В Юрьеве-Польском мы ночевали в Доме пионеров. Я встал еще задолго до подъема и отправился один осматривать город.
Это был тот тихий утренний час, когда одни голуби деловито перепархивали по пустынной улице, а местные жители еще не собирались вставать на работу. Голубое небо обещало ясную погоду, капли ночного дождя блестели на утреннем солнышке, на травке палисадников.
Я перебрался через древний земляной вал. Где-то здесь бережется жемчужина, о которой мне рассказывал еще Тычинка. Перед нашим отъездом он собственноручно вписал в мою записную книжку следующий текст из Тверской летописи: «И съсда ю Святославъ чюдну, рѣзаннымъ каменемъ».
Надпись эта означала, что неведомый зодчий, а вовсе не князь Святослав — один из сыновей Всеволода Большое Гнездо — создал в Юрьеве-Польском в 1234 году церковь из резного камня — Георгиевский собор.
Не сразу позади других построек отыскал я эту белокаменную жемчужину, «церковь чюдну» или, скорее, чуднýю. Маленькая, головастая, приземистая, как грибок боровичок, она совсем не была похожа на другие, виденные нами, устремленные ввысь храмы двенадцатого столетия. Каждый отдельный камень ее низких стен был настоящим вдохновенным творением художника. На каждом камне безвестные мастера вырезали неведомого сказочного зверя, или птицу, или святого.
Здешние каменные чудища были куда хитроумнее и вычурнее владимирских. Ни одной пары камней я не нашел одинаковыми. Этот лев уперся в цветок всеми четырьмя лапами, другой — поднял одну лапу, а вон тот раскрыл пасть, и его язык превратился в пламя.
Камни по стенам были размещены в полном беспорядке: святой чередовался с треххвостым барсом, гирлянды стеблей вовсе обрывались.
Незадолго до нашего похода Тычинка мне рассказал историю этого беспорядка.
Двести с лишним лет простоял Георгиевский собор и неожиданно обрушился. Из Москвы был прислан мастер Ермолин с приказом восстановить храм. Мастер приехал и увидел только остовы стен и груды резных белых камней. Ермолин пытался в них разобраться, пытался подобрать узоры, переходящие с одного камня на другой. Но задача для него оказалась явно непосильной. Он восстановил собор, не сумев разгадать гениального замысла того, первого, зодчего.
И снова, как во Владимире и в Боголюбове, я думал о том, что народ, создавший эти дивные камни-картины, одновременно создал замечательные поэмы и сказания о зверях, о птицах, о людях и записал эти сказания, но не на дорогом пергаменте, а на бересте. Но злосчастна была судьба древнерусского искусства: от многих пожаров, от татарского нашествия камни уцелели, а береста, а березовые книги…
Курганов называл бересту прочнейшим материалом. Да неужели беспощадное пламя погубило все, до последней березовой страницы?..
Самым тщательным образом, ряд за рядом, я рассмотрел каменный ковер одной стены, затем другой, зашел за угол третьей и неожиданно наткнулся на молодого человека, сидевшего на травке с альбомом для рисования в руках.
«Как это он не поленился встать в такой ранний час?» — подумал я и хотел обойти стороной.
Но меня проняло невольное любопытство, и я заглянул в альбом.
Художник очень тщательно срисовывал узоры с отдельных камней — цветы, зверей, птиц.
Я остановился невдалеке от него. Он недовольно кашлянул, черная вьющаяся прядь волос упала ему на лоб, и он с раздражением откинул ее.
— Простите, не помешаю? — извинился я.
— Да нет, ничего. Мне скоро на работу пора.
Только сейчас я увидел глаза художника — круглые, черные, ну в точности, как у нашего Миши, — настоящие живчики. Художник изучающе и недоверчиво оглядел меня с головы до ног и наклонился к альбому. И тотчас же непокорная прядь вновь соскочила ему на лоб.
— Вы что же, работаете тут, в городе, а в свободное время карандашиком балуетесь? — спросил я.
— Это не баловство, а моя работа, — буркнул художник.
И тут же сердитые огоньки в его глазах померкли. Видимо, он раздумал обижаться. Да, в это солнечное утро, лицом к лицу с каменными чудесами, уж очень не к месту было хмурить брови.
Я отошел и начал разглядывать изображение сказочной птицы с головой девы.
— А рассказать, зачем я рисую? — неожиданно спросил меня художник.
— Расскажите. Это интересно, — попросил я.
— Хотите, приходите к нам на фабрику, в нашу мастерскую.
Я узнал, что мой собеседник всего несколько месяцев назад окончил художественный вуз и получил назначение на здешнюю текстильную фабрику. Только вчера он вернулся из своей первой творческой командировки. Он налетал тысячи километров, побывал в Узбекистане и на Кавказе, в Костромских деревнях и в Ярославском музее…
— Что я там искал, сами увидите. Пойдемте, пойдемте! Ведь вы не здешний, приехали посмотреть наш знаменитый собор. Ваш поезд пойдет еще не скоро, и делать вам все равно нечего. Пойдемте!
Это порывистое приглашение меня озадачило. Но, видно, молодому человеку уж очень не терпелось как можно скорее показать свои произведения. Кажется, он принимал меня за своего собрата. Придется признаться.
— Простите, я не приехал сюда, а пришел пешком и ни на какой поезд не тороплюсь, и потом я не один.
— А сколько же вас?
— Пятнадцать девочек, пятнадцать мальчиков и двое взрослых.
Художник на секунду оторопел и вдруг радостно расширил свои и без того круглые глаза.
— Значит, с вами юные туристы! Как хорошо, что вас так много! Тогда тем более побывайте на нашей фабрике — вы увидите такие волшебные выдумки! И обязательно зайдите к нам, художникам. Мне очень хочется, чтобы как можно больше народа полюбовалось тем, что я привез из командировки. А сейчас, — он посмотрел на часы, — мне пора уходить. Бегу, бегу! Так приходите непременно.
Художник ушел. Я окончил осмотр собора и заторопился к нашим.
Конечно, текстильная фабрика не имела никакого отношения к поискам березовых книг, но ребята и там найдут много интересного.
Сперва я повел их к собору. Все долго с удивлением рассматривали каменные чудища, некоторых срисовали. Миша ухитрился в зарослях крапивы разыскать обломок белого камня с изображением цветка и запрятал находку в свой рюкзак — пригодится для школьного музея.
Потом мы отправились на фабрику.
Девушка из конторы взялась нам показывать. Она провела нас в огромный белый зал. Света из окон не хватало, под потолком протянулись матово-голубые люминесцентные палочки. Весь зал был заставлен ровными рядами прядильных станков. И всюду на машинах — внизу и наверху — крутились, вертелись деревянные шпули и белые початки нитей. Нити перематывались с одной громадной катушки-бобины на другую, еще бóльшую. Крутились, вертелись палочки-веретена и металлические части этих очень умных и очень сложных машин.
Девушки в синих халатах скользили вдоль рядов станков, удивительно точными движениями пальцев связывали рвавшиеся время от времени нити.
Мы перешли в следующий, такой же белый зал. Тут крутились и вертелись уже цветные нити. Мы поднялись на третий этаж. Здесь стояли другие шумные станки — ткацкие. Невидимые челноки, щелкая, сновали справа — налево, слева — направо. Пучки цветных нитей, словно радужные струи водопадов, лились откуда-то сверху. А между станками беззвучно скользили девушки, изредка легонько перебирая движущиеся нити.
Восхищенные и зачарованные, во все глаза мы глядели, как поперек станков ползли вперед только что вытканные полотнища.
И на каждом станке рождались свой узор и своя расцветка узора.
Так создавались гобеленовые ткани, те самые яркие цветные ткани для оконных портьер, для настенных ковров, для обивки мебели, которые придают квартирам уют и украшают их.
Но я все еще не понимал, зачем понадобилась художнику резьба с соборных камней.
Девушка открыла маленькую дверку, обитую толстым войлоком, и мы попали в светлую, залитую солнечными лучами комнату.
Я с облегчением вздохнул. Стук ткацких станков тут слышался как отдаленное журчание.
Всюду, на окнах и на столах, было много цветов; в углу раскинула свои перистые ветви большая пальма. За одним столом сидел маленький старичок в роговых очках, за другим — две девушки. В дальнем углу занимался мой молодой художник. Все четверо что-то старательно раскрашивали акварельными красками.
Увидев нас, молодой художник порывисто вскочил, подбежал к нам, показывая в широкой улыбке крупные белые зубы, поминутно поправляя падавшие на лоб волосы.
— Здравствуйте, дорогие юные туристы! А я боялся — не придете. Так вот вы какие!
Он нагнул голову набок и принялся самым бесцеремонным образом нас рассматривать веселыми и круглыми черными глазами.
Старичок поднял ершистые седые брови.
— Ну вот, еще целая рота ценителей явилась, — с добродушным ворчанием заметил он.
Молчаливые девушки одновременно подняли кудрявые головы, одинаково лукаво поглядели на художника и на всех нас, но ничего не сказали.
— Поверите ли… — Старичок обратился ко мне. — За вчерашний день человек сорок советчиков привел наш непоседа.
Художник вскинул на старичка неугомонные глаза-смородины, еще раз поправил волосы, но смолчал и подошел к нам.
— Идите сюда и смотрите. — Он бережно положил перед нами большую папку.
Мы окружили стол и начали медленно разглядывать. На каждом отдельном листе было что-то изображено акварельными красками. Мы, увидели сурово-простые или, наоборот, вычурно-затейливые узоры самых различных сочетаний цветов.
— Старинная набойка из Ярославля… Роспись мечети в Самарканде… Чеканка на рукояти грузинской сабли… Вышивка полотенца из Костромской области… Вышивка из Ярославля, — объяснял художник, показывая рисунки.
Каждая новая картинка вызывала у нас возгласы восторга: тончайшей, в три волоска, колонковой кисточкой были тщательно нанесены на бумаге эти фантастические пестрые кружевные завитки, листья и цветы.
А сам художник, видимо очень довольный нашим вниманием и восхищением, то отбегал к шкафу за новыми раскрашенными листами, то, растолкав всех нас, пробирался вперед и горячо рассказывал нам о какой-нибудь детали узора.
— А вот виньетка из рукописной церковной книги двенадцатого века. — Он положил на стол последний лист.
— А почему вы эту картинку не докончили? — Галя показала пальчиком на виньетку.
И правда, узор получился словно какой-то оборванный.
— Да потому, что пергамент, к сожалению, обгорел, — ответил художник.
— Посмотрите, как интересно! — Миша указал на угол страницы.
Оказывается, художник не поленился нарисовать даже черный треугольный штамп владельца той обгорелой рукописной книги.
Я был очень удивлен, когда прочитал на треугольном штампе ту же надпись, что и на обложке журнала «Современник» за 1836 год, принадлежавшего белобородому деду под Суздалем:
— Где вы отыскали эту старинную книгу? — спросил я.
Художник ответил, что видел ее у одного старика под Ростовом.
«Впрочем, зачем мы будем забивать себе голову собранием Хлебникова, — подумал я. — Мы же ищем березовые книги».
Миша спросил художника:
— А скажите, во время путешествия вам не попадались книги на бересте?
— На бересте? — удивился тот. — Нет, не попадались. А это оригинально — такая виньетка и фон в виде березовой коры.
Я подумал: мы ищем березовые книги, мечтаем найти неизвестные и дивные старые поэмы, былины и сказания, процарапанные на бересте. А художник — ведь он тоже настоящий изыскатель, беззаветно влюбленный в свое дело, — он не только ищет, он находит и отбирает из этого найденного прекрасное, что создали в течение многих веков до него народные умельцы-чудодеи…
— Вот резьбу с нашего собора хочу применить для новой ткани. Не знаю, удастся ли? Больно сложен узор, к тому же камни бесцветны, — говорил художник.
— Удастся! — тихо сказала Галя.
— Наверняка удастся! — уверенно произнес Миша.
Художник благодарно посмотрел на Мишу и на Галю.
— Спасибо вам, девочка и мальчик, — улыбнулся он, откидывая прядь со лба.
На этом мы расстались.
«Удастся!» — повторил я про себя, выходя с фабрики.
И верил я: все резные камни собора пересмотрит художник, отберет пять или шесть и возьмет из тех немногих камней их неразгаданную прелесть. Сотни раз придется ему переделывать, изменяя цвета, переиначивая узоры, пока не найдет он единственно верное, ласкающее глаз сочетание красок для будущей гобеленовой ткани. И выйдет та многоцветная нарядная ткань лучшая из лучших. Разошлют ее по всей стране. Придут в магазины покупатели. Что ж, может, и мне она попадется на глаза, тогда я куплю ее в подарок милейшему Николаю Викторовичу на новоселье, в память о нашем походе.