Михал отправился в родной Несвиж, где уже две недели жила его Катажина с Алесем, чтобы в первые дни июня организовать прием короля и забыться от тоски: они с Катажиной похоронили-таки своего несчастного Богуслава Крыштопа. Точнее даже не они. Грустная весть пришла из Голландии, куда послал маленького Богуслава Михал с его воспитателем-доминиканцем для оздоровления. Но Бог все-таки забрал их горемычного Богуся, как бы врачи не заботились о несчастном первенце Михала Казимира. И пусть это не стало чем-то неожиданным — все-таки мальчик болел, отставал в своем развитии — сие грустное событие вогнало Михала в депрессию. Разладились даже его отношения с Катажиной, которая ранее уверяла, что и из больных детей часто вырастают знаменитые и талантливые люди. И вот теперь все его три ребенка от Катажины, так или иначе родившиеся больными, умерли. Словно злой рок висел над их семьей… «У меня на сегодняшний день не осталось детей, — грустно думал Михал, — даже Вишневецкий, в своем неведение, что у него растет сын Алесь, и то более счастливый, чем я человек. Может, подождать пока Катажина в самом деле подлечится, да разгонит от себя злых духов?…»
Ну, а Александр как-то незаметно вырос в стройного шестнадцатилетнего красавца с рыжеватыми, как у Вишневецкого пышными волосами и синими, как у матери, выразительными глазами. Вырос незаметно и для Михала, и для Катажины. Однако женщина все же это осознала лишь в ночь с 31 мая на 1 июня, ночь Ярилы, когда весь Несвиж живет своей невидимой, тайной жизнью. Впрочем, так всегда было до войны. Ныне особо некому было водить хороводы, некому было наряжать и выбирать красивую девушку Лялю, возить ее по утру на белом коне, распевая «Ой, диди-Ладо!»
В ночь на Ярилу Катажине не спалось. Думала о грядущем приезде Михала, о визите короля, о том, что уже сделала и что предстоит еще сделать… Заботы забили ее голову, и сон не шел. Походив взад-вперед по комнате в ночном платье, Катажина в конце концов оделась и решилась пройтись по двору замка, пока яркие звезды на синем бархатном небе не нагонят на нее сон.
Ночью Несвижский замок особенно таинственен и романтичен. И даже пугающ. Да, здесь было намного лучше, чем в заброшенном замке брата, где она и познакомилась с Михалом, но Несвиж всегда чуть-чуть настораживал и пугал новую хозяйку замка. Пугали слухи о приведение Барбары Радзивилл, бродящим по ночам то среди крестов кладбища, то в самом замке… Пугали наводящие ужас рассказы о былых хозяевах Несвижа. Так, тетку Миколы Радзивилла Рыжего нашли зимой у самого леса по грудь в снегу. Женщина просто стояла с открытыми глазами, снег вокруг нее был пропитал ее кровью, но на теле самой женщины не нашли ни царапины. Версий было много, но свидетелей случившегося — никого.
Впрочем, все эти слухи и страхи даже как-то возбуждали Катажину. Она незаметно для себя дошла до заросшего плакучими ивами берега речки Уши, думая, что неплохо бы самой увидеть неуспокоенный дух Барбары. Как вдруг… Из-за деревьев и зарослей берега послышались чьи-то приглушенные голоса. Два голоса, юношеский и девчий, о чем-то тихо переговаривались, но в тишине первой летней ночи их было хорошо слышно. И лишь где-то вдали иногда выдавал трели соловей, обрадовавшись первым тихим и теплым сумерекам. «Интересно, кто же там на Ярилу решил вкусить силу бога Леля?» заинтересовалась Катажина и тихо двинулась навстречу двум воркующим голосам. Новая хозяйка замка была уверена, что сейчас станет свидетельницей пикантной любовной сцены прямо на свежей траве берега Уши. Спрятавшись за иву, Катажина присела на корточки, аккуратно раздвинула ветки и выглянула… В свете полной луны она увидела… своего Алеся! Он обнаженным сидел в обнимку с такой же нагой юной девушкой. Два соска темными пятнышками чернели на обнаженной груди девушки, которая абсолютно не стеснялась своей наготы… Глаза Катажины расширились. Юное личико этой девушки с большими раскосыми темными глазами хорошо просматриваемое в свете луны, было знакомо Катажине!
— Аннуся, давай никогда не расставаться!
— А как же твоя мать? Она нам не разрешит. Ты — князь. Я — простая горожанка…
Катажина отшатнулась, прячась за ветки и листья ивы.
«Матка Боска, — думала женщина в шоке, — я же эту девушку тоже хорошо знаю!»
Катажина, надо заметить, и вправду заприметила эту юную жительницу Несвижа еще неделю назад. Темнорусая девушка с румяным чистым лицом, острым носиком и удивительно красивыми карими глазами раскосой формы постоянно занимала одно и тоже место в предпоследнем ряду костела. Здесь вкусы матери и сына полностью совпали. Но… «Какого черта с ней связался мой сын?! — в гневе думала Катажина. — Он же еще ребенок совсем! Ребенок? Сколько же ему? Боже, уже шестнадцать лет! Не может быть!..»
— Я поговорю с матерью и нас обручат, — говорил голос Александра, — я объясню ей, что люблю тебя больше самой жизни.
— Ну, а если она все-таки не согласится? — взволновано спрашивала девушка.
— Ну, а если она не согласится, то я пойду против ее воли. Я уже взрослый.
Катажина перекрестилась, медленно поднялась с корточек и пошла назад к замку, стараясь ступать также тихо.
«Вот, что ты задумал! Обручиться с этой простолюдинкой! Ну, уж нет! Только через мой труп!» — говорила сама себе Катажина…
* * *
Увы, вид утреннего Несвижа лишь больше нагнал на Михала тоску: пусть сердце князя радостно и забилось при виде родных тополей и дубов, отблеска знакомых с раннего детства прудов, то при виде, как половина города лежит в руинах, сердце сжалось. Хотя жизнь мало-помалу возвращалась. То тут, то там копошились люди, строившие дома, растаскивавшие обгорелые бревна и битые кирпичи… Невредимым возвышался лишь величественный замок, окруженный прудами и глубоким рвом. После первого штурма Хованским замок отремонтировали, но после второго штурма все еще оставались следы: кое-где из стен торчали черными яблоками ядра, впившиеся словно клещи в тело зданий, нарушали гармонию сбитые углы, обвалившаяся штукатурка, выбитые рамы окон, разрушенные башенки… Аккуратист Михал морщил нос, обращаясь к бурмистру Яну Гановичу:
— Почему не починили?
— Заделаем, пан Михал! До всего руки не доходят. Городом занимались!
— Вы есть бурмистр прежде всего замка, а не города! Это ваша первейшая задача содержать его в порядке! Город потом! — отчитывал Гановича Михал. — Через два-три дня приедет король! Чтобы всех этих сбитых углов не было! А ядра в стенах оставьте пока. Пусть король видит, что мы пережили…
Михал и Ганович стали объезжать замок и окрестности, чтобы осмотреть, что еще можно успеть исправить к приезду Яна Казимира.
На площади перед зданием городской ратуши дети толпились вокруг повозки, где бродячие артисты устроили батлейку. Михал и Ганович тихо подъехали, с любопытством наблюдая за веселым представлением: кукла, изображающая шляхтича, весело колотила палкой нападавших на нее кукол-стрельцов и казаков.
— Вот тебе, подлый Хованский! Вот тебе! Убирайся, откуда пришел!
Дети, открыв рты, с большим интересом наблюдали за представлением. В отличие от былых времен никто не смеялся.
— Бедные наши дети, — обронил Михал, — они разучились смеяться.
— Так, пан Михал, — грустно кивнул Ганович, — а возможно и батлейки ни разу в жизни не видели…
— Это Кмитич! — пищала кукла изображавшая Хованского с ощипанной бородой. — Бегите! Он нас всех перебьет! Он заколдован!
Дети заулыбались.
— Ого! — Ганович просиял, поворачивая голову к Михалу. — Да это про вашего друга Самуэля Кмитича!
Михал на секунду смутился.
— Странно, — произнес он, — от Хованского здесь отбивался я, а прославляют Кмитича!
— Знаменит ваш сябр, — продолжал улыбаться Ганович, — прямо народный герой! Видимо, пока мы в замке отсиживались, он тут в округе не мало побил людишек этого Хованского. Потому и снялся сей воитель так быстро из нашего города.
— Так, — кивнул соглашаясь Михал. Волна ревности резко схлынула. «Все же Кмитич народной славы и в самом деле заслужил больше, чем я».
— Ладно, поехали дальше, — сказал бурмистру Михал, слегка пнув коня каблуками в бок…
Здание городской ратуши московиты взрывали дважды, но — о чудо! — оно дважды выстояло. Правда, в этом обшарпанном будынке находиться или работать как прежде, было пока что трудно, но вокруг самой ратуши бойкие торговцы уже развернули свои ряды. Внутрь ратуши Михал заходить не стал: там деловито возились люди, разбирая завалы разбитой мебели… Оживленно беседуя с бурмистром, Несвижский князь прошел к башне замковых ворот, за которой возвышался Фарный костел. Сей католический собор Божьего тела для странника, впервые посещающего Несвиж, казался просто огромным для сравнительно небольшого городка. Особенно он и пострадал: следы от пуль и ядер шли по всему фасаду. Михал с грустью вспомнил, как в костеле стрельцы и казаки устроили резню и как ворвавшиеся туда гусары Михала кололи их на галереях, выбрасывали из окон… Суета, кровь и крики того боя словно наяву ожили в голове Михала. Он даже закрыл глаза, прикрыв их рукой, и потряс волосами, разгоняя дурные видения.
— С вами все нормально? — заботливо поинтересовался бурмистр.
— Так, все добро, — Михал вновь взглянул на фасад костела.
— Его привести в порядок в первую очередь, — приказал Гановичу Михал, — ведь это самый первый построенный в стиле барокко на территории всей восточной Европы храм. Наша гордость.
— Слушаюсь, — кивнул Ганович.
А вот пруды… Кажется, война так и не тронула их своей костлявой лапой — пруды были все такими же зачарованными и романтичными. У задней части замка в пруды все еще живописно вписывался мыс с вполне целыми, не пострадавшими вазами. На одной из ваз сохранились надписи о победах в Грюнвальдской битве.
Неожиданно внимание Михала привлекла хорошо знакомая, но уже почти забытая песня, доносившаяся издалека, исполняемая детскими голосами. Эту песню обычно всегда пели на Ярилу:
Михал обернулся. Два юноши вели под узцы белого коня, на котором восседала темноволосая девочка в белом платье.
— О, — улыбнулся Михал, указывая Гановичу кнутом, — выбрали Лялю на Ярилу!
— Точно, — просиял и бурмистр, — не забыли праздник! Молодцы!
За белым конем с девочкой, выбранной накануне в качестве самой красивой, шла группа детей, весело распевая песню.
Михал ткнул пятками своего скакуна и поехал навстречу праздничному кортежу. Он всегда любил посмотреть на ту, которую выбирали символической князевной древнего праздника. Обычно это была девушка лет пятнадцати или шестнадцати. Но сейчас в седле сидела девчушка не старше десяти лет.
— Маловата, что-то, — повернулся Михал к Гановичу. Оба пана на время забыли заботы, увлеченные невинной, но такой светлой детской забавой.
— Маловата, — кивнул Ганович своей бежевой шляпой, — но откуда взять нормальных взрослых девушек, пан Михал? Дважды москали нападали на Несвеж, жгли и убивали. Тут все разбежались. Не попадать же девушкам в лапы татарину или казаку!
— И то верно.
— Вот и остались дети да старики одни.
— И что, люди, что бежали, не возвращаются? — поинтересовался Михал.
— После того, как Хованский ушел, вроде как многие вернулись. Но ведь потом московиты тоже вернулись, и люди вновь в страхе бежали. Теперь не думаю, что вернется кто-то еще, кроме тех, кто уже возвратился.
— И сколько сейчас в Несвиже проживает людей?
Ганович пожал плечами:
— Точно сказать не могу, пан Михал. Не более четырех сотен человек. Думаю, что это даже много, учитывая непростые условия. Ведь война, дважды город горел…
— Это меньше половины, — покачал головой Михал.
— Думаю, что люди ждут пока война окончательно закончится подписанием какого-нибудь мира, — успокаивал князя Ганович. — А то ведь хочется уверенным быть. Может быть и так, что уплыли люди в Америку, в Лапусинвилль. Вот там войны нет, нет московитов… — бурмистр говорил что-то еще, но Михал уже его не слушал. Они приблизились к белому коню с девочкой. Девчушка весело взглянула на двух панов. Ее длинные пышные каштановые волосы трепал ветер, большие зеленые глазенки горели от гордости, что ее выбрали Лялей, а щеки ярко пылали.
«Похожа на мой детский портрет, — умиленно думал Михал, рассматривая девочку, — ну, вылитый я в десять лет!»
Юноши, еще почти мальчишки, державшие за узду коня, остановились и поклонились пану Радзивиллу. Его здесь хорошо знали.
— День добрый, пане!
— День добрый, хлопцы и девчата! — улыбнулся в ответ Михал. — А это, стало быть, ваша Ляля! Что ж, красивая. А сколько тебе лет? — спросил он девочку.
— Девять, — улыбнулась та, застенчиво опуская свои большие зеленые глаза.
— А звать?
— Михалина!
«Надо же! Тезки! Не только на меня в детстве похожа, но и назвали аналогично», — подумал Михал, кивнув головой.
— Хотя все меня зовут Князевна! — дополнила девочка, взглянув игриво на Михала.
— Не удивительно! Тебя же выбрали Лялей! — ответил Михал.
— He-а, пан, — покачал светлой как солома головой один из мальчишек, что держал коня, — ее так всегда называют.
— А почему? — удивился Михал. — Похожа на князевню, так?
— Мама говорит, что я родилась от князя! — гордо отвечала девчушка.
Михал насторожился. Он внимательней взглянул на девочку, отмотал в уме время на десять лет назад, когда эту красивую чаравницу и зачали…
«Совпадает-то все как!» — шевельнулась мысль. Несвижский ординат тут же вспомнил ту молодую девушку, с которой предавался любовной игре в ночь на Ярилу, и то, как она говорила, что может забеременить… И если это произошло, то ведь могло так статься, что эта маленькая миловидная Михалина и родилась именно у той девушки! Именно в честь него, Радзивилла, вполне могла мать назвать свою малютку-дочь!..
«Мы с ней даже не познакомились, — думал Михал, с холодеющим лбом вспоминая ту девушку, — но меня она уж точно знала, ибо в Несвиже все меня хорошо знали! Не то, что сейчас! Та прекрасная незнакомка даже знала, что у меня нет матери, а есть только отец. От какого же князя эта девочка Михалина могла родиться девять лет назад? Не от отца же, который на дух не переваривал языческие фесты! И даже я скрывал от него, что периодически хожу смотреть на Ярилу, на Купалье…»
— А как твою матулю зовут? — спросил Михал, лишь бы что-нибудь спросить, ибо имя матери этой девочки ему все равно ничего бы не сказало.
— Ольга.
Ольга… Михал постарался вспомнить, так ли звали ту девушку, ставшую его первым взрослым опытом… Нет, все-таки она, кажется, никак не назвала себя, а его все время именовала паничем… Да разве они тогда толком разговаривали? Совсем мало! Михал любил ее яростной, но нежной силой, охватившей их обоих. И потом… они все-таки говорили. И Михал объяснялся в своей к ней любви.
— Давай никогда не расставаться! Я обручусь с тобой. Ты будешь моей женой!
Но девушка весело смеялась, ласково поглаживая Михала по щеке и шее:
— Твой отец не согласится женить панича на простой девушке! Не так ли, панич Михал?
— Я его уговорю. А если он будет упорствовать, то поступлю поперек его воли! — пылко возражал Михал, — я уже взрослый…
— Взрослый… — вздохнула девушка, грустно улыбнувшись, — но не свободный.
«Матка Боска, — думал Михал, углубляясь в воспоминания, — ведь тоже самое чуть позже говорил мне и Кмитич. И оба они были правы! Почему, ну почему мне нельзя было жениться на ком хочу!? Ведь какой бы скандальной ни была любовь Богуслава, он же все-таки не бросил свою Аннусю, довел дело до свадьбы! Точнее, еще доведет. Почему я так не смог?»
Но та девушка из яриловой ночи, похоже, и не очень стремилась попасть в загадочный Несвижский замок. Когда Михал стал собирать разбросанную на берегу одежду, девушка вдруг исчезла во мраке раннего утра. Исчезла, словно уплывшая в голубую бездну реки русалка… Михал пытался позвать ее, но вдруг понял, что не знает ее имени…
Расспросив девочку, кто ее семья, и где она живет, Михал поехал обратно к замку, обуреваемый эмоциями и мыслями: «Моя дочь? Неужели?! Но ведь похожа! И по времени все совпадает, и по имени даже!»
— Вы ее знаете? — отвлек Михала от раздумий голос бурмистра.
— Что? Кого?
— Ну, эту дивчинку! У вас вид, пан Михал, был такой, словно вы ее хорошо знали раньше. Или ее родителей.
— Нет, — потряс головой Михал, явно смутившись.
— А ведь забавно, — продолжал «подливать масла в огонь» Ганович, — похожа на вас в юные годы, как две капли! И зовут также!
«Не заподозрил ли меня Ян Ганович? Или я стал ужасно мнительным?» Михал ничего не ответил бурмистру. Сейчас он был почти уверен в том, что встретил собственную дочь. Вот только что делать, он пока не знал… В это время группа с белым конем и девочкой скрылась за соседним домами. Но до ушей Михала все еще долетали детские голоса: