Кмитич был единственным на этой войне, кто на время забыл про пушки, мушкеты, сабли, знамена, штурмы, кровь и солдатский пот. Все его мысли и чувства были об Алесе. Он с ней, как и договаривались, встретился в Евье, маленьком городке на западном берегу Нярыса, чуть западней от Вильны. Здесь располагались фамильные поместья Биллевичей, но по приезде свадебного поезда жениха всех ждал неприятный сюрприз, «подарок» от царя: во время переговоров московские налетчики нанесли визит и в это небольшое местечко. Единственный протестантский храм, построенный из дерева, был сожжен, кирпичный костел взорван, и только маленькая уютная православная церквушка уцелела не то из-за того, что спряталась за желтой кленовой рощицей, не то из-за того, что захватчики просто решили ее не трогать. Алеся предложила венчаться в здании мэрии, то есть заключить гражданский брак, но сие мероприятие разбудило в Кмитиче неприятные ассоциации: венчание с Маришкой, также прошедшее вне церкви.

— Нет, раз есть хотя бы один христианский храм, будем венчаться в нем, — сказал Кмитич тоном, не терпящим никаких возражений, — будем венчаться в церкви. Православное венчание мне даже больше нравится. Красиво и торжественно.

Что касалось Кмитича, то он вообще бы объединил все три христианские конфессии, оставив от католиков Ватикан и папу, от протестантов — простоту и демократизм правил, а от православия — торжественность и пышность ритуалов.

Счастья прибавило и то, что Михал Радзивилл сумел-таки вырвать себя из лап войны и приехать, чтобы быть главным поджа-ничим. Он также не имел ничего против униатской церквушки, тем более что его вера позволяла молиться в любом христианском храме за неимением католических. Дружками жениха согласились быть русский галицкий князь Ян Собесский и польский Ян За-мойский — боевые товарищи Кмитича по двум битвам за Варшаву.

— Как же тебя Сапега отпустил? — спрашивал, улыбаясь, Кмитич у Михала.

— Я же все-таки полковник, — отвечал его друг не без гордости, — к тому же кто такой Сапега, чтобы мне запретить? Просто поставил его в известность, где буду и куда еду.

— То есть он знает, что ты в Евье, у меня на свадьбе? — почему-то насторожился Кмитич.

— Так.

— Нужно было не говорить, куда едешь, — Кмитич как-то весь напрягся, даже сам не зная, что его могло так взволновать в простой информации об отъезде Михала.

— Боишься, что Сапега в гости приедет? — усмехнулся Несвижский князь.

— Нет, уж этого как раз не боюсь, ибо не приедет он. Каких-то провокаций с его стороны боюсь. Даже сам не знаю, каких. Просто не хочу, чтобы он обо мне что-то знал. Волнует меня и то, что у них с Алесей хорошие отношения. Вьется вокруг нее, как лиса вокруг курятника. Это мне очень не нравится.

— Ну, твоя нелюбовь к Сапеге мне известна, — хлопнул друга по плечу Михал, — но здесь ты все преувеличиваешь, братко. Больше и делать нечего нашему гетману, как еще тебе козни строить. Хотя верно, он не то боится тебя, не то не доверяет.

— Чует лиса, — покачал головой Кмитич.

— Поверь мне, Сапега трусоват, чтобы куда-то ехать, что-то плохое тебе делать! Ну что он может тебе сейчас сделать? Ничего! Абсолютно! Разве что дорогу поезду перегородить да выкуп потребовать; Ха-ха-ха! — Михал весело рассмеялся. Но Кмитич даже не улыбнулся.

— Правду говоришь, но я бы все равно держался от этого лиса подальше. Мне кажется, что он меня все равно за человека Януша считает. Может, боится, что я буду претендовать на булаву гетмана?

— Брось, ты слишком подозрителен! Нет этого ничего! — успокаивал Михал друга, — Сапега просто держится за свое место, за свою булаву, за свою жизнь и боится сделать лишнее движение, чтобы что-то из этого не потерять. Главное сейчас — твоя свадьба! Эх, давненько я не гулял на вяселли! Если честно, устал за два года от этой бойки! Так хочется забыть все и просто отдохнуть! Я бы и сам женился, да вот не на ком!

— Ты еще, брат Михась, успеешь! Молод слишком для женитьбы.

— А ты вроде как уже созрел? Что, намного меня старше, что ли?

— У меня другие обстоятельства. Я не могу не жениться — девушка меня любит, я ее тоже, а войне конца-края нет. Не будет же она в девках сидеть все это время!

— Верно, Самуль. Женись и роди мне крестного сына!

И вот день свадьбы настал. Святой отец Владимир был счастлив обвенчать такую знатную красивую пару как знаменитый оршанский князь и россиенская княжна-красавица. Перед выездом из дома, ще собралась дружина жениха, Михал немало позабавил и удивил Кмитича. Памятуя, что оршанец любит народные приметы, за что часто корил «испорченного итальянской модой» Несвижского князя, Михал поставил жениха под потолочную балку, ударил по ней три раза крест-накрест кнутом и сказал громко:

— Боже, кладу Твой крест животворящий на прогнание всех врагов и супостатов нечестивых, неправедных, колдунов и волшебников! От колдуний и ведуний, от всех злых и лихих людей!

И только после этого Михал разрешил всем выходить и при этом вновь колдовал:

— Идет вперед Михаил Архангел, грозный воевода. Отступите, все нечистые духи, колдуньи-ведуньи и ведьмары! Очисти нам путь от всех злых и нечистых!..

На свадьбу сбежался весь городок. Особенно много в Евье оказалось жителей Псковщины, которые эмигрировали из Московии и осели здесь, образовав целую общину. Псковские девушки и ребятня перегородили звенящему бубенцами поезду жениха дорогу с песней:

He бывать бы ветрам, да повеяли, Не бывать бы боярам, да понаехали, Травушку-муравушку притолочили, Гусей-лебедей поразогнали,
Красных девушек поразослали, Красну Анну-душу в полон взяли, Красную Михайловну в полон взяли. Стала тужить, плакати Анна-душа, Стала тужить, плакати Михайловна!

Михал откупался коржами да наливкой, ставя бутылки на каждый край стола, поставленного на дорогу.

Первым к дому невесты подходил поджаничий. Михал все еще размахивал своим кнутом, как бы разгоняя нечисть. Но на этом необходимость в его знании северных литвинских обычаев закончилась. Невесту не пришлось выкупать — Алеся была против этого. Она желала по-лютерански, чтобы ее в церковь привел ее дядюшка, но и эту протестантскую традицию пришлось свернуть, ибо церковь все же была православной. Поэтому Кмитич просто забрал из дома невесту, усадил к себе в повозку, и все отправились венчаться. А Михал скакал рядом на своем вороном жеребце, размахивая кнутом, очищая дорогу поезжанам от нечистой силы, да кричал: «Я дружка, верная служка!..» Молодой Радзивилл веселился, словно мальчишка.

— Тверды ли ваши намерения вступить в брак? — священник старался быть строгим, но даже он не смог не улыбнуться в свою русую пышную бороду, глядя на эту удивительную пару: длинноволосый красавец шляхтич с рыжеватыми усами и выразительным взглядом из-под темных бровей и кареглазая чаровница-невеста с волосами кофейного цвета, вся в белом, словно ангел.

— Так, — кивали Кмитич и Алеся в ответ на вопрос священника.

— Есть ли обещания вступления в брак с кем-то другим?

— Нет, — ответил Кмитич.

— Нет, — ответила Алеся.

Началось венчание. Священник читал краткую ектенью и три молитвы, в которых упоминал ветхозаветных праведников, верно и счастливо живших в супружестве, а также просил Господа даровать венчающихся детьми и внуками, благословить их благополучием.

— И дай им друг к другу любовь в союзе мира, — закончил поп и, повернувшись, взял с аналоя венец, крестообразно осенил им жениха, дал поцеловать расположенный на венце образ Христа со словами: «Венчается раб Божий Саму-эль рабе Божией Александре во имя Отца, Сына и Святаго Духа». Подобным образом священник благословил и невесту. «Божа, как она красива!» — думал при этом Кмитич, наблюдая за Алесей, как она в белой шелковой фате, так красиво сочетающейся с ее темными волосами и светло-розовым лицом, целует образ Богородицы на своем венце, как дрожат ее длинные черные ресницы, как отражается свет свечей в ее больших карих глазах.

Священник трижды произнес: «Господи, Боже наш, славою и честью венчай их». И трижды благословил новобрачных. И с этого момента оршанский князь Самуэль Кмитич и россиенская княжна Александра Биллевич превратились для Церкви из жениха с невестой в мужа и жену. Но венчание все еще продолжалось. Венцы передали свидетелям — Михалу и Полине, кузине Алеси, чтобы те держали их над головами венчающихся. Священник читал строки из послания Святого апостола Павла, в которых брак называется Великой тайной. Михал не то вздыхал, не то всхлипывал, глотая слезы умиления за своего друга, а Кмитич совсем опьянел от ароматного запаха мирра, расплавленного воска горящих свечей, голубых струек ладана и завораживающей молитвенной мелодии «Отче наш». Он даже не сразу приклонил голову под венцом в знак покорности. После молитвы священник подал молодым общую чашу с красным вином, осененную крестным знаменем. Сначала Кмитич, а затем Алеся сделали по три маленьких глотка из чаши, которая являла для них символ общей судьбы в радости и в горе.

Красное вино чуть-чуть отрезвило Алесю, которая не то от счастья, не то от торжества момента чувствовала, как все плывет перед глазами, как двоится бородатый священник в золоченой рясе. Она опомнилась, лишь когда ее правая рука оказалась на руке Самуэля. Отец Владимир накрыл их руки епитрахилью, а сверху положил свою ладонь. Не отрывая своей руки, священник трижды обвел молодых вокруг аналоя, на котором лежали Крест и Евангелие, что означало вечное совместное шествие по жизни. Михал и Полина тихо следовали за новобрачными, терпеливо держа над их головами венцы. Уже без венцов священник подвел новобрачных к царским вратам, где они поочередно целовали иконы Спасителя и Божьей Матери, затем — крест, и священник вручил им две освященные иконы — Спасителя для жениха и Богородицы для невесты.

— Объявляю вас мужем и женой!

Кмитич с Алесей взглянули друг другу в глаза и улыбнулись. Как долго они ждали этого момента!

— Ну, виншую, Самуль! Будьте счастливы! — первым поздравил Кмитича и Алесю Михал. Подошел, сияя улыбкой, высоченный рыжеусый Собесский, подошел Замойский, подходили, поздравляя, россиенские родственники Алеси…

— Дзякуй, дзякуй… — повторяли, улыбаясь всем, молодые. Но процедура была еще не закончена. Священник начал служить благодарственный молебен. Затем совершил отпуст: перечислил имена святых, которые становятся покровителями молодоженов, и возгласил многолетие новобрачным.

Тут же зазвучали колокола. Под их звон процессия вышла из ворот церквушки под яркое сентябрьское солнце, осыпаемая детьми и девушками зернами ячменя. Обратно Кмитич ехал с Алесей также в одной повозке, украшенной еловыми лапками да бубенчиками.

— Виншую! — то и дело к ним подскакивал на горячем коне Михал и поздравлял молодоженов. Алеся счастливо жалась к плечу своего мужа, улыбаясь, смотрела ему в глаза. Кмитичу казалось, что он спит, не верилось. «Словно сон, — думал он, — словно сплю. Как-то уж слишком все хорошо да гладко! Вчера война и кровь — сегодня любовь и свет!», — и он нежно целовал в губы свою Алесю.

Конечно, свадебный стол был не тот, что на первой довоенной свадьбе Кмитича в Смоленске. Ни ноздрей лося, ни медвежьих лап в вишневом соусе. Военное лихолетие все же сказывалось на шляхетском достатке. Однако после скудной и скромной солдатской пищи Кмитич и его дружина были весьма довольны угощением и питьем. Хмельных напоев было и в самом деле предостаточно. Из мяса преобладала птица — жареные куропатки, перепела да фазаны, и рыба.

— И я в следующем году женюсь, — говорил, счастливо улыбаясь, захмелевший Ян Замойский, молодецки отбрасывая со лба длинные медового цвета волосы. Собесский при этом настороженно на него смотрел.

— А твое сердце все еще свободно? — спрашивал Кмитич сидящего рядом Михала.

— Так, — кивал Несвижский князь, — что-то мне не везет в любви!

— Не хвалюйся, пан! — хлопал его по плечу Собесский. — Хочешь, я тебя со своей сестрой познакомлю? Катажиной! Красивая, но такая же несчастливая в плане шлюба. Не везет ей, бедной девушке! Вышла было замуж, да вот убило в апреле на войне ее мужа князя Владислава Доминика Заславского-Острожского, и сейчас она вдовушка. А ведь молода, почти как ты, Михал. Не понравится тебе Катажина — воля твоя! Не обижусь. Понравится — женись! Родственниками станем! Хотя тебе еще рано! В смысле, жениться рано, а родней хоть завтра станем!

— Ну познакомь, — соглашался чисто из вежливости Михал. Про сестру Яна Собесского он уже однажды слышал от всезнающего Януша Радзивилла, и портрет Катажины не вырисовывался для Михала привлекательным.

Кмитич усмехнулся. Он, самый трезвый, решил не говорить в присутствии Собесского, что Катажина еще в четырнадцать лет преуспевала в амурных делах, в отличие от наук, а в пятнадцать родила мальчика от Дмитрия Вишневецкого. Ребенка припрятали у родителей до поры до времени, и когда Катажину выдали-таки замуж за князя Заславского-Острожского, то ничего не ведающий про ребенка князь пришел в ярость, узнав, что ему кое-чего не договорили до свадьбы. Катажину он, правда, не бросил, но громогласно называл Собесских мошенниками. Однако более хмельной Замойский не стал скромничать:

— Ты же забыл сказать, что являешься попечителем трех дочерей Катажины, что остались от погибшего муженька. А есть еще семилетний мальчик-байструк. Скажи это Михалу!

Полное розовое лицо Собесского враз стало алым. От стыда и от злости на Замойского. Галицкий князь готов был броситься на товарища, но не мог — тот говорил сущую правду.

— Так! — выдавил Собесский, пряча глаза. — И если бы не твой длинный язык, Ян, то я бы сам все об этом рассказал Михалу. Все дело в том, что Катажина есть дивчина красивая и благородная, хороших кровей. На нее многие засматривались аж с четырнадцати ее лет. Вот и Вишневецкий глаз положил в свое время.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Замойский. — Не только глаз он положил! Там же приплод получился! Стало быть, его сынок! — не унимался Замойский. — Но не подошел Вишневецкий вам. Кошелек не толстый оказался? А вот Острожской толстый был, царство ему небесное.

— Заткнулся бы ты, пан! Совсем окосел! — не на шутку разозлился Собесский. Эти двое, похоже, уже готовы были схватиться за сабли, но Михал вовремя остановил их.

— Да прекратите вы! Мне, если честно, плевать, есть ли у пани дети от прошлых связей и браков или нет! Истинное каханне не в том, насколько чиста была до тебя девушка, а в том, насколько она тебя кахает! Лично тебя! Это дело двух сердец, а все остальное — суета сует!

— Ого! — восхитились и Собесский, и Замойский, готовые было уже задраться из-за чести сестры галицкого князя. — Да ты прямо философ и поэт!

— Верно говоришь! — радовался Собесский, на что-то надеясь. Но Михал сказал все это из чистой вежливости. Заводить амурные дела с сестрой своего боевого товарища он не собирался.

Пока хмельные дружки выясняли отношения, а музыки играли веселые рыцарские песни, Алеся наклонилась к Кмитичу:

— Я тебе забыла сказать, Сапега тоже поздравление прислал. Через Михала передал. Вот, — и она указала на дорогое ожерелье из жемчуга.

— Знатный подарок, — кивнул Кмитич, — дзякуй Сапеге, что хоть что-то добро сделал.

— И еще письмо прислал, тоже поздравительное.

— Пронюхал-таки, лис, — усмехнулся Кмитич, — это Михал сболтнул. Ну, и что пишет?

— Поздравляет. Пишет, что рад и надеется, что я сделала правильный выбор, руководствуясь не эмоциями, не страстью, быстро проходящей, но умом.

— Это на что же он намекает? — Кмитич сдвинул брови. — Это он вроде как предостерегает тебя от ошибки?

— Мне тоже так показалось. Но, знаешь, он же такой осторожный! Вот даже поздравляет так осторожно, — и Алеся хихикнула, видя, что Кмитич рассердился. — Да ладно тебе! Что у тебя за реакция на Сапег?!

— Почему на Сапег? Сапеги славный полоцкий род! Перед Львом Сапегой я вообще преклоняю колено. Но Ян Павел среди них — больная овца в стаде. И у меня на него вполне нормальная реакция, как и должна быть реакция на жадину и труса, — ответил Кмитич, — реакция на бесхребетного человека, который может даже с чертом сделку заключить, ради выгоды сиюминутной. А за подарок ему я благодарен.

После очередного тоста Кмитич кивнул Алесе на выцветший штандарт Биллевичей на стене с геральдическим фамильным гербом «Могила»: белое квадратное надгробие на красном щите, а из надгробной плиты торчат три креста — один вверх, и два по бокам, параллельно основанию.

— Что за странный герб у вашего рода? Ваш предок, должно быть, был большой шутник, раз взял такой символ, — сказал тихо Кмитич на ушко Алесе, — не от этого ли ваши неприятности и обнищание Биллевичей?

Алеся вздохнула, укоризненно взглянув на Кмитича.

— Никто сейчас не скажет, почему наш герб именно такой, — сказала она, — но я одно скажу: когда Биллевичи уехали из Полабья вместе с Рускевичами, покинувшими Рюген, то бежали они прежде всего от крестоносцев. А чего хотели крестоносцы от полабских руссов? Правильно: крещения! Наши предки были убежденными язычниками и уехали в земли языческих ятвягов и дайновы, то есть сюда. Наш герб — очень старый. А разве языческие могилы выглядели так, как на нашем гербе?

— Нет, то были курганы без всяких крестов, — ответил Кмитич.

— Верно. Просто сплетение рунических знаков, похожее на христианскую могилу — вот чем был наш герб. При Витовте, когда рыцарству отказали в паганской вере, Биллевичи просто чуть подрисовали герб под надгробную плиту. То же самое и с гербом Рюрика «Двузубец». Его герб — это вовсе не двузубец с надломленным зубцом, но руна, кою уже никто не прочитает. Герб «Колюмны» тоже из рун происходит.

— Тем не менее, в новом виде ваша символика мрачновата, не находишь?

— Нахожу. Но что я могу поделать?

— Ты просто мой товарищ по несчастью! — взял Кмитич Алесю за руку и крепко пожал. — Знаешь, что наш герб «Щренява» означает? Красное поле щита и серебряная толстая извилистая лента, напоминающая перевернутую латинскую S. Что это?

Алеся засмеялась:

— А я знаю, между прочим! Герб, говорят, пошел от Петра Кмита Собенского, одного из влиятельнейших рыцарей Польши. Но говорят, что герб был и за двести лет до него уже известен в Полоцке. Аналогичный герб был и у печатника Ивана Федорова, что в Московии пытался книги издавать. Он ваш родственник?

— Ты и это знаешь? — удивился Кмитич. — Порой мне кажется, что тебе не двадцать, а все сто лет! Так, любая моя, родственник, но дальний. Герб имеет полоцкие корни, верно. Те Кмиты, кто в православие подался, затем поменяли и фамилии, а вот общий с католиками герб остался. А знаешь, изначально герб был красным щитом с извивающейся змеей. Мы, Кмиты — из кривичей, а те змее поклонялись, то есть криви. И, думаю, когда Петр Собенский стал воеводой Кракова, то он должен был как-то замаскировать свою змею на гербе. Вот и изобразил вместо нее ленту и вставил также серебряный крест.

— Боже! — всплеснула руками Алеся. — То же самое и у вас произошло!

— Так! — засмеялся Кмитич.

Но разговор о гербах уже утомил Алесю.

— Ты бы хотел, чтобы кто родился первым? Мальчик или девочка? — спросила она, поглаживая Кмитича по руке.

— Всем буду рад, — улыбнулся он в ответ, — но если родится хлопец, то назови его Янушем, в честь Великого гетмана нашего.

— А если девочка?

— Тогда сама придумай.

Их милый разговор прервал очередной громкий тост поджаничего Михала:

— Вып’ем, спадары, за жаніха з нявестай! Хай жаніцьба дапаможа яму i далей таксама біць ворагаў! Аднойчы продак Самуля Кміціча Петр Кміт Сабенскій не жадаў шлюбу Барбары Радзівіл з каралем Жыгімонтам. Магчыма, што Петр быў правоў! Хай правоў апынецца горды нашчадак Кміта i цяпер, калі ўзяў у жонкі такую цудоўную дзяўчыну як Аляк-сандра Білевіч!

Гости, уже изрядно разгоряченные напитками, с заздравными криками подняли кубки. Кто-то даже выстрелил из пистолета в воздух, кто-то вскочил на стул…

Когда молодые остались наедине в комнате, то, раздеваясь, Кмитич обратил внимание на выпавший из кармана сложенный и изрядно затертый бумажный лист. Он поднял его. Алеся, полунагая, оглянулась:

— Что там, Самуль? Ты смотришь на эту бумажку, как на призрак!

— Черт! — Кмитич в самом деле с ужасом смотрел на сложенный листок. — Я же совсем забыл! Совсем вылетело из головы! Но как я мог такое забыть! Это же письмо, посмертное письмо Януша Радзивилла мне на жмайтском. Он написал его специально по-жмайтски, чтобы никто не прочитал. Я никак не мог прочитать его, так как никого вокруг не было из надежных людей, знающих жмайтский. И вот я ждал, что это сделаешь ты. Но если бы письмо не выпало из кармана, то я, наверное, не скоро вспомнил бы. Из-за тебя, милая Алеся, я все забыл.

— Не переживай, — Алеся подошла и обняла Кмитича за шею. — Давай, я прочитаю, что там.

Кмитич сел рядом с ней и протянул развернутый лист. Девушка взяла его и прочла:

«Когда ты будешь читать это письмо, дорогой Саму-эль, меня уже не будет на этой грешной земле. Вынужден сделать это ради Отечества. Ведь пока живя, существует проблема двоевластия в литвинской армии, а значит, дата освобождения Отечества нашего отодвигается на неопределенное будущее. Сожги это письмо после прочтения. Только ты должен знать эту тайну. Бейся за Спадчину! Верю в тебя. Не Сапега, но ты должен стать Великим гетманом. Собери войско, выдвори этих супостатов из нашего Княжества. Не подведи. Прощай. Да поможет тебе Бог.

Великий гетман Януш Радзивилл. Прости за все».

Алеся замолчала. Молчал, ошарашенный, и Кмитич.

— Значит, гетман покончил с собой! — произнес он после почти минутного молчания. — Пошел на это ради спасения страны.

Алеся ничего не ответила, опуская голову.

— Что ты намерен теперь делать? — спросила она после паузы.

— Я? — Кмитич не мог прийти в себя от замешательства. — Я соберу конфедерацию. Или нет, поеду в Витебское воеводство, соберу партизан. От армии толку нет никакого. Армия воюет в Польше, словно там наш родный край.

— Но ведь гетман хотел, чтобы ты собрал конфедерацию и, насколько я поняла, стал собирать войско вокруг себя. Чтобы стать гетманом.

— Это нереально, любимая моя, — покачал головой Кмитич, горько улыбаясь, — армия уже собралась вокруг Сапеги. Если я начну раскол, то пойдет гражданская война между мной и ним. Это ли всем сейчас нужно?

— Но организовывать отряды повстанцев на захваченной царем территории — это еще опасней и трудней! — карие глаза Алеси с мольбой уставились на Кмитича.

— Такие отряды уже существуют, — вновь покачал головой полковник, — я же лишь скоординирую их деятельность, объединю. И мы выбьем сами врагов из Орши, потом из Полоцка и Витебска тоже. Не надо ждать, пока Сапега придет. Переговоры идут в таком направлении, что эти земли Ян Казимир вообще может отдать царю ради спасения Польши. А что касается Карла Густава, то он вообще забыл про Унию. А царские войска тем временем осаждают Ригу. Там обороняется Магнус Де ла Гарды — единственный человек, который заинтересован в Унии, сейчас повязан по рукам и ногам. Ему самому нужна помощь. Так что ждать помощи мне — бесполезно. Людям самим нужно спасать себя, иначе… Плен и рабство. И разорение. Такое же, как наступило почти сто лет назад в Новгородской республике, а затем и в Псковской.

Александра тяжело вздохнула, прижалась к Кмитичу, положив голову ему на плечо:

— Это значит, что ты будешь где-то в лесу, и я даже письма тебе не напишу?

— Я сам буду посылать тебе письма и говорить, куда писать мне. Научи, я буду писать тебе на жмайтском, чтобы не перехватили царские псы.

— Добре, любы мой, научу… Ну, а сейчас давай спать. Устали мы оба.

И Кмитич, улыбнувшись, поцеловал жену.