Четыре королевы

Голдстоун Нэнси

Приложение

 

 

Алина Немирова

 

Два графа (Сравнительная характеристика)

Книга, которую вы только что прочли, содержит огромное количество фактов, и автор, для того, чтобы раскрыть основную тему, не мог позволить себе «растекаться мыслью», вдаваясь в подробности. К сожалению, в отдельных местах это привело к тому, что лица и факты упоминались в тексте без каких-либо объяснений и могли быть понятны только знатокам и специалистам. Всюду, где достаточно было дать краткую справку, мы исправили положение, делая примечания.

Но одна из тем, затронутых в книге, напрямую связанная с судьбой основных персонажей, не была изучена автором достаточно для того, чтобы дать более-менее объективную характеристику. Потому возникла необходимость в более пространном комментарии. Речь пойдет даже не о двух графах, а о трех, поскольку отец и сын, последние графы Тулузы, были неразлучны, и их судьбы неразделимы.

Юг и север Франции очень долго были отдельными странами, и следы этой отдельности сохранились до наших дней, несмотря на семьсот с лишним лет, прошедших от момента объединения. Прошло оно очень тяжело, с кровью и слезами (о том вскользь свидетельствует и книга Нэнси Голдстоун), и обошлось южной стороне намного болезненнее, чем северной — достаточно прочесть приведенный выше эпиграф, чтобы понять, как велико было потрясение. Потому эта тема до сих пор, по сути, замалчивается французской историографией (северной): практически нет ни художественных, ни научно-популярных книг, которые можно было бы порекомендовать читателю. А в тех немногих научных работах, какие существуют, оценки людей и событий иногда диаметрально противоположны, в зависимости от того, какими источниками пользовались авторы — южными или северными. Судя по всему, Нэнси Голдстоун добралась как раз до северных.

Юг как таковой состоял из трех отдельных частей, которые во времена Древнего Рима составляли три римских провинции. Несмотря на то, что в период феодальной раздробленности их границы менялись, какие-то владения сливались и вновь расходились, исходная ситуация сохранилась к XIII веку: это были Прованс, Лангедок и Аквитания. У Прованса имелся собственный вход к Средиземному морю (нижнее течение реки Роны, порты Марсель и Ницца), у Аквитании был выход к Атлантическому океану (Бордо и др. порты), Лангедок располагался посередине — через него проходили торговые пути, прежде всего по реке Гаронне, от одного моря до другого. Основная часть области, получившей после присоединения к владениям французских королей имя «Лангедок», охватывалась графством Тулузским.

У графов Тулузских на протяжении веков было много недругов, они многим мешали — чтобы это понять, достаточно взглянуть на карту того периода. Однако хуже всего досталось двум последним графам — Раймонду VI и его сыну Раймонду VII.

Прованс имел своих графов, свои источники дохода, свою историю. Его основные города, как и Тулуза, возникли в виде племенных поселений галлов еще до вторжения римлян. Читая о различных событиях ΧΙΙ-ΧΙΠ веков, важно помнить, что Арль и Тулуза к этому времени просуществовали уже тысячу с лишним лет (впрочем, как и Париж, зародившийся точно так же), а Марсель — более полутора тысяч. Во времена Карла Великого, собирателя земель, графство Тулузское и герцогство Аквитания стали вассалами франкского короля, но при его потомках эта зависимость стала чисто номинальной, поскольку южные земли были богаче и сильнее северного домена королей. Прованс в силу сложных династических взаимоотношений стал территорией, вассальной императорам Священной Римской империи, то есть королям Германии, но эта зависимость была еще более номинальной.

У современников с севера, вступавших на земли всех этих грех областей, не оставалось ни малейших сомнений, что они попали совсем в другую страну: там был иной менталитет, иные нравы, обычаи, язык, законы, даже одежда. Это объяснялось четырехсотлетним присутствием римлян (с I века до н. э.), близостью Средиземноморья, а значит, и арабского Востока, а также преобладанием галльского (кельтского) элемента над франкским (германским). А вот южане, взаимно пересекая границы своих земель, особой разницы не видели — они все говорили на одном языке и в прямом, и в переносном смысле. Тесные контакты, разумеется, вызывали и различные конфликты, но в экономическом отношении южные земли представляли собой единый регион.

Все, что касается отношений между Провансом и Лангедоком, автор «Четырех королев» подает в сильно упрощенном виде. Длительного и постоянного противостояния между этими доменами не было. Графы Тулузские никогда не притязали на Марсель, который был богатой и независимой купеческой коммуной, его доходы определялись морской международной торговлей, и он лишь номинально подчинялся графам Прованса. Тем более вряд ли он подчинился бы кому-то другому — с Марселем было выгоднее дружить, чем воевать. На Прованс как таковой графы Тулузы также не посягали, но издавна владели там землей.

В ΙΧ-Χ веках Провансом правила местная династия, которую позднее сменили выходцы из Каталонии. Графами Тулузскими к этому времени стали правители из рода графов, прежде владевших небольшим городом Сен-Жиль на берегу Роны, у самых границ Прованса. Около 990 года дочь Рубо, брата Гильома, маркиза Прованского и графа Авиньонского, известная как Эмма Прованская, вышла замуж за Гильома III Тайлефера, графа Сен-Жиль. Благодаря этому браку он и его потомки получили часть маркизата Прованс, а именно земли будущего графства Венессен (Venaissin), а с ними и эмблему этой земли, которая впоследствии стала личным гербом Раймонда VI (праправнука Гильома III), а затем гербом Тулузы. В описываемое время у Раймонда VI и его сына была еще одна причина воздерживаться от агрессии — сюзереном Прованса являлся Оттон Брауншвейгский, их близкий и влиятельный родич. (Раймонд VII и Оттон оба были внуками Элеоноры Аквитанской, что лишний раз подчеркивает, как тесно переплетались судьбы всех трех областей Юга.) Когда в 1217 году оба графа после трех лет изгнания возвращались из Рима морем, в Марселе им устроили горячую встречу, консулы города поднесли им ключи. Впоследствии в Авиньоне провансальские рыцари предложили свои услуги Раймонду VI для отвоевания Тулузы, захваченной Симоном де Монфором-старшим. Эти факты отнюдь не свидетельствуют о том, что граф Тулузский воспринимался в Провансе как захватчик и враг. Провансальцы понимали, что «съедят Тулузу — за нас примутся», как оно впоследствии и вышло.

Утверждать, что все было совсем благостно, конечно, тоже нельзя. Но даже оспаривая какие-то земли и ходя друг на друга походами, графы Прованса и Тулузы помнили, что воюют со своими, а не с чужими. Потому никто из графов юга не переходил границ «нормального средневекового зверства», и успокаивались довольно быстро. В этих войнах не было ничего от повального нашествия и геноцида, ничего «личного». Острота конфликтов и настойчивость в расширении своих земель объяснялись экстенсивным характером экономики — власть и могущество напрямую зависели от размера земель, с которых правитель мог получать налоги и дань.

В 1125 году территориальный раздел между тогдашним правителем Прованса и Раймондом V Тулузским, унаследовавшим титул маркиза Прованского, был скреплен официальным договором. В течение длительного времени на земли Прованса претендовали правители Каталонии (графы Барселонские), а затем короли Арагона, происходившие из той же династии. В 1163 году графом Прованса стал Альфонс I, король Арагона. Младшая ветвь этого рода утвердилась у власти: Прованс унаследовал его сын Альфонс II; этот отпрыск арагонского королевского дома стал графом Прованса в 1196 году (шестнадцати лет от роду). Они никогда не жили на его территории, но соперничество с Тулузой началось вновь и продлилось почти до конца XII века. Однако Тулуза была ближе к Провансу, чем Арагон, и сильнее; в 1190 году был установлен мир, подтвердивший раздел 1125 года. Раймонд-Беренгер V (иногда его считают IV) был сыном Альфонса II.

О Раймонде-Беренгере в книге сказано немало. Тем не менее характеристика его однобока и облегчена. Мы постараемся несколько исправить эту оплошность.

Он родился в 1199 году В 1209 году его отец отправился в Палермо (Сицилия), чтобы выдать замуж свою сестру Констанцию за Фридриха И, там заболел и скончался. Раймонду Беренгеру V едва исполнилось десять лет, но он сразу же оказался втянут в соперничество, в яростные распри, связанные с борьбой за власть над Провансом. Его дядя, король Педро II Арагонский, немедленно прибыл туда, объявил себя опекуном племянника, принял от его имени клятву верности основных вассалов и увез мальчика в Испанию, где его наставниками стали Гильом де Монредон, магистр ордена тамплиеров, и один из известнейших богословов того времени. Все это происходило на фоне бушующего в Лангедоке (графстве Тулузском) альбигойского крестового похода. Провансальская земля Венессен, принадлежавшая графу Тулузскому, претерпела нашествие крестоносцев Симона де Монфора, где они творили отвратительные жестокости. Потому только в 1216 году, семнадцати лет от роду, Раймонд-Беренгер смог возвратиться в свой удел.

В 1222 году мать молодого графа, исполнявшая обязанности регентши, ушла в монастырь (где и умерла в 1242 году), передав сыну права на соседнее графство Форкалькьер. Ему пришлось выдержать длительную склоку с родичами матери, которые претендовали на ее наследство. Вплоть до 30-х годов XIII века основной заботой Раймонда-Беренгера V была не столько война с графом Тулузским, сколько распри со своими же вассалами и вольными городами — Ниццей, Арлем и Марселем. В 1229 году он подчинил Ниццу и территорию Южных Альп. В 1231 году против графа восстал многократно упоминаемый в тексте Тараскон. Будучи способным администратором, а не только воином, путем сложного лавирования Раймонд-Беренгер V все-таки добился определенной стабильности в городах, а материальные вопросы частично решал за счет конфискации земель мятежных вассалов.

Раймонд VI Тулузский умер в 1222 году, пережив за последние тринадцать лет жестокие потери, поражения и изгнание — но сумев вернуться и отстоять Тулузу. Под знаком правления отца прошли годы последнего, самого жестокого конфликта Юга и Севера. Сыну пришлось трудно, когда он попытался реабилитировать его после смерти. И трудно назвать другого сеньора, которого бы так оклеветали и очернили летописцы противника. Клевета пускает побеги и в наше время; подлинный облик человека скрылся под напластованиями горячих славословий «своих» и инсинуаций «чужих». Попытаемся хотя бы восстановить несомненные факты.

Прежде всего графы из дома Сен-Жиль, начиная с их родоначальника Фределона, выторговавшего себе графский титул, а городу — спасение от войска франков, были больше склонны к дипломатии, чем к военным действиям (хотя, разумеется, воевали немало, имея столь же непокорных и буйных вассалов, как и графы Прованса). Метафорически выражаясь, в обществе волков лисы кажутся непонятными и жалкими, хотя и принадлежат к тому же семейству… У обоих Раймондов Тулузских были славные предки: Раймонд IV стал одним из вождей Первого крестового похода, отличился воинской доблестью и умер на Святой земле, но это не мешало ему ловко хитрить, когда того требовала обстановка. Потомки сохранили это качество.

Раймонд VI начал править, когда ему было тридцать восемь лет, у него уже имелся немалый дипломатический и военный опыт, но принимать решения ему было сложно — поздновато учиться. Однако до наступления перелома в 1209 году, когда под надуманным предлогом на его земли обрушилась лавина северян, он неплохо справлялся с делами. Альбигойский крестовый поход поставил в тупик не его одного — всем взрослым людям Лангедока пришлось столкнуться с невиданной прежде напастью, а молодежь, подрастая, не знала нормальной жизни — только постоянную войну, тревоги и потери. Раймонд VI сделал все, что мог, и ему удалось в 1218 году справиться с Симоном де Монфором. Сын, Раймонд VII, в шестнадцать лет участвовал в битве при Мюре, где южане потерпели сокрушительное поражение, затем вместе с отцом провел три года в изгнании, после чего возглавил вновь собранные военные силы графства и отвоевал сперва родовой город Бокер (в девятнадцать лет), а затем и другие стратегически важные места. Когда горожанам Тулузы стало известно о возвращении обоих графов, они подняли в городе восстание, перебили всех северян, каких нашли, и встретили Раймондов как любимейших государей и освободителей.

Вообще отношения с горожанами своей столицы у графов были довольно сложные, но в целом мирные. Приходя к власти, каждый граф должен был сперва присягнуть, что не посягнет на права и вольности города, после чего город присягал графу. Северянам подобные отношения казались дикостью. Когда граф Прованский попытался на своей земле отойти от подобного же образа действий, то расплатился длительной распрей со своими городами.

Кроме того, тулузский двор был ничуть менее куртуазным, чем дворы Аквитании или Прованса. Тулуза славилась как средоточие учености и культуры еще в самые темные века, и со временем это ее отличие лишь возросло. Правда, в доме Раймонда VI не бывало блестящих дам-хозяек, подобных Элеоноре Аквитанской, ее дочерям Марии Шампанской и Элеоноре Кастильской (матери королевы Бланки), но в полусотне километров от Тулузы, в городе Каркассоне, при дворе тамошнего виконта Тренкавеля царила красавица Аделаида, сестра графа Раймонда VI и, между прочим, еретичка… Это не мешало ни ей, ни другим дамам по всему Лангедоку принимать у себя трубадуров и делать все, что полагалось по законам «веселой науки». Граф Тулузский, помимо прочего, был неплохим поэтом и музыкантом — и сложно поверить, чтобы вокруг него гнездились «подозрительные личности», как в это поверил автор данной книги. Эти личности казались подозрительными северным монахам-летописцам, поскольку среди приближенных графа были и еретики, и — страшно сказать — евреи! А для графа, как и для всех его подданных, важно было только, хорошо ли человек справляется со своими обязанностями. Религия была для них делом наименее важным. Тулузский двор при Раймонде VI притягивал множество трубадуров; как минимум один из них, Раймон де Мираваль, был его личным другом.

С браками Раймондам не везло — и деду, пятому графу этого имени, и отцу, и внуку. Пресловутые пять (или шесть) жен Раймонда VI, которых перечисляют как признак глубокого распутства и непорядочности этого человека, — это число сложилось не от хорошей жизни. В этом вопросе Раймонду-Беренгеру повезло намного больше…

Первую жену Раймонду VI сосватал отец, когда тому было неполных шестнадцать лет. Брак был выгодный и достойный: Эрмесинда, графиня де Мельгейль, уже вдова (хотя это не мешало ей быть молодой) принесла мужу в приданое сперва половину графства Мельгейль, а потом, умирая от какой-то болезни, по завещанию передала и вторую половину. Учитывая среднюю продолжительность жизни в Средние века — 35 лет, — мы не можем усмотреть здесь никакого злоумышления со стороны супруга. Случалось, что умирали от воспаления легких через неделю после свадьбы, выпив кружку холодной воды в жаркий день… Раймонд стал вдовцом в 20 лет, но вскоре его женили снова на Беатрисе де Безье из знатного (и беспокойного) рода Тренкавелей. Граф ждал от нее наследника, но супруга родила лишь одну дочь — в 1193 муж с нею расстался, после чего она, проникшись катарским мировоззрением, свойственным ее семье, удалилась в какую-то еретическую общину. Кстати, в исторических сочинениях можно прочесть, что «граф запер жену в катарский монастырь», чтобы от нее избавиться. Между тем монастырей у катаров не было по определению, а добрый католик никак не мог «заставить» кого бы то ни было уйти к катарам.

Что чему послужило причиной — расставание с мужем или желание уйти от мира в связи с общей разочарованностью, мы теперь установить не можем. Но развод по причине бесплодия брака был довольно обычным делом среди знатных семей — смотри, например, историю короля Иоанна Английского, который добился наследников только от третьей жены.

Раймонд VI сразу же (в 1193 году) женился на Бургонь де Лузиньян, дочери Амори, впоследствии короля Кипра, и Эшивы д’Ибелин, но этот брак продлился всего до 1196 года. С этой супругой граф развелся уже будучи правителем Тулузы, поскольку ему предложили самую блестящую партию из возможных: это была Жанна Плантагенет, сестра Ричарда Львиное Сердце, дочь Генриха II Английского. Ричард, который, кстати, предпочитал зваться герцогом Аквитанским, а не королем Англии, предложил этот брак в ознаменование мира, заключенного между ним и графом Тулузским: постоянные стычки из-за пограничных территорий обоим давно надоели. Ричард охотно отдал графу сестру, ради чести и благополучия которой незадолго до того чуть не разорил всю Сицилию. Стоит упомянуть, что первым браком Жанна была выдана за короля Сицилии, острова, по нравам очень сходного с Лангедоком. Потому к рассказам о том, что подданные Раймонда VI пугали новую графиню своей грубостью, а муж попросту уморил невниманием, следует относиться осторожно.

Жанна родила графу долгожданного наследника, Раймонда VII, и умерла родами следующего ребенка, другого сына, который умер через несколько дней. Множество примеров из истории Средневековья показывает, что супруга, обеспечившая дом наследником, пользовалась почетом у мужа, даже если между ними не было никаких личных привязанностей — вспомним рассказанную нам выше историю отношений Маргариты и Людовика. Граф Раймонд был слишком умен, чтобы позволить себе открыто нарушать права и проявлять неуважение к сестре такого соседа, как Ричард. Да и на каких основаниях могло бы родиться неуважение? Жанна была красива, умна, плодовита, как все дочери Элеоноры Аквитанской, она готова была помогать мужу в делах… И вряд ли Раймонд VI обрадовался, потеряв ее спустя четыре года после свадьбы.

Пятая жена, чье имя даже осталось неизвестным, дочь византийского вельможи, промелькнула в истории Тулузы как тень (1200–1202 годы), а шестая, Леонора, сестра короля Педро Арагонского, пережила графа и тихо скончалась где-то на задворках истории…

Да, у графа имелись бастарды. Однако среди государей тех времен это не воспринималось как что-то преступное, порочное и предосудительное. Бастардов было полно и у английских королей, и у французских (Людовик Святой, конечно же, не в счет). До тех пор, пока Раймонд проявлял хотя бы внешнюю почтительность к жене и не лишал ее положенных по закону привилегий, ситуация не считалась выходящей за рамки благопристойности. Однако надо же было хоть чем-то очернить ненавистного южанина? Вот и нашли повод…

Добавим также, что ни чувства девушек (как, впрочем, и мужчин), ни их возраст при заключении политических браков в расчет не принимались. Мать Раймонда VI, Констанция, была старше своего второго мужа на 24 года, Жанну Плантагенет, мать Раймонда VII, первый раз отдали замуж одиннадцати (!) лет от роду за 23-летнего Роджера Сицилийского, и таких примеров огромное множество.

Сыну графа, Раймонду VII, все надежды на мирную и удачную семейную жизнь оборвала война. Именно его, а не Санчу Прованскую, можно с полным основанием назвать «ребенком войны». Его наспех женили в четырнадцать лет на другой сестре дона Педро, Санче Арагонской, — из чисто политических соображений; жена была лет на десять его старше, что потом роковым образом сказалось на судьбе графства. Несколько лет молодой граф провел вдали от жены, потом занимался войной, не бывая дома месяцами и годами. Не мудрено, что у них была лишь одна дочь. А потом наступил пожилой возраст… Прочее почти точно описано в книге Нэнси Голдстоун.

Другим поводом к очернению тулузских графов было попустительство ереси. Оба они, и отец, и сын, без всякого сомнения, были католиками — но, в отличие от Прованса, на их земле еретиков было намного больше, они составляли очень значительную часть населения, и преследовать, изгонять их — значило разорить города, поместья, разрушить торговлю и ремесла, поскольку еретики по закону подлежали изгнанию, а их дома — разрушению до основания. Требования религии на территории Лангедока не перевешивали соображений политических и экономических, вдобавок это происходило на фоне свойственной всему югу веротерпимости. Отлучения, которые со всех сторон сыпались на графов, старого и молодого, давно потеряли религиозный характер — это было средство политического и психологического давления, и отец с сыном провели много лет, зажатые меж двух огней, лавируя между необходимостью хранить верность своим подданным и отбиваться всеми средствами от упорного и сильного врага.

Наблюдая за всем происходящим по другую сторону Роны, граф Прованса, добрый католик, решил, что будет правильнее стать на сторону северян.

А Раймонд VII, потеряв некоторую часть своей территории по Парижскому договору, не мог придумать ничего лучшего для восстановления материальной базы своей власти, как обратиться в сторону Прованса. Для этого у него, с его позиции, были некоторые основания.

Приведем характеристику ситуации из книги Николая Осокина «История альбигойцев и их времени» (стр. 663–664) :

«Раймонд Беренгарий, последний граф Прованса, в первое время был полноправным феодальным государем в своей богатой, свободной земле. Он ничем не нарушал старых традиций своего дома. Он довольствовался почетом, присягой, доходами от своих вассалов и городов, а во всем прочем предоставлял их самим себе. Иначе нельзя было поступать с такими городами, как, например, Марсель и Арль, которые снабжали полудикую Францию и даже Англию мануфактурными изделиями Италии и Востока, хлебом, пряностями и оружием. Капиталы со всех сторон стекались в эти общины, корабли которых составляли целые флотилии… и консулы которых были богаче могущественных государей. Симон Монфор загнал Раймонда Беренгария в Арагон. Беренгарий вернулся… и снова объявил себя государем. Но его характер уже изменился, он стал заносчивым, надменным с подданными. [В этом сказалось арагонское воспитание, им полученное — A.H]. Желая войти в доверие к французам, Беренгарий вместе с ними осадил Авиньон. И с феодалами, и с консулами он начал обходиться иначе.

[…]

В борьбе с первыми он был счастлив, потому что его феодалы были разрознены и ссорились между собой, но

общины [городские коммуны — А.Н.] оказали ему решительное сопротивление. Они поняли, что их государь хочет быть неограниченным господином… Они составили лигу, куда вошли Марсель, Арль, Тараскон, Тулон, Ницца.

[…]

Раймонд Беренгарий потребовал покорности; ему отказали и дали понять, …что добрые города дают ему средства для существования в вознаграждение за то, что его предки некогда проливали кровь за их отцов… Но у городов не было войска, каждая община должна была защищаться отдельно. Раймонд Беренгарий, вступив в сделку с Арлем, кинулся на Ниццу и изменой овладел ею. Потом он осадил Марсель. Но не с его силами было сладить с такими горожанами, дух которых закалился в морских опасностях и которые еще не знавали, что такое рабство. Пока граф осаждал Марсель, Арль отложился от него, послал марсельцам помощь, а Ницца прогнала его гарнизон.

Раймонд VII рад был воспользоваться этими стеснительными обстоятельствами своего соседа. Он объявил ему войну и заставил снять осаду Марселя. Чтобы помириться, Раймонд Беренгарий обещал графу Тулузскому в супруги свою дочь…»

Раймон-Беренгер был человеком средиземноморской культуры, он не испытывал никаких симпатий к законам и нравам северной «Галлии», хотя и вынужден был подстраиваться к ним из политических соображений. Он предпочитал отдать дочь за графа Тулузского, чтобы на этом навсегда покончить с враждой, и ходатайствовал перед папой Иннокентием IV о расторжении предыдущего брака Раймонда VII — что вполне могло получиться, поскольку этот папа благоволил Раймонду и способствовал возвращению в его руки отнятого ранее графства Венессен. Точнее, таково мнение французских историков — автор книги считает, что это благоволение было результатом подкупа, но мы не можем однозначно доказать ни одну из точек зрения.

Иннокентий IV, сбежав от Фридриха II в Лион, собирался отлучить его под защитой французских рыцарей. Оба графа, тулузский и прованский, поехали на собор, чтобы поделиться своими голосами с кардиналами. За это папа отблагодарил Раймонда VII, позволив расторгнуть предыдущий брак. Первоначально, за несколько лет до того, предполагалось, что невестой станет Санча. Договоренность о заключении брака с Санчей была достигнута при встрече в Монпелье, в присутствии короля Арагона Хайме I, сына Педро II и, соответственно, племянника обоих графов. Но к описываемому времени ее уже выдали замуж. Потому графу Тулузскому предложили руку Беатрис. Она была объявлена невестой графа тулузского на том же соборе, в присутствии столь почтенных свидетелей, как сам папа и Балдуин, император Константинопольский. На наш взгляд, это указывает на достаточную значимость этого факта, выходящего за рамки чисто семейные.

Крепкий союз между двумя основными сеньорами Юга (при том, что с принадлежащей двоюродному брату Раймонда VII Аквитанией отношения также были дружескими) означал бы серьезную угрозу мечтам Севера о господстве. Увы, Бланка Кастильская наверняка прекрасно это понимала, а потому сделала все возможное, чтобы обратить ситуацию на пользу своему сыну. И обстоятельства сложились иначе.

Раймонд-Беренгер был младше Раймонда VII лет на пять, но умер раньше. Перед смертью он подтвердил свое распоряжение о Беатрис и направил в Тулузу посла с просьбой поспешить в Прованс и там немедля устроить свадьбу. Но в это время назначенные умирающим регенты и его жена уже вступили в переговоры с королевой Франции. «Бланка Кастильская давно… искала расположения матери невесты и смотрела на своего угрюмого Карла, четвертого сына, как на будущего владетеля Прованса». (Осокин, стр. 666). Картина, как видим, своими оттенками несколько отличается от той, которую рисует автор книги.

Добавим к ней еще один штрих: иногда ссылаются на то, что у Раймонда Тулузского был слабый и лицемерный характер; но чем, как не лицемерием, является тогда поведение регентов Прованса, включая милую даму Беатрис-старшую, которые не отказывали графу, одновременно ведя переговоры с Бланкой? Ситуация графа Тулузского была бедственной: у него, отец которого в 1195 году в честь свадьбы с Жанной велел засеять поле золотыми монетами, даже не оставалось средств на свадьбу. И он обратился к своей кузине, к Бланке — и как родич, и как вассал. Она обещала помочь со средствами как раз в то время, когда сын ее Карл уже выезжал со свитой, чтобы жениться на Беатрис. В Средние века политика делалась не менее грязными способами, чем она делается сейчас; любопытно было бы узнать, как подобные поступки уживались в душах Бланки и Людовика с их искренним благочестием?

Графы Прованса, как мы уже упоминали, издавна считались вассалами императора. Раймонд-Беренгер V оставался вассалом Фридриха II еще и потому, что тот был женат на родной сестре его отца, Констанции. Иметь такого отдаленного сюзерена, который не станет вмешиваться во внутренние дела домена, было выгодно. Кстати, точно так же поступили графы Тулузские, веками формально считавшиеся вассалами короны Франции. Но в сложившихся обстоятельствах Раймонду-Беренгеру показалось лучше заключить союз с королем Франции. К этому союзу примкнули 15 его вассалов, из них 9 были очень слабы в военном отношении.

Несмотря на бедствия, причиненные крестоносцами землям Прованса, добрый католик Раймонд-Беренгер примкнул к походу Людовика VIII против еретиков, вместе с ним осадил свой же город Авиньон, вошел в него с боем и принес полную присягу королю Франции: «Они отдали себя, всех баронов и людей своих, и всю землю свою в полную волю возлюбленного господина своего Людовика, преславного короля французов, и принесли ему вассальную присягу по французскому обычаю». Император отправил гневное письмо папе с жалобой на дерзость Людовика VIII, вторгшегося под религиозным предлогом в его владения, но наказать графа Прованского не мог — вассалы имели право менять сюзеренов. А Раймонд-Беренгер заодно привел к подчинению давно непокорный Авиньон — ему также религия предоставила удобный предлог решить свои политические дела.

Немудрено, что император Фридрих II был недоволен политикой графа Прованского. Борьба с еретиками в его глазах благовидным предлогом не являлась. В 1239 году в Кремоне он издал указ, согласно которому Раймонд-Беренгер объявлялся «всеобщим врагом и преступником», обвинялся в измене и изгонялся из империи. Соответственно, он лишил графа всех фьефов, которыми тот владел как его вассал, конфисковал все, в том числе и графство Форкалькьер, и отдал его Раймонду VII Тулузскому.

Разумеется, такой указ можно было осуществить только вооруженной силой. Граф Тулузский уже несколько лет как прекратил военные действия, но приговор императора позволил ему снова взять в руки оружие. По его поступкам в тот момент трудно назвать его слабым, жалким или трусливым. В январе 1240 года он переправился через Рону близ Авиньона (на свою территорию), вошел на земли графства Прованского и быстро оттеснил войска Раймонда-Беренгера. Тот попросил помощи у французов, находившихся поблизости с 1226 года, но граф Тулузский их с легкостью разбил. Затем он приготовился к осаде Арля, в чем ему помогали марсельцы — прислали на кораблях запасы оружия и осадные машины…

Вот так и шли параллельно, однако постоянно пересекаясь, жизненные пути двух властителей Юга. Уроженцы одной земли, люди одной культуры и языка, одной веры, оба они хотели сохранить свою власть, но принимали решения каждый по своим причинам. Решительный Раймонд-Беренгер счел возможным ради независимости Прованса пойти на сделку с северянами, наивно полагая, что единоверцы, рыцарственные сыновья короля французского, благородная и благочестивая королева-мать не обманут его, уважат его последнюю волю, и все будет хорошо. Нерешительный Раймонд VI Тулузский, увидев в самом начале альбигойского крестового похода, что юный виконт Тренкавель не желает заключить с ним союз, пошел на то, чтобы подвергнуться унизительной процедуре покаяния, согласился даже войти в состав крестоносного войска — но одновременно лично разведал силы крестоносцев и отдалил угрозу, нависшую над Тулузой, больше чем на год. Его сын, пойдя на столь же тяжелое унижение, спас свой домен, свою власть и обеспечил народу передышку перед новой яростной вспышкой освободительной войны. У них всех, куртуазных рыцарей, еще сохранялась вера в какие-то рыцарские кодексы. Тем не менее Раймонды намного лучше графа Прованского поняли, что для противника кодексы давно перестали существовать, осталась лишь их пустая видимость. Они лавировали, петляли, давали обещания и нарушали их — не нарушили только присяги, данной своим подданным, защищая их всеми отпущенными им силами.

Счастливый в семейной жизни Раймонд-Беренгер лишился сыновей, а дочери, по сути, предали его — во всяком случае, младшенькая, любимая. Несчастливый Раймонд VII, по сути, отдал свою единственную дочь в заложницы королю Франции. После его смерти завещание, оставленное им, было чуть-чуть подкорректировано; он оставлял Тулузу «дочери и мужу ее» — а законоведы Бланки и Людовика Святого доказали, как дважды два, ссылаясь на законы Севера, что покойный ошибся: следовало, разумеется, читать «мужу дочери». Вот и все. Этого хватило, чтобы Тулуза, как созревшее яблоко, скатилась в подставленные руки короля. Как отнеслись к завещанию Раймонда-Беренгера V, хорошо показано в книге. Прованс пал не от военного захвата — от жесткого и точного расчета Бланки, от искреннего убеждения Людовика Святого, что Господь наделил его правом вершить судьбы земель и народов, не стесняясь в средствах — и от честолюбивого желания младшего брата затмить старшего.

В обоих случаях результат был один: Прованс достался одному брату короля, Лангедок — другому, обе эти земли были скручены, обобраны, лишены возможности идти по собственному пути развития. Настал конец блестящей культуре, свободомыслию, терпимости и свободе торговли. Началось превращение Франции в великую державу…

* * *

Дальнейшие судьбы Прованса и Лангедока складывались по-разному. Прованс больше никогда не пытался вырваться из-под опеки Франции. Он так и остался прекрасным краем, по преимуществу сельскохозяйственным, а в последние сто лет приобрел славу всемирного туристического рая и знаменитого курорта. Лазурный берег, Ниццу и Марсель знают все. Но вне пределов этих густонаселенных, урбанизированных мест по-прежнему тянутся виноградники, оливковые рощи, маленькие деревушки, стоят на холмах полуразрушенные замки, и население говорит на своем языке, давно уже ставшем чисто разговорным. Однако в 1793 году именно из города Марселя вышел батальон революционных волонтеров, который принес в Париж песню, написанную в Страсбурге — на севере Франции, — ставшую (и остающуюся до сих пор) гимном Французской республики.

Лангедок боролся и бунтовал до 1244 года. После падения Монсегюра и еще нескольких еретических твердынь, после смерти графа Раймонда VII он притих и пригнулся под игом инквизиции, свирепствовавшей почище крестоносцев или морового поветрия. Добродетельный король Людовик выслушивал стоны и жалобы своих новых подданных и терпеливо разъяснял им, что еретики виноваты сами, а инквизиция — дело богоугодное. Подданные терпели долго, но в XVI веке именно здесь угнездилась и окрепла новая «ересь», ставшая отдельной религией — гугеноты, протестанты кальвинистского толка. Снова пустели католические церкви, снова толпы громили монастыри и убивали монахов, а в Тулузе католики и гугеноты взаимно резали друг друга, вторя Варфоломеевской ночи Парижа. В 1632 году Лангедок восстал в последний раз и с тех пор не представлял проблем для централизованной власти.

Тулуза же сохранила от прошлого лишь несколько церквей, да еще дух учености — в наши дни там работает один из крупнейших университетов Франции, ряд серьезных научно-исследовательских институтов, там сосредоточена аэрокосмическая промышленность, и Тулузу называют «региональной столицей». На гербе ее, на алом поле, все еще блестит золотой крест, похожий на цветок — герб графа Раймонда VI, у которого в родном городе не нашлось даже могилы — отлученный от церкви, он так и не удостоился погребения…

Еще некоторое время графство сохранялось как административная единица. Но в конце концов очередной король Франции, Иоанн II, присоединил графство Тулузское к землям французской короны грамотой от июня 1351 года.

Потомки не забывали своих графов. На Юге писались биографии, статьи, исследования, опровергались измышления средневековых — северных — летописцев. Никто не утверждает, что они были «идеальными» людьми, эти два Раймонда. Но они были отнюдь не худшими для своего времени и последними, кого народ Лангедока и Прованса мог назвать «своими» владыками.

В заключение приведем две цитаты.

«27 сентября 1249 года Раймонд VII умер. Его тело повезли по Гаронне через Тулузу, через все его владения и родовые земли, половина которых уже не принадлежала ему при жизни. Народ стекался к городам, через которые тянулась погребальная процессия. Он оплакивал некогда любимого государя и, забывая все его недостатки, помнил одно — что с ним вместе он хоронит свою независимость и свою национальность. Каковы бы ни были личные слабости графа, он заслужил симпатию уже тем, что вытерпел за народ весь позор побежденного и пал лишь после долгой борьбы за независимость страны. Каждый житель этих земель знал, что государь их был поставлен в самое безвыходное положение и порой вынужден был делать то, что противоречило побуждениям его сердца. Как было его не любить народу, когда их связывало общее несчастье?»

[Осокин].

А вот мнение провансальского историка о Раймонде-Беренгере:

«Судьба подвергла испытанию его характер, дни его протекали в заботах. Всегда в движении, в трудах, он не имел ничего общего с теми негодными государями, которые восходят на трон лишь затем, чтобы испробовать мягкость его подушек. Наш граф понимал, какие обязанности накладывает на него высокое происхождение, и обладал способностями, чтобы справиться с ними. Он преодолел множество препятствий, одолел множество врагов, большую часть своих предприятий он довел до успешного завершения; он восстановил исчерпанные финансы, поощрял все полезные начинания и любил литературу и искусству ничуть не меньше, чем главные свои дела. К несчастью, он ввязался в войну против альбигойцев, чтобы ослабить Тулузский дом и лишить его возможности вредить своему дому. Простим ему — будем снисходительны к человеческим слабостям, ибо их искупают хорошие качества; его недостатки были недостатками века, а достоинства были его собственными, достоинства редкие и высокой пробы. Народ из века в век называет его в числе добрых государей. Торжественный голос народа заставляет умолкнуть фальшивые восторги льстецов и воздает справедливость у гроба сильных мира сего».

[Огюстен Фабр, «История Прованса», стр. 123–124].