Джошуа Поуп гостей не ждал. Стоял октябрь 1786 года, день был на исходе, и он намеревался, как делал всегда, когда позволяли обстоятельства, провести вечерние часы за мольбертом. Но прежде, облачившись в индийский халат и сафьяновые тапочки, решил подкрепиться легким ужином, состоявшим из куска холодного пирога и бутылки красного вина, в небольшой гостиной своего дома на Сент-Питерс-Корт.

За окном свирепствовала осенняя непогода. На Сент-Мартинс-Лейн и близлежащих улицах и переулках завывал пронизывающий восточный ветер. Под его порывами скрипели и визжали вывески «Кофейни Слотера», трактира «Карета и лошади» и отделанного позолотой салона краснодеревщика Томаса Чиппендейла. Громкий настойчивый стук дождя заглушал крики проституток, мусорщиков и городских стражников. Не уважающая титулы буря поднимала из сточных канав отбросы и свирепо швыряла их в окна особняка, который некогда занимал выдающийся художник Фрэнсис Хейман, с легкостью срывала черепицу с крыш домов великого архитектора Джеймса Пейна и знаменитого тенора Джона Бирда, будто потрошила ветхие лачуги, вторгалась в покои Джошуа Поупа, заставляя дребезжать двери и стекла, задувая свечи и вороша его бумаги.

Поблагодарив Господа за то, что у него есть сытный ужин и большой запас угля, Джошуа Поуп с наслаждением потер руки, подбросил в камин немного дров, сел, протянув ноги к огню, и принялся за еду. Через полчаса, бодрый и энергичный, словно пузырьки в бокале шампанского, он ослабил на животе узел шелкового пояса, прошел вглубь гостиной и распахнул двупольную дверь, ведущую в его мастерскую. С удовольствием предвкушая, как следующие несколько часов перед сном, никем и ничем не тревожимый, он будет заниматься любимым делом, Джошуа Поуп надел свой рабочий халат, выбрал в банке кисть из свиной щетины и три средние кисти из собольего волоса, взял палитру, уже заправленную красками, повернулся к холсту, над которым работал — то было великолепное полотно, вне сомнения, самое лучшее его творение (хотя он говорил так про каждую из своих картин), — и самодовольно улыбнулся. Теперь предстояло «облагородить» картину — добавить последние штрихи, светотенью оживить композицию. Это была приятная работа, и он принялся вдохновенно создавать фон, нанося размашистые мазки, выписывая детали, процарапывая, штрихуя, втирая масло, пока не достиг желаемого эффекта.

Около одиннадцати Джошуа Поуп все еще стоял за мольбертом, и вдруг сквозь шум ветра и дождя услышал тихий стук в дверь гостиной.

— Кто там? — крикнул он, от удивления выронив кисть из собольего волоса.

Джошуа был уверен, что находится в полном одиночестве. Он никого не ждал. Насколько ему было известно, все его домочадцы уже спали. Как в таком случае посторонний проник в дом и оказался у его мастерской?

— Я ищу мистера Джошуа Поупа, знаменитого портретиста, — откликнулся звонкий женский голос. — Полагаю, вы и есть этот господин?

Джошуа был одновременно раздражен и заинтригован. Если его гостья хочет заказать портрет, почему, как все клиенты, заранее не условилась о встрече? Если хочет посмотреть его работы, почему не пришла в воскресенье вместе с другими посетителями, которые, отдавая дань его таланту, каждую неделю являются к нему в дом, чтобы поглазеть на его последний шедевр и высказать какое-нибудь абсурдное замечание по поводу его мастерства? А какая еще причина могла бы заставить незнакомого человека искать встречи с ним?

И вообще, как эта женщина пробралась в дом, да еще ночью? Наверняка ее привело к нему какое-то серьезное дело, раз она не испугалась даже столь суровой непогоды. В любом случае нельзя допустить, чтобы чужой человек разгуливал по его дому. Придется ее принять.

Не предчувствуя никакой опасности, Джошуа отложил палитру, взял свечу и открыл дверь гостиной. Посетительница — дама средней комплекции, вся в черном — стояла на темной лестничной площадке. Одета она была хоть и мрачно, но дорого и со вкусом — лайковые перчатки, платье из тафты, рукава отделаны брюссельским кружевом, тяжелый бархатный плащ. Сам будучи весьма щепетилен в одежде, Джошуа одобрил ее элегантный наряд и проникся некоторым расположением к гостье. Он поднял свечу, пытаясь разглядеть ее лицо, но в сиянии пламени увидел только кончик подбородка и нос женщины.

Остальные ее черты прятались в тени накинутого на голову капюшона плаща.

Джошуа ждал, когда женщина представится, но она молчала, и к нему вернулось изначальное раздражение.

— Не знаю, как вы проникли сюда, да и не в моих привычках принимать незваных гостей в столь поздний час, но раз уж вы здесь, думаю, вам стоит войти, назваться и объяснить цель вашего визита.

Джошуа неприветливым жестом показал женщине на кресло возле канделябра, в котором горели с полдюжины свечей.

Однако гостья и не думала повиноваться. Не желая выходить на свет, она стояла в дверях, схватившись за свой плащ, словно боялась, что Джошуа сорвет его. Взгляд женщины, словно бабочка, порхал по стенам. Надеялась ли она увидеть на них то, что искала, или хотела убедиться точности описания комнаты, о которой прежде уже много слышала? Потом, даже не удосужившись спросить у хозяина соизволения, прошла через гостиную в мастерскую и остановилась у мольберта, рассматривая закрепленное на нем полотно. И хотя это был один из портретов, которыми Джошуа безмерно гордился, на ее лице промелькнуло разочарование. Она не произнесла ни слова в знак одобрения, не высказала своего мнения.

Раздосадованный ее сдержанностью и бесцеремонностью, Джошуа, по натуре человек кроткого нрава, едва не потерял самообладание. Он привык к признанию и комплиментам. Если уж такие знаменитые современники, как Джошуа Рейнолдс и Томас Гейнсборо, сочли его манеру письма достойной, оценили его умение передавать оттенки и внимание к деталям, почему же эта женщина не выразит восхищения?

— Простите, что не знаю, кого имею честь принимать в своем доме, — обратился он к ней с предельной учтивостью в голосе, стараясь подавить обиду, хотя быстрая речь, вне сомнения, выдавала его расстройство, — посему позвольте повторить свою просьбу, сударыня. Будьте так добры, представьтесь и объясните, зачем вы пришли.

По-видимому, его прямота вывела ее из равновесия, ибо она чуть вздрогнула.

— Я слышала, вы превосходный портретист, — заговорила гостья. — Вы писали портреты нескольких моих знакомых. — Она назвала два-три имени. Джошуа смутно припомнилось, что лет десять назад, может больше, он и впрямь встречал кое-кого из этих людей. — Мне было любопытно взглянуть на ваши работы — возможно, с расчетом на то, чтобы сделать заказ, — и узнать немного о вашей профессии. Но пока я вижу только одну картину. Нельзя ли посмотреть и другие? Скажите, каким талантом нужно обладать, чтобы стать успешным портретистом? Вы более наблюдательны, чем другие? Более проницательны? Лучше других отличаете искренность от притворства?

Лукавство Джошуа распознавал мгновенно. Он часто говорил, что мастерство портретиста состоит не только в искусстве запечатлевать сходство с оригиналом, но и в умении читать по лицам. Ему было очевидно, что объяснение гостьи — это пустая отговорка, и, поскольку час был поздний, он не видел смысла в том, чтобы подыгрывать ей.

— Видите ли, сударыня, — отвечал он, — сейчас не самое подходящее время для выставки. Что касается второй части вашего вопроса, портретист не более наблюдателен и проницателен, чем любой другой мужчина — да и женщина, если уж на то пошло. Напротив. А чтобы стать знаменитым, каковым некоторые меня считают, портретист должен уметь искусно преподносить ложь. Теперь же прошу извинить меня, сударыня. Не знаю, кто позволил вам прийти сюда, но, поскольку вы отказываетесь представиться и объяснить цель вашего визита, я вынужден просить вас удалиться.

Женщина невесело рассмеялась и откинула с головы капюшон, открывая свое лицо.

— Хорошо же вы привечаете посетителей! Что же, смотрите. Вы удовлетворены?

Теперь Джошуа увидел, что его гостья была немолода, пожалуй, он чуть старше нее. Ее тронутые сединой волосы были элегантно уложены в локоны, ниспадающие на одно плечо. Как художнику ее черты показались ему безупречными — овальное лицо, полные губы, маленький прямой нос, широко посаженные миндалевидные глаза — но эту совершенную красоту портили морщины, впалость щек, темные круги под глазами — свидетельства перенесенных невзгод. Вне сомнения, эта женщина много страдала; судьба не всегда была к ней благосклонна. Обращали на себя внимание и жесткая складка ее рта, и немигающий взгляд.

Джошуа всматривался в ее глаза. Да, конечно, он помнит их необычную форму. Значит, он знаком с этой женщиной? Встречал ее прежде? Безусловно. Но кто же это? Джошуа тряхнул головой, опасаясь, что, если он напряжет память, у него начнет стучать в висках — такое часто случалось в последнее время. За свою жизнь он перевидал множество лиц. Неудивительно, что в это время суток, да еще после трех бокалов красного вина, он не очень хорошо соображает.

— Значит, по-вашему, портретист должен быть лжецом? Вы это хотели сказать? — продолжала пытать его гостья. Она вновь рассмеялась, только теперь более пронзительно. — Вы, должно быть, считаете меня идиоткой?

— Ни в коем случае, сударыня. Я говорил совершенно искренне, — чуть ли не рявкнул Джошуа.

Он не привык, чтобы ему бросали вызов, тем более женщины. Что же делать: выдворить ее или послушать, что она скажет?

Гостья отпрянула, словно оскорбленная его грубым тоном.

— Если это так, тогда любой шарлатан и плут был бы столь же знаменит, как ваш тезка сэр Джошуа Рейнолдс, президент Королевской академии художеств, — тихо заметила она.

— Да, но для успеха необходимы еще и другие качества, которыми проходимцы не обладают, — возразил Джошуа более любезным тоном, взяв себя в руки. — Я называю себя продавцом лиц, и совершенно по праву.

— Потрудитесь объяснить, пожалуйста.

— Продавец лиц должен отображать факты, подноготную души, а также быть искусным в применении используемых материалов — масла, пастели и прочих выразительных средств. Это я к тому говорю, милая леди, что портретист, запечатлевая то, что он видит, идет несколько дальше. Он воодушевляет, сопереживает, дает толкование, смягчает. Он показывает свои объекты такими, какие они есть и какими могли бы быть.

Когда Джошуа произносил эти слова, его вдруг поразила абсурдность ситуации, в которой он оказался. Почти полночь, а он ведет нелепую беседу с незваной гостьей, которая не хочет ни имени своего назвать, ни объяснить, зачем пришла. Едва эта мысль посетила его, как женщина шагнула к нему и впилась в него пронизывающим взглядом, будто стремилась погрузиться в глубины его души. В сиянии свечи ее глаза казались голубовато-серыми и отливали металлическим блеском. Под ее напряженным взглядом он невольно потупил взор и краем глаза ухватил на стене ее тень — уродливый силуэт нахохлившейся горгульи с перекошенными чертами и торчащими во все стороны жесткими волосами. Подобное чудовище может присниться только в кошмарном сне.

Если до сей минуты Джошуа испытывал лишь слабое раздражение, то теперь им овладело куда менее приятное чувство — беспокойство. Он побелел, у него свело живот, во рту пересохло. Он заставил себя посмотреть женщине в лицо. В ее взгляде он теперь различал почти ощутимый голод. Чего она жаждет? В голове закружились дурные мысли. Незнакомые люди по ночам с добрыми намерениями не являются. А он по собственной воле впустил эту странную женщину в свое святилище. Сам создал ей условия для того, чтобы она совершила свое злое деяние.

Поежившись, Джошуа отвернулся к окну. На улице — ни огонька. На непроницаемо-черном небе — ни одной звездочки. Только слышно, как шумит невидимая буря. Он вонзился ногтями в ладони, ругая себя за трусость. С чего вдруг он испугался какой-то женщины? Даже не самой женщины, а всего лишь ее тени. Позволил, чтобы ему внушило страх призрачное видение.

Неожиданно виски пронзила боль. На самом деле этот уродливый профиль на стене чем-то напомнил ему другую тень — ту, что он видел двадцать лет назад, ту, что едва не разрушила его жизнь, хотя до этой минуты он думал, что она навсегда стерлась из его памяти. Так вот не эта женщина, а то воспоминание заставило его трепетать от ужаса, разлившегося по телу, словно жар после глотка бренди.

— Значит, вы смягчаете правду, когда создаете свадебные портреты? — тихо спросила она.

Что-то странное прозвучало в настойчивом тоне женщины. Джошуа медленно повернулся и посмотрел ей в глаза.

— Мне пятьдесят четыре года. Тридцать из них я занимаюсь живописью и за это время создал не один свадебный портрет. О каком вы говорите? — уточнил он, хотя догадывался, что услышит в ответ.

— О портрете Герберта Бентника. — Ее голос понизился до шепота. Поначалу Джошуа надеялся, что он, возможно, ослышался, но потом сомнения рассеялись, ибо она добавила с некоторым вызовом в голосе: — Да, именно так. Я сказала: Герберт Бентник.

Джошуа знал, что услышит это имя, и все же, когда гостья подтвердила его подозрения, у него участился пульс и в висках застучало так сильно, что казалось, голова вот-вот лопнет. Он пристальнее взглянул на женщину. Он должен ее помнить. Иначе зачем она здесь?

— Я знаю, что должен помнить вас. Вероятно, вы состоите в родственных отношениях с той семьей. Поэтому вы пришли?

Гостья не ответила. Взгляд ее несколько смягчился, но она продолжала выжидающе смотреть на него. Потом, казалось, уже собралась было что-то сказать, но, так и не произнеся ни слова, повернулась и отошла в сторону.

Они оба молчали. В комнате повисла напряженная тишина, которая тревожила сильнее, чем вопрошающий взгляд или угрожающий жест. Джошуа с нетерпением ждал, когда гостья прервет затянувшуюся паузу, произнесет речь или тираду, скажет хоть что-нибудь, что объяснило бы цель ее визита, сколь бы страшной она ни была.

Дом стонал и скрипел под натиском свирепствующей бури, а в комнате стояла звенящая тишина. Джошуа смотрел на неподвижную спину гостьи, взглядом повелевая ей повернуться. Ему хотелось крикнуть: «Говори, что тебе нужно, или, бога ради, уйди и оставь меня в покое!» Но, подчиняясь инстинкту, он хранил молчание, понимая, что, если сорвется, она получит преимущество и, возможно, он никогда не выяснит, что привело ее сюда.

Наконец, когда, казалось, прошла уже целая вечность, женщина все же повернулась и сказала:

— Пришла я к вам, мистер Поуп, затем, чтобы кое-что показать.

Она стала рыться в складках своего плаща.

Джошуа вздрогнул от неожиданности. Вдруг вытащит оружие и нападет? Безопасности ради он бочком пододвинулся к камину и встал поближе к кочерге. Однако его страхи были безосновательны, ибо она извлекла на свет не что иное, как футляр из шагреневой кожи.

Словно зачарованный, Джошуа смотрел, как она открывает этот футляр. Внутри на желтовато-сером шелке сверкало смарагдовое ожерелье,которое последний раз он видел двадцать лет назад. Оно было таким, каким он его помнил: с десяток или больше смарагдовых багеток, соединенных золотыми звеньями, а между ними посередине — единственный рубин. В сиянии свечи камни искрились цветами ярь-медянки, аурипигмента и берлинской лазури. У Джошуа болезненно сдавило сердце. Это ожерелье принесло ему немало бед, о которых он предпочел бы не вспоминать. Из-за него он едва не лишился жизни.

— Я пришла, мистер Поуп, чтобы предложить вам это в обмен на ваше содействие.

Джошуа не считал себя алчным человеком, но в это мгновение он забыл про былые тревоги и ухватился за предложение гостьи. Ожерелье стоило, пожалуй, тысячу гиней, а то и больше. Разве он располагает столь ценными сведениями? Совершенно очевидно, что боялся он напрасно: эта женщина не намерена причинить ему вред. Ей просто что-то от него нужно.

— Это ожерелье принадлежит вам? — холодно спросил Джошуа.

— Как видите, оно у меня. Я предлагаю его вам как доказательство моего непосредственного участия в этом деле, а также в качестве щедрого вознаграждения.

— Это не одно то же. Откуда мне знать, что вы по праву владеете этой драгоценностью? Может, вы украли ожерелье. В конце концов его уже пытались незаконно присвоить.

— Я докажу вам, что я не воровка, как только вы сообщите интересующие меня сведения.

— И что же это за сведения, если вы готовы расплатиться за них столь ценной вещью?

— Мне хотелось бы услышать вашу версию событий, связанных с тем портретом. То, что произошло тогда, глубоко затронуло мою судьбу. Более того, я хочу знать, что стало с тем портретом. За двадцать лет его никто не видел.

Страх, который Джошуа испытывал чуть раньше, сменился любопытством. Полагая, что грозящая ему опасность — плод его воображения и бояться ему нечего, он отвечал со всей откровенностью:

— За те годы, что я занимаюсь живописью, мне приходилось гостить во многих домах, и я становился невольным участником самых разных удивительных и необычных событий. Но случай, связанный с портретом Бентника, мне до сих пор больно вспоминать. Я никогда никому об этом не говорил, хотя признаюсь, что, когда я лежу без сна в своей постели и слушаю, как дождь стучит по окну, или, гуляя по чудесному саду, прохожу мимо фонтана, оранжереи или грота, то часто вспоминаю те необычайно скорбные события.

— Значит, вы принимаете мое предложение, мистер Поуп?

Джошуа поразмыслил немного.

— И да, и нет. Я не стану рассказывать вам о том, что мне известно, ибо это длинная история и запутанная, да и память в такое время суток может меня подвести. Но обо всем, что помню, я напишу. При этом постараюсь быть объективным, ну а о том, чего не знаю наверняка, выскажу свои предположения. Приходите через месяц, и я вручу вам свое повествование. — Он помолчал и добавил: — Да, еще одно условие: ожерелье я не возьму. Зная его историю, я даже прикасаться к нему не хочу.

Гостья нахмурилась:

— В таком случае чего же вы требуете?

— Просто хочу знать, кто вы, как у вас оказалась эта драгоценность и зачем вам эти сведения.

Гостья прикрыла веки, ее губы сложились в тонкую линию. Она приблизилась к Джошуа, остановившись буквально в двух шагах от него. Все ее существо дышало гневом. Он ждал, что она вот-вот закричит или набросится на него словно душевнобольная. И все же, зная теперь ее требования, он ее не боялся.

Возможно, женщина ощутила произошедшую в нем перемену, ибо она опустила голову, словно подчиняясь его воле. Ему показалось, что он видит, как дрожат ее плечи.

— Что ж, ладно, — промолвила гостья, да так тихо, что ему пришлось напрячь слух. — Я принимаю ваши условия. Если к моему возвращению вы сами не найдете ответа, мне ничего другого не останется, как удовлетворить ваше любопытство.

Стараясь сохранять невозмутимость, Джошуа поклонился:

— Жду вас здесь через месяц. А пока, сударыня, позвольте пожелать вам спокойной ночи.

С этими словами он проводил гостью по лестнице к парадному входу, у которого ее ждал экипаж. Женщина села в карету, и та, мгновенно тронувшись с места, исчезла во мраке. Джошуа запер дверь, вернулся в мастерскую и встал перед мольбертом, задумчиво поглаживая подбородок. Работать расхотелось. Приход ночной посетительницы выбил его из колеи. Он не мог заставить себя взять в руки кисть, тем более что-то писать. Джошуа задул свечи и прошел в спальню. Но даже там, лежа рядом с мирно спящей женой, он не находил покоя: разум будоражили воспоминания. Он провел беспокойную ночь.