Маттео Де Ниттис пошел еще быстрее. Малышу Пиппо было трудно поспевать за ним, но он не решался ничего сказать. Отец держал его за руку и дергал каждый раз, когда мальчик начинал отставать. Они опаздывали уже на полчаса, и Маттео прикинул, что идти еще минут десять. На улице Нолана они протиснулись через толпу зевак, теснившихся у передвижных лотков. Порой Маттео просто расталкивал покупателей, даже не извиняясь. Он ругался, стиснув зубы, проклиная топчущихся на одном месте людей, бесконечные улицы, этот так плохо начавшийся день.

Джулиана пришла в гостиницу раньше, чем обычно. Сегодня две уборщицы не вышли на работу, и ее попросили заменить их. Она поручила мужу отвести малыша в школу. И пока пила кофе на кухне отеля-люкс «Санта-Лючия», вместе с подругами, у которых глаза припухли после сна, все пробовала представить себе, как проведут это утро ее мужчины, что скажут друг другу, что сделают. Эти мысли были ей приятны. Отец и сын. Она всегда радовалась, когда они вместе. Потом пришло время подниматься наверх, приступать к работе. Забыть об оставшемся на дне чашки кофе. Перестать думать о муже и сыне и о том, что ей уже не терпится вновь их увидеть. Выкинув все это из головы, она занялась работой.

И Маттео и Пиппо прямо обливались потом. Час они провели в пробке, пока не добрались до Ноланских ворот. Стоял весь Неаполь, превратившийся в огромный сгусток бензина и раздражения. Весь этот час Маттео топал ногами от нетерпения, а его сжимавшие руль руки дрожали. Ранним утром он отвез клиента в аэропорт, и пришлось взять малыша с собой. Обратный путь превратился в муку. Одна сплошная пробка. Простояв час и увидев, что движение не восстанавливается, он припарковал машину и решил добираться до школы пешком. «Так будет быстрее», — сказал он себе. Но был базарный день, и теперь ему пришлось продираться сквозь толпу, которая словно специально оказалась на его пути, чтобы окончательно истрепать нервы.

Он почти бежал. У Пиппо горели щеки, и не потому, что ему было трудно угнаться за отцом, а потому что тот вдруг рассвирепел. Пиппо попросил дать ему пять минут передохнуть, но Маттео накричал на него: нет и нет, никаких передышек, пока не доберутся до школы, марш вперед, и пусть помалкивает.

Они продолжали бежать. Маттео то и дело чертыхался: когда налетал на прохожего, когда они застревали на переходе через улицу, когда включался красный свет, когда мотороллер, чуть не сшибая их, проносился как метеор. Быстрей. Только об этом он и думал. Скорее покончить с этим треклятым утром. Доставить Пиппо в школу, пусть с опозданием, пусть в слезах. Доставить и наконец перевести дух. Сдав Пиппо на руки учителям, он спокойно выпьет чашечку кофе, сполоснет лицо в туалете и, обтерев щеки бумажным полотенцем, как бы скинет с себя напряжение, которое накопилось в нем во время стояния в пробке и гонке по переполненным улочкам. Да, у него будет время отдохнуть и осушить пот. Но пока сознание того, что с каждой минутой они опаздывают все больше, казалось ему худшей из пыток.

Джулиана давно не работала на этажах, не мыла полы, сгибаясь в три погибели, не вытирала пыль быстрыми, заученными движениями. Обычно она обслуживала завтрак в зале на первом этаже. Накрывала столы, следила за приготовлением кофе и соков, заботилась о том, чтобы все клиенты были довольны. На завтрак отводилось три часа. Все это время клиенты шли друг за другом, кто с заспанным видом, кто явно торопясь, все с желанием насытиться и увенчать свое пробуждение кофейным ароматом. Она раскладывала еду по тарелкам, перестилала скатерти, доливала воду в кофеварку. Она любила свою работу. За столиками разговаривали на самых разных языках. Никто не обращал на нее внимания. Она незаметно сновала по залу, следя за порядком.

Сегодня, в коридоре третьего этажа, она оказалась в тишине, и аромат кофе сюда не проникал. Она была одна. Вспомнила, как начинала здесь пять лет назад. Уборщицей. И вот вновь очутилась в этих длинных, выстланных паласами коридорах. Ей предстояло убрать каждый номер, и везде одно и то же, везде одни и те же правила чистоты: открыть окно, взбить подушки, перестелить постель, сменить полотенца, вымыть ванную и пропылесосить. Она стояла перед номером 305 и думала о том, что все сегодняшнее утро будет посвящено уборке. Улыбнулась. Вспомнила, как провела здесь, в отеле-люкс «Санта-Лючия», две ночи. Два раза эти роскошные номера оказались в ее распоряжении. Джозуе-администратор предупредил ее в последний момент. Номера оплачены, клиенты не появились. Они с Маттео примчались сразу. Это было до рождения Пиппо. Две ночи. В этом дремлющем дворце. Она опять улыбнулась. Воспоминание об этих упоительных ночах скрашивало ожидавшую ее работу.

Когда отец с сыном свернули в переулок делла Паче, Маттео полегчало. Толпа схлынула. Территория рынка закончилась, больше помех на их пути не будет. Именно в этот момент малыш расплакался. Сказал, что устал, что ему больно, когда отец дергает его, что у него развязался шнурок и он хочет передохнуть. Маттео ничего не хотел слышать. Он продолжал тянуть Пиппо за руку и раздраженно бросил ему «поторопись», чтобы Пиппо понял: до школьных ворот все просьбы бесполезны, пусть и не пытается, а стиснет зубы и идет за ним.

На какую-то долю секунды он заколебался, не перейти ли на другую сторону улицы. Там тень, но это опять потеря времени. Плевать, пойдет по солнцу. Все равно он уже весь в мыле.

Именно тут, на углу переулка делла Паче и улицы Форчелла, все покатилось в тартарары. Сначала он вообще ничего не заметил. Продолжал упрямо дергать Пиппо за руку. Потом раздались крики, и он остановился. Нет, он не испугался. Он еще ничего не понял. Огляделся. Ощущение было странным. Застывшие, удивленные лица людей. Крики. Какая-то женщина с корзинкой в нескольких метрах от нас, стоя на четвереньках, привалилась к машине, и ноги у нее дрожали, словно по ним полз паук. Маттео замер на мгновение, показавшееся ему вечностью, скорее телом почувствовал опасность и упал на тротуар. Его словно парализовало от страха: и тело, и голову, и дыхание. Он услышал выстрелы. Перестрелку. Прижал сына к тротуару, прикрыв собой. Вдыхал раскаленный асфальт, солнце уже успело нагреть его. Крики повсюду. Вернее стоны — долгие, пронзительные, вместе с ними уходил страх и возвращалось дыхание.

Изо всех сил он сжимал Пиппо. Обнимая мальчика, он чувствовал себя спокойнее. Ощущать его рядом сейчас было самым важным. Так он наконец может успокоиться. И попытаться понять, что происходит. Они с Пиппо попали в перестрелку. В нескольких метрах от него валялись осколки стекла. У машин включилась сигнализация. Лучше всего лежать и не шевелиться, пока все это не прекратится. Дождаться, когда появятся полицейские, спасатели и вернется тишина. Вот тогда можно будет встать на ноги. Дышал он с трудом. Чувствовал во всем теле пульсацию крови. Так и лежал, распластавшись по тротуару, прикрывая ладонью голову сына. Секунды проходили с роковой медлительностью. Он больше не обращал внимания на шум вокруг него. Просто молился, и губы его все время шевелились: «Ave, Maria».

Потом постепенно все стихло.

В одном из номеров третьего этажа зазвонил телефон. Звон заполнил все коридоры отеля-люкс «Санта-Лючия». Сначала она не обратила на телефон никакого внимания. Она была в номере 309. Ранним утром уехали сразу с десяток клиентов, и ей предстояло убрать все освободившиеся номера. Сейчас она убирала № 309, оставив открытой дверь. Согнувшись, мыла тряпкой пол в ванной и не хотела отрываться от работы. Телефон все звонил. Через какое-то время она все же распрямилась, вытерла руки, вышла из номера и зашагала по коридору. Она не могла определить точно, из какой комнаты доносится звонок. Просто шла по коридору на его звук. Телефон продолжал звонить, и внезапно она поняла, что звонят ей. И испугалась. Неизвестно почему. Что-то не давало ей покоя. Что-то следовало за ней по пятам, что-то насмешливое и угрожающее. Телефон все звонил. Наконец она вошла в комнату и подошла к телефону, чувствуя слабость во всем теле, как человек, который уже знает, что на него свалилось несчастье.

Маттео не смог бы сказать, сколько времени прошло. Улица наполнилась голосами, которые уже не звучали так панически. Эти голоса спрашивали, все ли в порядке, не ранен ли кто, вызвали ли полицию. Услышав наконец сначала далекий, но все приближающийся звук полицейской сирены, он испытал облегчение.

Опасность миновала. Он разжал руки, сжимавшие Пиппо. И задрожал всем телом, не в силах совладать с собой. Из него выходил страх. На сколько же они опоздают, в конце концов? Эта мысль мелькнула в его голове, и он чуть было не рассмеялся. Теперь это не имело никакого значения. Он погладил мальчика по спине и прошептал, что все закончилось, что можно вставать, что теперь уже не страшно. Малыш не шелохнулся.

Пиппо! Мальчик не ответил. Внезапно он почувствовал, что бледнеет. Встал на колени. Его рубашка была испачкана в крови. Пиппо! У него перехватило дыхание. Его сын не шевелился, лежал ничком, неподвижно. Пиппо! Он закричал. Он не знал, что делать. Снова закричал. Как сделать так, чтобы кровь его любимого сына не растекалась по тротуару? Его руки ощупывали тело ребенка, словно он пытался и не мог найти рану, остановить кровотечение. Руки у него все больше окрашивались в красный цвет, скользя или плавая в крови. Его руки словно отказались служить ему, ничего путного они сделать не могли.

Люди с опаской подошли к нему. Стояли в нескольких метрах и все твердили, что «скорая помощь» сейчас приедет, но он почти их не слышал. Он изо всех сил старался не заплакать. Зевак становилось все больше, и они ничего не делали. Он снова закричал. Пусть бегут за врачом. Пусть поторопятся. Никто не двинулся. Почему же они медлят?

Она положила трубку. И осталась сидеть на только что убранной ею постели, одна посреди безупречно чистой комнаты. Какая пустота внутри. Она не понимала, где она, и ничего больше не чувствовала. День разломился надвое. Она ничего не могла. Ни плакать. Ни встать и бежать куда-то. Она сидела на кровати, не делая ничего. Мир все так же был наполнен звуками. Люди на нижних этажах, в соседних комнатах — повсюду продолжали жить своей жизнью, ничего не зная о несчастье, приковавшем ее к этой чересчур роскошной кровати. Она так и сидела на ней, уверенная, что теперь с ее жизнью покончено, вот здесь, на этом самом месте, и все остальное виделось ей, как в тумане.

На улице Форчелла мужчины в униформе наконец пробились сквозь толпу и встали на колени рядом с Маттео. Он попросил, чтобы сыну оказали помощь. Поддерживал его голову, которая висела мертвым грузом. Быть того не может. Только не он. Только не в этот день. Полицейские подняли Маттео с земли. Принесли носилки, расчистили путь санитарам, чтобы те могли делать свою работу.

Они стали задавать ему вопросы. Спросили его фамилию, адрес. Он пытался слушать, что они ему говорят, но мало что понимал. Судя по лицам людей, окружавших его, с ними случилось что-то очень серьезное. Он не хотел отпускать руку Пиппо. Даже холодную и неподвижную. Он просил только об этом. Позволить ему держать сына за руку. Пусть они увозят его куда хотят, руку сына он все равно не выпустит. Видимо, они поняли, что он не уступит, и не стали настаивать. Распахнули обе створки задней двери, и он смог подняться вслед за носилками.

Они с Пиппо теснились среди одеял и ящиков с бинтами. «Скорая» тронулась с места. Сколько же раз он видел, как она мчится по улицам Неаполя? Сколько раз он съезжал на обочину, чтобы пропустить ее вперед? А теперь находился прямо в ней. Он не знал, куда они едут. Главное — найти место, где Пиппо сумеют помочь. Все остальное не имеет значения. В машине они вставили мальчику в рот трубку. Почему-то это его немного успокоило. Значит, не все потеряно, они делают, что положено, они помогут. Наверно, это будет долго и трудно, ему предстоят тревожные часы, даже целые дни, но это не важно, он не дрогнет. Он был полон решимости вызволить своего сына и забыть об этом дне, об этой улице, о толпе, с ее нездоровым любопытством, об этой «скорой», пропахшей кровью и бинтами.

«Скорая» остановилась. Через несколько секунд задние двери открылись, и его ослепил свет.

Он поднялся и вышел из машины. «Скорая» стояла во внутреннем дворике какой-то больницы. Он повернул голову, стал искать глазами вход, и вдруг увидел Джулиану. Она шла к ним. Он не сразу понял, что она здесь делает.

— Джулиана!

Она не ответила. Он хотел спросить, как она узнала, кто сказал ей, что они приедут именно сюда. Он не помнил, что сам же назвал полицейским имя своей жены и дал номер телефона, по которому ее можно найти.

— Джулиана. Послушай…

Он хотел обнять ее, но она шла не к нему.

— Джулиана!

Она не слышала его. Шла прямо к «скорой». Он посмотрел на нее. Помертвевшее лицо, хлюпающий нос, искривленные губы. Джулиана молчала. Когда она проходила мимо него, он сделал шаг навстречу, чтобы остановить ее. Хотел, чтобы она подошла, хотел обнять ее. Успокоить. Рассказать ей, как все случилось. Еще он хотел, чтобы они объяснили им, что будут делать с Пиппо. Но Джулиана не обратила на него внимания. Она вообще его не заметила. Никто из мужчин, что стояли возле машины «скорой», санитары, полицейские, не посмел остановить ее. Она поднялась в заднюю дверь «скорой», и тогда все услышали, как она застонала.

Опять это странное чувство. Он хотел было пойти за ней, но застыл там, где стоял, силясь понять, что вокруг него не так. А потом потихоньку в его голову закралась догадка, которая все больше и больше крепла, превращаясь в уверенность: Джулиана знает то, чего не знает он. Джулиана знает, в чем дело. Может, санитары что-то ей сказали, когда звонили по телефону и просили приехать как можно быстрее, а может, она поняла сама в тот самый момент, когда все и случилось, сработало материнское чутье. Но теперь все, наконец, очевидно: Пиппо умер. И он тоже это знает. Понял, взглянув на Джулиану. Иначе почему все эти люди словно оцепенели? Почему не перенесли Пиппо в больницу, не суетились, отдавая распоряжения, медлили? Почему они оставили Джулиану стонать в «скорой» и не успокоили, не сказали, что они сделают все, чтобы спасти ее сына?

Вот так он все и узнал. И стоял как столб, безвольный и понурый, в окружении людей, опустивших глаза от неловкости и сострадания. Он не должен был выпускать его руку. Вот об этом он сейчас думал. Только об этом. Не отпускать его руку. Никогда. Пока он держал руку Пиппо, его сын жил. Но когда он вышел из «скорой», отпустил ее. И он решил вернуться обратно, снова взять Пиппо за руку и сжать ее. Он шагнул к машине, но двое мужчин встали на его пути. Они не сказали ни слова, и вид у них был печальный, подавленный. Кто они такие? Почему не дают ему пройти? Почему он не может вернуться к сыну? Какое им до этого дело? Он хочет туда. Он нужен своему сыну. Чем он им помешал?

Они остановили его вежливо, но решительно. И ему пришло в голову, что они, видно, собираются сказать ему правду. Сообщить наконец, что никогда больше он уже не сможет прижать к себе сына, притронуться к нему, поцеловать, потрепать по волосам. Никогда. Они теперь разлучены. С сыном. Вот это он должен понять. Своего сына Пиппо он больше никогда не увидит, не притронется к нему, не поцелует в лобик. Сына у него отняли в одну секунду. И теперь все. Никогда. Он не обнимет его. Своего родного сына. Ноги у него подкосились, и он рухнул на землю.