Нас разделили на две группы очень просто — по алфавиту. Раздел приходился по букве «Н», а это значило, что я и Донна были во второй группе, которая выходила на занятия в восемь пятнадцать, а остальные наши девушки должны были отправляться из отеля в семь пятнадцать.

Джурди была, несомненно, жаворонком. Она вставала ровно в шесть. Она будила Аннетт, потом Альму. Возникавшая суматоха будила меня, потому что Альма начинала вопить во все горло, что она никуда не пойдет с Джурди и Аннетт, она пойдет только с Кэрол, так как Кэрол ее единственный друг и родная сестра и т. д. Это становилось довольно утомительным. Я должна была соскакивать с постели и успокаивать ее, и, в конце концов, чуть ли не в слезах она соглашалась идти с группой на этот раз, а я клялась, что поговорю с мисс Пирс и мисс Уэбли, и, если понадобится, с президентом «Магны», и попрошу принять меры для нашего воссоединения. Наконец она успокоилась. Возле ванной поднялся легкий водоворот страстей, и Джурди сказала мне:

— Слушай, Кэрол, так дальше продолжаться не может, нам нужно выработать определенный режим.

Я сказала; как беспристрастный наблюдатель:

— Джурди, я не могу не согласиться с тобой.

Что-то было в этой девушке, что заставляло меня уважать ее. Не любить, а уважать. Она была туповатой, но она просыпалась, как только открывала глаза, она была быстрой, ловкой, она знала то, что делает. Аннетт, в противоположность ей, была утренним лунатиком. Когда она вываливалась из постели, она не имела ни малейшего представления, где, находится, то ли она была в Майами-Бич, Флорида, то ли в Пекине, Китай. Ее нужно было вести за руку в ванную, а когда дверь за нею закрывалась, слышался грохот и вой, как будто она крушила арматуру. То, что ей нужно было на пару часов, так это сторожевого пса. С Альмой дела обстояли хуже. Она относилась к тем людям, которые, заняв ванную, лишали вас всяческих надежд когда-нибудь попасть туда. Ее невозможно было сдвинуть с места ни угрозами, ни лестью, и через некоторое время вы оставляли эту безнадежную затею, ибо было совершенно ясно, что она там и умрет, и единственное, что оставалось, это послать за мистером Куртене и его бандой водопроводчиков, и вот тогда-то все вокруг будут здорово смущены. Пять девушек, которые должны быть тщательно подготовленными к выходу в мир, и одна ванная создают очаровательную маленькую проблему, разрешить которую призвана наука по социальному снабжению.

Сюда следует добавить и тот факт, что все кровати должны быть убраны, вся одежда развешана, и все в комнате должно быть безукоризненным, а это ведет к проблеме в области науки беспорядка.

Я сказала Джурди:

— Если все это будет так продолжаться, что делать с завтраком?

— Придется перехватить чашку кофе в буфете.

— Здесь есть буфет?

— Или кафетерий, или еще что-нибудь. Во всех отелях они есть. Но я надеюсь, что, как только мы все уладим, мы сможем запастись необходимым и устраивать свои собственные завтраки.

— Готовить собственные завтраки в таком аду?

— Почему нет?-Она говорила совершенно уверенно. — Я не отказываюсь готовить. У меня большой опыт как у помощника повара.

— О'кей, -согласилась я.-Мы распределим обязанности. Ты готовишь завтрак. Я — обед. Я тоже не возражаю готовить. Давай соберемся вместе и составим какое-нибудь меню.

Она выглядела очень обрадованной. Она довольно улыбалась. Под холодной, ничего не выражающей маской, оказывается, был человек.

Шум уходивших девушек совсем не мешал Донне. Она продолжала безмятежно спать под открытым окном, одна длинная голая рука выглядывала из-под простыни, другая лежала под щекой; дышала она чуть, слышно, как младенец. Наконец, я потрогала ее за плечо, она сразу открыла глаза и сказала самым обычным голосом:

— Привет, Кэрол.

Она полностью пробудилась ровно через полсекунды, что поразило меня до смерти. Я не столь плоха, как Аннетт, но я все же склонна некоторое время ходить ощупью.

Она вытащила из-под подушки пачку сигарет и зажигалку и потом, как только прикурила, сбросила простыню, села и выглянула в окно. Она единственная из нас спала голой. Мне было все равно, в каком виде она спит, хотя Альма вчера вечером что-то бормотала по этому поводу. По-моему, Альма считала вполне естественным иметь рядом с собой обнаженное мужское тело, тогда как женское обнаженное тело предназначалось ею лишь для эротических открыток.

На самом деле у Донны было почти нейтральное тело. Я хочу сказать, что вопроса о том, что она девушка, у вас не возникало, но ничто не выделялось в сколько-нибудь значительной мере. У нее были маленькие груди, длинные узкие бедра и практически не было зада. По сравнению с ней Альма являла собой множество переходящих одна в другую выпуклостей, как у любой из рубенсовских нимф. Аннетт тоже обладала округлыми формами, этакая женственная маленькая штучка; а Джурди и я были сложены во многом похоже, с весьма стандартными украшениями. Когда Донна одета, как прошлым вечером в испанский мох, она, затмевает весь мир. Она была прирожденной вешалкой для своих туалетов, в то время как на долю таких здоровых типов, как Джурди и я, оставались лишь насмешки любителей парижских мод.

— Дружище! — сказала Донна. — Посмотри на этот океан!

— Что-то интересное!

Она нахмурилась:

— Ты знаешь, это просто безумие — валяться в постели, что мы делаем! Мы должны каждое утро плавать, как только просыпаемся.

— Конечно, должны.

— О'кей. Завтра утром. Встанем на полчаса раньше и поплаваем. — Она энергично спрыгнула с постели. — Вот здорово! Мне нравится Флорида, Нравится. Как только я обоснуюсь здесь, мне будет нравиться Флорида еще больше.

— Что ты имеешь в виду под «обоснуюсь»?

— Ну как что, — удивилась она моему вопросу. — Как только я найду друга. У тебя же есть друг, Разве я не заслуживаю кого-нибудь тоже?

Я сказала:

— Конечно, у тебя есть мистер Майрхед, жокей. Не говоря уже о мистере Куртене.

Она засмеялась:

— Ты знаешь, что мне нравится в тебе, Кэрол? Ты всегда умеешь срезать меня.

— Одевайся, или мы пропустим автобус.

Я хотела сказать ей, чтобы она оделась совершенно просто в первый день, но в последний момент усомнилась и решила, что это не мое дело, она могла носить, что ей захочется. Итак, я видела, что она надевает довольно пушистую темно-зеленую блузку с достаточно броской черной юбкой и очаровательную золотую цепочку, и я не сделала никаких комментариев. Я надела черное платье от Лорда и Тейлора, которое впереди застегивалось почти на тридцать пуговиц, чтобы дать работу праздным пальцам. Его вырез находился прямо под моим подбородком. Не могу представить себе, какой сумасшедший каприз заставил купить меня это платье, но я прекрасно знала, почему надела его сегодня: я просто боялась мистера Гаррисона. Где-то в глубине сознания у меня жила мысль, что мистер Гаррисон был недоволен мной после нашей встречи в «Комнате Короля-Солнца» вчера вечером; и я чувствовала, что если столкнусь с ним сегодня утром, то мне лучше выглядеть как можно скромнее. Никаких грудей. Никаких бедер. Никакого выреза. Только женская тень.

Как предполагала Джурди, в отеле был буфет. Он находился за главным холлом и назывался — о чем догадается любой идиот — «Салон Фрагонара». Шикарно. Стены были покрыты живописью, изображавшей пышнотелых пастушек, совершенно не ведавших о том, что их розовые груди выпадали у каждой по-своему, и официантки были одеты, как пастушки, но с гораздо более строгим контролем лифчика. Боже мой! Представьте себе, что утренний кофе вам подает пастушка с голой грудью! Как заметила Донна, у всякой нормальной женщины будет болеть живот весь оставшийся день.

Мистер Куртене показал прекрасное чувство реальности, организуя специальные семидесятицентовые завтраки для студенток-стюардесс «Магны»: сок папайи, яичница-болтунья и сколько угодно кофе, за который не бралась дополнительная плата. Мы с жадностью все поглотили, а потом строем с восемнадцатью другими девушками отправились к нашему дорогому розово-голубому автобусу. За рулем снова был Гарри в рубашке с дельфинами и парусниками, и мы с жужжанием неслись через Майами-Бич в восхитительных лучах раннего солнца. Люди смотрели, люди махали, но мы никогда не отвечали им, несколько веселых парней свистели, и, хотя мы пытались быть жеманными, мы не могли не разразиться почти истерическим хихиканьем. Это были отчасти явно нервы, отчасти результат влияния толпы — двадцать девушек с одним беднягой стариной Гарри для компании!

Офисы «Магна интернэшнл эйрлайнз» находились на обочине дороги вблизи аэропорта. Там не было ни ангаров, ни самолетов, хотя вы не могли не услышать шума самолетов, взлетающих на расстоянии нескольких сотен ярдов отсюда. Эти офисы предназначались только для административного и обучающего персонала и занимали огромное двухэтажное здание. Сооружение это было безобразным как снаружи, так и внутри и здорово походило на завод. Видимо, я ожидала увидеть что-то безумно модерновое, из нержавеющей стали и ослепительно блестящего стекла, с потрясающими башнями для обозрения, с винтовыми лестницами, отряжающими безумное приключение полета и вызов завтрашнему дню, и т. д. Но нет. Здание представляло собой всего-навсего утилитарную постройку.

Мисс Уэбли ждала нас в приемной — высокая, миловидная блондинка, она мне очень нравилась. Она улыбнулась, увидев нас, и сказала:

— Привет, девушки! Я подумала, что мне лучше встретить вас здесь и показать дорогу к классным комнатам, иначе вы определенно потеряетесь. Теперь не отставайте… — И она проворно пошла, ведя нас милями и милями узких коридоров. Наконец она привела нас в большую старомодную классную комнату, обставленную доской, потрепанным старым столом для учителя и рядами маленьких новоизобретенных парт, которые, казалось, только что прибыли из маленькой настоящей школы.

— Итак, мы здесь, -сказала мисс Уэбли. — Неважно, где вы сядете, просто до поры до времени садитесь. Сегодня нам предстоит не слишком много серьезной работы, зато достаточно бюрократической волокиты — медицинский осмотр, регистрация ваших документов, снятие мерки для вашей униформы и…

Ее прервала мисс Пирс, вошедшая в комнату с Альмой. Дорогая Альма! Что бы я делала без Альмы, как я могла жить все эти годы без Альмы? С полными слез прекрасными глазами она стояла и ждала, пока мисс Пирс и мисс Уэбли переговаривались, понизив голос. Затем мисс Уэбли произнесла:

— Кэрол Томпсон.

Я встала.

Она сказала:

— А, да. Я вспомнила теперь. Вы та девушка, которая помогала Альме ди Лукка. Вы говорите по-итальянски, не так ли?

— Да, мисс Уэбли.

— Что ж, в таком случае я думаю, что мисс ди Лукка может перейти в этот класс, чтобы вы могли продолжать помогать ей.-Она посмотрела на бумагу на столе. — Грейс О'Мэлли, вы пойдете в класс к мисс Пирс вместо мисс ди Лукка.

О'Мэлли уныло поплелась с мисс Пирс. Альма вскарабкалась на место слева от меня. Донна была справа.

Мисс Уэбли продолжала, как будто ничего не произошло.

— Сейчас, девушки, как я уже сказала, мы вынуждены проделать очень много формальностей, связанных с различными вашими назначениями. Но хочу, чтобы вы поняли, что это ваша, так сказать, авиабаза. Где бы вы ни оказались при медосмотре или при проверке документов, я хочу, чтобы вы возвратились сюда, чтобы мы не потеряли друг друга. Понятно?

— Да, мисс Уэбли. — Это походило на возвращение в детсад.

— Теперь я хочу обсудить пару вопросов…

Она снова остановилась. Девушка в очках подошла к ее столу и протянула ей сложенный листок бумаги… Мисс Уэбли прочла его, нахмурилась и потом произнесла:

— Кэрол Томпсон. Донна Стюарт. Альма ди Лукка.

— Да, мисс Уэбли, — откликнулись мы.

В ее голосе не прозвучало никаких эмоций, когда она вновь заговорила:

— Вы втроем должны явиться к директору школы. Бетти проводит вас в его офис.

Бетти была девушкой в очках. Она ждала у двери класса, пока мы выкарабкивались из этих удушающих парт.

— Сюда, пожалуйста, -сказала она, ведя по коридору. — Вверх по этим ступенькам. Мы находимся на втором этаже.

Я спросила ее:

— Кто директор курсов?

Она посмотрела на меня как на сумасшедшую:

— Вы встречались с ним, это мистер Гаррисон.

— О! — сказала я.

— В чем дело? — заинтересовалась Альма. — Что происходит, Кэрол?

— Ничего, — ответила я.-Просто расслабься.-У меня пересохло во рту, а мои колени подкашивались, но я испытывала странную гордость за себя, ведь я предусмотрительно надела свое простое черное платье.

Мы ждали около пяти минут в маленькой приемной, пока Бетти сидела за пишущей машинкой, трещавшей как пулемет. Там стояло лишь одно свободное кресло, и я усадила в него Альму, чтобы убрать ее из моего поля зрения. Донна была слегка бледна, но пыталась сохранять тень улыбки на губах, и когда она посмотрела на меня, я увидела яркий блеск ее глаз. И тут интересная деталь — ее глаза стали еще более зелеными — они забирали цвет от ее блузки. Я начала думать о глазах других людей: например, у мальчика, которого я когда-то знала (его звали Освальд), были такие обманчивые глаза: они могли меняться от голубых до серых и зеленых, почти до карих, хотите верьте, хотите нет, в зависимости от цвета его галстука. Глаза у Тома Ричи были как коричневые пуговицы. Глаза отца были странного оттенка — синего цвета, очень темные, почти фиолетовые. Глаза моей матери были василькового цвета…

Телефон на столе Бетти зазвонил. Она ответила равнодушным «алло», положила трубку и сказала:

— Кэрол Томпсон. Входите. — Она показала на дверь. — Туда.

Донна слегка хлопнула меня. Я не смотрела на Альму. Я вошла и увидела мистера Гаррисона за большим столом в большой комнате. С ним было еще двое: миссис Монтгомери, присутствовавшая на беседе в Нью-Йорке, и мужчина, который был с мистером Гаррисоном вчера, человек в очках в роговой оправе, по предположениям Донны, сотрудник ФБР. У меня мелькнула легкая догадка, что она попала в самую цель. У него были серые глаза, как я заметила, с черными ресницами.

Миссис Монтгомери спокойно проговорила:

— Добрый день, мисс Томпсон.

— Добрый день, миссис Монтгомери.

Мистер Гаррисон протянул листок бумаги.

— Мисс Томпсон.

Он имел в виду то, что он хочет, чтобы я взяла этот листок бумаги.

Я взяла его.

Он сказал:

— Это ручательство на вашу обратную поездку в Нью-Йорк. Предъявите его служащему в аэропорту у нашей стойки. Он поймет, что вас нужно посадить на первый подходящий самолет.

Я посмотрела на бумагу. Думаю, я на нее смотрела с огромным вниманием несколько секунд. Я не могла прочесть ее, потому что не могла сосредоточиться, но ее содержание было понятно из его слов. Подержав листок достаточное время, я вернула его; но он не был готов принять его, и листок опустился на стол.

Я сказала:

— Если вы не возражаете, мистер Гаррисон, я лучше не возьму его.

Он резко спросил:

— Но почему?

— Я бы предпочла заплатить сама за обратную поездку в Нью-Йорк.

— Но в этом нет необходимости… — возразил он.

— Кроме того, думаю, я бы предпочла полет на самолете компании «Пан-Америкэн», или «Нейшнл», или «Истёрн». А не «Магна интернэшнл эйрлайнз» в этот раз. До свидания, миссис Монтгомери, было очень приятно с вами познакомиться. — И я почувствовала, что должна быть любезна с мужчиной в роговых очках, хотя мы даже не были представлены друг другу. Я сказала ему: — До свидания, сэр, — но он посмотрел на меня так странно, что моя кожа внезапно покрылась мурашками, будто я дотронулась до электрического провода. Это было ужасно интересно, и я бы хотела еще немного понаблюдать за этим, но не могла.

Я направилась к двери.

Мистер Гаррисон позвал!

— Мисс Томпсон.

Я остановилась. Я не повернулась, чтобы посмотреть на него.

Он сказал:

— Мисс Томпсон, может быть, у вас есть что сказать по поводу вашего отъезда. Или по поводу вашего вчерашнего поведения?

Я медленно повернулась:

— Мистер Гаррисон, вы просите моих объяснений именно сейчас?

— Да. Если у вас есть что сказать.

Братцы, что я могла сказать?

— Вы исключили меня, — заявила я. — Вы распорядились, чтобы я убиралась из Майами на первом подходящем самолете. И вы хотите объяснений теперь? Сейчас?

— Вы и две ваши соседки по комнате покинули свой номер вчера, спустились в главный ресторан отеля «Шалеруа», одетые вызывающим образом, только так, я могу это назвать. Вы заказали ликер к еде, а затем пригласили к столу человека, у которого репутация дешевого игрока. Вы знаете наши правила. Мисс Пирс подробно ознакомила вас с ними. Вы знаете, что прежде всего мы рассчитываем на то, что наши стюардессы или студентки-стюардессы будут вести себя как леди. Ваше поведение было совершенно постыдным, и существует единственное наказание за это: немедленное исключение.

Не знаю, почему так происходит, но когда меня несправедливо обижают, я взрываюсь, но не просто яростью, а словами. Слова возникают во мне, слова, слова, слова, как тучи во время грозы, и я начинаю говорить с красноречием, которым обычно не обладаю. Это поразительно. Я становлюсь похожей на этакую девочку Уильяма Каллена Брайанта, выплескивая свое возмущение грохочущими потоками. Это так поразительно, что я едва могу поверить, что это была я.

Я сказала:

— Мистер Гаррисон, я не думаю, что вы и я живем в одной стране. Мы должны были жить в совершенно разных странах. Вы наказали меня за то, что я нарушила определенные правила. Очень хорошо. Итак, вы налагаете наказание и спрашиваете меня, хочу ли я что-либо объяснить. Я нахожу, что это слишком. Видите ли, в стране, в которой я живу…

— Мисс Томпсон, — сказал он.

— Вы позволите мне закончить, сэр?

— Только не надо остроумия.

Он просил меня об этом, Господи, и надеялся добиться этого.

Не было ничего в мире, что могло бы остановить меня.

— В стране, в которой я живу, — повторила я, — существует элементарный принцип справедливости, унаследованный от наших англосаксонских предков…

— Мисс Томпсон!

— …который ставит условием, что человек, обвиняемый в совершении преступления, будь оно маленькое или большое, считается невиновным, пока он или она не будут признаны виновными на основании веских доказательств…

Миссис Монтгомери спокойно сказала:

— Мисс Томпсон.

Если она тоже, хотела вступить в действие, что ж, окажем ей прием. Я повернулась к ней и сказала:

— Миссис Монтгомери, давайте сразу все выясним. Мы живем в Америке или нет? Является «Магна интернэшнл эйрлайнз» американской компанией или нет?

Она грустно посмотрела на меня:

— Мы не предполагали, что вы были виновны, мисс Томпсон. Доказательства слишком очевидны. На вас были вечерние платья, когда вы вошли в ресторан. Бутылка вина была принесена на ваш стол. Вы были в компании мужчины, который, как я понимаю, отъявленный игрок, некий мистер Брангуин. Вы и он позже вышли на террасу вместе. Это верно?

— Да, — подтвердила я.

— Неужели вы думаете, что наши правила деспотичны, или предназначены для подростков, или несправедливы, наконец, — продолжала она. — В ресторане присутствовало много людей, которые должны были заметить вас и ваших двух девушек-соседок по комнате. Вы можете себе представить, что они подумали о вас? Три наши студентки-стюардессы всего через несколько часов после приезда в Майами-Бич устроили пирушку в одном из дорогих ресторанов и в обществе известного игрока. Мисс Томпсон, вы думаете, что ваше поведение повысит нашу репутацию? Или вы думаете, что происшедшее предлагает альтернативу, кроме немедленного исключения?

Я встретила человека, красноречие которого вряд ли когда-нибудь мне удалось бы превзойти, и я понимала, когда оказывалась побитой.

— Вы совершенно правы, миссис Монтгомери, -сказала я и повернулась, чтобы уйти.

Мистер Гаррисон закричал!

— Томпсон! Вернитесь!

Итак, я возвращалась во второй раз. Он пристально смотрел на меня:

— Вы ничего не хотите сказать в свое оправдание? Кроме цитирования билля о правах? Вы можете объяснить ваше поведение?

— Зачем? — удивилась я.-Вы изгнали меня.

Он чуть ли не выпрыгнул из кожи:

— Вы исключены. И, честное слово, я опять исключу вас, если вы будете продолжать так себя вести. Что вы делали в ресторане?

— Мы были голодны, мистер Гаррисон, Мы не ели целый день. Мы спустились, чтобы что-нибудь съесть. Вот и все.

На какое-то мгновение он был сбит с толку, но быстро пришел в себя:

— Вам было необходимо переодеться в вечерние платья, чтобы что-нибудь съесть, а?

— Мистер Гаррисон, мы остановились в одном из самых дорогих отелей Майами-Бич. Всякая женщина, находясь здесь, естественно, переоденется к ужину. Ваши правила устанавливают, что мы обязаны быть всегда должным образом одеты. Я не знаю, может быть, вы предполагаете, что мы должны были надеть спортивные брюки и свитера, но мы сочли, как леди, что единственно приемлемой одеждой являются вечерние платья.

Он заморгал. Я продолжала, прежде чем он смог что-либо произнести:

— Более того, мы не собирались идти именно в этот ресторан — как мы могли себе позволить это на те деньги, которые нам платит авиакомпания? Но мы встретили мистера Куртене в холле, и он так нас убеждал, что мы являемся сливками американских женщин, что провел нас в «Комнату Короля-Солнца», как гостей отеля. Мы не должны были платить, ни цента за наш ужин, если не считать того, что все, мной заказанное, — это несчастный гамбургер и чашка кофе, и за это я должна была отдать пять долларов чаевых.

— Вы пили вино, не так ли?

Я сказала:

— Мистер, Гаррисон, мисс ди Лукка пила вино. Я нет. Донна Стюарт тоже не пила. Но хотите или не хотите вы признать это, вам не удастся запретить мисс ди Лукка пить вино. Это значит выступить против ее религии. Она итальянка. Она не будет использовать воду нигде кроме как в ванне.

Он посмотрел на миссис Монтгомери. Она ответила ему спокойным взглядом. Другой мужчина закурил сигарету и уставился в потолок. Я была рада: я видела, что в его серых глазах мелькнуло смущение. Мистер Гаррисон сказал:

— Похоже, у вас на все есть достаточно толковые объяснения. Давайте посмотрим, что вы скажете насчет этого парня Брангуина, этого дешевого игрока.

Я не могла отказаться пусть от малого, но сладостного реванша.

— Мистер Гаррисон, поверьте, я не стремлюсь быть смешной или что-нибудь в этом роде. Но вы в самом деле не можете называть его дешевым игроком. Он должен федеральному правительству полторы сотни тысяч долларов, а это достаточное количество денег для любого кармана.

Мистера Гаррисона это не позабавило:

— Вы и это знаете?

— Да, сэр.

— Тогда что вы делали в его компании?

И опять я взорвалась, как воздушный шар, и из меня посыпались слова. Мистер Гаррисон и миссис Монтгомери имели полное право, защищать честь и престиж «Магны интернэшнл эйрлайнз», но им никто не давал права действовать, как испанская инквизиция. Я сказала:

— Мистер Гаррисон, если бы вы договорились с ФБР об изучении каждого пассажира, прежде чем ему или ей разрешить купить билет, то этого бы не случилось. Я не выбирала место рядом с ним. Меня посадили рядом с ним. Откуда мне знать, что он пользующийся дурной славой игрок? Он не предлагал играть с ним в карты. Он не пытался заключать никакого пари. Он был просто очень приятным и внимательным, Он просто болтал о полете и о кислороде и прочее в этом роде. Когда он подошел к нашему столику вчера вечером, то вел себя как настоящий джентльмен. Миссис Монтгомери, пожалуйста, скажите мне: как следовало поступить? Должна ли я была устроить сцену и заставить его уйти?

— Но вы знали, что он был игроком? — спросила она.

— До меня дошел слух, вот и все. Разве можно осудить человека на основании слухов? Вы можете так поступить?

— Моя дорогая, у меня нет ответа на этот вопрос.

Мистер Гаррисон потирал щеки кончиками пальцев. Потом он откинулся на спинку стула, как человек в роговых очках, и уставился в потолок. Потом посмотрел на меня и проговорил:

— Вы собираетесь опять увидеться с этим мужчиной?

— Он друг мистера Куртене, сэр. Он то и дело появляется в отеле. Будет трудно избежать встреч с ним, если только мне не удастся прятаться за колоннами всякий раз, когда он приходит.

Манеры мистера Гаррисона неожиданно изменились. Он стал спокойным, дружелюбным и прямым. Внезапно он назвал меня по имени. Он сказал:

— Кэрол, в наши намерения не входит диктовать девушкам, с кем они могут встречаться и с кем — нет. Все равно, я уверен, что вы это поймете, здесь все на виду. Какими бы ни были безобидными ваши отношения с этим парнем, это обязательно вызовет сплетни. Это очень повредит нам. И если дело дойдет до выбора между вами и Брангуином и репутацией школы стюардесс, я не буду колебаться ни секунды. Уедете вы. Это просто. Вы понимаете?

— Да, сэр.

— Хорошо. А теперь, могу я надеяться, что вы не будете видеться с этим человеком?

Мне хотелось расплакаться. Это было так жестоко, так несправедливо. Я не была влюблена в мистера Брангуина, не испытывала каких-то особых чувств к нему, он просто был дружески расположен, был приятным и застенчивым, и я была готова поклясться, что он никогда не причинит никакого вреда. Почему я не должна видеться с ним? И, однако, я понимала, что все сказанное мистером Гаррисоном — правда. Сплетни, скандал, неприятности — все это более чем возможно.

Мне не с кем было посоветоваться. Глаза миссис Монтгомери смотрели куда-то в сторону, мужчина в роговых очках в своих мыслях был далеко отсюда. Я сказала, чувствуя себя, как если бы я предавала все, во что я верю:

— Я постараюсь не встречаться с мистером Брангуином.

Мистер Гаррисон сказал:

.

— Хорошо. Вы можете вернуться в класс. — Потом добавил: — Возьмите с собой мисс ди Лукка и мисс Стюарт.

— Спасибо, сэр.

— Между прочим, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы первая узнали. С сегодняшнего дня вступает в силу навое правило. Вечерние платья нельзя носить, повторяю, не разрешается носить, кроме как в выходные дни и в особых случаях. Вы передадите это своим соседкам по комнате?

— Да, сэр. Я передам. А как насчет вина мисс ди Лукка?

Он опустил карандаш.

— Будь я проклят. Будем считать это лекарством, о'кей. — Его глаза сузились. — Но если я увижу ее когда-нибудь идущей покачиваясь по коридору и если когда-нибудь почувствую, что от нее попахивает вином, она за это заплатит. Это понятно?

Я сказала:

— Да, сэр. — И ушла.

Я ничего не сообщила об этом Альме. Хотя сказала Донне. Около половины одиннадцатого, после того как мы прошли регистрацию и подписали несколько документов, нас провели через новый лабиринт коридоров в кафетерий на десятиминутный перерыв. К счастью, Альма сидела за другим столом. Мисс Уэбли осторожно увлекла ее в другую часть кафетерия, чтобы усадить с двумя французскими девушками из нашего класса, — мисс Уэбли питала иллюзии, что Альма и эти француженки сразу подружатся. Благодаря этому Донна и я остались одни на несколько минут за чашкой кофе и пончиками, и я вкратце рассказала ей о моем появлении перед инквизицией, выделив начало действия первого акта, сцену первую, когда мистер Гаррисон вручил мне ручательство о моем немедленном возвращении домой.

— Донна, давай не будем обманывать себя, — сказала я. — Они жутко серьезны, они вкладывают смысл в каждое слово. Или мы подчинимся требованиям, или нас выгонят.

Она сказала:

— Кэрол, сколько тебе лет?

— Двадцать два.

— Мне двадцать три, — сказала она. Она откинула волосы назад. — Я не училась в колледже, потому что должна была помогать отцу по дому. Я ведь рассказывала тебе, не так ли, что моя мать умерла семь лет назад и, пока не подвернулась эта премированная сучка Мариан, я была истинной хозяйкой дома. Отец все доверил мне. В удачные выходные дни у нас останавливалось от восьмидесяти до ста гостей, и я должна была позаботиться о надлежащем приеме. На мне был весь дом, и, самое главное, отец доверял мне хозяйство.

Я сказала:

— Это звучит потрясающе.

— Черт возьми, — сказала она, — разве мы не взрослые женщины? Почему они должны обращаться с нами, как с детьми, только что поступившими в среднюю школу? Я не гожусь для этого. Честно, Кэрол, если бы они попытались обращаться со мной, как они обращались с тобой сегодня утром, то я бы устроила им фейерверк. Я хочу эту работу, она много значит для меня, но будь я проклята, если я позволю обращаться со мной, как с маленькой сиротой. Я люблю выпить, и мне нравится, чтобы вокруг меня были мальчики, и нет такого закона, который бы говорил, что я не могу этого делать. Давай будем откровенны, Кэрол: какого черта добивается Гаррисон? Превратить нас в монашек?

— Донна, я согласна с тобой. Но посмотри на эту проблему с их точки зрения. Нас сорок человек в «Шалеруа». Они должны поддерживать определенный закон и порядок. Ты можешь себе представить сорок девушек, идущих каждая своей дорогой наслаждений. Это будет настоящий ад, дантевский «Ад» воцарится здесь. Ты понимаешь это, не так ли? Это будет сущий хаос.

Она подумала минуту над этим и сказала неохотно:

— Пожалуй, так.

— Это только на месяц, — успокоила я.

Она кисло засмеялась:

— Я не знаю, смогу ли я выдержать месяц.

Мисс Уэбли отправляла нас отрядами в различные места назначения. Очень много времени пропадало в простом скитании, в ожидании твоей очереди на собеседование, или для снятия мерок для униформы, или еще для чего-нибудь. Утро прошло достаточно тоскливо. Но после мясного рулета на ленч я поднялась наверх для медосмотра и наслаждалась каждой минутой, проведенной там, потому что врач оказалась совершенно очаровательной. Ее звали Элизабет Шварц. Это была довольно молодая женщина, с прелестным лицом и преждевременно седыми волосами; и когда она обнаружила, что мне нравится беседовать с ней, она радостно расхохоталась. Она тыкала и колола меня, она брала обычные анализы мочи и крови, она взвесила меня, измерила давление, проверила глаза, уши, нос, горло; она постоянно говорила очень дружелюбно, но как старшая, объясняя, зачем все это нужно. Например, кровь. Вы не можете регулярно летать, если у вас анемия, потому что на большой высоте ваша кровь не в состояний переносить достаточно кислорода. В самом деле, стюардессам не разрешается сдавать донорскую кровь за две недели до полета; но если стюардесса вынуждена быть донором по какому-либо срочному случаю, она должна заявить об этом в отдел медобслуживания и проверить кровь и гемоглобин, прежде чем она снова сможет полететь. Безусловно, если у вас диабет, вы выбываете, и если у вас высокое давление, вы выбываете, и вообще авиакомпания очень и очень будет сомневаться, брать ли вас, если есть некоторые показания того, что вы можете грохнуться в обморок, подавая пассажиру стакан молока.

Проведен был также и личный осмотр; но он оказался вовсе не страшным, потому что доктор Шварц производила его под простыней, и она просто исчезала на минуту из поля зрения, размахивая мигающим светом, вряд ли кто-либо догадался, что она делает. Когда все было закончено и я оделась, она сказала:

— Вы в очень хорошей форме, Кэрол. У вас немного учащенный пульс, но пусть это вас не беспокоит.

Она была так мила, что я не могла не рассмеяться. Я сказала:

— Меня не удивляет, что у меня учащенный пульс. Это мой первый день здесь, и первое, что случилось, когда я пришла, это то, что мистер Гаррисон позвал меня в свой офис и совершенно ужасно накричал на меня. Меня до сих пор трясет от этого.

Эта новость, оказывается, уже распространилась.

— Вы одна из трех девушек, которые спустились к ужину в «Шалеруа» в вечерних платьях? — поинтересовалась она.

— Да.

— Я слышала, вы все выглядели сногсшибательно, вы произвели сенсацию, — сказала она.

Это была новая точка зрения. Я была очень удивлена, я даже начала заикаться:

— Правда? Мистер Гаррисон сказал, что мы навлекли вечный позор на честное имя «Магны интернэшнл эйрлайнз».

Она согнулась, сотрясаясь от смеха.

— Я вам скажу по секрету. Я сегодня завтракала с мистером Гаррисоном, и он хвастался во всеуслышание, что вы самые хорошенькие девушки, которые когда-либо приезжали сюда. Напротив, он очень гордится вами, он кудахчет, будто сам высиживал вас.

Ну, старый сукин сын, подумала я, и чуть не произнесла это вслух.

Мы собрались в классе к половине четвертого, и мисс Уэбли сказала:

— У нас остается только час времени, девушки. Посмотрим, успеем ли мы выучить, как называются различные части самолета. Ведь вы будете достаточно много летать и не сможете всегда ссылаться на «как его бишь вон там». Затем, если у нас останется время, мы перейдем к аэропортам и кодам. Откройте страницу пять в ваших маленьких черных книжках, девушки, — термины и определения.

В течение дня каждому из нас выдали огромный том весом, по крайней мере, в три фунта, официально названный «Магна интернэшнл эйрлайнз». Служба полетов. Руководство для стюардесс». Учебник был чуть меньше телефонного справочника Нью-Йорка, и он был известен, коротко, как «Руководство», или, любовно, как «Маленькая Черная Книжка», потому что она была переплетена в черные корочки. Нас торжественно предупредили, что мы должны защищать его нашими жизнями и, если вы сумели закончить школу и уже становитесь стюардессами, вы должны возить этот учебник с собой во время всех полетов как руководство и рекомендации.

И тут мы начали познавать характер мисс Уэбли. Она выглядела холодной и сдержанной — очень приятная, изысканно-старомодная молодая леди, изящная, грациозная, скромно одетая, с мягкими золотыми волосами и голубыми глазами и ямочками и с очень мягким голосом. В сравнении с другой преподавательницей, мисс Пирс, которая, казалось, обладала энергией, достаточной, чтобы каждое утро спускать линкор на воду без посторонней помощи, наша мисс Уэбли была похожа на ангела милосердия и сострадания. Или, другими словами, как заметила позже Донна, была слабым противником.

Ступайте мягче, потому что вы ступаете на мою мечту. Мисс Уэбли выглядела как ангел, улыбалась как ангел, разговаривала как ангел, но оказалось, что у нее железная воля. Мы быстро пробежали по терминам и определениям самолета, и я должна признать, что мне это вполне понравилось, поскольку у меня в мозгу находился своего рода склад ненужного хлама, в который я обожала собирать все виды ненужной информации. Например, я была в восторге узнать, что часть самолета, которую я обычно называла хвостом, в действительности называется хвостовым оперением, часть, которая идет вверх, называется вертикальным стабилизатором, а та, которая идет поперек, — горизонтальным стабилизатором. Крылья по-прежнему назывались крыльями, слава Богу, но у них были всевозможные приспособления — закрылки, и элероны, и триммеры, и резиновые антиобледенители, и, на реактивных двигателях, спойлеры, и ведущие закрылки, и на них также находятся двигатели, которые ни в коем случае нельзя называть моторами.

В самом деле очень интересно. Я не знаю, сколько из всего этого усвоила Альма: она сидела рядом со мной и пристально смотрела на мисс Уэбли, практически заглядывая в ее горло до самых миндалин; но Донна была в недоумении. Она зашептала мне в ухо:

— Кэрол, я никогда не запомню эту чепуху. Штуковины и есть штуковины, насколько я понимаю. Я имею в виду, что мы же не будем управлять самолетом, не так ли?

— Как правило, нет, — сказала я.-Но предположим, что капитан прикажет тебе подняться на крыло и привести в порядок триммер, а ты будешь выглядеть идиоткой, если не будешь знать, что такое триммер.

— Ты хочешь сказать, что капитан может приказать тебе взобраться на крыло и сделать это!

— Конечно, — сказала я.

Мисс Уэбли проговорила:

— Вы, две девушки сзади, пожалуйста, будьте внимательны.

За сорок пять минут она прошла с нами определения частей самолета, а потом, как обещала, перешла к аэропортам и кодам в оставшиеся пятнадцать минут. Вот теперь опять милый очаровательный материал. Оказалось, что каждый важный аэропорт имеет свой кодовый знак, например, довольно важный аэропорт «Аллентаун — Вифлеем — Истон», расположенный в Пенсильвании, в коде сокращается до АВИ. Скажите АВИ пилоту, и он мгновенно поймет, что вы имеете в виду, и стюардессы, как предполагается, тоже должны это понимать. Лос-Анджелес — это ЛАКС, Майамский международный аэропорт, где мы были, — это МИЭ; «Ла Гуардиа» — это ЛГА, «Айдлуайдл» — АИДЛ; Сан-Франциско — СФО. И так далее. Это имело смысл и было определенно нужным не только для пилотов, но и для ручного багажа.

Высыпав на наши несчастные головы кучу кодовых знаков, мисс Уэбли казалась очень довольной.

Она обвела нас удовлетворенным взглядом:

— Что ж, на сегодня достаточно, девушки. Ваш автобус ждет вас. — И когда мы встали с общим вздохом облегчения, она добавила: — О, между прочим: завтра утром, после перерыва, у нас будет письменный тест по терминам и определениям самолета, а также по кодам аэропортов.

Я не поверила своим ушам. Все девушки в классе выглядели обалдевшими. Отчаянный вопль протеста вырвался из наших уст.

— Письменный тест! По всему этому материалу? Завтра утром!

— Да, в чем дело, девушки? — удивилась мисс Уэбли. — Это не очень много. И это самое главное, вы должны знать это. Вы должны весь вечер заниматься, — Она мило засмеялась — такой радушный смех, ямочки на щеках и прекрасные белые зубы. — Если вы думаете, что это все, то подождите, когда мы двинемся дальше в наших занятиях. — Она перестала смеяться. — Девушки, присядьте на минуту. Не возражаете? У меня не было возможности поговорить с вами серьезно. Не беспокойтесь, старый маленький автобус подождет вас.

Мы молча сели.

Она оперлась на край стола.

— Сейчас, — сказала она, — одной или двум из вас, но не всем, показалось, будто я задала слишком много работы на дом на сегодня. Те, кто так думает, должны сразу идти наверх к мистеру Гаррисону и попросить талон на самолет, чтобы вернуться домой. Уверяю вас, он вам вручит его без всяких колебаний и возражений.

Она помолчала и села более удобно.

— Девушки, давайте будем, откровенны. Мы относимся к вам, как к особой группе. Вы не просто двадцать девушек, подобранных на улице; каждый день наши отделы кадров засыпаются заявлениями от девушек, которые хотят стать стюардессами «Магна интернэшнл эйрлайнз». — Она опять помолчала, чтобы данные статистики произвели большее впечатление. — Одна, лишь одна отбирается в нашу школу из каждых шестисот претенденток.

Никто не осмеливался даже шелохнуться.

— Возможно, — продолжала она, — вас удивляет, . почему мы столь привередливы. Я скажу вам. Это просто. Когда вы летаете как стюардессы на одном из наших реактивных самолетов, вы выполняете, возможно, самую ответственную работу, которую может на сегодняшний день выполнять девушка. Это предполагает не просто положить подушку под голову пассажиру, это не просто принести кофе, чай или молоко, это не просто одарить всех милой улыбкой. Как вы узнаете, у вас будут гораздо более серьезные обязанности, обязанности, от выполнения которых, возможно, будет зависеть жизнь или смерть многих людей. Я не обманываю вас, девушки, это правда. И мы не позволим летать стюардессой на наших самолетах девушке, пока не будем абсолютно уверены, что она способна выполнить свои обязанности. Мы должны быть уверенными в ее интеллектуальных способностях. Мы должны быть уверены в ее выдержке.-Неожиданно ее голос стал ледяным. — Это, возможно, звучит слишком банально. Если так, то прошу прощения. Но пока вы не будете соответствовать этим требованиям, мы никак не можем вас использовать. Лучше будет, если вы подыщите другую работу.

Она явно умела выражаться недвусмысленно. Я ждала следующего орудийного залпа.

Но она не продолжила дальше. Она выскользнула из-за стола и проговорила:

— О'кей, девушки. Это все. Не смею вас больше задерживать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказали мы, хотя было всего несколько минут шестого. И вот тут-то Донна произнесла свою знаменитую ремарку.

— Господи, — сказала Донна, — я думала, что она — слабый противник.

Я сказала:

— Я тоже. О Господи.

Я ехала обратно на маленьком старом автобусе с другой рыжеволосой девушкой из нашего класса, Джулия какая-то. Она была из хрупких рыжеволосых девушек с прекрасной белой прозрачной кожей — не такого здорового типа, как Донна, но по-своему очень красивой.

Она задумчиво произнесла:

— Я никогда не выучу все коды аэропортов.

— О, ты обязательно выучишь. Они простые.

— Ты знаешь, сколько существует аэропортов, которые мы должны выучить? — сказала она. — Я посчитала. Около шестидесяти.

— Ну так что? — сказала я.

— Ничего, — ответила она. — Я обречена. Ты помнишь название аэропорта Детройта — УАЙП?

— Да.

— Это предзнаменование, — сказала она. — Я из Детройта.

— Слушай, — возразила я, — я верю в приметы, но ты далеко хватила. Я имею в виду, почему тебе нужно думать об этом, как о плохом знаке? Почему не считать, что это добрый знак?

— Ничего хорошего со мной никогда не случалось.

Честно говоря, клянусь вам, в мире нет ничего более жалкого, чем обычная девушка. Вот они: перед ними и жизнь, и любовь, и счастье, но что же они делают? Приветствуют будущее с раскрытыми объятиями? Ни черта подобного!

Они просто сидят на своих задницах, ожидая худшего. Гибель, разрушение, сморщенная матка, рак, авитаминоз, опустошенность. Я бы изложила об этом в параграфе первом, части первой моей докторской диссертации на тему о девушках в разные годы под заголовком «Страдание — обычная форма девичества». Я совсем не собираюсь критиковать бедную Джулию. По сравнению со мной она, возможно, неудержимый оптимист. Кто по малейшему поводу шлепается лицом прямо в грязь? Томпсон. Кого выбирают для того, чтобы мистер Гаррисон накричал на нее в первое же утро занятий в школе стюардесс? Томпсон. Кто, вне всякого сомнения, станет первой девушкой, которую выгонят с курса? Естественно, Томпсон. Меня удивило лишь то, что доктор Элизабет Шварц не обнаружила, что у меня, скажем, два сердца или еще что-нибудь или что у меня нет печени. Это означало бы, что меня следует упаковать в вату и отправить домой к маме на «скорой помощи».

— В пять часов вечера Майами-Бич еще сверкал в солнечных лучах; все люди были веселы, махали нам руками и в восхищении свистели; отели, расположенные на берегу, сверкали; королевские пальмы, кокосовые и финиковые пальмы шелестели на ветру; воздух был такой душистый и опьяняющий, что меня немного удивило, что мистер Гаррисон не издал правило, запрещающее нам дышать этим воздухом. Мы вышли из нашей колесницы у «Шалеруа», мы вошли внутрь через величественный вход, и вот около тысячи мужчин повернулись, чтобы улыбнуться нам. Усмешка, усмешка, усмешка. Старые мужчины, молодые мужчины, мужчины средних лет, лысые мужчины — все усмехались. Святая корова, чего они ожидали добиться, усмехаясь подобным образом? Походило на то, как техасец демонстрировал свое мужское достоинство — чем больше ухмылка, тем больше все остальное.

Единственным способом обращаться с этими обезьянами было просто не замечать их существования, и все девушки, без исключения, так и поступили. Они были великолепны. Они не дрогнули, они не переставали разговаривать со своими спутницами, они просто шли через холл к лифту со спокойным достоинством, и усмехающиеся мужчины остались позади и выглядели очень глупо. Я не возражаю, если мужчина смотрит на меня со здоровым интересом. Но я ненавижу, когда надо мной усмехаются, как над грязной шуткой.

Я все еще кипела от злости, когда вошла в номер. Я бросила учебник на кровать и раздраженно сказала Донне:

— Что ты думаешь сейчас делать?

— Детка, я собираюсь надеть купальник и порти прямо в океан.

Я сказала:

— Прежде чем ты переоденешься, первый деловой приказ это — еда.

— Еда? Я не хочу есть. Тот пирожок с мясом, который был на ленч, до сих пор со мной.

— Я имею в виду продукты для еды, которую мы будем готовить здесь. Джурди говорит, что она согласна готовить завтрак, а я не возражаю приготовить обед, но я должна знать, что ты ешь, чтобы составить список.

— Все, что угодно, милая, — сказала Донна. — Я счастлива все отдать в твои руки.

Я постучалась в дверь между двумя комнатами. Голос ответил:

— Войдите, — это оказалась Аннетт, она лежала, вытянувшись, на кровати с учебником.

— О Господи, Кэрол, — сказала она, — знаешь что? Мы должны выучить коды почти миллиона аэропортов и названия всех частей самолета…

— И мы также. Где Джурди?

— О, она вышла.

— В бассейн?

— Возможно. Кэрол, она не очень хорошо выглядит.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я не знаю, как описать это, — заколебалась Аннетт. — Она была мрачной — ты знаешь, расстроенной, Кэрол, я волнуюсь за нее.

Я села на кровати Джурди:

— Почему?

— Подумай сама, Кэрол. Я хочу сказать, подумай о ее происхождении. Кэрол, я не сноб, мне нравится Джурди, несмотря на то что она не слишком-то сердечный человек, но всю свою жизнь она была лишь официанткой. Она даже не закончила средней школы.

— Ну и что?

— Так вот, посмотри на учебное задание на сегодняшний вечер. Мисс Пирс честно сказала нам, что это только начало. Через несколько дней мы получим настоящую нагрузку. Поэтому я беспокоюсь за Джурди. Она, вероятно, не готова к этому. Возможно, поэтому она вышла на улицу такой подавленной.

— Она не должна расстраиваться, — сказала я, — Мы все ей поможем, как сумеем.

— Вот здорово, Кэрол. Я знала, что ты так скажешь.

Я поднялась.

— Давай не обманывать сами себя. Джурди будет не единственной, кому потребуется помощь. Мой Ай-Кью тоже не столь уж высок. Нам придется вместе пораскинуть мозгами и надеяться на лучшее.

Я спустилась в поисках Джурди. Это дело с продуктами сидело у меня в голове, и я хотела завершить его. Около дюжины девушек уже расположились вокруг бассейна, весьма довольные сами собой. И они имели на то все права. Вода была кристально чистой; воздух был божественный; солнце было как золото; пальма, и пышные цветущие кустарники, и архитектура отеля из стали и стекла создавали фантастический фон.

Я спросила брюнетку, которая вытянулась на шезлонге, видела ли она Мэри Рут Джурдженс.

— Вот так штука, откуда мне знать? Здесь столько девушек, что я не сумела бы отличить одну от другой. Возможно, она на берегу.

Я рыскала в поисках Мэри Рут по берегу и чувствовала себя полной дурой в туфлях и глухом закрытом платье с тридцатью пуговицами впереди; наконец я спросила другую брюнетку, сидевшую, опершись спиной о пальму, с учебником в руках.

— Подожди минутку, — сказала она. — Мне кажется, я ее видела — она только что здесь была. Я уверена, что она пошла гулять. — И она показала: — Туда.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Пойду ей навстречу. Сегодня, наверное, можно поплавать? Вода кажется чудесной.

Она грустно сказала:

— Я знаю. Но служащий спасания на воде заканчивает смену в пять часов, поэтому нам не разрешают плавать.

Я сняла туфли и начала марш по пляжу и, к моему облегчению, не пройдя и ста ярдов, увидела вдалеке Джурди, идущую мне навстречу. На ней был пляжный костюм цвета какао и соломенная шляпа, скорее похожая на чашу для пунша, и она была совершенно далека от этого мира. Она бесцельно брела у самой воды и каждые несколько секунд наклонялась и поднимала морские ракушки, которые она рассматривала с глубоким вниманием. Она была так поглощена своим занятием, что не заметила меня, пока я чуть не столкнулась с ней.

— Привет, — сказала я.

— О, привет, Кэрол.

Она взглянула на меня и потом, к моему удивлению, пошла дальше, как если бы не хотела моей компании.

— Эй! — окликнула я. — Мы собирались поговорить о запасах еды.

Она остановилась.

— Хорошо. — Она нагнулась, подняла ракушку и, не посмотрев на нее, бросила в воду. — Я не могу сейчас Разговаривать, Кэрол, Давай оставим это до завтра.-Она опять пошла, поднимая маленькие брызги при каждом шаге.

Я догнала ее:

— Что с тобой, Джурди?

Она мрачно сказала:

— Оставь меня одну.

— Но в чем дело?

— Кэрол, я сказала, оставь меня одну.

— Мэри Рут, — не отставала я, — тебе, может нравиться или нет, но ты теперь живешь в группе с четырьмя другими девушками, и ты должна вести себя цивилизованно.

Она повернулась ко мне в ярости.

— Что значит — вести себя цивилизованно? Я сказала:

— Я не собираюсь вмешиваться в твою личную жизнь. Каждый имеет право гулять один. Я только пошла искать тебя, потому что я беспокоилась о тебе, и ты не можешь так меня отталкивать.

— Почему это ты беспокоишься обо мне?-спросила она уже без неприязни.

— Я беспокоюсь, и все. Аннетт тоже беспокоится о тебе. Она сказала, что ты вернулась после занятий расстроенной. Поэтому я пошла искать тебя, и вот, пожалуйста. Аннетт была совершенно права.

— Какого черта ты и Аннетт не занимаетесь своими делами?

— Джурди, -сказала я. — Будь благоразумной. Нас пятеро в двенадцатой комнате. Мы все в одной лодке.

Мы все хотим закончить этот курс, мы все боимся, что нас исключат, у нас всех одни волнения.

— Мы все в одной лодке, -повторила Джурди и засмеялась.

— Мы все, вот именно.

Она сделала еще несколько шагов, отошла от края воды и села, скрестив ноги и уставившись на горизонт.

Я села рядом с ней.

— Джурди, я искренна с тобой. Я боюсь. Не знаю, что там сказала ваша мисс Пирс, но наша мисс Уэбли до смерти напугала нас. Мы все должны работать вместе каждый вечер. Я имею в виду выучить эти аэропорты и коды…

— Я не беспокоюсь насчет аэропортов и кодов.

— Нет? — удивилась я.

— Нет. — Она зачерпнула горсть песка и подбросила в воздух.

Я спросила:

— Что же тогда тебя беспокоит?

— Пойдем, — сказала она резко. Она попыталась встать, но снова опустилась. — Какой смысл, Кэрол? Не стоит говорить. Они собираются отправить меня домой.

— О, нет! Почему?

Ее лицо стало мертвенно-бледным.

— У меня встреча с миссис Монтгомери завтра днем. Она собирается послать меня обратно домой.

— Господи, — сказала я.-Джурди, милая, почему?

Слова начали выплескиваться из нее:

— Ты удачливая, Кэрол. Любой, посмотрев на тебя, поймет это сразу, у тебя был дом, ты получила образование. Эта большая сучка, с которой ты ходишь, Донна, она такая же. Вспомни вчера, как она швырялась деньгами вокруг, а два бриллиантовых кольца? Ей чертовски хочется убедиться, что все поняли, какого она происхождения. Аннетт секретарь в банке — ведь так. Ее отец — помощник управляющего. Ты знаешь, кем был мой отец? Ночным сторожем. Когда у него была работа. Разве это профессия, а? Он был просто опустившимся пьяным бездельником. А ты знаешь, кем была я, всю жизнь? Официанткой. Я носила подносы.

— Дорогая, поверь мне, всем плевать на то, кем ты была или что делал твой отец. Ты здесь. Ты на том же уровне, что и все остальные.

Слова продолжали клокотать в ней:

— Слушай, Кэрол. Я не могла больше выдержать в Буффало, Я была сыта по горло. Я ведь человек. У меня есть право на жизнь. Поэтому я воспользовалась шансом. Я заполнила заявление на работу в «Магна интернэшнл эйрлайнз». Гаррисон приехал в Буффало и беседовал со мной, и ты знаешь, что он сказал? Он сказал: «Мисс Джурдженс, вы девушка того типа, который нам нужен». Вот что он сказал. Впервые мне давали шанс. Жизнь, вот что это значило. Жизнь. — Она начала плакать.

— Милая, но что же плохого случилось сегодня? Почему ты должна завтра встречаться с миссис Монтгомери?

Она вытерла слезы. Ее голос опять стал резким:

— У тебя был медосмотр утром, ведь так? Ведь доктор осмотрела тебя сверху донизу?

— О, Господи, Джурди, неужели доктор Шварц нашла что-нибудь серьезное у тебя?

— Ничего серьезного. Просто то, что у меня был ребенок.

Это было одним из тех ужасных заявлений, которые лишают вас дара речи.

— Когда у тебя был ребенок?-спросила я наконец.

— О, я уже была большой девочкой, — сказала Джурди. — Мне было шестнадцать лет.

— О, Джурди!

— Он умер, — продолжала Джурди. — Я даже не смогла увидеть его. А мой дружок удрал из города. И мне не удалось вернуться в школу, вот тогда я и получила свою первую работу, в вагоне-ресторане.

— О Господи, Джурди.

— Все в порядке, — сказала она. — В той среде, откуда я происхожу, это случается все время.

— Как доктор Шварц это обнаружила?

Она кисло рассмеялась.

— Ты невинна, не так ли? — Она отвела назад юбку и показала мне внутреннюю сторону своего бедра. Я не увидала ничего особенного, но она сказала: — Видишь это? — Потом она положила одну руку на свою грудь. — И вот здесь. У тебя совсем не так. — Она запустила обе руки в песок, как будто она запачкала их, трогая себя. — Доктор была приветлива, но она объяснила — она должна включить это в отчет. Я не виню ее. Каждый должен делать свою работу. А потом, в четыре часа, я получила известие, что должна встретиться с миссис Монтгомери.

— Слушай, Джурди. Она поймет. Она прекрасный человек.

— Кэрол, ты можешь быть бродягой, но никто не сможет это доказать. Я была бродягой шесть лет назад, и у них есть все доказательства, которые им нужны. Ты думаешь, миссис Монтгомери или мистер Гаррисон потерпят бродяг, работающих стюардессами на их авиалиниях?

— Джурди, забудь это, — убеждала я. — Пойдем выпьем чашку кофе или чего-нибудь еще.

Две волосатые молодые обезьяны с шумом неслись к нам по песку.

— Привет, — выкрикнули они. — Привет, летающие девочки. Все еще одни, летающие девочки? — У одного из них был фотоаппарат, чудесная, новая, блестящая «Лейка». Он припал к земле на расстоянии двух ярдов от нас и сказал:

— Не двигайтесь, девочки, не двигайтесь. Это потрясающий кадр. Просто оставайтесь так, как вы есть.

— Пошел вон! — крикнула Джурди.

Обезьяна, стоящая за ним, ухмыльнулась и сказала:

— Улыбнитесь маленькой птичке, девочки.

— Убирайтесь, — сказала Джурди. — Ты слышишь меня?

Парнишка, который стоял, погрозил ей пальцем и сказал:

— Сейчас, сейчас. Не нужно сердиться. Летающие девочки всегда улыбаются.

— Говорю вам в последний раз, — сказала Джурди. — Вон!

Я слышала щелчок фотоаппарата. Парень с камерой начал поворачивать затвор «Лейки», чтобы сделать новый снимок.

Джурди вскочила на ноги. Она шагнула к парню с фотоаппаратом и ударила его по уху ладонью руки так сильно, что он отлетел в сторону. «Лейка» пролетела около десятка футов по воздуху и плюхнулась в сырой песок у края воды. Это был самый великолепный удар по уху, какой я когда-либо видела, нанесенный рукой, тяжелой от ожесточения, от такого удара мог свалиться и дом. Парнишка шмякнулся и лежал без движения, ошеломленный ударом. Другой парень показал на «Лейку», которую поглощал Атлантический океан, и крикнул:

— Эй! Вы разбили его аппарат!

— Если кто-нибудь из вас, двух маленьких обезьянок, когда-нибудь еще подойдет ко мне, я разнесу обоих вас, а не только вашу камеру, — ответила Джурди.

Она презрительно повернулась к ним спиной. Потом сказала мне:

— Уф, я теперь чувствую себя лучше, Кэрол. Пойдем выпьем кофе.

Я сказала:

— Джурди, это было совершенно изумительно. Позволь мне отныне быть твоим менеджером.

— Ба, это еще что, — сказала она. — Тебе стоит увидеть меня, когда, я действительно рассвирепею.

Мы пошли.

— Я скажу тебе что-то, Джурди, — обратилась я к ней. — у меня удивительное предчувствие. Все будет хорошо.

— Ты что, медиум?

— Да. Ты разве не знала?

— Это хорошо, — улыбнулась она.

Мы перехватили несколько гамбургеров в кафетерии а потом все впятером мы сидели на кроватях в большой комнате до часу ночи, зубря эти проклятые аэропорты, и коды, и определения частей самолета. ОЛБ, Олбани; АБК, Альбукерке — ровно через две страницы список заканчивался буквами ИКТ, что, как всякий дурак может понять, означает Вичита, Канзас; а АВБ означает Уилкс — Бэрр — Скрантон. Гений, который вычислил эти аббревиатуры, мы единогласно решили, достоин получить медаль из грязи на орденской ленте от Библиотеки Конгресса, а гипсовый слепок его мозга должен храниться в специальной витрине в Музее естественной истории.

Выйти в коридор четырнадцатого этажа было, наверное, не очень-то приятно. Из каждой комнаты доносились постоянные звуки, как жужжание пчел в улье. ФУЭ, Форт Уэйн, Индиана; ИПТ, Уильям-спорт; ЭУР, Ньюарк, Нью-Джерси… И часами девушки бродили из комнаты в комнату, с бигуди в волосах, их лица были покрыты кольдкремом, они бормотали про себя буквы кодов и походили на бедную Офелию после неприятностей с этим совершенным ублюдком Гамлетом.

Я, наверное, должна была видеть во сне эти буквы кодов. Или Джурди. Или школу. Что-нибудь недавнее. Но так не произошло. Вторую ночь подряд я видела сон об авиакатастрофе в Токио, и это было так ужасно, как в аду.