На следующий день мама отводит нас в балетную школу «Щелкунчик». Джоанна несется впереди на скейтборде, а Джессика рассказывает маме о том, какая умничка ее игуана Герман и что она вытворяла сегодня утром. Уж не знаю, как можно называть игуану умничкой. Лично мне в комнату Джессики ночью даже входить страшно — в террариуме скребется Герман, а в клетке горят красные глаза крысы по имени Шекспир.

Я иду позади всех — отчасти потому, что неумехе вроде меня странно было бы торопиться на занятия, а отчасти оттого, что я стараюсь не наступать на трещины на тротуаре. Это не так-то просто, потому что уже наступил октябрь и повсюду лежат опавшие листья. Воздух пахнет осенью. Я глубоко вдыхаю этот запах и перескакиваю через замеченную в последний момент трещину. Она необычно большая, пересекает весь тротуар и выходит на проезжую часть. Может, из квартиры сверху упало пианино или еще что-нибудь тяжелое? На всякий случай я стараюсь идти подальше от стены дома.

— Успешно вам позаниматься, красавицы мои, — говорит мама у школы и поплотнее запахивает плащ. — Сегодня вас забирает папа.

— А почему? — спрашивает Джоанна, подбрасывая скейтборд в воздух и ловко его подхватывая. — Он же нас никогда не забирает.

— Мне нужно на работу, — говорит мама.

Мама работает юристом. Обычно она занята неполный день, но в последнее время у нее много работы, какое-то большое дело. Когда она про это большое дело говорит, я так и представляю себе огромную папку с надписью «Дело», такую большую, что в ней может поместиться вся наша семья и еще мебель влезет и большой телевизор. Интересно, где в папке розетка для телевизора, думаю я… и тут понимаю, что мама еще что-то говорит.

— …очень много работы. Может быть, нам придется кое-что изменить.

— Что? — спрашивает Джессика.

Несколько девочек из нашего класса протискиваются между нами и поднимаются по лестнице. Мама смотрит на часы и говорит:

— Не волнуйтесь, милые, ничего особенного. Вечером поговорим.

С этими словами она целует нас в макушки.

Джессика смотрит на меня, а я — на Джессику. Что-то тут нечисто.

— Бегите, а то опоздаете, — мама дожидается, пока мы начнем подниматься ко входу, а потом поворачивается и подзывает такси.

— И что бы это значило? — говорит Джессика, морща лоб.

— Без понятия, — отвечает Джоанна. — Но мама ведь сказала — ничего особенного. Пошли.

Она поднимается, перепрыгивая по три ступеньки за раз, а мы идем следом.

Мы входим в раздевалку и здороваемся с Эпатой, Алекс, Террелой и Брендой.

— Буэнос диас! — говорит Эпата. Папа у нее итальянец, а мама из Пуэрто-Рико, поэтому Эпата говорит по-английски, по-испански и по-итальянски, причем иногда — на всех трех языках одновременно. — Где это вы застряли? Вы же обычно рано приходите.

Сегодня на Эпате трико и колготки пронзительно-оранжевого цвета. Она похожа на светящуюся палочку из тех, что продают на улицах на Хэллоуин. Как вообще можно получить такой цвет? Может, краска радиоактивная? Но ведь радиоактивной краской не красят детскую одежду, правда же?

Засовывая скейтборд под скамейку, Джоанна поясняет:

— Мы ждали Джерзи. Когда она завязывала шнурки, одна петля на бантике оказалась чуть-чуть больше другой, вот она ее и поправляла. Каких-нибудь двадцать минут, и готово дело, — Джоанна закатывает глаза к потолку, а девочки смеются.

Я краснею.

— Очень смешно, — говорю я и снова думаю о том, что мисс Камилла была единственным ребенком в семье. Может, какая-нибудь семья не прочь удочерить аккуратную, хорошо воспитанную девятилетнюю девочку? Это ведь куда лучше, чем брать младенца, который все время пускает слюни и пачкает подгузники.

Джессика быстро меняет тему.

— Сегодня мы будем обсуждать концерт для Дня Благодарения, да?

— Ой, правда? Тогда я пошла домой, — говорит Алекс. На последнем школьном концерте у нее была главная роль, хотя сама Алекс ужасно боялась публики и совсем не умела делать туры. Пока за нее не взялись Бренда, Террела и Эпата, Алекс вертелась как сумасшедший торнадо, который залетел в город и крушит все на своем пути.

— Ой, да ладно тебе, — подталкивает ее в бок Эпата. — Ты у нас уна стела бриллянтэ, звезда балета.

Бренда, как обычно, сидит, уткнувшись в толстую научную книжку. Напоминаю себе, что лучше в эту книжку не заглядывать. Все, что читает Бренда, обычно снабжено кучей картинок с человеческими внутренностями и прочими гадостями. Бренда хочет учиться на врача.

Она поднимает глаза.

— Благодарения день на танцуют вообще что а?

Бренда говорит задом наперед. Она считает, что так ее голова будет работать лучше и сама она станет умнее. Правда, она и впрямь очень умная, так что, наверное, прием работает. Мы ее понимаем, а вот взрослые — нет, и временами это бывает очень полезно.

— Ой, не знаю, — говорит Террела, натягивая левую балетную туфельку. — Может, нас нарядят индейками?

В дверях появляется мисс Деббэ. Она очень элегантная, совсем как мисс Камилла. Сегодня на ней ярко-синий тюрбан, черная блузка и черные брюки, а плечи окутывает переливающаяся голубым и зеленым шаль. Она похожа на Клеопатру, плывущую на своем корабле вниз по Нилу, а вовсе не на директора балетной школы.

Мисс Деббэ постукивает тросточкой об пол.

— Начнем наше занятие, — говорит она, поворачивается и плывет к лестнице. Мы идем следом. Я иду сразу за мисс Деббэ и поднимаюсь по ступенькам, стараясь подражать ее походке. Я так стараюсь, что в конце концов спотыкаюсь, но Джессика хватает меня за локоть и не дает упасть.