Отец Зойки был скульптором. Уже три года как он отошел от монументальных дел, жил на подмосковной даче, где полной грудью дышал сосновым воздухом, писал мемуары, принимал гостей. Таким сибаритским образом жизни он протестовал против развивающегося в России капитализма. «Времена Ленинианы канули в мутные воды перестройки, – пафосно объяснял он свое добровольное изгнание из столицы. – Раньше у меня были заказы, пайки, мастерская, почет и уважение, а сейчас я дешевый пенсионер».

Отец Зойки умалчивал, что к нему через день на собственном «Ягуаре» мотался Редька-Родриго Гонсалес, обеспечивая существование тестя продуктами, лекарствами и видеофильмами.

Зойка появлялась у отца реже, но всякий раз, переделав кой-какие домашние дела, садилась рядом с отцом в мягкое кресло, под финиковой пальмой в дубовой кадке и начинала полемику по поводу того, тем ли святым и правильным путем идет Родина.

Обычно эти разговоры оканчивались семейным скандалом, истерикой отца, потерявшего свою заветную тему в искусстве – Лениниану, криками дочери о том, что он впал в маразм, склероз и радикулит одновременно.

Отец-скульптор не просто уехал на дачу: дочь свою и зятя он оставил наедине с собственным творчеством, в городской трехкомнатной квартире.

В первой комнате висели на стенах здоровенные керамические изображения женской фигуры. Их было штук двенадцать, и если бы хоть одна сорвалась с гвоздя, она вполне могла бы убить человека, внимавшего искусство.

Даже непросвещенному зрителю было ясно, что для сотворения этих убийственных произведений Зойкиному отцу верой и правдой служила одна и та же модель.

Кстати, словоохотливая Зойка всегда подтверждала это наблюдение. «Да, вы видите мою мать. Батюшка перевел на нее тонны глины. Она успевала все – стирать на него, кормить с ложечки, целовать, баюкать и раздеваться, когда на него находило вдохновение». Керамические изображения напоминали доисторические фигуры древней женщины с отвисшими грудями до колен, огромными бедрами и длинной, как травинка, шеей.

Во второй комнате висели на стенах керамические изображения мужской фигуры. Их было гораздо меньше, штук девять, но они были также грандиозны по исполнению и также, сорвавшись с гвоздя, могли прикончить собственной тяжестью кого угодно.

Мужчина, многократно повторенный в обожженной глине, имел длинную, жилистую фигуру, лохматую бороду кольцами и внушительных размеров мужское достоинство. «Знакомьтесь, мой фазер, – обычно прямолинейно комментировала Зойка. – Родителей не выбирают».

Когда муж Зойки Родриго Гонсалес принимал дома парнеров по бизнесу, Зойка тщательно задрапировывала автопортреты отца новыми простынями. «Глядя на все это, народ может решить, что мы – нехорошие люди», – говорила она.

В третьей комнате стояла странная скульптура – довольно высокая, под самый потолок, сотворенная из гипса, очертания ее непонятно кого напоминали: некто в развевающейся ткани. Лица, рук и ног у фигуры не существовало. Короче, поднатужив собственную фантазию, можно было предположить, что это мумия, поднятая на попа из саркофага в тот момент, когда дует встречный ветер, срывающий с мертвеца покровы.

Но на гранитном постаменте, на котором крепилось художественное произведение, сверкала медная табличка со следующим содержанием «В.И. Ленин на крейсере „Аврора“.

Зойка комментировала скульптуру так: «Вот яркое подтверждение того, что с головой у отца не все в порядке. Ленин ведь никогда на „Авроре“ не был, все больше в трамваях с завязанными щеками мотался. Я бы убрала это безобразие с глаз долой, из сердца вон, но мы с Редькой никак не можем одолеть постамент».

Любимым развлечением мужчин-гостей Гонсалесов было – кто сдвинет «В.И. Ленина на крейсере „Аврора“ с места. Пока не удавалось никому. Зойка сулила потенциальному Голиафу ящик коньяка, но даже это средство не могло придать нужной мышечной энергии гостям.

Когда Зойка затевала большую стирку и ей не хватало в ванной места для того, чтобы развесить белье, она развешивала на Ленине-мумии майки, трусы и дюжину мокрых носков мужа. «Вот как из монументального искусства мы делаем искусство прикладное», – объясняла она преображение отцовской скульптуры пришедшим к ней подругам.

А народ Зойка Гонсалес-Поплавкова любила, поэтому гости в ее доме не переводились.

Евроремонт Зойка и Родриго Гонсалесы умудрились сделать, обходя керамические и гипсовое произведения отцовского творчества. Вне всякого сомнения, ничего нет невозможного, когда дело касается ремонта: можно было запросто очистить стены от громоздкой керамики, а «Ленина на „Авроре“ с помощью бригады рабочих вытурить из квартиры. Но батюшка, узнав о начинающихся работах, из своего близкого далека поставил условие, что его детища должны остаться на прежних позициях. „Я прописан по этому адресу! – вопил он в телефон. – Я – главный квартиросъемщик! Я не позволю! По судам затаскаю!“

Последняя фраза, взятая отцом Поплавковым явно из литературы, добила супругов Гонсалесов. Они сдались и оставили творчество главного квартиросъемщика на привычных местах. Но и евроремонт все же сделали. Это была такая же ювелирная работа, как спуск слаломиста со снежной горы по единственной проложенной лыжне.

Когда Лилия Горная, нагруженная пятью ароматными янтарными ананасами, позвонила в дверь Гонсалесов, там полным ходом шла вечеринка. Звучала зажигательная музыка, Зойка носилась метеором из кухни в гостиную (кстати, именно в ней стояла скульптура «В.И. Ленин на крейсере „Аврора“), таскала, как негр-официант, аппетитные блюда. Одно было вкуснее другого – и утка в яблоках, и зажаренная в сухариках осетрина, и пироги с тремя начинками, и баранина в кисло-соленом желе.

На столе стояли салаты, соленые грибы, всякие разные другие закуски. Перечислять их не имеет смысла, потому что это заняло бы довольно много времени, но прекрасный стол наглядно доказывал: Зойка была отменной хозяйкой.

– Привет, Лилька, – свистящим шепотом в прихожей поприветствовала школьную подругу Поплавкова-Гонсалес, женщина в пестром, как шкура ягуара, шелковом комбинезоне и розовой блузе с романтическим жабо, обрызганном, словно капельками росы, искусственными жемчужинами. – Кукарекай!

Радиоведущая поставила к ногам пакет с ананасами, набрала полную грудь воздуха, запрокинула голову…

– Ладно, верю, что можешь, – дернула ее за руку хозяйка дома. – Ты бы еще в полночь в дверь позвонила, а я бы тебе открыла в неглиже. У тебя эфир когда кончился? Где болталась?

– Мы что, на классном собрании разбираем мое персональное дело? – поинтересовалась Лилия. – Дай туфли скину. Думаешь, моя работа – пришла, покрасовалась, поболтала в эфире, высморкалась и ушла? Я же будто в горячем цеху колочусь! Знаешь, как ноги гудят. Не ноги – высоковольтные провода. И во рту за весь день – пара маковых росинок.

Зойка окинула Лилию оценивающим взглядом.

У хозяйки дома были озорные зеленые глаза, светло-пепельные кудряшки, стоящие над головой задорным шариком («Это не мокрая химия, это – родные», – говорила часто она любопытствующим, потряхивая головой), и крошечные ладони, напоминающие руки ребенка. Свой огромный рот Зойка накрасила катастрофически фантастической помадой, переливающейся всеми цветами радуги.

– Брось, Горная, придуриваться. Ты – красавица, умница, а еще у тебя плюс бешеная интуиция… Зачем каблуки по пятнадцать сантиметров надела? В нашем возрасте пора уже переходить на четырнадцать сантиметров… Что приволокла?

– Сюрприз, – ответила Лилия и повернулась к зеркалу. Оглядев себя с ног до головы, причесав волосы, бодро сообщила: – Зойка, я готова идти в клетку к тиграм.

– Да ну тебя на фиг! – весело рассердилась Зойка. – Сама светская львица недорезанная… Значит так, я придумала ход. Ты сейчас пройдешь в гостиную робко, по-девичьи, я тебя представлю скромненько. Рта не открывай, глазами не шныряй, грудь не выпячивай. Посиди, понаблюдай, делай выводы, а там, может, и разгадку нашим обморокам найдешь. Здорово?

Зойка с надеждой посмотрела на школьную подругу. Ее глаза без слов, по-детски просили: «Соглашайся же, корова».

– Понимаешь, как только ты откроешь рот, все завопят: «Лилия Горная! Лилия Горная!» – и все, вечер всмятку. А мы с тобой поинтригуем, понимаешь? – скороговоркой добавила Зойка.

– Ладно, дочь монументалиста, будь по-твоему, – согласилась подруга.

– И не поминай всуе про папеньку, – приказала шепотом Зойка. – У меня после того как он подпортил нам евроремонт своими заявлениями про главного квартиросъемщика, на слово «монументалист» аллергия. Чешусь!.. Пошли!

Лилия Горная с целлофановым пакетом в руках и австралийской сумочкой на плече вплыла в гостиную. За ней семенила Зойка, выкрикивая:

– Господа! Не обращайте на нас внимание! Это моя школьная подруга Лилечка, скромная девочка! Продолжаем ужинать, продолжаем общаться! Мы вам не помешаем! Лилечка, сядь куда-нибудь, где место найдешь.

«Совсем с грязью смешала, – подумала радиозвезда. – Ладно, Поплавкова, я еще отыграюсь».

Родриго Гонсалес – толстенный мужчина с пухлыми губами и совершенно лысой головой – сидел во главе стола и командовал парадом. Он подливал в рюмки спиртное, рассказывал байки из собственной жизни бизнесмена и забавные истории, в которые попадал как автолюбитель.

Гостей было четверо: три сильно накрашенные, богато одетые дамы (на вид им можно было дать тридцать девять, сорок пять и пятьдесят четыре года) и яркий блондин неопределенного возраста с ждущими рыжими глазами и бровями, которые росли в таком беспорядке, что их хотелось немедленно причесать, проредить, короче, придать им цивилизованную форму. Это и был тот самый друг атташе по культуре посольства Испании, которого звали Иван Иванович Селедка. Как он затесался в друзья к испанцу-дипломату, так и осталось неведомым. Но дамы, словно цветы к солнцу, тянулись к Ивану Ивановичу, ловя его рыжий, тоскующий взгляд, приглашающе хихикая, потому что знали – господин Селедка холост.

Собственно блондина и пригласили к Поплавковым-Гонсалесам, учитывая именно этот аспект его личности. Зойка страсть как любила сводить людей, устраивать браки, мирить разводящихся, и как только узнала от своего Редьки-Родриго, что у него появился клиент – мужчина без руля и без ветрил, одинокий путник по жизни с положительными наклонностями: любит ходить в музеи и кино, пьет только полусладкие красные вина и носит в тон подобранные к брюкам носки, – она тут же включила встречу с ним в план своих домашних вечеринок.

О, холостые мужчины! Вы – сладкая ягодка для женщин, мечтающих о тихом семейном счастье. Вы – блуждающие корабли, которые хотели бы принять в свои уютные гавани те многочисленные особи слабого пола, кто верит в дружбу, любовь, а также самую тонкую субстанцию человеческих чувств – нежность.

Какой самообман! Сердца холостяков напоминают заклеенные скотчем почтовые конверты, а души их немы, как скрипка без смычка, фортепиано без клавиш, барабан без кожи. Быть холостяком значит оставаться закрытой шкатулкой, ключ от которой давным-давно утерян в уличной пыли или луговом разнотравье. Пытаться открыть такую шкатулку – пустой номер. Холостяк живет для себя, он любит только себя, он верит исключительно в собственный профиль. И если дама надеется, что холостяк дрогнет, влюбится, собьет ей метким выстрелом с чистого ночного неба Полярную звезду или хотя бы Луну, она жестоко ошибается. Никогда этого не будет, никогда! Увы, холостяк – это не потенциальный муж, это хронический диагноз.

Но этого не хотели понять дамы, приглашенные в семейство Гонсалесов, этого не желало понять само маленькое семейство. Крутеж хвостами и жонглирование словами шли на полную катушку – господина Селедку брали приступом по всем правилам женского наступательного искусства.

Первую даму – самую младшую по возрасту – звали Софья Чокчок, она была депутатом в какой-то областной думе, кажется в Ростовской области. Из ее лихорадочной трескотни под утку, пироги и соленые грибы стало ясно, что Софья считает: она многого добилась в жизни – родила сына, построила дом, посадила вокруг него несколько фруктовых деревьев, а между этими глобальными задачами успевала обожать милые женские занятия: вышивание, глажение белья, кухонную стряпню.

Одета госпожа Чокчок была не от Диора: сильно декольтированная прозрачная поросячьего цвета кофточка, мужской темно-синий пиджак с оранжевой электрической искоркой и слегка потертые черные джинсы.

– За любовь между мужчиной и женщиной я готова голосовать всеми четырьмя конечностями, – откровенно признавалась она, хрустя картошкой фри и утиной корочкой. – Но я против ухаживания в виде еды в постели. Я – борец с завтраками, которые люди поедают не за столом, а среди простыней, наволочек и одеял.

– Сонечка, расскажите о себе, – вяло предложил Иван Иванович Селедка. – Всегда интересно столкнуться с новой, неизведанной судьбой.

Друг атташе по культуре явно отрабатывал программу, ради которой его пригласили в теплый дом Попавковых-Гонсалесов: пытался участвовать в смотринах.

– Лично с вами, Иван Иванович, буду откровенна, расскажу про себя как на духу. Родилась в небогатой семье, – с готовностью сообщила Софья, послав в рот томат в собственном соку. Присутствующие бросили жевать и принялись напряженно вслушиваться в откровения депутата. – Год рождения озвучивать не буду, потому что я – женщина.

– Конечно, конечно! – энергично, хором подержали Чокчок присутствующие. – Даже не берите в голову сообщать про возраст, чтобы нам не стало страшно!

Софья кивнула, поддев вилкой ломтик осетрины. Через две секунды он был разжеван и проглочен.

– Село, в котором я появилась на свет, Иван Иванович, – продолжала депутат Чокчок, – называется Завтраки. Не поверите, там есть старинная традиция: уже несколько веков подряд в Завтраках принято завтракать в постели.

Вторая приглашенная дама с высокой, как труба теплоэлектроцентрали, прической картинно заломила руки. Глаза ее были накрашены трагически – черным и фиолетовым, мощно и густо. Губы словно вымазаны вишневым, темно-синим соком. Необыкновенно белели ровные зубы, в них то и дело вспыхивали какие-то яркие лучи, словно гостья держала во рту горящую лампу. Руки она сложила лодочками перед грудью, демонстрируя окружающим килограмм колец и перстней на пальцах. Женщина восторженно встряла в разговор:

– Господа! В настоящее время в Европе да и во всем мире приносить завтраки в постель модно. Необыкновенно актуально! Это случается тогда, когда между людьми существуют интимные отношения. Кто их называет любовью, кто половым влечением, некоторые просто – сожительством.

Мадам Теплоэлектроцентраль бросила выразительный взгляд на Ивана Ивановича: ей явно захотелось узнать реакцию друга атташе по культуре на слово «сожительство». Но Софья Чокчок недаром была депутатом из Ростовской области, она мгновенно перехватила инициативу, продолжая свой монолог:

– Как ни называй, каких ярлыков ни навешивай, завтраки в постель носят и носят. Сужу по любовным романам, которые коллекционирую, по кинофильмам и по отзывам моих избирателей. Во время предвыборных компаний по долгу службы приходится говорить с некоторыми по душам… Иван Иванович, вы слышите меня? Ау! Сосредоточьтесь, я резюмирую. Наивные девушки и глупые женщины верят, что если у них в постели завтрак, то они заполучила Париж. Но лично моему возмущению нет границ.

Тут Софья Чокчок открыла рот пошире и ловко отправила в собственные недра пирог с капустой и яйцами. Пока она расправлялась с этим шедевром Зойкиного кулинарного искусства, мадам Теплоэлектроцентраль попыталась поиграть с Иваном Ивановичем в «гляделки»: активно захлопала ресницами, замигала и принялась двигать глазами то влево, то вправо. Господин Селедка не заметил этих хитрых маневров – он меланхолично пережевывал салаты и колбасу «Венский вальс».

Софья Чокчок постучала вилкой по бокалу с остатками шампанского и громко призвала:

– Послушайте же, что я вам расскажу! Носители завтраков в постель поступают опрометчиво, а те, кто поджидает эти завтраки, – потенциальные клиенты для больниц, клиник, медсанчастей и госпиталей.

Третья дама, доктор психологических наук с таинственной фамилией Визуаль, обладательница быстрых реакций и острых, как наточенные ножи, взглядов (Лилия про себя отметила: «Вампирьи взгляды»), а также длинного, худого, хрящеватого носа, вскрикнула:

– Что вы говорите?!.. Скажите, дорогая, вы дружили когда-нибудь? Дружба – проверка людей на глубину души и сердца.

– Говорю, что испытала на себе, – пояснила депутат, пропустив вопрос психолога мимо ушей. – Иван Иванович, чтобы не вводить вас в заблуждение, вернусь к многовековому опыту моего родного села Завтраки. На завтраки у нас принято подавать вареники с картофелем, полужидкую овсяную кашу, трехслойный горохово-молочно-клюквенный кисель и караваи хлеба, только вынутые из печи. Завтракают в постелях все – от мала до велика, подают завтраки обычно бабушки семейств. Ничего сексуального в том нет, просто бабушки привыкли вставать с первой зорькой, а раз встала – так работай. Но!.. – Софья Чокчок наколола семь соленых грибков на зубья вилки. При этом она стучала вилкой по тарелке так, как голодная курица барабанит клювом по кормовому лотку. Грибки исчезли во рту депутата. Отчего-то их стало жаль. А она с набитым ртом повторила:

– Но! – Я – жертва завтраков в постель с самого раннего детства. Моя родная бабушка была глуховата и подслеповата – она сто пятнадцать раз опрокидывала на меня миски с овсянкой, семьдесят четыре раза облепливала детскую грудь, как горчичниками, варениками с картофелем, девять раз вымазывала в трехслойном киселе и дважды чуть не убила хлебным караваем. Наверное, не трудно догадаться, Иван Иванович: больница была мой дом родной. А все из-за того, что завтраки в постель!..

Зойка Гонсалес-Поплавкова улучила момент, вскочила из-за стола, полетела на кухню и уже через пять мгновений вернулась к гостям с круглым, металлическим, как метательный диск, блюдом, на котором были навалены дымящиеся горой коричневые штуки. Пахли они заманчиво, запах будил обильную слюну, которая скапливалась во ртах и булькала.

– Икра трески, зажаренная в соусе посабель! Продукты из Барселоны, прислали родственники Редьки, по национальности матерые испанцы! – торжественно объявила Зойка. – Исполнение мое!

Блюдо опустилось в центр стола, гости наперебой потянулись к барселонской икре вилками. Самый большой кусок взял руками Иван Иванович Селедка.

Депутат Чокчок снова постучала по бокалу.

– Я продолжаю, Иван Иванович! – проглотив кусок икры, сообщила она. – Время шло. Не видя счастливого детства, я ощутила свою юность. Окончив школу, уехала из села, в городе поступила в политехникум связи. Но это к нашему разговору отношения не имеет, зато имеет другое. В юности, и позже – в зрелости, а также в предбальзаковском возрасте я часто влюблялась. Влюблялись и в меня. Почти все мои ухажеры пытались потрясти мое воображение одним и тем же приемом, словно прослушали одну и ту же инструкцию. Мужчины буквально заставляли меня совершать утреннее поглощение пищи среди подушек, наволочек и пододеяльников. Я была обречена принимать завтраки в постель.

Речь Софьи Чокчок сопровождало дружное чавканье, Редька-Родриго время от времени даже постанывал от удовольствия, так ему нравилась жареная икра трески в соусе посабель.

– Иван Иванович, не теряйте нить моего рассказа!.. – потребовала депутатша. – Моряк Боря разжимал свои объятия ровно в пять утра и мчался на кухню, чтобы зажарить мне морского окуня или хвост трески, – сообщила она хорошо поставленным голосом. – Ровно в шесть утра я лежала припечатанная подносом, давясь от рыбного аромата, и страшно боялась, что жаренный в панировочных сухарях хвост упрется мне в шею. Боря хотел, чтобы я изображала сытую русалку. Долго изображать не удалось, Иван Иванович, через три недели нашей любви с подноса мне на грудь съехал кусок тунца, запеченный в фольге. Я получила ожог второй степени и оказалась в больнице.

Мадам Теплоэлектроцентраль, жуя, ритмично колыхала своей надолго запоминающейся прической. Доктор психологических наук Визуаль бросала на Чокчок такие острые взгляды, что если бы они материализовались, депутат давным-давно лежала бы бездыханной в море крови. Иван Иванович уже в пятый раз руками брал очередной кусок икры. Друг атташе был так сосредоточен, словно придумывал новый закон притяжения двух тел.

– Ровно год я испытывала нежные чувства к геологу Валерию, – мемуарным, монотонным голосом поведала Софья Чокчок. – Мы мечтали соединить наши судьбы, но мечтам этим не удалось осуществиться… Иван Иванович! Я дарю вам откровения своей души, не чавкайте так громко… Короче, Валерий – этот мужественный человек – по утрам пичкал меня дарами леса, тундры и степей. С криком «Завтрак в постель!» геолог появлялся на пороге комнаты, толкая перед собой столик на колесах. Чего там только не было: маринованные грибы, вяленое мясо, варенья, даже соленый папоротник Дальнего Востока орляк. С Валерием мы расстались из-за липового меда.

Желая ублажить меня, геолог как-то утром сказал: «Закрой глаза, открой рот!» Я беспрекословно подчинилась его приказу, Иван Иванович, ведь я – слабая, робкая женщина… Валерий недолго думая влил мне в рот семьсот граммов меду. Я не ожидала такого сюрприза, захлебнулась и очнулась в реанимационной палате соседней клиники…

Далее в моей судьбе были водители автолайнов – Гога и Ян, рекламный агент Козюра, директор швейной фабрики Виктор Федорович. Каждый из этих мужчин старался кормить меня в постели завтраками. Может быть, все они хотели быть голубями, думая, что я – прирожденная голубица? Ау, Иван Иванович, ответьте на мой вопрос!

Софья Чокчок нежно ткнула друга атташе по культуре посольства Испании вилкой в запястье.

– Ой! – крикнул Иван Иванович.

– Вот именно – ой! Слушайте дальше! – обрадовалась депутат из Ростовской области. – Водители Гога и Ян, агент Козюра, директор Виктор Федорович в ходе церемоний завтраков в постель залили меня все вместе взятые сметанным грибным соусом, кетчупом «Чили», глинтвейном «Лапушка», обсыпали сахарной пудрой, тертым миндалем, шоколадом, вывалили на меня скворчащие киевские котлеты и куриные окорочка. Я чувствовала себя то ромовой бабой, то кулинарным полуфабрикатом, то конфеткой «Красная Шапочка».

Софья на секунду замолчала: видно, тресковая корочка вонзилась ей между зубами и причиняет неудобство. Чокчок пыталась выковорить корочку языком.

– А замужем вы были, дорогая? – вкрадчиво спросила доктор психологических наук Визуаль. – Замужество – это проверка людей на зрелость.

– Да, да, да, Иван Иванович! – затрещала снова депутат. – Замуж я вышла по большой любви за летчика-испытателя Владимира Мурова. Встретила мужчину, который снился мне все годы. После первого же знакомства мы очень сильно потянулись друг к другу. Стали ежедневно при встречах дарить друг другу стихи, посвященные яркой пылкой любви. Он сочинял мне (хотя раньше и не писал никогда), я писала ему. О, сколько радости и счастья, Иван Иванович, мы дарили друг другу! И самое главное – муж Владимир не изображал из себя голубя, кормящего из клюва свою голубку. «Завтракам в постель пришел конец!» – мысленно ликовала я. Но брак мой окончился трагически. Не надо плакать, Иван Иванович! Или мне кажется, что вы заплакали?

Жареная икра с подноса улетучивалась с невероятной скоростью. Родриго Гонсалес прекратил свои плотоядные постанывания, перешел на уханья и плохо сдерживаемую отрыжку. Хотя его мучили симптомы сытости, он никак не мог оторваться от барселонского подарка.

– Однажды, когда мой летчик Муров был на военном задании, ранним июльским утром в нашу квартиру раздались семь длинных звонков, – продолжала нескончаемую сагу о личной жизни Софья Чокчок. – Я открыла дверь. На пороге стояли двое мужчин южной национальности в длинных белых фартуках и высоких белых колпаках. «Вай, прелесть! – закричали они одновременно. – Тебя приветствует ресторан „Мцыри“! Завтрак в постель!» Перед мужчинами я увидела громадный полированный столик красного дерева на крепких колесах, уставленный всевозможными яствами.

В глазах у меня потемнело. А вы знаете, Иван Иванович, что это значит для настоящей женщины?.. «Не пущу ни за что!» – решила я и попыталась объяснить пришельцам, что я и завтраки в постель – две вещи несовместимые. Наверное, полчаса мы толкались в дверях: я держала оборону не хуже осаждаемой неприятелем крепости, мужчины из ресторана «Мцыри» неустанно брали меня приступом, подсекая тяжелогруженной тележкой мои колени. В конце концов с проклятиями и криками «Вай! Вуй! Хулиганка!» они ушли и уволокли за собой тележку.

На этом месте мадам Теплоэлектроцентраль начала обсасывать свои жирные пальцы с такими неприличными звуками, что мужчины – Родриго и господин Селедка – инстинктивно встрепенулись. Это немедленно заметила рассказчица и, повысив голос, продолжала:

– Иван Иванович! Сейчас будет самое интересное! Не отвлекайтесь на посторонние шумы!.. Через три дня почтальон принес мне телеграмму. «Не знаю зпт как назвать тебя зпт ехидна, – писал Владимир, – находясь на боевом задании вдали от семейного гнезда я решил порадовать тебя завтраком в постель тчк ты не приняла его потому что у тебя был любовник тчк прощай навсегда тчк тчк тчк я не из тех кто узнает горькую правду последним воскл твой бывший муж истребитель».

В глазах Софья Чокчок появилась слеза. Она готова была выкатиться на хорошо намакияженную щеку депутата: все-таки память о Владимире Муромове еще тревожила душу женщины.

– А дальше, что же было дальше? – немного гнусаво, сдерживая слезу, спросила окружающих Чокчок и сама же через секунду дала исчерпывающий ответ: – Дальше я два раза выходила замуж, у меня было еще несколько возлюбленных, не буду скрывать эту подробность, Иван Иванович, я – честная женщина, и рок, проклятый рок преследовал меня: все мои мужчины хотели буквально втолкнуть в мою постель Елисейские поля.

Уже не помню, сколько раз меня обливали алкогольными и безалкогольными напитками, солили, перчили, перемазывали то маслом от печени трески, то тридцатипроцентной сметаной «Благода». Зато даже во сне помню и могу произнести, как молитву, телефон приемного отделения районной больницы – 333–44–55.

Что я получила от завтраков в постель? Поправилась на пятьдесят три килограмма, ноги мои покрылись броней целлюлита, я навсегда разлюбила растворимый кофе, кофе в зернах, кофе с молоком, кофе с лимоном, кофе с корицей и даже кофе по-турецки. От квашеной капусты я мгновенно покрываюсь аллергической сыпью. Хурма «королек» вызывает у меня тошнотворное чувство гадливости. При слове «шампанское» начинаю непроизвольно плакать. Уж кто-кто, но я-то знаю, как гнусно липнет ночная рубашка к телу, когда на нее вылили полбутылки этой проклятой шипучки, а пробка попала тебе точно между правой и левой бровью!

Родриго Гонсалес с ужасом принялся оглядывать то, что стояло на столе. Губы его начали шевелиться, он словно считал, сколько продуктов-предателей скопилось перед ним одновременно. Зойка попыталась, видя нервное состояние мужа, прервать депутата: стала щелкать пальцами, хмыкать, передвигать тарелки, даже напевать. Но ей не удавалось заставить замолчать воспаленную воспоминаниями Софью Чокчок. Та продолжала:

– Иван Иванович, когда я была в последний раз на приеме у стоматолога, он деликатно заметил: «У вас так дергается лицо и наполняется кровью шея, что я не могу запломбировать вам зуб. Но вполне в моих силах, если хотите, дать направление на ВТЭК, чтобы вам дали группу инвалидности. Хотя бы третью».

Что я могла ответить этому доктору? Что инвалидность приземляет человека? Я решила бороться с завтраками в постель. Вернее, с тем ужасным состоянием, в которое они меня привели.

Мне помогла моя подруга Майя. Мы не виделись с ней лет десять, я даже ее не узнала, встретив у подъезда театра. Стройная, высокая женщина – вот кто окликнул меня. Мы разговорились, и я не постеснялась, поинтересовалась: «Майя, как тебе удается так обалденно выглядеть?» «Секрет, но тебе скажу. Ужинаю при свечах! – таинственно сообщила Майя. – Ты даже представить себе не можешь, как стимулирует жировой обмен, водно-щелочной баланс организма и перестальтику кишечника низкокалорийный ужин при жарко горящих свечах». Тут раздался третий звонок, и неотразимая фигура Майи скрылась в сумерках партера… Ау! Иван Иванович! Вы меня слышите? Вам плохо?

Друг атташе по культуре посольства Испании закатил глаза и стал напоминать петушка, который или собрался помирать, или млеет на солнышке, или сыт так, что не в силах ни кукарекнуть, ни пукнуть.

Доктор наук Визуаль и мадам Теплоэлектроцентраль о чем-то страстно шептались. Супруги Гонсалесы безрадостно оглядывали свой обильный стол: наверное, впервые он приносил им не только желудочные мучения, но и душевные страдания.

– Все-все, Иван Иванович, я умолкаю! Но для начала хочу предложить вам: давайте соединим наши усилия, проведем совместную акцию под девизом «Долой завтраки в постель, привет ужину при свечах!» Я как женщина и как депутат готова поддержать это начинание с трибун предвыборных компаний. Здоровое общество – это общество красивых людей, не обезображенных целлюлитом и не ошпаренных кофе по-турецки!

Последнее предложение Чокчок выкрикнула словно предвыборный лозунг и сжала правую ладонь в кулак, подняв его над негодующе пламенеющим ухом. В ее завершающем жесте заключалось демократическое, зажигательное «Но пасаран!».

Доктор психологических наук Визуаль привстала со стула, легла на пищу телом, схватила воспаленную рассказом Софью Чокчок за руку и требовательно прорычала:

– Дорогая, а вы испытывали когда-нибудь настоящее, без дураков, половое влечение? Страсть – проверка людей на сексуальную состоятельность!

Иван Иванович, пошатываясь, встал с места. Он громко спросил хозяев:

– Где у вас здесь туалет? Прошу прощения, я объелся!

Редька-Родриго услужливо побежал вперед по коридору, чтобы указать Ивану Ивановичу Селедке верный путь.