- Похороны, разумется, выльются в показуху, - сухо произнес Вулф, когда я находился уже на полпути к дверям. - Однако ты не хуже меня знаешь, что подобные варварские церемонии притягивают всякий сброд - в том числе убийц.

- Да, сэр. Возможно, вам даже посчастливится лицезреть часть этой показухи прямо не сходя с места, - сказал я, кивая в сторону телевизора. Наградой за остроумие мне послужил его злобный, исподлобья, взгляд.

В последний путь безвременно сподобившегося Линвилла пpовожали в маленькой протестантской церквушке на Пятой авеню. Денек стоял погожий и, имея целый час в запасе, я прогулялся туда пешком, заметив первые признаки показухи уже за пару кварталов. Чтобы облегчить пpоезд похоронной процессии, полицейские выставили уличные заграждения, ограничив движение обычного транспорта всего двумя полосами. Одних только телевизионщиков я насчитал целых четыре бригады. Зеваки уже толпились за канатами, жадно высматривая разных понаехавших знаменитостей.

Вдоль канатов стояли полицейские, однако доступ в саму церквушку был свободный. Я поднялся по ступенькам, взял листовку, предложенную мрачным человечком с крохотным цветком в петлице и, войдя внутрь, проскользнул на последний ряд. До начала службы оставалось пятнадцать минут, но святилище, вмещающее, по моим подсчетам, человек шестьсот, было заполнено уже на три четверти.

Притворившись, что внимательно читаю листовку, оказавшуюся программкой церемонии, я стал осторожно поглядывать на собравшихся. Клинта Томаса, лучшего обозревателя "Газетт", я узнал сразу. Мне показалось также, хотя голову на отсечение я бы не дал, что неподалеку сидела журналистка из "Таймс". Что касается телевизионщиков, то их внутрь не пропустили - по меньшей мере это относилось к их камерам, юпитерам и прочему снаряжению; тележурналисты, вооруженные ручками и блокнотами, наверняка околачивались где-то поблизости.

Когда заиграл орган, я почувствовал на левой щеке тяжелый взгляд и, повернувшись, убедился, что чутье меня в очередной раз не подвело: слева, привалившись спиной к дальней стене, торчал сержант Пэрли Стеббинс, котоpый пытался пробуравить во мне глазами дырку. Я улыбнулся и послал ему воздушный поцелуй, удостоившись в ответ лишь грозного нахмуривания бровей. Я изобразил губами слова: "Хвост морковкой, Пэрли!", на что он невежливо отвернулся, шаря глазами по собравшимся.

Я последовал его примеру. Публика, как и следовало ожидать, нагрянула вполне приличная. Разодетая, по крайней мере. В основном, средневозрастная категория - друзья и соратники родителей, - хотя попадалась и молодежь, ровесники Франта Линвилла. В двенадцать двадцать пять через боковую дверь вошли члены семьи покойного и, чуть постояв возле закрытого гроба, который высился на постаменте, прошли на первый ряд скамей со спинками. Отца и мать Линвилла я узнал по фотографиям в газетах и по телевизионной хронике. Затем подтянулись ещё какие-то родственники, разместившиеся во втором и третьем рядах. Через другую дверь вошли восемь молодых людей, собиpавшихся нести гроб. Белесые волосы Холлибертона выделяли его из группы, даже несмотря на крохотный росточек.

Ровно в двенадцать тридцать курчавый и неожиданно молодой священник в малиновой рясе открыл службу, и мы все встали под первые звуки гимна. Затем курчавый клирик начал проповедь, силясь объяснить, из-за чего в нашем бренном и грешном мире ещё случаются убийства. Потом вновь прозвучал гимн, священник произнес положенные слова и носильщики, прокатив постамент на колесиках по центральному проходу, на плечах вынесли гроб из церкви и зашагали к катафалку.

Там уж репортеры и телевизионщики налетели как стервятники. Телеоператоры так тесно облепили катафалк, что носильщикам с гробом приходилось буквально силой пробиваться через толпу, рассекая её плечами. Репортеры орали свои вопросы, едва ли не втыкая микрофоны прямо в лица родителям Линвилла, пытавшимся пройти к лимузину, однако полицейские оттеснили их, выстроившись словно регбисты; одного особенно заядлого писаку так огрели по спине резиновой дубинкой, что он отлетел назад, громко изрыгая проклятия по адресу злобствующих легавых.

На то, чтобы погрузить всех особо важных персон в дюжину черных лимузинов, вереницей выстроившихся за катафалком, ушло около пятнадцати минут. Стоя на ступеньках лестницы и глазея на суматоху, я вдруг высмотрел Эдварда Памсетта. Облаченный в небесно-голубой свитер, он стоял чуть поодаль от толпы и неотступно поедал глазами катафалк. Я не был увеpен, заходил ли он в церковь.

Когда процессия, ведомая полицейскими машинами с включенными мигалками и сиренами, и шестью мотоциклистами, медленно двинулась вперед, я, в последний раз взглянув на Памсетта, который, похоже, меня не заметил, тихонько улизнул в противоположную сторону. Свернув в переулок, я едва не налетел на желтый таксомотор со знакомым номером и не менее знакомой физиономией за рулем; такси, с зажженной вывеской "в парк" стояло прямо знаком "стоянка запрещена".

- Типичное для тебя место, - сказал я, проскальзывая на заднее сиденье.

- Удивлен? - улыбнулся Херб Аронсон, самый надежный таксист во всем мегаполисе. - Между прочим, я ждал тебя именно там и именно во столько, где и когда ты обещался быть. Вопрос: я хоть раз подводил тебя за последние двадцать лет? Ответ: нет, и ещё раз нет! Следующая остановка - Лонг-Айленд, верно?

- Да, - кивнул я, откидываясь на спинку сиденья.

И такси покатило к набережной.

* * *

На кладбище репортеры и телеоператоры вели себя лишь чуть-чуть менее оголотело и нагло, чем возле церкви. Хотя число их ничуть не поуменьшилось. Должно быть, обстановка умиротворяла. Херб, по моей просьбе, высадил меня за сотню ярдов до места захоронения, прикрытого пока зеленым пологом. Прибыли мы вовремя: тяжеловесные лимузины ещё только подкатывали к кладбищу. Нацепив солнечные очки, я незаметно (как полагал) расположился посреди толпы зевак и сочувствующих.

Занялся я тем же, что и прежде, а именно - высматриванием знакомых личностей. Пэрли, разумеется, тоже торчал неподалеку, но на сей раз даже не удостоил меня взглядом. На противоположной от меня стороне могилы вдруг материализовался Эдвард Памсетт; высившись в окружении незнакомых мне физиономий, он внимательно наблюдал за происходящим. Должно быть, тоже на такси примчался. Почему-то у меня вновь возникло ощущение, что Памсетт меня не заметил. Впрочем других возможностей я решил ему не предоставлять. Убедившись, что больше никого интересного вокруг нет, я незаметно растворился в толпе и возвратился к Хербу. который в ожидании меня листал ежедневный скаковой бюллетень.

- Назад, на Большую землю? - осведомился Херб.

Я мрачно кивнул. Кладбищами и похоронами я был сыт по горло.