Александр Степанович вернулся в десятом часу — нарядный, навеселе — долго тер у порога ноги и улыбался.
— Ты не спешил, — сказала Кира Сергеевна, изменяя своему правилу: не упрекать. Но ей не терпелось поговорить с ним, пока не пришла Ирина.
— Посидели с мужиками после вечера…
Он снял туфли, стащил пиджак, галстук — движения его были неторопливыми, спокойными, округлыми. Он смотрел на жену медленными влажными глазами, и она решила, что сейчас он начнет кружить возле нее. Стоит ему хоть чуть выпить, его сразу же тянет на нежности, и он начинает свои «круги» — но до того ли сейчас!
Он подошел, поцеловал ее в висок, и она чмокнула его колючий подбородок. От него пахло чужими духами, наверно, танцевал с выпускницами, а под конец они его расцеловали.
Теплые ладони спокойно тяжелели на ее плечах, и она поняла, что, слава богу, пронесло, обойдется без нежностей.
— Безотлагательный разговор, Саша.
Она потащила мужа на кухню, выдвинула из-под стола табуретку, села. Александр Степанович встал спиной к окну, заложив ладонь за пояс.
— Без меня тут что-то случилось?
— Ничего не случилось.
— Значит, Ирина подает на развод ни с того, ни с сего?
Он уклончиво смотрел на свои тапочки, оттянул на груди подтяжки, пострелял ими.
Выходит, знает, поняла она. Все знают, кроме меня.
— Почему же «ни с того, ни с сего»? — сказал Александр Степанович, подняв брови. — Это тянется давно.
Легкие седые волосы его упали на виски.
— Тебе Юрий сказал?
— Нет, Ирина.
— Вот как. Почему же она не сказала мне?
Он пожал плечами.
— Возможно, не хотела волновать. Это ведь касается только их.
Кира Сергеевна снизу смотрела на мужа, на его спокойное благодушное лицо, на большие, широкие в кистях руки, стреляющие подтяжками.
— Ты ошибаешься, это касается всех нас, и пока не поздно, надо принимать меры…
Александр Степанович посмотрел на нее, в глазах его она уловила досаду.
— Послушай, Кириллица, — мягким глуховатым голосом сказал он. — Бывают в жизни ситуации, когда не надо вмешиваться. Здесь как раз тот самый случай. В конце концов все утрясется.
Ему лишь бы не вмешиваться. Как всегда, избегает острых углов. Проще и спокойнее жить, когда обойдешь острый угол по кругу. Не уколешься.
— Не знаю таких ситуаций. И случаев не знаю. И само собой ничто не утрясется. Рушится семья, а мы будем сидеть сложа руки? Зачем тогда мы?
— В этом деле мы им не нужны, они должны решить сами.
Кира Сергеевна наперед знала все, что он может сказать: нельзя давить, человек учится только на своих ошибках, иногда лучше смолчать, чем сказать, лучше не сделать, чем сделать — и все в этом роде. Был такой библейский персонаж, который в самый ответственный момент умыл руки. Но ей не хотелось ссоры в первый день, и она попробовала заставить его взглянуть на все это с другой стороны.
— Кроме того, представь себе судебный процесс… Мы на виду, нас все знают. Чем выше сидишь, тем больше глаз на тебя обращено…
Она встала, подошла к мужу, прижалась лбом к его плечу. Слышала, как отдают в плечо размеренные удары сердца.
— Оттого, что ты сидишь высоко, жизнь других остановиться не может, — сказал он.
А моя может? — подумала Кира Сергеевна. Мне бы сейчас открыть папку, уткнуться в дела комиссии — завтра заседание. А я мучусь не своей виной.
— Кириллица, все равно ты поступишь по-своему, я ведь знаю. Только прошу: не заводи с ней разговора сегодня.
Он поцеловал ей руки, пошел в комнату переодеться.
Она осталась у окна, за которым в ночи бесновались голубоватые огни. Совсем недавно вот так же стояла у окна общежития, смотрела на огни ночного Киева, на золотые, подсвеченные снизу купола соборов и радовалась, что завтра домой. Встреча с домом представлялась яркой, праздничной. Мечтается всегда ярче, чем сбывается, подумала она. И опять удивилась, что все еще тянется этот первый день — день возвращения. А еще предстоит разговор с Ириной, и он будет тяжелым. «Жизнь других остановиться не может». Разве я хочу и требую, чтобы она остановилась? Я хочу взять родное дитя за руку, перевести через пропасть. Чтоб не упала, не разбилась. Иначе — зачем я? Зачем мне опыт, знание жизни, если не могу его никому передать?
Из столовой доносились шаги Александра Степановича, скрип дверцы шкафа, шуршанье газет. Неужели сейчас растянется на диване и начнет читать газеты? Получается, что оставил меня одну с бедой. Странный человек, все считают его мягким, уступчивым, но вдруг упираешься в его несогласие, и невозможно сдвинуть.
Александр Степанович вошел в новых джинсах и майке, с пачкой газет, кинул их на холодильник.
— Посмотри на досуге, я отчеркнул красным…
У них было заведено: в ее отсутствие сберегать газеты, в которых писали о проблемах города. Но ее удивило, что он принес газеты сейчас. Значит, к разговору возвращаться не собирается.
Александр Степанович поставил на газ чайник, вытащил масло, откуда-то извлек яйца — а она обшарила холодильник и не нашла.
Двигался он плавно, несуетливо, она смотрела на его перевитые мускулами руки, плечи, на крепкие, обтянутые джинсами ноги — только по лицу, пожалуй, скажешь, что ему за пятьдесят.
— Как там твой семинар? — спросил он. А сам все ходил по кухне — к шкафу, плите, к холодильнику, нечаянно задевал ее и, как бы извиняясь, прикасался ладонями к плечу, руке, колену. Кира Сергеевна чувствовала, как соскучилась по его рукам, глазам, голосу — если бы только не вымотал ее этот нескладный день!
Они ели яичницу прямо со сковородки, Александр Степанович, смеясь, рассказывал про выпускной вечер и как толстуха Благова — «химичка, помнишь ее?» — выступила с речью, прерываемой рыданиями, на тему: «Каждый из вас, как родное дитя, унесет кусок моего живого сердца!» — хотя в году своих учеников иначе, как остолопами, не называла. И про зареванных девчонок в белых платьях, про какого-то Глухова, который наконец помыл и остриг свои патлы…
Кира Сергеевна смотрела на мужа, на его лицо с белыми морщинками у глаз, на подбородок с женственной ямочкой и думала, что он, наверно, тоже по-настоящему счастлив не здесь, а там, в своей школе… Наверно, у мужчин вся жизнь — время работы.
Зазвонил телефон — так неожиданно, что Кира Сергеевна вздрогнула. Александр Степанович, опрокинув стул, выскочил в прихожую.
— Ага, прикатила. Вас встретить?.. Возьми такси!
Кира Сергеевна тоже вышла из кухни, хотела хотя бы в телефоне услышать Ленкин голос, но Александр Степанович уже положил трубку.
— До ночи мотает ребенка, — сказала она.
— Ничего, не каждый день.
У него прямо мания — по любому поводу защищать Ирину. От меня защищать.
Вынужденная пауза разделила их. Кира Сергеевна опять подумала: сейчас придет Ирина, начнется неприятный разговор. А он уйдет в другую комнату, подчеркнет свою непричастность.
Она направилась к себе, и Александр Степанович — за ней. Как хозяин, обязанный занять гостью.
Она разбирала чемоданы, он помогал, брал из ее рук белье, платья, уносил в шкаф, возвращался. Перебрасывались пустыми фразами:
— Как тебе джинсы?
— Жаль, в школу в них нельзя, мои хлопцы умерли бы от зависти.
— Привезла тебе кучу военных мемуаров.
— О, спасибо, почитаем, будет чем отпуск занять!
Он говорил с преувеличенной бодростью, суетился вокруг нее, разглядывая книги, испускал восклицания, расставлял на стеллаже. Вспомнил вдруг про спектакль, пошел включать телевизор.
Не умеешь ты притворяться, думала Кира Сергеевна. Боишься, что втяну тебя в разговор с Ириной. Она опять представила суд, унижение Ирины и Юрия, который своим металлическим голосом перечисляет собственные заслуги: «Не пью, не курю, зарплату — до копейки…» И разговоры в городе, сочувственные вздохи, взгляды…
Не одна я сижу высоко, вы все тоже — хотите ли, не хотите ли — сидите вместе со мной.
Мелодично пропел звонок-колокольчик, Александр Степанович побежал из столовой открывать.
Ирина движением футболиста швырнула с ног туфли.
— Ридна маты!
Ленка пропищала обычное:
— Кира, что ты мне при-вез-ла?
Обе повисли на ней, обцеловали всю, опрокинули на диван и там долго тискали ее. Александр Степанович стоял, похохатывая, у двери, потом оторвал Ленку, унес смотреть машинки. Восторженный визг разлетелся по квартире.
Кира Сергеевна взяла со стола пакет с бельем, кинула дочери на колени. Порывшись в сумочке, вытащила коробочку с перстнем, надела его на тонкий Иринин палец.
Отставив руку, Ирина полюбовалась кольцом.
— Угодила, ридна маты…
Но почему-то не оставила на пальце, тут же сняла, положила в коробочку. А белье даже из пакета не вытащила, рассеянно сунула в сумочку.
Кира Сергеевна смотрела на дочь — улучшенную копию отца: крутой высокий лоб, легкие тонкие волосы, ямочка на подбородке. Надо лбом — светлая крашеная прядь.
— Что-то вы все похудели, и ты, и Юрий…
Ирина вытянула трубочкой яркие, резко очерченные губы, отделалась шуткой:
— Потому как без материнской заботы!
Может быть, она чувствовала, что где-то поблизости прячется начало неприятного разговора.
Из столовой неслась музыка, из молодежной комнаты — визг Ленки и басовитое урчанье Александра Степановича. Он играл с Ленкой. Специально ушел, чтоб не присутствовать при домашней сцене, подумала Кира Сергеевна.
А может, и правда, не заводить сегодня?
— Вы, наверно, хотите есть, а мы с отцом прикончили последние яйца.
— Что ты, маты! Из гостей — и хотим есть?
Разговор пошел про Светку и кто был у нее сегодня, посыпались приветы от знакомых. Светку Кира Сергеевна теперь вспомнила — давняя Иринина подруга, вместе кончали школу — остальных не знала или забыла.
Хорошо бы, конечно, не портить этот вечер, но Кира Сергеевна не любила откладывать неприятные дела. Скользнула взглядом по лицу дочери, спросила:
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
Ирина подняла голову.
— На тему?
— О твоей семейной жизни…
Ирина поднесла к губам ладонь, подышала в нее. Кира Сергеевна заметила, как сразу похолодели ее глаза.
— Ты получила одностороннюю информацию? — спросила Ирина.
— От тебя зависит, чтобы информация не была односторонней.
Ирина молчала, сжав губы. Потом с тихим бешенством произнесла:
— Сволочь!
Вскочила, побежала в свою комнату. Там железно лязгнула раскладушка, и вот уже Ирина протащила ее в столовую. Александр Степанович шел за ней, нес в охапке постель.
— Изгнание из рая, — решил пошутить он. Все бы ему, любителю кругов и овалов, смягчать, округлять. А жизнь состоит, между прочим, и из углов.
Кира Сергеевна вошла в столовую, где Ирина возилась с раскладушкой.
— Что тут такого, если Юрий сказал мне? Почему он сволочь?
Александр Степанович тронул жену за локоть:
— Я уложу Ленку спать.
Кира Сергеевна даже не взглянула на него. Подошла к телевизору, вывела звук, Ирина выбежала в прихожую, вернулась с сигаретами. Закурила. Кира Сергеевна видела, как трясутся ее руки.
— Согласись, я должна знать, что происходит в моем доме.
Ирина хмыкнула, изогнула губы. Повела широко поставленными глазами на мать.
— Это прозвучало, как «в моем королевстве». А в твоем королевстве происходит следующее: я тяну с разводом только потому, что уговариваю его дать согласие. Это облегчит процедуру.
У нее дергались губы, лицо стало тяжелым, жестким. Похожа на отца, а характером в меня, подумала Кира Сергеевна. Бешеная.
— Не кури, здесь же спят.
Ирина скомкала сигарету, без лишних хлопот швырнула в окно.
— Юрий любит тебя и Ленку…
— К тому же не пьет, не курит, — насмешливо подхватила Ирина. — Тебе нужна была информация, ты ее получила. Может, этим и ограничимся? Обойдемся без душеспасительных бесед?
— Не хами. Если бы не Ленка — беситесь! Мне Ленку жалко.
— А меня не жалко? Я люблю другого человека, а жить должна с Юрием?
Она стояла перед Кирой Сергеевной в своем длинном платье колоколом — тоненькая, как девочка, и смотрела на мать обманчиво мягкими глазами.
В телевизоре певец беззвучно надувал щеки и разевал рот. Получалось смешно.
— Кто он — этот «другой человек»?
— Какая разница — кто? Что вы все как сговорились: «Кто он? что он?» Человек он!
— Почему ты кричишь? Тебе следует обдумать все последствия, потому что Юрий намерен забрать Ленку.
— Да?! — Ирина сложила кукиш, выбросила вбок руку. — Вот ему Ленка!
— Прекрати! — взорвалась Кира Сергеевна. — Что ты как базарная баба!
— А на твоем месте я бы вообще не стала вмешиваться не в свои дела!
«Не в свои дела» — дрянная девчонка! Кира Сергеевна держалась из последних сил, чтобы не закричать, не отхлестать ее словами.
— Я не чужая. В своей семье…
— Здесь две семьи! — перебила Ирина. И встала спиной к матери. — Каждая решает за себя. Вы удобно устроились, а мне это не подходит, но я же не лезу с советами…
«Удобно устроились» — в этом было что-то пошлое, какой-то нехороший намек, но Кира Сергеевна не стала уточнять — не хватило еще, чтобы эта сопливая девчонка обсуждала мою жизнь! Конечно, я очень удобно устроилась: работаю от зари до зари да еще грязь за вами вывожу!
— Хотела бы я знать, где ты собираешься жить со своим «другим человеком»?
Ирина круто повернулась на своих каблучках.
— У себя, в своей комнате, конечно.
— Юрия, значит, выгоним?
Ирина зло рассмеялась.
— Ах, вот что. Продал времянку, купил мне шубу, да?
— Именно.
— Продам шубу, пусть покупает времянку. И вообще, разве не ясно: уходить должен мужчина. Даже в том случае, когда уходит женщина…
Кира Сергеевна смерила дочь — снизу вверх — ледяным взглядом. Она умела так смотреть, и в отделах немели от такого ее взгляда. А Ирина — хоть бы что. Шагнула к телевизору и даже чуточку прибавила звук.
— Юрий — сторона пострадавшая, — медленно сказала Кира Сергеевна. — А потому он останется здесь, в моем доме. И Ленка тоже.
Глаза Ирины вспыхнули. Она закусила губу, постояла так. Нервные пятна проступили у нее на лице и на шее.
— У тебя большая власть, я знаю. Но только не надо мной. Я ведь не твоя верноподданная. Мы с Ленкой исчезнем из твоего дома.
Они стояли друг против друга, как враги. И это моя дочь, мое дитя — мой враг? Выходит, я гоню ее из дому?
Ирина ушла к себе, а Кира Сергеевна все стояла, опустив руки, тупо смотрела в телевизор. Там что-то происходило — она не могла понять, что именно: то ли дрались, то ли странно танцевали, тихо плыли разорванные звуки. Светилось бра над диваном, свет косо делил комнату на две части, ярким пятном выделял плед на диване и часть пола, по затененной стене к стеллажам бежали от телевизора голубые блики, играли на корешках книг, и все казалось незнакомым и странным, словно она попала в чужой дом.
Смутно чувствовала, что в разговоре с дочерью потерпела поражение, говорила не то и не так, и поправить уже ничего нельзя. И почему Ирина сказала: «Вы удобно устроились»? Что означают эти слова?
Вошел Александр Степанович, шлепая тапочками, щурясь от света. Выключил телевизор.
— Зачем ты все время говоришь «мой дом», «в моем доме»? Ведь это и их дом.
Она посмотрела на мужа — он тоже показался чужим — и не ответила.
Тихо прикрыла за собой дверь.