1916 год. На запад, к фронту, двигался эшелон с солдатами и военным имуществом. В классном вагоне ехала группа офицеров. Среди них был Андрей Фирсов, получивший назначение в один из полков действующей армии.

Остановившись на одной из полуразрушенных станций, эшелон начал разгружаться. Возле теплушек суетились солдаты, с платформ стаскивали окрашенные в зеленый цвет пушки, двуколки, походные кухни. Стояла поздняя галицийская осень.

Андрей вышел из вагона и, пройдя станционные пути, зашел в садик и опустился на скамейку. На дорожках лежала пожелтевшая листва, тонкие паутинки медленно плыли по воздуху.

Андрей мысленно перенесся на родину, к Христине. «У нас, наверное, уже зима. — Он живо представил себе занесенную снегом станицу, домик и комнату любимой девушки. — «Христина, вероятно, в школе».

Андрею показалось, что он слышит стук мела по классной доске и мягкий, грудной голос девушки. Затем промелькнула последняя встреча с ней, проводы и, точно из тумана, выплыло ее заплаканное лицо. Казалось, оно близко-близко наклоняется к нему, стоит только протянуть руку, привлечь к себе.

Резкий гудок паровоза вернул Фирсова к действительности. Вздохнув, он поднялся со скамьи.

На запасных путях попрежнему сновали серые фигуры солдат, сцепщиков, слышался лязг буферов.

Часть, в которую направлялся Андрей, находилась в деревушке в двадцати километрах от станции. Фирсов положил небольшой чемодан на телегу и зашагал вслед за ней.

Стоял теплый вечер. Дорога была размыта недавно прошедшими дождями, исковеркана колесами тяжелых гаубиц, кое-где виднелись вырытые снарядами воронки, наполненные водой.

По сторонам тянулись неубранные поля кукурузы, ее отдельные початки были втоптаны в грязь.

С трудом вытаскивая ноги из вязкой глины, Андрей попытался заговорить с крестьянином, но тот, плохо зная русский язык, только сокрушенно качал головой и цокал на заморенную лошаденку.

Штаб полка помещался в просторной халупе, уцелевшей от артиллерийского обстрела.

Командира полка барона фон Дитриха в тот вечер вызвали в штаб корпуса, и Андрея встретил щеголеватый адъютант капитан Березницкий.

— Полковника, к сожалению, нет. Прошу подождать.

В чуть заметном кивке головы, в наглом взгляде прищуренных глаз Андрей почувствовал скрытое пренебрежение штабника к нему, неопытному прапорщику.

Березницкий повернулся на каблуках и, картавя, произнес:

— Паламарчук, чаю гас-падам офицерам! Садитесь, гас-пада, чай пить. Пра-шу вас, прапорщик, к столу, — бросил он небрежно Андрею.

Офицер, лежавший на лавке, скинул с себя шинель и, поднявшись на ноги, обратился к адъютанту:

— Березницкий, у нас осталась еще водка? Страшно голова трещит, — и, увидев Фирсова, сухо поклонился: — капитан Омарбеков.

Одутловатое, с нездоровым оттенком, лицо офицера было неприятно.

Пожав потную руку Омарбекова, Андрей уселся за стол. Разговор не клеился. Штабные заметно чуждались Фирсова, и Андрей, выпив две чашки чаю, встал из-за стола. Закурив, он накинул шинель и вышел.

Улица была безлюдна. Только на окраине горели костры. Андрей побрел к ним.

Выбрав свободное место возле огня, он оказался в группе солдат. Отблески пламени освещали усталые, дав но не бритые лица сидевших. Увидев «прапора», они неохотно подвинулись, уступая ему место.

Фирсов раскрыл портсигар:

— Закуривайте!

Заскорузлые пальцы солдат мяли тонкие папиросы, рассыпая табак.

— Нет, лучше закурите нашего, уральского, — вытаскивая кисет, улыбнулся один из них и стал свертывать цыгарку.

— Ты с Урала? — спросил оживленно Андрей и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Значит, земляки.

— А вы откуда?

— Из Марамыша, — ответил Фирсов.

— И, впрямь, земляк, — обрадованно заговорил солдат. — Мы горянские, — продолжал он. — Нас здесь несколько человек: Епифан Батурин, Осип Подкорытов, Кузьма Двойников и я. Слышь, Епифан, — обратился он к одному из солдат, — господин прапорщик, оказывается, из Марамыша.

Лежавший возле костра рослый солдат в серой шинели, доходившей ему едва до колен, поднял глаза на Андрея.

— Я вас знаю, — произнес он не спеша. — Мы с вами встречались у Григория Ивановича Русакова. Не помните?

— Вы сын ямщика Батурина? — спросил радостно Андрей.

— Да, — ответил Епиха и, свертывая цыгарку, продолжал: — Родителя вашего тоже знаем. Праведной жизни человек. — Епифан, не скрывая усмешки, посмотрел на Андрея.

— За отцовские дела я не ответчик, — резко ответил Фирсов.

— Правильно, отец сам по себе, сын сам по себе, — вмешался в беседу первый солдат и, стараясь загладить неприятный разговор, он спросил: — Что из дому вам пишут?

— От отца писем не получаю и сам не пишу, — ответил Андрей и, помолчав, спросил в свою очередь: — А вам что пишут?

— Нужда заела. Последнюю корову со двора свели, — безнадежно махнул рукой Кузьма Двойников. — Теперь там Смолины и Тегерсены хозяйничают, — продолжал он. — Заводчик Балакшин кооперативное товарищество организует, а кто в правлении сидит? — заговорил он оживленно. — Поп да богатые мужики. Вот тебе и товарищество. Это товарищество овец с волками, — рассказчик сплюнул на огонь. — В единении сила, — произнес он с насмешкой. — Тит Титыч жмет руку Ваньке безлошадному. Картина!

…Рота, куда Фирсов был назначен взводным командиром, несколько дней подряд отбивала яростные атаки австрийцев и немцев. Накануне наступила короткая передышка. Видимо, враг производил перегруппировку своих войск, готовясь к решительной атаке. В один из осенних дней австрийцы открыли ураганный огонь и методически осыпали снарядами участок, который занимал батальон Омарбекова. Сила артиллерийского огня нарастала. Затем наступило зловещее затишье, и враг пошел в атаку.

Сомкнутыми рядами, с винтовками наперевес, густой колонной двинулись на русские окопы рослые штирийцы.

Омарбекова не было видно. Связавшись по телефону со штабом полка, Андрей получил приказ контратаковать австрийцев на своем участке.

Над окопами взвилась ракета — сигнал к контратаке Андрей выскочил из траншеи и взмахнул шашкой:

— Ура!

— А-а-а, — разнеслось по полю, и солдаты кинулись навстречу врагу.

Фирсов бежал, легко перескакивая на ходу через камни, и когда до австрийцев осталось несколько метров, он смешался с солдатами и, выхватив тяжелый парабеллум, ринулся вперед.

Выпустив из пистолета все пули, Андрей с силой ударил рукояткой здоровенного немца и, подняв винтовку упавшего, обрушился ею на врагов. Рядом с ним дрались Епифан Батурин и еще двое солдат.

Недалеко, пробивая путь штыками, упорно шли вперед Осип Подкорытов и Кузьма Двойников.

Обычно добродушное лицо Епифана Батурина было искажено злобой. Казалось, что какая-то несокрушимая сила влекла его в самую гущу врага, и, разгоряченный боем, сокрушая все на пути, Батурин яростно пробивался через вражеские ряды к блестевшему на солнце австрийскому знамени. За ними плечом к плечу шли остальные солдаты. Первым упал Кузьма Двойников. Андрей видел, как выпала винтовка из его рук и солдат сунулся лицом на пепельную шинель убитого штирийца. Левая щека Осипа была рассечена ударом австрийского тесака, но Осип, не чувствуя боли, яростно работал штыком, не отставая от Батурина.

Фирсов отбивался шашкой от наседавших на него трех штирийцев, и, если бы не подбежавший на помощь Епифан, ему пришлось бы плохо. Батурин свалил прикладом ближайшего немца, и вместе с подоспевшими солдатами из роты Фирсова они заставили попятиться остальных.

Неприятель дрогнул.

— Ура-а-а!

Из маленького чудом уцелевшего леска выскочила конная сотня оренбургских казаков и кинулась наперерез австрийским уланам, скакавшим на помощь своей пехоте. Свалка продолжалась вокруг неприятельского знамени. Рослый Епифан, точно таран, пробивался в плотной группе штирийцев, окруживших знамя, от винтовки его остался один лишь ствол. Приклад был сломан, коробка разбита, и штык стал ненужен. Верхняя губа Батурина была рассечена, и кровь залила подбородок.

Стоявшая в резерве вторая сотня оренбургских казаков решила исход контратаки. Австрийцы бросились врассыпную.

Возвращаясь в свой блиндаж, Андрей заметил прижавшегося к брустверу человека и, приглядевшись к его тощей фигуре, узнал своего батальонного командира Омарбекова.

Чувство отвращения охватило Фирсова. Сделав вид, что он ищет что-то под ногами, Андрей наклонился к капитану и негромко, но внятно произнес:

— Трус!

Омарбеков съежился, точно от удара, и умоляюще произнес:

— Ради бога, не предавайте гласности.

Андрей круто повернулся от батальонного и, бросив через плечо:

— Дрянь! — поспешно зашагал по окопу.