Еще в галерее Леонардо услышал душераздирающий крик Панчифики, переходящий в настоящий вой:

— Умер! Умер! Не вернется! Не вернется!

Навстречу им выбежал Мельци. Он был сильно напуган.

— Мессере Леонардо, — заговорил он, не обращая внимания на кардинала и едва поспевая за широкими шагами учителя. — Там… мы не поняли, что случилось… мы говорили ей, что его светлость Джулиано скоро вернется. Тогда она вдруг стала звать свою мать… потом завыла. Она каким-то образом соединила эти два события…

— О чем ты говоришь? — прервал его бессвязную речь Леонардо.

— О ее матери! Кажется, ей тоже сначала говорили, что ее мать уехала и однажды вернется. Но потом сказали, что та умерла. Теперь она думает, что его светлость тоже умер, а ей не говорят! Ну, это я так полагаю, — запнулся Франческо. — Из ее криков ничего толком не разобрать.

Леонардо метнул гневный взгляд на кардинала. Тот покраснел и начал было оправдываться:

— Видит Бог, я не хотел…

* * *

Комната походила на изодранный ветром и картечью штандарт. Все, что можно было сбросить, разорвать и разбить, обратилось в обрывки и осколки. Панчифика забилась в угол, прижимая к себе рисунки Леонардо. Она сидела тихо и смотрела в одну точку.

Ученики бросились к да Винчи.

— Успокоилась только что!

— Мы боялись, она убьется!

— Она меня укусила!

Но Леонардо даже не взглянул на них. Глаза его наполнились такой болью и печалью, что у Мельци сжалось сердце. Он силился понять, что связывает эту несчастную дурочку, невольную заложницу политических игр, и гениального, божественного Леонардо да Винчи.

Этот же вопрос ясно прочитывался и в глазах кардинала. Джованни по-особенному прищурился. Интуиция — то, чему он доверял больше всего, — подсказывала, что у мессере Леонардо есть какая-то своя тайна. И она тоже связана с Панчификой.

Да Винчи почувствовал напряжение, повисшее в воздухе. Он обернулся, обвел взглядом своих учеников и остановился на озадаченном лице Джованни.

— Вы должны разрешить своему брату вернуться, — сказал он так, будто имел право приказывать кардиналу.

Тот не ответил. Сложил руки за спиной, медленно повернулся и пошел прочь.

— Принеси бумагу и карандаши, — попросил да Винчи Джакопо.

Тот бросился во двор и через минуту вернулся, держа в руках коробку с карандашами и несколько листов. Леонардо разложил один из них на сундуке. Потом осторожно подхватил на руки Панчифику. У нее не было сил сопротивляться. Голод и нервное истощение уже давали о себе знать.

Усадив ее на диван, он сел рядом, обнял ее одной рукой, вложил ей в руку синий карандаш и, крепко сжав своими пальцами, стал водить по бумаге.

— Смотри, — сказал он. — Это птица.

Девушка безучастно глядела на появляющиеся из-под ее руки линии. Она не сопротивлялась, впав в оцепенение. Потом голова ее стала клониться набок. Леонардо подхватил ее на руки и понес к кровати.

Осторожно уложив Джоконду на подушки, он укрыл ее одеялом. Она крепко спала.

* * *

Несколько дней кардинал Медичи избегал встреч с Леонардо. Под предлогом нездоровья он отказывался его принимать.

А тем временем из замка один за другим выезжали гонцы. Джованни истерично, с необыкновенной частотой слал кому-то письма.

Леонардо оставался в замке по одной-единственной причине — он не мог бросить здесь Панчифику. Ее состояние ухудшалось с каждым днем. Она медленно угасала, почти не вставала с постели. Когда просыпалась, садилась, тупо глядя перед собой. И могла так просидеть весь день.

Чтобы хоть сколько-нибудь оживить ее, Леонардо поднимал девушку, водил по саду, усаживал в кресло, чтобы торопливо добавить несколько штрихов к ее портрету. Основную прорисовку он уже успел сделать раньше.

Потом да Винчи садился рядом с Панчификой и, держа ее руку с карандашом, подолгу рисовал животных и птиц. Это ей нравилось больше всего. Через несколько дней она стала внимательно рассматривать получавшиеся рисунки, но все равно оставалась печальной и безучастной.

«Они решают, жить ей или нет»,— билось в висках Леонардо.