Подписание Виленского соглашения между Москвой и Речью Посполитой против Швеции разозлило не только Кмитича. Окончательно разорвал отношения с Московией возмущенный Богдан Хмельницкий.

— И раньше сомневался, а теперь точно! Вот вам! — гневно кричал русский гетман, с треском разрывая на глазах полковников лист с текстом Переяславской рады. — Дурак был, не слушал собственного же духовенства, — разбрасывал Хмельницкий куски бумаги, — связался с чертом в лице московского царя! «Воевать вместе против ляхов будем!» — передразнил гетман слова царского посла. — И вот что вышло! Целуются уже москали с польским королем! А раз так, то ляхи нынче вновь нами управлять будут! Предали нас вновь! Воры! Упыри!..

Правда, хитрый гетман, умерив свой гнев, отослал царю письмо с совершенно противоположным содержанием, одобряя решение стать королем Польши. Но это лишь в письме. На практике Хмельницкий решительно выступил против любого мира с Яном Казимиром, заключал союз со Швецией и таким образом оказывался в стане лютых врагов и царя, и польского короля. Переписываясь летом и осенью 1656 года с Богуславом Радзивиллом, Хмельницкий по просьбе Слуцкого князя взял под свою опеку одинокий, словно остров в бушующем море, выдержавший не одну осаду оккупантов Слуцк, о чем и оповестил слуцкого команданта Гросса. Также под протекцию гетмана подпали и другие поместья Богуслава: Селец, Венгров, Старое Село. Не раз появлявшийся на горизонте венгерский король Трансильвании (Залесья), или, по-немецки, Семиградья, Дердь Ракоши на этот раз стал куда как более активно готовить союзный договор с Русью Хмельницкого и Карлом Густавом. Шведский же король в новых условиях войны не только с Польшей, но и с Московией был рад новым союзникам. Речь Посполитую, по планам Карла Густава, Богуслава, Хмельницкого и Ракоши, нужно было поделить, сделав вольной всю Русь, а Великую Польшу, Поморье и Гданьск предполагалось отдать Швеции. На Галицию и Мазовию претендовал Ракоши. Для этого в трансильванском городке Раднот решили подписать договор, на основании которого и действовать совместно против Яна Казимира.

После вызволения из плена Богуслава привезли в Крулевец, а оттуда в Лабеву. Там Богуслав узнал, что прусский курфюрст уже выслал человека с тремя тысячами червонных злотых для выплаты выкупа татарам за Гноинского. Богуслав отправился в Фраенбург, где его встретил лично шведский король, выбежав без шляпы на улицу, обняв Богуслава со слезами на глазах. От Карла Густава Богуслав получал патент на фельдмаршала и гонорар на восемьдесят тысяч талеров. Деньги он принял, а от фельдмаршальства Слуцкий князь вежливо отказался — Богуслав пытался держать слово, данное Михалу, и больше не воевать за шведов. Но в одном с ними строю находиться пришлось еще долго: в составе корпуса армии Карла Густава Богуслав отправился в путешествие к самому сердцу Трансильвании, в страну легендарного венгерского господаря Влада Цепиша, прозванного за жестокость Дракулой (Драконом), для подписания соглашения с королем Ракоши и Хмельницким по разделу территории Великого княжества Литовского, Русского и Жмайтского. Путь лежал прямиком через всю Галицию, с севера на юг. Богуславу было крайне любопытно пересечь эту русскую страну, откуда, по некоторым слухам, шли корни его далекого предка друида Лиздейки. Именно черноволосые кельты галлы, древние жители Галиции, в честь которых и назвали так страну, а также кельты-карпы, от которых пошли называть Карпатскими горы, считались отменными колдунами и волхвами. Таковым и был Лиздейка, или Род, давший корни древу Радзивиллов.

Отряд шведского короля с Богуславом шел горными дорогами, уютными галицкими деревеньками с жителями, мало отличающимися по одежде от литвин Брестчины. Ровные древние Карпаты, без скалистых выступов и острых пик, привечали Богуслава поросшими брусничными зарослями плато, стадами белых овечек, пасущихся ниже на склонах… Проплешины сменялись хвойными и буковыми рощицами и лесами, а высокие хребты в виде широких округленных валов, порой болотистых, разделенных широкими долинами с пологими скатами, к югу становились заметно круче. В западных Карпатах все крупные галиц-кие села почти везде теснились к венгерской границе, остальное пространство занимал дремучий нетронутый человеком лес. Девственные буковые леса покрывали территорию от Раховских гор и Черногорья до гор Буковске Врхи и Вигорлат в Словакии.

Где-то впереди Богуслава британские наемные кавалеристы грянули дружную песню, и по ее словам можно было легко догадаться, что это в основном ирландцы, а их песня предназначена в первую очередь англичанам:

Пели ирландцы на грубом английском, с шипящим акцентом, что, тем не менее, не мешало разобрать слова. Богуслав же, неплохо знающий родной язык Шекспира, лишь усмехнулся, бросив взгляд на ехавшего рядом молодого белокурого голландца Августина Маннергейма. Тот тоже улыбнулся в ответ, покачав головой, как бы говоря: «Ну что с них, грубых и неотесанных ирландцев, взять?» Ехавший рядом Карл Густав хранил непроницаемое молчание. Не то не понимал английского, не то не прислушивался к песне.

Однако Богуслав думал не так, как Маннергейм. Он недолюбливал англичан, а ирландцев в чем-то считал товарищами литвин по несчастью, имея в виду ослабление литвинского Княжества с одной стороны Польшей, а с другой — постоянными нападениями Московии. «Четыре сотни лет мы бились с вами без страха…» Богуслав думал о том, что и литвины за 420 лет существования Княжества постоянно бесстрашно отбивались вначале от татар, потом от крестоносцев, затем от московитов и вновь от татар, вновь от московитов… Но Слуцкий князь, не зная, как отреагируют на песню шведский король и голландский офицер, промолчал, ибо не просто уважал голландцев и шведов — а даже восхищался ими. Эти северяне, по своей численности явно уступая литвинам, крепко стояли на земле в своих деревянных выдолбленных башмаках, являя миру пример прагматизма, логики и процветания. Голландцы создали лучшие в мире флот, живопись, сыр, первое буржуазное государство. Шведы — лучшую армию и новейшее оружие. «Что нам мешает быть такими же успешными? — спрашивал себя Богуслав и сам же отвечал: — Польский король и его ревнивая шляхта!»

— В таких местах тролли живут, не иначе, — уже без тени улыбки Августин Маннергейм подъехал к Богуславу, покачивающемуся в седле рядом с Карлом Густавом, и указал рукой на конусы гор и зеленые полосы хвойных лесов. Лиственные деревья уже стояли полностью голыми. Впереди журчал и прыгал по гладким черным камням быстрый горный ручей, искрясь брызгами на редком в это время года солнце. Копыта коней ирландцев уже глухо барабанили по легкому деревянному мостику, заглушая последний куплет песни.

— Тролли? — переспросил Богуслав, с любопытством повернув голову к Августину. Он вряд ли стал бы переспрашивать, если бы не знал, кто такой этот юный офицер (он был на целый год младше Михала). Отец Августина голландский купец Хенрик Маннергейм лет двенадцать назад перебрался из Голландии в Швецию, занявшись горным промыслом, и вскоре стал командиром роты бюргерской гвардии. Ну а его младший сын Августин ныне состоял на службе у самого графа Аксешерна при его эстонском поместье. Аксешерна уважал даже сам король — граф был богатейшим магнатом Швеции.

— Да, мой друг, те тролли, которых норвежцы называют тур-сами или тоссерами, — ответил, кивнув, Августин. — Говорят, эта нечисть все еще живет в Скандинавских горах на севере и даже не прочь жениться на христианках, ибо их собственные дети чаще рождаются слабыми. Под землей у них свои храмы, и после полуночи они выгоняют наружу пастись свой скот голубой масти.

— Тролли? Женятся на девушках? — Богуслав что-то не совсем понимал Августина. Он бросил косой взгляд на Карла Густава, но король лишь утвердительно кивнул, мол, так оно и есть.

— Да, все это звучит как сказка, мой друг, — произнес Карл Густав, — но в Швеции есть вполне уважаемые семьи, до сей поры хранящие подарки эльфов-турсов и рассказывающие истории их приобретения.

Если бы все это говорил кто-то другой, то Богуслав, отпускавший едкие шуточки даже в адрес кузена Михала, когда тот рассказывал о призраке Барбары Радзивилл, не стал бы даже напрягать слух, ибо не верил ни в привидений, ни в вампиров, ни в эльфов с русалками. Слухи о привидении Несвижского замка ироничный Богуслав считал глупой страшилкой для маленьких детей. Но сейчас об этой нечисти говорили два виднейших в Швеции человека! Богуслав, склонив набок свою широкополую шляпу с загнутой полой, с нескрываемым любопытством слушал.

— К жене королевского советника Харальда Стейка однажды летним вечером пришла эльфийка и попросила свадебное платье, чтобы надеть его на свою свадьбу, — рассказывал шведский король, — женщина уступила ей. Через несколько дней платье вернулось, при этом каждый шов его был расшит золотом и жемчугами, a на вороте висел золотой перстень. Этот перстень Стейки хранят до сих пор, и я его видел.

— Простите, Ваше величество, — растерянно улыбнулся Богуслав, — но ведь эльфы, как говорят, маленькие!

— Не все. Турсы как раз высокие, — ответил за короля Августин Маннергейм, видимо, интересующийся этим загадочным народом гор, — их кожа белая или даже голубоватая, ибо живут они под землей в горах без солнечного света. Когда турсы, надев специальный хам — тюленью кожу, — выходят через подводные гроты наружу, то мы их видим в виде морских нимф. Такого раз поймали советники датского короля Розенспар Старый и Христиан Холка в 1619 году, плывя в Норвегию на тинг. Туре выглядел как молодой мужчина высокого роста. Говорил по-датски. Чем-то он их напугал, пригрозив, что если его не отпустят, то до Норвегии не доплывут. Его посадили в лодку и отпустили. Но лодка тому не пригодилась. Он выпрыгнул из нее, нырнул и был таков. В Норвегии и Швеции проще найти человека, который видел турса, русалку или другого эльфа, чем того, кто не верил бы в них абсолютно. Вот так, мой друг!

— А вы, мой король, верите во все это? — спросил Богуслав, поворачивая голову к Карлу Густаву.

— Я не Фома Неверующий, мой верный князь. Мне не нужно трогать пальцами дыры от гвоздей на теле Спасителя, чтобы поверить в нашего Христа. Если Стейки так говорят, если датский король Христиан Четвертый такое рассказывал, значит, так оно и было.

— Так, мой король, — согласился Богуслав, а про себя подумал: «Шведы — все еще сущие язычники! Как, впрочем, и добрая половина литвин». Богуслав пока что даже и не подозревал, что на следующий день и сам станет чуть-чуть язычником. Но шведский король, словно услышав мысли слуцкого князя о язычниках, как-то по-приятельски улыбнулся, неожиданно сменив тему разговора:

— У вас прекрасная страна, мой друг.

— Пардон? — чуть наклонил голову Богуслав, ибо не знал, что Карл Густав имеет в виду.

— Я говорю, завидую вашей стране. Нет, не всей Речи Посполитой. Поляки — чванливый народ, их судьба предрешена даже не мной, Богом. А вот вы, русские, ушли куда дальше и поляков, и нас, шведов. Другой такой страны в Европе, как Литва, нет. Нет государства, где нет короля, а всем управляет парламент. Вы вернули времена славной Римской республики, мой друг.

— Обо всем этом нужно говорить в прошлом времени, мой король, — горько усмехнулся Богуслав, — как и о Римской республике.

— Так, мой друг! — Карл усмехнулся, бросив взгляд из-под прикрытых век. — Увы, мой милый князь, но безграничная демократия есть большая опасность в нашем жестоком мире. Вы очень верно сделали, что пошли под нашу корону. Новгородская республика не выжила со своей демократией и парламентом перед лицом деспота царя. Однако, не будь царя, Новгород все равно захватили бы другие деспоты, раньше или позже. И с вами бы приключилось то же самое.

— И вновь вынужден вас поправить, мой добрый король, ибо это уже приключилось, — грустно улыбнулся краешком рта Богуслав, думая про себя: «А в курсе ли Карл Густав о том, что вообще случилось в Княжестве? Или об этом сведущ лишь один Магнус Де ла Гарды?»

— Это и есть горькие плоды вашей свободы, — продолжал вещать король, и его темно-серые глаза, как и румяное слегка одутловатое лицо светились, словно Карл произносил важную тронную речь. — Вот вы думаете, а зачем мне, королю Швеции, Польша, так? Зачем мне Литва? Вы думаете, а не слишком ли уж великодушен Карл Густав, что защищает Литву и берет ее под свою опеку? Так, мой друг? Вы ведь так думаете?

Богуслав скривил подобие милой улыбки. Он так не думал.

— Так, Ваше величество, — сказал он, тем не менее, вслух.

— А почему, мой милый Богуслав, вы сами не нападаете на Московию, не захватываете ее города, но уже более чем столетие как наблюдаете за пожиранием своей территории царями Московии? — Карл, усмехаясь, посмотрел на Богуслава.

— В 1612 году мы попытались объединить Литву и Польшу с Московией…

Король не дал договорить Богуславу:

— И что из этого вышло? Ничего! А почему? Потому, что вы пытались объединить этих дикарей по законам рыцарства, права, чести. А этих вещей там никто не понимал и никогда не поймет! Их нужно банально завоевывать, мой друг! Вот почему я завоевываю Польшу! Я несу им процветание и защищаю свою собственную страну! Вы это делаете?

— Увы, мой король, — Богуслав смутился. Карл, похоже, говорил правду.

— Почему, увы?

— Потому что мы слишком слабы. У нас нет армии.

— А кто в этом виноват? Почему вы довели своей свободой ситуацию до такого момента, когда вас можно безнаказанно завоевывать?

Король приподнял свой полный подбородок и почти с издевкой взглянул на Богуслава. Слуцкому князю стало как-то не по себе. Карл Густав резал правду-матку.

— Князь! — продолжал шведский король. — Вы с 1500 года десятилетие за десятилетием теряете свои земли под напором царей Московии! Почему вы сами не нападаете? Почему сами не завоевываете это азиатское царство? Ведь ваше войско лучше обучено! Ваши гусары — самая сильная кавалерия в мире! Вам не стыдно, мой милый князь?!

Богуслав поправил пальцами полу шляпы. Он пребывал в полной растерянности от доводов своего дальнего родственника.

— Вы, Ваше величество, правы, — глухо произнес Слуцкий князь, — но что вы сейчас посоветуете?

— Вы, наверное, слышали ту дерзкую песню ирландцев? — вновь повернул Карл Густав к Богу славу свое лицо с ироничной улыбкой на губах, отвечая вопросом на вопрос.

— Да, Ваше величество, слышал, — Богуслав стал ждать гневной тирады в адрес ирландцев, но ошибся.

— Проблема несчастной Ирландии в том, что она геройски бьется с англичанами, не объединяясь с сильным союзником. Через четыреста лет, как бы там ни пели ирландцы, думаю, англичане перебьют их всех.

— А я-то думал, вы, мой король, благоволите англичанам, — Богуслав почти испуганно посмотрел на Карла.

— Так, мой друг, англичане мне симпатичны. В конце концов, они тоже мои земляки, точнее, были ими тысячу лет назад, пока не уплыли на кельтский Британский остров. И они полностью не правы по отношению к ирландцам. А все потому, что Британскую империю начали создавать воины, а Швецию создавали в первую очередь торговцы. Нам, шведам, было выгодно мирно сосуществовать с народами, живущими по пути из Швеции в Грецию. Мы строили Ладогу, Выборг, Туров, Смоленск и другие города по Днепру не только для себя, но и для местных финнов, балтов и славян. Мы всегда знали, что нам хорошо никогда не будет, если не будет хорошо от нас местным туземцам. Англичане просто поколотили всех, кто оказался вблизи на их острове, и думают, что обеспечили себе мирную жизнь? Кромвель молодец, что узурпировал власть и всех прижал своей могучей рукой. Но… Надолго ли это все? Вдруг и у ирландцев появится свой Кромвель? И обратись к нам ирландцы за помощью, мы бы ее им оказали. И поверьте мне, мой милый друг, Швеция в отличие от Англии нашла бы общий язык с кельтами. Хмельницкий, пусть и думал больше года, но также принял правильное решение.

— Натравил на нас московитов этот правильный Хмельницкий, — проворчал Богуслав, — в тюрьме его место.

— Зачем же так! — усмехнулся Карл. — Поимейте выгоду с Хмельницкого. Раз он натравил на вас московитов, значит, он ваш должник. Учтите это на переговорах.

— Постараюсь, — Богуслав помялся, но все же спросил:

— Скажите, мой король, вот вы все правильно рассудили. Но в таком случае я все равно не понимаю вашей авантюры с Польшей! Зачем было проливать столько крови поляков и солдат Его величества?

— Польша — это наша защита в виде нападения, — спрятался на миг Карл за полой своей черной шляпы, — нужно было наказать дерзновенного Яна Казимира, набравшегося наглости претендовать на корону Швеции. Я не хочу вашего варианта с наглыми царями. Я хочу видеть свою страну защищенной. Никто не должен претендовать на наш трон кроме тех, кому он принадлежит по праву. Моя кампания в Польше — это всего лишь урок, урок жестокий, но призванный отбить в будущем у поляков всякое желание тянуть свои ручонки к шведскому трону. Вы московитам такого урока не преподнесли. Зря. Московиты целовали крест перед покойным Владиславом, царствие ему небесное, которого сами же призвали, а позже сами же и оттолкнули. Вы это легко проглотили. Вы легко позволяете московским царям называться государями всех русских людей. Опрометчиво, мой милый друг! Я же подобного не прощаю.

Слуцкий князь глубоко вздохнул.

— Вы чертовски правы, мой король. Но что мне сейчас делать? Как выходить из всей этой ситуации моей истерзанной стране?

— Берите власть в свои руки, Богуслав, — продолжал король, оборачиваясь на колонну своих солдат, — вы здраво мыслящий человек, не в пример вашему юному кузену Михалу. Думаете, мне не жаль тех литвинских гусар, что понапрасну сложили головы под Варшавой? Лучшая христианская конница! Жаль, особенно если учесть, что их подвиг был совершенно не нужен Польше и Яну Казимиру. Берите власть в Литве в свои руки. Не допускайте ошибок ваших шляхтичей!

И Карл Густав, ткнув шпорами коня, помчался в голову колонны, давая понять, что разговор окончен.

«Берите власть в свои руки, — мысленно повторил слова короля Богуслав с горькой усмешкой на устах. — Надо еще посмотреть, что мне достанется от Литвы после всех этих переговоров с Ракоши и Хмельницким!..» Богуслав нахмурился и, чтобы отогнать дурные мысли, бросил взгляд на темно-зеленый еловый лес, покрывавший склон большой горы…

На ночь войско короля остановилось в трех маленьких деревушках, растянутых вдоль горной лесной дороги, украшенных живописными православными церквушками, вырезанными из бука. Остановились Богуслав и генерал Спинбок в доме местного старосты, мужчины с виду настороженного и не сказать чтобы сильно приветливого. Утром в дом постучался и вошел высокий огромный человек, в белой свитке и в черном отороченном мехом жилете, стриженный под горшок, с черными пышными усами. Лет ему было около пятидесяти. Мужчина поздоровался и по-польски обратился к Богуславу, но Слуцкий князь тут же оборвал человека:

— Пан есть поляк?

— Нет, руський, — застенчиво мял черную каракулевую шапку в руках мужчина.

— Ну так и размовляй со мной по-русски! — гневно блеснули орехового цвета глаза Богуслава. — Я вам не Собесский, не Чарнецкий! И не Юрий Володыевский! Я свои корни, свои язык и веру не продаю в угоду польскому королю! Какого черта Галиция превращается в Польшу?! Почему?

— Звыняйте, пан, — продолжал мяться огромный мужчина на пороге, словно школяр перед учителем, — мы-то, простые люди, помним свои корни и язык, и веру. Мы же не паны, не шляхта. Это у наших шляхтичей родина там, где спать ляжешь. А мы как жили тут, так и живем, как говорили, так и говорим.

Богуслав несколько остыл, понимая, что его претензии к этому человеку явно излишни.

— Вы кто? — запоздало спросил Слуцкий князь.

— Я есть голова из соседней деревни Паре. Пришел вот по какому делу. Тут у нас, вы уж только дослушайте, пан, опыри завелись. Житья от них нет.

«Боже! И здесь нечисть! И здесь какие-то вампиры!» — почти с ужасом подумал Богуслав, понимая, что даже одно название деревни — Паре — звучит более чем странно: так в Литве называли злых духов. Уж не спит ли он? Уж не сошли ли все с ума, включая Карла Густава с его троллями?

— Опыри? Ты говоришь о вампирах, что пьют у человека кровь? — уточнил Богуслав, указывая старосте на стул. Тот перекрестился на икону Божьей Матери в углу хаты, поклонился Богуславу, сел, вздохнул широкой огромной грудью:

— Эхе-хе, пан. Нет. Опыри не кровь пьют. Это все сказки. Они соки жизненные из человека сосут, как мужик горилку пьет из бутылки. Тут вот с чего все началось. Похоронили мы пана Брынзу в прошлом году. Но вскоре он стал являться как видение своей жинке Гануле. Она жаловалась, что часто видит его. Раз и сын его видел. Ни на кого он не набрасывался, никаких острых зубов не показывал. Просто приходил, весь какой-то серый, как через туман, порой ног его не было видно, иногда что-то говорил и потом пропадал. Ганна стала себя хуже чувствовать, зачахла, да и померла вскоре. Но Брынза продолжал приходить, но уже к сестре своей. И вновь его видели несколько человек. И сестра стала жаловаться, что чахнуть начала. Тогда мы пошли, вскрыли могилу, а в ней Брынза как живой лежит, румяный, словно не полгода назад, а три дня назад похоронили. Ну, мы ему кол из осины загнали в грудь, голову отрезали да кирпич в рот вставили. Опырь и пропал с тех пор. Но нас наказали власти. Дело в том, что священник отказался участвовать в этом, как он выразился, паганском деле. Сами вскрывали все, под мою ответственность. Наказали нас, одним словом, за богохульство, за ведьмарство да ворожбу антихристианскую. За глумление над покойником. Семья Брынзы большой штраф заплатила, я штраф как голова заплатил и выговор получил, грозили снять меня. И вот теперь Ганна стала являться по ночам. Дети видят часто ее. То в доме видят, то около. Если и ее не похоронить как опыря, то все повторится. Это ведь как болезнь, ясновельможный пан. Оно вроде как заразно. Как холера, вроде. Но вновь вскрывать могилу мы боимся. А вот при вашем одобрении письменном да при вашем присутствии нас никакие урядники больше не накажут, не оштрафуют. Я им бумагу покажу, мол, при ясновельможном пане Богуславе Радзивилле все это имело место быть да при представителе самого свейского короля. Згодны, пан?

Богуслав недовольно нахмурился и перевел всю суть дела генералу Спинбоку. Тот рассмеялся и посоветовал отправить пана голову домой выспаться. Но Богуслав не заметил, чтобы пан голова был пьян. Богуслав много слышал сказок про трансильванских вампиров, но о том, что они уже переместились в соседнюю Галицию, слышал впервые. Впервые он слышал и о том, как именно эти гости из другого мира влияют на людей. Все, правда, звучало как-то странно и неубедительно. Богуслав не верил словам пана головы про призраки умерших, полагая, что сей простой деревенский увалень что-то явно путает. Однако полностью не доверять этому явно серьезному мужу у Слуцкого князя не было причин. Ведь и в Несвиже Михал рассказывал о призраке Барбары Радзи-вилл. И вроде бы тоже — это могло привести к смерти кого-либо из домочадцев… «Что-то здесь есть, но что?» Князю стало любопытно посмотреть на то, как все это происходит — вскрывают гроб, вгоняют в грудь кол… Тем более, если его просят как представителя власти. Хотя чья сейчас власть была в Галиции, один Бог ведал. Скоро будет венгерская власть, и всеми этими опыря-ми пусть занимается тогда король Ракоши.

После обеда, пан голова вновь зашел за Богуславом. Они с двумя солдатами и полковым лекарем Штеллером отправились в сторону кладбища, что располагалось почти в лесу, окруженное осиновой рощей. Там, на кладбище, уже переминались с ноги на ногу четыре человека с лопатами и две женщины, прикрывавшие рты пестрыми платками. Все стояли молча, с хмурыми лицами. Небо соответствовало моменту — по нему низко над землей плыли серые угрюмые облака с рваными краями.

— Вот могилка Ганули, — вздохнул пан голова, подходя к православному шестиконечному кресту на холмике. Люди с лопатами принялись за работу. Копать мерзлую землю было непросто, поэтому могильщики часто менялись. Вскоре лопаты стукнулись о крышку гроба. Еще немного, и гроб вытащили и поставили на кучу земли. Богуслав достал надушенный платок и поднес к носу. Он не любил подобных зрелищ. Князь был более чем уверен, что сейчас увидит полуразло-жившийся труп и лично убедится в том, что все это сплошное суеверие недалеких деревенских жителей. Но… когда крышка гроба была снята, то пахнуло отнюдь не смрадом, а неким приятным, словно цветочным, ароматом. Женщины вскрикнули, зажав плотнее рты платками. Богуслав с удивлением опустил руку с батистовым платочком, снял шляпу. В гробу лежала пожилая, но еще не старая женщина. Ее лицо и руки выглядели вполне розовыми и живыми. Она словно спала.

— Сколько дней назад ее похоронили? — спросил удивленный Богуслав, почти уверенный в том, что женщину похоронили спящей или в глубоком обмороке.

— Так уже четвертый месяц пошел! — ответил пан голова. У него на лбу выступили капельки холодного пота. «Боится», подумал про себя Богуслав, глядя на бледное лицо пана головы.

Но и Слуцкий князь не мог не поразиться виду усопшей, вспоминая тело Януша спустя менее месяца после смерти. Януш выглядел тогда намного хуже, чем эта женщина.

Странный аромат все еще доносился из гроба, Богуслав даже подался вперед, чтобы посмотреть, что же это так приятно пахнет. Две женщины, видимо, родственницы усопшей, беспрестанно крестились, шепотом читая молитву «Отче наш». Пан голова также перекрестился. На дне гроба Богуслав увидел какую-то беловатую молочно-медового цвета густую жидкость. Этой жидкостью было залито все днище гроба. Пан голова также посмотрел.

— У Брынзы такой белой жижи было еще больше. И она была вперемешку с кровью. Еще чуть-чуть, и тело Брынзы плавало бы в ней. Вот и здесь. И запах тот же. Точно опырь. Дзякуй вам, пан Богуслав, что не отказали.

— А что это за жидкость? — Богуслав посмотрел на Штел-лера, который с любопытством уставился в дно гроба. Лекарь не ответил. Он обмакнул платочек в странную жидкость и поднес к глазам.

— Das ist sehr seltsam (Странно, весьма странно — нем.), — бормотал, качая головой, Штеллер, рассматривая беловатую густую жидкость, похожую на цветочный мед.

— Это есть как зветочный мьед, — предположил немец, глядя на пана голову.

— Так, пан фельдшер, — покивал тот головой на своих квадратных плечах, — опырьская кровь. Но она в самом деле наподобие меда засыхает. В Трансильвании некоторые намазывают ее на себя, думая, что оберегаются от опыря. Может, и мы?

— Не сметь, пан голова! Вообще ни к чему не прикасайтесь здесь, — строго сказал Богуслав, обведя людей сердитым взглядом, — давайте кол, вбивайте и все дела! Кто знает, что это за чертовщина! Хотя пахнет, как духи.

— Як квитки в поле, — произнес один из мужчин. Ему, видимо, сие тоже было уже знакомо. «Так вот почему деревня называется Паре! — догадался Богуслав. — У них тут, наверное, во все времена такое было, а не только сейчас». После рассказа про турсов Слуцкий князь уже верил и в существование опырей, каковыми их расписал пан голова.

Но лекарь стал протестовать.

— Не можно кол вбифать! Она быть есть жифая! Нацюрлих!

— Без воды и пищи четыре месяца? — удивился пан голова.

— Них чиетырье месяза! — не верил Штеллер. — Цвай, трай день!

— Засвидетельствуйте, господин Штеллер, жива она или же мертва! — приказал лекарю Богуслав и отошел в сторону.

Доктор достал маленькое круглое зеркальце, поднес его к лицу покойницы. Однако зеркальце так и не запотело, как и не было никакого пульса у погребенной женщины.

После того как лекарь засвидетельствовал факт смерти, Богуслав дал команду людям побыстрей выполнять их «варварские ритуалы».

Женщины достали чеснок, нанизанный на нитку, и побросали его в гроб, а могильщики бросили лопаты и на время превратились в истребителей вампиров. Один приставил кол, другой лопатой забил кол в грудь мертвеца. При этом какая-то жидкость пошла из раны, вроде, кровь, но опять-таки вместе со странным белым субстратом.

Что делали дальше, Богуслав не видел. Он отошел в сторону, достал часы из кармана и посмотрел, который час. Нужно было идти к королю на совещание.

* * *

— Не знаю, что это было, — рассказывал Богуслав позже Спинбоку и хозяину дома, — но тело покойной в самом деле было как живое. И странный пряный запах какой-то белой густой жидкости…

Хозяин хаты, будучи до сего момента молчаливым и мрачным мужчиной лет пятидесяти, теперь предстал перед Богус-лавом и Спинбоком радушным и болтливым. Он выставил на стол все, чем была богата хата, наливал горилки и выдавал массу любопытной информации про вампиров.

— Дякую вам, пан Радивилла, — говорил хозяин, — вы спасли и нас также. Мы эту Паре за километр обходили, ни мы к ним, ни они к нам не заходят. А все пачалося, когда еще в прошлом веке там сербы поселились. Бежали от турок. Вот от них, от сербов, и пошла та зараза. Сами они все вымерли как-то быстро. А кто с ними роднился, те начали призраков своих умерших родственников видеть да плохо чувствовать себя при этом. Оно ведь, верно, как пан голова казал, как холера, передается от одного родственника к другому. А сербы, первыми из словен столкнувшись с турками, у этих басурман сию болезнь и подхватили, как иной мужик хворобу на свой инструмент у блудливой девки подхватывает. Вот и их помещик Владимир Цепич, жестокий по отношению и к своим крестьянам, и к туркам, коих бил, стал главным распространителем о пырей в Трансильвании.

— Цепич? Это не граф ли Влад Цепиш? — переспрашивал Богуслав. — Он же мадьяр из Трансильвании? Известный как Дракула.

— Он был сербом, пан Радивилла, — уверял хозяин, словно лично знал Дракулу, — и не Цепиш, как мадьяры его называют сейчас, а Цепич — сербское прозвище. Дракула — это по-сербски значит дракон и акула вместе взятые. Слово смешанное. И не граф он был вовсе, а простой помещик. Графом его позже нарекли, для солидности. Врет пан голова, что это только зараз пачалося в Паре. Там такое уже лет сто отбывается. Потому мы и не ходим к ним и окружили их кладбище осиновой рощей. Только осина — это ничто для опыря. Суеверие одно! Тьфу! Ему, опырю, все равно, какой кол вгонять. Главное, отрезать голову и пробить сердце. Там, в Трансильвании, вы к сербам не подходите. Один черт знает, как эта зараза передается. Дальше держитесь — целее будете. Нехай сербские опыри сами себя жрут! Да и в Паре больше не ходите. Мы не ходим, потому и живем более-менее без нечисти разной…

Тем не менее Богуслав, немного одуревший от рассказов про турсов, русалок и вампиров, подписал опись вскрытия могилы, выписал также пану голове охранную грамоту, чтобы его больше не штрафовали.

И далее без приключений отряд Карла Густава добрался к декабрю до границы с Трансильванией, венгерско-румынской страной, окончательно отколовшейся от Венгрии в 1526 году. Проезжая по северу и востоку Залесья, как переводится название этой страны с латинского, Богуслав и Карл Густав обнаружили достаточно пестрый состав местного населения: тут и немцы-саксонцы, и венгры, и, в самом деле, сербы, и румыны, и евреи… И даже русинские деревеньки все еще попадались на пути. Богуслав нашел трансильванский Раднот маленьким и милым, типично лютеранским городишком. В принципе, Богуславу, как и Карлу Густаву, очень импонировало то, что Трансильвания с ее королем Ракоши превратилась после периода султанского правления в оплот протестантизма в Восточной Европе. «С таким королем будет легко договориться», — думал Богуслав, но… просчитался.

В первые дни декабря за крутым столом именно между Богу славом и Дердем Вторым Ракоши пылали самые жаркие дебаты касательно раздела Речи Посполитой. Хмельницкий, приславший на переговоры Ивана Ковалевского и Ивана Грушу, претендовал на весь Берестейский повет, всю южную область Менского воеводства, а также на Мстиславльский повет до самого Смоленска, для чего гетман согласился отрядить войска для освобождения Мстиславля и Смоленска от Московии. Ракоши же больше не ограничивался одной Малой Польшей с Краковом и Галицией. Этот очередной Влад Цепич, или Цепиш, как мысленно прозвал Ракоши Богуслав, наточил свои дракуловские клыки на всю оставшуюся после Хмельницкого территорию Литвы, «милостиво» оставляя Богуславу лишь Новогородской повет. Основную часть ВКЛ разделяли, таким образом, между Русью и Трансиль-ванией, а непосредственно ВКЛ отходил клочок земли, тот, с которого в 1240 году начинал собирать русско-литвинские земли легендарный князь Миндовг. Богуслав протестовал.

— Я согласен с вами, паны, — обращался он к Ковалевскому и Груше, — что мы, братья, должны вообще жить в едином государстве. Но ведь так же мы думали и с поляками. Лучше уж каждый в своем собственном доме пусть живет. К тому же я не ручаюсь, что повидавшие всякого от ваших казачков литвины с хлебом и солью войдут в вашу Русь.

На самом же деле Богуслав думал не так дипломатично, как высказывался. «Под суд бы отправить вашего Хмельницкого, а не отдавать ему землю нашу! — думал Радзивилл, глядя на лица киевских послов. — То, что вы устроили в Литве со своими головорезами, не искупить никакими молитвами! Киевскую Русь он собрался строить! С кем?! С этими нерусскими дикарями казаками, что еще вчера были половцами и нападали на тот же Киев? Ну, научились они говорить по-русски, креститься научились, а как были степными кипчатскими варварами, так и остались! Тоже мне Русь! Боже! Ну и в компанию я попал! Один — одуревший от вида крови мадьяр, второй — запутавшийся в союзниках русин, а третьему уже на все наплевать, он свое уже получил!»

Богуслав взглянул на Карла. Тот^ слегка улыбаясь, постукивал пальцами по столу, глядя на литвинского князя, как бы спрашивая: а чем вы, собственно, недовольны, мой друг? К королю Швеции отходили земли Великой Польши — с этим никто не спорил.

— Вы учтите, что вы не король, — заметил Ракоши Богус-лаву, — вы всего лишь князь. Вы и получите свой княжеский кусок пирога.

«Ах ты Дракула ненасытный!» — возмущенно думал Богуслав, чуть не скрежеща зубами от злости, с трудом избавляясь от желания дать по длиннобородой физиономии наглого мадьяра.

— Не король? — гневно блеснули глаза Богуслава. — Так буду королем!

Эти слова прозвучали несколько дерзко по отношению к Карлу, в чьем королевстве, согласно Унии, состоял сам Богуслав, но шведский король деликатно промолчал. Он уважал Богуслава, зная, что род Радзивиллов в самом деле будет познатней и познаменитей многих королевских домов в Европе, того же Ракоши. Земли Радзивиллов занимали площадь размером с Бельгию, не меньше.

— Мой добрый король Дердь! — несколько вызывающе усмехнулся Богуслав. — Зачем вашей мадьярской Трансиль-вании такие далекие и чуждые вам славянские земли?

Богуслав прямо буравил смуглое лицо венгерского короля своими глазами. Ракоши сердито прятался в своей длинной темной бороде с седыми прожилками и не отвечал, бросая вопросительные взгляды в сторону Карла Густава.

— Чем вы, мой дорогой Дердь, тогда лучше московского царя? Тот тоже возомнил себя государем всей Литвы! — не унимался Богуслав. Ракоши, впрочем, недолго молчал в свою буйную бороду.

— Я до сей поры полагал, что вы, господин Радзивилл, есть одно государство с королем Карлом Густавом, — произнес Ракоши, стреляя темными очами то на шведского короля, то на Слуцкого князя.

— Литва всего лишь заключила Унию со Швецией, а не вошла полностью в ее состав! — Богуслав чувствовал, что начинает выходить из себя. В глазах потемнело от злости.

— Оно ведь верно пан Богуслав говорит, Ваше величество пан Дердь, — кивал пан Груша длинными рыжеватыми усами, — держать под своей рукой такие далекие земли вам не с руки! — и Груша усмехался собственному каламбуру.

Так при поддержке послов Хмельницкого Богуславу удалось-таки отстоять Виленский и Полоцкий поветы вместе с центральной частью Менского. Тем не менее, Княжество разрывали на три части.

На шестой день декабря договор решили-таки подписать и действовать. Дольше всех сопротивлялся Богуслав, но в конце концов решил поставить и свою подпись. «Плевать на эту бумажку, — думал Слуцкий князь, обмакивая перо в чернильницу, — Унию со шведами три раза подписывали, но и это ничего существенного не дало. А Хмельницкий и Ракоши пусть пока помогут царя выдворить. Получается, я все равно их надурил».

Богуслав бросил взгляд на острие заточенного гусиного пера, глядя, как собирается и вот-вот упадет чернильная капелька. В глазах вновь потемнело… Не то старая контузия давала о себе знать, не то… Князь с удивлением смотрел на кончик пера — оно превратилось в острый осиновый кол, темно-синие чернила оказались багровой густой стекающей кровью вампира. Богуслав закрыл глаза и снова открыл. Видение исчезло. «Вбиваю кол в собственную страну, — вздохнул Радзивилл и поставил подпись на белом листе. — К черту! — думал он, бросая хмурые взгляды на сдержанные улыбки Ракоши и обоих послов Богдана Хмельницкого. — Тысячу раз еще все поменяется! Пускай попотеют хлопцы за мою страну».