Диана сняла шляпку и бросила её на столик у входной двери, где стоял серебряный поднос с гостевыми карточками и приглашениями на чай и музыкальные вечера. После смерти старого Шунмейкера количество посетителей и приглашений сократилось, вероятно, из-за слухов, возникших из-за последних слов Генри в адрес отца.

Девушка не стала оглядываться посмотреть, не пошёл ли Генри за ней. Возможно, он остался в парке, замерев неподвижно, мгновенно повзрослевший и внезапно превратившийся в невозмутимого джентльмена. Лицо Дианы подрагивало от импульсивного желания броситься назад, чтобы догнать Генри и сказать, что она принадлежит ему, навсегда и на любых условиях. Но, нахмурив брови, она не двинулась с места. Посмотрела на свое розовое платье, неосмотрительно вынутое утром из гардероба и теперь казавшееся ей весьма неподобающим, как костюм маленькой девочки на женщине, отдающей приказы двадцати подчиненным, и пошла наверх.

Предложение Генри было пределом мечтаний: показать Пенелопе и всему миру, что именно её, Диану, по-настоящему любил Генри, и продолжать показывать это до самого конца. Но сердце Дианы сжалось, а душа спряталась в темных закоулках сознания. Мысль о том, чтобы утереть Пенелопе нос, сейчас казалась блеклой. Девушка остановилась в вестибюле второго этажа перед высоким окном, выходящим на север, и увидела, как Генри широким уверенным шагом идёт к своему экипажу. Он запрыгнул внутрь, словно куда-то очень торопился.

— Миссис Генри Шунмейкер.

Диана произнесла эти слова вслух и нахмурилась. Ни доски пола, ни все остальные предметы обстановки не шелохнулись. Затем Диана вернулась в свою маленькую спальню, в стенах которой таилось множество фантазий о местах, куда хотела отправиться её хозяйка, людях, с которыми она повстречается и о том, как будет выглядеть её невероятный жизненный путь, когда биограф наконец сядет за его описание и воздаст ей должное. Возможно, её жизнеописание начнется именно здесь, в этой комнате с выцветшими лососевыми обоями, узкой кроватью из красного дерева и ковром из медвежьей шкуры, где Диана впервые подарила себя Генри, отдавшись ему полностью. В этих четырех стенах произошло множество важных событий, но они не шли ни в какое сравнение с историями, которые рассказывала сама себе Диана, лежа под довольно низким потолком.

Она жалела, что Клэр здесь больше не работает: сейчас она бы позвала её, и рыжеволосая горничная помогла бы ей раздеться, а потом обсудила с ней любовь, судьбу и другие темы, о которых обе девушки, как они втайне подозревали, ничего не знали. На секунду Диана задумалась, а не позвать ли новую служанку, Гретхен, потому что пуговицы платья от шеи до копчика тяжело застегивались, и достать до них было сложно. Но сейчас все безвозвратно изменилось: Диана чувствовала себя более одинокой, чем когда-либо, и в конце концов расстегнула пуговицы сама и отложила платье на стул рядом с резным туалетным столиком с овальным зеркалом, обрамленным по потемневшему от времени дереву рамы ангелочками и лилиями. Среди пудрениц и духов на столике прятался серебряный портсигар, и Диана достала оттуда тонкую сигарету и чиркнула спичкой. Легла на пол в белых хлопковых панталонах и корсаже из того же материала, окаймленном бледно-голубой лентой, и поставила рядом стеклянную пепельницу, подаренную в качестве сувенира сеньорой Конрад. Подперла голову ладошкой, затянулась и лениво выдохнула дым кольцами в украшенный гипсовой лепниной потолок.

Она проехала огромное расстояние просто чтобы найти Генри, узнать его получше и стать его возлюбленной. Теперь из-за счастливого стечения обстоятельств Генри всецело принадлежал ей, и не только в нестерпимой обстановке тайны. Он хотел на ней жениться. Так почему же при одной лишь мысли об этом её горло так сжимается? Диана задумалась, нет ли в её характере некой пагубной черты, выискивающей трудности и сомневающейся во всем, что доставалось легко. Возможно, драматическая жилка втягивала Диану в неприятности и внушала ей недоверие к огромному богатству.

Диана выкурила ещё одну сигарету, а следом ещё одну, пока не пересохло во рту и не закололо в груди. Когда в пепельнице образовался холмик пепла и жженого табака, Диана встала и подошла к кровати. Вытащила все ещё готовый к отъезду саквояж с кое-какой одеждой и памятной шляпой и достала из него дневник. Шумно вздохнув, она рухнула на белое стеганое покрывало. На секунду почувствовала себя очень юной и немного глуповатой от того, что проводит послеобеденные часы именно так, а в это же время где-то в городе её богатый любовник принимает важные решения, позже способные повлиять на жизни сотен, тысяч людей. Но едва начав писать, Диана не смогла остановиться, пока не исписала несколько страниц. Она начала:

« Какой миссис Шунмейкер я стану? Порочной, легкомысленной или недолго прожившей? Буду ли я тщеславной, счастливой или быстро забытой? Конечно, не сплетниками и осуждающими, поскольку у них долгая память и именно они летописцы нашего времени… »