Прилетели птицы и улетели птицы, Но печально в душе воцарилась Мысль, что суждено здесь кости оставить, Что не улететь за ними. Вы-то, птицы, летите в теплые страны, Легким клином рассекаете влажное небо, А я сижу как дурак и стучу зубами, Коченеть уж начал. Вы ширяете крыльями влажное небо, Впереди синева, океан и солнце, Легкий воздух упруго скользит под крылами, Наслаждающимися полетом. Позади холода и пределы мира, С каждым взмахом близясь теплому краю Вы избрали сами себе погоду И сладка усталость. Будь ты проклято, мерзкое время года, Эти гнусные зимы, ледняк вонючий; Худшие дни, проклинать вас буду Пока не умер.

Зимой, когда замерзает болото И можно выйти из сел погонять медведей, Прогуляться немного и пострелять соседей, Чтоб не стучать о стакан зубами Самое время вспомнить родную культуру, Водку, наливку и прочию политуру, Время забыть лозу винограда И к корням вернуться, истокам, глубинам, В теле сирокко разлить голубиный — Время себе заказать погоду, За недостатком печи забраться под одеяло, Вместо свечи поставить сверху бухало И пережить полгода зимы, Остальное забыв, бестревожно Став образом жизни, когда она невозможна, Медленным зноем бредущих в песках Китая, Засыпая, слонов считая, Стужу, мраз бытия, огибая, Проведя городами псоглавцев, Диких бабищ, в Александрии краях, огнеядцев, Время вывести их к Синаю, Где под подушкой лежит Израиль, Где-то в ногах непокорно шуршат арабы, Теплое море шумит на остальном пространстве, Чайки, зимуя не там, над одеялом летают, В Эвбею летят, Ионию, Эолиду, Трепетом крыл печаль разгоняя; Так и бредут слоны…

Не грусти, Катулл, видно, ледняк этот вечный, Раз уж боги судили, тебе уделом Будет до смерти — а ведь глупо перечить Своему уделу. Крепче зубы сожми, поскольку это звучанье Распугает муз, приведет несчастье, У тебя не хватит денег и сил на то чтоб Хотя бы выпить. Наберись терпения чукчи: в тундре Тоже теплые дни бывают, Хотя не во всякой, увы, и десять лет я Лета не видел; Проще всего говорить: как худо, — Но жизнь одна, и живи достойно, Забудь о холоде, забей трубку, Уже летят чайки.

Страшный зверь лубоед, я тебя не боюсь, Хоть ты и в чаще живешь, Я с собой бутылку возьму, Выпью и буду таков. Ибо ты боишься вина, и И бальзама боишься ты; запах Запах виноградной лозы и трав В тебе вызывает дрожь. Я с собой булавку возьму И, пронзив твой жирный хребет, Возьму у тебя два крыла, Чтобы самому улететь.

Не прячь, птенец, свой клюв под крылья, Скажи мне все, что уже знаешь, Как воздух клюв точит, шипя резко, Крича, как чайка. И лесть и бляди все сего прелестнаго мира Уже не взволнуют тебя — пойдешь степенно, Не глядя на ложь, на обманы гнусны, Летом красавиц ноги. Нету вообще ничего, даже сердца и крыльев, Только твой черный клюв да чего-то значит, А уж затем просторы, дорога, степной ветер И молодые кобылы.

Не забуду в аду, не забуду в гробу, Я повсюду тебя, милейший, найду, Я повсюду достану, страшон и могуч, Чтобы знал, как парю меж лазури и круч, Как Я птицу пугаю, взглянув между глаз, Или рыбу, за жабру заткнув ватерпас; То напротив, рудами гремлю под землей, Рудокопов давлю, шелестя коноплей, Как гляжу Я пластом, серебристой струей В ледяную лазурь и земное нутро. Расскажу, как все это сверну я в дугу И никто не посмеет промолвить гу-гу. Лучше сделай, чтоб не было больше зимы И избавь мой народ от печальной чумы, Не в аду клацнув зубом, до истин Твоих И народу, и мне, что до девок тугих. Чтоб чукча сеял ананас К Магогу льды отправь в Техас. Чтоб у Снегурочки растаяла слеза Пора бы это, двинуть полюса. Пошли, Господь, в Америку чуму Бубонную, а сербов буйных загаси, Всем остальным сверни рога Чтобы вздохнуть спокойно мне. Где лугами течет свята лабуда Там услышишь последнее «да». Сдохнешь ты, сдохнут все, Сдохнут все на земле, Только Я никогда не умру. Пустоты той кору Как водица пройду И на небо как облак пойду! Серафимы мои, серафимы, Птички с крыльями вместо ушей! Вы духовною жаждой томимы, Обличать прилетайте людей.

Мы зовемся, увы, серафимы, Но отнюдь посему не томимы, Проживая не в Пантикапее, Но туманной Кассиопее; Там летает гугнивый сирокко И ломает нам крылья жестоко, Там играет святая водица, Помавает хвостом кобылица, — Прилетай посмотреть, как струится Ледяная соленая… [1]

Проглоти уголек и тверди Ту-ру-ру ла-ди-да ди-ла-ди.

Усни, мертвый человек, не тревожь наш дух, Усни, мертвый человек, не тревожь наш слух И не тревожь себя. Услышь, вслушавшись, шептанье воды на дне, Усни, вслушиваясь в шелест воды в Неве, Свой молчок не бубня. Вода движется, струящее никогда…

Ты привыкнешь жить без друзей, подруг, Без надежд на что-либо-нибудь, Твоя жизнь будет проще, чем ад, Ибо ты не захочешь назад. Ты привыкнешь жить в пустоте Среди тысячи полых тел, Твоя жизнь будет лучше, чем рай, Это будет бесплатный трамвай. Если даже и выйдешь куда Всюду будет везде и всегда, Ты бутылку откроешь свою, Ты молитву закончишь свою.

Ту-ру-ру, ту-ру-ру, Я когда-нибудь умру. Добрый дяденька пилот, Забери меня в полет, Если, сука, не возьмешь, Значит, скоро я умру. Ту-ру-ру, ту-ру-ру, Значит, скоро я умру.

Уважаемый пилот, Пропустите в самолет, Если, сука, не возьмешь, Значит, скоро я умру. Ту-ру-ру, ту-ру-ру, Значит скоро я умру.

Если ты меня не выручишь, пилот, Если ты меня не пустишь в самолет, То от холода и мраза на двору Я зимою следущей умру. Ту-ру-ру, ту-ру-ру, Я зимою и помру. Ту-ру-ру, ту-ру-ру, Я зимою и помру.

Подонки пасть разевают и выдыхают: «Лето», И ха-ха идиота к лицу и в тему; Гнус встает над болотом, гады ползут на стены, Самое время в петлю. Мирные чукчи, мы теплых ночей не знаем, Все комары кусают, рядом матросы воют, Ляжешь на землю — геморрой и чего похуже Будут тебе наградой. Сверху мелькнут, прокричав вья-а-кха, И стремятся к югу обратно чайки. Остановившимися глазами Смотрю далеко. Надо смириться и не мечтать о большем. Лучше не думать, что будет дальше, Чем сидеть и ждать смертного часа, Пока не стукнет. Как освоивший последние два квадратных, Я края родные люблю, я здесь прижился, И в раздольях вязких сырой земле Кости свои отдам.

Все на душе моей ангельския трубы, Все надрываются оне, и ей неймется. Но все равно поставь дурацкую пластинку, Чтоб она крыльями махала. Мусoргского далече забивая, Крути, печаль, верти свою канцону. Когда похабная зима прервется Я подпою тебе, как раньше. Давай с тобой поселимся в Иране, Там, где в тени чинары реют баобабы, Жара, в чадре стыдливо шастают юницы. Переживем прелестные позывы. И в жилах бьется ком вина густого, Тяжелое струенье разгоняя.

То ангелы, а то стрекозы, в клюве Несите ящерку. Златая младость Вкушает радость и мученья И в тишине любви неловкие движенья. Помедли; еще раз мы вот что скажем: Перед вами сухое иранское небо, А я навеки пропал для мира и жизни И вокруг меня ходят гнусные люди… Летите скоро: рассекая воздух Обжили небо перелетных стаи, Стрекочет ширь звенящими крылами И синевы уста смыкаются за нами.