Для захваченной царскими оккупантами страны Вилен-ское соглашение ничего не изменило. Казаки и стрельцы с наемниками по-прежнему разбойничали в городах и селах. Только разве что все реже решались далеко отходить от своих гарнизонов. А если и решались, то лишь отрядом не менее пяти сотен человек. Шведские войска, занявшие Жмайтию и северо-западные города Литвы, также вели себя не как в гостях, обирая местное население. Начали пошаливать и собственные солдаты, отбившиеся от основных сил либо просто ударившиеся в банальный разбой, полагая, что только так и можно выжить. Канцлер ВКЛ Альбрехт Радзивилл, отправляя письма Яну Казимиру, сетовал: «Горестно от того, что не знаешь, что ждать не только от неприятеля, но и от собственного жавнера». Литвинский полковник Ян Кароль Лисовский здесь превзошел всех. Его тысячный корпус принялся мародерствовать еще осенью прошлого года, двигаясь по дороге в Брестщину на соединение с армией Сапеги. Сейчас же, согласно договору, приняв сторону царя, полк Лисовского «шалил» в Менском и Полоцком поветах. Солдаты полковника грабили всех, кого только ни встречали на дорогах, будь то беженцы, оседлые жители или же московитские обозы.

Даже на Полесье люди жаловались, что «лисовчуки» их грабят пуще москалей. Когда позже, уже вновь на стороне Речи Посполитой, Лисовского судили, то на вопрос, зачем он так поступал, этот полковник с наивностью младенца отвечал: «Так ведь война же была!»

Но все равно, что бы ни говорили полешуки, такого, что творили захватчики, не снилось даже лисовчукам. Пуст и выжжен стоял Менский повет, а в городе Койданово, что под Менс-ком, неразрушенными остались всего двести домов, которые, тем не менее, были полностью разграблены. Весной Менский повет выдержал очередное нашествие — полевые мыши. Эти маленькие серо-желтые бестии заполонили неубранные поля, полагая, что наступил мышиный рай.

Шкловский повет захватчики так разорили и пожгли, что сами не смогли там прокормиться и отступили к Смоленску. Ошмянская шляхта жаловалась царю, что московские залоги «гумна молотят, местечка и села наезжаючи, людей мучат… животину, что сыщут, всю емлют, ды яшчэ пагражаюць, што «имеют приказ рубити и в полон их имати». И так по всей стране.

Однако Бог уберег Жмайтию от того разгрома, что царил в остальном Княжестве, хотя стоявшие в Кейданах ливонские солдаты шведского короля прилично обобрали город. Тихо и спокойно было в Россиенах, где Александра Биллевич каждый день ждала письма от возлюбленного мужа. Последняя весточка пришла от Кмитича более месяца назад. Скупое письмо на жмайт-ском включало несколько коротких выражений: Sveikata géra, gyventa, ketina Drutsk — у меня все хорошо, живой, еду в Друцк. Но больше никаких писем не доходило до Алеси. Уже клонилась к закату осень, пооблетали все листья, в воздухе кружились первые холодные снежинки, правда, быстро тающие, и настроение у пани Биллевич-Кмитич становилось тревожным. «Где там мой Самуль? Жив ли? Почему не даст о себе знать так долго?»

И вот тоскливую будничность Россиен оживило прибытие отряда литвинских гусар. В город приехали витебский судья Дворецков, чья семья еще под влиянием Миколы Радзивилла Черного перешла в лютеранство, и полковник Великого гетмана пан Ворона, полоцкий шляхтич, бежавший в свое время из города от московских захватчиков. Карета этих послов пана Са-пеги остановилась напротив дома Биллевичей. Из дверей кареты вышел Дворецков, в великолепном темно-голубом камзоле и в модном парике «три бриды» с коком надо лбом. Лицо судьи было безупречно выбрито, в руке трость. В сопровождении полковника, в самом деле, похожего на ворону в своей черной шапке, с птичьим длинным носом и черными глазами, Дворец-ков попросил сразу же провести его к пани Биллевич-Кмитич по очень важному делу. Алеся вышла встретить гостей.

— Давайте присядем, — как можно мягче сказал ей Дворец-ков, и они сели в гостиной за столом, устланным белоснежной скатертью.

Дворецков несколько колебался. Ему выпала непростая миссия: объявить жене Самуэля Кмитича о гибели ее мужа и затем дать слово полковнику Вороне. Дворецков, человек образованный, умный и деликатный, чувствовал неловкость, явно отягощенный своей нелегкой задачей, исполняемой впервые. Он даже был несколько обижен на Сапегу, что тот взвалил на его сугубо гражданские плечи такую неприятную ношу, оставаясь при этом сам в стороне.

— Пани Кмитич, — говорил, слегка волнуясь и потирая руки, Дворецков, — сейчас война. Столько людей гибнет! И военных, и гражданских… Куда больше горя, когда погибают ни в чем не повинные женщины, дети, старики, которых убивают непонятно за что. И в таких условиях гибель солдат уже не кажется чем-то особенным. Но каждый солдат — это тоже чей-то сын, чей-то брат, чей-то муж…

— Вы хотите мне что-то сообщить про мужа? — Алеся вся напряглась и побледнела.

— Так, пани, — кивнул своим светло-рыжим коком парика судья, — мужайтесь, дорогая моя пани Александра. Князь Са-пега имеет донесение от полковника Лисовского, что его отряд повстречал остатки разбитого под Друцком отряда пана Кмитича. Те сказали, что… ваш муж погиб. Видели, как он после выстрела упал из седла на проселочной дороге во время короткого боя.

— Что? — тихо переспросила Алеся таким тоном, словно слова судьи ее оскорбили до глубины души. Она медленно встала, ее глаза закатились, и пани Биллевич стала заваливаться на бок. Но опытный боевой полковник Ворона проявил проворство и подхватил потерявшую сознание женщину, не дав ей рухнуть на пол…

Алеся не помнила, сколько пролежала в обмороке. Кажется, совсем недолго, ибо когда она вновь открыла глаза, то лежала на кровати с мокрым рушником на голове, а ее служанка, сорокалетняя жмайтка Труде, женщина заботливая и добрая, но крайне простого нрава, громко отчитывала судью:

— Зачем такое вообще сообщать тяжарной женщине, пан судья! Пани на четвертом месяце, скоро уже и пятый месяц пойдет, а вы ей такие вещи говорите!

— Поймите, уважаемая, — оправдывался судья, — не сказав пани Александре первое, мы не можем приступить ко второму делу…

Алеся со стоном села, убирая мокрый рушник. Труде, судья и полковник тут же обернулись к ней и быстро подошли к кровати, но Алеся остановила всех протянутой вперед ладонью.

— Как вы, пани Александра? — спросил судья. — Как вы себя чувствуете?

— Уже лучше, — холодным и каким-то бесцветным голосом ответила Алеся.

— Вы бы поплакали, пани! — сама плачущим тоном попросила Труде, со слезами на своих больших голубых глазах. — Не держите в себе!

— Вы подумайте о вашем будущем ребенке, — продолжал успокаивать Алесю судья, — старайтесь не нервничать. Князь Сапега очень соболезнует вам и обещает не оставлять вас в беде.

— Так, — вперед вышел Ворона, — лично я исполняю обязанности вроде как свата. Гетман просит вашей руки и передает этот скромный дар, — и Ворона, церемониально опустившись на колено, протянул пани красную бархатную коробку, где лежала диадема с алмазами. Но Алеся не обратила на нее никакого внимания. Она машинально протянула руку, взяла коробку и положила рядом с собой на кровать, словно то была кружка с водой. Впрочем, и кружку с водой уже протягивала заботливая Труде, опустившись перед хозяйкой на корточки.

В голове Алеси кружился какой-то смерч из мелких камушков — красных, черных, зеленых, синих, желтых, белых… «Что за чушь? Самуль не погиб. Я знаю, он жив. Это какая-то ошибка».

— Вы видели тело? — медленно подняла Алеся глаза на судью.

— Нет, — покачал тот своим кустистым париком.

— А вы? — она медленно повернула голову к полковнику Вороне.

— Нет, пани, не видел.

— А кто видел? Где он похоронен?

Судья и полковник растерянно переглянулись. Вопросы были просты и правомерны. В самом деле, никто не видел тела мертвого Кмитича.

— Тут вот какое дело, — стал объяснять Дворецков, пытаясь и сам понять это, как ему уже самому начало казаться, запутанное дело, — гетман Сапега видел. Но не Кмитича, а его коня, которого удалось поймать и привести.

— Коня Кмитича я тоже видел, — кивнул Ворона, — на седле пятно крови. А это о многом говорит.

— Чьей? — бесстрастно спросила Алеся. — Чьей крови пятно?

Полковник вновь растерянно посмотрел на судью:

— Полковника Кмитича, надо полагать.

— Это конь так сказал?

Тут уже оба мужчины не на шутку смутились. Но дерзкий вопрос списали на шоковое состояние пани Биллевич.

— А ведь и в самом деле! — неожиданно поддержал Але-сю судья. — Кто даст гарантию, что это пятно крови именно полковника Кмитича?

Ворона молчал, тупо глядя перед собой. Он ничего не мог ответить.

— Вы любите лошадей? — продолжала задавать странные вопросы Алеся, глядя на полковника.

— Так, — неуверенно кивнул тот.

— Скажите, если бы вы упали с коня, ваш конь бы убежал или остался стоять рядом со своим хозяином?

— Мой бы остался, — ответил Ворона.

— Конь Кмитича остался бы и подавно, — не то рассуждала, не то утверждала Алеся. Выглядела она по-прежнему бледной, несколько вялой, но ее глаза уже ожили. В голове самой пани Биллевич круговорот из цветных камушков стал постепенно укладываться в мозаику более-менее четкой картины. Правда, сама картина пока что еще состояла из отдельных кусков, мало связанных друг с другом, но многое уже прорисовывалось в весьма разборчивые формы.

— Скажите, в каком случае конь остался бы без хозяина, а хозяин без коня?

Полковник и судья молчали, рассеянно моргая.

— Пан Кмитич пробирался лесом к Друцку, так? А значит, во время атаки он бежал именно вглубь леса, там коню не пройти, и наездник всегда оставит своего скакуна. Капля крови? Может, пан Кмитич порезал палец? Может, ранил врага в бою или же сам был ранен? Как можно на этом основании утверждать, что мой муж погиб, и предлагать мне руку другого?!

Судья молчал, но думал он точно так же. «У этой женщины отлично работает ее миловидная головка, — рассуждал про себя Дворецков, — даже я не подумал об этих тонкостях! Болван!»

— Понимаете, — вновь, как бы рассуждая, говорила Алеся, — кто-то сказал кому-то, что видел, как пан Кмитич упал. Это что-то передали Сапеге, и князь Ян Павел Сапега на этих туманных основаниях решил, что мой муж мертв… Не слишком ли поспешное решение, пан судья? Ведь аналогично ранее рассказывали, что пан Кмитич продал душу дьяволу и его не берет пуля. Я в это тоже должна была поверить?

— Я… я согласен, что доказательной базы не хватает, — Дворецков проклинал себя за то, что ввязался в это дело.

— А почему Сапега мне предлагает руку? Он ведь женат!

— Увы, уже вдовец. Совсем недавно почила его супруга Екатерина Ославская, — вздохнул, разведя руки в стороны, судья.

В голове Алеси продолжала складываться странная мозаика, и тут же зазвучал насмешливый голос Кмитича: «Мрут как мухи»… Именно так он сказал про жен Сапега в тот памятный вечер их знакомства в Вильне на балу. «И что-то он еще говорил про женщин Сапеги, что мне совсем не понравилось в тот момент», — думала Алеся, нахмурив бровь. «Что же?! Голыпанский замок! Он говорил, что Сапега, по слухам, замуровал свою любовницу в стене принадлежащего ему Голь-шанского замка! За попытку силой женить на себе! И вот уже третья жена умирает, а Кмитич говорил, что было еще три неофициальных. Старшая дочь ушла в монашки… Нет, это не то. При чем здесь дочь? И тот бал в 54 году в Витебске! Перед знакомством с Тележниковым Сапега проявлял большое усердие, ухаживая за мной. А поздравление на свадьбу? Осторожное поздравление, что так рассердило Самуля… Нет, это тоже не то… И вот теперь — руку и сердце…»

— Пани! Пани? Вам не плохо? — заботливо склонился над Алесей Дворецков. Труде все еще сидела на корточках с кружкой в руках, заглядывая Алесе в глаза:

— Пани… Что? Голова болит? Выпейте воды, пани, — и женщина в который раз попробовала напоить хозяйку водой.

— О, нет! — Алеся встала. Улыбнулась через силу. Все смотрели на нее почти со страхом.

— Спадары, теперь вы видите, что принять дар от гетмана я не могу, как и не могу принять его просьбу руки и сердца. Я — замужняя женщина! — громко произнесла Алеся.

— Но ведь тела вашего предыдущего жениха пана Тележ-никова тоже не нашли, — стал оправдываться Ворона, — но это не означало, что он жив…

— Тележникова, по меньшей мере, многие видели. Были прямые свидетели, чего нет сейчас! Видело много людей, и видели, как он убил врага и как убили его. И то был не лес, а поле перед Полоцком. Не вижу связи с этими случаями никакой. Как и не вижу прямых свидетелей гибели моего мужа. Обратите внимание, ни вы, ни пан Сапега, ни люди пана Сапеги, и даже не люди полковника… как его?

— Лисовского, — подсказал Ворона.

— Дзякуй, пан Ворона, Лисовского, — кивнула Алеся, — а какие-то аж четвертые лица что-то передали третьим лицам, те передали Сапеге, Сапега — вам, а вы — мне!

— Я полностью на вашей стороне, пани, — поклонился судья, — я прошу прощения, что мы вторглись к вам с таким дурным известием, которое, как вы тут справедливо нам указали и как я и сам уже вижу, явно преждевременное. Я все передам пану гетману и думаю, он все правильно поймет. Поймите только и вы, пан Сапега исходил из самого горячего желания помочь вам. Возможно, он слишком поторопился, боясь, что не успеет оказать вам помощь…

— Не оправдывайтесь, пан судья, — слабо улыбнулась Алеся, — я все понимаю. Передайте лишь, что чем меньше пан Сапега будет стараться оказать мне подобную помощь, тем лучше будет мне. Пусть не утруждает себя. У него и так много забот касательно освобождения нашего Отечества.

Алеся, пожалуй, впервые говорила такие дерзкие слова в адрес гетмана, с которым до сей поры были достаточно теплые отношения. И таковыми они уже никогда более не будут.

Судья и полковник поклонились и вышли. Дворецков чувствовал себя оплеванным. «Старый идиот, — ругал он Са-пегу, — жениться захотел! Живого человека чуть не закопал! И в каком глупом положении оказался я!»

Сваты уехали, а Алеся села за стол, обхватив голову, и продолжала анализировать. Мозаика все выстраивалась и выстраивалась в ее мыслях сама собой. Сапега… Женитьба… Резкие слова Кмитича о Сапеге… Замурованная любовница… Третья умершая жена… Дочь-монашка…

Она вспомнила и ту давнюю историю, которую считала просто страшной сказкой, про некую панну, замурованную в стене Голыпанского замка. Было это в те годы, когда самой Алесе было не то восемь, не то девять лет от роду. В Россие-нах, где хорошо знали Сапегу, много судачили про то, как незадолго до очередной женитьбы Сапеги неожиданно исчезла из Гольшан его очередная пассия. Когда Биллевич было семнадцать лет, она услышала эту печальную историю из уст самого Яна Павла Сапеги. Он очень переживал по сему поводу, говорил, что не везет ему с женами. Также Полоцкий князь рассказывал, что его невеста пани Анна неожиданно исчезла, и все его попытки отыскать девушку привели лишь к тому, что на берегу пруда нашли ее накидку.

— Или утонула по несчастному случаю, или же утопилась из-за дурных мыслей. Девушка она была меланхоличная и немного неуравновешенная, — чуть не плакал Сапега, рассказывая сию грустную историю Александре. Биллевич жалела князя и с негодованием реагировала на всякие злые сплетни, что, мол, родить хотела Анна, за что и убил ее Сапега, не желавший вообще жениться на ней. А может, в самом деле ребенок был причиной? Как в той песне:

Алеся невесело усмехнулась, вспомнив народную «черноватого» юмора песню. Очень все похоже на случай с Са-пегой и его исчезнувшей Аннусей. А ведь говорили, что замуровал свою полюбовницу в стене, чтобы избавиться и от ее тела, и от шантажа, а позже сочинил историю с накидкой на берегу пруда, историю, достойную пера самого Шекспира. Менский шляхтич Милошевич рассказывал и вовсе леденящий кровь случай, как, остановившись в Голыианском замке, он неожиданно увидел в своей комнате призрак женщины с ребенком на руках. Видение стояло перед ним, слегка колыхаясь в воздухе, женщина-призрак как бы смотрела на Милошевича, хотя из-за накидки ее глаз не было видно. Потом здания резко повернулась и куда-то пошла быстрым шагом. При этом даже слышались гулкие шаги. Милошевич был не робкого десятка парень. Он обнажил шпагу и пошел за привидением. Но оно растворилось, войдя в стену.

Нечто подобное рассказывал двумя годами позже другой пан, не упоминая, правда, был ли ребенок на руках у призрака или нет. Он говорил просто про призрак женщины. Но досужие языки вновь раздули слух: «Призрак указывает место в стене, чтобы достали и похоронили по-христиански останки несчастной жертвы». Алеся не обращала внимания на все эти сплетни, хотя они здорово злили ее. «У человека горе, а некоторые сказки из этого плетут! Подавай им собственного Жиль де Рэ {Жиль де Рэ — франг^узский граф, убивавший своих жен и ставший прототипом «Синей бороды» Шарля Пер-ро)\», — возмущенно говорила Биллевич, едва услышав подобные разговоры. Но сейчас она думала про все это совершенно по-другому. Вспоминая поведение Сапеги с ней за последние три-четыре года, заканчивая сегодняшним сватовством, находила все сплетни не такими уж и досужими.

Вспомнила Алеся и бал, где познакомилась с паном Те-лежниковым, и как он, уводя ее на кадриль, полушутя сказал: «Я вас похитил и спас от этого хитреца», говоря именно о Сапеге…

«Получается, Сапега одержим женщинами? И всем это было известно, включая Тележникова? Сапега жен вроде как коллекционирует, выбрасывает старых и надоевших, меняя их на новых, и уже давно меня приметил? — рассуждала Биллевич. — Получается, Самуль просто соперник для него! Соперник, от которого Павел Сапега был бы рад избавиться всеми способами! Сапеге теперь невыгодно, если Кмитич окажется живым, а мой Самуль жив, это наверняка! Как же ему сообщить, чтобы больше московитов остерегался Сапеги? Ибо удар в спину всегда опасней и неожиданней. Самуль! Где ты? Отзовись, любимый!»