Несколько лет запрягается. Тело с душою не вместе. Работа кипит в миллион китайцев, и места нет ни лени, ни лести. Сотни часов вдохновения. Тело с душою спят валетом. Виток сознания, прорыв, кипение… И получается ЭТО!

Обижаться не на кого, некогда. Не хочу сегодня обижаться. Вытащила из своего невода не хамсу, не стерлядь, а ежа. Еж такой смешной, такой обидчивый. Недотрога этот еж морской. Слышу, он стихи диктует сбивчиво. Да, улов сегодня неплохой.

В стране придуманной и тишь, и гладь. Хватает денег и на них плевать. Райские запахи для райских птиц. В стране придуманной ты во плоти.

Прóжиты эпохи целиком — эра предисловий, век сомнений. Подражанье жизни дураков тоже в прошлом (целое мгновенье!). А теперь работа, наконец. Кирпичи готовы, руки тоже. Кисти, краски, бревна, изразец — только помоги с проектом, Боже!

Не лезть в отношения Мужчины и Музы, в священные узы рукою своею. Не брать на себя роль Горгоны Медузы, а лучше уйти и послушать Орфея. Приятней, да и плодотворней вдвойне, а?

Мир что-то пишущих людей богат на форс-мажор. То рифма мнется, то злодей всем сделал хорошо. То надо басню дописать, когда кипит роман. Такие, братцы, чудеса. И все не от ума…

О Господи, как много я должна! ЗНАТЬ что хочу, УМЕТЬ что надо, ДЕЛАТЬ, смотреть ВПЕРЕД — веселая копна моих идей все гуще, нет предела!

Не требую многого я от себя. Люблю себя честно и кротко. Такая вот умница, правда, ребята, такая звезда и красотка. «Не требую многого, рада и так» — отличный девиз, невозможный… В стране двух проблем должен каждый дурак бороться всю жизнь с бездорожьем. Особенно мы, дураки, кому за… активная часть населенья. Открыта душа, нараспашку глаза и четкие телодвиженья.

Не раздумывая встать с постели, с новым утром обменяться взглядами и под кофе, и под птичьи трели все начать сначала, чтоб как надо!

Идеальное утро полно тишины. Только птицы ей вторят по нотам. Только птицы свободны, нигде не должны, не опаздывают на работу. Птицы, громче, коллеги! Я тоже пою. Подпеваю – задайте тональность. Наши песни летят и находят приют в этом небе высоком, хрустальном.

Вялость отменяется, некогда вялиться. В мою сторону летит времени палица. Ох, тяжелая она, палица времени. Лишь бы не по голове, да не по темени. Правдами-неправдами снять себя с кресел и к свету приучить глаза, и пожить весело!

Есть большой вдохновляющий труд… Птицы, звери навстречу бегут — кто хвостом, а кто лапой, они месят тесто без лишней возни. Пылесосят, метут (без совка). Никаких нареканий пока. Зайцы шью, совы гладят белье и командуют теми, кто шьет. Крокодилы, и те при делах. Ловят в речке форель для стола. Кошки пыль вытирают. Я жду — двигать мебель медведи идут. Доля Золушки, ох, нелегка. Но с объемом справляюсь пока.

Грибные дожди и ветры, молитвы и «не могу», приметы, измены, лучи, приветы ловлю на бегу. Пробу пера пропустила. Перо не расчехлено. А следующая рифма в затылок дышит давным-давно. Пробовать надо на ночь, чтоб с рассветом лететь. Перо заржавело… но нет, не очень, где-то на треть. Ржавчину надо маслом? Нет, огнем, топором… Вуаля – перо высшего класса, золотое перо!

Кофе в постель зачастую бывает буквально. Первым проснувшимся смыслом его кувыркнет и разольет по подушке рисунком наскальным. Вот и украшено бывшее белым белье.

Кострома – сонное царство, беспробудное настроение. Никакого просвета, одни мытарства и сотни, тысячи гениев. Кострома – тихая пристань. «Аллея признания» – к Волге. Сусанин, Островский… Идем слишком быстро. О местных разговор долгий. Посреди большой Сковородки бронзовый песик-бассет с мячом-копилкой. Хочешь – фоткай, а нет – шагай восвояси. Гид всея Руси Сусанин корнями из этой земли. А подвиг его костромчане не сразу понять смогли. Теперь он на площади. Смотрит на реку, на этот причал. Поляки, не смейте портить больше планы костромичам. Кострома – кроткое царство, Снегурочкина отчизна. Никакой суеты, расслабьтесь, пожалуйста, все плавно и живописно.

Письменный стол на краю пропасти. У стола не работают лопасти. Он улетит в бездну, и я со столом вместе исчезну. Есть единственный выход, дикий выход, увы — стихами заполнить бездну… Да знаю, что бесполезно. Однако некогда мне. Бездна реальна вполне.

«Павлин, Вы прекрасны — правдивы и самоуверенны. Зачем Вам продюсер? Ведь Вы воплощенный пиар! Без вредных привычек… Вы видели Сивого Мерина? Вчера он напился и долго бессовестно врал». Павлин и поверил, пошел рекламировать творчество. А пенье забросил. Когда? Кто билеты продаст? Теперь к нему все обращаются «Ваше Высочество». И «В мире животных» его показали сто раз. Он петь разучился, зато без устали машет хвостом.

Безжизненные мелочные люди, преследующие свои копейки… (Объемы неважны, и миллионы по сути это все равно копейки.) Как воспитать своих детей ЖИВЫМИ, чтобы для них открыты были звуки, и запахи, и краски, и объятия… И чтобы в кошельке, а не в душе копейки они носили?

Одна ипостась за другой листаются календарем. Какие мы все-таки? Бой мы выиграем или умрем? Помеха мы или оплот? В разгаре уже Судный День. Весомее нефть или мед? У.е. или жизни детей? Ирония в том, что и здесь мы семью сочиняем, как стих. МИР строим, как дом – глину месим. Иначе его не спасти.

Дети, которые будут летать. Мальчики с крыльями, мальчики-летчики. Зренье отличное, физ-ра на «пять», а вот с английским пока что не очень. С летным характером цель – это план. План выполняется проще простого. Радиосвязь на английском в туман! Летный характер – земная основа.

Не хочу о вас слышать и с вами спорить. Фашисты и есть фашисты. Ваше место в игноре, но уж очень проворен ваш босс рогатый нечистый. Растворитесь в бензине, уплывите на льдине. Харакири тоже идея. Заползайте обратно и сидите бесплатно до пришествия. Ну? Быстрее!

Не по рангу, не по вкусу, не по делу. Не могу ни спорить ни противоречить. И пока я вам еще не надоела, просто слушайте, учитесь моей речи. Убеждать и привлекать, кружить на ручках не хочу и больше все-таки не стану. Вы круты, но вы взлетите еще круче. Только выучитесь без самообмана.

Вернули праздник. Поздравим мальчиков! Коллег, родных и прохожих даже. Они надежные. Но чем моложе, тем нам тревожнее — дитя на страже. Вернули праздник. Он был в подполье. А кто не празднует, тот иностранец, но нашим станет, если есть желание взять роль опасную, мужское звание.

Поэмы, навеянные экземами. Совесть моя и радость – в ГУЛАГе. Над этими очень страшными стенами распяты МОЕЙ родины флаги. Простите меня, нас простите, милые, что вам перепало за всех громадное. Простите. Вы там, а мы с кислыми минами то суши, то тирамису проглатываем. Теперь Гуантáнамо. Можем сетовать и только. Да, там же не наши граждане. Врагов народа находят заново. Врагов человечества — кто ближе к скважине. Бессильно мусолить сквозь слезы данные, статистику чертову, хоть беги. Когда головами уже и странами назначат править МОЗГИ?

Казалось, откуда бы взяться фашистам? Ведь их перебили. Но нет, маршируют. С трибуны на нашего Бога речисто сама Толерантность ссылается всуе. Они маршируют. Уже на подходе. Поет Толерантность о мире, о детях, о равных правах, о тотальной свободе, которой не будет у нас на том свете. Все ближе и ближе. Прицелы точнее. Она улыбается белой улыбкой. Считает, что люди любуются ею. Обратный отсчет. Все спокойно. И зыбко.

Свобода слова… Разве это свобода обижать другого, других, другое без ответа? Да нет. Да? Нет!

Мы все в сети. Жужжим, влипаем в какое-то жж. «Опасно жить!» — предупреждают ребята в неглиже. «Опасно жить и не ховаться, догонят же всегда!» Тут все элементарно, Ватсон. Не надо нападать.

Подался в политику Волк (он в спорте достиг потолка). «Здесь имидж важнее всего,» — сказали ему два жука. «О, Волк! Вы брутальны, как бог! Весь дикий такой – красота! Для имиджа прежде всего мы сделаем тримминг хвоста.» Сходил к парикмахеру Волк, и хвост аккуратней теперь. «Подточим Вам зубки. Ну, вот! Еще кровожадней, прям зверь!» Сказали ему два жука: «Учитесь-ка песни плясать.» «Зачем?!» – возмутился наш Волк, — «я все-таки волк, не лиса!» Но взяли его в оборот два мурых жука и лемур. И вот уже хищник поет. Народ рукоплещет ему. «А как же политика, муж?» — спросила Волчица на днях. «Ну, ты, дорогая, му-му! Я в тренде, все любят меня. Я яркий, и это успех. Политика четкая тут. Прошу избирателей всех: Пусть сходят хвосты постригут!»

Саграда Фамилия? Я там осталась. Уйти – улететь – не могу. Я дома. Зефир? Или пряники? Или скалы? Лепила. Родное. Есть в хромосомах.

Мир все ярче и ярче, все просторней и проще. Распахнувшийся ларчик, настоявшийся борщик. Все удобнее мебель, горизонты все круче. И понятно, что в небе облака, а не тучи. Что же будет, скажите?

Не в каждой ситуации – стихи. Прекрасно, если есть: оправдан день. смотря еще какие – повезет и будет влет оправдан целый год. А было мне… молчанье, мор мозгов. И мор души (и нет его страшней). Теперь стихи! Свобода от оков. Восторг и шик, и запах трюфелей.

Господи, ты же знаешь, как я люблю красивые платья! Как я люблю праздники! Кружиться люблю и летать. Спасибо за эту свободу — свободу выбора скорости, свободу выбора старости и высоты парения! Свобода течет прямо в сердце сквозь поры и через стихотворения. Господи, я, конечно, очень люблю красивые платья. Очень люблю праздники, музыку громко и шепотом. Но я не прошу платьев. Платьев, шуб, даже бусиков! Дай мне еще внутренней музыки. Как здорово ее тратить! Радоваться и жить, как живу. Высказать чувства полностью. Только теперь мечты наяву, и дни целиком запомнятся…

Люблю получать комплименты. Это мое хобби. Лучше может быть только одно — хвалить кого-то особенного. Вот это моя работа – доращивать и хвалить бесконечно. Хвалить… бесконечно талантливых подопечных. Доращивать, раскрывать им крылья. Им крылья нужны буквально, физически. Без крыльев в небе делать нечего. Бескрылых в небе и нет практически. Вот это и есть радость – видеть счастливых и сильных. Счастливых и сильных детей. Они уже на высоте.

На плоту музыкантов унесло ветрáми. Увлеклись, разыгрались, потеряли память. И зачем возвращаться, если в мире буря? Лучше так и качаться на волнах лазури. Зал эпичный к тому же — океанский космос. Дирижер стал не нужен, и теперь он Боцман. Звук летит и не тонет. О, какая тяга! Столько новых симфоний не снесет бумага. Тут Боцман крикнул: «Перерыв! Обед, потом опять в отрыв.»

Когда бьют по щекам, надо быть выше этого. Надо быть выше этого и не давать ответа. Когда бьют прямо в сердце, выше этого надо быть. Не ныть, не стонать, не стенать, не выть. Я высоко, высоко где-то.

Пронзительно синие глаза. Ну просто невыносимо синие. Поешь – колокольчик, летишь – стрекоза. С такой красоткой трудно мужчине. Твой мир – черно-белый гобелен. И в самом центре ты на картине. Тут праздник И яства на столе. И нет с тобою места мужчине. Игра на лютне, лай собак, друзья, и близкие, и родные. Довольна ты или что не так? Мужчина? Мужчины, они такие…

Да, я такая. Такая перфекционистка. Несовершенных в свою не пускаю в семью. Ни за какие коврижки. Никак, даже близко. Наши и так идеальны. Себя – разовью.

Рожденные на свет в таких глубинах СССР, что ой-ой-ой-ой-ой, и то и то сложившие в корзины, и то и то несущие с собой, и то и то познавшие с изнанки и не принявшие ни то ни то, мы будем жить, да, земляки? Мы в танке! И все-все-все еще поймем. Потом.

Ты учишь их падать, чтобы вставать. Выращиваешь из младенцев дервишей. Порой как натянутая тетива. Высокую планку ЗА НИХ ты держишь. Ты учишь смотреть вперед, в лицо, ходы планировать, как в шахматах. Еще – в голове не носить сор, еще – что спорт – пáхота. Борцами немногие станут, естественно. Не это важно, а важно то, что жизнь им не даст шидó за бездействие, а после иппона – бой. Жизнь – дзюдо.

Хамелеон себя считает Львом. Почти рычит, почти того же цвета. И речи принародные его весь люд лесной настроили на это. – Как же охота? – спросите вы. Так: Лев – царь, сама идет добыча. Склоняя голову, бредет Сайгак, Индюк сдается, что-то там курлыча. Хамелеон осознает: пора! Пора уже жениться. Да, на Львице. И с предложеньем сказочным с утра подкатывает в модной колеснице. А что потом? Не спрашивайте. Смех. Хамелеона нет – прибила Львица. Она спала, он протянул букет и… поскользнулся вдруг на половице. Почти проснулась, потянулась… оп — и мягкой лапой был жених размазан. Хамелеоны! Вас загонят в гроб амбиции. Ведь вы не львы НИ РАЗУ.

Мне больше не надо, чем создано Богом. Им создано много — любовь и дорога. А все остальное прилипло к подошве — дорожная грязь и серебряный грошик.

Что о ней скажешь? Самая лучшая, самая красивая и обаятельная. Самая любимая, самая смешливая, единственная в превосходной степени. Моя мамочка. В какие же мне уши кричать, каким же мне иконам шептать, как я люблю тебя. Моя мамочка, такая маленькая, щедрая, ласковая и людям милая.

Когда любовь ослабила бульдожью хватку и увела кровавый след к другой добыче, спокойно выдохни — и еще будет сладко, и зазвенит в ушах гораздо мелодичней.

Их счастье ласково, смешно венчали голубкú на крыше. Да, счастье есть. И вот оно. Вы только не спугните. Тише.

Тот, кто ушел, Имеет право жить. Бульон варить, хлебать чужие каши и не точить уже наши ножи. НАШИ ножи. Да! Безраздельно наши!

Не писала о тебе столько лет, и на время о тебе забывала. Не скелет в шкафу (скелетов, жаль, нет), мой секрет любимый из мадригала. И опять стоишь, сияющий, вот, на горе, недалеко от Тибета. Я люблю тебя семнадцатый год. хоть плохú твои стихи. Жду ответа.

Стоит только начать — наполняется рог, изобилие хлещет фонтаном. Вдохновенье мое, ты нашелся, ты смог! Значит, я никогда не устану. Сколько можно о ней об одной – о любви? Посерьезнее тему пора бы. Из несбыточных снов ты пришел, так живи, свет в тоннеле лови, хоть и слабый. В кухне капает кран, поломался диван, пробки, подлые, перегорели. Неужели такая беда навсегда? Неужели-ау-в-самом-деле? Что же делать, бог мой? Ты какой-то герой — на лошадке гарцуешь по глянцу. Я все та же, с немыслимой рыжей косой. Все бы вирши бы мне, все бы стансы.

У меня от тебя всегда рождались стихи. Удивительный ты, удивительный. Ты… удивительный. Ты далекий, заносчивый, ты… Возмутительный ты. Удивительный ты. И тебе остальное простительно.

Я не ищу чужих людей. Общенья с близкими достаточно. Своих ищу. Везде-везде: в огне, в воде, в разгуле святочном.

Обнять крепче. Встречная тяга. Остались секунды? Минуты? Вечность? Внутри пламя. А я ведь бумага — сгорят и стихи, и тело до встречи. «Да как можно?» — все говорили, — «твой дом в тысячах километров.» А тут и не километры – мили. Да, дом навсегда в другом конце света.

Больше не ждать. Нет. Не проверять сети. Не обнимать сердцем твой переменчивый профиль. Это легко очень. Это легко очень. Это легко, я смогу.

Любишь. Всегда будешь любить только одну меня. Любя убил, расцеловал и ласково скальп снял. Звонишь. По скайпу без скальпа не очень. Вот я и молчу. Но завтра воскресну. С помощью божьей и это мне по плечу. Воскресну воскресным утром. И вряд ли в тебя я снова влюблюсь. А в прошлый раз родилась в понедельник. Вот видишь! Смерть – это плюс.

Я немножко ранена. Самую капельку. Только в сердце, ноги в порядке. Сердце – непрактичная тонкая вафелька. Слишком тонкая, слишком сладкая. Ноги – это самое главное в женщине. Если сердца нет — не заметят. А на ноги встану и дорогой намеченной доберусь. Попутный же ветер.

Часто бьет посуду, курит и картавит. Кока-колу хлещет из горла. И еще, представьте, постоянно ставит абсолютно всё на край стола. Врет на каждом слове, скверно сквернословит, мало получает, портит кровь. Краны он не чинит и мышей не ловит. Ну и ладно. Главное – любовь.

Лиса и Колобок — Какая пара! Он не уйдет, она его не бросит.

Поддерживать друг друга в непогоду. Но даже больше — перед урожаем. И обожание не делить на годы, а им дышать, с годами умножая. Без оснований обнимать душисто, рассчитывать на облака и луны. Смотреть в глаза и не моргать лет триста, пока для музыки есть слух и струны.

В моей голове ты занял заветную нишу (подходишь по габаритам). Живешь там, молчишь. А место, Дима, забито, хорошее место. Но ты же не понимаешь, прости, ни бельмеса. Ты смотришься. Лучший. Но я тебя НЕ выбирала. Поэтому, Дима, уйди. Там и так места мало.

Салат из вывесок и ассорти витрин. Колониальный стиль на постмодерне. Весь колорит… зудит вор рту, но ты один, ты у меня один, я рядом, верь мне. Я не уеду резко и стремглав, не убегу коварно и навечно. А если убегу, то по делам. Ну там… в Канкун или в Москву за гречкой. Возьму такси «сегýро» и – стрелой Зачем мне гречка? Русский дух и вкус! Меня не только чили обожгло. Я не смогу. Я по делам. Не трусь.

Старый клоун выходит на арену в луче. Спотыкается, корзину ставит, поет. Мяч кидает. Не кому-то, вообще. И скакалку путает со змеей. Луч тем временем его бережет. Освещает, окружает его. Ненавязчивый. Он греет, не жжет. В теме. Не испепеляет. Живой. Старый клон заканчивает номер. И луч. Клоун прощается и луч раздает. Луч от этого становится лучше. Вот он, луч. Держи-ка! Это твое.

Принц мечтает о счастье Принцессином. Она счастлива, но ему мало! Человеческим счастием счастлива, ну а надо… вообще небывалым! Чтоб себя от восторга не помнила, чтобы в голос смеялась и пела. И готов он на все что ни попадя, только знать бы, что именно делать. Ходит Принц сам не свой, философствует. Может, музыку? Может, коралл? Может, в гости позвать Фею-крестную? Все не то. Даже думать устал. Тут ему нашептали заезжие, что на свете есть некий Грааль. Получив информацию свежую, Принц отправился в Дальнюю Даль. Двадцать лет он скитался с вельможами, но ни капельки не постарел. Что вы думаете? Лез из кожи и добыл-таки то, что хотел. Оказалось, оно того стоило: был Грааль ослепительно свят и шикарен. Дороже «Лукойла». Принц влюбился в него, говорят. В Королевство вернулся и… правильно! Побежал подавать на развод. А Принцесса? Она же поправилась! И состарилась! Да… пусть живет. Вот. Как бы ни было жаль, Принцу милее Грааль.

Дом разрушен. Еще один дом. Надо снова копать котлован. И еще так нескоро гнездо станет аист у нас затевать. Подрастают уже черенки. В первый раз будет сад, будет сад. И, пожалуй, до самой реки. Мы ведь камешки Любим бросать.

Нужнее всего, если честно, надежда. В любых передрягах надежда всех держит. В любви, на войне, в приключеньях и между. Удаче и дня не прожить без надежды.

– Куда катится мир? – Туда, куда мы его катим. – Когда мир прекратит крутиться? – В тот миг, когда мы сдадимся.

Никаких усилий над собой. Просто делаю то, что должна. А долгов десятки – перебор, и глаза мозолит тишина. Тишина – мой ласковый палач. Не мешает, в гости не зовет. И у нас с ней общие дела — уж который сумрачный полет. Тишина, уйди, пока жива! Тихий голос лучше. Лучше храп. Ты имеешь право, ты права. Но уйди хотя бы до утра. Постепенно отучу от рук. Так и ей свободнее, и мне. Я галдеж и шум себе беру. И за все спасибо тишине.

С работы уволилась — я же в три смены сажаю цветы в арендованном садике. Мой папоротник зацветет непременно, и я завтра утром куплю лабутены, а то у лаптей уже стоптаны задники.

Улитка – певица. И с профильным образованием. Училась заочно. Отличница. Знает пять нот. И петь не боится. Все партии учит заранее. Ее след в искусстве? Вот! Видите это пятно? Она очень хочет петь соло в хорошем театре. Она отрабатывает каждый вдох, каждый жест. Она любит «танго» Пьяццола и любит быть в кадре, но завтра… а завтра – труба. Попугай ее съест. Надежда хоть чуточку, хоть минимально должна быть с оглядкой на злую реальность.

Мужское население троллейбуса Сидит спокойно, Никого не трогает. Все остальные, Чем-то недовольные, Висят на поручнях, Поджавши ноги.

У медитаций и самовнушений есть побочный эффект: ты хорошеешь, все больше годишься для конкурсов и эстафет, но полутóна, нюанса и шепота навечно в тебе уже нет.

Какой день недели? Опять непонятно. Они чередуются не по порядку. Ведь только что был понедельник, позвольте. И несколько было их. Неоднократно. Когда же суббота? И где справедливость? Я что-то субботы Вообще не припомню. Их в этом году отменили, похоже. И линия жизни Пошла уже криво.

Бежать вполноги, смотреть вполглаза. Сидеть в три погибели, лыжи не смазать, за все-все время успеть полдела. Полжизни вполсилы. Эх, надоело!

Опыт перенять? Редко. Чаще – получить пó лбу. Явственный щелчок в репу. Полный курс. Совсем полный.

Нет, Вы не поняли: основа – чтение. Не просто много — очень-ОЧЕНЬ много. И в раннем детстве, даже в поколениях… Не плачьте, Вас же в этом не винят. А просто данность: вкус не сформирован. Ни Вам, ни мне нельзя в калачный ряд!

Терпеть не могу обещаний. Всегда их даю с неохотой. Налево-направо, направо-налево и шепотом вполоборота. Но больше (попомните слово!) ни разу не будет такого!

Повезло же Робинзону — прибыл на курорт. Жив-здоров и счастлив. Фоном — рай со всех сторон. Знай себе твори что хочешь, спи и отдыхай. Климат нам знаком по Сочи. Пальмы есть, меха. Заведи свечной заводик и вишневый сад. Хочешь – картинг на природе, турбюро, массаж… Заманить ценой туристов просто и легко. И следить, чтоб было чисто. Пара пустяков!

Капитану наполнили ванну. Он сказал: «Вы в своем ли уме? Сколько футов должно быть под килем? Вы не видите – это же мель! Неужели же Вы, Миссис Хопкинс, в навигации полный профан? Я разжалую Вас в поломойки,» — очень строго сказал капитан. Миссис Хопкинс смахнула слезинку. Нелегко быть женой моряка. Он всю юность проплавал, а старость притащила домой чудака. Капитаны, опомнитесь! Вы на суше. Вы в комнате.

Все заканчивается. Увы и к счастью: безмятежность и великая дорога. Выбрось козыри, они немодной масти. Зря ты радовался, что у тебя много.

Виноват недосып. Сократил на часы и на годы он время мое. В полудреме дела, и с грехом пополам в забытьи прожила свой объем.

Лимонное отчаяние, бирюзовое отчаяние, ласковое отчаяние, смешливое, хлебосольное, пышное, сонное отчаяние, разнообразное отчаяние, необходимое, вечное отчаяние. Отчаянные рывки, отчаянные попытки. Это все надежда.

Эта бабочка… Нежная и изящная. Тело бабочки тонкое и упругое. Крылья бабочки шелковые, блестящие. Мясо бабочки вкусное и полезное.

Как всегда, новая жизнь. Без конца начало и проба. Начинай… Только держись. Vita nova, и так до гроба. Как продумать следующий ход? И желательно на три шáга. Враг предчувствует наперед. Он не держит белого флага. Ну пока что шах, а не мат. Шах. И шах. И шах. Снова вилка. Интуиция без ума – это сила. Враг на носилках.

Борис Рыжий – новый знакомый. Жаль, не кивнете, мол, тоже рад. Как же с таким шармом, со шрамом таким ушли Вы так рано? Первый боксер и бог и бог знает кто еще самый первый, Вы для нее тогда и потом и верой были, и нервом. Очень тревожно от Ваших книжек в черных обложках. Вот бы в Свердловск, где Вы Улисс… Ну хоть на немножко.

Как объяснить вам молчание в кадре, когда вам взрывы нужны и падаль? Как объяснить вам оттенки вздоха, когда вы чавкаете картохой? Как мы обсудим детали стилей, когда вы буквы, и те забыли?

Лиса берет кредит. Ей очень нужен гребень. Хороший, костяной, чтоб хвостик причесать. «Ну что же, посижу я на воде и хлебе», — Решает для себя красавица Лиса. О, ради красоты, имея силу воли, Лиса с собой вполне способна совладать. Ведь можно обойтись и без лесных застолий. Важнее внешний вид, пока ты молода. Какой шикарный хвост – жабо, боа, горжетка! Лисицу на руках несет лесной народ. С ней светский Лев тусит, снимает СМИ кокетку, Сам Волк мечтает с ней потанцевать фокстрот. Но все ж… Лисицын быт становится скромнее — Проценты подросли, доходы не растут. И не зовут уже ее на юбилеи. Все в жертву принесла пушистому хвосту! …Она совсем одна. В норе темно и сыро. Пустует антресоль. Без соли съев прикид, Лисица хвост жует. Мечты почили с миром. За год ЛИСИЦУ в МОЛЬ преобразил кредит. Лиса взяла кредит. Но Вы-то не из леса! Подумайте сейчас. Сейчас, а не потом, Когда сомкнется враз круг Ваших интересов И Вы очнетесь вдруг с обглоданным хвостом.

Как будет, так будет Судьбе виднее. И разве минуешь предписанного? А если мы слышать судьбу умеем, шагов судьбоносных проходим много.

В високосном году все иначе — пушисто и емко. Тени глубже, снежок веселее, раскатистей смех. И еще вертикальна пока новогодняя елка, и на целые сутки отмеряно больше зиме. Эти лишние сутки, подарок, потратим как надо: зазовем самых нужных к себе и усадим за стол. Раздадим саксофоны, гитары, вино, авокадо. Будем петь. А в итоге еще и сыграем в лото. Високосное будет у всех на земле настроенье. Прекратят воевать и ругаться и что-то поймут. Эти сутки пройдут мимо скуки, разлуки и лени. Всем счастливого года везде! И (естественно) тут!

«Они где-то. Возможно, что рядом,» — Дед решительно двери открыл. «Да закрой же!» – «Нет, Бабка, не надо! Это двери в другие миры.» По избушке разгуливал ветер, опрокидывал крынки на пол. Дед все ждал. Он почуял. «Вон, светит! И зелененький сам к нам пошел!» Бабка в обмороке. Невозможно. Они здесь! Они именно тут! Гуманоид взошел на порожек, освещая ноздрей темноту. «Я пришел вам сказать, Дед и Бабка, чтоб вы двери закрыли скорей. Берегите тепло. Разоритесь на счетах от электросетей.» Чтоб видеть очевидное, нужна бывает часто третья сторона.

Дождь превращается в снег и обратно. Льются снежинки, кружатся пятна. Дворники трут стекло лобовое. Снегу капут, ведь дворников двое! Ноль за бортом. Зима, что же делать. Южные зимы мокрые с белым.

Февральские окна – во всю стену. Уже двадцать два «плюс»! К апрелю мы вытащим непременно свой минусовой туз. Погода и время года не вместе — условно деление. Подгоним погоду под мненье народа и под настроение!

Жаворонки и совы. Битва идеологий. Сон совершенно новый. Черно-белый и строгий. Жаворонки серьезней, они выше летают. Совы все строят козни. И у них есть святая: Черная Мать Совиха, первая на охоте. Грызунов косит лихо. За ночь несколько сотен.

Декабрьский день золотится. Не холодно и не зима, не зима. Снежинки-колибри (да, птицы!) скользят по стеклу лобовому в туман.

Лифт идет только вниз. Не идет что-то вверх. Это, кажется, низость! Но, с другой стороны, Разве снег идет вверх? Разве дождь идет вверх? Что природу винить…

Я тот самый енот, что вернулся с дрейфующей льдины. Обо мне пишут песни, Легенды и теленовеллы. Но вы знаете эту историю Лишь с середины. Так позвольте поведать, как стал я полярником смелым. В нашей местности брату еноту живется не очень. Мало девушек, мало еды и совсем мало дела. Да, представьте себе, не хватает еноту работы. Вот и выехал в центр. Устроиться в центре хотел. Говорят, неплохое житье в цирке и зоопарке. Постоянный паек, гарантированная жилплощадь. Но заметив погоню, я понял: ошибся в запарке. Я вернулся, ребята, в родные отцовские рощи. Что касается тех храбрецов, о которых писали, так они набивались в попутчики. Думаю, ладно. Но они испугались, дрожали и льдину качали, и я чуть не нырнул прямо в омут январской прохлады. В этот миг голос родины мне прошептал: «Возвращайся! Будешь грызть, что найдешь или думать на тощий желудок». Я почувствовал, что оно есть, оно вот оно, счастье! Даже тихое, что ж. Я услышу. Ведь это же чудо.

Никого не слушай. В мире есть слоны. Даже если их не видно с твоего балкона.

Любить себя за это и не любить за то? Считать себя поэтом? Дельцом? (Уместен торг.) Лежать вплотную к небу? За дéньгами бежать? Быть Вам нужнее хлеба или страшней ножа? Все опции нажаты. Все выбрала сама. Сильна, вольна, крылата. Но в тайне… Шах. И мат!

Фобия быть понятой превратно. Быть заметной, сильной, яркой, статной. Фобия всех распугать — попозже. Раньше — фобия всех обнадежить.

Кем-то, чем-то зачем-то ведома, находясь в паре жизней от дома, спотыкаюсь и падаю в лужи, и дорога становится уже. Вспоминаю лягушку, сметану. Я смогу, я идти не устану. Были крылья. Осыпались крылья. Снова выросли, покрылись пылью. И «ау!», и «спасите!», и «где я?» «Кто здесь? Кто я? Уже холодею!» Ну и толку? Молчит даже эхо. А домой – не пройти, не проехать.

Прóжит ли день зря? Нужно ли мне время? Был сон, как всегда, заря как заря, возня и опять темень.

Безукоризненно счастлив на этом стареньком фото. Фотографировал кто-то к счастью явно причастный. Эта дивная фея — мама Ваших детей. И уподобившись ей, я стану историей…

Вы меня подозревали в том, что поэтесса, в том, что вставила из стали что-то сердца вместо, что я робот (потому что радуюсь так часто и не злюсь), что у меня есть на Луне участок. Вы меня подозревали, потому что сами по характеру, как Сталин, сибиряк Вы мамин!

Старые грабли – в печь. Для чего их беречь? На память? На память остались шрамы и странная склáдная речь. И тогда заживем. Новых шишек набьем. А смысл? В том, чтобы не прокисло на Млечном Пути питье. Чтоб дальше крутился снег, думая о весне и чтобы особо не было пробок на твоем пути ко мне.

Жар-птица сомневалась, что запомнит от электронной почты свой пароль. Она в пароле указала, сколько комнат в ее дворце. Но… был дворец достроен! Теперь звонит и пишет сисадмину, мол, помогите, Суслик, отплачу. Тот набивает цену, строит мину, хотя работы там совсем чуть-чуть. И не совет, а мненье от души: не сомневайся, лучше запиши!

Солнечные батареи – китайцам. Аккумуляторы — для французов. (Тяжелый язык, Не поднимается — тайна на нем грузом.) Арсенид галия — для Германии, нечто длиною в сто слогов — испанцам. Дальше? Язык не поднимается ну никак — на нем панцирь. Форма секретности номер два. Где ты? Какая ты, тайна? Ой, я разве сказала что-то? Пустите, я же случайно…

Ветер горланит, гремит и бормочет неповторимую песню без музыки. Длинный куплет, а припев покороче. Кажется, что по-старофранцузски. Что-то об искренних доблестных рыцарях, за короля побеждавших со рвением. Что-то о вечных невестах и писарях, славивших издали эти сражения. Что-то еще. Но непроизносимое. Может быть, диких разбойников посвисты. Или безудержный смех пилигрима, с ветром в обнимку бредущего пó свету.

Обезьяны играли в саду и нашли здоровенный сундук. Колотили айфонами, жгли, но открыть все равно не смогли. Тут макакам опять повезло — мимо дачи расхаживал слон. Напряглись и тяжелый сундук отнесли за забор в надцать рук. Слон идет. Приближается слон. Он раздавит сундук. Слон силен. Да! Открылся! …И стоило мучиться. Никаких драгоценностей нет. Ни гаджетов нет, ни бижутерии, даже нет юбилейных монет! Там лежат пассатижи и веники, молоток и коробка гвоздей — все что бабушку с дедушкой некогда из макак превратило в людей. Иногда и приличный сундук, а хранят там одну ерунду.