В ту пору Джошуа мало интересовали пейзажи, а вот произведения портретной живописи он никогда не оставлял без внимания. И миниатюру с изображением Элизабет Маннинг, или, как ласково называли ее в семье Бентников, Лиззи, разумеется, он тоже заметил. Этот портрет написала ее подруга, Каролина Бентник, а затем вставила свое творение в рамку из эбенового дерева и повесила на ленте в маленькой столовой Астли между миниатюрами с изображениями отца и брата. Об этом Джошуа рассказал Герберт во время скандального обеда в тот самый день, когда было найдено тело Джона Кобба.

На следующий день Джошуа познакомился с мисс Маннинг, и на первый взгляд она показалась ему такой же невзрачной, какой изобразила ее на портрете Каролина. Она приехала в одном экипаже с Виолеттой Мерсье, только что возвратившейся из Лондона. Джошуа увидел ее из окна верхнего этажа. Тщедушная фигурка в дорожном платье: черный капор, плащ унылого мышиного цвета, под ним — простые серые юбки.

Вечером в гостиной Джошуа изменил свое мнение о мисс Маннинг. Она оказалась не такой уж невыразительной, какой представлялась ему поначалу. Пожалуй, не красавица, решил он, но и не лишена некоторого обаяния. Личико у нее было маленькое, чистенькое, без оспин, и чем-то напоминало птичью головку: заостренный подбородок, резко очерченный нос, широко посаженные блестящие глаза. Губки бантиком, игривые. Зубки маленькие и белоснежные. Она их обнажала всякий раз, когда улыбалась, а улыбалась она часто. В тот вечер на ней было платье с черным лифом, от груди до пояса украшенное белыми лентами с зеленовато-серым отливом. В волосы, густую массу русых локонов, она вплела одну-единственную белую шелковую розу. Такая же роза была прикреплена к белой ленточке с зеленовато-серым отливом, обвивавшей ее шею. Однако, несмотря на все эти изыски, Джошуа так бы и считал мисс Маннинг невзрачной, если бы не сделал одно важное открытие. Ее внешний вид был лишь оболочкой, за которой скрывалась ее истинная привлекательность.

Общение для Лиззи Маннинг было источником жизненной силы. От рождения в ней жило неутолимое желание обсуждать свои мысли, выпытывать тайны. Молчание для нее было равносильно наказанию. Бытовало мнение, что говорить она научилась раньше, чем ходить, хотя в действительности дело обстояло так: Лиззи было всего пять лет, когда при родах умерла ее мать, оставив дочь и новорожденного сына на попечение няньки, которая, к счастью, оказалась на редкость разговорчивой особой. Вот почему одиночество — в настоящий момент ее отец и брат находились в отъезде (отец отправился по делам на север, о местонахождении брата она не упоминала) — Лиззи воспринимала как сущую пытку. Разумеется, Лиззи очень обрадовалась, когда узнала, что ее дорогой друг Фрэнсис Бентник попросил Виолетту заехать за ней по возвращении из Лондона и привезти ее в Астли, где она намеревалась провести вечер.

Лиззи Маннинг обожала новые знакомства, которые она коллекционировала, как другие коллекционируют морские раковины, монеты или пуговицы. До сего дня она не была знакома с Виолеттой Мерсье, поэтому, едва сев в карету и поздоровавшись, она стала забрасывать ее вопросами и делиться своими секретами. Лиззи продолжала беспрерывно расспрашивать Виолетту до самого вечера.

— Скажите, дорогая Виолетта, а Барбадос — он какой?

— Очень зеленый и очень красивый, мисс Маннинг.

— К чему такие формальности? Меня здесь все зовут Лиззи. Как бы я хотела там побывать! Расскажите про сад вашей мамы. Говорят, это настоящий рай.

— Его трудно описать, Лиззи. Буйный, пышный, богатый...

— Должно быть, вам с вашей матушкой нелегко приходится в чуждом для вас окружении, так далеко от дома? У вас есть знакомые, друзья?

— Нет, но мы с ней вместе, а это самое главное.

— Ой, а расскажите мне про бал. Представляю, какое это будет событие! Вы уже решили, что наденете?

— Мое платье почти готово. Оно из бледно-голубого шелка с отделкой из цветов и вышивкой из мелкого неровного жемчуга.

— У вашей мамы такое необычное ожерелье. Мне кажется, я в жизни не видела таких камней. И такой формы.

— Маме оно досталось от ее второго мужа, Чарлза Мерсье, моего бывшего отчима.

— И какая же у него история?

— Довольно занимательная. Ожерелье было изготовлено как символ любви в Средние века. По всей вероятности, в Нюрнберге — городе, славившемся искусными ювелирами. Его заказал некий немецкий князек для дамы своего сердца, которую он собирался взять в жены.

Глаза Лиззи загорелись любопытством.

— А вам не кажется, что змея — не самый подходящий символ любви.

— Возможно, — с улыбкой отвечала Виолетта, — хотя раньше змея часто символизировала плодовитость.

— И что же, князь завоевал любовь той женщины?

— Да, хотя у этой истории не самый счастливый конец. Вскоре после свадьбы, ожерелье украла завистливая сестра кого-то из них, которую потом схватили, а позже сожгли как ведьму. В связи с этим появилось поверье, что ожерелье приносит счастье, если подарено с любовью, и несчастье — если кто-то завладел им с корыстной целью.

— И впрямь весьма интригующая и пикантная история, — с улыбкой заметила Лиззи, — которая лишь добавляет очарования ожерелью, если, конечно, такое возможно.

— Скажите это моей маме, — заявила Виолетта, поднимаясь, чтобы привести мать, — ибо, с тех пор как ожерелье стало принадлежать ей, она непомерно гордится им и надевает при каждом удобном случае.

Джошуа наблюдал, как Виолетта грациозной поступью направилась через комнату к матери.

До ее отъезда в Лондон он видел ее лишь мельком в день своего прибытия в Астли. Уже тогда он отметил идеальную симметричность черт ее лица и горделивую осанку. Она была поразительно красива: статна, как Юнона, хорошо сложена, с густыми волосами цвета темного золота, сине-серыми глазами, обрамленными темными ресницами, и такой же, как у матери, смуглой кожей. Платье ее, с большим удовольствием отметил Джошуа, было столь же безупречно, как и лицо: лиф и юбка из сиреневого шелка, расшитого цветами, с кружевной сборкой вокруг шеи и на манжетах. Нижний край юбки был заколот вверх, из-под него выглядывала нижняя юбка из фиолетовой парчи.

Лицом и нарядом она похожа на ангела, заключил Джошуа, а вот разгадать ее характер он затруднялся. Во время их первой встречи она упорно отказывалась вести с ним светский разговор, отвечая только на прямые вопросы. Несколько раз он видел, как она смотрит куда-то вдаль или в окно, не замечая ничего вокруг, будто ее что-то угнетало. Теперь же Джошуа начал подозревать, что Виолетта держалась скрытно и замкнуто потому, что чувствовала враждебный настрой Каролины. Но сегодня, подбадриваемая мисс Маннинг, Виолетта предстала перед Джошуа совершенно иной. Она непринужденно беседовала с Лиззи, и к тому времени, когда ужин закончился и вся компания перебралась в гостиную, Лиззи Маннинг и Виолетта Мерсье, держась за руки, уже вели себя как ближайшие подруги.

Гостиная представляла собой длинное узкое помещение с лепниной на потолке. Стены были обиты зеленой камчатной тканью и увешаны пейзажами и портретами предков Герберта Бентника. На одной стене посередине, над камином, висел портрет Джейн Бентник в полный рост, написанный Томасом Гейнсборо в Бате совсем недавно — всего лишь год или два назад. Джошуа сразу обратил внимание на этот портрет, едва они с Гербертом и Фрэнсисом Бентниками сели играть в карты за столиком у окна. По мнению Джошуа, мало нашлось бы художников, способных с такой же легкостью, как Гейнсборо, услаждать взор зрителя. Его стиль отличался глубоким психологизмом и завидной естественностью. На Джейн было модное платье в стиле «Ван Дейк» — из небесно-голубого шелка, со стоячим кружевным воротником — и шляпка с пышным плюмажем. Казалось, эта женщина — само совершенство, воплощение грациозности и изящества, и в то же время в повороте ее головы, в складке рта, в карих глазах с тяжелыми веками читались ум, решимость, сильный характер. И таково было мастерство Гейнсборо, что некоторое время Джошуа почти не следил за игрой, пытаясь представить, что за человек была Джейн Бентник. Как отнеслась бы она к новой пассии мужа, как оценила бы его выбор? Что сказала бы по поводу подозрений своих детей? О чем свидетельствует столь поспешная помолвка Герберта с другой женщиной? О том, что его союз с Джейн был счастливым, или, напротив, о том, что он был несчастлив в браке?

Джошуа перевел взгляд на дам, сидевших на золоченых стульях перед камином. Каролина Бентник взяла вышивание, но потом отложила его и стала упрашивать Лиззи Маннинг сыграть что-нибудь на фортепиано.

— А я буду петь, — вызвалась Виолетта Мерсье, разрумянившаяся и сияющая.

Лиззи Маннинг уступила уговорам, и вдвоем с Виолеттой они подошли к фортепиано. Герберт громко кашлянул, требуя, чтобы Джошуа сосредоточился на игре. Краем глаза Джошуа увидел, как Сабина приблизилась к Каролине, и до него донеслись их приглушенные голоса.

— Твой отец сообщил мне, что на бал по случаю нашей помолвки ты намерена надеть одно из платьев твоей матери, — начала Сабина без предисловий. — Прекрасное решение. А украшения у тебя есть? Мама что-нибудь тебе оставила?

— Мама была равнодушна к драгоценностям. У меня есть небольшой медальон. Думаю, он прекрасно подойдет, — осторожно ответила Каролина.

Поглаживая ожерелье на своей шее, Сабина доброжелательно улыбнулась:

— Не надо медальон, Каролина, дорогая. К маминому платью ты можешь надеть мое ожерелье. Поверь мне, я не предлагаю его всем и каждому, но если ты его наденешь, я буду польщена. В конце концов, ведь скоро я стану твоей мачехой.

Продолжения этого любопытного разговора Джошуа не слышал, ибо, чувствуя неодобрение Герберта, раздраженно кряхтевшего и покашливающего, он заставил себя сосредоточиться на игре. Как оказалось, в этот вечер ему везло, и он настолько увлекся игрой, что вновь обернулся к дамам лишь после того, как выиграл несколько конов.

То, что он увидел, мгновенно привлекло его внимание. Каролина, молчаливая и неподвижная, сидела теперь на некотором удалении от Сабины. Джошуа заметил, что ее взгляд прикован к ожерелью на шее будущей мачехи. Судя по выражению лица Каролины, можно было предположить, что она считает это украшение самой отвратительной вещью на свете (и в этом Джошуа был с ней полностью согласен). Он увидел, как она, словно безумная, обернулась к брату в поисках поддержки, но Фрэнсис был поглощен игрой. Каролина вновь посмотрела на ожерелье на шее миссис Мерсье, потом на свои руки. Прижала ладони к шее, словно сгорала от смущения и не знала, что делать.

Прошло несколько минут, в течение которых не было произнесено ни слова. Сабина смотрела на Каролину с каким-то странным ожесточением на лице. Наконец она нарушила молчание.

— Значит, ты принимаешь мое предложение, — ясно услышал Джошуа, как раз в тот момент, когда Лиззи ударила по клавишам и Виолетта запела под ее аккомпанемент.

Позже, когда мужчины покинули карточный стол и присоединились к дамам у камина, Фрэнсис Бентник встал рядом с Лиззи. Она начала рассказывать ему какую-то историю, в которой были задействованы с полдюжины персонажей. Герберт, у которого Джошуа выиграл самую малость, так что тот не утратил благодушия, взял стул и сел рядом с Сабиной и Виолеттой. Джошуа стоял у камина и, держа одну руку в кармане, позвякивал двумя выигранными соверенами. Он смотрел на Каролину, заинтригованный выражением ее лица. В ее глазах блестели слезы, длинный узкий подбородок дрожал от напряжения, щеки окрасил неестественный румянец. Вид у Каролины был... какой? Джошуа задумался. Нет, пожалуй, не рассерженный... и не смущенный, решил он. И тут его осенило: в ее лице сквозил ужас.

Чем она напугана? Что сказала ей Сабина? Явно что-то связанное с ожерельем. Хм, но что именно? Джошуа быстро заключил, что, если Сабина предлагает ценную вещь, которой она очень дорожит, человеку, который не особо ее жалует, значит, она преследует некую тайную цель. Возможно, пытается таким образом снискать милость Каролины. Или у нее что-то другое на уме? Джошуа все еще размышлял над этим, когда Каролина, по-видимому почувствовав, что за ней кто-то наблюдает, вдруг подняла голову. Перехватив его взгляд, она растерялась, смутилась, побледнела. Взяла веер и принялась им обмахиваться. Потом, не говоря ни слова, встала и прошла в дальний конец комнаты. Некоторое время, жалкая и потерянная, она нервно вышагивала взад-вперед, всем своим видом напоминая птицу, бьющуюся об оконное стекло. Наконец Герберт заметил волнение дочери и справился о ее самочувствии. Каролина заверила отца, что вполне здорова. Словно в подтверждение своих слов, она вновь села, взяла вышивание и, изображая предельную сосредоточенность на лице, занялась рукоделием.

Джошуа был убежден, что Каролину что-то беспокоит. Тем не менее, поскольку в данный момент ничего нового о ней он узнать не мог, Джошуа переключил свое внимание на Лиззи Маннинг, которая все так же увлеченно беседовала с Фрэнсисом. Ее лицо раскраснелось от воодушевления. Воробышек, но весьма забавный, отметил про себя Джошуа. Ее блеклый наряд служит обрамлением, подчеркивающим ее экспрессивность. Джошуа не помнил, чтобы когда-либо еще ему приходилось наблюдать столь живую мимику лица. Он охотно предложил бы Лиззи позировать, но, поскольку они были едва знакомы, приличия не позволяли ему обратиться к ней с подобной просьбой. И все же он пытался представить, как стал бы писать ее портрет. Способна ли она вообще сидеть неподвижно? Какая поза передала бы ее живость? Может, и характер у нее столь же переменчивый, как и выражение лица?