О книге, авторе и о творчестве

Мы еще вчера собирались выделить значительное пространство на нашем сайте для мыслей и соображений известного писателя Митрофана Глобусова, и вчера же решили не выделять. Поэтому выделяем сегодня. Сам писатель тоже не против. Он вообще приличный, умный, грамотный и чистый душой, словно воробей в городе, хотя у него и солидная крупная внешность. И никогда не скажешь, что этот человек и в наше сумасшедшее время способен посвящать столько времени своему творчеству. А Глобусов способен. Он, на наш взгляд, вообще талантлив и много знает. О жене, еде, питье, работе, вещах, людях. Он и о своей фамилии очень, очень много знает. Он о ней говорит, что она у него круглая, как земной шар, и такая же цветная и подробная, как школьный глобус. Так что и вас мы вместе с ним приглашаем поразмышлять о том, что у вас уже накипело, или только еще накипит.

Рисунки Владимира Буркина

 

Я раздаю автографы

Иду я как-то по набережной Яузы, любуюсь на речную гладь. Вдруг подскакивает ко мне молоденькая девчушка в мини-юбке, высокая грудь без бюстгальтера под футболкой так и ходит.

— Это вы?

— Я, — говорю.

— Какая прелесть! Дайте автограф.

— Да, пожалуйста…

— Прямо здесь. На футболке.

Достал свою ручку «Паркер». Лихо расписался на груди.

Сам слегка удивляюсь. У меня же еще не издано ни одного романа. Откуда такая слава?

Девчушка зорко рассмотрела роспись, скривила губки:

— Глобусов? А разве вы не Филипп Киркоров?

— Нет, — говорю и гордо прошествовал прочь.

Страна, увы, еще не знает своих героев.

НИКТО, КОНЕЧНО, НЕ ВЕРИЛ.

НО!!!

МОЯ КНИГА ВЫШЛА.

 

Кто такие г-да Медведев и Путин?

Нашел у себя в почтовом ящике. А говорят еще и в Интернете есть. Я понимаю, что это прекрасный мальчик, отличный первоклассник написал. Но написал он точно и верно. Прямо-таки вся Россия видна со всеми ее заковырами, гамом и срамом. И коли бы вся наша Россия состояла из таких первоклассников, то и я бы горя не знал, с женой бы поменьше спорил, а больше бы сидел у себя, совсем счастливый, и чего-нибудь такое хорошее сочинял, которое бы и дал этому первокласснику почитать.

#i_002.jpg

Кто такие Медведев и Путин? Это президенты. Сначала Путин был президентом, а потом стал Медведев. О них говорят в новостях, а Путин и Медведев потом обсуждают, что, например, будет.

Я их много раз видел по телевизору. Я еще Медведева помню, когда он был не президентом. А еще Путина видел в Новый год. И Медведева в Новый год тоже видел.

Из них двоих, я думаю, сильнее Медведев. Потому что он не очень долго работает, а Путин, если бы он и сейчас работал, тогда бы вообще устал. А Медведев не работал первым нашим президентом, он работает сейчас — и не так устал, как Путин.

Путин занимается дзюдо, а Медведев не занимается. Зато Медведев разбирается в компьютерах, потому что он умный.

Если бы Медведев и Путин что-то не поделили, они бы не стали драться. Зачем? Им просто надо было бы успокоиться, помириться и обсудить, о чем спорили. Может, на самом деле это была какая-нибудь глупость? Хотя иногда, я думаю, они чуть-чуть ругаются. Но они же оба были президентами, а президенты не должны ругаться.

Президент рано ложится и рано встает. Потому что ему надо объяснять, что в нашей стране будет. Он же президент, ему надо выспаться.

Президент должен знать, что творится в нашей стране. Он еще должен рассказывать всем о важном. Например, где-то самолет падает и президент говорит: «Внимание! Самолет падает. Все должны по домам быть».

Я бы посоветовал президенту поездить побольше по стране, чтобы он узнал о ней побольше.

Но я не понимаю, зачем Путин ездил на «Ладе». Я вот «Ладу» совсем не люблю! А «Жигули» — тем более. Они так медленно ездят! Я когда с дедушкой ездил куда-то на «Жигулях», неудобно было. Я люблю Toyota Land Cruiser 200 — прикольная тачка. А Медведев, наверное, на служебной машине ездит.

Я не знаю, что такое ядерное оружие. Но я знаю, что такое ядерное яйцо. Это то, что в нашей планете.

Скажите мне, кто самый первый напал на нашу страну — американцы или немцы? Ну, самые первые наши враги — немцы были или американцы? Скорее всего, немцы.

В нашей стране не начнется война, потому что мы все заранее чувствуем. Вот я, например, шел, и мне навстречу — какой-то пьяный мужик с коробкой «микроволновки»: шатается туда-сюда, ерунду какую-то поет. Я сразу понял, что он пьяный, и осторожно так объехал его на велике.

Если бы я встретил Медведева и Путина, я не стал бы их ни о чем спрашивать. Зачем?

Что в новостях говорят, это — по-настоящему. И Медведев правда есть. Путин тоже.

До президентов, когда их не было, я думаю, страной управляли всякие люди в новостях.

 

В тиши развесистых бананов

Нет-нет, да и вспомнится мне, как перед общегосударственными праздниками входил в дверь мой отец, обвешанный гроздьями бананов. Папа был мужчина крупный, как я. На папе были галоши, фетровая шляпа, и он мне кричал: «Митька! Принимай дары африканских лесов! В заказе на работе дали!» И помню я, как, сидя на деревянной табуретке, откусывал светлую нежную мякоть, и мама моя стояла рядом и говорила мне: «Вот так бы, Митечка, тебе всю жизнь было вкусно и питательно». А после я срывался с табуретки, и мягкая кожура летела в окно, и всякий раз какой-нибудь зазевавшийся дядя смешно поскальзывался на ней, и ноги его летели вверх, а сам он летел вниз. И при советской власти люди поскальзывались на банановой кожуре!

Теперь на чем-то куда-то скользит вся страна. Низом вверх, а верхом вниз. Но лишь отчасти я бы осмелился назвать эту страну по имени полезного и вкусного фрукта. Я не совсем понимаю: а что уж в ней такого «бананового»? Что уж в ней такого «тропического»?

Кое-что есть. Кроме мглистой и душной погоды минувшего лета. Кроме флагов, реляций, «блистательных товарищей» и осквернителей праха. Это я тоже начинаю понимать. Сижу у себя и начинаю понимать, что есть кое-что такое, из-за чего вот-вот вся страна окончательно впадет в ее непроходимо-банановое состояние. И в этом смысле запахнет вокруг такой модернизацией, какой и при советской власти не пахли самые передовые загоны для скота.

Я, впрочем, все-таки Глобусов и, как вы знаете, Митрофан. Я много работаю, сочиняю. Я много пишу. Я часто спорю с женой, хожу ночами по квартире, и крупное лицо мое отражается в зеркале в ванной комнате. И я имею право на то, чтобы повсюду наступило полное банановое великолепие. Я не совсем понимаю, как это возможно, но думаю, что бананы будут везде, и тугие гроздья их войдут в состав мощной и единственной статьи экспорта. Длинные, желтые и питательные фрукты заменят нефть, уголь, торф, алюминий, свинину, говядину, макароны, гречневую крупу, чебуреки. Появятся в городах кафе и рестораны, и в этих кафе и ресторанах пареные, моченые и жареные бананы по своим вкусовым качествам превзойдут итальянскую пиццу, японскую суши и утку с яблоками. И публичные соревнования, кто дальше всех прокатится на банановой кожуре, займут первое место среди всех остальных олимпийских видов спорта.

Человек с бананами, торчащими из всех естественных отверстий, станет президентом страны. Его изберут единогласно на ближайшие сорок лет, и всякий, кто подвергнет хоть какому-либо осмеянию его легитимность, отправлен будет туда, где и в помине не было никаких бананов, а только промозглый ветер, сдувающий все, что ни есть, в сторону Северно-Ледовитого океана.

И однажды я утром встану и подойду к окну. И увижу я, что на тополях под окном бананы растут. Приглядевшись, я увижу, что они уже повсюду растут, в том числе и на чахлых кустах. Значит, подумаю я, приехали. Сбылась давнишняя мечта, и страна моя стала единственной в мире страной самых больших, самых длинных, самых питательных и самых развесистых бананов.

Естественно, я протру глаза, но фантастическая картина не пропадет. И, выйдя на улицу, я, как тот дядя в моем детстве, полечу ногами вверх, а головой вниз.

Лечить меня будут с помощью диеты на основе специальной настойки на водке и банановой кожуре.

 

Репетиция ада

Отжужжали южноафриканские вувузелы, и воцарилась у нас южноафриканская жара. Зазвучала одинокая рында, загорелись лесопосадки, задымили торфяные болота, и температура на моем уличном градуснике принялась доходить до 40 градусов по шкале Цельсия. Жара, таким образом, обрушилась на меня впечатляющая. Ад, мать его за ногу. Репетиция!

Женщины, замечу, в таких условиях разделись первыми, как и положено им по природе. Из марева нагрянувшей духоты вышли сотни и тысячи обнаженных красавиц и туда же ушли, оставив после себя мимолетные впечатления в одинокой моей, но отравленной гарью душе.

Мужчины облачились в сандалеты, шорты, майки, бейсболки. Под солнцезащитном зонтом с японскими цветами я видел только одного мужчину. Одной рукой он держался за горячий поручень в вагоне метро, в другой держал зонт. Была бы третья рука, то в ней бы он держал бутылку «Клинского».

Сам я бутылку «Клинского» в руке не держал. В такую погоду я выпиваю утром огромный стакан воды. И никакой, замечу, водки.

Грандиозная идея переименования милицейских в полицейских пришлась на то мглистое августовское утро, когда я по телефону пытался заказать огромную кислородную подушку. Тогда же в борьбу с лесными пожарами вступили все передовые силы страны и ее окрестностей. Кроме меня. Я как раз задраивал окна своего кабинета, чтобы мгла не вторглась на страницы моего жизнерадостного романа. И вскоре под напором воды, багров и лопат стали гаснуть ненавидимые москвичами и гостями столицы Шатурские торфяные болота, и роман мой, резко рванувшись вперед, внезапно застрял. Сперва на «жопе», затем на «полной». А после как-то оба этих слова сложились в единое выражение, и понесенный государством убыток в пятьсот миллиардов рублей показался мне весьма тривиальным и как бы не слишком крупным.

Совсем не по мне и то, что двумя китайскими кондиционерами и тремя бутылками с питьевой водой оборудовали какой-то старый пакгауз. Откуда он взялся, я так и не понял, но по телевизору его показали. Затем на экране появился толстый мужик в ярком галстуке. Он сказал, что в этом оборудованном пакгаузе две одинокие старухи собираются дожить до следующей весны. И поглядел я на этого мужика, а сам подумал, что в старом пакгаузе сам бы я и до ближайшей зимы не дожил. Я, собственно говоря, и до осени в нем не доживу. Да и жена моя тоже против: «Тебе, Митрофан, на кой черт все это сдалось? Ну, совсем плохой стал. Люди вон в Москве какой гадостью дышат, а ты в своем кабинете опять накурил. Тебе же главный санитарный врач что сказал? Он так тебе и сказал, чтобы ты без респиратора за роман не брался. Не надо тебе без респиратора и кушать в кухне садиться, а не то что со мной на кровати спать!»

Не слишком прекрасно и то, что я, надев респиратор, проплавал в поту всю следующую ночь, как и всю предыдущую. А утром жена погнала меня в магазин, и понял я в магазине, насколько сильно наварили на духоте производители мороженого и прохладительных напитков. Но их доход не идет ни в какое сравнение с доходами торговцев вентиляторами и веерами для обмахивания лица.

Между тем, чем бы я не обмахивался, а ни писать, ни сочинять нет у меня никакой возможности. Трижды я что-то написал, да все зачеркнул. Я дико на все разозлился и пришел к выводу, что ущерб здоровью граждан нанесен такой, какой не наносили за все предыдущие тысячелетия. Пострадали легкие и нервная система, руки и ноги, глаза и уши, волосы и ногти, пищеварительный тракт и органы малого таза. Мозг пострадал сильнее всех прочих органов, сжавшись до размеров куриного яйца, и многие от этого просто умерли.

Как сам я не умер, уму не постижимо. Но точно могу сказать, что от сотворения мира никто не совершал такого удара по моему здоровью, превратив еще вчера творчески одаренного Митрофана в мутный призрак с бледным потным лицом и с южноафриканской вувузелой вместо носа…

 

Почему я не умер от паленой водки

По-моему, ученые столько знаний накопили по вопросу пьянства и алкоголизма и пагубного их воздействия на отечественное человечество, что даже бывает скучно возвращаться к вопросу о том, как пьянство и алкоголизм могут еще на что-нибудь повлиять. Озабочиваются тем же самым и в верхних эшелонах власти и на самых низах. В дискуссию втянуты все: женщины, мужчины, педагоги, врачи, бизнесмены, политики, телеведущие. А уж проблема присутствия на наших прилавках паленой водки и вовсе ставит на уши самых честных, модных и беспокойных представителей общества.

Относительно моего отношения к ней. Тут я прямо скажу: я не умер от паленой водки прежде всего потому, что я ее не пью. Пусть мне хоть полный стакан нальют, а все равно не выпью. А еще потому, что я уверен, что паленая водка — это такая водка, от которой ни один мужчина приказал долго жить. Я их не буду перечислять. Список очевиден. Я только скажу, что было мне лет восемь, и я еще не был мужчиной, а водка паленая уже была. И я ее выпил. Что дальше было — не помню. Помню, что в седьмом классе не мог отличить троллейбус от хлеборезки, а в восьмом на всех уроках вставал и громко произносил: «Однажды, в студеную зимнюю пору…» А потом и первый свой роман начал с этих, запомнившихся мне, слов.

А еще я не умер от паленой водки из-за своей простой мысли о том, что не несколько семей, а несколько империй от нее развалились. Сначала Римская, потом Российская, а после Советская. По Римской я, впрочем, не совсем уверен. Она все-таки тысячу лет прожила. А развалилась она, скорее всего, из-за набегов на нее пьяных варваров, вдетых вандалов и обдолбанных германцев. А вот уж Российская точно жить приказала из-за паленой водки. А за ней и Советская.

А еще я не умер от паленой водки, потому что с раннего детства запомнил ее пагубное воздействие на человеческий организм. Был у меня товарищ, он и теперь есть. На этого моего товарища паленая водка очень пагубно повлияла. Он от нее много глупостей совершил. Выпьет стакан, и опять вторгается в его жизнь какая-нибудь очередная глупость. Хочет, скажем, доказать теорему Ферма, а водка не позволяет. Хочет, скажем, стать президентом США, а водка снова не позволяет. Тут, что называется, одно из двух: либо стакан натощак, либо Ферма. А если в жизни все хорошо и прекрасно, то и самое время еще один стакан хлопнуть. Водка все же паленая, а не какая-нибудь!

А еще я не умер от паленой водки, потому что не понимаю, как люди вообще ее пьют. Гадость такая, какой в природе не бывает. Да и водки паленой в природе тоже не бывает. Съедобные грибы бывают, и сопливые ребятишки, и птицы перелетные. Отсюда и получается, что природа здоровее человека. Зато человек больше пьет. Был у меня еще один товарищ, он и теперь у меня есть. У него лицо умное-умное, глаза голубые-голубые. Он больше пил, чем по природе положено. Ни одного мероприятия не пропускал, где могли человека паленой водкой угостить. Как-то вызывают его в Кремль: сам П.П.П. позвонил. «Придешь к нам в Кремль?» — спрашивает. «А водка паленая будет?» «Нет, у нас ею людей поить по протоколу не положено». «А тогда не приду. Чего за Кремль без паленой водки!» Ну, и не стали его больше никуда звать. Да и жена двухпедальное пианино забрала и к другому ушла. А он и теперь еще жив, хотя все чаще от паленой водки готов о чем-нибудь мне рассказать на трезвую голову.

А еще я не умер от паленой водки, ибо всегда был уверен, что пусть другие ее пьют, а не я. Хочется им, вот пусть и пьют. Стакан натощак и весь его залпом. И без особой закуски. Зачем? Воздух понюхал и хватит. В политику не вмешался, ну и ляд бы с ней. На жену крякнул, и хорош. И это, знаете, такое все зыбкое, такое все человечное, как еще один мой приятель, который тоже пока еще жив. Я сколько раз у него спрашивал, как у него получается в живых оставаться. А он секрета так и не раскрыл. Тайна, говорит, велика сея есть. Это, говорит, большая такая, глубокая и общая наша тайна. Как теорема Ферма. Вот и я думаю, что, наверное, что-то в ней сокровенное есть, в паленой водке. Какие-то сокрыты в ней особенные механизмы. Ну, вроде тех, какие на свет божий вытаскивают коренные отличия троллейбуса от хлеборезки. А то бы так все и пили непаленую.

 

Мусорный ветер

Боже, сколько мусора вокруг! Как кругом дикая загрязненность! Идешь просто, по-писательски по родной улице и видишь: вот он, мусор! Поворачиваешь на улицу менее родную — опять мусор! Ложишься в ближней зоне отдыха на траву творчески полежать, а и тут банки, бутылки, газеты, журналы, коробки, объедки. И сквозь мусорные залежи тихий, летний ветерок доносит обрывки не самых чистых и нормальных слов…

Да, засорена жизнь вокруг! А кто и как убирать думает, сложно сказать. Похоже, что никто никак не думает. Одни только специалисты и думают. Это, я думаю, настоящие специалисты. А то бы как бы удалось подсчитать, что за год человечество вырабатывает больше 40 миллионов тонн мусора. И немалую долю в этой чудовищной куче занимают отработанная электроника, рваные колготки и корки от бананов.

Весь остальной мусор поименно назвать во всех его компонентах не удается никому. Кое-где пытаются отсортировать несъедобное от съедобного. И тут на передовые рубежи вырывается какая-нибудь Финляндия: там всякий финн, испытывая непреодолимую любовь к Финляндии, умеет честно и умно отделять съедобное от несъедобного. Так там и идет борьба за очистку территории родной страны от вторичных продуктов жизнедеятельности человека. И по-фински звучит ведущий лозунг передовой очистки: «Граждане, не кладите отработанные электрические батарейки в один пакет с пластиковой посудой! Выбрасывать надо отдельно!»

А у нас опять как-то не так. Лозунгов море, а толку ноль. Только вроде прошибет кто-нибудь нау-хау в области очистки территории, так сразу его обвинят в промышленном шпионаже или еще в чем-нибудь. Только возьмется чья-нибудь светлая голова внедрять у нас передовой противомусорный опыт, так тут же и это объявят будущей модернизацией.

Опустимся до уровня отдельно взятой среднестатистической семьи. В ней — жена, муж, ребенок. В ней же и мусор — два-три килограмма в день. Жена загружает в ведро свои отходы, муж свои, а ребенок, являясь самым послушным и безропотным членом семейного коллектива, добавляет сломанные игрушки, разбитые чашки, остатки манной каши, изношенный в младенчестве подгузник и какие-то книги, которые он категорически отказывается читать. И сколько ни убеждай, что нельзя в один пакет складывать рваные колготки, книги и банановую кожуру, а все мимо. Жене наплевать, мужу начхать, а ребенку, как члену этой семьи, наименее интересно заморачиваться в сторону строгой сортировки семейных отходов.

Между тем без сортировки мусора гибель современной цивилизации более чем очевидна. Природа, конечно, погибнет раньше. Достаточно войти летом в подмосковный лес, чтобы убедиться в назревающей гибели подмосковной природы. Свинство, гнусность, пошлость, народная дикость прогрессируют, и вскоре колючий ежик, ягода земляника, древесный дятел, елка и съедобная сыроежка займут свое место среди исчезающих видов биологического происхождения. Бабы и мужики еще поорут в бывшем лесу какое-то время, попоют, подурачатся, водки нашархаются, а после спишут и их в отходы сумрачной современности.

Замена отечественного города на мусорную свалку — прямое следствие нашего хамского отношения к самим себе. Ну, что, казалось бы, стоит не швырять пустую бутылку самим себе под ноги, а ведь нет — швырнем и сделаем это походя, как будто и не заметили, что швырнули. И государство делает свою ставку не на тех, кто эти бутылки собирает, а на тех, кто швыряет. И пошлый мусорный ветер гуляет в головах наших граждан на радость оплеванному этими же гражданами государству.

Но возвратимся к сортировке.

Отсортировывать бытовой мусор все же приятней, чем гнилостный запах в подъезде, жена-идиотка или муж-идиот. И рваные колготки отделить от банановой кожуры полезней, чем вместе с бывшим мобильником запихивать их в пятидесятилитровый мешок. Однако самое полезное — унять порывы мусорного ветра в головах. Вот это, на мой взгляд, самое сложное и самое непредсказуемое. Тут ни Сколково не поможет со всей его задуманной чистотой, ни объявление этого Сколково цветущим оазисом посреди просторов, захламленных до пустоты. Нам поможет только одна, пока еще никем не придуманная, но неизбежная система очистки. И эта система, должно быть, мы сами. А то кто же еще, кроме нас, возьмется за уборку, прилегающей к нам, территории?

 

Страна, в какой я живу

Я живу в какой стране? Страна какая меня окружает? Что это за страна, в какой я живу и какая находится вокруг меня? А сам я кто, проживающий в этой стране?

Эти схожие, как мои носки, и кошмарные вопросы мучают меня долгие годы. Тревога по этому поводу страшная. Понять ничего не могу и поразительно сильно мучаюсь. И весь вчерашний день такие мучения у меня, что весь сегодняшний день я опять страдал от собственной мучительной безответности.

Буду и завтра страдать. Ибо понять ничего не могу. При всем желании никак не могу сообразить, какая страна меня окружает. Она для чего такая нужна? Зачем в ней столько часовых поясов и начальства? Какие высшие позывы распорядились столь удивительным окружением?

Живу я, конечно, в домашней обстановке, известной мне своим уютом, женой, мебелью. И в этом смысле меня окружает не страна, а приятные сердцу стены, в которых банальный шкаф бывает главнее, чем я. Но почему я каждое утро должен просыпать весь в поту? И для чего часов в пять утра с металлическим грохотом обрушивается на мою мятущуюся душу тяжелая крышка мусорного бака за окном?

Однако и мусорный бак — это еще не вся страна. Вот в этом я всегда не сомневался. Она потяжелее его, побогаче, помногообразней. Да, она меня окружает, но как-то пошире, позначительней. Она, конечно, тоже вся за окном. И годами, десятилетиями, веками кричит все дни напролет. О чем же кричит страна за окном? А что ищу я в душе своей, прислушиваясь к этому крику?

Это — моя страна, и кричит она вместе со мной. И всегда о самом наболевшем. От этого как-то болею и я. Ботинки жмут, нервы ни к черту, на жену без содрогания смотреть не могу, от телевизора тошнит. И не пишется. Мучительно! Мучительно мне не пишется потому, что я страдаю вместе со всей страной за окном.

И страдаю я прежде всего потому, что мне, как человеку, ни шута не удается понять, что происходит в этой стране. Почему в ней столько всякой наглости, глупости, чепухи. Откуда столько идиотов. Для чего они все нужны. Почему руководят всей страной такие люди, у которых на запястье сияют хронометры, собранные в самых модных швейцарских часовых мастерских, но которых нельзя допускать даже до опускания крышки мусорного бака по утрам.

И хамство. Оно, это хамство, по все стране! Никто не знает, куда деваться от него, а потому и я не знаю, куда мне деваться от хамства. Сам я никому нахамить не состоянии, однако так и хочется иной раз выйти из квартиры и с каким-то злорадным упоением кому-нибудь нахамить.

Кулаком ударить по столу мне тоже с такой силой хочется, чтобы услышала вся страна. Есть, безусловно, люди, которые и без меня способны ударить. И не кулаком по столу, а еще чем-то, что образно описано в некоторых произведениях изящной словесности. (Вы помните: слово за слово, х… по столу.) Другой частью тела, также многократно описанной, можно ударить об забор. Тем более заборов по всей стране понаставили такое количество, какого невозможно представить нигде, кроме этой страны. А можно и головой об стену. И стена выдержит, и голова тоже выдержит, хотя смотря какая голова. Вот говорящая голова по телевизору. Она выдержит. Она же и слова разные говорит. И летают эти слова над всей страной, как фанерные аэропланы сельскохозяйственной авиации. Но редко когда достигают души слушающего. Эту душу достигают водка и колбаса. Они на сегодняшний день — первая и основная пища для души. Водка и колбаса. И бабки, то есть бабло, или башли. А еще лидеры. И эту дура-блондинка, как ее там. И этот… ну обвислый, с рябым лицом… сволочь… всего его знают… сам говорит, что где-то воевал, а где и с кем — не говорит… А как достигнут души не водка и колбаса, а что-нибудь еще, вроде жалости или хотя бы сочувствия к обычному человеку, и что-то в душе повернут, то и страна тогда отзовется. А пока мне трудно, мучительно трудно понять, что за страна меня окружает.

 

Один мой читатель

Три миллиона читателей и не меньше. Три миллиона человек, медленно и тщательно листающих книжные страницы, проникающих в самые потаенные и сокровенные мысли автора, следящих за неожиданными сюжетными поворотами, поражающихся изяществу словесных оборотов и со счастливым выражением отходящих ко сну в самых захватывающих местах. Способен ли я добиться подобных вершин посредством моего трудоемкого творчества за столом? Способен ли я догнать до трех миллионов громадную аудиторию моих читателей?

Ответ один: я способен. Я — такой человек. Я — упорный. И я до такой армии когда-нибудь обязательно догоню.

А пока у меня — один, но очень верный читатель. Я сам видел его, когда в апреле в своих ботинках на шнурках вышел из дома.

Уже потеплело в Москве, и кое-какие птицы перелетные вернулись в столицу. Набухли почки. Всякая щепка, по замечанию классика, мечтала залезть за другую щепку. Я шел по улице под веселыми лучами солнца и смотрел на женщин и дома. Я шел и думал о том, что где-то наверняка меня ждет мой читатель. Я еще не знал места нашей встречи. Я еще не знал, где он сидит или стоит с моей книгой в руках. Я еще не понимал, до какой страницы он дочитал. Я еще не очень верил, что он вообще до какой-нибудь дочитал. Я еще не совсем точно представлял, моя ли книга у него в руках. Но я уже был убежден, что это именно мой читатель и другого пока у меня нет.

И потому, когда, спустившись в подземный переход, чтобы перейти на другую сторону улицы, я увидел его сидящим у стены, то сразу решил, что это он с таким упоением читает какую-то книгу.

Да, я немедленно понял: он — это он! Он — тот человек, который, похоже, не имеет ни дома, ни жены, ни душистого мыла, ни махрового полотенца, ни пушистой мочалки. Нет у него в кране горячей воды, нет и самого крана, и весь свой мусор он носит с собой, тогда как я выношу его на лестничную клетку. И он не такой уж и модный, как я, хотя и я не такой уж и модный.

Возможно, он растерял все это на далеких берегах пресноводного Байкала, а возможно, в душных степях континентальной Украины. Возможно, он проиграл свою трехкомнатную квартиру однорукому бандиту или в период финансово-экономического кризиса отдал за долги все, что ему принадлежало. А могло быть и так, что какая-то неведомая сила подхватила его, обо что-то с силой ударила и перенесла в подземный переход, и он уже не помнит, откуда он и где его настоящая Родина. И не ведома ему та моя одухотворенная привычка, с которой я по призывному зову супруги отрываюсь от творчества и иду в кухню, наполненную запахом жирной наваги и жареного лука. Он растерял все это на мрачных ухабах неведомой мне жизни. Он по-настоящему бездомный человек без определенного места жительства. Но он — свободен в его БМЖ. Он очень свободен. И в связи с терпким чувством такого вот полного освобождения приобрел одну привычку: что-нибудь почитать у стены подземного перехода. И пусть это пока еще не мое почти законченное сочинение. Пусть так. Но все равно в его руках наверняка чье-то талантливое сочинение из слов, отпечатанных в типографии, на громадной машине и на бумаге…

 

В плену весенних обострений

Весна уж к концу, а весенние обозрения только набирают силу. Сдается, что они не закончатся никогда и окончательно станут круглогодичными. И какое бы время года ни было на дворе, а всегда найдется место приличному или даже острому обострению.

Оставим в стороне природу и ее нерукотворные катаклизмы. Обострения в виде вулканов и землетрясений угрожали человечеству на протяжении сотен веков; они же будут угрожать всегда, несмотря на стремительное развитие науки и техники. Миллионами тонн кремниевой пыли выстрелит в атмосферу не один исландский вулкан, и будут отменены тысячи авиарейсов, и миллионы несчастных пассажиров посыпят головы вулканическим пеплом в связи невозможностью вылететь в сторону отчего дома. Убытки исчислятся миллиардами евро. Десятки тысяч подоспевших автолюбителей заработают на природном обострении сотни миллионов, развозя застрявших европейцев и пополняя бюджеты своих семей.

Но, слова богу, затих исландский вулкан, и все застрявшие пассажиры разъехались по домам. Маршруты авиаперевозок вошли в свое будничное рабочее расписание, хотя нет-нет, да и откажется какая-нибудь многодетная семья или влюбленная пара от комфортабельного перелета на другой конец света. И отчий дом этой весной стал как-то ближе, интересней, уютней, и говорят, что семейных скандалов в нем стало меньше, а также ударов тефлоновой сковородкой любимом супругу по голове. И все большим успехом пользуется научно-популярная литература по возведению бань и саун, самостоятельной обивке мебели, разведению павлинов и выращиванию винограда в прохладном климате Подмосковья.

Выращивание в головах сограждан всяких глупостей также обострилось этой весной. Многим показалось, что теперь никогда и нигде никто не встретит ни одной машины с мигалкой на крыше, и всякая далекая деревня окажется во власти ее тихого гужевого транспорта. Этого, к сожалению, не случится. Поэтому, если у вас есть пустое синее ведро, то, ни на что не взирая, водружайте его на крышу своего автомобиля и повсюду разъезжайте с этим ведром в знак вашего личного протеста против чиновничьего автомобильного беспредела. И пусть вас остановит придорожный милиционер. Ему можно сказать, что вы по-весеннему остро протестуете, и пусть он не лечит вас насчет того, что с синим ведром на крыше вы ездить не имеете права. Вы имеете, а он не имеет. Несмотря на круглогодичное обострение в наших правоохранительных милицейских кругах.

Обострение еще в каких-то наших кругах также можно отнести на пору весенних гроз и лопнувших почек. Входит сюда и непрерывное подорожание услуг ЖКХ, и появление на всех экранах «великого фильма о великой войне» с участием всех отечественных кинозвезд и голой жопы фашистского летчика, и нашумевшая история с нашим черноморским флотом, ржавеющим на приколе возле Севастополя. Флот там ржавеет, а Украина за это ржавление собирается получать с нас сотни миллионов долларов ежегодно, палец о палец не ударив, чтобы на несколько долларов снизить плату за аренду черноморской воды. И хорошо еще, что в украинском парламенте нашлись люди, кидавшиеся друг в друга яйцами и помидорами, а то бы совсем получилось какое-то слабое и вялое обострение.

Но то — политика. Она, собственно, не нашего ума дело. Из моды она не выходит, но как-то боком и почему-то мимо нас. Нам, собственно, на нее наплевать. Мы не понимаем ни непрерывного обострения борьбы одних коррупционеров с другими, ни очевидной глупости некоторых судебных процессов. Мы не видим особенной разницы между градоначальниками и их заместителями. Мы не всегда умеем разобраться, где находится будущая Кремниевая долина и зачем нам нужен крайне загрязненный Северный морской путь. Мы только ощущаем, что кто-то держит нас за полных идиотов и впаривает нам такое фуфло, которое вызывает у нас необъяснимое раздражение.

И кажется нам, что всё вокруг всё глубже погружается в гущу самых острых и непредсказуемых обострений.

 

Девушки Великого Новгорода

Я никогда не встречался с девушками Великого Новгорода. В столице их не так уж и много. Дай, думаю, погляжу. Тем более, очередной роман дописал. Наберусь впечатлений для следующего.

Поехал.

Новгород поразил какой-то гоголевской провинциальностью. Прямо у ж/д вокзала, мимо огромной лужи, проскакала псинка о трех ногах, с вываленным в грязи боком. Два мужика в ватнике и кирзе (давненько я не видел таких нарядов!) лакали из горла «Жигулевское», шмалили «Беломор», с оценивающей прищуркой разглядывали выходящих из московского поезда.

Брожу по улицам. Любуюсь, понятно, Кремлем. Взобрался на звонницу. Кинул окрест взор. Хорошо! Катит свои волны легендарный Волхов. Вдалеке золотой чешуей на солнце сверкает Ильмень, именно в этом озере много чего добыл отважный Садко.

В отеле «Варяг» привел себя в порядок. Тщательно побрился и почистил с двух сторон зубы. Попросил коридорную бабушку выгладить аргентинский костюм с искрой и нагуталинить чешские штиблеты. И вечером направился в ресторан «Французский поцелуй». Он еще утром заинтриговал меня своим названием.

Захожу в сумрачные покои кабачка. Ничего французского! Тянет почему-то дерюгой, дегтем. По стенам живописно развешены снопы спелой пшеницы, серпы и косы. Просто какая-то изба зажиточного крестьянина, а не французский поцелуй.

Заказал себе бутылку «Бордо», орешки фундук. Сижу, медитативно неспешно покуриваю «Camel», приглядываюсь вокруг.

И тут примечаю одну странную особенность аудитории. В зале сидят сплошь фемины. Все высокие, статные, с зазывными формами. Округлость линий поразительная! Взгляд какой-то тоскующий, даже рыскающий. И все тотально пялятся именно на меня. И не мудрено. Я тут единственная мужская особь.

Тоже начинаю приглядываться. Экий колумбарий! Тьфу, розарий… Внутренне облизываюсь. Черные колготки на мускулистых и нежных ногах. Яростный томный блеск глаз из-под тени ресниц. И т. д., и т. п. и прочее.

Подзываю пальцем официантку в платьице-мини, с русой косой до лепных ягодиц. Спрашиваю, мол, что такое? Где мужики?

Девушка горько усмехнулась. Оказалось, все мужские особи после кризиса уехали на заработки. В Москву, да в Питер. Местное жалование — с гулькин хрен. Или и того горазд меньше. Поэтому новгородки по вечерам, как на рыбную путину, идут в рестораны ловить мужиков.

Я приподнимаю соболиные брови. Навожу справку. А на какие деньги они тянут недешевое винцо, да грызут орехи фундук?

Русокосая откликается лапидарно: финансы высылают из столиц мужья.

Тут я совсем свирепею. А как же десять Нагорных заповедей? Клятва на Воробьевых горах? Но вовремя беру себя в руки.

Объявляют первый номер танцевальной программы. Название цепляет — «Пещерные люди». На подиум, почти в неглиже, выскакивают три девы. Из одежи только разлохмаченная дерюга прикрывающая грудь, да сокровенность на локоток пониже.

Грянули доисторические горны и тамтамы. Барышни кинулись в пляс, будто в бой. Движения подчеркнуто сексуальны. Да и одежды, повторюсь, почти нет. Особенно меня возбудила блондиночка с ямочками на щеках. Пляшет прямо со мной. То грудью потрясет перед моим носом, то повернется попой, не прекращая вакхального танца.

Спиной чую энергетическую волну. Оглядываюсь. И вижу, что все взоры упрямо сосредоточены не на пещерных девах, а именно на мне. И взоры укоряющие, почти с ненавистью. Дескать, зачем тебе эти лахудры в тряпье, когда мы тут в дорогущих колготках, в браслетах, с татуировками в самых потаенных местах.

Мне стало жутко. С чем бы эту жуть сравнить? Да вот! Охотник, скажем, отправился в лес добыть зайца. И вдруг на него табуном вылетает целое полчище косых. И каких? Саблезубых! Глаза красные, длинные уши прядут. Да ну их на фиг! Зайцев этих…

Тихо, бочком, по стенке сбегаю из ресторана. Нет, это не французский поцелуй, а поцелуй Вельзевула.

Следующим утром меланхолично брожу по песчаному пляжу. Волхов, опять же, Ильмень. И тут же памятник. Какому-то варягу на коне. Может, самому Садко. Не знаю… Все из меди. Металл от влажного воздуха побурел, позеленел. Лишь только огромные детородные причиндалы скакуна горят огнем. Кто-то их хорошенько натер. Наждачкой? Содой? Да какая разница! Главное, кто это сделал? Не эти ли тоскующие дамочки, ждущие своего Садко, то бишь, богатого гостя? Недаром это скульптурное произведение в народе назвали — «Конь с яйцами».

Вечером самым срочным поездом отбыл в Златоглавую.

Как хотите! Лозунг «шерше ля фам» — я приветствую. Призыв «ищите мужика» — не про меня.

 

Личная борьба с коррупцией

Известно, что еще поэт Барков, а потом и Александр Сергеевич Пушкин писали: «Ничего нет более увлекательного в России, нежели неустанная и кропотливая борьба с этим хроническим общественным недугом». При этом поэт Барков не раз говорил поэту Пушкину: «Начинайте с утра, Александр Сергеевич».

Добавлю от себя: спозаранку. С первыми лучами солнца, какие коснутся вашего лица. Вставайте и — тотчас в бой под крики первого петуха. Да, именно так. Именно для того, чтобы у вас было время успеть до наступления темноты победить — в темноте сражаться намного трудней. Бывает, конечно, что за один день можно не управиться. Тогда продолжайте на другой день и всю неделю, и весь месяц.

Помните, что у нас, когда кто-нибудь ее в одном месте побеждал, другие тут же начинали бороться с ней в других местах. Так было и во времена Александра Невского, так было и во времена поэта Баркова. А если конкретней, то, победив это Зло в Москве, едут на борьбу с ним в другой город. Или в другую страну. Стоит заметить, что крупных успехов можно добиться в Швейцарии. Это, вообще-то говоря, наиболее приспособленная страна для данного вида борьбы. Иными словами, Швейцария — это такое европейское государство, где все приспособлено для сражения с коррупцией в России. И в Гренландии, хотя это уже датская. При этом в сельской местности у нас коррупции значительно меньше. Особенно в брошенных жителями деревнях с заколоченными домами.

По какой методике следует действовать?

Всюду, где бы вы ни оказались, методика борьбы одна и та же. Сперва определяют все местные зоны, в которых царит подкуп должностных лиц и процветает продажность государственных и общественных деятелей.

Не следует забывать и о личной гигиене. Самому активному борцу ни в коем случае нельзя пользоваться чужой зубной щеткой и неизвестно чьим полотенцем. Обязательно надо мыть каждый раз стаканы (мало ли кто из них пил) и требовать от администрации сменить на постели наволочку и простыню.

Прибывший на борьбу с коррупцией в какой-либо пункт или географическую точку государства должен в этом пункте или точке соблюдать специальную диету, включающую максимум растительной пищи и минимум животной. В жаркие дни соблюдают осторожность на поверхности водоемов. В запрещенных местах не ныряют в воду поддатыми и не собирают в лесах подозрительные грибы.

Борющийся с коррупцией избегает случайных половых связей. О чем он так и говорит: «Я сейчас слишком занят для того, чтобы вступать в случайную половую связь». Или еще так: «Вы меня извините, но в настоящее время мне не до этого». Умный партнер должен его понять: не каждый день попадается на дороге мастер по борьбе с коррупцией. Стоит отметить, что подобные связи наиболее опасны вблизи административных зданий, а также на железнодорожных переездах. При виде одинокой фигуры путевого обходчика случайную половую связь также немедленно прекращают. В то же время борьбу с главным общественным недугом сразу же продолжают.

Одежду сраженец выбирает себе не очень броскую. Он, как говорится, одевается скромно, но с умом. На нем, в частности, могут быть тренировочные брюки из недорогой отечественной ткани синего или бордового цвета, турецкие носки, черные ботинки на шнурках, майка без рукавов, сверху — ненужный пиджак или куртка. На голове, если мерзнет, — лыжная вязаная шапка или ушанка из собаки.

Взгляд у сражающегося — острый, ищущий, и сердце стучит беспокойное где-то слева от позвоночного столба. И перед самой дорогой, как сердце велит, так и надо супруге сказать, что вы собрались на борьбу с главной бедой, поразившей все наше общество, а не на лестничной площадке покурить, как супруга о вас, вероятно, может подумать.

А как победа прогремит, фанфары в небесах запоют, так можно с ребятами это дело отметить. Ведь действительно всенародный, долгожданный и заслуженный праздник — День Победы Над Коррупцией!

 

Старая новая перестройка

Бегаем, суетимся, обзаводимся семья, детьми, копим деньги, прекрасно отдыхаем, и за делами, за заботами порой не догадываемся, что может случиться так, что грянет новая перестройка. Чтобы грядущая перестройка не оказалась полной неожиданностью, самое время вспомнить, какой была старая.

Напомним, что, что бы о ней ни писали, это была хорошая старая перестройка, назревавшая семьдесят лет. Многие этого не понимали, а потому она за все семьдесят лет и назрела как-то неожиданно. Можно сказать, что в своем подавляющем большинстве люди, составлявшие трехсотмиллионное население бывшего СССР, не догадывались, что вот-вот во всей стране грянет перестройка.

И она грянула. И произошло это, стоит напомнить, четверть века назад, в середине 80-х годов прошлого века.

Известно, что могучий механизм ее был запущен на самом верхнем этаже тогдашней власти нерушимого блока коммунистов и беспартийных, оказавшегося очень даже разрушимым. Верхний этаж назывался Политбюро ЦК КПСС, а человек, который запустил могучий механизм перестройки занимал высшую должность в стране. Это был генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. И он со всей присущей ему энергией и с реальной помощью члена Политбюро Александра Николаевича Яковлева объявил о запуске механизма перестройки.

Однако, что это такое, никто еще толком ничего не знал. Все думали, что это что-то очередное и привычное, какое уже было не раз. Немножко поперестраивают, на том и закончат. И все опять пойдет так, как было. Очередная кампания завершится, и чудовищный идеологический пресс воздействия на людей продолжит давить их под бравурную музыку и алые стяги на флагштоках. Советский социализм вечен, а самое модное и желанное будущее для всего человечества — всеобщий, но несбыточный коммунизм.

Вот тут-то и случился тот самый конфликт, который лег в основу могучего механизма перестройки. И до сих пор политологи сильно орут друг на друга, пытаясь разобраться в том, что это был за конфликт, но то, что нельзя было им пренебречь, — ни у каких политологов не вызывает сомнений.

А тут еще, как на зло, цены на нефть рухнули. Были хорошие цены, а стали плохие. Количество зарубежных денег в казне резко снизилось, и в стране почти ничего не осталось, кроме несуразного народного хозяйства и нараставшего раздражения. Усугублялось положение еще и тем, что незадолго до начала перестройки американский Рональд Рейган совсем обнаглел. Этот выдающийся президент США объявил, что СССР — это не воплощение мира, счастья, радости, любви и добра, как людям внушали с детства, а жуткая и страшная империя, являющая царством зла, грубого надувательства и владеющая огромным количеством термоядерных боеголовок.

Вот тут-то вся эта перестройка и началась. И стала всех занимать. И вскоре вышли в свет такие литературные произведения и таких авторов, которые трудно было представить, что они когда-нибудь дойдут до сотен тысяч советских читателей. То же самое произошло и в области киноискусства. На экраны страны стали выходить такие кинокартины, которые невозможно было представить, что они когда-нибудь выйдут. Даже «Последнее танго в Париже» стало вскоре достоянием миллионов, и все убедились в том, что это никакая не порнография, как принято было думать, а высокое произведение искусства с Марлоном Брандо в главной роли.

Но самую главную роль в той давней и теперь уже старой перестройке сыграл, конечно, не Марлон Брандо. На сцену выступила сперва дурацкая антиалкогольная компания, затем полное отсутствие нормальной колбасы, а после уже повсеместная нехватка вообще каких-либо продуктов питания. И эта нехватка еды на фоне резко ослабшего идеологического прессинга на людей двинула всю перестройку резко вперед. И она завершилась полным и окончательным развалом Советского Союза, предваренного крахом содружества стран Варшавского договора и разрушением Берлинской стены. Мир стал иным.

Сегодня мы живем в этом ином мире. Природные условия в нем все те же, а так, вообще-то говоря, он теперь совсем иной. Этот мир битком набит колбасой и многими другими продуктами питания, в нем навалом модной одежды, электронных устройств и новейших строительных материалов; буйство всевозможных мнений составляет идеологическую палитру этого иного мира, и полное неучастие в официальной пропаганде является высшим проявлением здравого смысла. А еще здравый смысл все чаще протестует против некоторого идиотизма этого нового мира. Даже не некоторого, а против полного идиотизма, несколько похожего в чем-то на тот, который двадцать пять лет назад закончился перестройкой. И если новая грядет, то, значит, грядет, и с этим ничего не поделаешь. Мы за двадцать пять лет во всем поднаторели, неплохо кой-чему научились, поэтому самое время снова перестаиваться. Мы, если совсем нас припрет, все выбежим на свежий воздух и на воздухе перестроимся еще раз — нам не привыкать. И пусть будет запущен ее механизм хоть снизу, хоть сверху, а хоть и сбоку, нам и к этому не привыкать. И если даже ее совсем не будет, то и это тоже сойдет. Зачем нам еще одна перестройка?

 

Роман с никотином

На снимке справа я собственноручно запечатлел процесс, как я бросаю курить. Вы сами видите, что я этим занимался долго и буду, видимо, заниматься всегда. Все-таки, знаете, курить бросать — это, знаете ли, не писать бросать. Писать бросать можно всю жизнь, а после снова начинать с еще большим успехом и полной самоотдачей.

А то, как я курить бросаю, так то происходит со мной многократно и именно в процессе письма. Иначе скажу вам так: я либо пишу, либо курить бросаю. Одно из двух. А по-другому у меня не выходит. И никто точно не может сказать, сколько я уже воткнул окурков в эту пепельницу, с какой силой и расторопностью.

И уж наверняка никто не скажет, сколько раз мне кричала жена: «Митрофан, квартиру всю прокурил!» И, чтобы не прокуривать квартиру, я выходил на лестничную клетку. Но и там мне кричали: «Митрофан, всю лестничную клетку прокурил!» И после я шел и всюду курил, и везде мне что-то кричали, и я тоже хотел им крикнуть, что я — писатель, а писатели в своем праве, ибо их мало, и потому имеют желание хотя бы изредка покурить. Но ничего не кричал и возвращался домой…

А что до пепельницы, которая справа от вас, то только с виду похожа она на мое большое и живое сердце.

 

Человек со вкусом

Я всегда был убежденным сторонником того, что без подлинных вкусовых ощущений жить невозможно, а уж тем паче усаживаться за письменный стол. Что я и делаю ежедневно. С утра до ночи и с ночи до утра я таким образом тренирую в себе подлинный вкус, чтобы выразить его в своем многотомном романе. И в каждой фразе у меня, в каждом моем абзаце, на всякой следующей странице призвано пробиваться сквозь толщу махрового безвкусия что-то подлинное, искреннее, настоящее, а из-за этого необходимое всему читающему человечеству.

А о том, как выглядел первый в мире человек со вкусом, никаких данных у меня нет. Он, вне всяких сомнений, не был похож на меня. И я архивы все перелопатил, а ничего нигде не нашел, что бы подтверждало нечто обратное. Одно мне стало известно: это был голый человек. Я же ношу махровый халат и шерстяные носки, чтобы ноги не мерзли. И если его за что-то выгнали из теплого фруктового сада, в кущах которого он впервые познакомился с женщиной, то меня никто ниоткуда не выгонял. Во-первых, я живу не в теплом фруктовом саду, а в своей приватизированной квартире, и у меня есть одежная вешалка и металлический дуршлаг, а у него не было ни вешалки, ни дуршлага. Во-вторых, он явно познакомился не с моей женой: первым с моей женой познакомился я. Я, конечно, догадываюсь, чем он там активно занимался с этой женщиной в этом саду сразу после их знакомства. Но это вкуснейшее в мире занятие так и осталось на его совести. А на совести тех, кто его за это из того сада выгонял, остались жесткие и прямые репрессии в отношении первого в мире человека со вкусом.

Дальнейшая история показала: при первых признаках того, что это — не абы какой самозванец, его опять отовсюду выгоняли. А то и просто путем жестокого умерщвления лишали права дышать окружающим воздухом. Так было и с тем темноволосым молодым человеком, который пытался рассказать, отчего нельзя всех обманывать, с жадностью поедая свинину по субботам и капая жиром на рубашку. Практически так же было и с тем утонченным мужчиной, который впервые сообразил, что Земля — это сплюснутый шар, а не грубая перенаселенная плоскость, которая покоится на спинах огромных китов, плавающих в безбрежном океане.

Объяснять, почему нечто похожее по сей день происходит, никто не берется. Мне кажется, что это, наверное, потому, что человек со вкусом не выносит вареную луковицу в супе, как я. С огромным сомнением относится он и к популярной вере в ближайший конец света. Все верят, а он нет. Он и в отдаленный конец света тоже не верит. Он полагает, что этого быть не может. По той причине, что этого не может быть никогда. Однако, как не верти, а даже при таких усиленных размышлениях он остается в здравом уме. Он в этом смысле похож на меня, и у него бывает такой же ясный и пронзительный взгляд с легким оттенком кое-какого подвоха.

Подобно мне, он никогда не отрицает, что вкус к самой жизни необходимо вырабатывать всю жизнь, вычерпывая из себя столовыми ложками остатки рабского поклонению пошлости и безвкусию. Столовые ложки, кстати сказать, у него всегда чистые: их чистит жена, а он в этом время испытывает отвращение к грязной посуде. Сама же посуда у него всегда такая же удобная и красивая, как и жена, но не бросающаяся в глаза своим антикварным происхождением. Это же относится и к мебели в его квартире, и к обоям, и к вешалке в прихожей, и к той одежде, в которую он одет. Замечу, что его одежда только на первый взгляд может показаться небрежной: «Опять все стены обтер! И где тебя только черти носят!» А на второй взгляд, чистая и опрятная, всегда выглаженная и отличается тем, что своим покроем и цветовой гаммой не выдает с головой того, кто «все стены обтер». Внешний облик и есть для него всего лишь внешний облик. Штука важная, как мой махровый халат, однако не способная выдать ни его самого, ни его убеждений.

Из-за подобной «закрытости» его не так-то просто обнаружить с гармошкой в подземном переходе или среди распаренных посетителей общественной бани. Он редко отдыхает в Турции, предпочитая умиротворяющее спокойствие старинной деревянной уборной на садово-огородном участке. Там ему хорошо, потому что за стенкой малина растет, а в кронах в июне поют соловьи. Он из-за этого и к Северной Америке чуть менее равнодушен, чем к Южной, хотя и против того утверждения, что Северная Америка — основной рассадник всемирного агрессивного безвкусия. Что, прямо скажу, и демонстрируют американские блокбастеры на отечественном экране.

Впрочем, вещный мир ему интересен. Он любит вещный мир. Ему нравятся красивые, настоящие вещи: деревянный буфет, липучка для мух, газовый баллон, бидон на крыльце. Он старается заполнить ими всю свою жизнь и несколько даже расстраивается, если в ночи вдруг пружины дивана начинают скрипеть, и в настольной лампе испортился выключатель. Но все же любит он этот вещный мир не как свои свежевыстиранные носки и бидон на крыльце. Он любит его как общее достижение человечества. Он даже порой восхищается им, но не относит к своей, единственно возможной, среде обитания. И банального в этом нет ничего, поскольку это, по-моему, чистейшая правда. Ведь тем-то и отличается человек со вкусом, что чистая музыка его собственной мысли способна заменить ему крики дворников за окном и махровую тупость современного государства, приближаясь к поэзии родной природы и сонетам Шекспира.

Когда же случается так, что, скажем, в специализированном санатории встречаются двое да еще и со вкусом, то в дальнейшем их отношения приобретают наиболее гармоничные очертания. Хотя среди фруктовых деревьев того легендарного сада оба они оказываются далеко не всегда, а, точнее говоря, никогда не оказываются. Поэтому им, наверное, и приходится жить в этой будничной обстановке, в которой при всей ее привлекательности я и живу…

 

Краткое руководство по изготовлению денег

Вспомним Аристотеля. Это был мужчина с незабываемо гибким умом. Великий грек. Он первый в истории человечества высказал бессмертную мысль о том, что изготовление денег — главный человеческий промысел, прекрасный способ скоротать свободную минутку, подняться над неблагоприятной финансовой ситуацией и внести свое имя в список лиц, у которых не только все уже есть, но и все когда-нибудь будет. Отсюда известен пассаж:

«СДЕЛАВШИЙ ДЕНЬГИ — ГЛАВНЕЕ НЕСДЕЛАВШЕГО».

Чем же пользуются в процессе изготовления?

Без ссылки на Аристотеля, скажу, что первый инструмент — ясная и цепкая, как клещи, мысль: «Деньжат бы надо, а то на прошлой неделе железную кастрюлю в дом купил и пять пачек «Примы» без фильтра».

Здесь надо признать: с помощью такого инструмента, используемого многократно и в течение ряда лет, многие остались вообще без денег. А другие их сделали, но, вероятно, не в том количестве, в каком хотелось им. Значит, где-то ошибка, технологический промах. Или вы начали делать одни деньги, их не закончили и принялись за изготовление других.

Цены на «Приму» и на закупленную вами кастрюлю должны показать: обширный ареал от Курильской гряды до бывшего немецкого города Кенигсберга носит гордое имя «рублевого пространства». Поэтому вы не должны забывать, что и вы — гражданин рублевой широты и долготы, и делать вам надо только рубли. С учетом инфляции, которая с каждым годом все ближе подходит к нулевой отметке по шкале Рихтера.

Каждый, кто решит заняться изготовлением долларов или любой другой иностранной валюты, должен помнить, что доллары давно уже научились делать американцы, а евро (сравнительно недавно) европейцы. В то же время и те, и другие приспособились к тому, чтобы заниматься изменением курса их национальных денег по отношению друг к другу. Чем вводят в страшное беспокойство любого, кто честно привык к изготовлению денег в нашей стране. Отсюда совет: делая деньги у себя на родине, время от времени нужно, чтобы сбросить лишнее напряжение, выбегать на улицу и кричать: «Эх, по рублику да в кабак!» Это — ключевая фраза.

Нельзя забывать и о рутинной работе. Различных биржах, банках, марже, акциях, спекуляциях. Не всем они понятны, а забывать их всё равно нельзя. Как и то, что общий объём денег, сделанных всеми нами за последние лет десять-пятнадцать, равен 52 товарным эшелонам американской валюты, а в переводе на наши рубли — всем эшелонированным железнодорожным частям гражданского, хозяйственно-бытового и воинского назначения.

Крайне желательно выдерживать цвет и размеры, соблюдать форму, сохранять запах, правильно писать цифры и надпись «Билет банка России». А то ведь бывает, что некоторые так увлекаются процессом производства денег, что забывают.

Весьма примечательно, что при изготовлении купюр любого достоинства не следует пренебрегать общими для всех мерами предосторожности.

Напомню здесь о некоторых из этих мер. Вы их хорошо знаете, но всё же напомню. Вот они.

Ни в коем случае нельзя стоять под стрелой подъемного крана. Нельзя лезть мокрыми пальцами в оголенную электропроводку, открывать дверь вооруженному незнакомцу, хотя бы он и милиционер. Надо внимательно следить за тем, чтобы к горлышку была приклеена акцизная марка, и не употреблять английского мяса, которое лет пять назад оказалось вдруг зараженным вирусом коровьего бешенства. И не надо забывать, что птичий грипп тоже сволочь порядочная — вон он сколько уже лебедей положил. И что любые деньги могут стать для вас чем-то совершенно ненужным, если вы чиркните спичкой в кухне, наполненной природным газом.

А соседям надо рассказывать, как и на чем вы делаете деньги? Нет, не надо. Они пусть сами догадаются. А если все-таки сами не догадаются и станут интересоваться? Тогда сообщите им, что сперва вы делаете деньги на полу, а потом на стуле, и все это с песней: «Нет нам преград на море и на суше!»

О том, что деньги у нас принято изготавливать как можно чаще и в как можно большем количестве, мы вам еще раз напоминать не собираемся. Это теперь знает каждый. Это давно уже стало нашей национальной привычкой. Хотя и не такой уж всеобщей, как мыть тело с мылом и с мочалкой, спать с женой или перед выходом на улицу надевать на ноги свежие носки.

Изготовленные денежные знаки необходимо хранить в самых разных местах. Выберите самое удобное из них, самое привлекательное. Оно может находиться у вас в доме или ещё где-нибудь. Напомню, что дупло на 87-ом километре Горьковского направления, стеклянная литровая банка из-под маринованных помидор, подвесная боксёрская груша или ковровая дорожка по адресу: пр-д Чаплыгина, д.17, кв.77, 4 зв. — всего лишь несколько обычных мест хранения сделанных собственноручно денег. На самом деле таких мест значительно больше.

При учете всех рублевых широт и долгот. От Курильской гряды до Кенигсберга.

 

Легко ли быть обывателем

В наше суровое, кризисное время особенно хочется сохранить себя. Для чего что-то менять? Был человек девственный, таким и остался. В сексопатологии не разбирался и будет не разбираться. Жене шубу купить хотел и еще купит. То есть в том состоянии, в каком он находился в докризисное время, в том и нужно оставаться.

Опустим и бездарные сомнения насчет наличия души. При всех гонениях на нее она неизбежно восторжествует, и на очередном выездном слете любителей банно-прачечных процедур кто-нибудь обязательно выкрикнет: «А все-таки она есть!». Значит, с душой определились.

Теперь несколько слов в защиту самого обывателя. То есть в защиту десятков миллионов таких же, как сам.

Такому же, как сам, сегодня хуже всех. Он был убежден, что дела его в гору пошли, и они туда действительно пошли. А теперь рванули оттуда со все возрастающей скоростью, словно сорванный с тормозов товарный состав. Человек долго не сомневался, что возврата к тяжелому и безрадостному прошлому больше не произойдет, а возврат этот не только произошел, а еще и такое напомнил, что самому отъявленному обывателю и пригрезиться не могло.

Отсюда наш первый вывод: обыватель в опасности. Он выбит из колеи. Он обескуражен. Он в панике. Он ничего хорошего не видит впереди.

Вывод второй: он скоро станет бояться себя. Уже боится. Своего отражения в зеркале, своих мыслей, своих родственников и знакомых. Но не только. Массированная атака на пункты обмена иностранной валюты и ажиотажная скупка металлических чайников показали: наш обыватель не то что бы себя боится. Он опасается, что в скором времени ни иностранной валюты, ни чайников ему не достанется. Вот он и решил свой последний рубль обменять на чужой предпоследний цент.

Резко скакнула вверх и жестокая неприязнь к западной враждебной обывательщине. К ее законной сытости, тупой умиротворенности, пресловутой ухоженности. Наш доморощенный господин почувствовал свою уязвимость, незащищенность перед лицом надвинувшейся опасности со стороны мировой обывательской закулисы. И особенно со стороны США, где, как известно, расположена, вооруженная до зубов, штаб-квартира этой самой закулисы.

Вывод третий: обывателю нашему объявлен тотальный и близкий п…дец. Это печально осознавать, но это так. Все экономисты на это напирают. Все политики об этом говорят. Да и обычные граждане стороной не обходят. Достаточно подойти к кому-нибудь на многолюдной улице и спросить, верит ли он, что п…дец, так обязательно кто-нибудь из-за угла выскочит и жадно отзовется: «Еще как близок! Так близок, что хоть криком кричи!»

Доказывает самые худшие предположения и то, что сегодня тех, которые из-за угла выскакивают, все больше и больше. А некоторые уже притомились выскакивать. Они просто не понимают, на каком свете находятся и скоро ли будет так называемое «дно». Им говоря: «дно» достигнуто и погружаемся теперь в его жидкое содержимое. А они не верят. Они чешут в затылке. Они пытаются понять, скоро ли с тяжелым сердцем пересядут на отечественный автомобиль и с какой скоростью, что-то разбрызгивая, станут кататься по этому дну на этом автомобиле. Опустится ли новый «железный занавес». Пропадут ли в азиатской душной дали турецкие курортные берега. Станут ли они ходить в кино, где на экране развернется отечественная драма о передовиках борьбы за скорейший выход из создавшейся катастрофической ситуации. В этой нехорошей обстановке средняя температура по больнице опустится ниже прожиточного минимума, и в родных стенах никто не упустит возможности пообсуждать с женой одну и ту же телепрограмму: «Не плачь, дура ты эдакая. Мы не такое переживали!»

Но все это чепуха. Сущая дрянь по сравнению с нормальными требованиями души. Она ведь, если кто помнит, всегда будет жить. Она всегда будет требовать, изнутри теребить. Ей всегда нужно будет еще что-то, кроме отечественного автомобиля, антикризисных программ, либеральных идей и белокочанной капусты. На то она и есть вездесущая составляющая. На то она и нужна. Бессмертная, но зашуганная душа обывателя.

 

Мода на кризис

Ходим, танцуем, смеемся, едим, вещички покупаем. Праздники празднуем. Детишек хорошему учим. И прекрасно приспособлены к выживанию в любых ситуациях. Вершиной для нас является принцип: ПЦ уж близится, а кризиса все нет.

Когда же будет?

Сказать нужно прямо: никогда не будет! Тут хоть икрой объешься и шампанским обпейся, а кризиса как не было, так и не будет.

Так что же все-таки будет?

У нас во дворе одна умная женщина есть. Собачка у нее гладкая, компактная, словно крыса на поводке. Так вот эта умная женщина еще при советской власти последний раз на пробку наступила. Мудрости, словом, тетенька необычайной. Чего ни спросишь, на все есть ответ. Она даже еще во время перестройки, а потом и в 1998 году все наперед знала. А теперь и она не знает.

Есть и мужчина у нас во дворе. Он — тоже умный, хотя женщина, пожалуй, поумней. Так ведь и этот мужчина ничего не знает. А при советской власти знал. Я сам к нему за советом ходил. А жил он, знаете, где? Он жил в помещении бывшей насосной станции. Насосы все вывезли, а его оставили. И вот я, конечно, с двумя бутылками водки прихожу к нему. С потолка что-то капает, а сам он на лежаке лежит. Под стулом — сапоги, на стуле — «Беломор». И вот я ему говорю: «Помоги, мол, дядя Андрей, разобраться. ПЦ совсем уж близок или свалить успеть можно?»

Никто из нас, как известно, свалить никуда не успел. Есть отдельные представители, которые успели. Так там, куда они свалили, сразу война началась. Вот и выходит: на кой черт сваливали?

Правда, и у нас без стрельбы не обошлось. Одни стреляли лежа, другие стоя, а третьи с чердаков мочили друг друга. Из гусеничных танков тоже бабахали, и из всех других видов передвижного и переносного оружия. Штук тысяч десять всепогодных внедорожников на воздух взлетели, гайки до сих пор повсюду валяются. У нас, правда, опять без кризиса не обошлось, который, по-моему, по-прежнему, на мой взгляд, фикция и чепуха. Как не было у нас особенно выдающегося катаклизма, так и нет. Вот, скажем, моя жена. Она еще в конце декабря прошлого года сама себе подарок подарила: умопомрачительные штанишки нижние фирмы «Online». Я еще, помню, в новогоднюю ночь хотел их с нее снять. Но она не позволила: «Я вот сниму счас тебе! Я вот тебе их так сниму, что забудешь, как штаны за 200 евро с женщины снимают!» Какой тут кризис?

Хотел я в ту же ночь обидеться на жену, но не обиделся. Зачем на жену обижаться? Пошел к себе. Шампанского выпил, икрой закусил. Дело это, по-моему, очень приятное. У нас все-таки каждому человеку надо уметь шампанское икрой закусывать. Кризис — он ведь в мировом масштабе, или на Марсе, а в моем личном измерении, то есть как я это дело чувствую — ни фига. У нас с ним дороги разные. И вот лежу у себя и с несколько злым таким удовольствием думаю о том, что у меня ведь и любовница есть, и трачу я на нее 200 евро в день, а то и больше. Я потом и машину новую себе купил. Подержанный такой «Ягуар» с металлическим зверем на капоте. Мысль простая: пока кризиса нет, надо, значит, со зверем на капоте успеть купить. И люстру в большую комнату. Люблю я люстру в большую комнату покупать, пока еще кризис в тумане. Пусть висит и эту дуру, мою жену, освещает. Пусть хоть в одних нижних штанах по комнате под люстрой прогуливается!

Вот так всю жизнь и живу в ожидании большого и настоящего кризиса. И тогда жил и потом тоже буду. И солнце для меня всегда восходит на Востоке, а садится на Западе. И весна для меня наполнена блеском витрин, четкостью ценников, цинизмом политиков, международным идиотизмом и щебетом птиц. А какие женщины весной по улицам ноги переставляют! Они, правда, по этим улицам круглый год ноги переставляют. И я, когда проезжаю мимо них на своей новой машине, себе представляю: «А вот если какая-нибудь из них станет моей новой любовницей? Что тогда? Сколько потрачу я на нее в условиях нового какого-нибудь масштабного или глобального катаклизма?»

А в эту бесчеловечную, в эту кретинскую формулу «полный ПЦ» я не верю. Они ее сами у себя на Марсе придумали, вот пусть там и выбираются. Причем здесь я?

 

Туфли издателя Парусинова

Написание книг и в наше суматошное время — дело исключительно модное. Кризис не кризис, а новые книги читателю подавай. Чем денег меньше, тем пищи духовной надо больше. Поэтому обязательно в каждом уголке страны хотя бы один писатель что-нибудь пишет. В связи с чем почти каждая книга почти каждого такого писателя способна начинаться как-то даже удивительно, если не эпатажно: «Однажды, в студеную зимнюю пору…».

И хорошо еще (и просто гениально), если климат той местности, где создаются эти замечательные слова, благоприятен. Прекрасно, если климат этот отвечает образному содержанию только что воспроизведенной фразы. А ведь может он этому условию не отвечать. Тогда талантливая задумка меркнет и куда-то пропадает. Писатель мучается и орет на жену. Жена рыдает в другой комнате. Писатель с мечтою всё бросить и тихо умереть на заброшенном полустанке ложится на диван. И только под утро убеждается в том, что плен его вечен, и он — безвольный раб своего редкого дарования.

Что делает в это время издатель?

Он не мечтает все бросить и на заброшенном полустанке не собирается умирать. Больше того, он — приятный мужчина в парусиновых туфлях. Единственный в своем роде. Издателей в стране навалом, писателей тоже навалом, а приятный мужчина парусиновых туфлях один. Только он знает, каким тиражом поставить на печатную машину произведение умного автора. Только он способен выстроить в шеренгу своих подчиненных и о чем-то при них прокричать. После чего с невероятной скоростью способен он пронестись вдоль всей шеренги и плавно спланировать на лучезарный берег Средиземного моря. В связи с чем о нем говорят: «Вон наши Парусиновые Туфли на берег спланировали. Пора уж, господа, не книги, пора уж сухофрукты на зиму заготавливать!»

Однако вернемся к писателю. Он что себе думает?

Он себе ничего не думает. Точнее говоря, он, как и всякий писатель, много чего думает на заре нового дня. О том, что шляпа на вешалке отчего-то криво висит, а зонтик под вешалкой криво стоит. О том, что железная тачка под окном постарела. О том, что вот-вот стошнит его от этой проклятой овсянки. Он думает, что в комнате, где он сидит, очень душно, а на улице темнеет рано. Лист осенний метет по асфальту, перелетные утки на юга потянулись, ибо и в самом деле природа все ближе и ближе к зиме. Он думает, что процесс этот вечен, и чем дальше, тем больше не понимает он ничего в этой жизни. А еще он думает, что издательский договор такой длинный и такой строгий, что надо бы что-нибудь обязательно написать. Вот он, еще о чем-то подумав, и пишет: «Однажды, в студеную зимнюю пору…» А после кричит: «Вот ты жена! Ну хватит плакать тебе! Твой муж на верной магистрали! И позвони Парусинову! Этим проклятым туфлям позвони! Пусть аванс подготовит!»

Книга выходит в указанный срок. Читатели во всех уголках страны читают ее, дивясь трагическому благородству описаний.

 

Человек не отменяется

Не так давно вышла в свет книга, которую, слава богу, не я написал. А если бы и написал, то и тогда слава богу.

Но дело не в этом. Дело в том, прочитать-то я ее прочитал, и в шок был повергнут с такой силой, что долго оправиться не мог. Как это могло получиться, что автор написал о том, что человек отменяется? Что на такое подвигло его?

Все это вызвало во мне протест, жгучее неприятие. По-моему, никак невозможно, чтобы человек перестал иметь какое-либо значение в тугом водовороте буден, и ничего от него не осталось, кроме шапки на вешалке. А если осталось, то куда это оставшееся подевалось потом?

К тому же в преамбуле к книге было подчеркнуто, что автор отразил «все многообразие трагизма человеческого бытия в современном мире». Ничего себе замах! Ну, засадил! По-моему, трагизма в жизни полно, многообразия тоже навалом, и навязчивый Тегеран, и сомалийские пираты, и животный грипп, и протухшие бомжи в метро — лишнее тому подтверждение. А вот с тем, что все это относится ко всему человеческому бытию, то тут я категорически должен не согласиться. Я, скажем, прозаик, а не бомж и не сомалийский пират. Я сплю с женой в одной кровати, умею во сне прилично всхрапнуть. У меня есть мягкие домашние тапки, и ноги мои чувствуют себя в них комфортно. Я бреюсь по утрам и вспрыскиваю побритое лицо приятной туалетной водой. Какой же в этом трагизм? Тут на лицо чудесное многообразие, торжество человеческой природы, а не угнетение ее.

Завтрак у меня проходит тоже в полном удовольствии. Я кушаю овсянку, куриное яйцо, хлеб с сыром и запиваю кофе. Мне нравится за завтраком смотреть в окно. За ним природа тихо увядает, но будет и в ней ее новое зимнее торжество, способное внести свои коррективы и в человеческое бытие. Моя же посадка за рабочий стол напрямую связана с многообразием моих же творческих намерений. Я уверен, что и сегодня что-нибудь сочиню, и мой герой после всех его мытарств и приключений сольется в лирическом порыве с какой-нибудь милой и доброй женщиной. Самою женщину я еще не придумал, но придумаю ее обязательно вместе с привычками и одеждой. Она будет у меня по всем параметрам скромной, мягкой, отзывчивой, милой и в меру сексуальной. И в тесном контакте с ней мой грубоватый герой раскроется весь, вплоть до шапки на вешалке. В результате чего раскроюсь и я как писатель. Но даже после этого что-нибудь наверняка останется от меня, и я не буду знать, куда это девать, но буду уверен, что даже в этом случае человек не отменяется, его нельзя отменить, невозможно, как бритье по утрам, куриное яйцо, ночной сон с женой и смену времен года.

 

Я и мой маленький Сталин

Я больше не могу молчать. Не могу! Замолчать, задвинуть в глухие задворки подсознания, затаиться, ничего ниоткуда не извлекать не получается у меня. Сотни раз пытался задвинуть, сотни раз пытался убедить себя, что это меня не касается, а все никак и никак! Опять идет все к тому, что очень даже касается и, должен констатировать, не одного меня.

А то, что я зачастую бываю по уши погружен в свое творчество и мало что вижу вокруг, лишь только усугубляет. Я вот бывает что-нибудь напишу и, прочитав написанное, скажу: «Сталин! Пошел ты вон из моего подсознания!» А он не уходит. Он там сидит и мне оттуда говорит: «Ты, таварищ Глобусов, чего таварищу Сталину сказал? Я вот трубку сниму и вызову к тебе пэревозку».

Или же взять тот случай в моей кухне. Вечер уже был за окном, и он опять сидел за столом. Маленький такой, усатый, в кителе, с трубкой и очень страшный. Я сделал вид, что не вижу его. А он мне: «Ты, таварищ Глобусов, зря вид делаешь, что нэ видишь меня. Я хотя маленький, а замэтный».

А было и так, что ночью он лежал третьим в нашей постели с женой. («Дай и таварищу Сталину пэрэдахнуть!») Такое происшествие имело место, хотя банальным не показалось мне, поскольку третьим в нашу постель с женой мог лечь кто угодно, а только не генералиссимус товарищ Сталин. И для чего его в ту давнюю ночь из Мавзолея выносили! Лежал бы он там и лежал, так и не влез бы со своей трубкой в теплую нашу постель, а тем более я после длительной паузы совсем уж раззадорился супругой своей овладеть, чтобы доставить ей максимум эротического удовольствия, как она меня еще в прошлом месяце просила об этом.

А утром он встал и по настоянию жены, проснувшейся с дикой головной болью, пошел со мной за картошкой. Знакомые мужики, находившиеся группой у входа в магазин, спросили меня, кто это сухорукое чучело, которое со мной притащилось, и я им сказал, что это мой дядя из Киева. Они меня сразу на смех подняли. Они стали от смеха давиться, как-то приседать и выкрикивать: «Какой дядя, Глобусов! Какой дядя! Это твой маленький Сталин! Вот это кто такой!» И запели: «Сталин наш рулевой! Сталин со мной и с тобой!»

Кошмар, иными словами, настолько явный и недвусмысленный, что я мучительно не соображаю, как мне избавиться от него. Он душу мне всю измочалил, нравственность всю изуродовал, в творчество вторгся, всю эротику повредил, а выгнать его никуда не могу. Разве что опять вид сделать, что все это не мое и меня не касается, но и это, уверен, не получится у меня. Вид-то я сделаю, а он никуда не уйдет. Чудовище это такое, в таком кителе и с таким погонами, что и меня переживет, и еще не одно поколение. Ко всем будет являться! Ко всем!

Одно и остается, что самому себе сказать: «Ты, Глобусов, сам себе Сталин!» И не мелкий.

 

Выстрел на темной реке

В очередной раз всмотримся в наше сегодня. О чем-нибудь помолчим, как-нибудь с мыслями соберемся, о чем-либо подумаем повнимательней. А можно что-нибудь сказать. Грубо и честно ляпнуть свое правдивое слово. Про очередное подорожание природного газа, например. Или поваренной соли, ортопедических стелек в ботинки. Про общенародный сортир, который безмолвно заперт в ночи в непосредственной близости от станции подземного метрополитена. Это ведь тоже достояние уже не прошлого, а настоящего. То самое достояние, которое к корабельному выстрелу на темной петроградской реке отношения вроде как не имеет.

Замечу, что и в 1917-м осень была такой промозглой, как сегодня. И природный газ тоже был, хотя и не во всех квартирах. И там, где не было этого летучего продукта, там ни дров, ни керосина тоже не было. Поэтому там холод нечеловеческий в квартирах был. Такой, что канарейки мерзли. А еще — голод и Первая мировая война. Она-то, кстати, сказать, и переросла в Гражданскую. Но все-таки первое, что предшествовало — это безработица. Заводы стоят, фабрики не работают. И все дорожает. И гиперинфляция. И политических партий до черта. А в банках, на почте, на вокзалах вообще такая дрянь творится, что до сих пор чувствуется. Вот и решили с корабля из пушки выстрелить.

Лет через двадцать в нашей стране появились люди, которых стали почему-то считать японскими шпионами, покушающимися на жизнь генсека Джугашвили-Сталина. Эти же злоумышленники взорвали первый отечественный аэростат и заложили взрывчатку внутрь плотины сперва первой очереди Днепрогэса, а затем и во все остальные электротехнические очереди. И подземные ходы, которые теперь то тут, то там обнаруживаются, — их рук дело. И закадычная дружба с еврейскими активистами. И Мартин Борман (партийный геноссе) тоже был ихний: с ним в ресторане, в аэропорту портвейн пили. А после — Моше Даян, и все остальные. Вплоть до самого любимого на сегодняшний день представителя гималайской международной общественности.

А тех, какие сегодня по газу и еще по чему-то, я лично определять не берусь. В конце концов, эпоха другая и страна тоже другая. От прежней, мягко говоря, мало что осталось. Так, памятник кое-где, доска мемориальная на стенке, заводик какой-нибудь, фабричка галошная, где раньше человек тысяч десять работало. Вот утречком по гудочку встанут и всей толпой на работу. Смену отработают, а после дома сидят. Иной раз в кинематограф сходят, а после опять дома сидят. Или куда-нибудь за колбаской ломануться, за книжечкой, за шапочкой, за трусиками, еще за чем-то. А могут еще какому-нибудь дяде где-нибудь в ножки поклониться. Зачем? А так просто. Есть дядя — есть и ножки. И что нам в такой системе жизни и времяпребывания не понравилось, так до сих пор не выяснено, не определено. Ведь все-таки, граждане, у нас главный праздник был. По случаю одиночного выстрела с корабля на темной петроградской речке. Что-то ведь грело нас. А что нас греет теперь?

Не берусь утверждать, что газ или, к примеру, бензин, которые постоянно дорожают. При том, что некий Шмонов — вообще псих, ненормальный. Это он 7-ого ноября далекого теперь 1990 года стрелял из пневматического ружья во время военного парада на Красной Площади в Михаила Сергеевича Горбачева, отца перестроечного периода нашей жизни и нобелевского лауреата.

Думаю, что все это, конечно, кого-нибудь и сегодня может согреть, а кого-нибудь не может. У нас не все с одинаковой остротой ощущают тепло эпохальных исторических событий. Они чем-то другим греются. Не супервысокими ценами на нефть и агитационными бомбами для местного населения. Не увеличением военных расходов, не новой холодной войной между нами и ими. Видимо, чем-то еще. Хочется думать, что чем-то радостным, человеческим, приятным, умным, субъективным, а не тем, что однажды уже привело к «закипанию возмущенного разума». Возможно, что разум этот у кого-то уже закипает, как самовар на сосновых шишках. Но не по случаю очередного ущемления чьих-либо прав, беспардонного разгильдяйства, повального хамства или крутого витка подорожаний, а тогда, когда по телевизору показывают все самое захватывающее и все самое поучительное. Из сексуальной жизни хорьков.

 

Как создать гражданское общество

Убежден, что, помимо безудержного потребления водки и колбасы, дело это всегда в нашей стране входило в разряд самых модных, а порой и самых эксклюзивных. Но вот что наиболее привлекательно. Все (и без всякого исключения) многочисленные попытки создания гражданского общества на всей территории нашей страны всегда заканчивались одним и тем же: очередной попыткой создания гражданского общества на всей территории нашей страны. Некоторые из этих попыток чуть было не закончились успешно, но отчего-то лопнули. Таким образом, не окажется лишним еще одна попытка. То есть не то что бы один я, скромный человек и писатель, а еще и вы в очередной раз попробуете создать гражданское общество в нашей стране.

Уверен, что в каждом отдельном случае возможен оригинальный прием. Однако действовать надо с предельной осторожностью. Нельзя повторять все буквально. Общество вам этого не простит. Никто вам этого не простит. Вам обязательно скажут: «Мы с таким остервенением ждали, что хоть ты сумеешь создать гражданское общество в нашей стране, а вот и у тебя ничего не вышло».

Что же делать, чтобы вышло?

Надо сразу выбрать свой путь. Положите в основу его не ваше привычное движение в химчистку, а то, чего при затрате огромных сил и энергии добились предыдущие поколения. Однако особенно углубляться в историю я бы вам все-таки не рекомендовал. Это, знаете ли, может всякого утомить. Это, знаете ли, дико может надоесть. Это, знаете ли страшно очертенеет, ежели каждый, кому ни попадя, примется разбираться в том, чего там, в этой темной истории, было на самом деле, а чего не было никогда, кто там кого завоевывал и кто там кого продавал не за понюшку нюхательного табака, а, можно сказать, за огромные бабки.

Поэтому вполне достаточно, если вы обратитесь к той эпохе, когда, например, псы-рыцари с лязгом погружались в ледяные воды Чудского озера с тем чтобы много веков спустя принять участие в великой кинематографической массовке. Или вы обратитесь к эпохе Ивана Грозного, который был гнусный и кровожадный злодей, но не настолько сумасшедший, чтобы повсюду гражданское общество насаждать. Или к эпохе Епифанских шлюзов, способных защитить от наводнения все что угодно, кроме гражданского общества в Петровском каменном городе на прибалтийских болотах. Или, на все это наплевав, возьметесь вы разбираться в том периоде нашей истории, когда Степан Разин с его друзьями бороздил водные просторы реки Волги, а в это время в Москве все уже было готово к тому, чтобы защитить Кремль от захвата его польскими подмастерьями. Опыт в любом случае будет вынесен вами весьма смутный: периоды были такие.

Но вы не переживайте. Вы в смысле опыта прошлых эпох вполне способны и сами кое в чем убедиться. Не во всем, конечно. Во всем убедиться у вас ни за что не получится. Но если вы — человек умный, начитанный, модный и, подобно мне, Мите Глобусову, тонко организованный, то сами еще раз сможете в своем воспаленном воображении пережить то, что в 1904 году на себе почувствовал московский градоначальник. В ту самую минуту, когда в него кинули разрывную бомбу, равную по мощности двум с лишним килограммам в современном тротиловом эквиваленте. После чего следует этот опыт забыть и больше его не вспоминать.

Из более близкого времени подходят воспоминания о самых ярких и радикальных попытках создания гражданского общества в нашей стране. Это — борьба с крепостным правом, с царизмом, с белыми, с красными, с кулаками, с бедняками, с правым и левым уклонизмом, с евреями, с русскими, с татарами, с чукчами, с космополитизмом, с писателями, с дирижерами, с агентами всех вражеских разведок, с разведением коз на пригородных садово-огородных участках, с пьянством, с алкоголизмом, с подпольными абортами, с мелким воровством на предприятиях, с крупным воровством повсюду, с фарцовщиками, с проститутками, с гомосексуалистами, с сексуальной распущенностью, с коррупцией, с социализмом, с капитализмом, с феодализмом, с реформизмом, с американизмом, а также за внедрение в сознание каждого человека знаменитой формулы: «Наше общество — самое гражданское в мире!»

Всю Перестройку, падение Берлинской стены, ГКЧП, Черный Вторник, приватизацию, дефолт и вообще весь период правления Б.Н. Ельцина также следует рассмотреть в плане очередной попытки построения гражданского общества в нашей стране.

Все, что за этим последовало, я вам также советую отнести к очередному этапу строительства того же самого, однако в предпринимаемых вами попытках особенно на это не напирать.

Ну и, помолясь, приступайте.

 

Америка! Америка!

Мой интерес к этой стране не угасал никогда. О том, откуда он взялся и каким образом проявляется, хорошо сказано в давнишнем, но содержательном стихотворении:

Теперь на нашей улице — четыре пивных заведения. Одно из них так и называется: «Америка! Америка!».

Задолго до его открытия, В 1776-м году, свободолюбивые выходцы из Старого Света, переселившись в Новый Свет, послали к чертовой матери британский флаг и саму метрополию. В «Декларации Независимости» записали:

«Мы, тринадцать Северо-Американских Соединенных Штатов, сегодня, 4 июля 1776 года, объявляем о своей полной независимости. С этого дня свобода для нас — величайшая и основная ценность. Вместе с ничем не запятнанной честью».

Это не дословное цитирование Декларации, а вольная трактовка, найденная мною на отечественных просторах изобретенного внутри Пентагона Интернета.

А дословных экземпляров, отпечатанных на типографском станке, сохранилось 25 штук. И каждый из этих отпечатанных экземпляров стоит теперь не менее 2 миллионов долларов. Так что вы, если где-нибудь найдете 26-й, то обязательно разбогатеете.

Один из экземпляров «Декларации Независимости» был случайно обнаружен на блошином рынке в самом начале XXI века. Несколько раньше (лет пятьдесят назад) на «черном рынке» Москвы шла бойкая торговля «техасскими брюками» («ковбойскими штанами»), которые при наличии на них лейбла «Made in USA» стоили 25 рублей советскими деньгами, что составляло примерно 30 тогдашних американских долларов.

На тот же период приходится и дальнейшая популяризация стихотворения Маршака о приключениях Мистера Твистера, бывшего министра. Он был миллионер и являлся «владельцем заводов, газет, пароходов». Он заехал в СССР на досуге, объезжая от нефига делать весь мир. Но визит в первую в мире страну социализма был отравлен появлением в коридоре гостиницы «Англетер» высокого человека с белыми зубами и черным цветом кожи, то есть негра. И Мистер Твистер, побагровев и чуть не лопнув от злости, стал немедленно упаковывать свои огромные чемоданы, чтобы отбыть в США — в страну кромешной сегрегации, повального антикоммунизма, кошмарного разврата, но украшенную на подплыве к Нью-Йорку статуей Свободы с факелом в руке.

Статуя Свободы — подарок из Франции. В натуральную величину. К столетию со дня принятия Декларации.

Прошло с момента ее установки лет восемьдесят, и подарком для советских людей стало повсеместное распространение капроновых чулок, рок-н-ролла, вкусной жвачки, зачатков сексуальной свободы, официальной ненависти к «американскому образу жизни», а также пепси-колы с запахом сапожного гуталина. Ее из небольших бутылок с огромным воодушевлением пили на выставке достижений американского народного хозяйства, состоявшейся в парке Сокольники в 1959-м году. Длина и многолюдность очереди на эту выставку занесена в Книгу рекордов Гиннеса. Эта Книга — такое же штатское достижение, как президент Джон Кеннеди, война во Вьетнаме, полет на Луну и киноактриса Мэрилин Монро.

К достижениям самой могучей заокеанской страны, к ее особенностям мы всегда относили и продолжаем много чего относить. «Американский образ жизни» — в первую голову, тотальную системы кредитования населения — во вторую, а «белые воротнички», юную Лолиту и надувной «чувингам» — в-третью. А когда у нас появились в свободной продаже сигареты «Винстон», то мы и их туда же отнесли. И нью-йркский район Брайтон, битком набитый нашими соотечественниками.

Теперь мы видим в наших киосках журнал «Плейбой» и не сомневаемся, что он американского происхождения. Мы знаем, где возвышается Эмпайр Стэйтс Билдинг, кое-что слышали про изобретателя Белла, видели по телевизору длинный розовый Кадиллак, в котором ездил певец и гитарист Элвис Аарон Пресли, а также где-то слышали американскую легенду, воспетую жизнерадостным Чабби Чеккером и как-то связанную с открытием стеклянного, словно пельменная на углу, игорного казино в одном из новых городов североамериканского континента.

Восхищаемся мы и великой трубой Сачмо, и колоссальным богатством США, намекая на громадный, ни с чем не сравнимый золотовалютный запас этой страны. А еще мы любим поговорить об американском воздушном транспорте, рассказать друг другу о грандиозных американских победах в области репродукции человека и о том, что в США есть типичная «фабрика грёз» (Голливуд), способная выдавать до 100 процентов кинокартин во все залы всех наших кинотеатров.

Словом, у них, если даже сильно не углубляться, очень много разных достижений. Они, например, с большим уважением относятся к бездомным животным, а мы не относимся. Они стараются не нарушать правил дорожного движения, а мы эти правила стараемся нарушать. У них нельзя дать взятку полицейскому — у нас невозможно не дать…

Но мы к ним все равно теперь лучше относимся. И это понятно. Одна холодная война закончилась, а другая не началась, хотя и носится в воздухе дьявольский запах нового термоядерного противостояния. А что касается того, почему мы всегда были, есть и будем выше их по нашей нравственной составляющей, то даже в этом проявляется безудержный американский размах, который теперь все чаще декларируется как наше отечественное достижение.

 

Свинг

В подземном переходе сунули мне журнал «Свинг». Что такое? У меня просто огромный словесный запас, а этого не знаю. Оказалось — предлагают идти в закрытый ночной клуб и меняться мужьями и женами. Для секса. Даже разнузданного. С явственным оттенком порока.

Идея не так уж плоха. Своя жена мне исключительно надоела. Столько лет вместе. От рассвета до заката. То есть, от петухов до пения похотливых котов. Кушаем вместе. Гуляем вместе. Спим вместе. Говорим вместе. Иногда я готов ее убить. Но я гуманист. Держу себя в «ежовых рукавицах».

А вот поменяться? Вдруг туда придет грандиозная цаца? В клетчатой юбчонке. Ножки от ушей. Высокая и вольная грудь. С блудливой улыбкой.

Ай, хорошо!

Одно смущает…

Я вот мужчина еще хоть куда. Казанова отдыхает. Фаллос — Александрийским столпом. Но будет ли свинговать, то есть котироваться моя супруга? Уже вид не товарный. Легкая потрепанность. Походка в раскоряку. Нет одного зуба.

Тут с кондачка не решишь… Надо скрупулезно обмозговать.

А вот завтра о свинге и поговорю с женой.

 

Доллар и рубль

Никогда не задумывались, почему доллар вечно зеленеет, а отечественный рубль уж который год бьется в падучей?

А дело — в изображении.

На банкнотах США — полновластные президенты. А у нас какие-то дамбы, кони, кораблики.

Надо поместить на банкнотах самого уважаемого человека. Президента? Нет! Премьер-министра? Мимо!

Тут нужен носитель всероссийского духа.

Скажем, мой бы портрет весьма подошел.

Экономика России, уверяю вас, сразу бы пошла в гору.

 

Страна подо мной

Не согласен с утверждением, что такие люди, как я, не чувствуют страны под собой. Еще как чувствуют! У себя дома, на улице, в ЦПКиО, в магазине. Пишущий человек вообще обязан всё острее чувствовать, чем не пишущий. А тем более я. Я вот как выйду на свой балкон, так сразу и начинаю ощущать. Все девять часовых поясов. Вижу по утрам, насколько далеко от меня восход солнца, какие уникальные природные ресурсы находятся на всей площади этой уникальной страны. Но кажется мне, что несколько она великовата, и никому еще не удавалось обозреть ее всю: дохлое дело! И управлять такой махиной ни одна еще сволочь не научилась. Лучшие люди брались и шеи себе посворачивали. Где эти люди теперь? Кто помнит о них? Ну, и милиции слишком много. Я понимаю: в такой огромной стране должно быть много милиции. Но для чего лупней таких понабрали туда? Кто разрешил? И почему лопухом и крапивой столько земли поросло? Кто теперь будет косить? И для чего так воруют? Кто им право давал? Куда они деньги девают? Куда такие бабки всаживают? А так, во всем остальном, страна для меня самая лучшая. Я чувствую эту страну круглосуточно и должен непрерывно думать о ней. Но все-таки лучше о людях. О них, по-моему, не думает никто, и кажется мне, что не нужны они никому, кроме себя… и меня.

 

Почему бараны не играют в футбол

Действительно, почему?

И вот что я по этому поводу думаю.

Бараны не сражаются в футбол, но это вовсе не значит, что они не хотят или, тем более, не умеют играть.

И хотят, а умеют презамечательно.

В прошлом веке то там, то сям можно было увидеть на зеленой лужайке разбившихся на две команды баранов.

Гладкошерстные обычно бросали вызов волнистошерстным.

Играли изумительно.

Многие игроки нашей команды, состоящей сплошь из хомо сапиенс, приезжали спецрейсами к баранам на стажировку.

И не жалели об этом.

Бараны точно и сильно бьют с любой ноги, будь то правая передняя, левая передняя, правая задняя или даже левая задняя.

Причем бараны умудрялись своими копытцами так подкручивать мяч, что тот летел не по дуге, а по совершенно немыслимой траектории.

Бараны голкиперы — это отдельный разговор.

Они бросались на мяч с самоотверженной прыгучестью снежного барса.

Лев Яшин плакал навзрыд, со светлой завистью наблюдая за поразительной игрой бараньих голкиперов.

Еще характерная деталь. Бараны весьма корректны, никогда не нарушают правил. Хотя бараны слегка и близоруки, они никогда не оспаривают мячи, которые, то ли пересекли, то ли, не пересекли кромку поля. А если баран нечаянно лягнет барана, то обязательно извинится, или даже предложит материальную компенсацию.

Одним словом, в футболе бараны были короли. И много мировых наград, главная из них «Золотое руно», хранится за бронированным стеклом исторического музея.

Все неприятности начались с ведения в футбольную баранью игру ворот.

Раньше они попадали меж двумя специально отполированными бараньими шкурками валунами.

Ворота произвели на баранов просто ошеломительное впечатление.

Играя, они стали поминутно оглядываться, любуясь на свои ворота.

Кое-кто из самых впечатлительных баранов подходил к штангам, терся о них боком, а иногда и вовсе целовал их.

Все бы хорошо, но когда во втором тайме нужно было поменяться воротами, начиналось невообразимое.

Бараны напрочь забывали об игре.

Они подбегали к своим новым воротам и, чуть лупоглазо выкатив очи, долго, почти не мигая, смотрели на них.

Об игре забывали напрочь.

Даже сам бараний судья, хоть и крепился, призывно посвистывал, но и сам, в конце концов, подходил к одним из ворот и с тупым любопытством глазея на них.

Во время одного из таких казусов футбольный фанат гневно обронил: «Пялятся, как баран на новые ворота».

Так появилась поговорка.

Поговорка-то появилась, а о бараньей футбольной игре пришлось забыть.

Хотя, поначалу, хотели прибегнуть к хитрости, и отменить ворота.

Но бараны все равно сбивались в кучку, восторженно блеяли, вспоминая какие новые ворота были в прошлые игры.

Замечательно, что у людей этого гипнотического пристрастия к воротам нет. Хотя прецеденты и среди них случаются. Но хронического стопора, как у баранов, к нашей радости, пока не отмечалось.

 

Дети подземелий

Вчера в подземном переходе мне никак не давали пройти. Две девицы с протянутыми шапками. Требовали денег. А за что? За истошные звуки, которые в дрезину пьяный детина исторгал на пиле.

Не дам ни копейки!

Если уж ты решил подзаработать, то играй на благородном инструменте. На скрипке, например. На худой конец, на электрооргане.

А выпендривающимся на пиле я резко говорю: «От винта!»

 

Моя фамилия

У кого-то фамилия Петров, у кого-то Сидоров, Мафусаилов, Хряпов…

У меня же — Глобусов.

Чувствуете космический размах? Бездну?

Поэтому я, не жалея живота своего, творю гениальные романы. А Петровы и Сидоровы прочищают канализацию, ловят дроздов, стригут пуделей. И не надо себя укорять. Так карта легла.

 

Черная вдова

Женщины за сорок напоминают мне обветшавшие общественные здания.

Поделился этим тонким наблюдением с супругой. Вызвал ее неожиданный гнев.

Срочно сел за комп. Надо познакомиться с женщиной. Для утешения.

Нашел почти тут же. Зовут — Любушка. Богатая. Очень! Вот она на сафари охотится на львов. Вот ловит на донку пираний. И т. д.

Любушка пригласила к себе в гости.

Приехал. Домина у нее на Рублевке. Забор десять метров. Псы-убийцы сидят на злаченой цепи.

Проводит в свои хоромины. И тут я обмер! На стенах, в виде охотничьих трофеев, приколочены головы мужчин. Лысые и в поэтических кудрях. Брыластые и субтильные. И т. д.

— Кто такие? — спрашиваю, выбивая зубами «Танец с саблями» ныне покойного композитора Арама Хачатуряна.

— Мои бывшие мужья. Все банкиры.

— Так вы черная вдова?

— Ну, конечно…

Дорогие друзья, я тотчас покинул эти чертоги. Еле унес ноги.

Не хочу я висеть на стене! Хоть я и не банкир. Мне еще жить да жить…Книги писать, наконец.

И теперь моя любимая поговорка такая: «Сорок пять — баба ягодка опять». Слова эти супруге моей очень нравятся.

 

Девушка с кривыми ногами

Не ту главу в романе написал, герой дико запил, мясорубка сломалась. Привычный мир с треском рушится, и я оказываюсь вне родных стен, среди совсем других женщин.

Я понимаю — и отдаю себе в этом полный отчет, — что там, куда я попадаю, девушки с кривыми ногами приятней и нежнее всех прочих девушек, у которых ноги либо прямые, либо не настолько откровенно кривые, как у моей новой знакомой. А у моей новой знакомой ноги очень кривые и тонкие, как самодельные удочки. Это поразительно для меня сексуально. Я вот однажды с ней просыпаюсь и вижу эту девушку с кривыми ногами, и так мне от этого на душе сексуально, что хочется сразу этой девушкой овладеть. Она не против. Она говорит, что ждала, когда ею овладеет такой модный и духовный человек, как я. И я ею овладеваю, и время для нас обоих сжимается, и пространство тоже сжимается, и весь вещный мир перестает что-либо значить, и мы с ней оказываемся на полу в долгом и сладостном процессе овладевания друг другом. Она — мною, я — ею. Да, именно на полу, а не на кровати мы как бы проходим сквозь самих себя, сквозь наши физические тела, и попадаем на тот уровень, где находятся наши души. Кричим мы при этом так же громко и заунывно, как звери в темном лесу. Потом мы кончаем. Она в меня, я в нее. Судорожно и забойно. Кончив, мы продолжаем лежать, словно мертвые, и она долго ничего не говорит, а потом говорит, что еще ни разу в жизни так живо, мощно, яростно, так сильно не кончала в меня. И я ей откровенно говорю, что и я тоже не кончал в нее так живо, мощно, яростно и сильно. Полежав как мертвый еще какое-то время на полу, я добавляю, что это, наверное, потому, что ноги у нее такие кривые, какие трудно даже вообразить. И она соглашается с этим. Она говорит, что да, это так, и ей от этого хорошо, и жить дальше ей хочется, и даже ребенка от меня родить не слишком большого, но симпатичного. А что касается меня, то ей во мне больше всего нравится, что у меня ноги прямые и ровные, как придорожные столбы. Они-то удачно и контрастируют с отчетливой кривизной ее ног. А во всем остальном мы с ней — единое целое. И пусть она навсегда такой и останется — моей новой девушкой с кривыми ногами!

 

О Луне, пустоте и проходящей моде

Выть на Луну я не умею. Я — человек работящий, поэтому мне и выть заподло. Я лучше еще каких-нибудь пару слов напишу, мусор вынесу, дюбель в стенку забью, на жену наору за то, что она с пылесосом в мой рабочий кабинет входит. Одним словом, я, наорав на жену, опять сижу, а затем прихожу к выводу, что двигаться к завершению моего романа мне еще долго предстоит. Ты, думаю я, коли уж начал, так тебе и заканчивать!

Еще несколько соображений из более-менее смежных областей. Езда на первоклассных автомобилях, шикарные дома, одежда с европейских стильных подиумов, забойная аппаратура, лучший и непрерывный отдых, страсть к азартным играм, коррупция, огнестрельные войны, бюрократические игры… Все это тоже отвлекающие маневры. Но и они не ко мне. Во-первых, нет у меня ничего из вышеперечисленного. А во-вторых, человек, да к тому же еще и писатель, страшно боится зияющей нравственной пустоты и мечтает в ней не погибнуть. Боится, мягко говоря, по уши в дерьмо погрузиться.

И правильно делает, что боится!

А что до меня, то лично я в дерьмо терпеть не могу погружаться. С детства к этому себя приучил. С юности испытываю отвращение к ассенизаторству и выгребным ямам, помойкам и отхожим местам. Поэтому я не просто ревностный сочинитель, а просто-таки разгоряченный сторонник правильного и честного проживания. Я весь заточен на то, чтобы с утра до ночи, с одной стороны, свой роман сочинять, а с другой, размышлять о жестоких тайнах и кромешных загадках буйствующей вокруг общественной биологии. А какой человек на это не заточен, так он и думает о том, какой «экслюкзив» наиболее выразителен, что называется, «по движухе».

Иными словами, навалом повсюду людей, которые так и просятся в мой роман. Вот человек, который трудился всю жизнь. Шлифуя каждый абзац, мучаясь страшно и покрикивая на жену с пылесосом, он погружался в такие бездны, в какие и мысли не держал погружаться. А в результате весь пообносился, и ничего у него нет, кроме запаха котлеток домашних из кухни. (Вкусно, собаки, пахнут!) А у другого, который, не то что пера, а и вантуса в руки никогда не брал, нет этого потрясающего запаха котлеток из кухни. Зато у него штанишки дудочкой, ботиночки со скрипом, машинка с массивным бамперком, живет в квартирке с видом на Обводной канал, жинка забойная, вся в мехах, камнях, золоте, из Ниццы не вылезает. Ходи, куда хочешь, ешь все, что нравится, спи, с кем придется, деньги копи. Даже, может, романы пиши, забывая о том, что именно ты, расправив широкие крылья души, бороздишь окружающие тебя пространство и время.

А что до Луны, то на нее выть я никогда не умел и продолжаю не уметь. Как-то ночью проснулся, лежу, а сам думаю: «А вот дай-ка я встану и повою на небесное светило». И раздумал. Жена, во-первых, обещает сразу на развод подать. Во-вторых, не должен талантливый человек самого себя таким способом разбазаривать. А в-третьих, ты ведь не дурака валяешь, а на белом свете живешь. Вчера жил и сегодня еще поживешь. Ты и завтра, Митрофан, не откажешься, чтобы тоже пожить. Вот, стало быть, ты и живи. И никогда не забывай ни о том, кто ты такой, ни о том, откуда ты взялся. А главное, о том, что скажут о тебе и проходящей моде на тебя наши потомки.

 

Аристотель

«Город — содружество непохожих». Это кто сказал? Разве это Аристотель сказал? Или я?.. Нет, не я. Тогда, значит, один мужик во втором часу ночи на автобусной остановке. Похож он был на Аристотеля?

 

Колокол и бубенцы

Писатель должен быть колоколом и будить заснувшую совесть. Этот колокол должен гудеть день и ночь, не давая заснуть.

А что мы слышим?

Надтреснутые колокольчики, заржавленные бубенцы…

И все они претендуют на роль могучего колокола!

Так ведь если хочешь быть колоколом — гуди и гуди.

Не хотят.

 

Не пользуйся газетой на ветру

А какую любовь в прежние годы снискал метод сворачивания газеты в трубку! Мне долго не удавалось понять, для чего это нужно, а потом я сам себе разъяснил исторические основы этого сворачивания. Оказывается, еще в допетровский период нашей истории пришел к нам из Баварии обычай охотиться с помощью такой трубки на летающих по воздуху и на все садящихся крылатых насекомых. И долго в нашем районе, где я тогда жил, сохранял свою силу этот старинный обычай. А потом ушла куда-то проворная баварская привычка. Потом обычная мухобойка появилась. Но и это никак не мешало тому, что именно газета в течение десятков лет помогала справлять другую хозяйственную нужду. Я имею ввиду оклейку стен перед оклейкой обоями.

А какие люди стояли за всем этим! Какие были непревзойденные, величайшие пользователи! Хорошо помню, с каким увлечением и какой тщательностью некоторые из них делали из заранее прочитанных газет легкие и удобные шапки. И при Сталине делали, и даже еще при Ленине, и при Андропове с Черненко, и при Горбачеве с Ельциным. Носившие называли эту шапку нежно, по-лётному: пилотка. Эта пилотка предназначалась для разных целей. Из них первая — среди бела дня выйти во двор и немного перед приятелями в обнове пофикстулить, вторая — уберечь голову от солнечного удара по ней. Имели место газетные шапки и иных конструкций.

Но возвращаюсь к чтению. (Ах, какое это сладостное возвращение! Оно все ж таки поглавнее будет всего остального.) И наплевать, что проклятый телевизор, вездесущее радио и плеер МР-3 в теперешней жизни любой газете дорогу могут перейти. Зачем читать, если не только посмотреть, но и послушать можно? Каждый день сперва про то, а после про это. Спектр информации невероятный!

Здесь на первый план выдвигается своеобычный, обеспокоенный, современный, неравнодушный к наших будням человек. Он никогда не упустит возможности, чтобы заострить не только свое, но и чужое внимание на почерпнутом из газеты факте. Многие так и делают. Сперва заостряют свое, а после чужое. А после могут уже и вовсе не заострять. И все-таки должен заметить: самые скрупулезные с наибольшим интересом и темпераментом заостряются на политике, бизнесе, скандалах, ценах, женских делах и постоянных разбирательствах в сфере криминалитета. Вот так и моя жена, которую я никак не могу отнести к наиболее скрупулезным читателям. Она вдруг на днях изъявила желание самостоятельно прочитать речь генерального прокурора, произнесенную им на Верхней Палате в двадцатых числах апреля позапрошлого года. На что ей сдался генеральный прокурор, она мне не сказала, но с речью захотела ознакомиться. А потом и про какого-то следователя, которого вдруг на пенсию выдворили, и про то, как на Сухаревской площади в бригаду женщин легкого поведения какая-то сволочь шумо-световую гранату кинула, и про новый бензиновый кризис в Европе, и про то, почему на одной сковородке репчатый лук пригорает быстрее, чем на другой. Короче, она со всем ознакомилась. Ну что ж, твоя воля, жена. Газету тебе в руки!

Буквально несколько слов о том, как все-таки надо правильно читать.

Большинству пользователей я бы рекомендовал держать ежедневную полностью развернутую газету в обеих руках. Этот же приём я бы присоветовал и в отношении еженедельника. Обе руки разводят широко в стороны, а глазами в это время ищут наиболее броский заголовок. Этот приём используют и при чтении вечернего издания.

Чтение русских слов и составленных из них предложений производится сверху вниз и слева направо. Что одинаково верно почти для всех газетных страниц. Перед началом чтения одни пользователи газету покупают, другие выписывают на почте на свой адрес, а третьи без напряга и бесплатно находят ее в своем почтовом ящике. И сразу выбрасывают в другой ящик, стоящий внизу, под почтовым.

Прочитав одну страницу, никто не должен отказывать себе в удовольствии приступить к чтению другой. А как человек до кроссворда дойдет, так вскоре (хотя бы себе) должен ответить, скажем, на такой вопрос: «Чем ударяют по шляпке гвоздя?» При этом надо стараться как можно реже пользоваться газетой на ветру. А если, кроме ветра, еще и дождь на улице, то тогда газетой пользоваться на открытом воздухе никому не рекомендуется: влажная и к лицу липнет. Иначе говоря, все шансы пропустить в ней все самое интересное. На ветру.

Полностью использовав одну газету, не забудьте приступить к использованию ещё одной.

 

Основной инстинкт

Я всегда недоверчиво относился к женщинам-писательницам. Особенно к тем, кто колет лед ножом, а потом оным же на брачном ложе забивает мужчину.

Почему они так поступают? Мозгов-то в куриной головенке нет, вот они и отрываются на мужчине. Последний только и может называться человеком.

Отличный фильм «Основной инстинкт». Честный! Я бы его принудительно показывал всем студенткам-девушкам в Литературном институте. Сколько бы мужиков сохранил.

 

Мое знакомство с самураем

Сошелся я как-то на короткую ногу с самураем. На станции метро «Баррикадная». С настоящим! В кимоно и самурайским мечом. Разговорились об искусстве совершать харакири.

Оказывается, все просто… Чуть потерял лицо, — пырнул себя мечом прямо в живот. И честь восстановлена. Хотя и с летальным исходом.

Вот бы эту методу взять на вооружения нашим правителям. Особенно в кризис. Накатило лихо на народ, жрать нечего, работы — нет. Бац — в себя мечом или ножом. Можно даже простым, перочинным. Честь восстановлена! Да и электорату хоть какое-то утешение.

 

Кухня одинокого мужчины

Случается с каждым: жена куда-то уехала, а любовница еще ниоткуда не приехала. И человек остается один. Во всей квартире никого больше нет. Все надо делать теперь самому: романы писать, цветы поливать, пыль вытирать, белье в стиральную машину закладывать, телевизор смотреть. Готовить пищу тоже надо самому. Но лень! Черт возьми, как же лень готовить пищу самому!

Попробовать перебороть лень просто. Для этого достаточно иметь банку килек пряного посола и черный хлеб. Добавим сливочное масло, и получается прекрасный бутерброд, съев который, следует его тут же чем-нибудь запить. Для запивания подойдет хорошо заваренный чай. Или кофе. Это — кому что нравится. Один любит чаем запивать, другой — кофе. Хорошо бы еще и рюмку ледяной водки на грудь взять и хорошенько ахнуть при этом. Но ахать и на грудь брать предпочтительней вечером. А утром надо постараться удержаться от рюмки ледяной водки. Тут все-таки больше подходит стакан свежевыжатого фруктового сока, который удачно получается, если для его приготовления, кроме фруктов, применить автоматическую современную соковыжималку.

Страшно повезло мужчине, если жена перед отъездом оставила на сковородке холодную мясную котлету! Эту котлету режут строго пополам вдоль, а ни в коем случае не попрек. Далее одну ее половину кладут на кусок черного хлеба и накрывают другим куском. Таким образом, получается еще один замечательный бутерброд! Интересно, что оставшаяся половина котлеты может быть помещена в холодильник. Это сделает ее более пригодной для создания еще одного замечательного бутерброда на завтра на утро или на послезавтра на вечер. При дальнейшем хранении этот замечательный бутерброд теряет примерно 90 процентов своих вкусовых качеств и превращается не в столь замечательный.

Более сложная задача — самостоятельное приготовление мяса. Его надо для начала купить. Говорят, что одинокие мужчины классно приспособлены для всего, в том числе и для покупки мяса без костей. Это может быть свинина или телятина, реже — баранина, еще реже — мясо сайгака, степного волка или морского льва. Сейчас торговая сеть предлагает громадный выбор мяса без костей.

Так вот. Купив хороший кусок мяса, мужчина должен точно знать, что он будет с ним делать. Будет ли в кастрюле варить с репчатым луком и в отфильтрованной воде или подвергнет жарке с оливковым маслом и на сковородке. Последнее пользуется наибольшей популярностью. Известен мужчина, который, оставшись в одиночестве, самостоятельно отбивает кусок мяса деревянным молотком, затем солит и перчит. А затем с возгласом восторга с размаху швыряет мясо на раскаленное дно сковородки. Минут через пять мясо обжаривается с одной стороны, еще через пять — с другой. А уже после этого мужчина сервирует стол, украшает его всячески, раскладывает фамильное серебро, включает музыку и во вновь созданной обстановке с такой жадностью поедает приготовленный им бифштекс с кровью, что сама жизнь вокруг преображается и, в сущности, на жену наплевать. А если у него в холодильнике окажется еще и помидор, то тут уж вообще наблюдается торжество кулинарного гуманизма.

Яичница для одинокого мужчины — блюдо, можно сказать, не самое уникальное. Это, правда, смотря какая яичница. Их человечеству известно более двухсот. Среди них бывают и такие яичницы, в которых столько компонентов, что с ними не всякий в силах справиться. Поэтому, чтобы полегче было, можно остановиться на яичнице с сыром и помидорами. Для этого необходимы яйца, масло, сыр, помидоры. Скорлупу яиц разбивают перед началом приготовления яичницы, а содержимое разбитого яйца выливают на сковородку. Все остальное — по вкусу.

Многие, вообще-то говоря, больше всего на свете обожают домашний полноценный обед: салат, первое, второе, десерт, напитки. Салфетка на груди; сидит, предположим, писатель или еще какой фрукт и кушает свой полноценный обед. Замечательно! А многие, чтобы особо не заморачиваться, останавливаются на сайре бланшированной в металлической банке, на горошке зеленом, сосисках молочных, макаронах вареных, пельменях — вкусы не у всех одинаковые, да и люди не все друг на друга похожи. Однако для одинокого мужчины предпочтительней, проявив всю его фантазию в смысле домашнего меню, принять рюмку ледяной водки на грудь. И спать вскоре лечь. Не забыв про любовницу на закуску.

 

Вся гамма современных покушений

Бегаем, что-то делаем, куда-то стремимся. Прилично отдыхаем. Отлично зарабатываем. Много пишем. Превосходно едим. И вдруг — бац! — смертельно ранен в самое сердце. После чего по телевизору сообщают, что в одного кто-то целился, а в другого кто-то попал. И к этому добавляют, что каждый день на нашей планете, в разных ее уголках, совершаются тысячи и тысячи покушений.

Я этот вопрос стал изучать, и некоторые покушения поразили меня своей наглостью, своей беспринципностью. К этой противоправной категории отнесу многочисленные случаи несанкционированного лишения жизни менеджеров, палаточников, мастеров эстрады, дворников, прохожих, телеведущих, милиционеров, рядовых срочной службы, министров, политиков, разнорабочих. Для доведениях их до холодного состояния трупа применяют все виды современного вооружения, которое выбрасывают потом. Действуют либо в масках, либо в черных лыжных шапках и куртках неспециального покроя. Настроение хорошее. Ни одного из покушавшихся ни на одной из фотографий, сделанных в момент покушения, узнать невозможно. Все имеют твердое алиби и два десятка свидетелей, которые под присягой всегда подтвердят, что кто-то где-то в кого-то, возможно, и стрелял, но не то чтобы именно вот этот убийца в кого-то стрелял… Да, он мог бы, наверное, еще раз в кого-нибудь выстрелить, а все равно не убийца!

Можно ли кого-нибудь в нашей стране отправить на тот свет и не таким варварским способом, каким является огнестрельный способ с глушителем? Да. Иногда это осуществляется с помощью дорогостоящих медикаментов, алхимического замеса, китайского зеленого чая, микояновской отдельной колбасы или с помощью отравленного радиоактивного «Боржоми». Но отравой поить живого человека предпочтительней в Англии, поскольку у нас в России «Боржоми» давно уже нет на прилавках, в том числе и радиоактивного.

Участились случаи лишения жизни и посредством почтового сообщения. Вот получает человек сообщение с обратным адресом «От твоего дяди из Киева». Вскрывает конверт и читает какое-нибудь важное сообщение, вроде: «Привет, Вася!» Какой такой Вася, что за Вася и на кой черт Вася? А фиг его знает. Но так и хочется закричать: «Эге-ге-гей, Василий! Конвертик-то не вскрывай, Василий!» А он его уже вскрыл…

Пожалуй, самое виртуозное из уже разработанных и осуществленных покушений на чужую человеческую жизнь было подробно описано в прессе. Вы помните эти многочисленные и звонкие публикации. Интереснейшие интервью, подробнейшие беседы с очевидцами… Это был единственный, уникальный и поразивший всех случай. Страна стояла на ушах. А потом в одной из южных горных республик на воздух взлетел весь кабинет министров и затмил все ранее известное. Примерно часа два летал по воздуху министерский кабинет над головами пораженных жителей. После чего в полном составе скрылся в неизвестном направлении. Там же скрылся и весь годовой бюджет одной из южных горных республик.

Необычайное происшествие с закавказским правительственным учреждением еще раз убеждает в том, что ни в коем случае нельзя организовывать покушения на чужие человеческие жизни из рук вон плохо. Всегда надо действовать так, чтобы жертва сначала вроде что-то поняла, а затем уже ничего не поняла. Вот попадает, например, человек в объектив оптического прицела, а потом куда-то исчезает из объектива оптического прицела. Это называется: «Вот сволочь! Ушел в последний момент». В то же время другой человек никуда не ушел, но все равно куда-то исчез. И так — несколько раз подряд. Только поймают его в объектив, а его уже нет. И с крыши ловили, и с чердаков, и в проходном дворе, а все мимо сада! К этому стоит добавить, что если поймать человека в объектив оптического прицела во время вкусного обеда, то у него все шансы, что это у него последний вкусный обед в его жизни. Суп-то он, может, еще и доест, а вот уж поросенка с черносливом… А когда он с женщиной любовью занимается? Тут можно дать ему еще некоторое время позаниматься, а можно и не дать. Это же относится и к такой распространенной ситуации, предполагающей наличие человека в туалете. Или он стоит у окна и показывает ребенку только что купленного плюшевого медвежонка.

А если еще раз вернуться к обширной гамме современных покушений, то можно сказать, что мы придерживались и продолжаем придерживаться нашего главного и, стоит заметить, магистрального направления. Этим-то как раз и объясняется то, что в качестве основного орудия применяется, как правило, государство. На втором месте — чугунная обывательская сковородка, на которой еще не остыл жир от только что поджаренных котлет. Утро свежее и тихое. Пчелки летают, птички чирикают, цветочки пахнут. Человек, проспавшись, вышел из дома на природу; ну, как положено, рассупонился, присел по-модному. А тут-то его…

Вместе с тем я никогда не сомневался: покушаться на чужую человеческую жизнь — дело исключительно подлое и некрасивое. Значительно правильней и красивей что-нибудь за столом написать вне поля зрения оптического прицела.

 

Наставления нашим правителям

Внимательно приглядываюсь к нашим государственным мужам. То они на дно Байкала опускаются в батискафах, то сигают на огнеупорных тросах в жерло огнедышащего вулкана, то парят под облаками на бомбардировщике с ядерными боеголовками, то смотаются на Луну, да привезут горсть лунного грунта.

Подвиги подвигами, но надо же и честь знать…

Ты лучше войди в дом рядового русского человека. Расспроси о его насущных нуждах. Мол, почему взгляд испуганный, а живот впалый?

А потом уже на дно Байкала ныряй. Или лети на звездолете прямо хоть к солнцу.

 

Беспробудная трезвость эпохи

«Лето на дворе иль осень, мы с соседом пить не бросим».

Этот тезис всегда был справедлив. И до обидного справедливо, когда одни очень трезвые говорят о других почти таких же трезвых: «с катушек долой» или: «Вот скот! Как нажрался!» Про «морду опивущую» говорить тоже принято, но не всегда прилично. Лучше спросить: «Ты, радость, выпил, что ли, где немножко?» (Всё дело в том, что выпившая «радость» бывает мягче и добрее трезвой. Она, трезвая, вообще никакая не радость.)

Небольшое подорожание алкогольной продукции с содержанием спирта не менее сорока процентов почти никак не отразилось на массовом постулате «трезвый пьяному не товарищ». Во-первых: кто проверял? А во-вторых: кто может поручиться? Мне казалось, что лучший и самый главный товарищ. Я про это и в доме у нас спрашивал. А потом на улицу вышел и там спросил. Не обошел я и наш стеклянный магазин на углу, снабженный водкой на прилавке в количестве не менее ста пятидесяти самых разных сортов. И всюду люди, которые знают. Они тоже говорят: «Очень даже товарищ!» Он и на улице поможет, и в доме. Он, может, и не совсем понимает, что это такое «горящий пламень у человека в душе», однако в положение войдет. А кто не войдет, тот сука, а не товарищ.

А качество? Не того, что пьем (было бы слишком просто), а того, чем заедаем. Мало того, что водки фальшивой процентов семьдесят, не меньше, так ещё закуски поддельной несть числа. Добро пожаловать, господа, отравиться!

Вместе с тем по-прежнему актуальны наши главные и самые крутые приёмы нейтрализации. Как, например, рассол капустный. Молочным кефиром тоже можно, но лучше бы рассол капустный. Об этом и в книгах пишут и по телевизору показывают. Но я все равно уверен, что лучше сперва рассол, а после кефир. Так понадежней, поинтересней. Однако самое надежное — это не кефир и не рассол, а с утречка сто граммов кристалловской холодной. Этот приём каждый употребляющий знает. А после хорошенько крякнуть. Такие открываются перспективы, такие дали, если сто грамм с утра кристалловской холодной, а после хорошенько крякнуть!

Между тем пить надо не постоянно. Пить необходимо в двух случаях: когда есть закуска и когда её нет. Случай, когда нет водки, рассмотрению не подлежит. Ибо не только пить, но и жить надо так, чтобы водка всегда была. Утром не понадобилась, так может вечером понадобиться. А вдруг у кого свадьба, крестины, именины, Нобелевскую премию получил, Новый год, не дай Бог умер? Как вы пойдете отмечать всё это без водки?

Уверен: вы никак не пойдете отмечать всё это без водки. Сосед ваш пойдёт, а вы нет. Возможно, что и ваш сосед не имеет привычки ходить на торжества с пустыми руками. Тогда и вы не ходите. Зачем вам ходить?

А позиции всё-таки сдаём. Рады бы не сдавать, а всё равно сдаём. Почти по всем направлениям. Куда ни кинь, а всюду десятки и сотни сданных позиций. Разруха в иных местах все еще страшная, черт возьми, и денег в радиусе пятисот километров от эпицентра разрухи ни у кого нет. Я как-то спросил у знакомого дяди из нашего дома: — «Вы, Модест Аркадьевич, чего себе думаете: мы наши позиции сдаём или нет?» И он мне сказал: «Конечно, сдаём! А то как же!» И попросил: «Дай мне, старик, рубля три с мелочью, а то, понимаешь, «Исток» в плоской бутылке со вчера подорожал».

А потом я газету купил, и на её первой странице сразу в глаза бросилось: «С первого места в мире по содержанию спирта в крови на девятнадцатое переместились!» (Точно: сдаём!) Стал дальше читать, и оказалось, что мы пьем теперь меньше, чем рядовой алкаш люксембургский. И французы с их пристрастием к вину сухому и красному пьянее теперь нашего самого трезвого политика и шоумена. Правда, у них, у французов, теперь и травматизма на производстве больше. Но ведь у них и производства больше. А у нас меньше. Вот вам и результат. А вы что хотели?

Значит, чем дальше, тем жизнь наша всё трезвее. С каждым годом. В политике, в дружбе, в труде, в любви, во всем прочем. Мы преуспели в правах человека, в борьбе за «лучшее будущее для всех и для каждого», в пиаре, в криминале, госпереустройстве, Налоговом Кодексе, ответах одного президента другому, вопросах граждан, прожиточном минимуме, выборах, партиях, перевыборах, ловле шпионов, в развале всего, а также в резком размывании границ отличия пьяного от не очень. И по цене на водку и на закуску, и по всему остальному. Тут мы тоже преуспели. Иначе говоря, мы точно знаем, что для того, чтобы выйти из одного состояния, надо закончить другое. Кончать надо с пьянкой со всей этой! И сколько бы кто ни выпил, а все равно неизбежно придется кончать.

За нее, друзья! За беспробудную трезвость эпохи!

 

Идеальные контуры тела

Ускользающая красота… Мне трудно ее ухватить, но я пытаюсь. Я знаю, что она обязательно ускользнет. Так жизнь устроена, что всякая красота куда-то ускользает, и в сумерках я вижу ее, но это смутные, ускользающие отголоски моей зимней шапки, моего пальто, моих ботинок… Поближе к ночи вижу в комнате смутные ускользающие отголоски бывшего идеального женского тела. Мне, как писателю, интересно, что видит хозяйка этого женского тела. Я спрашиваю, она отвечает. После чего я с затуманенным грустью взором выхожу из комнаты и снова вижу какие-то смутные отголоски, похожие на идеальные контуры тела в пальто…

 

К вопросу о правильном раздевании

Для меня всегда было загадочным, как это ученые, изучающие причудливый мир современного человека, ухитряются делать одно открытие за другим. И каждое следующие открытие оказывается сенсационней предыдущего. Так, группа сексологов из Чикаго пришла к весьма грустному для человечества выводу. Оказывается, в каждой пятой семье и мужу, и жене совершенно без разницы, кто, как и зачем раздевается. Во всех остальных семьях дело поставлено значительно лучше, хотя и там присутствует некий налет равнодушия к раздевающемуся мужу или жене, снимающей с себя предметы верхней и нижней одежды.

Между тем, наряду с безопасным сексом, культурой совместного ведения домашнего хозяйства, бытовым пирсингом, бешеной ездой на автомашинах и постоянной гармонизацией половых межличностных отношений, процесс раздевания не менее важен для эротики. Ученые полагают, что эротику можно всю загубить уже в процессе раздевания.

Совершенно иной эффект достигается, если раздевание осуществляется возвышенно и правильно. Тогда можно и эротику тоже возвысить. Иными словами, внезапное обнажение способно усилить эротическое ощущение. Вошел в комнату человек в пиджаке и вдруг его снял. Вошел в комнату человек в ботинках и вдруг снял и их. Вошел в комнату человек в пальто и сразу лег спать. Такая прекрасная и в некоторой степени даже неожиданная демонстрация оставляет впечатление навсегда.

Не знаю, что там писатели, а ученые уверены, что во всех нюансах продумывать процесс раздевания следует постоянно, уединившись, или, напротив, прилюдно, чтобы было видно, чем вы в настоящее время озабочены. Этому есть у кого поучиться. В богатейшей истории цивилизации встречались выдающиеся мастера раздевания. Одним из самых великих был император Нерон. Не менее велик был и французский император Наполеон Бонапарт. Замечательно умел раздеваться английский король Георг V. Из женщин: Клеопатра, Екатерина Великая, Клара Цеткин, Мэрилин Монро, Мадонна, группа «Блестящие», Ума Турман, Куликова Клавдия Васильевна.

Женщина должна раздеваться, как бы играя, показывая эффектные позы, устраивая комнатный стриптиз.

Нужно учитывать, что и мужчина в процессе раздевания обожает разгадывать разные ситуации. Он без этого, можно сказать, вообще не совсем человек. Как и без денег, без которых он тоже, можно сказать, не совсем человек. А что касается хотя бы отдаленных намеков на предстоящее раздевание, то тут мужчина любит поразмышлять о том, кто хочет его обольстить и почему при этом надо обязательно раздеваться. Поэтому здесь на авансцену опять-таки выдвигается женщина с искрящимися от собственной хитрости глазами. Она ведь красива и умна. Она много знает. Она очень нежная, гладкая и до мелочей притягательная. Она — и только она! — подлинный и утонченный инициатор магического процесса раздевания. И в целом ряде случаев шепотом, а то и в полный голос женщина требует, чтобы раздели сначала ее, а после приступили к раздеванию себя.

Однако меру и тут надо знать. Определенного рода эротические демонстрации недопустимы, когда мужчина болеет перед экраном телевизора за свой любимый футбольный клуб, управляет своей любимой бензиновой тачкой, специальными щипчиками отщелкивает кончик своей любимой сигары, разговаривает с деловым партнером по телефону или в самый разгар сексуального обольщения держит в одной руке чашку кофе, а в другой бутерброд.

Иначе говоря, всякое до мелочей продуманное, прекрасно организованное или просто приятное раздевание — это такая реалистическая ситуация, чем-то похожая на пикантную игру.

Климатические условия при этом должны быть, как при написании романов: предельно благоприятные. Все должно радовать: мебель, свечи, цветы, посуда, вся прочая обстановка в том помещении, где осуществляется раздевание. Белье должно быть модным, чистым, из хорошего магазина. Мужчина — умный, тонкий, при деньгах, культурный, талантливый. Вкусно покушали, немножко выпили, по телеку что-нибудь поглядели и принялись раздеваться. Тогда все это и вызовет острейшее эротическое возбуждение.

В противном случае — наоборот.

 

Коммерсант, жирная харя, и бабушка, мирная труженица

Мысли мои о наших согражданах внушают мне самому громадное уважение. Вот, например, я подумал о коммерсанте с физиономией, которое и лицом-то назвать нельзя, и бабушке, нежнейшем из небесных создания. И вот что у меня получилось.

Опыт сравнительного анализа

О ЕДЕ

Коммерсант набрасывается на пищу жадно, волком. Индейку, например, он беспощадно рвет своими короткими волосатыми руками, хрящики перещелкивает золотыми зубами. Жир течет по подбородку, глаза у коммерсанта подергиваются мутью сытости. Потом богатей икает и страдает изжогою.

Бабушка же сядет где-нибудь в тихом уголочке, разложит на тряпочке хлеб, луковичку, помидорку. Откусывает она слегка, пережевывает степенно. В синих глазах ее — светлая радость. Потом она, милая, утрет рот кончиком ситцевого платочка и пойдет свои дела делати.

О ХОДЬБЕ

Коммерсант жирным карасем выныривает из своего «Мерседеса». Тащится по улице вперевалочку. Дорогие его башмаки шаркают по мостовой. Своим оплывшим плечом он расталкивает прохожих. Сплевывает мимо урны. Двери он обычно открывает по-бычьи, ударом головы, в помещении шапки песцовой не снимает.

Бабушка ходит по улице споро, легонькой походочкой. Чистые складочки ее лица приветствуют прохожих. Усмотрит она бродячую, смердящую собачонку, ан для нее у бабушки презентик заготовлен, мозговая косточка. Развернет тихая странница тряпочку, даст собачонке косточку, а потом глядит на насыщающуюся скотинку с умилением. Идет дальше бабушка, там поднимет горького пьяницу, там окурок, оброненный кем-то, аккуратненько зонтиком в канализационный люк спихнет.

О ЛОВЛЕ РЫБЫ

Коммерсант обычно ловит рыбу сачком или на блесну. Он дрожит от нетерпения. А вытащит рыбку, долго бьет ее головушкой о землю, ненавистно зубами скрежещет. Потом весь улов складывает в специальную сумку, непроницаемую для взглядов. По улице несет эту сумку со страхом и подозрением.

Бабушка же удит рыбку на донку или мормышку. На бережку она сидит мирно, не выказывая нетерпения. А как поймает рыбку, долго смотрит на нее с любовным укором, мол, что ж ты так доверяешься, дурашка. Но бабушка не хочет смерти животинки, она наливает в баночку водицы, опускает туда рыбку и несет ее домой. Ребятишки улыбаются бабушке вслед, коты мурлыкают. Все любят бабушку. Дома старушка выплескивает рыбку в ванну, к прежде пойманным, и ждет приплода.

* * *

 

Портрет начальника

Итак, вот он: рыжий, с бельмом на правом глазу, в клетчатом пиджаке и с широкими, как хоккейные ворота, плечами. Не верите? Утверждаете, что таких не бывает? Ну что ж, с этим и я полностью согласен: таких не бывает. Зато бывают другие. Эти, в основном, самые модные, самые наглые и продвинутые. Среди них есть и рыжие, и брюнеты, и лысые, и шатены, и в париках, и в кепках, и в куртках, и в пиджаках. Одни из них осенью кашляют, а другие чихают. Некоторые курят, а все остальные поют, когда у них хорошее настроение. Есть руководители с широкими, а также узкими плечами; есть и грустные, и веселые, а еще остроумные и даже такие, которые не только остроумные, а еще и любвеобильные, как это положено им по должности. Поэтому им в самом начале рабочего дня какую-нибудь подчиненную подавай, а можно и в самом конце. И упаси вас Бог никого не подать такому начальнику: вмиг обидится, а то и премии лишит. За неподачу в указанный срок. Портрет такого шефа не выносят по общенародным праздникам на запруженную народом улицу. Зато к ветровому стеклу автомобиля присобачить могут.

Как же ведет себя нормальный среднестатистический руководитель по отношению к тем, кем он по долгу службы призван руководить?

Поведение его может быть разным, а порой и вовсе непредсказуемым. Например, никто из подчиненных никогда не угадает, в каком конце коридора начальник организует себе свой индивидуальный туалет. Вверенные ему для постоянного руководства люди обязательно допустят грубейшую ошибку, если решат, что туалет он для себя организует в самом дальнем от его благоустроенного кабинета конце коридора. Есть и умные подчиненные. Вот они-то сразу догадаются, что отхожее место для личного пользования будет организовано в ближнем к его кабинету конце. Ключ от двери будет только у него. Ни у кого из подчиненных ключа не будет. Зато на двери сортира появится надпись приблизительно следующего содержания: «Господа! Справляйте свои естественные нужды в дальнем конце коридора!».

И тут я догадался, что этот случай не слишком часто встречается в современной демократической обстановке. Он все-таки в чем-то вымышлен и восходит к слишком далеким от сегодняшних дней временам. Именно к тем, когда по многолюдным праздникам выносили портреты высших начальников на запруженные народом улицы, и шел народ с этими портретами в руках в сторону самого светлого и ближайшего будущего.

Сейчас все конкретней. В сторону будущего народ идти давно уже закончил и всей толпой бросился в сторону настоящего. Приблизительно за год хотел достигнуть, но отчего-то не достиг. Образовался некоторого рода затор. Он продолжается лет пятнадцать-восемнадцать и когда рассосется — неизвестно. В то же время мало кто из начальства расстался с прежними методами руководства. Громко наорать на подчиненного не представляется чем-то зазорным. Можно и тихо обозвать его идиотом, а также сказать: «Пока еще я тут начальник, а не Пушкин!» Сохранились и такие выражения, как: «Вас вызывают на ковер», «Их нет никого, они все у руководства» и «Самое главное, чтобы начальник ничего не заметил». При этом в местах скопления самого высокого начальства можно обнаружить еще большее скопление подчиненных, каждый из которых на его уровне также является начальником над кем-то еще.

Темные машины с огнями, отчаянно завывая, с включенными проблесковыми маячками проносятся по улицам городов с еще более страшным воем, чем раньше. Не представляет труда ограничить движение прочего транспорта с целью проезда машины с начальником внутри. Намного выросла числом и охрана. Мужчин с крепкими бритыми лицами, охраняющих вверенное им для этого руководство, стало так много, что можно подумать, что у нас теперь не страна начальников, а страна охранников.

Но было бы несправедливо отмечать лишь отрицательные стороны системы тотального руководства всеми и вся. Есть и положительные моменты. К ним можно отнести то обстоятельство, что теперь руководителем может быть каждый, кто страстно этого захочет. Достаточно что-нибудь организовать, где-нибудь зарегистрироваться либо войти в состав чего-нибудь, как тут же можно прибить на дверь железную табличку с выгравированной на ней личной фамилией. Еще проще получить табличку на дверь в результате жестокой предвыборной схватки, а также с помощью собранного друг на друга компромата. И чем больше представителей народа куда-то баллотируется, тем больше потом дверей, начальников, табличек и компромата.

Но и случай с табличкой и даже с дверью — не предел. По той причине, что никаких пределов в области руководства у нас не существует. Даже избранный почти всем народом депутат становится зачастую начальником, и происходит в стенах палат парламента тяжелая, мрачная, изнурительная борьба за кабинеты и привилегии.

Сколько же стоит тот или иной начальник? Какую цену все мы платим за его подпись под документом, позволяющим жить одним и запрещающим это же делать другим? Все мы платим за это непомерно высокую цену. И чем дальше, тем сумма больше. Таков негласный закон «страны начальников». Эта страна, по мнению ее высшего руководства, одна из самых больших и демократичных в мире. Не для нас с вами, а для х… с ними.

 

Некоторые признаки настоящего «Боржоми»

«Боржоми» нынче в дефиците. Тем не менее в магазине неподалеку от моего подъезда продали мне пару бутылок славной кавказской воды. Я из одной бутылки сразу отпил и по вкусу напитка определил, что и в наше «модное время» надпись на этикетке служит лишь указанием, а не главным признаком того, что в купленной бутылке известная минеральная вода. С еще большей уверенностью можно сказать, что в этой бутылке не обязательно вообще вода. Хотя бы даже и такая, о которой, выпив ее, сразу хочется закричать:

— Ребята! Это я чего такое выпил?!

Значит, чтобы сразу и навсегда не проколоться, я вот что для себя решил. Нужно перво-наперво определить, какой лечебный эффект хочется получить от данной воды. Если у человека водобоязнь, свиной цепень или клаустрофобия, то за пару недель эти заболевания вылечиваются с помощью тех веществ, которые содержит замечательный подземный напиток. Бесследно исчезают импотенция и герпес, чесотка и «парижский насморк». Напротив, усиление головной боли, повышенная потливость, дрожание рук, цветные круги перед глазами, резкое ухудшение настроения показывают, что достигнут эффект, противоположный лечебному. В этом случае свою посильную помощь должен оказать стакан кефира, а также сок одного лимона, выдавленного в другой стакан. Яичный белок из двух куриных яиц в некоторых случаях также способен погасить остаточные явления нежелательного эффекта.

Грамотно проведенное сравнение поможет еще точнее отличить настоящее «Боржоми» от ненастоящего.

Для этого поставьте обе бутылки на стол. Первую лучше поставить слева, вторую справа. Вероятность того, что слева от вас будет стоять бутылка с настоящим «Боржоми», равна пятидесяти процентам. Замечу, что справа с той же вероятностью будет стоять бутылка тоже с «Боржоми», однако с не таким уж и настоящим.

По себе знаю: животные чуют фальшивку значительно острее человека. Особенно чувствительны австралийские утконосы. Я понимаю, что не у каждого потребителя «Боржоми» живет дома австралийский утконос. Тогда следует обратить внимание на то, как ведут себя лебеди. Или ежи. Возможно использование зайцев. При отказе слонов участвовать в эксперименте, задействуйте любое другое животное, которое теряет спокойствие при наличии фальшивки.

Что касается меня как писателя, то именно я покруче любого животного ломаюсь от употребления ненастоящего «Боржоми». Всего пару глотков, и вот я уже теряю ориентацию в пространстве, не прохожу в дверь, беднею, бегу из семьи. Меняются мои вкусы, пристрастия. У меня лысеет голова, и что-то такое странное на коже. Зачастую я даже Родину могу покинуть, где родился и вырос, рискуя погибнуть на одном из чуждых мне берегов тёплого британского Гибралтара.

Никогда не позволяйте себе на практике пренебрегать главными признаками настоящего «Боржоми»! Не пренебрегу ими и я.

 

Невозможно представить!

Нельзя же в самом деле представить, что всякий человек у нас настолько прозорливей меня, что вдруг возьмет и сразу обо всем догадается. К примеру, о том, что истинная причина какого-нибудь непредвиденного происшествия — это совершенно не то, что невооруженным глазом можно разглядеть. Сразу понять, что за этим скрывается. Что это вовсе не одна из кромешных загадок бытия, а просто-таки дрянь какая-то. А если не дрянь, то что-то уж слишком банальное, вроде ссоры России с Грузией, включая употребление в адрес бывших друзей жестоких и обидных слов.

Примерно из той же области и, известная мне из СМИ, двухмесячная задолженность по зарплате. А то и обычная давка в метро. Куда все едут, черт возьми? Однако и вообразить себе невозможно, что истинная причина случившегося — какой-нибудь идиотский правительственный указ. Да что там указ! Виной всему национал-большевики, морские сомалийские пираты, животный грипп, беспардонные американцы и цены на природный газ в кухонной трубе. А то и просто популярная среди горожан шаурма, в которую такую порой дохлятину насуют, какую еще надо суметь насовать. Или какая-нибудь сумасшедшая в капоре и цветной накидке, стоящая с бутылкой молока посреди Пушкинской площади. Этого, впрочем, уж никак представить невозможно. Какая сумасшедшая? Откуда цветная накидка? Кто поселил ее посреди столичного города? И кто же возьмется воображать, что эта разноцветная дама способна выбить писателя из его привычной будничной колеи. Она тут причем? И уж совсем невозможно в том же ракурсе рассмотреть такие «привычные вещи», как, скажем, бездомные небритые ребята в буржуазных обносках, благоухающие в вагонах метро столь же качественно, что и дохлые гуси, а также участившиеся случаи запроса политического убежища в Люксембурге. Додуматься тут можно бог весть до чего, и не только писателю.

 

Под звуки пневматического молотка

Для писателя ссора с женой — непозволительная роскошь. Писатель, как-то раскочегарившись, тарелку об пол шваркнет, и супруга его шваркнет. Осколки, веник, слезы. Что хорошего? Знал я и такого сочинителя, который трехлитровой банкой с огурцами в супругу свою кинулся. В жену не попал, а оба стекла в кухне выбил. Пришлось вставлять. Что хорошего? А уж тем более не должен писатель в адрес своего живого домашнего оппонента употреблять обидные слова. Обзывать как-то, сравнивать с кем-то, смешивать с чем-то… Вот три года назад. Теплое майское солнце в окне. Жена стоит в кухне в розовой комбинации и сильно орет на меня; а я — в трусах, и я ору на жену: «Ты, мол, чего, дура, орешь на меня! Ты не смей орать на меня!»; а она на меня: «А вот я не дура, а вот я стану орать!».

А за окном — и май, и солнце, и новая листва, и небо бело-голубое, и с дьявольской периодичностью стучит под этим небом строительный пневматический молоток по свае. Жена — в розовой комбинации, я — в трусах.

 

Перезагрузка

Самого себя перегрузить всегда очень полезно. Дурь, скажем, какая-то в голову прет, а перезагрузил — и вот она уже меньше прет. Дурь вроде та же, а вроде теперь и не дурь. То же и по жене. Она меня грузит, а я ее слушаю, а сам думаю: «Вот ты жена! Опять тебя не в ту степь несет!».

А то, с какой стати политики взялись перезагружать друг друга, очень непонятно мне. И то, ради чего они с этим вторгаются в мою насыщенную творческую биографию, я не понимаю. Ну, хорошо. Пусть приходят ко мне. Для них у меня тяжелое мраморное пресс-папье всегда на столе найдется. Я с его помощью любого так перезагружу, что мало не покажется.

 

Обнадеживающая статистика

Сегодня прочитал в «Известиях», что доля книг в общей потребительской корзине составляет всего 0,5 %. Около трети приходится на продукты питания. На алкогольные напитки — 7,5 %. На табачные изделия — 2,1 %. В структуре потребительской корзины вслед за книгой идут товары для животных — 0,4 %.

Более чем уверен: после публикации моих романов картина резко изменится. Треть своих средств россияне будут тратить именно на мои произведения, доставшиеся мне кровью и потом. Кошкам же и собакам придется перейти на подножный корм.

 

Коренная переделка

Мой троюродный дедушка, Федор Федорович, решил переделать мир. Для этого он отбил носик японского фарфорового чайника, оторвал стрелки часов с кукушкой, спалил в мусорном ведре письма своего дедушки Петра Валентиновича, содрал со стены географическую карту мира.

После этого утомительного занятия Федор Федорович сел у телевизора. Показывали мультфильмы. Говорящего басом бегемота. Федор Федорович ждал изменения мира. Коренной ломки. Он ждал пять, десять, двенадцать минут. И — не дождался.

Тогда Федор Федорович разбил венским стулом телевизор, побрился налысо, плюнул четыре раза в окно, сорвал в зале хрустальную люстру. И опять стал ждать. Пять, десять минут. Он ждал всю ночь, он ждал девяноста шесть лет. На смертном одре он прошептал холодеющими губами своей беременной невестке Галюшечке:

— Вот наглядный урок некоторым горячим головам!

 

Продолжение темы

Бывает, посреди ночи жена растолкает меня, и я ей что-нибудь скажу, кто она такая среди ста миллионов галактик и сотен миллиардов звезд. И она тоже мне что-нибудь скажет. После чего я встаю и хожу по дому в махровом халате. Хожу и думаю о том, что такое вселенная, а что человек. А что до жены, то я и о ней думаю. И всякий раз прихожу к выводу, что очень она у меня активная протоплазма. Килограммов примерно под восемьдесят.

 

Культовый персонаж российской действительности

Вчера посмотрел на себя в зеркало и весь вспотел от гордости и смущения. Да и как ни вспотеть! Из зеркала, знаете, кто на меня смотрел? Вы никогда не догадаетесь. На зеркала на меня смотрел… культовый персонаж российской действительности! И этот персонаж — я! Я сразу хотел жене об этом сказать, однако решил сразу не говорить. Во-первых, вопросами замучает, во-вторых, с премьер-министром станет сравнивать, а в-третьих, пусть это мое открытие и для нее сюрпризом будет. Она у меня сюрпризы любит. А тут такая удивительная штука. То есть я теперь для нее не просто Митя Глобусов, а культовый персонаж. Она мне: «Ми-тя! Пойди-ка ты за картофелем сходи, а то весь уже скушали!» А я ей: «Культовые за картофелем не ходят, культовые за отечество переживают!» … А потом я еще раз в зеркало за себя посмотрел, а он оттуда на меня. И отчего-то расхотелось мне за отечество переживать, а за картофелем сходить захотелось.

 

Таинственные метаморфозы. Наблюдения после экономического коллапса

Вот по улице бредет человек с тусклым взглядом. Ноги его в порыжевших кирзовых сапогах. На плечи наброшена драная телогрейка. Скажем прямо, вид этого человека навевает мысли о смерти. А ведь это Василий Васильевич, в недавнем прошлом солист балета Большого Академического театра. Ах, как он скакал по настилу сцены! Ах, какие антраша выкаблучивал! Подпрыгнет, и, как баскетболист, зависнет в воздухе… Корифей! Царь! Полубог! Воздухоплаватель! Куда все это ушло, сгинуло?!..

А вот Вероника Павловна идет. В роскошных рыжих волосах сверкает жемчужная орхидея. На плечиках Вероники Павловны — кроличье манто. Да что манто? Монисто из кубинских пиастров сверкает на ее высокой груди!.. Взгляд красавицы бритвенноостр, величав. Боже, а ведь совсем-совсем недавно Вероника Павловна, а можно и просто — Верка, щеголяла в замурзанном ватнике, заплатанных калошах и дырявом оренбургском платке. Мало того, она еще позорно клянчила подаяние на станции метро «Баррикадная».

Вот Иван Филиппович на бээмвухе катит… Вот Софья Павловна с тележкой базарную толпу разрезает… Что-то их ждет впереди? Ведь мир полон таинственных метаморфоз.

 

Сублимация

Мой однокашник, пьяница и разгильдяй, писатель Кошкин задумал зарезать свою тещу, но вместо этого наваял чудесный пасторальный роман из жизни мексиканских индейцев.

Мой деверь, старый обладуй, композитор Хорьков решил взорвать здание ГУМа, но вместо этого создал грандиозную симфонию, посвященную мирному атому.

Мой сват, филателист и садовод, кинорежиссер Топорков замыслил растлить малолетнюю слепую девочку, а потом взял да и снял гениальный фильм о проблемах голубых меньшинств.

Моя бывшая жена, художник Маргарита Соловьева загадала убить Президента и овладеть ядерным чемоданчиком, а вместо этого написала шикарное полотно «За секунду до пробуждения обнаженного мальчика».

Как хорошо, что Зигмунд Фрейд открыл сублимацию, иначе на улицы нашей родины просто невозможно было бы выйти.

 

Кепка Лужкова

Зашел в магазин «Виктория». Стал в очередь в вино-водочный.

Вдруг меня сзади кто-то толкает.

— Вы последний?

— Ну?..

Приглядываюсь. Лысый человек в дырявой кепке. Еще сильнее приглядываюсь. Ба! Да это же Юрий Лужков. Блистательный мэр. И в дырявой кепке!

Прикупили с ним портвейна «Агдам». Зашли в детский садик «Сказка», сели под деревянные грибочки.

— Юрик, что такое? — спрашиваю.

— Да вот, — говорит, — бабок у жены на новую кепку попросил. Всего 100 рублей. Эта, гляди, продралась. А она не дает.

— Не дает! — изумляюсь я.

— У самой четыре с половиной миллиардов зеленых. Яхта под алыми парусами с золотым унитазом.

— Ё-мое! И не дает!

— Ни копейки. Вот немного меда со своего улья продал и решил дербалызнуть.

— Это правильно…

Выпили мы с ним. Закусили ливерной колбасой «Собачья радость».

Потом обнялись и, глотая слезы, запели:

— Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка темная была.

Хороший мужик Юрий Михайлович! Как брат он теперь мне.

На прощание я ему подарил свою драную кроличью шапку. Пущай носит, болезный!

 

Серьезнейший документ

Я в документах хорошо разбираюсь, но особенно в квитанциях на оплату жилищно-коммунальных услуг. Цены там загибают, мама моя родная! А недавно попался мне на глаза документ совершенно иной по характеру. Откуда он у меня взялся — черт его знает, наверное, в почтовый ящик кто-то сунул. Я его хотел сразу в ящик для мусора бросить, но отчего-то не бросил и домой принес. И оказалась это весьма зловещая, беспрецедентная бумага, которую какие-то иностранные психологи создали. Я, конечно, психологов не люблю, как и всякую такую слишком умную птицу, но тут у меня от исследования чуть волосы дыбом не встали. Это же надо такое! Этого чего же в окружающем мире творится! Это какие же двуногие твари по нему ходят! Ведь всего за какой-то год более 4000 женщин стали жертвами изнасилования, казалось бы, в благополучной Европе! Больше того, в незаконную половую связь с матерями и сестрами вступали отцы семейств, братья и прочие ближние и дальние родственники. Например, приехавший погостить дядя из Мюнхена. Этот прогорклый, пивной господин за время своего пребывания в гостях физически овладел тремя племянницами и четырьмя свояченицами, причем каждая из них тщательно скрывала самый факт овладевания.

В ряде других случаев в ход шли словесные угрозы, звучавшие примерно так: «А ну, раздевайся! Я тебе чего, дура, сказал!» В других же ситуациях, кроме угроз, в качестве устрашения применялись длинные и острые кухонные ножи, заряженные ружья и пистолеты, молотки и топоры. Для пущей убедительности жертву привязывали к кровати или стулу. Был и такой эпизод: родной отец вызвал дочь на крышу, якобы для того, чтобы помочь в установке телеантенны, и там же, на крыше, овладел ею самым беззастенчивым образом к тому же еще и под открытым небом.

Иногда насильник заманивал жертву в комнату, якобы намереваясь ей что-то в комнате показать. На вопрос: «Что именно вы хотите мне показать?» следовал ответ: «Такого ты еще не видела».

Несколько сотен женщин «родственнички-насильнички» застали врасплох во время обычных гигиенических процедур: дамы принимали душ или мылись в ванной. Установлено, что обнаженная жертва оказывала менее активное сопротивление, чем полностью одетая. Как правило, в качестве орудий самообороны применялись мочалки и мыло. (Я бы на их месте еще бы что-нибудь применил.)

Из четырех тысяч поведавших о том, что с ними стряслось, только двенадцать женщин были изнасилованы в дневное время суток, остальные — в ночное. Девственность в результате преступного коитуса потеряли восемь дам, а все

остальные не потеряли. Почти половина насильников были несколько выпившие, то есть в состоянии алкогольного опьянения. Протрезвев, некоторые сразу же раскаялись в содеянном. Другие, напротив, утверждали, что «ничего подобного быть не могло» по той причине, что «этого не могло быть никогда». Помимо этого, нашлись и такие любители, которые вынашивали план насилия несколько лет, ожидая, когда девушка повзрослеет и получит право избирательного голоса.

Возраст изнасилованных в подавляющем большинстве эпизодов колеблется от 18 до 47 лет. Жертвами насильников оказались и дамы постарше, их возраст доходил до 97 лет. Однако в органы правопорядка заявления подали о свершившемся акте «преступной любви» лишь 3 процента женщин. Остальные признались, что «не хотели подставлять родственника» и «сама мысль об унизительной судебно-медицинской экспертизе показалась мне еще отвратительней того, что со мной сделал этот грязный, тупой, грубый, гнусный и вонючий мерзавец».

Вывод ученых специалистов печален: каждая пятая леди имеет все шансы подвергнуться домогательству в отчем доме или в гостях. Картина, стало быть, мрачная, да еще настолько, что ничего, мрачнее этой картины даже мне невозможно представить, разве что квитанцию на оплату жилищно-коммунальных услуг. И картина эта характерна почти для всех стран Нового и Старого света, включая Австралию и Острова Зеленого Мыса. Между тем в странах, где в качестве государственной религии применяется ислам, насилия случаются гораздо реже. Видимо, потому, что там за это человека могут лишить всего, в том числе и детородного органа.

На каком месте находится Россия по числу жертв инцеста?

Об этом в документе не было ни слова. Я сквозь него и на солнце смотрел, и на луну, а ни слова об этом не обнаружил. Видимо, наши родные исследователи, занимающиеся вопросами кровосмешения и несанкционированных прелюбодеяний, затрудняются ответить на этот прямой вопрос. Они только в один голос утверждают, что в этом нашу страну значительно опережают Франция, Германия, США и даже благопристойные Нидерланды.

Об основных причинах опережения данных тоже никаких не оказалось. Поэтому пришлось поразмышлять самому. Дня два размышлял и пришел к выводу, что у них в их странах жить гораздо скучнее, чем в нашей. Ни тебе коррупции, ни тебе вопиющей разницы между бедными и богатыми. Вот и набрасываются озверевшие от скуки папаши на своих дочерей, а дяди — на племянниц.

 

Эротика и литература

Что бы и кто бы ни говорил, а чтение книг из моды не выходит, как и их написание. Всякие там социологические опросы — чепуха собачья. Войдите в любое время в любой вагон метро и сами увидите: пустая банка из-под пива катается по всему вагону, а в дальнем конце сидит человек с книгой.

Перемещаются под землей и девушки с книгами. Они читают, как правило, что-нибудь классическое: например, 32-й том из полного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого. Среди лиц обоего пола редко когда встречаются представители, изучающие захватывающие повествования о том, как сохранить собственную фигуру. Чаще всего эти лица обращаются к творчеству тех писателей, которым было наплевать на собственную фигуру: А.М.Горькому, Валентину Катаеву, Борису Пильняку, Илье Эренбургу, Салману Рушди, Джорджу Оруэллу, Рэю Брэдбери, Братьям Стругацким. О том, какие упражнения применяются и какие продукты питания используются, читают примерно восемь процентов всех читателей. Все остальные поглощены современной прозой и той ее составляющей, которая имеет все признаки высокой поэтичности и от первого до последнего слова посвящена любви и ее эротическому, то есть чувственному наполнению.

Не редок в этом плане и Александр Сергеевич Пушкин, величайший знаток женщин и всего, что связано с самым сокровенным отношением к ним.

Между тем Пушкин, пылкий, дерзкий, гениальный и порою предельно откровенный в поэтических строках, способен показаться современному читателю неожиданно робким в строках прозаических. Так, в повести «Метель» он дошёл лишь до следующего описания:

«… Бурмин впал в такую задумчивость, и черные глаза его с таким огнём останавливались на Марье Гавриловне, что решительная минута, казалось, уже близка.» И затем: «Марья Гавриловна закрыла книгу и потупила глаза в знак согласия.»

Если бы только Александр Сергеевич! Современный читатель, лишь только взглянув на имя автора, немедленно догадается, что и Гоголь Николай Васильевич не проломил преград. Это ведь он на пути к «Мёртвым душам» и «Избранным местам из переписки с друзьями» создал бессмертную комедию о человеке, которого в одном провинциальном городке приняли за проверяющего из Санкт-Петербурга. И в этой комедии есть сцена, наполненная высочайшим романтизмом, но никак не эротикой:

«Х л е с т а к о в. Нет, я влюблён в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я не достоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.

А н н а А н д р е е в н а. Но позвольте заметить: я в некотором роде… я замужем. Х л е с т а к о в. Это ничего. Для любви нет различия, и Карамзин сказал: «Законы осуждают». Мы удалимся под сень струй. Руки вашей, руки прошу.»

Советский писатель, Николай Островский, не менее целомудренно подошёл к изображению того, что обещало только ещё состояться между двумя героями пламенной повести «Как закалялась сталь»:

— Тоня, когда закончится заваруха, я обязательно буду монтёром. Если ты от меня не откажешься, если ты действительно серьёзно, а не для игрушки, тогда я буду для тебя хорошим мужем. Никогда бить не буду, душа с меня вон, если я тебя чем обижу.

Почти о том же и современник Николая Островского, поэт и писатель Даниил Хармс:

«Теперь я знаю, что ты давно женился. Я из прежних писем знал, что ты женился. И я очень рад, что ты женился и написал мне письмо. Я сразу, как увидел твоё письмо, так и решил, что ты опять женился. Ну, думаю, это хорошо, что ты опять женился и написал мне об этом письмо. Напиши мне теперь, как твоя новая жена и как это всё вышло. Передай привет твоей новой жене».

Самому придирчивому читателю не удастся выяснить, передал ли привет его новой жене персонаж рассказа «Письмо» Даниила Хармса. Для этого и «Письмо» перечитывать не придется. А вот в том, что Владимир Набоков вынужден был ради удобства нашего читателя перевести роман «Лолита» с английского языка на русский, каждый из современников в силах убедиться еще раз. И еще раз напросится единодушный вывод, что некогда скандальное произведение выдающегося мастера на самом деле никакое не скандальное и даже не «порнографическое», как в прежнем СССР писали о нём, а очень даже скромное. Ибо и Владимир Набоков не позволил себе зайти слишком далеко в описании отношений между нею, несовершеннолетней возлюбленной Гумберта Гумберта, и великовозрастным, мятущимся, страстным, извращенным и трагическим Гумбертом Гумбертом:

«Так полулежала она, развалясь в правом от меня углу дивана, школьница в коротких белых носочках, пожирающая свой незапамятный плод, поющая сквозь его сок, теряющая туфлю, потирающая пятку в сползающем со щиколотки носке о кипу старых журналов… Но вот она потянулась, чтобы швырнуть сердцевину истреблённого яблока в камин, причем её молодая тяжесть, её бесстыдныя невинные бедра и круглый задок, слегка переместились по отношению к моему напряженному, полному муки, работающему под шумок лону, и внезапно мои чувства подверглись таинственной перемене».

Переменам, различным пересмотрам, метаморфозам подверглось, можно сказать, теперь всё. Но самые радикальные пересмотры затронули не всё. Они коснулись только того, что так или иначе касается эротизма и мощного, почти производственного изображения его на страницах нынешних книг. Так, один прозаик перенес действие своего романа в межзвездное пространство и подробно исследовал все позы любви и изыски прелюбодеяния в условиях невесомости. Другой не удалился так далеко с улиц Москвы, а, напротив, погрузился в сексуальные отношения героев этих улиц.

Таким образом, литература из моды выйти так и не смогла. Напротив, входит она в нее все прочнее. Так, чтобы и читатель, открыв книгу, с первых же слов автора ворвался в тему с каким-то невероятным ликованием, юношеским задором, пылким взором и последующим глубоким проникновением в ткань предмета. Так, чтобы и писатель рванул к высшему пониманию этого же предмета. Да еще и так бы рванул, что ни писателю, ни читателю возвратится оттуда уже невозможно, разве что в подземный поезд метрополитена, где по вагону катается пустая банка из-под пива…

 

Крик

Я не спеша иду по тихой московской улочке.

Гулькают голуби, почти бесшумно проносятся мерседесы и вольво. А небо — ярко-голубое, лишь на горизонте, в проеме шестнадцатиэтажек снежной глыбой весело искрится два-три облака.

Я думаю: «Вот и хорошо, жизнь налаживается. В магазинах появилась еда в красочной обертке, праздничным половодьем закипели мелкооптовые рынки, тысячи энергичных молодых мужчин и женщин приникли к экранам своих компьютеров. Несмотря на кризис, кривая благосостояния медленно, но уверенно, несомненно, поднимается».

И вдруг я слышу крик. Пронзительный, душераздирающий, он раздается откуда-то сверху. Так кричат коровы, когда их ведут на убой, так кричат волки, когда они долго не могут загнать оленя, так кричат зазывалы стамбульского рынка, когда они никак не могут продать свои цветистые ковры.

Я поднимаю голову.

На балконе четвертого этажа стоит человек в смокинге, в жабо, и, наверное, в лаковых туфлях. Конечно, это коммерсант. И скорее всего, он пришел с, затянувшейся глубоко за полночь, презентации.

Что там сказали ему? Кого он так чудовищно испугался?

Бизнесмен хватает белыми руками свою накрахмаленную рубашку с пышным жабо и с треском разрывает ее. И опять воет горько, безутешно, с отчетливым погребальным оттенком.

И все померкло для меня…

Я пошел прочь, не в силах выносить крик человека.

Мерседесы и вольво обдают меня своими смрадными парами. За рулями машин сидят парни с жирными красными затылками, видимо, из мафии. А в салоне хохочут, широко открыв густо красные от помады губы, девушки, наверно, проститутки.

Думаю: «Нет, видимо, все еще не наладилась наша жизнь, раз так безутешно кричит бизнесмен в жабо! Ну, появилась еда в красочных упаковках. Ну, весенним половодьем забурлили мелкооптовые рынки. Ну, милиционеры, наконец-таки, получили свои долгожданные скорострельные автоматы. И все-таки, что-то печальное есть в сегодняшнем течении жизни, раз так тревожно кричит бизнесмен».

Я сворачиваю в узенький переулок, надеясь, что крик бизнесмена наконец-таки оставит меня, однако он и здесь слышен — безутешный, пронзительный, с отчетливым погребальным оттенком.

Я затыкаю уши ватными заглушками и, широко размахивая руками, стремительно направляюсь к Кремлю.

 

Тет-а-тет

Путин входит в камеру.

ПУТИН. Сидишь?

ХОДОРКОВСКИЙ. Сижу.

ПУТИН. Одиночество — путь к мудрости.

ХОДОРКОВСКИЙ. Сука!

Занавес

 

Кому на Руси жить хорошо?

По стежкам-дорожкам идут Пахом, Ерема, братья Губины. Всюду — благодать! Молодо плещутся жирные белуги в Волге-матушке, из кедрового леса грозно порыкивает уссурийский тигр, кое-где, как петарды, взрываются от ядрености развесистые клюквы.

Пахом:

— Ребятушки, родимые, скажите мне, пожалуйста, кому живется весело, вольготно на Руси?

Ерема и братья Губины, будто с похмелья, мрачно задумываются.

Ерема:

— Купчине толстопузому.

Навстречу взыскующим правды странникам попадается миллионер, фабрикант Протопопов. Он среднего роста, в меру жирен, в меру оптимистичен.

Протопопов:

— Ой, мне живется весело, вольготно на Руси! Я хапаю, грабастаю без устали, без продыха. Как липку обдираю я доверчивых козлов. А дом мой — чаша полная. Жена с грудями тяжкими. Детишек цельна горница. Открою холодильник я, а из него все ломится. И буженина сытная, треска весьма свежайшая и куры из Америки. Но женушка, Аленушка, такие грудки спелые, такие грудки тяжкие… Она кобылка статная!

— Сдалась вам эта женушка! — сказали братья Губины. — Мы лучше вдаль пойдем.

Вдали им встречается сторож миллионера Протопопова, Суков Федор Федорович.

Суков:

— А если уж до личностей, то мне живется весело, вольготно на Руси. Пускай хозяин скапливат различное имущество. Пускай его потешится. И копит софы красные, и унитазы гладкие, и ванны белобокие, и прочье барахло. Возьмем потом топорушек, заостренный и споренький, и в гости к Протопопову потопаем, пожалуем. Был Протопопов душечка, и нету Протопопова. Зато софа целехонька, и унитаз блестит! Тогда уж я запрыгаю и песни закурлыкаю, оркестр под меня… И молвят люди русские, видали — Федор Федорыч! Ах, Суков — сукин сын! Он заимел всю собственность, он заимел имущество. Ах, Суков, вот каков!

Ерема вдруг задумался и буркнул, в землю глядючи:

— Видали всяких Суковых, видали мудаков!

Странники бредут дальше. Навстречу им молодо, игриво несется собачка сторожа Сукова. Она в меру кудрява, в меру брыласта, в целом весьма приятственна. Запнулась у березоньки, сказала в землю глядючи, вдруг ноженьку задрав:

— Сдались вам эти Суковы? И богатеи жирные? Была бы только косточка, да косточка мосластая, а там хоть трын-трава!

Мужик Пахом задумался и, на собачку глядючи, сказал не без веселия:

— Была бы только косточка! Вот счастие расейское! Вот счастие кромешное! Выходит — все мы благостны. Ерема, братья Губины и я, мужик Пахом. И всем живется весело, вольготно на Руси. Была бы только косточка!..

Легкое, флеровое затемнение. Все куда-то уходят. Вдалеке слышится задушевная, ямщицкая песня сторожа Сукова, пощелкивание языком фабриканта Протопопова, постукивание по стерне коготков собаки. Где-то прыскает ядреным соком перезрелая клюква. На небе блестит Луна, сияет красный полумесяц. Где-то погромыхивает весенний молодой гром. Ноздри втягивают упругий воздух приближения крещендо. Но… тяжелый плюшевый занавес неумолимо падает. Издалека, не очень разборчиво слышен разухабистый, но и несколько обескураженный возглас мужика Пахома:

— Была бы только косточка! Да косточка мосластая!

Все затемняется, лишь на небе, тревожа воображение, сияет красный полумесяц. Напоследок доносится пронзительный звук обрыва балалаечной струны.

 

Венецианский гульфик

В тот год я впервые надел студенческий картуз, был чист душой и телом, краснел при вольных разговорах товарищей, и они морщились: «Шел бы ты, Ваня, в монахи!»

Приехав домой, в деревню к дедушке, решил искать настоящей любви. Выскочил из тарантаса и вбежал в темную гостиную. Меня встретила тетка Соня. На левой щеке у нее родинка с прекрасным завитком золотых волос.

Я потянулся к полузакрытым губам тети и двинул ее к дивану.

— Что ты? — удивилась тетка.

— Я — Иван Бунин! — отпарировал я. — Будущий великий писатель. Решил испить мед любви.

— Дурачок, — ласково пробормотала Соня, — лежа мы ничего не увидим.

Через минуту я упал лицом к ее плечу.

— Начался ледоход, — сказала тетя. — Застучал дождь. А наверху все окна открыты.

— Сейчас закрою, — я побежал по крутой, шаткой лестнице.

На мансарде стоял кованый сундук. На нем навзничь лежала нянька Татьяна. В одной рубашке!

Я тоже прилег на сундук.

Таня только вздохнула во сне и закинула руки за голову.

— Что ты? — удивленно спросила Таня.

— Я — Иван Бунин!..

— Ну, быстрей же, злодей! — стиснула зубы Татьяна.

Через три минуты я покинул сундук, закрыл окна, и вдруг услышал музыку.

Заглянул в соседнюю комнату.

Моя знакомая по начальной школе Натали сидела в одной бумазейной юбчонке за белым роялем, играла какую-то до предела страстную фугу.

Я вошел и сказал:

— Я — Иван Бунин! Будущий…

Натали тотчас сняла через голову свою юбчонку.

Я обнял девушку за белый сильный живот и зверски бросил на рояль.

Но что это?

Послышались бегущие шаги и проеме двери стала безумная мать Натали с чеченским пистолетом в руке.

— Мерзавец, ей не быть твоею! — крикнул женщина и выстрелила.

Из этого оружия дворник Гурий пугал воробьев, заряжая его лишь порохом.

Я нырнул в окно мансарды, в мягко спружинившую навозную кучу, обстрекался крапивой, ошеломил петуха, который согнувшись, словно из деликатности, дико побежал с опущенным хвостом.

Ночь я провел в хлеву.

Утром меня к себе вызвал отец.

Я вошел в кабинет.

Отец сгорбился в кресле за дубовым столом.

Не оборачиваясь, стал говорить:

— Завтра, блудодей, скорым поездом ты уедешь в Орёл. И продолжишь учебу на вулканолога. И сними свой венецианский гульфик. Не искушай баб…

Отец мой похож на ворона.

Наполеон напоминает пингвина, а папаша — вылитый ворон.

…Купе было жарко натоплено. Пахло дорогими духами. Я принялся отстегивать свой гульфик. Дверь растворилась и вошла Генрих, высокая, с греческой прической.

— Успел, Ваня?! — проворковала она. — Обожаю тебя, мой козлик!

Генрих выдернула из верблюжьей муфты руку, извиваясь, порывисто обняла меня.

— Все снять? — спросила она.

— Все, все, — мрачнея, приказал я.

Генрих быстро раздела меня.

Некоторая тормозящая путаница вышла с турецкими подтяжками и венецианским гульфиком.

Скорый бойко резал российское пространство.

А я, холодея, следил за собой.

Сколько у меня будет женщин?

Столько же, сколько верст от Санкт-Петербурга до Владивостока?

Больше? Много больше?!

Не ведаю!

— У-у-у! — словно в сексуальной истоме взвыл тепловоз.

— Ну, иди же ко мне, — Генрих властно потянула меня на зазывно скрипнувший коленкором диван.

 

Личный шофер Берии

Он сидел на кухне в золототканом халате и, глубоко затягиваясь, курил маленькую гаванскую сигару.

— Да, я был личным шофером Лаврентия Павловича, — пустив аккуратное колечко дыма в форточку, наконец сказал он. — Как сейчас помню, едим мы с ним по Мясницкой зимой. Хорошо! Фонари мерцают. Снег косо летит. И, знаете, такой алмазной пылью ложится на бобровые шапки прохожих. А мой «Зис» гудит так умиротворенно, со скрытой бычьей силой. Берия же опустит подбородок в воротник и ласково смотрит по сторонам, посверкивая очками. В такие минуты я особенно любил его.

Я резко открыл блокнот и снял колпачок с ручки.

Заметив нервозность, Иван Иванович улыбнулся.

— Как же вы, господа мемуаристы, охочи до всякой сенсации! Ну, нельзя же так! Есть же в мире глобальные ценности.

— Любовь? — хищно ощерившись, спросил я.

— А хотя бы и любовь, — залучился морщинками Иван Иванович. — С чего мы начнем?

— Опишите его облик, — попросил я.

— Росточку он был небольшого, — водя пальцем по узору скатерти, стал рассказывать Иван Иванович, — но телом крепкий и души огромной. Казалось, он весь мир хочет поцеловать. Вот так губы вытянуть трубочкой и поцеловать, — Иван Иванович вытянул губы и вдруг смахнул набежавшую слезу. — Но не дали, гады. Завалили дорогого товарища Берию.

Я все старательно записал в блокнот и спросил:

— Но, а как же все-таки пытки, казни?

Иван Иванович, развернув свою маленькую и крепкую грудь, заразительно рассмеялся:

— Неужели вы этому поверили? Бред! Газетная утка чистейшей воды. Лаврентий Павлович с улицы бродячих котов и собак подбирал, дома им гостиницу устроил. Какие пытки? Что вы?

— А за что же его тогда убили?

— Я ж вам говорил — завалили. Хрущев с Микояном на охоте приняли его за медведя. Лаврентий Павлович когда по лесу ходил то немного по-медвежьи рычал. Вот эти два дурака и обознались.

— Хорошо, но как же изнасилованные школьницы? — резко спросил я. — Неужели врут, что Лаврентий Павлович подбирал их на улицах Москвы и вез к себе в особняк для оргий?

— Чистая правда! — посерьезнел Иван Иванович. — А вот это чистая правда! Только вы спросите зачем он этих старшеклассниц вез к себе.

— Зачем? — спросил я.

— У него в особняке был пансион благородных девиц. Как до революции в Смольном. Конечно, лучше бы Лаврентий Павлович согласовывал увоз девочек с родителями.

— Да, почему он не согласовывал? — я нахмурился.

— Потому что — враги человеку ближние его. Знаете такую библейскую фразу. Вы не знаете, а Лаврентий Павлович знал. Засопротивлялись бы родители, напридумали бы невесть что. А так — девочку взял, девочку — выдал. Но какую взял? Остолопку. А выходила она из пансиона Берии с твердым знанием астрономии, французского языка, истории партии.

— Что еще за партии? — перекинув ногу на ногу, спросил я.

— Эх, молодой человек, — снисходительно улыбнулся Иван Иванович. — Ничегошеньки-то вы не знаете! Была такая партия большевиков. ВКП(б). Славная партия. Вот ее-то историю девушки и учили.

— И что же, вы будете утверждать, — холодно я оборвал Ивана Ивановича, — что с этими девушками Лаврентий Павлович не вступал в преступную сексуальную связь.

— Почему же я буду это утверждать? — улыбнулся Иван Иванович. — Только зачем вы говорите о каких-то преступлениях? Да, товарищ Берия был человеком южным, любвеобильным. И даже не в этом дело! Девушки из благодарности сами вешались ему на шею. Товарищ Берия даже просил меня, мол, Иваныч, укороти их, девки проходу не дают. И вы посмотрели бы на этих девок! Сытые, румяные, все в школьной коричневой форме с накрахмаленными белыми передниками. Многие, кстати, спортом занимались. Лыжами, коньками. Огонь, а не девки!

Иван Иванович встал, зашуршав золототканым халатом, открыл дверцу кухонного столика и достал внушительную по размерам пачку чая с красноглазым драконом на коробке.

— Подарок самого Лаврентия Павловича, — щелкнул он по коробке, — когда приходит симпатичный репортер, я обязательно пою его этим чаем.

Чай, действительно, оказался пахучим и крепким.

— Кстати, — отхлебнув чая, сказал Иван Иванович, — всем своим пассиям Лаврентий Павлович обязательно дарил загородный, добротно обставленный, дом. Все девушки были довольны.

— А легко ли вообще быть шофером Берии? — прочитал я предпоследний заготовленный вопрос.

— Легко! — похлопал меня по плечу Иван Иванович. — Лучше пассажира, чем Лаврентий Павлович, наверно, и нет. Тихий, спокойный, вдумчивый. Едет и тихонько Шопена напевает. Та-ра-рам!.. — пропел он несколько нот и сокрушенно вздохнул. — Любил печальную музыку. Глыба был, а не человек! Вам, попсовикам, с вашими Машами Распутиными и Филиппами Киркоровыми этого не понять.

— А скажите, — согреваясь чаем Берии, спросил я напоследок, — каково было участие Лаврентия Павловича в Сталинградской битве.

Иван Иванович вскочил и с грохотом открыл дверь с кухни.

— Вон! — оглушительно закричал он.

— Что такое? — пролепетал я. — Если я что-то не так сказал…

— Вон! — закричал еще раз Иван Иванович.

— Но позвольте… — от ужаса мои руки похолодели. — Я только… Извините… Если можно…

— Ладно, — немного успокоился Иван Иванович, — возвращаясь на свое прежнее место. — Вас извиняет ваша желторотость. Разве вы не понимаете, что я давал подписку не разглашать секретные сведения? И я никогда не разглашу их!

Иван Иванович широко расставил ноги и из-под полы халата показалась крепкая, волосатая, совсем еще не старая икра.

«Вот они какие ветераны, — восхищенно думал я. — Маленькие, в золотых халатах, с крепкими волосатыми икрами. И как они умеют хранить тайну!»

Иван Иванович, закурил новую гаванскую сигарку, подлил мне чаю и наша беседа опять вошла в мирное, можно даже сказать, семейное русло.

 

Иоанн Грозный и воздухоплавание

Все знают, что аэроплан изобрели американцы братья Райт, но почти никто не ведает, что первый в истории человечества воздушный шар был самолично построен Иоанном Грозным.

Своими собственными руками Иоанн сшил воедино 1587 бычьих пузыря. Вместе с женой Марфой Иоанн и надул свое детище, а старт оного назначил с Лобного места на Красной площади.

— Ну, окаяшки, — усмехнулся Грозный в свои небольшие усики, — кто хочет до неба подняться?

Народ жмется, безмолвствует.

Лишь валдайские колокольчики на колпаке Васьки Блаженного позвякивают.

Помрачнел тогда Грозный, и говорит:

— Али вам, курицыны дети, не надоело на грешной землице валандаться?! Али вам не желается к небесной лазури прикоснуться?!

Молчат, проклятые.

Тут боярин Борис Годунов вперед выступает, и молвит:

— Царь и великий князь, дай нам ещё хоть чуток на грешной землице поваландаться. Рожденный ползать, летать не может. Не достойны мы небесной лазури-то!

А тут, будто назло, погода замечательная.

Летняя! Лётная!

Маковки церквей на солнышке золотом блещут.

Царь-пушка матово отсвечивает.

— Так что же, — чуть не плачет Иоанн Грозный, — мне самому лететь?!

Тут выходит вперед сынок Грозного, Ваня.

— Батя, — говорит, — пущай наш народ вверх летит, а нам, великим князьям и царям, надлежит поближе к отеческой землице быть.

— Да не хочет народ лететь-то! — рычит Грозный. — Робеет!

— А ты дерзкого пошли, — отвечает Ваня. — Вон хоть Ермака!

— Ну, — повернулся к тучному мужику, Ермаку Тимофееву, Иоанн Грозный.

— Я лучше Сибирь покорять пойду, — пробасил Ермак и сурово посмотрел из-под лохматых бровей.

— Прочь с моих глаз! — глотая слезы, приказал Грозный.

Ермак перекрестился на Василия Блаженного, сунул топор за кушак, да и пошел на восток, Сибирь покорять.

Повернулся Иоанн Грозный ко всему народу:

— Ну, московиты?! Чего притихли-то?!

— Мы, батюшка, — отвечает народ, — лучше отправимся Казань брать. Татаре зело заедают.

— Вон с глаз моих, — заскрежетал зубами Иоанн.

— Так кто же к небесной лазури прикоснется? — весь в слезах поворачивается Грозный к своему сынку, Ванюшке. — Али ты, Ваня, не народ?! Али и ты откажешься?

— Откажусь, батя, — ковырнул носком красного сапожка кукую-то труху Ваня. — Чего я там не видел-то?!

— А я говорю, — полетишь! — заиграл желваками Грозный.

— Не-а, — отвечает Ваня, и из носа длиннющую козу достает.

Рассвирепел тут евонный отец, Иоанн Грозный, как шваркнет сыночка жезлом по куполу.

Окровавленный Ваня пал ниц.

— Давай я полечу, надежа государь, — заиграл валдайскими колокольчиками на колпаке Васька Блаженный.

— Лети! — только и ответствовал Иоанн Грозный.

Взлетел Васька, но недалече.

На сто сажень поднялся, а потом рухнул прямо на Лобное место.

Разбился юродивый насмерть.

Грозный самолично гроб героя в церковь для отпевания внес.

Сам патриарх Блаженного Ваську отпевал.

В честь отважного паренька, первого русского воздухоплавателя, и нарекли храм его именем — Храм Василия Блаженного.

А тем временем народ Казань взял, Ермак Сибирь покорил, а живописец Репин картину живописал.

«Иоанн Грозный убивает своего сына».

Неплохая получилась картина.

Только живописец воздушного шара почему-то не изобразил.

Упустил важнейшую деталь.

Жаль!

Иоанна давно в живых нет, а то не поздоровилось бы мастеру кисточки и скребка.

Это уж, поверьте нам, точно.

 

Двуликий Янус

Встречался я как-то с девушкой, Маришкой. Небольшого росточка. Ладная. Блистательная танцовщица хип-хопа. Начитанная, остроумная. С огромными распахнутыми очами. Ангел, а не человек! Вы бы только слышали ее херувимский голосок. Чистота, свет, детская святая наивность…

Чувствую — пропал. Моя навечно! Влюбленность пошла от мозга к гениталиям, а не с другой стороны, как оно чаще всего происходит.

— Любишь ли ты меня, как я тебя? — вскрикивал я в экзальтированном восторге.

Маришка покусывала пухленькие губки.

— Сильно-сильно?

— Давай поговорим о чем-то ином.

Потом ангел мой внезапно исчез, сгинул.

На звонки не отвечала. Папа ее, двухметровый водолаз, спустил меня с лестницы, когда я хотел проникнуть к ним в дом.

Словом, через неделю я увидал ее возле кинотеатра «Буревестник» с гнутым, как борзая, рыжим парнем. Марина нежно поглаживала его тощую задницу. Млела от восторга.

Но что стало с лицом моей дражайшей?

Вместо ангельского света, что-то хищное, сучье.

Да постели у нас с Мариной не дошло. А тут явно все уже было после крещендо.

На другой день Маришка милостиво ответила на мой звонок. Договорились встретиться в кафе «Моцарт».

— Родная, — чуть не рыдал я, — что произошло? Ты меня разлюбила?

— Ничуть.

Маришка вытащила из миниатюрной сумочки давленой кожи длинные дамские сигареты. Раньше она при мне никогда не курила. С наслаждением закурила. Деликатно выпустила дымное облачко в сторону.

— Ты же с этим? Гнутым? Я видел!

— Ну и что? С тобой, дорогой, было все, как в сказке. Однако своим великодушием ты меня угнетал.

— Это как? — обалдел я.

— Робкие поцелуи руки в подъезде. Целомудренные взгляды. Вздохи.

— Чего же тебе? Орхидеи, шампанское «Мадам Клико»?

— Зачем? Мне хотелось примитивного траха. Он нужен женщине гораздо сильнее, чем вам, мужикам. Природа так закодировала…

— Значит, ты любишь своего рыжего? — обжегся я кофе.

— Ты спятил! Это же секс-машина. Биоробот. Как пионер, всегда готов.

— Он хоть хороший человек?

— Отстойный подонок.

Голова моя шла кругом.

— Если тебе нужна только постель, встань и иди! Дом мой свободен.

Маришка лукаво улыбнулась. Затушила сигаретку. На лице у нее появилась вновь ангельская гримаска. Небесно распахнутые глаза. невинно пухлые губы.

Погладила мою руку:

— Милый, у меня на тебя совсем иные планы. Другой сценарий.

— И какой же?

— Флиртовать и динамить… Динамить и флиртовать…

— А если я стану сволочью, — схватился я за соломинку надежды.

Маришка от души рассмеялась:

— Силенок не хватит. Ты же такой ягненок. Это меня совсем не заводит. Разве ты не знаешь, что женщины предпочитают отдаваться отъявленным подлецам?

— Но почему?!

— Я отвечу… В нашу подсознанку с детства вбито, что трахаться — это грех. Школа, мама-папа, церковь…А когда появляется злобный мудак с торчащим фаллосом, о своей вине можно забыть. Совершается как бы насилие. Хотя я-то прекрасно осознаю, именно этого я и хочу.

— Зубастая вагина… — сомнамбулически пробормотал я.

— Ты бредишь?

— Видение шизофреников, доведенных до умоисступления женщинами. Прекрасными дамами, мать их! Зубы, как акулы. Загнутые. В три ряда.

Маришка невинно вздохнула.

С той поры прошло несколько лет. И когда на улице, в метро и в трамваях я вглядываюсь в лица женщин, то пытаюсь понять каким они сейчас ко мне обращены ликом. Солнечного дня или мрачной ночи? Как у двуликого Януса.

Ах, женщины, женщины…

Вы зачастую становитесь врагами сами

 

Старая пивная бочка

1.

Знаменитый бард Олег Парамонов писал свои гениальные тексты исключительно в пьяном виде. Нет, водку и прочие ядреные алкогольные напитки он не употреблял. Только пиво! Но в огромном количестве. Кружек пять-шесть, самого крепкого.

Уже в предвкушении вечерней выпивки Олег испытывал острое блаженство. Словно ласковые женские пальчики щекотали ему горло. И вот он садился за стол, наливал до краев кружку чешского хрусталя, блаженно хлебал пенный напиток. В путь! Поехали! Пиво начинало действовать и вдруг всё, что еще минуту назад казалось тусклым, тошнотно привычным, расцветало павлиньим хвостом.

Сразу почему-то, по каким-то тайным законам мозга, вспыхивали картинки детства. Он видел себя мальчишкой со сбитыми коленками, без устали гоняющим на велосипеде «Орлёнок». Видел уже давно умерших отца и мать и выпавшую из его взрослой жизни девочку Настю, в которую был влюблен в пятом классе.

Ещё кружка! Ещё! Мир словно сдирал с себя кожу. Олег до боли осознавал где добро, где зло. Вихрем налетали картины настоящего — голодные беспризорники в люках, нищие пенсионеры, мечтающие о собственной смерти.

Пробивал час «икс» и Олег хватался за блокнот, писал свои яркие, стилистически и эмоционально безупречные тексты. Потом, щипля струны гитары, подбирал мелодию.

Практически каждый вечер рождалось по одному маленькому шедевру.

Так продолжалось более десяти лет.

2.

Однажды в хмельном виде Олег Парамонов вышел на улицу купить сигарет, и был крепко избит не узнавшими своего кумира хулиганами.

С разбитым лицом, в кровавой рубашке Олег кое-как добрел до дома и рухнул в кровать. А утром, внимательно рассматривая себя в зеркале, впервые спросил, может он живет как-то не так.

Фиолетовый фингал под глазом и скошенный нос — ладно. А как быть с огромным пивным животом на тонких ногах? Гадость!

На книжной полке ему бросилась в глаза Библия. Не случайно! Именно в ней он найдет ответы на мучительные вопросы.

Стал читать и ужаснулся. Он весь погряз в пороках. Беспорядочные половые связи с поклонницами. Отвратительное в своем постоянстве бражничанье. Да мало ли еще чего?

Сильнее всего Олега поразило то, как будут наказаны на том свете пьяницы. Им будут в рот заливать свинец. Негигиенично… Просто жуть. Нет, свинец он глотать не намерен! Прямо с этого дня ни капли!

Трезвость пошла на пользу. Лицо быстро зажило, нос выпрямился. И, главное, втянулся пивной живот. От приседаний с гантелями окрепли ноги.

Всё хорошо, только песен писать больше не мог. Начисто!

Когда же он на своих концертах исполнял только старое, то сначала вызвал недоуменный ропот, а потом и негодующие свистки.

Месяц-другой и народу перестал нравиться сам Олег Парамонов. Его сценический образ. Раньше каждому было известно, какая он пьянь, какой «ходок», а теперь ни с того, ни сего рядится в ризу святоши. Отвратительно!

3.

Но, главное, не писались тексты…

Олег решил себя обмануть. В пивную кружку чешского хрусталя наливал черный чай. По цвету, как крепкое пиво. Выпил кружечку, и вдруг действительность, будто в алкогольном угаре, раздвинулась и чудно поменяла формы. Он вновь увидел себя пацаном со сбитыми коленями, обнял мать с отцом, сострадал беспризорникам и нищим старикам.

Он тотчас бросился к блокноту и написал свою, может быть, лучшую песню. Но вдруг он себе обманывает? И новая песня хуже старых? Олег поставил свои проверенные тексты. И с ужасом приметил сонм недостатков. В пьяном самообольщении он на все смотрел вприщурку, в полглаза, замечая лишь то, что грело душу.

За пару месяцев Олег написал альбом и решил с ним выйти к народу. «Возвращение легенды» — гласили афиши. И концерт прошел ничего, и ни успех и ни провал, публика реагировала потрясающе вяло.

Олег не сразу понял в чем дело. Потом осенило. Ну, не верит ему публика, такому здоровому, физкультурному, с сияющими радостью глазами.

Опять хлестать треклятое пиво? И на том свете глотать свинец? Не согласен! Тогда что? Имитация! Как чай вместо пива, только наоборот.

Он заперся у себя в студии, предварительно обзвонив знакомых журналистов с просьбой не беспокоить, мол, у него жестокий запой. На сколько? Эдак на месяц, не меньше.

Сам же Олег мудро пил только чай и писал тексты.

Когда же ему всё-таки кто-то звонил, он нарочно говорил голосом тормознутого алкаша: «Извините, пьян в сосиску!»

«Желтая» пресса возликовала. «Олег Парамонов допился до чертей!» — орала на каждом углу. Олег же затаился, не спешил, выжидая, когда его ангельский облик будет забыт.

Потом вдруг почувствовал всей кожей — пора! Он объявил о новом концерте. «Жизнь после смерти» — вещали афиши.

Пред самым концертом Олег спохватился. Народ наверняка захочет увидеть следы похмельных мук. Поэтому он под глазами намазал синей краской. На носу нарисовал багровые жилки. Вышел на сцену на полусогнутых ногах, по-старчески шаркая ступнями. Когда здороваясь со зрителями, говорил в микрофон, руки его крупно тряслись.

Публика замерла, выпучив глаза от напряженного ожидания.

И Олег запел. Начал он со старых песен, нарочито спотыкаясь, путаясь в словах. А потом, всё набирая силу, стал исполнять новое. Разогнул колени, расправил плечи.

В конце представления народ просто стал безумствовать от радости. «Браво!» — кричали со всех сторон. А дамы срывали с себя трусики и кидали к его ногам. «Триумфальное возвращение Олега Парамонова» — под такими шапками вышли утром ведущие газеты страны.

4.

Он обманул народ, но не обманул себя. Точнее сказать, он стал презирать публику, которую так легко обмануть. Для такого народа и писать-то тошно.

Последний свой альбом он назвал «Старая пивная бочка». Альбом разошелся, как горячие пирожки, но больше писать он не мог.

Тогда он полегоньку стал баловать себя пивом. Не помогло! Налёг на водочку. Накропал пару-тройку проходных песен.

Публика его все еще любила. Тем более, больше ему не приходилось ее обманывать. Фиолетовые круги под глазами, красный рубильник носа были самые что ни на есть настоящие. От водки приобрели очень даже убедительный оттенок. А руки дрожали всерьёз. Один шаг и окажешься на Канатчиковой даче.

На Пасху Олег пошел в Храм Христа Спасителя. Долго бродил меж икон. Одна крайне заинтересовала. На ней была Богоматерь с чашей, а в чаше младенец.

Парамонов спросил у служки об иконе.

— Неупиваемая чаша, — ответил юноша с козьим лицом и сквозящей бородой.

— Почему Неупиваемая? — опешил Олег. — Чтобы в доме вино не переводилось?

— Наоборот! — улыбнулся служка. — Она от алкоголя напрочь отвращает.

Олег поставил перед иконой красную, пасхальную свечу, помолился что было сил. Вечером он не смог выпить ни рюмки. И завтра тоже. Он завязал.

5.

Вот уже полгода Олег Парамонов живет со старцами при Новоафонском монастыре. Он вырыл голыми руками себе землянку и питается исключительно акридами.

Он похудел и выглядит молодцом.

Вся прошлая жизнь ему теперь кажется странным маревом, тленом. Да и было ли это?

На очередную Пасху ходоки со всей России нанесли много даров. Крашенные яйца, куличи, красное вино. Олег впервые за долгое время позволил себе выпить и закусить. Кто-то из ходоков узнал в нем великого Парамонова. Сам уход его в монахи в Москве наделал изрядно шума.

Нашлась и гитара.

Олег сурово отнекивался, но ему доброжелательно кивнул самый знатный старец, Пафнутий:

— Можно! Играй! Бог не против веселия.

И Олег заиграл. Да так, как никогда не игрывал. Струны вибрировали от боли и радости.

Он исполнил всю свою классику. Кое-кто из гостей на диктофон записал концерт. В Москве тотчас был издан альбом «Классика барда-старца Олега Парамонова (трезвенника)». Диск вызвал феноменальный фурор. Все российские жены, имеющие мужей алкоголиков, купили его.

Диковинные дела творятся на свете! После одного прослушивания альбома алкоголь просто не лезет в рот. Словно не водку пьешь, а раскаленный свинец.

Браво, Олег!

Кстати, кто-то видел великого старца недавно в Москве. И одет был Олежек не в рубище старца, а в элегантный европейский костюм. И пахло от него французским коньячком.

 

Мой унитаз

Чтобы себя хорошо чувствовать в этой жизни, нужны человеку две вещи: чтобы близкие любили, и унитаз в уборной стоял на своем месте. Без этих двух вещей хорошо себя чувствовать в этой жизни нельзя.

Предположим, близкие любят. Суп, выглаженная рубашка, красивая зубная щетка. Тогда для достижения полной гармонии остается добиться выполнения условия номер два: правильной и удобной установки унитаза. Сразу оговорюсь: сами вы — занятый человек. Вы — специалист по чаеразвесочным машинам. Поэтому с сантехникой вы на «вы».

Что же делать?

Есть два пути. Первый: уговорить товарища, который на прошлой неделе с упоением рассказывал вам о том, с какой удивительной ловкостью он в своей квартире собственноручно переставил унитаз. Но товарищ может не уговориться. Сошлется на свою занятость. На то, что жена запрещает. Или Заратустра.

Второй путь: жилищно-эксплуатационная контора, сосредоточившая в себе сантехников и прочих мастеров. Контора на все способна. Это у нее предназначение такое: помогать вверенным ей жильцам. Не в общем смысле, а в частном. Значит, в контору либо надо идти, либо в контору надо звонить. Выбрав «звонить», вы набираете номер.

Трубку поднимает женщина.

Вы говорите:

— Мне, извините, унитаз надо переставить.

— Где?

— В уборной.

— А что с ним?

— Стоит неудобно. Я, понимаете, иной раз сяду на него, так обязательно лбом в дверь упрусь.

Некоторое время женщина на другом конце провода обдумывает полученную информацию. Потом говорит:

— С этим не к нам.

— А к кому?

— К тому, кто заявки принимает.

— А кто заявки принимает?

— Сергей Антонович.

— А он их где принимает?

— За дверью, которая рядом с нашей.

— А сейчас подать можно?

Небольшая пауза, посвященная обдумыванию новой информации.

— Вы, гражданин, смотрели на часы?

— Нет, но сейчас посмотрю…Так…Почти десять часов. Утра.

— А у нас подача заявок производится с 8 до 9 утра. В меня поняли?

На другой день, минуты в три девятого вы приходите туда, где должна быть дверь, которая находится рядом с женщиной, с которой вы разговаривали по телефону. И обнаруживаете, что женщина есть, и дверь тоже есть. И обе неплохо выглядят.

— Простите, а Сергей Антонович…

— С другой стороны.

— В каком смысле?

— Он с другой стороны здания.

— А как лучше обходить — слева или справа?

— Это значения не имеет.

Встреча в Сергеем Антоновичем растягивается на полчаса. Все дело в том, что Сергей Антонович — начальник. Поэтому он подробно распекает сразу четверых: трех женщин-маляров и одного мужчину с плоским ящиком. Потом он уточняет вашу фамилию и ваш адрес. Потом он выписывает вам квитанцию. Потом вы идете в ближайшее отделение Сберегательного банка. Потом вы отстаиваете небольшую очередь. А потом — с уже оплаченной квитанцией — вы возвращаетесь в жилищно-эксплуатационную контору. Оплаченную квитанцию вы отдаете женщине, с которой разговаривали по телефону.

— Завтра у вас будет мастер.

— Во сколько?

— В девять тридцать утра.

Назавтра вы просыпаетесь с ощущением, что еще совсем немного и вы перестанете упираться лбом в дверь. Вы с этим ощущением бреетесь, чистите зубы, хвалите жену за удачно сваренное яйцо. Жена с благодарной улыбкой уходит на работу. Вы смотрите на часы: 9.20. В душе вашей — лирические стихи.

Так продолжается до десяти часов.

В начале одиннадцатого вы встаете со стула. В половине одиннадцатого вы звоните на работу и объясняете ситуацию. В одиннадцать звонит жена. В начале двенадцатого — приятель, отказавшийся оказать вам дружескую услугу. В начале первого вы начинаете звонить в жилищно-эксплутационную контору…

В два часа дня приходит человек с портфелем. С такими при советской власти ходили в баню. Он ставит портфель на пол и проходит в уборную. В уборной он стоит и смотрит на унитаз.

— Трубу видите?

— Какую трубу?

— Толстую.

— Вижу.

— Это слив.

— Наверняка.

— Он намертво всунут в стояк.

— Ну, дом-то какой старый.

— Его отрезать надо.

— Ну, раз надо так надо.

— Завтра.

— Что завтра?

— Отрезать буду завтра.

— Что?!

— Что — что?

— Какое, к чертовой матери, завтра?!!

Мастер смотрит на вас. Вы смотрите на мастера.

— Ладно.

— Что ладно?!

— Я вашу трубу молотком выбью.

До вечера дом сотрясает страшный грохот. Вы выносите выбитую трубу на помойку. Слесарь уходит. Вы идете в уборную, садитесь на унитаз, и благостное ощущение разливается по вашему телу. Вы понимаете, что вы теперь не упираетесь головой в дверь.

 

Любовница и джентльмен

Из темных дебрей стагфляции (забыл, что за хрень) выплывают истории одна чудесней другой. На них лишь слабый налет желтизны, на них лишь скромный панцирь камуфляжа. А в остальном они предельно жизненны. Самое деятельное участие принимают в них бывшие рублевские жены и мужья, любовники и любовницы, чиновники, клоуны, газовщики, автогонщики и европейские посредники между нашей страной и ее украинским соседом. Но больше обычных людей, будничных. Из тех, что на лакированных тачках проезжают мимо нас по грязным улицам Москвы, трясутся в вагонах метро или ходят по магазинам. И современная пресса ломится от подобных историй. Но та, которая известна мне, самая интересная.

Хотелось сразу сказать: потом она ему показала, как это правильно делается. Как это должно быть по-современному, модно и со вкусом. И он, усвоив очередной урок, медленно шел в кухню заваривать для нее «Капуччино»: этот вид кофейного продукта она предпочитала всем иным напиткам, за исключением шампанского эпохи Бальзака.

А в самом начале он и подумать не мог о том, чтобы под крики диджея Васи или на «Дискотеке 80-х», в мигающем грохоте массовых музыкальных прыжков или в запойной тишине обособленной комнаты ворвалась в его жизнь эта длинноногая женщина с движениями порывистыми и не всегда предсказуемыми. (О, это юное тело! О, эта острая ее наблюдательностью, способная гармонировать с ее же тонкостью манер! О, этот безупречный вкус! О, эта ее упругая задница! Все пожилые джентльмены легко угадывают ее в натуральных блондинках, а то и в брюнетках!)

Дважды, а то трижды он, потерявшись от счастья, поскальзывался на влажном кафельном полу и, чтобы сохранить равновесие, схватывался за белое махровое полотенце. Полотенце обрывалось с треском, он — то же обрывался. Она кричала: «Ты, милый, не ушибся головой об плитку?» Он медленно поднимался, говорил, что вот ведь надо же таким неловким оказаться. А после тело ее оказывалось настолько тяжелым, что он с трудом доносил его до кровати.

Весила она 68 килограммов при росте 1 метр 72 сантиметра. И будь он не столь пожилым джентльменом, то наверняка бы на вытянутых руках донес ее длинное тело до края нашей небезупречно круглой планеты, а не до свежезастеленной кровати.

Всю оголтелую фантастику, которую она придумывала на всем пространстве этой кровати, описать ни в каком рассказе не получится, даже в таком подробном, какой можно встретить на страницах газет и журналов. Можно только сказать, что и вся безудержная сексуальная терминология тоже не в состоянии объяснить ничего. И он после каждой ночи ощущал нечто фантастическое, почти необъяснимое. И что-то пробовал вспомнить. Но ничего не вспоминал, кроме ночной феерии звуков и светомузыкальных па. А после город пробуждался за окном, и в неярком свете нового дня он понимал, что где-то неподалеку лежит и молчит длинная женщина, которая ему совсем небезразлична, словно чулки, которые она разбросала по всей комнате. Он думал: «Вот ты теперь спишь… Ты спишь, а ведь еще вчера кричала так, что и в кухне было слышно. А сегодня чего ж не кричишь?»

И потом он думал об этом, когда готовил для нее «Капуччино», и в ушах его не замолкал этот вчерашний крик наивысшего наслаждения.

Чаще сливаясь духовно, они кушали тоже вместе. Он вырывался из тяжелого ужаса семейного быта; она — из жарких объятий значительно более молодого любовника, чем он. И с разных концов столицы летели оба туда, где можно было спокойно вместе покушать. Рослый бородатый дедушка в фуражке с золотым околышем и бардовой ливрее удачно распахивал перед ними тяжелую дверь знаменитого столичного кабака, и специальными щипчиками она ловко взламывала панцирь громадного лангуста, а он смотрел на то, как она взламывает, и думал о том солнечном зеленом майском дне, когда в магазине «Седьмой континент» он показал ей впервые такого лангуста.

Пускались оба они, что называется, и в захватывающий тур по самым опасным местам. Оттуда, с одной стороны, вид открывался на Воробьевы Горы, с другой — на Великую Китайскую стену, а с третьей — на вечные снега Килиманджаро. И выбегали дикие зебры из зарослей саванных, и оба путешественника на взятых на прокат африканских мотоциклах спасались от рыжих разъяренных львов и темнокожих повстанцев.

И если однажды из одного из таких путешествий вернулась она без него, а он без нее, то это всего лишь случай, способный поразить не только мое воображение, но и ваше. И я, пораженный, решительно ставлю здесь многоточие…

 

Горький наставляет Хемингуэя

Как-то, в сезон проливных дождей, молодому Хемингуэю нечем было заняться и решил он — дай-ка я писателем стану. Сел за стол, достал карандаш, бумагу. Попробовал писать — ничего не выходит. Попробовал прочитать, что написал, и даже прочитать не смог.

— Дрянь дело, — выругался Хемингуэй. И тут вспомнил он, что в России есть такой писатель — Горький. Талантище!

«Поеду-ка я к нему!» — решил Хемингуэй.

Приезжает, а в России холод жуткий. Сосульки десятисаженные с крыш свисают. Люди на ходу замерзают, на тротуар падают замертво.

«Однако здесь форель-то не половишь!» — горько подумал Хемингуэй.

Подумал он горько, а тут и сам Горький идет. Шинель нараспашку, на ногах желтые галоши. Усы ледяным ветром раздуваются. Закаленный мужчина!

Хемингуэй осторожно взял его за костистое предплечье и сказал:

— Хочу писателем стать. Но… как?

Ох и обрадовался же тут Горький. Заплакал от радости. Он страсть как начинающих писателей любил. Поил, кормил, одевал. А если ты, скажем, поэтесса, то выгодно замуж отдавал.

— Хорошо! — сморгнув слезы с голубых глаз, весело сказал Горький.

— Вот сейчас и начнем.

По улице в то время шел ветвисторогий олень. Молочный пар валил из его округлых ноздрей. Красавец! Чудо природы!

— Кто это по-твоему? — спрашивает Горький Хемингуэя, а сам на него подначивающе смотрит.

— Мустанг, — не колеблясь, отвечает Хемингуэй.

— Сам ты мустанг, — расхохотался Горький. — То лось, понимаешь, лось!

Идут они дальше и что ни спросит Горький и Хемингуэя, тот ничего не знает. На забор думает, что это плетень. На тополь думает, что это секвойя. А старика в разбитом пенсне почему-то назвал Троцким.

— Как же ты хотел писать, — нахмурился Горький, — если слов совершенно не знаешь?! Ну ничего! За пару недель ты у меня все слова постигнешь.

И ведь точно, все слова Хемингуэй познал. Правда, не обошлось и без хохм.

Привел Горький Хемингуэя в коровник — коров показать. А буренушки как сорвутся со своих мест, как понесутся по улице, а потом в чей-то белокаменный дом забежали.

Оказывается, коровы подумали, что Хемингуэй матадор. Ох, и посмеялись же тогда Горький с Хемингуэем. А режиссер Александров на эту тему даже лихой фильм снял. «Веселые ребята» называется.

Прошло две недели, закурил Горький трубку, попыхтел дымком, да и говорит Хемингуэю:

— Все, браток! Пришло время. Садись и пиши.

Сел Хемингуэй, стал писать. Один рассказ за другим, один за другим. Один гениальней другого.

— Стоп машина! — приказал ему Горький, выпуская клубы «Беломорканала». — На дне колодца должно что-то остаться. Теперь езжай в свою Америку, страну Желтого Дьявола. Опиши простой люд во всех подробностях.

Поехал Хемингуэй домой, в Мичиган, и стал там великим писателем. Горький же до конца своих дней следил за творчеством этого мастера пера, плакал, а иногда смеялся в свои рыжие прокуренные усы, вспоминая, как российские коровы приняли начинающего американского писателя за матадора.

 

Несостоявшийся оргазм

Шел я однажды по улице. Захотелось, знаете ли, по улице пройтись. У меня жена дня на три в Кинешму уехала. А когда жена в Кинешму уезжает, разве не хочется человеку по улице пройтись?

Вот и мне захотелось.

Иду я, значит, по улице и на то, как природа увядает, любуюсь. У нас в городе всегда так: осень нагрянет, тут же и природа принимается увядать. Наоборот редко бывает. А если поздняя осень, то еще и снег может пойти, и стемнеет пораньше. И слякоть под ногами. И кепка влажная.

И вот стало темнеть. И вот стали рекламы на домах загораться. И вот иду я по улице, всякие светящиеся глупости читаю, а сам думаю, что хватит мне по улице проходиться. Ну, раз прошелся, два, три. По той улице, по этой. У зоопарка побывал, на Москву с Большого Каменного моста полюбовался. Сколько можно? Нет, пора с этим делом завязывать. Пора домой возвращаться. Хорош подошвы об асфальт тереть! Хватит кепку мочить! И вдруг навстречу мне давняя знакомая моя в красной вязаной шапке. И тут, как увидел ее, так и пронзила меня мысль:

«Ну, здравствуй, Глобусов! Домой тебе не пора возвращаться!»

— Привет, Маша Чашкина! — говорю я. — Ты куда идешь?

— Не знаю… А ты?

— И я!

Вскоре как вежливый человек пригласил я ее в кафе с металлическими стульями: кофе попить и винца сухого. Сам решил: за все заплачу, не каждый день знакомую в красной шапке встречаю. Да и жена в Кинешме. Чем черт не шутит?

Она согласилась, сказала мне:

— Ну, пошли!

А в кафе, как между мужчиной и женщиной бывает, так и случилось. Сели мы с ней на металлические стулья и о жизни разговорились. Музыка откуда-то тихая, благородная. Самое время о жизни поговорить. Вот и стали мы обмениваться впечатлениями, каких-то друзей вспоминать. И вдруг, когда почти всех уже вспомнили, она говорит:

— Не знаю почему, но домой возвращаться неохота!

Я спрашиваю:

— А чего так?

— Не знаю… Я и к любовнику не хочу.

— А чего так?

— У него голова на утюг похожа.

— А чего так?

— Не знаю… Да и оргазма давно у меня не было.

Тут-то и пронзила меня та же мысль, что я правильно сделал, что один домой не поехал. Подумал еще: «Какой же оргазм, когда голова утюг напоминает?».

Вскоре вышли мы из кафе: она в красной вязаной шапке, я в кепке. Она справа, я слева.

И вот идем мы с ней, природа вокруг увядает, разные глупости светятся на домах, а у меня из головы не выходит, что надо бы теперь не идти, а ко мне ехать. И с каждым шагом мысль эта все сильней захватывает меня. Ведь жена моя в Кинешме, а эта моя знакомая давно уже высшего сексуального наслаждения не получала. Вдруг помочь чем смогу?

Метров триста прошли, а то и четыреста. И тут вижу: природа в городе настолько увяла, что почти нет никакой! Ни собак, ни деревьев! Пора, значит, что-то решать! И вот в районе каких-то строительных нагромождений я решительно говорю:

— А поехали сразу ко мне!

А она идет рядом со мной и молчит.

Я опять:

— А давай сразу ко мне поедем!

Она молчит.

Я снова ей:

— Да поехали сразу ко мне! Чего нам, собственно, по улице-то шляться!

Молчит.

Я опять:

— Как бы хорошо было сразу ко мне поехать!

Молчит.

Тогда я подумал:

«Вот ты, значит, какая замысловатая! В кафе, когда за мой счет вино пила, столько мне всего наговорила, а как на улицу вышли, так идешь и молчишь!»

И принимаюсь смачно описывать, какие у меня деревянные шахматы и какую я бутылку закавказского коньяка приобрел: словно бы знал, что судьба позаботится о нашей случайной встрече.

И тут она вдруг:

— Так ты же — Глобусов! Митрофан!

— Что?

— Ты — точно Митя Глобусов!

— Что?

— Ты не ухаживал за мной!

— Что? Что такое?

— Ты — тот, кто не ухаживал за мной никогда! Ни в школе, ни в институте, ни даже на пятом этаже Министерства иностранных дел!

— Что-о?! Что-о?! Что такое?!

— Вижу, что ты всё забыл! А ведь ты мог еще в пятом классе за мной поухаживать. Вот тогда бы я бы еще и подумала, ехать к тебе или не ехать. Но не было этих трех дней… Трех часов даже не было! А ты мне — поехали сразу к тебе!

И тут настолько тяжелая волна обиды окатила меня, что крикнул я:

— Ты в каком классе училась?

— В «В». А ты?

— А я в «Б». Ты для чего про оргазм говорила?!

Что дальше было?

После внезапного выкрика моего мелькнула чья-то голова, похожая на утюг; фары какие-то вырвали из сумрака горло разбитой бутылки; дверца хлопнула; и Маша пропала куда-то. Остался я на улице один, и только густой осенний вечер вокруг. Пошел снег.

Я приехал домой и сел играть в шахматы.

 

Маяковский дразнит Есенина

Жили-были два брата, Маяковский и Есенин.

Один был великан, другой почти карлик. Один черноволосый, другой огненно-рыжий. Один всегда мыл руки с мылом, другой категорически отказывался вообще прикасаться к воде.

Как-то Маяковский прогневался на брата за грязные руки, и прозвал его Черным Человеком.

Есенин же в отместку, к тому же завидуя росту брата, прозвал его Пароходом Нетте.

Прямо так и сказал:

— Здравствуй, Пароход Нетте!

Рассвирепел тут Маяковский, да как гаркнет:

— Иди мой руки, Черный Человек! Левой! Левой! Левой!..

Есенин ответно воскликнул:

— О, не тронь волос моих рожь!

— Какая рожь! — возражает ему Маяковский. — Рожу иди умой! Рожу!

Худо ли, бедно ли, но жили они тихо. Но вот как-то заспорили как надо стихи писать. Сами они не то что стихи могли писать, а читали с трудом, по слогам, но спорить заспорили. А аргументы все приводили фигуральные.

Маяковский схватил громадный молот и давай по наковальне лупцевать. Малиновые искры — снопом.

На что Есенин криво так усмехнулся, почмокал-посвистал, позвал голубую кобылицу, и давай ее доить. Одно ведро за другим, одно ведро за другим. Одно — полнее другого.

Обомлел Маяковский, но виду не подал. Сбегал в Африку, привез чистокровного негра, и на глазах Есенина поцеловал его прямо в губы.

Помрачнел Есенин, поморгал васильками, а потом смотался в Америку, привез толстозадую танцовщицу Дункан, и давай ее вертеть. И так ее вертит и сяк. В глазах рябит.

Маяковский ощутил подлинный приступ безумия. Он оттолкнул негра, вскочил на мраморный постамент и говорит:

— Я памятник себе воздвиг нерукотворный!

Сказал и вправду стал памятником.

Вот так Есенин не только проиграл спор, но и потерял брата.

Постоял Есенин возле окаменевшего брата, огорченно плюнул, и поплелся домой. Дункан ржаной собакой поволоклась за ним.

За Дункан поволокся ее ржаной шарф.

«Руки с мылом помыть, что ли?! — неожиданно вопросил себя Есенин. И оглянувшись на Дункан, подумал. — И чего ей надо от меня? Потанцевали и будет! Нет, поволоклась за мной. Эх ты, ржаная сука! Танцовщица, мать твою! Американочка хренова!..»

 

Детка-конфетка

Ее кумир — Жерар Депардье, получивший премию имени К.С.Станиславского, врученную ему публично на последнем по счету МКФ. По-моему, это — ошибка. Премию надо было дать ей, моей детке-конфетке, а не прославленному Депардье.

Но я ее к нему не ревную. Я ее вообще ни к кому не ревную. И если есть в ней что-то такое, что мне не нравится, то это, возможно, омерзительная ее привычка сосать по ночам леденцы. Но бросить ее не могу. Пусть сосет, пусть чмокает, пусть это будет дополнительной ночной музыкой, сопровождающей наши с ней отношения в течение последних лет десяти…

У нее — темный треугольник внизу живота. Мне приятно прикасаться губами к нежным волосам этого треугольника. А фигура у нее такая, что так и тянет сравнить ее фигуру с песочными часами. Это приятное сравнение, даже приятней самих часов, которые как их ни переворачивай, а не удается остановить мелкое движение песка… А когда она садится в кресло и принимается сосать леденцы, я ей говорю:

— Годы, годы пройдут, а ты от этой своей идиотской привычки так и не избавишься.

— Не избавлюсь, — говорит она. — А для чего избавляться? Сосу себе и сосу… У тебя, кстати, где лежат леденцы?

Я знаю, что никакого иного фортеля она не выкинет теперь. А если и выкинет, то и ладно. Она их и так столько выкинула, что может хватить на небольшой отвязный коллектив. Исчезла однажды с борта теплохода «Москва-Астрахань», чтобы отправиться в путешествие на Великую Китайскую стену, озаренную тысячами фейерверков и озвученную сотнями поп-групп. В Монте-Карло оттягивалась по полной программе и, погрузившись в вакханалию фешенебельного курорта, проиграла в казино меня, себя, весь мир и все его окрестности. Но проигрыш не долго удручал ее. Она с невероятной скоростью все вернула назад и в качестве окончательного утверждения сделала себе пирсинг в самом интимном месте. Закончила затем высшие курсы политтехнологов, после чего вбила себе в голову мысль, что самое время сняться ей в каком-нибудь захватывающем порнофильме. Но после кинопроб, устроенных, по рекомендации Квентина Тарантино, в живописных окрестностях Ялты, решила на этом резко оборвать карьеру отечественной порнозвезды. Так и не вышел на экраны кинотеатров этот безнравственный боевик хотя и без участия Жерара Депардье, но способный покорить сердца миллионов…

Само собой, что мне как человеку трезвому не нужно никаких боевиков, а уж тем более с такими полноценными откровениями. Достаточно мне чмокающего звука на заре, этого сладкого, мерзкого, но желанного кошмара, возникающего из-за ее уникальной привычки. Красиво и смачно ведет себя моя детка-конфетка! Лежит и сосет, переворачивается и снова сосет. А то еще как-то изменит позу, но продолжает чмокать и в этом, казалось бы, пошлом и неудобном положении. Какой там боевик, какое порно! Просто под воздействием всех этих звуков, всех этих положений какая-то сила поднимает меня, и мне представляется, что с заоблачной верхотуры слышу я, как она долго перечисляет всех крупнейших мировых производителей леденцов… Затем я вижу, как она, голая, подходит к открытому окну.

Лето. Очень тепло.

Я спускаюсь вниз и принимаюсь размышлять о том, что кто-нибудь наверняка увидит ее с улицы. Хочу я этого или не хочу?

Но время идет. И со временем мне всё это интересней и интересней. Сюжет развивается по всем законам жанра. Детали то появляются, то куда-то исчезают: алая повязка на бедре, черные туфли, сигара, чайник на подоконнике, голоса за стеной. Жерар Депардье шутит с экрана нашего плоского телевизора. Встав утром с дивана, она надевает тапочки, мою старую ковбойскую рубашку и в таком виде делает утреннюю зарядку. Под музыку в стиле Relax.

Ее конфетный бизнес процветает, захватывая все новые и новые рынки сбыта, и некогда ей вспоминать побег с борта теплохода «Москва-Астрахань» и всё остальное, что было у нас с ней когда-то. И если теперь она прибирается на моем столе, то обязательно выбрасывает в мусор мою вчерашнюю газету со статьей «Вкусно жить, господа!» И я кричу, что какого х… она это сделала, поскольку это — ценнейший документ эпохи. Она садится на диван и принимается рассуждать на тему «желтизны» и «светских скандалов». Я успокаиваю ее. Она, не переставая рассуждать, достает газету из мусора. И вдруг говорит:

— Леденцы наша промышленность выпускала всегда очень вкусные, но не было никогда такой страсти к тому, чтобы сосать их и ни х… больше не делать!»

И я ощущаю сладко-горький привкус во рту и… завидую Депардье.

 

Подкрадись и дерни

Самую гигантскую в мире хлопушку китайцы хлопнули еще в октябре. Была она длиной сто с лишним метров и весила больше тридцати килограммов. После взрыва ее хотели занести в Книгу рекордов Гиннеса, однако не занесли, указав на то, что дернули китайцы за веревочку по Китайскому, а не по нашему, то есть Григорианскому календарю.

Тут я вспомнил упитанного дядечку в черном пиджаке. Дядечка не был китайцем. Не был он и писателем. Он просто стоял под елкой и кричал: «А вот я за веревку-то дерну!» И тогда я подумал: а ведь технический прогресс в области новогодних взрывных устройств насколько далеко продвинулся! Мало ли кто теперь с такой силой хлопнет, что кого-то этим обрадует, а у кого-то, может, от испуга вся новогодняя закуска наружу вылетит.

Как бы там ни было, а простая картонная хлопушка явилась предтечей современных новогодних взрывающихся устройств. Всей этой свето-шумовой гаммы, общей стоимостью почти миллиард долларов в одной только континентальной России. При том, что в той же России есть люди, которые на дух не переносят фейрверки, огненные салюты и шутихи, разработанные профессиональными химиками военно-промышленного комплекса. Весь этот новогодний грохот, все эти всеобщие крики «Ура!». Чего кричат, когда все ясно? Для чего надрываются?

А что касается хлопушки, то она…

Она (хлопушка), состоит, конечно же, «…из корпуса в форме, например, цилиндра или, скажем, конфеты. В нижнюю часть «конфеты» встроен так называемый «капсюль». Верхняя часть наполнена конфетти или серпантином, которые, застревая в заливной рыбе и у женщин в волосах, создают максимальный объем радости на душу населения.

О том, что будет, если взять хлопушку и дернуть за веревочку, еще Красная Шапочка знала. Чудом выжившая после контакта с фальшивой зубастой бабушкой, она догадалась, что от создавшегося трения пиротехнический состав воспламеняется, и происходит мини-взрыв. А дальше, согласно закону Мохова-Шинкаренко, происходит образование продуктов горения в виде газа. Газ в свою очередь создает внутри хлопушки величину давления, достаточную для того, чтобы хлопушка хлопнула, и изнутри ее вылетели конфетти и серпантин, способные не только застрять в заливной рыбе, но и засорить всю огромную территорию от Вашингтона до Токио.

Итак, Новый год. Это вам не что-нибудь, а самое счастливое время. Время подарков, танцев под елкой, всеобщей обжираловки, забавных конкурсов, шутливых лотерей и громадных финансовых затрат. Можно будет к кому-нибудь сзади подкрасться и за веревочку резко дернуть, а не за что-нибудь еще.

 

Чарующие звуки событий

В древности по быстро нарастающему свисту летящего копья или камня пытались отгадать, пролетит ли мимо головы угадывающего копьё или камень. Владеющий искусством заранее определять наиболее вероятное развитие событий имел преимущества. Он мог, загодя отгадав цель полёта, куда-нибудь спрятаться или немедленно уступить своё место тому, кто ещё не овладел искусством угадывать что-либо по разным звукам.

С тех пор в практике повседневной жизни закрепился обычай: старайся угадывать по звуку правильно. А ошибёшься, плохо угадаешь, то, может, потом тебе уже не придётся свой ум и внимание напрягать.

Это правило относится к большинству сфер современной жизни. Действует оно и у нас, в средней полосе, где из массы отзвуков и звучаний следует выделить наиболее характерные. Мы бы к ним отнесли: лёгкое покашливание, постукивание костяшкой пальца по дереву, крики бездомных цыган, милицейский свисток, ночное пение автомобильной сигнализации, классический перебор гитарных струн, грохот новогодних петард, сладкоголосые крики попсы, выстрелы из огнестрельного оружия, скрип колёс подъёмного крана, звон разбиваемой посуды, визг тормозов, завывания ветра, лай собак, женский смех, плач ребёнка. Необходимо прибавить к этому еще все те шорохи, шёпоты, смешки, слова и мелодии, которые издаёт человек в разные периоды своей жизни. По ним стараются угадать, какой период у этого человека в самом разгаре, а какой уже завершился.

По некоторым звукам выясняют, что происходит где-то наверху. Скажем, какой уже год подряд ремонтируется квартира над вами, или что-то заставляет вашу соседку кричать на вашего соседа. При этом самый сильный звук может доноситься также и снизу, и сбоку, поскольку и там какой уже год подряд идёт ремонт в квартире, и ваша соседка кричит на соседа.

К серьёзным промахам в правильном угадывании событий приводит такая ситуация, когда не получается сразу установить источник звучания. Вы думали, что этот источник находится внизу, а он оказался наверху. Вы бежите наверх, чтобы потребовать прекратить шум и крики. А наверху тишина, и это шумят и кричат где-то в другом месте, куда вы уже тоже бегали не раз.

Чтобы избежать ошибки, вызванной неверным определением направления звуковой волны, советуем к звуковой волне стоять всегда лицом, и только лишь иногда поворачиваться к ней спиной или боком.

Зажав уши обеими руками, вы рискуете утратить способность что-либо угадать по звучанию жизни в природе. Умолкнет щебет птиц, звон горячего воздуха в полдень, затихнут гудки поезда за лесом, провалятся в бездну молчания лязг цепи, опускаемой в колодец, шорохи в кустах, гармоника на околице… Смолкнут кое-какие звуки и в родном вашем городе, где иногда полезно прислушаться не к цветному звучанию плоского телевизора, а приложить ухо к поверхности прохладного и шершавого тротуара или к жестяной и круглой водосточной трубе.

Тротиловая шашка, заложенная в ваше пианино, — случай, безусловно, редкий и не очень современный. Кому вы нужны с вашим этим пианино? Кому вы вообще нужны? К тому же вы, как хозяин того или этого пианино, можете не заметить ничего подозрительного. Так уже было: шашка давно уже внутри музыкального инструмента, а никто не только не видит ничего, но и не слышит. Сидит себе и чаи гоняет. Футбол смотрит. Про кризис по радио слушает. Ну, если получится, то с женой переспит, то с любовницей в баню сходит, то эсэмэску другу напишет. На маленькую победоносную войну отправляться, конечно, не слишком хочется, но если пообещают бабок заплатить да еще и танк подарят…Так что тротиловая шашка внутри домашнего фортепьяно — всего лишь мелкий фальшивый надуманный эпизод в гигантской полифонии самой жизни, и автор тут явно перегнул. Но никакой автор не перегнет, заявив, что тротиловая шашка, куда ее ни закладывай, вполне способна с характерным звуком заявить о том, что ни вы, ни кто-либо из ваших соседей никогда уже не закайфует от чарующих звуков какого угодно концерта П.И. Чайковского для фортепьяно с оркестром. В этом случае лучше заранее либо инструмент в кустах спрятать, либо обменять восьмикомнатную квартиру в Москве на комнату в Черниговской области.

Стало быть, не только ваша евстахиева труба участвует в определении качества звучания. Вы с головы до ног и есть этот чувствительный определитель.

 

Как изменять мужу

Далеко не всякий любящий муж любит, чтобы ему изменяла его любимая жена. В этой области число упрямых традиционных консерваторов упорно зашкаливает. Настоящий мужчина для того и женится на хорошей женщине, чтобы она ему никогда не изменяла. Сходным образом размышляет и хорошая женщина, избравшая в спутники жизни настоящего мужчину.

Однако практика супружеских взаимоотношений неизмеримо сложнее традиционных взглядов на них.

Это и психологи доказали, и сексологи, и еще какие-то непредвзятые специалисты. Еще сложнее те психосоматические, а также нравственные мотивы, которыми руководствуется нормальная, добропорядочная жена, решившаяся на то, чтобы при первой же возможности изменить своему мужу.

Естественно, первый шаг к предстоящей измене самый трудный. Еще труднее решиться на первый шаг.

Случается, что люди десятилетиями вместе живут, а первый шаг так и остается интимно-несбыточным. Люди и спят вместе, и вместе обедают по выходным, и косметический ремонт в квартире ложится на их плечи. Они и продовольственный рынок вместе посещают, и детей воспитывают. А если им удается еще и машину купить на бензиновом ходу, то при поездке на дачу всю эту машину они совместно набивают какими-то коробками, хурдынками, детьми и ближайшими родственниками.

Значит, измена возможна только при наличии времени, свободного от всех домашних дел.

Муж, не свободный от всех домашних дел, является наиболее слабым препятствием на пути к предстоящей измене.

Человек он хороший, это верно. Он бреется по утрам, в туалете поет, политикой интересуется, футбол смотрит. Никто с такой тщательностью квартиру не пропылесосит, как он, и никто с таким азартом дюбель в бетонную стену не забьет. Никто с такой щедростью не обеспечит деньгами семью. Никто с таким удовольствием не сходит в супермаркет за докторской колбасой, морковкой и макаронными изделиями. Никто с таким выражение не почитает на ночь ребенку «Сказку о попе и его работнике Балде». А все равно получается, что он — препятствие на пути к предстоящей измене, хотя и препятствие, должен заметить, наиболее слабое.

Поэтому жена, испытав предварительно жестокие нравственные муки, постарается ему изменить, а он (не менее мучительно) постарается об этом не догадаться. Не может же он предположить что-нибудь неприятное, если его супруга, по ее словам, вынуждена периодически встречаться со своими подругами, которые в свою очередь так и норовят встретиться с кем-то еще.

Не менее тяжело представить, что жена, раз в две недели выезжающая на ночные сеансы по наращиванию ногтей, обязательно использует эти ночные сеансы как прикрытие тщательно скрываемой измены. Круглосуточный душ Шарко или балет «Щелкунчик» повышают психологическую сопротивляемость женского организма, а не его податливость объятиям тайного любовника. Срочное и немедленное отбытие супруги в полном одиночестве на живописные острова Фиджи никогда не бывает предвестником заранее запланированной измены. Даже красивый, но тайный производственный роман способен заканчиться дружеским ужином в «Праге», а не засекреченным коитусом в съемном гостиничном номере на двоих.

Совершенно иной коленкор, когда жена встречается периодически с разными любовниками или любовницами. Тогда измена более вероятна, чем даже в случае с душем Шарко, вероятность близка к ста процентам. Однако и тут резкая современная демократизация супружеских отношений не всегда указывает на то, что каждый из любовников или любовниц окажется удовлетворенным в одинаковой степени.

Способен ли по-человечески добродушный муж спросить, куда периодически уезжает из дома его жена? Чем она там занимается вне родных стен? Откуда у нее все эти шмотки, туфли, бриллианты, круги под глазами? Чье имя она произносит во сне?

Муж-то способен, в том числе и спросить.

А жена? Всегда ли она бывает расположена, чтобы хоть что-нибудь объяснить? Способна ли она, измотанная многолетними подозрениями мужа, в деталях поведать ему о чувствах и технологии своей измены? Сумеет ли она описать все запахи, шорох исподнего, движения рук, музыку, фрукты, вино на подносе и то, как потом, когда уже измена состоялась, произошло какое-то резкое вскакивание с постели, быстрое одевание и с возгласом «Меня дома муж ждет!» срочное вылетание в дверь?

На всю эту кучу вопросов ответов нет. Поэтому я бы советовал мужу у жены ни о чем не спрашивать, а жене мужу ни на что не отвечать.

 

Горький дразнит Толстого

На берегу моря сидел Лев Толстой, задумчиво перебирал шелковистую бороду.

Причалил баркас.

Это приплыл с Капри Горький, с бабушкой.

Горький увидел Толстого и нервно задергал прокуренными усами.

Толстой тоже приметил Горького и плюнул в воду. Обнаружив же бабушку, перекрестился.

Цепким писательским глазом зафиксировав плевок Толстого, Горький обиделся.

— Глыба ты! — крикнул он.

Толстой зорко посмотрел на утиный нос Горького.

«Не любят его женщины, — мелькнуло в его мозгу. — И собаки…»

— Зеркало ты! — еще более вызывающе крикнул Горький.

Толстой изумленно взметнул брови на бабушку Горького.

Бабушка сама с опаской поглядывала на внука.

— Матёрый ты человечище! — совсем уже вызывающе крикнул Горький, и добавил фистулой. — Нет Бога, нет!

Бабушка дико посмотрела на внука. Толстой же напротив, отвернулся. Далеко в море белел одинокий парус.

— Буревестники почему-то есть, — мудро прошамкал Толстой, — а бури все нет. Да и не буревестники это вовсе! Глупые пингвины! Прячут, сволочи, тела в утесах!

Бабушка громко высморкалась в пестрый ситцевый платок, с жалостью посмотрела на внука.

Горький заплакал. Слезы обтекали утиный нос.

— Пойдем, внучок, — речитативом предложила бабушка. — Я тебе пряничка дам, песенку спою.

Горький напоследок глянув со смутной надеждой на сгорбленного Льва Толстого, поплелся за широкой спиной бабушки.

Толстой все смотрел в море. Белый одинокий парусник подплыл к берегу. Парус оказался вовсе не белым. Алый!

— А хоть бы и глыба! — озорно сверкнул глазами Толстой. — Пусть даже и зеркало!..

Толстой молодо вскочил. Взял бритвенноострую косу. Обтер лезвие лопухом.

«Жаль буревестников только нет, — с сожалением подумал Толстой. — Но буря будет! Скоро грянет буря!»

Лев Толстой с лаской и жалостью посмотрел на маячившие вдалеке спины Горького и бабушки. Там же, вдалеке засвистал курьерский поезд.

Толстой удалился косить.

 

Былое и думы

Я прожил долгую и замечательную жизнь. Однажды иду по Тверской, а навстречу мне Твардовский. Он только что «Тёркина» своего сочинил и поэтому плывет довольный, сухенькие ладошки потирает. Увидел меня, страшно обрадовался. Говорит:

— А я, брат Василич, «Теркина» написал!

Улыбнулся я ему в ответ, крепко пожал сухенькую боевую руку, иду дальше.

А там — Солженицын. Весь в идеях, в бороде. Еще молодой. С дачи Ростроповича прёт. За ним, как водится, два легавых с берданками наизготовку, затворами перещелкивают.

Солженицын сразу узнал меня, кричит:

— Передайте всем, брат Василич, Россия гибнет!

— А вы что же? — спрашиваю я.

— Меня в эмиграцию гонят бесовы дети!

Ничего я не сказал на это гонимому писателю, а только сурово нахмурил свои лохматые брови. Но Солженицын понял — я все передам и дело его в надежных руках.

Пересекаю я, значит, Невский, возле «Сайгона», и вижу на пивном ящике Бродский в телогрейке сидит, стихи строчит, никого не замечает. Шепчет:

— Палка, палка…

— Галка! — подсказал я ему рифму.

Расхохотался Ося счастливо, подумал, это ангел ему с небес словечко шепнул. Побежал, в упоении повторяя:

— Палка — галка! Палка — галка!

Выхожу я на Елисейские Поля, а там — Наполеон. Треух съехал набок, личина обгорелая, в саже.

— Как дела на военном фронте? — спрашиваю я его.

А он раскраснелся весь, злой, зуб выплюнул и прошепелявил:

— Ватерлоо, брат Василич! Ватерлоо, едренть!..

Я ему:

— Держись, сударик! Все равно твое имя в анналах истории.

Надо вам сказать, в Афинах в это время страшная жара. Я не удивился, завидя голого Архимеда, выскочившего из ванны с привычным для уха греков криком «Эврика!» Не изумился и обнаженному Пифагору, который стилом чертил пресловутые треугольники на раскаленном песке.

— Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов? — подначил я его.

А он поднял на меня мудрые и печальные глаза, ответствовал:

— Все-то ты знаешь, брат Василич! Правда, в своем нагом естестве завсегда открыта тебе!

Усмехнулся я, иду далее. Вижу, Сократ ко рту чашу с цикутой несет. Хотел я эту чашу у него из рук изъять, а он говорит:

— Не трожь, брат Василич!

— Как же не трогать, — возражаю я. — Жалко тебя. Ты же башковитый мужик, все знаешь.

— Я знаю, что ничего не знаю, — горестно улыбнулся Сократ.

Не стал я досматривать, чем все это закончится, иду по Тверской.

Люблю Москву в начале мая! Когда весенний, первый гром… Впрочем, грома нет, погода стоит чудесная, вот и Андрей Вознесенский в белом костюме со статуэткой под мышкой бежит.

— Куда, Андрюшенька? — спрашиваю я его.

— Да вот, Василич, — отвечает он, — хочу свою статую заместо Пушкина поставить. Сашка застоялся. Тем более, и я — классик!

Хохмач этот Вознесенский! Одно слово — поэт.

Зашел я в издательство «Известий», а там ко мне со всех сторон, раскрасневшиеся от гнева, редакторы бегут. Кричат:

— Что ж ты, брат Василич, такой поживший, все повидавший, мемуары не напишешь. Сие есть грех тяжкий и стыдоба великая.

— Да не могу, — отвечаю им я. — Все это о крайне важных персонах воспоминания. Значит, тайна!

А они мне:

— Сейчас время такое — все тайное явным становится!

Насильно усадили меня за старинный стол из маренного дуба, щиколотку мою кандалами приковали к витой ножке и говорят строго:

— Пока не начертаешь мемуар, не выпустим. Хлеба-питья не дадим. Не для себя радеем, для истории!

Испугался я поначалу, стал, было милицию скликать, а потом смирился, обрадовался даже, решил тряхнуть стариной, откинуть полог над воспоминаниями, кои я только что и начертал, и к чтению коих вы, верно, только что приступили.

И не могу вместе со всеми не воскликнуть по этому случаю:

— Ай да, брат Василич! Ай да, сукин сын!

 

Женщины и пельмени в кастрюле

Песен, танцев, женщин и пельменей в кастрюле было в моей юности не меньше, чем всего остального. И дело не в количественном подсчете, а в моих ощущениях. Вплоть до ощущения того, что редко где на глаза мне, человеку довольно-таки любопытному, попадалась бутылочная этикетка с изображением румяного мордастого солдата в краснозвездной каске — «Казарменное крепкое». Портвейн «Веселый городовой» мне лично никогда и нигде не встречался. Если бы встретился, я бы вам обязательно рассказал, каков он на вкус, какого он цвета, и запах какой у него. А также о том, охватит ли вас безудержное веселье, если вы натощак хватанете стаканчик «Веселого городового». Станете ли вы высоко в воздух подбрасывать ноги на заре.

Тем не менее, кроме уникальной цветовой гаммы, каждая наклейка на бутылке содержала правдивую информацию, касавшуюся спиртовых оборотов, наличия сахара, о заводе-изготовителе. Известны сообщения и о трансатлантическом танкере с жидким алжирским вином, куда добавили еще один танкер спирта, чтобы получить густой и мощный «Солнцедар», сразивший наповал не одно поколение.

Короче говоря, напитки, как и люди, были разные по технологии производства, но емкие и целенаправленные. И в чем-то романтические. Для нас же, имевших на все свою точку зрения, это были напитки, быть может, чрезмерно выразительные. На что, собственно, образно и намекали художественные этикетки тех славных лет.

Очередную бутылку с одним из таких многогранных изображений я с открытой душой, хотя и в тайне от своего долговязого товарища, хранил в безмолвных сумерках своего деревянного шкафа. В виде заначки. Под нательным бельем. На всякий случай. А вдруг на закате московского столичного дня надумает посетить меня мой товарищ? Вдруг пробор свой набриолиненный и шарфик свой в дверях покажет?

— Нет, — скажу я, лишь только он с пробором и в шарфике покажется в дверях, — ты тут явно ошибся.

— Тогда, — скажет он, — у нас с тобой выпить нечего. Вся нравственность под угрозой, а мы с тобой, как суки, трезвые.

В другой раз за окном — Москва. Над столицей луна новая, чистая. Фонарики зажглись на столбах. Он в шляпе своей модной, с отблеском уличных фонарей на полях, войдет в дверь и скажет:

— Ты эту бутылку для чего на стол поставил?

— Какую бутылку? — спрошу я.

— А вот эту.

— Вот эту?

— Да, вот эту. Которая с парящим журавлем на этикетке.

— Я, — скажу я, — поставил ее на стол, чтобы ты не думал, что у меня что-то вроде заначки оттопыривается в шкафу.

Он сядет на стул и похвалит меня:

— Ты очень правильно сделал. Не нужно ей в духоте твоего гардероба оттопыриваться. Это так по жизни полагается, чтобы у тебя в шкафу ничего полезного не оттопыривалось.

Я пару-тройку минут сижу и размышляю, что бы ему еще такое сказать в смысле заявленной темы: все же неприлично молчать, как дверь. Потом говорю:

— А если будет крах какой?

— Что за крах?

— Ну, там… Сам знаешь, что с человеком бывает.

— Во-первых, просто так с человеком ничего не бывает, — говорит он более чем уверенно и, внимательно поглядев на меня, добавляет: — Во-вторых, сексуальная тяга к женщине. Слыхал про такую?

— Ну так!

— Здесь ведь как, — продолжает товарищ, — есть женщина, нет женщины — без разницы. Сексуальная тяга к ней все равно сохраняется. В связи с ее образом в башке у тебя. Вот поэтому тебя к ней и тянет, даже если она вообще не знает, кто ты такой. И тут уж как ни крути, как яйца ни заморачивай, а вряд ли что в этом плане радикально изменится. Вот ты мне скажи: вот это, по-твоему, что такое?

— Где?

— А вот это, вот здесь.

Я озираюсь по сторонам, но ничего не вижу, кроме бутылки на столе, с парящим журавлем.

— Ну, это…

— Ты меня извини, что тебя перебиваю. Это ведь опять портвейн и опять с этикеткой. И не просто портвейн, а любимейший напиток нашей молодости. Правильно?

— Да.

— Что, по сути, и есть его физическая характеристика. А духовная будет когда?

— Когда?

— А тогда и будет, когда пару граненых человек выпьет. От этого, как ты знаешь, даже ботинки поярче блестят и какая-нибудь кинозвезда почаще снится в этом ее бесподобном нижнем белье. Вот на чем все мироздание держится!

Добавлю к этому от себя: все мироздание держалось на этом черт знает сколько лет, о чем свидетельствовала вся гамма художественных миниатюр с названиями лекерно-водочной продукции. Что же до стеклянной бутылки за 1 руб. 47 коп. (мог бы и подешевле), то ее я приобретал в свалке и духоте старинного гастронома «У летчиков», ближайшего к нашему дому. Приличный был гастроном. Достойный демонстрации в хроникальном киножурнале «Новости дня». Судите сами: люстра с 256 электролампочками в матовых круглых плафонах и рослые напольные часы с малиновым звоном и медленным громадным маятником.

Прозрачную вкусную водку в бутылке с крышкой типа «центровой козырек» я приобретал там же, но в еще большей свалке, более густой духоте. После чего такие кинозвезды гурьбой входили в мою дверь! И все приземистые, трезвые, в мехах, шляпах и оранжевых колготках. И были после песни, танцы и пельмени в кастрюле

Ну, а поближе к утру…

Поближе к утру самые смелые наши мечты окутывал легкий столичный туман. Рука моя безвольно свешивалась. Я не мог больше ни слова выговорить. И чудо, что в этом тумане звучал вопрос о том, насколько трезво товарищ расценивает общегосударственную необходимость возвышения отдельно взятой человеческой личности ради счастья всех остальных. Вопрос попадал в самую точку, и он на этом настолько сильно заострялся, что и на следующую ночь, находясь один в комнате, я слышал его голос:

— Да что ты в этом понимаешь! Да что ты вообще понимаешь!

Это был голос самого легендарного на сегодняшний день коллекционера песен, танцев, женщин и пельменей в кастрюле.