Все оставшееся лето и весь сентябрь Кмитич провел в Росие-нах, залечивал раны, нежился в объятиях любимой Алеси, катал на коне, пусть и сам поначалу с трудом сидел в седле из-за раны в боку, Януша, восхищался малюткой Яниной с таким же серыми, как и у отца, глазами… Напротив, у Михала личная жизнь дала трещину. Из-за Катажины.

Пока Михал воевал под Витебском да доставлял раненного друга к его жене в Росиены, Катажина приняла у себя в замке Дмитрия Вишневецкого. Трудно было разобраться: или же былые чувства проснулись в уже немолоденькой женщине, а возможно, что и возникло желание породниться с родственником вероятного короля (кандидатуру Михала Вишневецкого все еще продолжали поддерживать особенно галицкие русины и поляки), но Катажина предложила недавно овдовевшему Вишневецкому помолвку со своей старшей дочерью, еще совсем юной двенадцатилетней девочкой. Не то сидение на корточках в магическом круге саамской колдуньи подействовало не так, не то травяные отвары по рецепту подруги Анны д’Аркьен оказали не ту услугу, но вернувшийся в Несвиж Михал посчитал, что его супруга сошла с ума.

— Ты хочешь сделать своего бывшего любовника, настоящего отца Алеся, будущим мужем собственной дочери! Где мораль, Катажина?! Где хоть капля приличия, стыда и рассудка?!

Катажина со слезами на глазах оправдывалась, говорила, что ее заботит прежде всего судьба детей, чтобы они жили в хороших княжеских семьях, чтобы крепли династические браки их, Радзивиллов, и Вишневецких, возможных королевских родственников.

— А Дмитрий знает? — на повышенных тонах продолжал наступать на жену Михал. — Он знает, что может ожаниться на сестре собственного сына?

— Нет, — опускала свои большие синие очи Катажина, — я это от него скрываю. Это ему не обязательно знать. Может быть когда-нибудь…

Михал не стал больше спорить с женой. Он хлопнув дверью уехал обратно в Росиены, коротко сказав лишь, что поедет проведать, как себя чувствует раненный в бою Кмитич. Но в отсутствие Михала произошел еще один инцидент, ставший очередным вбитым клином в его отношения с Катажиной.

Первого июля на День праздника Сердца Иисуса, в пятницу, все добропорядочные католики Несвижа вполне свободно разместились на лавках Фарного костела — в городе набиралось менее сотни католиков, остальные жители были протестантами и еще три семьи — православными. От еврейских торговцев не осталось никого.

В тот день все прихожане оделись в свои самые нарядные платья, улыбались, поздравляя друг друга… Священник удовлетворенно осмотрел присутствующих, видя, что собрались все. Он уже хотел было начинать службу, в которой по традиции на Праздник Сердца Иисуса рассказывает о Христе, как о добром Пасторе, но Катажина Радзивилл вдруг дала знак священнику, чтобы тот сделал паузу, и вышла вперед, заявив собравшимся шляхтичам и городским католикам, что у нее важное объявление.

— Панове, — как можно любезней говорила Катажина, обводя удивленные лица милой улыбкой, — я прошу всего лишь минутку вашего внимания! Темой сегодняшнего светлого праздника является любовь Бога, явленная нам в сердце Его, благодарность за нее и дарованное спасение. Именно Иисус является источником искупленной и дающей искупление милосердной и целительной любви, которая помогает нам самим возрастать в любви к Христу, а через него и в любви ко всем ближним.

Сященник, видя, что Катажина, похоже, собирается провести мессу за него, смущенно кашлянул и обратился к панне Радзивилл:

— Дочь моя…

Но женщина мило улыбнулась ему, вновь останавливая:

— Одну минутку, святой отец. Тут дело… Тут очень деликатное дело, касательно именно любви, любви моего сына Александра.

Она вновь повернулась лицом к пастве.

— Любые мои, панове! Недавно мне стало известно, что мой любимый старший сын Александр влюблен в некую юную девушку и мечтает на ней жениться, — Катажина сделала паузу, вновь обведя собравшихся на молитву ласковым взглядом. Все молчали, с удивлением взирая на панну Радзивилл, мало что понимая. Священник также с любопытством смотрел на хозяйку Несвижского замка, не имея никакого понятия, что же произойдет дальше.

— Мне стало известно, что мой любый Алесь боится моего несогласия, — как-то снисходительно посмотрела на удивленное лицо сына Катажина, — поэтому я хочу перед всеми вами, мое любезное спадарство, заверить всех вас, что я только и мечтаю о том, чтобы мой сын был счастлив и чтобы побыстрей ввел в дом молодую хозяйку. Да, Александр еще слишком молод для женитьбы, но любовь — вещь, не выбирающая возраст. Поэтому сегодня я заявляю о моем согласии с выбором Александра и если что и требую, то немедленного венчания с любимой девушкой.

Люди одобрительно зашушукались, восхищенно вздыхая, и умиленно заулыбались, кивая согласно головами… Возлюбленная Александра Анна, сидевшая в черной накидке на своем постоянном месте в предпоследнем ряду, затаив дыхание, во все глаза смотрела на Катажину. Она слышала и не верила. Неужели! Неужели ее счастье состоялось, и прямо сейчас произойдет венчание!? Александр с удивлением смотрел на мать своим выразительными голубыми глазами. Его губы приоткрылись, словно он хотел что-то сказать.

— Его избранница, панове, присутствует сегодня здесь, — продолжала Катажина, — и ее зовут Анна.

У Анны пересохло во рту, она перевела взгляд своих удивленных темно-карих глаз на Александра. Тот сидел на своей скамье и, как завороженный, смотрел на мать. Алесь не мог поверить, что все это происходит наяву. Чтобы его мать согласилась женить его на простой девушке? Да и еще прилюдно в костеле!? Что-то здесь не так…

— Я сама хочу соединить руку моего Александра и руку его каханой Анны, — взгляд панны Радзивилл вдруг стал ледяным, улыбка слетела с ее уст, на лицо набежала синяя тень. Она подняла со скамьи невысокую русоволосую девушку, свою родственницу Анну Катажину Сан-гушко и все с таким же каменным лицом молча подвела ее к Александру. Тот, словно сомнамбула, встал, не говоря ни слова, взял протяную ему руку незнакомой девушки… Ошарашенный молодой панич даже не понял, как и почему он оказался напротив алтаря рядом с этой симпатичной незнакомкой, да, миловидной, но вовсе не его Анной, совсем другой девушкой!..

— Согласен ли ты, мой сын, взять в жены эту девушку? — спрашивал священник, также, как и юный Алесь Радзивилл, весьма ошеломленный всем происходящим.

— Так, — ответил Александр, словно загипнотизированный. Он не мог, не смел сказать «нет» прямо в храме, опозорить свою мать и свою честь…

Его настоящая возлюбленная Анна, до сих пор ничего не понимая, вскрикнула, вскочила и, зажав рот ладонями, быстро выбежала из костела…

Когда Михал вернулся в Несвиж в очередной раз и узнал о том, что случилось, то тут же назвал поступок жены высшей подлостью. Катажина со слезами на глазах вновь оправдывалась, говоря, что желает сыну только добра, а сам он-де слишком молод и наивен, чтобы правильно обустроить свою судьбу.

— Если бы не я, — говорила женщина, тряся за рукав Михала, — то через год мы бы с тобой нянчили внука от этой безродной мещанки. Наш сын уронил бы в придорожную грязь честь шляхтича и уже никогда бы не поднял ее, не отмыл бы никаким мылом и водой. Ты этого хочешь?

— Я хочу одного, — глаза Михала метали молнии, — чтобы ты… чтобы ты вела себя благородно! Как Радзивиллы! А ты…

Михал хотел сказать еще что-то, но взглянув на округлившийся живот беременной жены, смолчал, лишь в сердцах швырнул трость в угол комнаты… Катажине через полгода рожать, и Михал не хотел ее сильно волновать, но и терпеть, и видеть дело ее рук было выше его сил…

«Бедный Алесь! Разве я бы терпел такое насилие над своей любовью? Как я теперь понимаю Кмитича! Он ведь снес в свое время тоже самое!..» — переживал из-за Александра и его Аннуси Михал. Он не мог думать о приемном сыне только с точки зрения династических уз и сплетений. Александр был всего-то на каких-то десять лет младше самого Михала. Михал, пусть приемный, но все же отец, тем не менее, не мог относиться к Александру как отец к сыну, но больше как к брату, как к другу. Поэтому и любовь Александра к скромной городской девушке Анне Михал воспринимал с позиции самого Александра, а не с позиции отца или своей жены Катажины, его матери. И понять свою жену Несвижскому князю было очень сложно.

«Как все просто было на войне! — думал сокрушенно Михал. — Там есть враги, и есть свои. Знаешь как действовать, что делать, а что нет. Но женщины ведут себя и так и эдак. И не поймешь, чего от них ожидать в следующую минуту!»

Михал вновь уехал. Теперь он уже не сказал куда, уехал, чтобы просто отдохнуть и от войны, и от недостойного поведения собственной жены. И это в канун свадьбы его любимого кузена Богу с лава!

* * *

Свадьба Богуслава, немногочисленная, но пышная, как и запланировали, прошла в ноябре в Крулевце. Невеста, в своем белом платье, впрочем, уже не выглядела тем сущим ангелочком, каковым все ее знали в подростковом возрасте. Пухленькие очаровательные щечки Аннуси к двадцати годам постепенно опали, обострились, из-за чего несколько увеличился ее удлиненный нос, ранее совершенно, казалось бы, идеальный.

— В отца пошла, — шушукались дамы, глядя на невесту. Оно и правда, отец Аннуси Януш Радзивилл также после двадцати лет уже не смотрелся розовощеким юношей, а выглядел взрослым дядькой с крупным лицом.

А вот блестательный красавец Богуслав, который явно не выглядел на свои сорок пять лет, перьями, кружевами и манерами все еще производил впечатление не меньшее, чем в свои двадцать при французском дворе, и затмевал всех, включая даже невесту… Приехал Кмитич с Алесей, Собесский со своей уже явно беременной Аннусей, но Михала не было. Все забеспокоились — где же Михал, аккуратист и самый из всех внимательный и дисциплинированный? Заплаканная Катажина приехала с опозданием и рассказала, что Михал пьет с Дмитрием Вишневецким где-то в Люблине, и по дошедшим до нее слухам, оба просадили уже целый обоз денег…

— Я знал, что этот дурацкий брак Михала с авантюристами Собесскими этим и закончится, — увел в сторону Богуслав Кмитича, — они Вишневецкого предали, Острожского обманули, а Михала просто использовали.

— Я сейчас же отправлюсь в Люблин и притащу его сюда, — сжал руку Богуславу Кмитич.

— Не успеешь. Мы тут не как во Львове или Варшаве на месяц- в загул ушли. Но ты все равно поезжай…

— Я тоже поеду! — вызвался Ян Собесский, узнав, что Кмитич отправляется в Польшу.

— Добре, — кивнул Кмитич, — вдвоем веселее будет…

— Не скучай. Скоро вернусь, — поцеловал Алесю в губы Кмитич.

— А у нас с тобой всегда так, — усмехнулась Алеся, — ты же постоянно воюешь. Даже на свадьбе.

— Не злись. Это же Михал!

— Я понимаю, — кивнула, смутившись Алеся, — просто сетую.

Найти в небольшом городе Люблине двух загулявших русских панов оказалось весьма просто. Бурмистр города лично проводил Кмитича и Собесского в дом некой панны Конкордии, имевшей, впрочем, весьма скандальную репутацию в Люблине, этой культурной столице Польши, где и остановились Михал с Дмитрием. Похоже литвинский и русский князья поставили весь Люблин на уши, ибо бурмистр просто светился от счастья, когда понял, что Кмитич и Собесский приехали, чтобы забрать подгулявших друзей и родственников. Бурмистр по этому торжественному случаю даже пытался говорить по-русски:

— Кали ласка, паны ясновельможные, заберите этих благородных мужей! Конечно, они пополнили казну нашего города изрядно, но их танцы в голом виде, их стрельба по пустым бутылкам и песни всю ночь напролет…

Когда Собесский и Кмитич зашли по указанному адресу, то нашли Михала в самом деле в компании с Вишневецким и еще какой-то блондинкой со смелым декольте, оставлявшим слегка прикрытыми лишь ее соски. Михал в распахнутой на груди белой рубахе сидел с этой весьма смело одетой панной в обнимку. Его симпатичное лицо с полупьяными глазами «украшала» трехдневная щетина. Вишневецкий, кажется, был совсем осоловевшим и сидел за столом, заставленным грудой как пустых, так и наполовину выпитых бутылок разнообразнейшего вина. Тут же с музыкальными инструментами присутствовали три уличных музыканта, развлекающих всю хмельную компанию.

— Сябры! Ян! Самуль! — Михал раскинул в приветствии руки и бросился навстречу своим друзьям, но споткнулся, и Кмитич практически поймал его в охапку. Усадил на диван, с которого Михал только что соскочил.

— Знакомтись, панове, эта панна Конкордия, — представил блондинку Несвижский князь.

Блондинка с полуголым бюстом встала и изобразила весьма низкий реверанс, из которого ее под мышки поднял Михал.

— Вы уж ее простите. Малость перебрала, — пояснил при этом Михал.

— Очень приятно, Самуэль Кмитич, — коротко кивнул женщине Кмитич, — ну, а что же вы, друзи, здесь деалаете? Ведь у Богуслава свадьба!

— А я и забыл! — хлопнул себя по лбу Михал. — Какой позор! Вот же дурень!

И он пьяно расхохотался.

— Давайте, браты, собирайтесь! — буркнул Собесский, подозрительно косясь на пьяные глаза Вишневецкого, «Неуж-то Михал все ему рассказал?», — билась мысль в голове Яна.

— Куда собираться? — нахмурившись взглянул на Собес-ского Кмитич. — В таком виде им осталось только выспаться. А вот завтра с утра и поедем обратно. Все, хлопцы, пьянка окончена! Песняры свободны…

Михал в самом деле все рассказал Дмитрию Вишневецкому. Не мог молчать. Обида на Катажину подтолкнула Михала выдать семейные тайны Собесских. Теперь и он, Михал, как и в свое время князь Острожский, считал Катажину и ее мать мошенниками. Вишневецкий был в шоке… У него есть сын! Оба и ушли в запой с горя. Ведь и для Михала юный Александр, сын Вишневецкого, был далеко не чужим человеком, и такая грубая женитьба его Алеся на родственнице Катажи-ны разбивала Михалу сердце не меньше, чем вся эта новость для Вишневецкого. И если ранее два князя посматривали друг на друга достаточно неприветливо, то теперь они превратились в хороших друзей, товарищей по несчастью. Но Кмитич не хотел, чтобы у его друга все шло к разрыву с женой.

— В такие моменты нужно, наоборот, друг за друга держаться и помогать друг другу. Твоя жена, не скрою, поступила не лучшим образом. Думала, что так будет лучше сыну, но на деле… Хотя, что мне тебе объяснять, женщины думают не мозгами, a чувствами. Ты прости ее. Возвращайся. Помирись. Вам родить робенка еще обязательно надо. Не отчаивайся! Сам знаешь, дело нередко, когда дети малые мрут от болезней…

— Вот ты говоришь, помирись, — горько усмехался Михал, — а я ее сейчас даже видеть не хочу. Почему? Почему я. нщины всегда считают себя умней и поступают при этом глупо и подло?

— Ну, не всегда! — усмехнулся Кмитич.

— Всегда, Самуль! И всегда мы из-за них страдаем. Мы стараемся, а они только говорят. Если и меняться к лучшему, то обоим, а не одному! Я не хочу к ней.

— Ладно, замок большой. Поживешь на другом этаже, — хлопнул по плечу Кмитич друга…

* * *

Разгром Хованского, как и ожидалось, серьезно сказался на ходе переговоров. Царь понимал: теперь, как ни крути, нужно идти на уступки. Хованского он срочно отозвал в Москву, уволил с поста командира новгородского полка атамана Черкасского, передав его беспризорных гусар Долгорукову… Новая встреча двух делегаций состоялась в веске Андросово, что скромно приютилась между Мстис-лавлем и Смоленском, двумя многострадальными литвин-скими городами, что так яростно, но тщетно оборонялись царю летом 1654 года. Но только спустя месяц после начала встречи двух делегаций, комиссары Речи Посполитой смогли наконец-то заставить Москву остановить боевые действия на территории Литвы. Михал больше не возглавлял комиссию. Возможно поэтому, а может и нет, литвины соглашались уступить царю Смоленщину и Северщи-ну, а также отдать Дюнабург за денежную контрибуцию. Но на большие уступки комиссары не шли. Царским послам стало ясно, что до запланированного ими «вечного мира» далеко и что скорее всего придется заключить временное перемирие, ибо даже признавая свои относительные неудачи, а порой и провал всей литовский кампании, царь все же имел большие виды на города и земли Княжества и Руси.

Чтобы переговоры пошли по указке царя, было решено вновь возобновить «ратные подвиги». Для этой показательноустрашающей миссии царь бросил на литвинские бастионы вновь Якова Черкасского. Его армия вместе с войсками Ивана Варатинского и Ивана Прозаровского опять вторглась в Под-непровье. Московитов встретили полки Михала Паца, укрепленные венгерскими и татарскими хоругвиями. Начались бои местного значения, маневры… Пока Пац, пусть и удачно обороняясь, вынужден был медленно отходить под напором явно более многочисленного противника. Ну, а показательный поход на Витебское воеводство, которым на этот раз должен был командовать князь Юрий Долгоруков, откладывался: строптивые новгородцы не слушались Долгорукова, посылали его куда подальше и идти под Витебск, где уже были не раз биты, не желали. Долгоруков был в шоке. Он к такой армии не привык. Царь тут же его уволил, но не имея других подходящих кандидатур, в декабре 1664 года Алексей Михайлович восстановил в должности… Ивана Хованского. Много раз битого, много раз отстраняемого, но… «За одного битого двух небитых дают», — решил московский государь и вновь вызвал Хованского к себе на прием. У Ивана Андреевича поджилки тряслись, когда он стоял перед Алексеем Михайловичем, думая, что грядет суровое наказание за позорный разгром под Витебском.

— Вот что, — говорил царь, строго глядя на стоящего перед ним и склонившегося в поклоне Хованского, — сейчас у нас пусто место в Новгородском полку. Долгоруков не справился с новгородцами. У тебя вроде получалось. Бери полк и вновь иди под Полоцк и Витебск, помоги осажденному Мышкину в Двинске. У тебя опыт управления этим полком хороший есть. Но учти, Тараруй, это твой в самом деле последний шанс. Вновь потеряешь как недавно войско все и хоругви все — не жить тебе в Москве! В Сибирь сошлю в кандалах! С бурятами будешь учиться воевать, как простой ратник. Понял?

— Понял, светлый царь! — кланялся до пола Хованский.

Иной бы испугался такого назначения, взвыл бы да скорее в Сибирь попросился к бурятам, но только не Хованский. Московский князь просто жуть как обрадовался неожиданно свалившейся для него чести вновь идти войной на Литву, на Витебск.

«Ну, пан Кмитич, держитесь! — злорадствовал Хованский, раболепно кланяясь царю. — Это мне сам Бог шанс дарит! Должно, ох, должно получится!»