебя к чорту! Лишь бы скорее до кровати добраться. Однако в этих европейских номерах кошками пахнет и еще чем-то, — сказал, поморщившись, Сергей, входя в полутемный коридор. — Эй! Кто там? — крикнул он.

Из-за небольшой конторки, точно паучок, выкатился маленький пухлый человечек, одетый в потрепанный, с короткими фалдочками сюртук и широчайшие брюки.

— Федор Карлович Вибе, — шаркнув ножкой, отрекомендовался он и, сложив губы бантиком, просюсюкал: — Просю. — Забежав проворно за барьер конторки, он уставил рачьи глаза на новых жильцов. — Что угодно?

— Есть свободные комнаты? — спросил хмуро Сергей.

— Только для вас. Только для вас, — закатывая глаза, пропел он. — Пожалуйста! — сорвавшись с места, Вибе повел жильцов на второй этаж.

Утомленные длинной дорогой, путники скоро уснули.

Утром, выйдя в коридор, Сергей неожиданно столкнулся с незнакомой дамой. Это была певица Элеонора Сажней. Одетая в легкий пеньюар, с распущенными волосами, она стояла у открытой двери своей комнаты и сердито дергала шнур звонка.

— Молодой человек, — обратилась она к Сергею, — прошу вас вызвать ко мне хозяина гостиницы, видимо, этот дурацкий звонок не работает.

Лучистые глаза Сажней остановились на Сергее.

— Хорошо. Сейчас схожу. — Молодой Фирсов поспешно спустился вниз.

Передав Вибе просьбу Элеоноры, Сергей вышел на улицу. Через несколько минут Федор Карлович осторожно постучал в дверь комнаты Сажней.

Певица занималась утренним туалетом и, не обращая внимания на топтавшегося у порога хозяина, снимала папильотки.

— Федор Карлович, — глядя в зеркало, сказала она ему, — завтра у меня будут гости. Приготовьте ужин на шесть персон. Побольше фруктов и вина. Вы поняли?

Федор Карлович всплеснул руками и пролепетал:

— О! Все будет готоф. Приказывайте, — восторженно воскликнул он. — Лучший ужин, на шесть персон.

— Кстати, кто этот молодой человек, который вас вызвал ко мне?

— О, это ошшень приличный человек. Сергей Фирс. Его папаша ошшень богат.

— Хорошо. Приготовьте ужин на семь персон.

Первый день приезда на ярмарку для Сергея с Никодимом прошел незаметно. Нужно было договориться с гуртоправами, разузнать цены на пшеницу и скот, побывать в лавках. Вечером, возвращаясь в гостиницу, они остановились перед огромной афишей.

ВНИМАНИЕ!

Проездом из Москвы во Владивосток известная певица Элеонора Сажней выступает сегодня в помещении Благородного собрания. В концертной программе: песенки Вертинского, Якова Фельдмана, г-на Стивинского и Н. М. Бравина. Мелодекламация и разнообразный дивертисмент. Начало ровно в 9 часов вечера. СПЕШИТЕ!

Сергей посмотрел на часы. Была половина седьмого.

— Закатимся, Никодим? — спросил он расстригу.

— Сходим, — согласился тот.

Концерт московской певицы начался с большим опозданием. Сергей с Никодимом вошли в клуб в компании новых знакомых по ярмарке: Дорофея Павловича Толстопятова — богатого заимщика и Бекмурзы Яманбаева — известного скотопромышленника из Бускуля. Заняв места в первом ряду, Никодим исчез с Бекмурзой и вернулся в зал только после второго звонка. По их лицам было заметно, что друзья успели «приложиться» в буфете.

— Мало-мало сегодня гулям, киятра смотрим потом, — Бекмурза сощурил раскосые, заплывшие жиром глаза и произнес: — Потом водка пьем, депка зовем, шибко гулям.

Сергей внимательно посмотрел на раскрасневшегося от вина расстригу и внятно сказал:

— Чтобы этой дури не было. Понял? — Тот обиженно кивнул головой.

Полупьяный Бекмурза повернулся к Дорофею:

— Мах-хомет-то водку не велит пить. Мы мало-мало хитрим. Когда махомет спит, мы пьем маленько.

— Я те попью, — погрозил ему пальцем Толстопятов. — Што, денег завелось у тебя много, что ли?

— Акча бар! — хлопнул себя по карману Бекмурза и уставился глазами на медленно поднимавшийся занавес. Вскоре на сцену вихляющей походкой вышел человек с помятой физиономией и начал:

— Милсдари и милсдарыни! Первым номером нашей программы будет выступление Элеоноры Сажней. Певица исполнит романс Вертинского. У пианино госпожа Заржицкая.

Похлопав в костлявые ладони, он скосил глаза на кулисы. Вся в черном, в сопровождении пианистки вышла на сцену певица. Сергей узнал в ней ту даму, которая просила его позвать хозяина гостиницы.

прозвучал ее мягкий голос.

— Буль-буль, соловей-та пташка, — заерзал на стуле Бекмурза, — латна поет.

Полный грусти, голос Элеоноры продолжал:

Зажав бороду в кулак, Никодим не спускал глаз с певицы. Казалось, у него в душе воскресло что-то далекое, давно забытое. Подавшись вперед, Елеонский уцепился руками за барьер.

Да ведь эту песенку когда-то любила его жена. Расстрига почувствовал, как тяжелый ком подкатывает к горлу, и, рванув ворот рубахи, он откинулся на спинку стула.

— Завела панихиду, — воловьи глаза Толстопятова уставились на певицу.

— Что? — очнулся Никодим.

— Завела говорю, панихиду, — мотнул тот головой на сцену.

Сергею песенка не понравилась.

— Чепуха какая-то, — пробормотал он и, отвернувшись, стал рассматривать публику.

Раздались жидкие хлопки. Когда в зале все стихло, нежный голос Сажней продолжал:

Сергею показалось, что Элеонора посмотрела на него.

повторила она, обращаясь к молодому Фирсову, и тот невольно отвел глаза от певицы. Через пять минут конферансье объявил о выходе трагика.

На сцену, одетый в мантию, с бумажной короной на голове, вышел артист. Бледное, с нездоровым румянцем лицо, воспаленный блеск глаз, сухой кашель, который был слышен еще до выхода, выдавали его тяжелую болезнь — чахотку.

Трагик подошел к рампе, не спуская глаз с Яманбаева, сказал властно:

Ничего не понимавший Бекмурза захлопал глазами и, взглянув на дремавшего Дорофея, успокоился.

Голова артиста спустилась на грудь, и он глухо сказал:

Глаза трагика остановились на Бекмурзе.

— Моя бускульский, — поднимаясь со стула, ответил тот громко. В публике зашикали.

Никодим дернул полупьяного друга за бешмет:

— Тише ты, чорт!

— Сам шорт! Человек-то спрашивает, откуда? Ну, моя сказал. Вот, — сунул он расстриге паспорт.

— Гы-гы-гы, ха-ха-ха, — понеслось с галерки.

— Безобразие! Вывести! — Некто в казачьей форме офицера поднялся с сиденья и, подойдя к Бекмурзе, злобно прошипел:

— Выйди, свинья!

— Не тронь! — побледневший Сергей встал между Бекмурзой и офицером. Начинался скандал. С галерки раздался топот и свист. Подобрав свою мантию, трагик ушел за кулисы. Занавес опустился.

Офицер размахнулся и хотел ударить Фирсова. Но тут случилось неожиданное. Никодим со страшной силой рванул казака за китель, и тот шлепнулся в проходе Пользуясь суматохой, Дорофей Толстопятов скрылся в толпе. Через полчаса порядок был водворен, и стражники увели Сергея с Никодимом в полицейский участок.