Дикий женский крик вырвал из лап сна Кмитича и заставил вскочить на ноги. Рядом тревожно фыркнул конь. Хорунжий с заряженным пистолетом в левой руке и с обнаженной саблей в правой тихо, пригнувшись, шел в полном мраке пролеском на крики. Деревянные трубочки пороховых заря-диц, висевшие на берендейке, перекинутой через плечо, глухо звенели, словно бубенцы. «Дьявол! Надо было их тряпочками обмотать», — подумал Кмитич. Но этого деревянного перезвона, похоже, никто не слышал.

— Ой, ратуйте! Люди, ратуйте! Кто-нибудь! — кричала, судя по голосу, молодая женщина. Помимо этого крика до чуткого слуха Кмитича доносились какие-то мужские сердитые окрики. Явно двое или же трое мужчин тащили куда-то по дороге, скрытой молодым осиновым лесом, молодую женщину. Периодически ее вопли обрывались резкими вскриками, будто ее били, а потом переходили в жалобные причитания на непонятном языке. Мягко ступая по траве, Кмитич приблизился, осторожно раздвинул саблей ветки кустарника и в свете луны увидел сцену: два стрельца тащили по дороге в сторону хутора молодую женщину с длинными растрепанными темными волосами.

— Эй, что здесь! — осмелев, Кмитич выскочил из зарослей.

— Во! Жидовка еще совсем ничего! — крикнул ему чернобородый стрелец, приняв за стрельца и Кмитича. — Хочешь, айда с нами, но за пятак! Или за питной мед.

— Это можно! — улыбнулся Кмитич, засунул пистолет за пояс, подошел к троице и коротко рубанул чернобородого хорошо поставленным внутренним ударом сабли снизу вверх, в область горла. Защититься от такого удара всегда сложно. Можно только отпрыгнуть, да и то, если бьешься на саблях и ожидаешь атаки. А тут… Чернобородый с хрипом рухнул, обливаясь черной кровью. Второй отпустил руку женщины и бросился наутек.

— Врешь! — рявкнул Кмитич и бросился вдогонку. В два прыжка он настиг стрельца и проткнул его в спину насквозь. Пока сраженный насильник бился в конвульсиях, Кмитич вернулся к женщине. Та испуганно отползала от него в сторону зарослей.

— Не бойся! — крикнул ей хорунжий. — Тебе повезло, что я вовремя успел. Только скажи, что там в Орше творится! Да не дрожи ты, как осиновый лист! Я свой! Только вот переоделся для маскировки.

— Ты их убил? — пролепетала женщина в ужасе. Даже в ночи было видно, как бледно ее лицо с большими темными глазами.

— А что я должен был с ними делать? Договариваться на пятак?

Кмитич протянул ей руку:

— Ну, вставай, давай!

Женщина не подала руки, все еще испуганно глядя на Кмитича. Тогда он снял с пояса флягу с водой, опустился рядом с женщиной на колено и почти силой приложил ей горлышко к губам:

— Пей! Пей, кому говорю! Вода успокаивает.

Та сделала несколько глотков. Вода, в самом деле, несколько успокоила несчастную. Женщина перестала беззвучно всхлипывать, вздрагивая всем телом, но все еще мелко дрожала.

— Тут еще есть кто-нибудь кроме этих двоих? — спросил хорунжий.

— Тут они везде, — затрясла головой женщина, — они всех наших убили. Всю мою семью за веру нашу, — женщина вновь всхлипнула, что-то проговорив по-своему.

— Кто есть на этом хуторе? — кивнул в сторону темнеющего дома Кмитич.

— Никого. Кажется. Не знаю точно.

— Так, что в Орше отбылось?

— Там накануне бой был. Москали напали. Сеча была сильная. Они все своих убитых хоронили. Тысячами. Говорят, многие московцы в Д непре потонули, когда наши на конях по ним вдарили. Но наши ушли из города. Туда сейчас, хороший человек, не ходи. Дякуй, что заступился за меня. Видимо, тебя Бог послал, а мне тебя даже отблагодарить нечем, — женщина заплакала.

— Слушай, вот, — Кмитич протянул ей кусок хлеба и отдал флягу с водой, — иди куда-нибудь. Спасайся. Больше я тебе не помощник. Поняла? Я тут такой же, как ты, мне даже еще опасней. Поймают — убьют точно.

— Зразумела, пан, — кивнула молодая еврейка, — дякуй тебе великий…

До Орши было пару часов верховой езды, но Кмитич решил дать коню передохнуть, а заодно и самому выспаться. Однако спал он, похоже, не более сорока минут. «Ну, и столько хватит», — решил Кмитич. Он достал часы, подаренные ему Боноллиусом перед отъездом из Смоленска. «Это самые модные в Вильне часы. В форме луковицы», — говорил инженер. Часы-луковица показывали три с четвертью часа утра. «Пора ехать, — решил Кмитич, — к рассвету буду, а днем в городе светиться не обязательно».

Когда горизонт осветился лиловым светом, Кмитич уже приближался к окраине Орши. Уставший конь еле волочил ноги, за спиной хорунжего позвякивал мушкет, мерно бренчали на кожаном ремне зарядцы, в сумке сбоку покоились скромные съестные припасы, что ему собрала жена, а свою собственную одежду хорунжий упаковал в заплечный мешок. Два пистолета Кмитич надежно спрятал под стрелецкой свиткой, а в сапоге у него притаился еще один маленький пистолетик — на всякий пожарный случай. В другом сапоге Кмитич надежно припрятал куда более полезный маленький нож, который смастерил сам еще в 17 лет.

Подъезжал к городу Кмитич со стороны Рши, не в силах отказать себе в том, чтобы подъехать к Диву. Дуб стоял на прежнем месте, война не тронула старого хозяина леса. Кмитич, здороваясь с Дивом, приложил ладонь к мокрой от росы голубовато-серой коре дерева и посмотрел вверх. Россыпи желудей бросились ему в глаза. «Значит, будет снежная зима», — подумал Кмитич и с тоской вспомнил, какой душистый кофейный напиток умела варить его матушка из дубовых желудей.

— тихо пропел Кмитич, вдохнув воздух полной грудью. Здесь, на берегу Рши, около Дива царил покой и уют, ощущался знакомый и такой до одури родной запах коры, листьев и земли, но до ноздрей Кмитича все же долетел и резкий чуждый запах гари. Похоже, в городе вновь горели дома. От местных и крестьян и от пары групп беженцев Кмитич уже знал, что в Орше в прошедшие сутки была битва — оттуда слышалась стрельба из мушкетов и пушек, но что там именно сейчас творится, никто не мог толком сказать. Хотя по лицам людей было видно, что на благоприятный исход боя они не надеялись. И в самом деле, уже подъезжая к родному городу, Кмитич убедился, что он в руках врагов — везде казачьи посты. Впрочем, победители были пьяны, многие спали, иные едва держались на ногах, и никто даже не подумал обратить внимание на конного стрельца. Так совершенно беспрепятственно Кмитич въехал в городские ворота.

Здесь его сердце сжалось: везде виднелись признаки боя — для литвинов явно проигрышного. Хорунжий увидел около дюжины убитых гайдуков, небрежно сваленных в ряд у стены полусгоревшего дома. Вместе с конем лежал убитый гусар, с которого уже успели снять шлем и кирасу. А вот и убитые казаки со стрельцами, все еще не похороненные. Кмитич тихо присвистнул от удивления: погибших московитов, причем тел было много, так же небрежно уложили в ряд и накрыли грубой циновкой. «Может, не ошиблась еврейка, что наши дали им прикурить?» — подумал Кмитич, вертя головой то вправо, то влево. Однако как бы там ни было, но литвины покинули город. Многие дома хранили следы пожара, глядя на улицы черными закопченными окнами.

Убитые стали попадаться все чаще. Кмитич часто задышал, стараясь не смотреть по сторонам — среди убитых было много женщин, успел заметить он и детские тела. Где-то трижды прозвучали сухие выстрелы, но то был явно не бой — куражились пьяные победители. Видимо, из-за раннего часа московитов на улицах и у домов было очень мало. Местных же вообще не было видно. Уютная маленькая синагога, выкрашенная белой штукатуркой, сейчас была чернее ночи от копоти пожара. «Надеюсь, люди успели выскочить оттуда раньше», — подумал Кмитич. Он не удержался. Остановил коня, огляделся — вроде никого. Спрыгнул на землю и осторожно зашел в сгоревшие двери закопченной синагоги. В нос ударил смрадный запах. Кмитич прижал к носу рукав, осторожно ступая вперед, глаза стали привыкать к сумраку разгромленного помещения… Наступив на что-то мягкое, хорунжий в ужасе отшатнулся — на полу лежали груды трупов, обгоревших и не очень. Их тут было больше полутора сотен. Женщины, дети, старики, мужчины… Похоже, казаки загнали сюда семьи еврейских торговцев и подожгли. Пожар, судя по всему, потух быстро, но люди погибли в едком дыму. Кмитич вновь с холодеющим сердцем осмотрелся. Вот молодая женщина, ее вороные волосы рассыпались по закопченному полу. Безымянный палец выброшенной вперед правой руки отрублен. Видимо, изуверы пытались снять с руки обручальное кольцо и просто рубанули по пальцу саблей…

Кмитич выскочил из синагоги, шатаясь, отошел в сторону, упал на колени и, упершись руками в землю, начал тяжело дышать. Его грудь сотрясали судорожные толчки, словно душа желала побыстрей отделиться от тела и улететь раньше времени на небо, подальше от этого ужаса.

Кмитич был солдатом, привыкшим к войне, крови, видел страдающих раненых, оторванные головы и руки, видел мертвых ратников, сам убивал, но только не к такой войне он привык. Такую войну он вообще не принимал ни умом, ни сердцем. «Ведь я, наверняка, половину из них знал», — думал князь о несчастных жертвах, утирая влажное лицо и таза рукавом. «Неужели это все сделали те самые приятные в общении люди, с кем я разговаривал в Смоленске, когда подыскивал себе платье?»

Он, правда, быстро пришел в себя, вскочил в седло и галопом поскакал к Оршанскому Кутеинскому монастырю игуменьи Ираиды Куракиной. Он въехал в разгромленную калитку монастыря. На крыльце сидя спал, опершись о мушкет, стрелец. Но спящий часовой вскочил, выставил свою рушницу и громко крикнул:

— Стой! Куда прешь?

— К игуменье Куракиной! Где она? Что с женщинами?

— А ты кто таков? — стрелец с подозрением осматривал Кмитича, понимая, что перед ним некий знатный человек, явно не простой ратник. Шапка, вроде, сотницкая. Да и осанка как у знатного дворянина. Точно не босяк!

— Я от самого царя с донесением к атаману Черкасскому, — старался говорить с московитским акцентом Кмитич, — он распорядился, чтобы всех православных монахинь переправить в Смоленск, если опасность здесь будет.

— Да уж, была тут опасность. Находились охотники! — усмехнулся стрелец. Похоже, он поверил Кмитичу, но все еще косился подозрительно.

— А ты, стало быть, их охраняешь? — спросил хорунжий.

— Атаман Черкасский приказал, мол, чтобы ни одна мразь сестер не тронула. Они, монахини, стало быть, согласны предаться Московской церкви Никона. Сам-то атаман ушел ляхов добивать, а кое-кто этим и воспользовался. Лезут. Так что, барин, и вас не пущу. Уж не обессудьте. Приказ. Мне бы бумагу какую-нибудь с печатью царской. Вот тогда впущу.

«Барин»… Кмитич усмехнулся, но и одновременно облегченно вздохнул. Монастырь, слава Богу, уцелел. Монахини живы. Хотя весь правый угол здания был посечен пулями: видимо, и здесь шел бой.

— Молодец! — похвалил стрельца Кмитич, и в самом деле довольный, что хотя бы здесь порядок. — Охраняй и дальше. Доложу о тебе царю. Как звать-то?

— Афанасий мы. Ивановы. Девятого московского стрелецкого приказа, стало быть, — стрелец явно приободрился.

Кмитич поскакал к замку, к своему дому — небольшому дворцового типа каменному зданию. Оно, к большой радости князя, было также цело, но вокруг толпились казаки и несколько стрельцов. Казаки были похожи на турок или татар: в высоких не то фесках, не то папахах, в зелено-красных одеяниях, в красных и синих шароварах. Один из них, с длинными черными усами, грубо окрикнул Кмитича.

— Куда? Кто таков?!

— Я… — хорунжий растерялся, но лишь на секунду. — Я из Смоленска, от царя Алексея Романова, от князя его Хованского. С личным секретным донесением. Где ваш старший?

— Атаман?

— Так, атаман. Черкасский! — вспомнил Кмитич фамилие донского командира.

— Атаман Черкасский пошел преследовать литвинское войско, — махнул казак рукой в южном направлении.

— Но у меня к нему срочное донесение, особо секретное! А кто вместо него в городе остался?

— Его братэла Ибан Черкасский. Ну, или Иван по-вашему, — казак, пусть и слегка хмельной, похоже, был здесь самым трезвым. Он несколько подозрительно покосился на Кмитича- видимо, ему показался незнакомым акцент всадника в серой форме стрельца. Тем не менее, кто разберет это пестрое северное воинство царя, где иные стрельцы даже двух слов связать по-русски не могут! Поэтому казак отбросил все подозрения. В конце концов, стрелец мог быть из Курска или Брянска, там по-русски говорят примерно одинаково.

— Ну, тогда веди к Ибану, — и Кмитич спрыгнул с коня, которого отвел в сторону от крыльца и привязал у хорошо знакомого открытого стойла. Мельком взглянул на открытые пустые клетки для ястребов. Скрипнул зло зубами. Боевые действия, похоже, не задели самого дома, но казаки и стрельцы уже успели опоганить весь двор: повсюду были разбросаны какие-то вещи, валялись книги, в пирамидах стояли мушкеты, лежали пустые бутылки, некоторые окна были выбиты…

Пока Кмитич в сопровождении длинноусого поднимался по ступенькам, хорунжий, несмотря на бешено колотящееся сердце, постарался спросить небрежным тоном:

— Здорово всыпали им?

— Всыпать-то всыпали. Скорее, они нам. Второго числа ночью Радзивилл атаковал. Тысяч семь с нашей стороны погибло. Паника была, бежали на ту сторону Днепра! Тонули, как камни! Что творилось! Видел бы ты!

— А потом? — Кмитич явно оживился, узнав, что Великий гетман разгромил под Оршей московитов. «Молодец старик!» — подумал хорунжий.

— Потом? — казак вроде как задумался. — Потом мы им всыпали, но не так. Они быстро ушли к Косыпи. Атаман пошел по их следам. Может, нагонит. Как Смоленск?

— Тоже держится. Не получается захватить город никак. А хозяева дома где?

— Кто где, — махнул рукой казак, — кто погиб, кто удрал со своими. А как там в Смоленске-то? — казак словно не слышал первого ответа или же пропустил его мимо ушей. «Наверное, все же тоже пьян», — сделал вывод Кмитич и вновь повторил:

— Пока не взяли. Очень там все сложно для нас.

Кмитич с тоской посмотрел на несколько книг из своей библиотеки, валяющихся прямо на лестнице. Хорунжий и казак поднялись на второй этаж и вошли в гостиную. Утро было прохладным, но днем накануне стояла жара, и, видимо, поэтому окна гостиной были открыты нараспашку. В самой комнате стояло несколько казаков, что-то бурно обсуждающих на та-табарском языке. Стол был заставлен бутылками, как опустошенными, так и полными либо еще недопитыми. Казаки явно разбомбили фамильный погребок Кмитичей. «Суки», — стиснул зубы хорунжий. Ему хотелось наброситься на этих людей и выбросить их всех через открытые окна. В глазах потемнело от бессильной злобы. Самуэль даже прикрыл веки рукой, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.

— Атаман! — крикнул казак, что привел Кмитича, и дальше что-то сказал на непонятном языке.

Казаки замолчали и все повернулись в сторону вошедших.

— Ну, что у тебя ко мне? — произнес невысокий крепко сбитый смуглый человек с висящими, как и у всех остальных тонкими усами. Он был в красных шароварах с кожаной подкладкой для седла и в высокой красной шапке, похожей на турецкую феску. Видимо, это и был Ибан Черкасский, ибо он тут же развалился в кресле и важно опустил руки на колени. «Пьян в хлам», — подумал Кмитич, посмотрев в его мутные чайные глаза.

— Это секретное сообщение. Можно, лишние выйдут? — попросил Кмитич. — Тем более что главное сообщение мне доверено передать устно, но не вам, а Якубу Черкасскому. Но раз уж вы здесь главный, да еще и его брат…

— Верно, мне можно! — и атаман махнул рукой, мол, выйдите все, кто лишний. Трое ушли, а двое остались. Эти двое, похожие, как братья-близнецы, стояли за спиной атамана и были не так пьяны, как их командир. Приведший Кмитича казак тоже ушел. Хорунжий услышал удаляющиеся шаги по лестнице. «Вот теперь все добре», — подумал Кмитич, оглядев своих врагов. Охранники были вооружены мушкетами, которые висели за их спинами, и саблями в ножнах. «Считай что безоружны», — подумал князь. Сам атаман сидел с пистолетом за широким синим поясом и с саблей на боку, держа руки на коленях. «Этот уже покойник», — подумал про него Кмитич. Теперь он бросил взгляд на открытое окно слева от атамана. Если из него выпрыгнуть, то внизу будет мягкая клумба с шикарным розовым кустом, и полет со второго этажа будет вполне мягким.

— Ну и что велел передать царь? — спросил атаман, видя, что стрелец что-то мнется.

— А вот что, — полез за пазуху Кмитич. В следующую секунду ствол пистолета уперся в лоб атамана.

— Убирайся из моего дома! — сверкнул серыми глазами хорунжий и спустил курок. Глухо прозвучал выстрел. Лицо Кмитичу обдали мелкие брызги крови. С грохотом полетел на пол стул вместе с откинувшимся на нем Черкасским. В этот же момент другой пистолет был разряжен в охранника сбоку. Тот, охнув, рухнул, как подрубленный. Второй охранник, что-то лопоча, с испуганным видом попятился назад, на ходу вытаскивая саблю, но споткнулся о пустую бутылку, упал и вскрикнул от удара в самое сердце кинжалом Кмитича. Хорунжий быстро огляделся в задымленной пороховым облаком гостиной, выхватил у лежащего с дырой в голове атамана пистолет, засунул за свой пояс, схватил упавший мушкет охранника и одним махом вскочил на подоконник, а оттуда — вниз. Он мягко приземлился на клумбу, которая, однако, была почти вся вытоптана. Здесь же лежал не то пьяный, не то мертвый, не то просто спящий стрелец. Кмитичу, впрочем, не было времени разбираться в этом. Он быстро поднялся, утер с лица рукавом кровавые брызги, обогнул дом и не спеша подошел к коню, отвязал его, стараясь не суетиться, и вскочил в седло. Два мушкета за спиной громко звякнули.

— Но! Пошел! — приказал Кмитич коню и стал медленно выезжать со двора. На него никго не обращал внимания. В доме с хорошими шумопоглощающими стенами выстрелы либо не услышали в общем гомоне, либо не сразу сообразили, что это такое. Поэтому главное — не вызывать подозрений. Кмитич медленно выехал с замкового двора, а затем, за разбитыми воротами, припустил в галоп, утирая на ходу слезы. Радость, что свободно и легко ушел, убив главаря этой шайки, утонула в скорби по родному дому и городу, его убиенным жителям. Убедившись, что погони нет, Кмитич перешел на рысь и…

— Стоять! Руки в гору! Отъездился! Слазь с коня! Только медленно! — перед ним на лесную дорогу выскочили двое с мушкетами.

«Вот тебе и оторвался от погони», — похолодело все внутри у Кмитича, но уже в следующую секунду от сердца отлегло — свои. Сзади хрустнула ветка. Метрах в десяти со спины стояли еще двое с мушкетами наизготовку. Но и эти были литвинами в характерной расшитой галунами по венгерской моде серой форме гайдуков и в низеньких черных шапках.

— Спокойно, я свой! — поднял руки вверх Кмитич, а потом стал медленно сходить на землю.

— Свой! Во дает! — крикнул один из людей, который, судя по белой сорочке навыпуск, подпоясанной цветным поясом, был обычным оршанским мещанином.

— Тю! — круглолицый с черными усами гайдук опустил мушкет. — Так ведь гэта наш пан войт! День добры, пане! Разрешите представиться: ротмистр Сорока! Я вас в вашем маскараде не узнал сразу.

— Сорока! — усмехнулся Кмитич и опустил руки. — И я тебя тоже не узнал сразу! Богатым будешь.

— Мы тут собрали отряд и отстреливаем этих мерзавцев, — пояснил Сорока, — а вы какими судьбами?

— Я еду из Смоленска в расположение армии.

— И как там Смоленск? Уже взяли?

— Нет, держится, и еще продержится долго. А вас сколько тут?

— Негусто, — виновато опустил голову ротмистр, — сто человек с небольшим да лишь двенадцать гайдуков с мушкетами. Остальные все вооружены кто чем. Но в Орше осталось не более ста человек московцев. Мы можем напасть и перебить их всех.

— С двенадцатью мушкетами? — Кмитич покачал головой. — Нет, не выйдет у вас ничего. Их, похоже, больше ста. Они в замке в основном сидят. Но обрадовать я вас кое-чем могу, — и Кмитич коротко рассказал о своей маленькой мести захватчикам. Весть о том, что убит командир гарнизона, произвела большое впечатление на всю четверку.

— Давайте сойдем с дороги, — предложил Кмитич, и группа отправилась в глубь леса, где расположился весь остальной отряд. Повстанцы с радостью восприняли известие о том, что к ним присоединился оршанский князь, но Кмитич был несколько разочарован, увидев, что основу всего отряда составляют крестьяне с косами и дубинами. Лишь у двоих были трофейные мушкеты. И как бы ни был велик соблазн напасть на оршанский гарнизон, Кмитич убедил всех пробиваться к армии Радзивилла.

— Там от нас пользы может быть намного больше, — заверил всех хорунжий.