Схиигумения Антония (Сухих)

[137]

Когда я первый раз увидела владыку, я кинулась ему в ноги. Я так рыдала, почувствовала, что нашла все, что искала. Это был 1958 год, мы с родней жили на Донбассе, к тому времени я уже была в монашеском постриге. Я сразу поняла, что он мне всех заменит: и мать, и отца — всех. Я готова была с ним и в ссылку, и в тюрьму, куда угодно — в огонь и в воду. Это редкостный человек. Он был такой незлобивый, никого никогда не осуждал, ни на кого никогда не прикрикнул. А обличал только так — давал из «Добротолюбия» что-нибудь прочитать. Человек почитает, призадумается и говорит: «Да ведь это про меня тут написано». Он и меня учил, чтобы никогда суровым взглядом ни на кого не посмотрела. Всех нас удивляла кротость его и смирение. Было ему тогда уже около семидесяти. Ходил в простой одежде. Выглядел моложаво, волосы седые, но с золотистым оттенком, очень красивые. Удивительно, что они так сохранились, ведь ему на допросах волосы вырывали. Был он очень аккуратный, всегда следил за собой.

Год жил владыка у нас в семье на Донбассе в городе Снежное, потом мы перебрались под Киев — в поселок Ирпень. В то время мы с ним в основном были в разъездах, а в 1966 году родители купили дом в Буче, недалеко от Киева. Там он обосновался и жил уже почти безвыездно. Владыка никогда не делился воспоминаниями о прожитом. Не писал никаких мемуаров. Лишь иногда обмолвится о чем-нибудь. Расспрашивать было неудобно. Так что биографию его восстановить полностью уже не удастся.

{305}

Владыку много раз арестовывали. Однажды чуть ли не целый год держали его в одиночной камере и не давали спать. Все время в глазок следили и, если видели его заснувшим, стучали и поднимали. Тогда он научился спать ходя по камере. Ходит с молитвой и дремлет на ходу — так и продержался. В другой раз он попал в северные лагеря. Лагеря были смешанными. В палатке мужчины от женщин отделялись одной занавеской. Север, холод, бушлаты рваные. Чтобы натянуть палатку, нужно было разморозить землю. Натянут палатку — а ветер ее срывает. Начинай снова. Нары — одни сучки. Даже представить себе невозможно, как они там жили. Питались очень плохо. Многие умирали. Владыка часто болел, вместе со всеми работал на лесоповале.

Болел он в лагере дизентерией, болел цингой. Помощи медицинской никакой. И дошло до того, что он уже не мог залезть на нары. Так он выбрал себе местечко под нарами. Вместо подушки — под головой снег. Ветер насквозь пронизывал палатку, в которой они жили. Владыка весь опух. Но все равно надежда теплилась, что Господь его испытает, но жизнь еще продлит. При всем при этом никогда у него не было ропота. Со смирением принимал свою судьбу. И вот, по Промыслу Божьему, как раз в тот момент приезжает в лагерь какая-то комиссия. Зашли к ним в палатку, спрашивают: «Какие есть жалобы?» Уголовники говорят: «Под нарами поп лежит, умирает». Он уже еле дышал. Отнесли его в больницу. И снова Промысл Божий — там он попадает к врачу, которая была дочкой протоиерея. Она-то его и выходила. Из пипетки кормила. Подробностей не знаю, не могла выяснить. Расспрашивать владыку неудобно было, рассказываю только то, что от него слышала. Хоть имени врача и не знаю, но всегда молюсь за нее…

Необыкновенная работа у владыки над собой была, необыкновенная вера в Бога, Иисусова молитва непрерывная. В лагерях более сильные физически умирали. А он был сердечник, но молитвой держался и даже, как рассказывал, вылечил Иисусовой молитвой сердце. Он своих мучителей в лагерях никогда не осуждал, говорил, что без воли Божией ничего не бывает. В лагерях, в тюрьмах он всегда молился по ночам. В камере какой только грех не творили. Он в уголочек встанет и молится всю ночь.

Вспоминал он еще, как в лагере решили его заморозить. Привели в баню, напарили и оставили одного. Баня остыла, щели в стенах огромные, ветер задувает. Был он там три или четыре дня. Но уголовники, из тех, что верующие были, потихоньку из погреба подтапли

{306}

вали эту баню. А владыка рассказывал, что, кроме этого, такое тепло у него внутри было, что он совсем не мерз. Благодать такая была… От скольких смертей Господь его уберег — уму непостижимо…

После революции многие, кто имел искреннюю веру и по-настоящему предан был Православию, отошли от официальной Церкви, так как не могли разобраться в происходящих событиях и боялись быть обманутыми. Время было очень сложное — обновленчество. расколы, гонения на Церковь небывалые. Многие из верных христиан становились тайными монахами. Целое поколение верующих мирян и монахов прожило в подполье, без церквей и монастырей. Эти люди опасались посещать храмы, годами оставались без исповеди и причастия. Невозможно даже представить себе, как им трудно было. Особенно тем, которые прошли лагеря и тюрьмы. После освобождения из заключения владыка Антоний без конца разъезжал — окормлял и таких отбившихся людей, чтобы они совсем не отпали от Церкви, наставлял их, чтобы шли в храмы.

В хрущевские времена храмы вновь стали закрывать. Исповедаться, причаститься иногда негде было, не хватало ни церквей, ни священников. Пастырского слова не слышно было. Власти преследовали верующих, которые собирались для службы по домам, и все мы жили под страхом ареста. Я все боялась, что владыку обнаружат и заберут. Но Промыслом Божиим ему удавалось всегда вовремя скрыться, когда наведывалась милиция. Люди, приезжавшие к нам, были очень осторожны, приходили и уходили ночью. Сам владыка тоже был очень осмотрителен. Я сопровождала его во всех поездках к духовным чадам. Ездили мы довольно часто, в любое время года, в любую погоду. Ходили по улице на значительном расстоянии друг от друга, делали вид, что незнакомы. Не раз ускользали от милиции…

Большинство людей, близко соприкасавшихся с владыкой, становились впоследствии монахами. Владыка очень монашество любил. Говорил, что в наше время слишком сложно семью сохранить. Все постриженники владыки устояли, никто в блуд не впал, даже те, кто в миру жили, те, кто занимали посты высокие. Трудно совмещать мирскую жизнь с монашеством. Я тоже в келейном постриге была. Оба пострига приняла в 50-е годы в Киеве от старцев иеромонахов, которые были близки с Иоанном Кронштадтским. За Иоанна Кронштадтского их и посадили. В мантию меня постригал отец Иоанн (Шмерёв), когда вернулся из лагеря. Тогда келейные постриги были приняты.

{307}

Все восемнадцать лет, что я была с владыкой, я работала — вышивала, в больнице работала, одно время была в семье у профессора домработницей. Наготовлю им, настираю, они меня отпустят на несколько дней — и мы едем с владыкой к кому-нибудь из духовных его чад. И к нам много людей приезжало. Не пустить нельзя. На всех продукты закупала, всю тяжесть таскала, стирала для всех. Для службы я все сама готовила, просфоры тоже сама пекла. А задержусь где-нибудь после работы, владыка встречает меня словами: «Я пять акафистов прочитал, чтобы Господь тебя сохранил».

Так и жили домашним монастырем. А жизнь такую предрек мне преподобный Кукша. Встречалась я с ним в Почаеве в 50-е годы. На службах в храме отец Кукша обычно стоял позади меня, а я стояла всегда на коленях, на железных плитах. Все службы на коленях простаивала. А там службы-то по пять часов. У меня тогда такое представление о молитве было, что молиться надо обязательно стоя на коленях. Ревность была не по разуму. У меня на коленях даже что-то вроде панциря образовалось. Однажды подхожу к отцу Кукше и прошу: «Благословите в монастырь». Он говорит: «Нет монастырей». — «Как нет, батюшка? Вон в Киеве три монастыря». А он ногой топает: «Я сказал тебе — нету. У тебя дома монастырь!» Ничего не понимаю. Как дома? Я ж из Сибири приехала, у меня и дома-то нет. Много позже эти слова прояснились. Тогда, конечно, я плохо понимала, кто передо мной. Я никем не руководилась, как-то сам Господь меня вел, никакого старца у меня не было. В селе, где я росла, даже церкви не было… И вот слова отца Кукши можно назвать пророчеством — наша жизнь с владыкой Антонием и была домашним монастырем.

Владыка учил, что если монах не будет вычитывать каждый день монашеское правило, то не устоит — не выдержит монашеской жизни. Он говорил это всем своим постриженникам, которые были в миру. И представьте себе, все чада его, в том числе профессора и начальники, выполняли это правило. И я выполняла. Не менее пяти часов в день на это уходило. Сейчас-то проще — службы в церкви каждый день идут.

Бывало, приедем с ним из какой-нибудь дальней поездки мокрые, усталые, замерзшие, ничего не сготовлено, не натоплено, а он, только дверь откроет, — бегом на правило. Не даст даже сесть пере

{308}

дохнуть. Ни одной ночи не спал. Все время ходит, молится, читает. Владыка говорил: «Не люблю медлительных, люблю, чтоб все бегом, быстро. Монашество — это ангелы. Они должны летать». Так и с молитвой. Только в дом заходим, он сразу: «Молитвами святых отец наших…» Про себя ропщешь: «Ой, хотя бы посидеть, хотя бы чаю выпить, все пересохло во рту…» А он: «Знаешь за нами сколько бесов летело? Надо их молитвой отогнать, а то тотчас бы нас окружили».

Однажды поехали мы в Армавир к одной матушке. Время осеннее, холодное, одеты мы были очень легко, он в жакеточке, я в легкой кофточке. А поезд станцию проехал и только через два часа после Армавира остановился. Вышли мы, ветер страшный, так и стояли на ветру. Пришел обратный поезд, народу много, — люди по головам залезали, с детьми, с чемоданами. Не смотрели, старик или кто. Едва в поезд его протащила. И вот два часа он простоял, никто не уступил ему места. Приехали в Армавир в три часа ночи, с трудом добрались до дома, а забор такой, что никто нас не слышит. Стоим на холоде. Там молодая матушка жила, пришла с работы, дом не топила, сразу уснула. Владыка помог мне через забор перебраться. Еле через ставни достучалась.

В дом вошли, владыка промерзший — но сразу на молитву. До рассвета молились, и оба заболели. Чуть вздремнули — уже снова поднимает на молитву. Встать нет сил. А он говорит: «Вот палка, буду бить, если не встанешь на молитву». Я в слезы, думаю: «Мама бы пожалела, а он не жалеет». Посадили меня, закутали, и я «отстояла» всю службу. А потом он несет и мандарины, и апельсины, и чай… «Для чего я тебе это устроил? — сказал владыка. — Чтобы ты в любом состоянии поднимала себя на молитву». Вот и сейчас, когда заболею, говорю себе: «Владыка с палкой идет».

Вот так нас и воспитывал. Как-то, помню, владыка служил в Донецке. Народу собралось много. Стоять долго с моими больными ногами трудно. Переминаюсь с ноги на ногу. А он со своими ногами, которые все в ранах, не пошевельнется. Вдруг оборачивается, говорит в мою сторону: «Антония, возьми себя в руки, нечего танцевать».

Литургию в нашем доме владыка служил почти каждый день. Иногда люди к нам приезжали, местные несколько человек приходили, а иногда и никого не было — мы вдвоем. Приезжали люди, которые с ним сидели в лагерях, — они жаждали встречи с ним. Иногда по 40–50 человек собиралось. Он знал, как утешить человека. Шли к нему люди со своими скорбями, а от него летели такие восторженные, такие радостные. Все снимал, всю тяжесть.

{309}

А, бывало, приедут к нам чуваши, мордва, белорусы, украинцы, и вот пой с ними литургию. Каждый по-своему поет. Переживаю, молюсь: «Царица Небесная, у Тебя ж столько ангелов певчих, пошли хоть одного». Смотришь и споем литургию. Без репетиции. И говорили, что у нас хорошо поют. Вот так Господь устраивал.

Привозили ему много письменных исповедей и огромное количество записок на поминовение усопших. Когда владыка вынимал за них частицы на проскомидии, то некоторые частицы отлетали в сторону. Он видел эти души, за которые просили молиться. Я спрашивала: «Владыка, какие они?» — «Черные. Их нельзя класть в Чашу». Среди них были и некрещеные, и самоубийцы, и владыка по одному имени видел, что это за души.

Владыка был настоящим делателем молитвы Иисусовой. Нам-то в наших условиях едва ли возможно благодатную сердечную молитву обрести. Нам необходимо все время как бы за ризу Господню держаться — не упускать Его имя. Забыли, отвлеклись — сразу же опять схватиться, читать молитву опять, не считая количества молитв. И так постепенно приучимся, начнем уже страшиться: только бы не потерять молитву, только бы снова не отойти от Господа. Владыка завещал нам «наламывать язык и сердце на молитву Иисусову». Без конца он читал и молился. «Добротолюбие» всегда раскрытым у него на столе лежало. Акафисты очень любил. И не бывало такого, чтобы он заскучал.

Владыка учил, что смыслом жизни человеческой является непрерывная работа над собой. Кто бы тебя ни обижал, кто бы что ни говорил тебе, ты считай: «Господь попустил, значит, так оно и надо». Тебя оскорбили, унизили, — а ты все это принимай с радостью, с терпением, как из руки Божией. Когда начнете в себе это воспитывать, то легко будет. И уныния не будет. Настанет радость.

Злоба вселяется в человека под действием демонской силы, и нам надо стараться жить так, чтобы бесу не было доступа внутрь нас. А достигается это только смирением. Напали на вас словами, обвинениями — вы смиряйтесь. Вырабатывать надо в себе это чувство. Так постепенно отшлифуется внутренний человек.

Нам земная жизнь дана, чтобы этой жизнью ту жизнь заработать. А люди изо всех сил работают, чтобы какую-нибудь там мебель купить. Чтобы потом руки сложить и с собой ничего не взять. А что нужно для спасения? Смирение. Оно все побеждает. Перед ним враг бессилен. Когда святые этого достигали, для них не важно было, хва

{310}

лят ли их, ругают ли, ничего их не касалось. А мы такие плотские, такие самолюбивые. Если нам что-то сказали, как-то посмотрели не так, на другого больше внимания обратили, мы уж так задеваемся, так волнуемся.

Наука из наук — победить самого себя, свою гордость. Ведь смирение может быть ложным. На вид как будто смирен. А когда тебя глубже заденут, ты не выдерживаешь. Или внешне молчишь, а внутри на кого-то обиду, гнев носишь. Это смирение ложное. Сам человек смирения не приобретет. Надо просить Господа. Сам человек ничего не может сделать. Вот Господь и попускает нам скорби и трудности, чтобы мы всегда просили Его помощи. И в болезни, и в искушении, и в несчастий…

Владыка своим примером учил нас смирению, терпению и любви. Всех людей любить мы пока не можем, особенно тех, которые на нас нападают, наносят нам оскорбления. Мы только терпеть можем, а любить — это ведь выше всего.

Рассудительность во всем нужна. Например, в наше время поститься со всей строгостью невозможно. Мы сейчас пленники. Если мы возьмем на себя особый пост, то он будет раздражать врага. А зачем раздражать врага, когда ты не сможешь с ним бороться? Это могли только подвижники. Наш век — век не поста, а век болезней и терпения. Пост не приближает человека к Богу и не удаляет. Пост не для Бога — для нас самих нужен. Но если возьмем на себя чрезмерный пост, то мы его просто не осилим.

Нам нужен пост внутренний, чтобы поломать себя: стать кроткими, смиренными, терпеливыми. Если Господь попускает скорби, со смирением надо принять. Если Господом попущено, значит, принять как из Божьей руки и все терпеть. Настоящий пост — это когда человек терпеливо, без обиды несет все огорчения и нападения, считая, что он заслужил их. За что? За прошедшую жизнь, за молодость легкомысленную. За это мы должны очиститься здесь, чтобы там, на мытарствах, не было совсем худо.

При постриге монашеском дается обещание «в немощах пренемогать», вот так и надо пренемогать себя: все болит, а ты все равно иди на молитву. Встать не можешь, уже, кажется, умираешь, а все равно — пересиливай себя и вставай. А главное — внутренне себя превозмогать. Наша гордость — как зверь какой. Чуть его задели, он готов выскочить и всех растерзать. А ты его назад заталкивай. Обидели тебя, злишься на кого-нибудь, хочется все ему высказать, а ты скажи сам себе: «Сиди там, не вылезай» — и вместо грубости, наоборот,

{311}

говори с человеком ласково, приветливо. Побеждай себя, и постепенно привыкнешь. Так стяжается смирение. Это и есть бескровное мученичество. Святые мученики страшно страдали, но кратко. А тут бескровная мука, но не на год, не на два, а на всю жизнь.

А уж если попустит Господь сильные страдания или настоящие гонения придут, то, как владыка говорил, нужно представить, что ты идешь на Крест. Перед смертью он как-то сказал: «А вам, может быть, придется еще пострадать. Но если придет такое время, то не устрашитесь, идите как на Крест, смело, с открытой грудью, не сомневаясь, ни о чем не жалея, с радостью принимая его. Тогда сила Божия осенит и укрепит, и вы устоите. А если мысленно попятишься от Креста, если в мыслях раздвоишься, поколеблешься, испугаешься за себя или за родных, то в это время демонская сила вмешается, благодать отойдет и уже не устоять в страданиях. Осознать надо, что пришел тот час, когда тебе нужно оправдать свою веру, свою верность Господу. Иди, как шли святые мученики. Господь укреплял их, они даже мучений не ощущали, а если ощущали, то понимали, что это дается для очищения от прежних грехов. Просите у Бога помощи. За детей, за родных не страшитесь — нашими страданиями мы им поможем, и Господь их помилует».

Наступает такое время, говорил владыка, что если не выполнять молитвенного правила, то никто не устоит, какого бы он высокого сана духовного ни был. Сам он ни одной ночи не спал, если только днем часа два поспит, и то, смотришь на него — он и во сне Иисусову молитву шепчет. Вот такой у него был сон. А когда сильно болел, лечил себя литургиями, еще больше молился. Температура высокая, еле стоит, за престол держится, но служит. Так побеждал себя. Бывало, весь огнем горит, но никогда не измерял ни температуру, ни давление. «Зачем давление измерять? Успокоился человек — давление упало», — так он говорил. Он считал, что все болезни от демонской силы.

У него после лагеря были большие открытые раны на ногах, вены закупорены, ноги черные, помороженные. Он сам изучал гомеопатию и других лечил — но, правда, всем одно лекарство от всего давал. И люди выздоравливали. Дело, конечно, не только в нем было, но и в самих людях. Они ему верили. Наверное, не всякого человека можно так вылечить.

Однажды жена моего брата получает телеграмму, что отец ее умирает, он был сердечником. Она приезжает к нам вся в слезах: «Владыка, папа умирает — обширный инфаркт». Владыка ушел мо

{312}

литься к себе. Прошло минут сорок. Выходит владыка, весь сияющий, говорит: «Бей телеграмму, твой отец жить будет». Она шлет телеграмму, в ответ получает извещение, что папе хорошо, папа выздоровел. Врачи поражены были. Он до сих пор жив.

У одной из навещавших нас матушек был сын. У него на руке образовалась какая-то шишка, и так мешала ему, что он не мог работать, а вырезать нельзя было — выросла прямо на вене. Мать его, гостившая у нас, обратилась за помощью к владыке. Он сразу ничего не обещал, ушел, как всегда, к себе молиться. Эта матушка месяц прожила у нас. Поехала к сыну в Одессу — видит, нет никакого нароста. Сын объясняет: «Мама, с месяц, как все прошло».

А однажды девочка из города Балашова к нам приехала — рак груди. Владыка ее маслицем помазал. Приехала в следующий раз, говорит, что опухоль пропала. А сколько еще подобных случаев было! Но владыка о них не рассказывал, вспоминаю только то, что сама видела.

В 1966 году у моей мамы случился обширный инфаркт, и она как покойница лежала. Ни давление не измерялось, ни температура. Я три месяца за ней ухаживала, сама уколы делала. Климат на Донбассе тяжелый для сердечников, и врачи запретили маме там жить. Был июнь месяц. Жара. Перевозить ее опасно. Но владыка сказал: «Везите, ни одного приступа не будет». И молился. Так на матрасах и привезли ее к нам. Владыка причастил ее, пособоровал. И она встала. И еще год потом прожила. Владыка ее исповедовал часто. Незадолго до смерти постриг в иночество.

Знал владыка отца Мисаила (Томина), который семнадцать лет на Афоне пробыл, он теперь Серафим в схиме. Я летала к нему в Оренбург. Это он забрал к себе митрополита Нестора (Анисимова) после лагеря. После смерти владыки Антония осталось много материала для риз, отец Мисаил все на Афон отвозил. Он сам очень хорошо шил ризы, митры, вышивал, хотя у него нет одного глаза. Когда митрополит Нестор вышел из лагеря, он просил отца Мисаила: «Мисаилушка, найди мне владыку Антония. Это великий старец». Но

{313}

встретиться после лагеря им не пришлось. Уже после смерти митрополита отец Мисаил к нам приезжал, долго они с владыкой беседовали.

Отец Кирилл (Павлов), духовник Лавры, к нам тоже приезжал. Они всю ночь с владыкой говорили. Иногда, когда, мы с владыкой приезжали в Москву, он виделся с отцом Кириллом и с отцом Мисаилом. Встречались они у матушки Серафимы (Зражевской) в домике на Лосиноостровской.

За месяц до смерти владыки мы с ним ездили в Армавир. Нас там очень просили остаться на Пасху. А он: «Нет, насовсем я здесь оставаться не хочу». — «Да нет, не насовсем, после Пасхи домой поедете». И вот домой вернулись — тут он и заболел, а вскоре умер. Не хотел он умирать в Армавире.

Он говорил мне, что должен был еще год назад умереть, но умолил Господа, чтобы побыть еще годик с нами. Говорил: «Если я дольше останусь жить, то буду лежать все время. А ты этого не вынесешь. Людей будет много приезжать…» А год жизни он вымолил. У меня к тому времени нервы уже были на пределе. Я очень устала от людей. Всё на себе ведь, всё на себе. Тогда я уж не смела о продлении жизни владыки молиться, а только чтоб воля Божия исполнилась.

Владыка говорил: «Страданиями нашего поколения отброшены на десятки лет страдания других людей». Он имел в виду новомучеников и исповедников времен революции и коммунистических гонений. Их жертва освободила нас на время от внешних страданий, они как бы взяли их на себя. Они за нас страдали, а нас Господь щадит за пролитую ими кровь. Христианам теперь даны лишь внутренние скорби. От этих скорбей, от всех наших болезней одно лекарство — бороть себя. Поборешь себя, поднимешься на молитву, и Господь даст тебе сил, даст крепость. А пожалеешь себя — враг еще больше насядет, совсем уложит, так что и не встанешь.

Когда перед смертью владыки мы плакали, то он говорил: «Плотяные вы мои! Ну что вы плачете, ведь мы — христиане — люди духа. Люди духа будут жить вместе, потому что Дух не умирает. Всегда будем вместе жить. А там, если удостоюсь Господа видеть, то буду вам помогать. Плотяные мои, как вы можете не верить, что мы люди духа?»

За два дня до смерти у владыки началось невероятное кровотечение. А произошло это вот почему. Один знакомый иеромонах умер в плотском грехе, без покаяния. На старости лет, ему уж под семьдесят было, сошелся с женщиной. А был таким постником. Во весь пост не

{314}

разрешал масла постного кушать. Только в субботу и воскресенье. Худой был — одни кости. Молитвенник какой был, поклоны все клал не переставая. А уловился в блуде. Умирая, он просил женщину, с которой сожительствовал: «Ты за меня покайся». И вот она узнала, что владыка умирает, пришла к нам, плачет: «Матушка, пусти к владыке. Никто меня, кроме него, не разрешит, я должна за другого человека покаяться». Я к владыке. А он: «Как же я ее разрешу, ведь я должен тогда епитимью нести. А как я, больной, умирающий, понесу?» Женщина эта все равно умоляет. И я на коленях стою перед владыкой, тоже за нее упрашиваю.

Когда она ему покаялась, полетела от нас окрыленная, радостная, что грех их прощен, и ему и ей. А владыка мне говорит: «Понимаешь, что произошло? Ведь теперь я душой должен в ад сойти…» И только он мне так сказал — температура за сорок, страшное кровотечение началось, судороги. И изо рта шла кровь, и снизу шла кровь. Мы не понимали, откуда столько крови. Сколько мы меняли ему подушек, простыней, все, что клали, все заливало кровью. Но ни одного стона не было. Только шепчет: «Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже!» И не разрешал делать даже успокоительные уколы. Никаких лекарств не принимал. Болезнь-то у него, конечно, была до этого, но таких страданий, как после той исповеди, не было. Положим на него мокрое полотенце — мгновенно сухое, положим листья капусты — лопаются. Такой жар был. Кровотечение длилось сутки. У меня осталась подушка, на которой он тогда лежал, я не стала ее стирать, так и сплю на ней.

Перед самой смертью владыки был такой момент. Посмотрел он в сторону дверей грозно-грозно, как будто там демон явился. Потом сложил руки, закрыл глаза, и все — тихо отошел ко Господу. Это я сама видела. Я так молилась, чтобы владыка меня к себе забрал, а видите, больше двадцати лет после него живу.

{315}

 

Протоиерей Иоанн Чиженок

Мои родители — духовные чада владыки Антония, а сам я впервые увидел владыку, когда мне было одиннадцать лет — в 1963 году. Он приехал к нам в Белоруссию и прожил у нас целую неделю. На Божественную литургию собиралось по сорок — пятьдесят человек. Всю ночь, что меня поразило, владыка исповедовал, а в пять часов начинал службу. Я был мальчиком, но очень хорошо его запомнил. В детстве отец читал нам Жития святых, и когда появился владыка, я увидел ожившего старца из книжек, которые я, затаив дыхание, слушал ребенком.

Запомнилось мне, что владыка был всегда бодрый, всегда с улыбкой, говорил ровным и спокойным голосом. Поразило меня и то, как он совершал проскомидию. Теперь, став священником, я могу оценить это в полной мере. Каждую поданную записочку он внимательно прочитывал и вынимал частицу за каждое имя. Часа три до литургии он совершал проскомидию. Службы у него были очень долгие. Ночами он не спал. Сначала исповедовал, потом — проскомидия и литургия. Во время исповеди, как правило, читали длинное, трехчасовое монашеское правило, по монастырскому Уставу. Не так, как сейчас в храмах, когда совершается примерно треть от Устава. Помимо молитв мы читали все каноны и акафисты к Причащению, я даже сам читал.

Благодаря владыке Антонию я еще отроком понял и прочувствовал, что такое таинство исповеди и таинство Причащения. После причастия мне летать хотелось, целовать всех хотелось. Это чудо было. И запомнилось на всю жизнь. По нескольку раз в году мы ездили к владыке. У родителей с ним была постоянная духовная связь. Они и сейчас считают себя его духовными детьми. Им уже далеко за семьдесят. Они говорят, что такого старца, такого наставника, как владыка, в их жизни больше не было.

В 1969 году я ездил к владыке с отцом Кириллом (Павловым). А в 1971 году владыка Антоний благословил меня поступать в Московскую Духовную семинарию и направил к отцу Кириллу за характеристикой. Я всегда корю себя за то, что не научился у владыки тому, чему нужно было бы научиться. Мешало, конечно, большое количество людей, собиравшихся к нему. Сейчас бы я у него все выспросил, выпытал. Все, что нужно для спасения души. К сожалению, такого опытного духовного наставника в наше время найти трудно.

{316}

 

Игумен Михаил (Лаптев)

Про себя владыка почти ничего не рассказывал, а допытываться мы не дерзали. Из того, что по крупицам узнавали о нем, понимали, что Господь Промыслом Своим особо хранил его, потому что уцелеть в таких ситуациях, в которых он оказывался, можно не иначе как чудом Божиим.

Когда я поближе узнал владыку, понаблюдал за ним, то никак не мог поверить, что можно так жить. Одна молитва и труды. Хотя ему было уже за восемьдесят. Лишних разговоров никогда не вел. Молитва и молитва. Его почти никто никогда не видел спящим. Любопытные даже дежурили по ночам у его дверей и убеждались, что он все время проводит в молитве. Постник был великий. Рассказывал, что в молодости по семь дней не вкушал. Молитва была главным делом его жизни. Ни гонения, ни аресты, ни болезни, ни бытовые неудобства, ни окружение — ничего не могло помешать ему исполнять молитвенное правило. Едет, например, в поезде, в общем вагоне. Рядом люди суетятся, толкаются, шумят — он углубится в молитву и как будто не замечает ничего вокруг себя.

Однажды нам с ним достались боковые сидячие места. Соседка уступает ему место на нижней полке, уговаривает прилечь, а владыка шепчет мне: «Эх, лукавый, хочет убаюкать деда. А кто же молиться будет?» Вздремнул самую малость — и опять за молитву. Нам тоже поблажек никаких не делал. Одна наша монахиня заболела, температура под сорок, жалуется, а владыка ей: «Вставай, не нежничай». Молитву он считал лучшим лекарством от болезней. Рассказывал, что Иисусовой молитвой вылечил свое больное сердце.

Владыка не терпел осуждения. Сам не осуждал никого и другим не позволял этого делать. Не мог слушать, когда о ком-нибудь плохо говорили, вразумлял: «Я не нуждаюсь в таких свидетельствах… Осуждать ближних нельзя — за них нужно молиться». И говорил это всегда очень тихо и спокойно. Никогда не видели его раздраженным или взволнованным. Никогда не был он суровым. И в скорбях, и при благополучных обстоятельствах он всегда был одинаково серьезен и кроток. Мир и спокойствие исходили от него.

Многие думают, что время аскетических подвигов давно прошло. Если это и так, то владыка Антоний — исключение. Его подвижническая жизнь — живой укор нам, нерадивым и малодушным. И в наше время можно жить подвигом, служить Господу всеми силами, лю

{317}

бить Его всей душой. Сам он часто приводил в пример жизнь Иоанна Кронштадтского. Владыка сокрушался о современном ему монашестве, он не видел настоящей духовной жизни. «Всюду только внешнее, — говорил он, — только одеваются, объедаются, а молитвенных монашеских трудов нет».

Владыке был уже девятый десяток, а он все ездил по своим духовным чадам, и когда ему советовали прекратить поездки, он объяснял: «Я молился о покое, но Матерь Божия не благословляет сидеть на одном месте — велит ездить и окормлять свою паству».

Молитве он учил нас своим примером. Он стоит, и ты стой. Некоторые не выдерживали — падали. Когда съезжались к нему люди, иногда человек по 30–35, то он служил литургию каждый день. Начинал службу ночью. Потом три акафиста обязательно читал. Потом приступал к проповеди. Говорил долго и очень подробно. Казалось, хотел ответить каждому на его больные вопросы. Поначалу я все недоумевал, зачем нужно так долго молиться. Понял, только когда сам стал священником.

Как-то раз в Сочи я пришел с работы ужасно усталый. Владыка с чадами стоит на молитве. Думаю: «Не выдержу, упаду сейчас». Прижался к стене, перед глазами все плывет. «Только бы не упасть», — думаю. И продолжаю молиться. Кончилась служба, подходит владыка и говорит: «Ну вот, поборолся и победил врага».

Однажды мы с другом пришли издалека навестить владыку. Час ночи. Он, по обыкновению, не спал — молился. Предложил нам прочитать правило. Прочитали. А он дает нам еще и акафисты. Друг говорит мне: «Я изнемогаю, падаю, а как ты?» Я ему: «Терпи». Ночью же началась литургия, которая закончилась в одиннадцать утра. А нам в этот день на работу — назад двадцать километров пешком пройти надо. Но после литургии и причастия мы испытали такую радость, описать которую невозможно. На обратной дороге не чувствовали никакой усталости. Благодатное чувство переполняло нас, хотелось идти и идти целую вечность. От попутных машин даже прятались в кусты, чтобы пешком идти и не растерять благодатного настроения.

Ко мне в Дрогобыч владыка часто приезжал. Ляжешь спать и слышишь, как он у себя ходит, ходит и молится, молится. А с работы приду, начинаю борщ варить. Он мне: «Если бы ты хотел молиться по-настоящему, ты бы борщ не варил. Приготовил бы что-нибудь попроще, а ты почти час на него тратишь». Я все приставал к владыке: «Книжек никаких нет, негде толком узнать о молитве. Напишите нам об Иисусовой молитве». Так он ночами сидел, писал. Сто листов

{318}

написал — целую тетрадь. Я ее потом переписывал, знакомым давал читать.

Не было ни одного дня, чтобы владыка не исполнил монашеское правило. Даже в невыносимых условиях. Даже в лагере, в бараке, когда вокруг такие страсти творили, блуд разный, он все равно уходил в уголок и молился. Когда я молился рядом с владыкой, всегда чувствовал, что он знает все мои мысли, все приходящие ко мне во время молитвы искушения. Иногда борешься, борешься с рассеянностью, чаще поклоны начинаешь класть, стараешься вслушиваться в слова молитвы. А после службы владыка и скажет: «Что, навоевался?»

Однажды владыка приехал ко мне, прошел в комнату, упал на колени, поднял руки и молился четыре часа. Я уже устал на него смотреть, а он все на коленях стоит и молится. Думаю: «Ну что он там делает? Ну о чем так долго можно молиться?» Спустя некоторое время он рассказал, что Господь открывает ему страдания его духовных чад — за них он и молится. Наши грехи он брал на себя. За некоторых, которые сильно согрешали, он молился особенно сильно.

Стоим один раз на молитве. Вдруг владыка начинает читать молитву о путешествующих, называя конкретные имена. Удивляемся — почему. Через некоторое время стучатся в двери те самые люди, которых он поминал. Не раз так бывало, хотя об их приезде заранее никто не знал.

Как-то вечером в Дрогобыче духовная дочь говорит владыке: «Владыченька, поживите с нами хотя бы месяц». А он отвечает: «Поживу, если Господь благословит». Вдруг видим, владыка стал на колени и молится, а потом быстро говорит ей: «Иди скорее покупай мне билет». Она в слезы. Владыка ей: «Быстрей иди, где ж твое послушание?» Купили билет, я проводил владыку. Сидим, головы повесили, грустно так… Вдруг стук в дверь. Открываем — перед нами милиционер. Спрашивает: «Кто у вас в доме без прописки проживает? Я должен проверить квартиру».

До Дрогобыча я жил в Сочи в отдельной квартире со всеми удобствами. Некоторые духовные чада владыки хотели обменяться на другой город, но он не благословлял. А мне вдруг разрешает: «Меняйся на Дрогобыч». — «Почему именно на Дрогобыч?» — «Потом узнаешь». И я узнал. Оказалось один мой «доброжелатель» хотел меня посадить. И вот пришли они за мной — а меня и след простыл, я уже в другом городе. Вот зачем обмен нужен был. Владыка множество подобных ситуаций спасал. Мне рассказывали, что сочинский следо

{319}

ватель вздыхал по мне: «Всех посадил, один Лаптев от меня ушел».

Однажды ехала к владыке в Бучу некая раба Божия — Дарья и везла очень много писем-исповедей от духовных чад. Первый раз она была у него летом, а второй раз поехала зимой. Ее спрашивали: «Ты найдешь владыку?» — «Конечно найду». Ну и поехала, и проехала нужную остановку. Вернулась, и опять проехала — никак не может вспомнить, где выходить. Так она ездила с пяти утра до пяти вечера. Наконец приехала в Киев на вокзал и уже совсем в отчаянии взмолилась покойной схимнице — Серафиме прозорливой из Балашова: «Матушка Серафима, помоги!» А надо сказать, матушка Серафима при жизни еще всем говорила: «Когда тебе скорбно будет, крикни: Матушка Серафима, помоги!»

И вот в это самое время в Буче владыка зовет матушку Антонию и велит ей ехать в Киев на вокзал опустить там письмо. Матушка: «Так письмо и здесь, в Буче, можно опустить». — «Нет, езжай». Едет с этим письмом, думает, что такое… Приехала на ночь глядя в Киев и на вокзале столкнулась с этой Дарьей. Та бросилась к ней: «Откуда ты?» — «Владыка послал». Когда вместе приехали в Бучу, Дарья к владыке в ноги: «Откуда узнали, что я ищу вас?» А он отвечает: «Матушка Серафима балашовская явилась, говорит: „Забери мою овечку, с утра ходит, вас никак не найдет“».

Вообще, надо сказать, поначалу прозорливость владыки очень удивляла. Но постепенно мы стали к ней как бы привыкать. А то, грешным делом, и «проверяли» его, по молодости, конечно, по глупости. Однажды иду с работы и думаю: «Если владыка прозорливый, он узнает, что я хочу кушать». Только в дверь вошел, он мне протягивает яблоко: «Как ты проголодался, возьми яблочко». В другой раз иду и думаю, узнает ли он, что мне надо идти в баню. Прихожу, он сразу: «А теперь иди в баню, помойся».

Владыка не позволял себе много кушать, все время недоедал. Матушка Антония к нему иногда пристанет: «Владыченька, поешь вот это, это». А он: «Не буду». Помидоры свежие однажды принесла, отборные: «Не буду». — «Почему?» — «У меня от них малярия». Что-нибудь всегда выдумает. А на другой день: «Ну, где там помидоры?» То есть когда был аппетит, тогда и отказывался от вкусного. До смерти человек боролся.

У меня у самого была язва. Я уже не мог съесть и свежего помидора. И вот приезжает ко мне владыка. Садимся за стол. Он наливает мне вина. Я говорю: «Владыка, не могу». Объяснил почему. Он отливает вино и водой разбавляет. «Выпей, — говорит, — ради больного

{320}

желудка». Ну, я выпил немножечко и забыл напрочь про желудок. Он меня больше никогда не беспокоил.

У хозяйки дома, в котором однажды гостил владыка, были страшные раны на обеих ногах. Врачи признались в своем бессилии. Владыка спрашивает у нее: «А веришь ли Богу?» — «Верю, владыка, помогите моему неверию». Он помолился, перекрестил ноги и обратился к матушке Антонии: «Чем-то нужно смазать раны. Что у тебя есть?» — «У меня только вазелин». Он помазал эти открытые раны вазелином. Наутро опухоль спала, через несколько дней раны затянулись и очень скоро совсем зажили.

Сам он, конечно, тоже болел, но все переносил на ногах. У него была двусторонняя паховая грыжа, открытые раны на обеих ногах. Легкие были больные. Слышал уже плохо. Держался он только молитвой. Жизнь его сплошь мученическая. Владыка часто повторял нам, что ничего в жизни не совершается без Промысла Божия. Нужно в это твердо верить и все, что посылается, переносить с терпением, ни в коем случае не обвиняя тех людей, через которых искушения приходят. Владыка учил возлюбить молитву и страдания, открытой грудью идти на Крест, который Бог посылает каждому по его силам.

Про лагеря вспоминал крайне редко. Однажды сказал: «Все, что делалось в сталинские времена, нужно правильно понимать как Промысл Божий». Но подробно про те годы не рассказывал. Иногда только обмолвится о чем-нибудь, например, как арестанты сделали ему крест и панагию из картона. Или, как он огорчался, что некоторые священники в лагерях не молились. Один протоиерей жаловался: «Как молиться, книг нет, условий нет?» А владыка на это отвечал: «Где стоишь — там и молись».

После смерти владыки я остался один. Некому было мною руководить. Не находил я такого человека. Никто для меня не мог сравниться с ним.

{321}

 

Иеромонах Сергий (Акинтиков)

Жила у нас одно время юродивая Екатерина. И вот как-то, уже после смерти, является она во сне моей сестре и говорит, что есть, мол, один епископ, очень добрый, и он очень нуждается в помощи. И называет адрес, по которому он находится. Сестра моя быстро записывает этот адрес. Собрала она посылку: белье теплое, носки, шапку, деньги — и посылает по «указанному» адресу. И что вы думаете? Мы получаем ответ от неизвестного нам тогда владыки Антония: посылочку нашу он получил, за что очень благодарит, она оказалась весьма кстати — он был тогда еще в лагере.

Чудо настоящее, которое совершилось на наших глазах, это исцеление моей мамы. У нее была болезнь с детства — порча ноги. И совпало так, что к приезду владыки рана на правой ноге открылась. Костевая часть начала гнить. Гниет, нарывает и лопается. Процесс этот дошел уже до колена. Врачи ничего не могли сделать. Оставался единственный выход — ампутировать ногу. И вот тут как раз приезжает владыка с матушкой Антонией. Рассказала мама ему о своих страданиях. Он прочитал молитву и спрашивает: «А ты веришь в то, что Господь может тебе помочь?» — «Верю, владыка, верю!» Ушел он молиться. Через некоторое время приходит, берет масло из лампадки и начинает крестообразно мазать вокруг раны. При этом молится. Потом дал маме крем «Идеал» и велел мазать ногу каждый день. Но что такое крем для открытой раны? Так он делал, чтобы скрыть свою молитвенную помощь. Вскоре рана начала затягиваться и в конце концов полностью исчезла. Прожила мама до 95 лет, и ни разу больше рана не открывалась.

Владыка Антоний был само смирение и кротость. Он никогда никого не обличал, не унижал. Обо всем говорил прикровенно. У него было такое смирение, такая кротость, что иногда трудно было его понять: то ли он серьезно говорит, то ли нет. Однажды сидели за чаем, беседовали. Владыка предсказал всю мою жизнь, но говорил как бы не обо мне, а о другом человеке. Он рассказал все, что со мной будет, какие я буду иметь преткновения, искушения. И все, что он говорил, все осуществилось в моей жизни. Говорил он мне все это как бы нехотя, как бы стесняясь своего пророчества.

У владыки было очень много духовных чад. В самых разных местах: и в Воркуте, и на Дальнем Востоке, и в Новосибирске, и в Москве — откуда только не приезжали к нему. Когда он сам приезжал в

{322}

чей-то дом, то сразу после приветствия спрашивал: «Правило вычитали?» — «Да нет еще…» Он быстренько облачается. Двенадцать ночи, три часа ночи — неважно, сразу за молитву. Ничего из службы не опускал. Полностью и повечерие вычитывалось, и утреня, и все каноны, ничего не опускал. Нигде и никогда.

У нас в семье все верующие. Папа — в постриге, инок. Мама — монахиня Михаила. Оба приняли постриг по благословению владыки Антония. Сестра — монахиня Иоанна. В церковь я ходил по праздникам, а в будни молились в домашних условиях. Я вычитывал всю службу или со своей семьей, или с теми, кто к нам собирался.

После смерти владыки по совету матушки Антонии я переехал в Сухуми. Там было много тогда монахов из закрытой Глинской пустыни — отец Андроник (Лукаш), отец Серафим (Романцов) и другие. Я там пробыл пять лет. В эти годы я познакомился в Тбилиси со схимитрополитом Зиновием (Мажугой). Он стал моим духовным отцом. Про владыку Антония он говорил, что таких архиереев очень мало, — редкий архиерей может вести такой аскетический образ жизни, какой вел наш владыка.

{323}

 

Монахиня Серафима (Зражевская)

До встречи с владыкой Антонием я окормлялась у иеромонаха Никона (Воробьева), с которым меня познакомила в конце 40-х матушка Сергия. Я работала тогда на кафедре гистологии во 2-ом Московском медицинском институте. Во время войны на прифронтовой полосе я заболела сыпняком, у меня развилась болезнь спинного мозга, и в 42-м году я получила инвалидность.

Духовную атмосферу в окружении отца Никона я восприняла с большой радостью. Это соответствовало моей натуре. Первое послушание у меня было такое: закончить диссертацию. Она все время висела надо мной не знаю какой тяжестью. Душа моя к науке не лежала. Я была убеждена, что если ученый христианин, то он и мыслит с помощью Божией, а если не христианин, то он мыслит по-вражьи. И тот и другой опираются на одни и те же факты, но выводы делают разные. Поэтому-то атеисты преследовали генетиков — генетика открывает путь к Священному Писанию, дает основу для понимания, что все в мире развивается по Промыслу Божьему… Это было время, когда сажали врачей — «врагов народа», и я значилась в списке на арест. Отец Никон, узнав, что мне грозит, говорил: «Только от веры не отрекайтесь ни в коем случае». Мама моя очень переживала, я была для нее единственной опорой. Младшая сестра трагически погибла, Сусанна еще не возвратилась из ссылки… По тем временам это большое везение, что меня не арестовали.

У отца Никона в городе Гагарине (Гжатске) была махонькая комнатка. В ней он всегда очень долго молился. От отца Никона я получила очень многое. Он шел путем Иисусовой молитвы и имел на этом пути благодатные дары. Очень серьезно изучал труды Игнатия Брянчанинова. Был горячим подвижником. Служба церковная стала для меня по-настоящему ощутимой благодаря отцу Никону. Все так

{324}

считали, священники в том числе, что службы его необычны. У него был явный дар молитвы. Даже вечерние и утренние молитвы он как-то особенно читал. Иногда говорил: «Прочитали правило», а иногда: «Помолились» — когда дух настоящей молитвы ощущался.

Когда диссертация была закончена, отец Никон дал мне другое послушание: «Все читать и выписывать на тему покаяния». А потом он стал давать мне деловые поручения, которые Господь сподобил выполнить, и это для меня большая радость. Я возила из Москвы в Гжатск иконы для его храма. Их давал мне отец Александр из храма Ильи Обыденного, который был самым первым моим духовником. Привезла целый иконостас. Это очень преобразило храм отца Никона. А сень над Царскими вратами я привезла ему из Загорска от отца Тихона. Потом начала возить в Гжатск стройматериал для церкви.

Отношения наши с отцом Никоном были непростыми. Были у нас разногласия по вопросам науки. Да и враг, как всегда, устраивал козни. Отец Никон слышал много лживых наветов в мой адрес, о чем он сам мне потом рассказывал. Когда отец Никон был уже тяжело болен и жить ему оставалось недолго, он попросил меня приехать — хотел убедиться, что у меня нет на него обиды. Он терпел ужасные грудные боли, мучился бессонницей. Отец Никон говорил прямо, что он уже хочет умереть, что все, что можно было сделать, он сделал. На девятый день после смерти я приезжала к нему на могилу. Из разговора с его келейницей поняла, что отец Никон провидел мой будущий постриг.

В то время жила под Загорском одна матушка, была она калекой от рождения, но имела от Господа большие дары. Я к ней пришла с вопросом, кого мне можно избрать духовником. Назвала троих. А матушка сказала: «Поживи одна пока». Я была удивлена ее ответом. А оказалось, Господь готовил мне встречу с владыкой Антонием. Вскоре меня познакомила с ним москвичка Клавдия Георгиевна Поварнина, которая с детства знала владыку. Ее отец был его другом. Владыке про меня рассказали. Он помолился и разрешил приехать. После этой встречи я стала его духовной дочерью. Было это в 1961-м году, мне тогда исполнилось 48 лет.

{325}

Меня очень привлекал молитвенный настрой владыки. Молился он необыкновенно. Матушка Антония всегда благоговела перед его молитвой. Владыка занимался Иисусовой молитвой, имел большие духовные плоды от нее. Клавдия Георгиевна рассказывала, что ей довелось своими глазами видеть, как владыка после молитвы был окружен ореолом света.

Владыка во всем был очень аккуратен, пунктуален, сосредоточен, целеустремлен. Вспоминается такой характерный эпизод. Мы ехали как-то в поезде с владыкой — я, матушка Антония и еще кто-то. Еды у нас не оказалось, и в дом приехали совершенно голодными. Думали, что прежде всего перекусим, но владыка сразу начал служить всенощную. И так всегда было: сначала молитва — потом все остальное.

В дом матушки Антонии приезжало немало людей. Жили по нескольку дней. Говели, причащались. Как-то я приезжаю и узнаю, что у владыки воспаление легких. Даже упал на утренней молитве без сознания. Слушаю его — в легких чистое дыхание. Я в недоумении: объективные показатели не соответствуют его состоянию. Владыка мне объясняет, что незадолго до моего приезда он разрешил одного иеромонаха в грехе, в котором тот своевременно не покаялся. Владыка взял грех на себя. И болезнь эта была попущением Божиим за поступок другого человека.

Мне очень хотелось побывать на именинах владыки — 30 января 1976 года. Приехала. Владыка служил литургию. Первый раз в жизни я видела его таким грустным, таким замкнутым. Печаль была какой-то обреченной. Владыка чувствовал, наверное, что не время ему покидать своих чад. Среди его паствы были люди, которые с большим подозрением относились к Патриархии. Владыка старался убедить таких людей в том, что мы должны быть под Патриархом и обязательно поминать Патриарха на литургии.

После именин я уехала. Но почти сразу пришлось вернуться. Владыка чувствовал, что скоро умрет. У него, очевидно, был рак мочевого пузыря. Возможно, метастазы образовались и в предстательной железе. Опухоль мочевого пузыря была очень крупной. Страдал он и варикозным расширением вен, но никогда не жаловался на ноги и никому не показывал их. Так что владыка страдалец большой.

В день перед кончиной мы не спали. Читали все время Иисусову молитву у кровати в комнате владыки, которая была как бы церковью. Перед смертью владыка благословлял нас такими словами: «Молитесь, грехи ваши прощены». Он был молитвенником и за наше прошлое, и за наше будущее.

{326}

В 1966 году владыка постриг меня в иночество, в 1968-ом — в мантию с именем Серафима. После его смерти я уже нового духовного отца не искала. Долгое время ходила к Илье Обыденному на Кропоткинской. Потом матушка Антония приняла меня как свое духовное чадо, так что она моя игуменья. А молитвы владыки я и сейчас чувствую. То, что я в здравом уме до сих пор, в моем-то возрасте, это его «заслуга».

 

Монахиня Анна (Борщева)

Что же я могу сказать о владыченьке? Вот сидишь, бывало, с ним за столом, никто не разговаривает, а уходить не хочется. Его благодать распространялась на нас. Такой смиренный был, такой кроткий, такая у него ангельская улыбка всегда. Его внутренний мир отражался и на лице. Как-то владыка служил у наших знакомых на Богоявление. Так я после этой службы не шла домой, а летела. Такая радость в душе, что передать невозможно, это надо испытать.

Узнала я владыку в 1947 году. Жила я тогда в городе Балашове Саратовской области. Приехала к нам из г. Козлова (Мичуринска) матушка Серафима слепая — прозорливица. В свое время она руководилась Оптинскими старцами Амвросием и Анатолием. Бог наградил ее еще даром исцеления. По благословению старцев лечила она всех приходящих. Каждый день к ней собиралась очередь человек по семьдесят. Обращались к ней за советом даже священники.

А священников после войны было очень мало, и вот люди жалуются: «Такое трудное время — некуда пойти исповедаться, негде причаститься. Скоро Пасха, а нам не радость, а слезы». Матушка Серафима ответила: «Молитесь, Господь пошлет нам скоро не просто священника, а владыку, да такого, что он будет всех нас знать как свои пять пальцев. Другому нужно много молиться, а ему Господь сразу все открывает. Но сам он очень скрытный, тайный молитвенник».

{327}

Так матушка Серафима-слепенькая предсказала нашу встречу с владыкой Антонием. После Пасхи приехал к нам в Балашов владыка и постриг матушку Серафиму в великую схиму. А затем уже начались наши встречи с владыкой, беседы, исповеди, службы.

Восьмерых из нас арестовали в феврале 1950 года. Мне тогда было двадцать лет. Они всех обвиняли в заговорах. Раз собираются группой — значит, заговор. Но у нас никаких разговоров о политике не было. Мы собирались молиться Богу. Я боялась только одного, чтобы мне не оказаться предательницей. Думала, начнут меня пытать, иголки под ногти вкалывать… Боялась владыку выдать, я тогда и не знала, что его вместе со мной забрали. Через полгода следствия начали вызывать нас на оглашение протоколов. Вот тут только мы с владыкой и встретились. Его остригли совсем. Был он худой-худой, на чем там только голова держалась.

Я молодая была, ревностная, хотела пострадать за Христа, даже и не стремилась, чтобы меня освободили, а только страх был, чтоб не предать кого-нибудь. На второй очной ставке сидим, следователь что-то пишет, а владыка в это время шепчет вроде бы про себя, но так, чтобы я слышала: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить». Следователь ругается: «Что ты там, старик, шепчешь? Замолчи». А он опять что-нибудь из Евангелия мне читает, для подкрепления.

К владыке в тюрьму ездила одна наша знакомая. Однажды ей разрешили свидание с владыкой прямо в камере. Охранник, передавая дежурство своему сменщику, забыл сказать ему о посетительнице, и она пробыла с владыкой целые сутки. Они все это время молились. В один момент она увидела, что владыка молится, поднявшись в воздух над полом. От испуга она даже вскрикнула. Владыка взял с нее обещание на Евангелии, чтобы она об этом никому не рассказывала до его смерти.

Присудили нам 58-ю, пункт 10. Дали по десять лет, а владыке — 25. Я сидела в тюрьме с мамой. Маму направили в Казахстан, а меня в Иркутскую область, в Тайшет. И папа мой тоже вместе с нами арестован был. А владыченьку отправили в Потьму, в Мордовию… Мы работали на лесоповале, бревна в штабеля складывали, грузили в вагоны. Душой я настолько прилепилась к владыке, что думала: «Хоть в тундру, хоть куда, но только б с владыкой». Не страшила ни тюрьма, ни Сибирь. Хоть мы и сидели в разных лагерях, но все равно я была благодарна Богу, что страдаю вместе с владыкой.

{328}

Лишь в 1964 году я снова увиделась с владыкой, уже в Буче, у матушки Антонии. В 1974 году, незадолго до своей смерти, владыка постриг меня в монашество.

К владыке мы обращались не только со сложными вопросами, но и со всякой мелочью. Например, собираешься куда-нибудь ехать и просишь: «Владыченька, везде очереди большие, помолитесь, чтоб поскорее билет достать». И как-то так Господь устраивал, что всегда легко достаешь билет и уезжаешь. Мне владыка говорил, что не надо соглашаться на должность бухгалтера, что работа должна быть попроще, чтоб ответственности большой не было, лишь бы концы с концами сводить, но чтобы больше было времени для молитвы.

Я в Бучу на три дня приезжала и в отпуск дней на десять. Владыка служил очень строго. Ничего не убавлял в службе. Сейчас в храмах службу сокращают. Он говорил: «Мои монахи строже монастырских». И действительно, держал нас строго — попьем чайку после правила и за книжечку. Пустых разговоров никогда не было. Всегда владыка радовался, когда люди каялись. Хоть в одном грехе. Он никогда никого не осуждал. На улице, например, валяется пьяный. Люди видят, говорят: «Ну вот, нажрался». А владыка: «Несчастный человек, попал под влияние дьявола» — и перекрестится.

Владыка наш — мученик. Сколько его мучили в лагерях и ссылках. Деревянной пилой пилили, как пророка Исаию. Такой образ владыка употреблял, когда вспоминал о том, что пришлось ему пережить в сталинские годы. Но подробностей не рассказывал. Выглядел он очень молодо. Столько претерпел, а у него, кажется, и морщин даже не было на лице. Он занимался Иисусовой молитвой, имел мир душевный, все воспринимал как волю Божию.

Говорил владыка Антоний, что будет в России расцвет Православной веры на малое время. Ну, в общем-то, мы дожили до какой-то свободы. Раньше лоб нельзя было открыто перекрестить. Сейчас все-таки священники свободно ходят в рясе, а во владыкины годы за это срок давали.

{329}

 

Дина Петровна Тяпкина

Я всю жизнь преподавала политэкономию. Работала в Московском авиационно-технологическом институте. В течение двадцати лет возглавляла там кафедру политэкономии, потом перешла в институт повышения квалификации. Владыка был моим духовным отцом. Все, что он мне говорил, я безоговорочно исполняла. Мне всегда хотелось быть поближе к нему. В Бучу я обычно ездила в студенческие каникулы. Однажды мне посчастливилось целых два летних месяца прожить у них. Помогала матушке Антонии по хозяйству. Она часто бывала в разъездах по заданию владыки. Эти два месяца остались у меня в памяти на всю жизнь.

Владыка тогда уже был очень старым человеком. Но, на мой взгляд, дух его не увядал. У него были очень живые глаза, голубые, ясные. Он всегда встречал меня с непередаваемой словами улыбкой, с необыкновенной радостью. Комната владыки была как бы алтарем. Там он служил литургии. Народу иногда съезжалось человек по тридцать, по сорок, особенно на праздники.

Литургия начиналась на рассвете. Службы у владыки были долгие, сопровождались пением. У матушки Антонии был замечательный голос. После службы — обед, потом все расходились по своим делам. Владыка закрывался у себя в комнате, немного отдыхал. По-моему, он никогда не спал, а только дремал, а так — все время молился, читал, писал ответы на письма. Письма привозили ему пачками. Вечером все снова собирались на службу. Когда ложились спать, у него еще светился огонек. Когда я видела, что он стоит перед иконой и молится, то возникало ощущение его бесплотности, бестелесности, казалось, что он на воздухе стоит. Особенно когда поклоны клал — ну вот-вот полетит.

Когда между делами по дому выдавалась минутка, он всегда предлагал почитать вслух что-нибудь из святых отцов. Так как я занималась экономикой, то для меня он подбирал литературу о связи науки с религией. Рассуждали мы с ним о Гете, о Гегеле, других философах. Он английский язык прекрасно знал. Слушал передачи на английском. Владыка не считал нужным говорить о прошлой своей жизни, о том, что он претерпел в лагерях. Большинство из тех, кто окормлялся у владыки, постригались в иночество. Но были и такие

{330}

светские люди, как я. Приезжали к нему и ученые, и художники. После встречи с владыкой каждый возвращался к себе с облегченной душой.

Владыка был не просто проницательным человеком — глубину его духовности мы, обычные люди, не можем оценить. Он никогда никого не ругал. Такт в нем был необычайный. На исповеди не выспрашивал, ждал, что я сама скажу. О семейных отношениях, об отношениях с мужем спрашивал, но довольно осторожно, я бы сказала, щадяще. Его волновало, есть ли у нас единство в семье. Меня он благословил не бросать работу, но не советовал соглашаться на предложения о повышении по службе. А предложения были, звали в министерство, в ЦК. При интеллектуальной нагрузке трудно молиться, особенно женщине. Владыка говорил мне, что наука есть наука, а молитва есть молитва, что и на работе надо выбрать время и помолиться сколько есть сил.

В Москве были сложности с посещением храма, за верующими следили. Это сейчас можно свободно ходить в церковь. В наше время за веру преследовали. За крещение увольняли с работы. У меня на работе никто не знал, что я верующая. Мы должны были скрываться.

Владыка никогда не забывал меня. Наши отношения можно назвать теплыми. Когда он почувствовал приближение своей кончины, попросил меня приехать в Бучу. Четыре дня до его смерти я провела с ним. До последнего своего вздоха он не переставая молился. Похоронив владыку, мы все были в оцепенении, не знали, как жить дальше. После него постоянного духовника у меня уже не было.

Николай и Галина Новиковы. 1999 г.

{331}

Владыка Антоний в отроческие годы.

{332}

 

ЗАВЕЩАНИЕ ДО СМЕРТИ И ПОСЛЕ СМЕРТИ

[149]

Мир и тебе, раба Божия схимница Антония, сотрудница покаяния моего. Внемли сим внушениям Духа Божия.

1. Да споспешествуют тебе и вспомоществуют тебе Ангел твой Хранитель и Ангел преподобия твоего. Да хранят тебя они на всех путях твоих. Да возвратят они тебя в твой затвор в день, в который Бог повелит им.

2. Запомни:

Благодатью причащения Небесный Христос вместе с Отцом Небесным входит в тайну нашего личного бытия и Духом Святым зиждет жизнь причастника в храм духовный, в живую Себе обитель, чтобы восхищать нас в Тайну Свою, в несозданный свет Божества Своего и в нем преображать нас в Славу Христова воскресения, в небесных человеков грядущего века.

3. Запомни:

Небесный Огнь Плоти и Крови Христовой Евхаристии объемлет все естество причастника, он облачает его в Мертвость Иисусову (2 Кор. 4:10): и тело и душа причастника становятся мертвыми для греха, а дух крещения нашего — пламенеющим Духом Святым, Который всю нашу надежду приносит в жертву Богу (Рим. 8:10–13; 12:1).

{333}

Одна у Святого Духа мысль: восстановить в нас образ Божий и облачить его в подобие Христово (Гал. 4:19; 2:20; 2 Кор. 3:17–18). Одна должна быть цель жизни нашей — умертвить и искоренить грех· Огнем Божественного причащения. Достижение сей цели обеспечено Самим Христом, в нас Сущим и Побеждающим по неложному обещанию Своему (Ин. 6:53–57).

4. Заметь:

Если Небесный Огнь Божественного Причащения объемлет все наши грехи, несовершенства, немощи, расслабления, изнеможения и мертвящие нас и тлящие болезни, а мы не исцеляемся вдруг, то это потому, что все земные прискорбности оставлены нам Божиим Промыслом вместо воздушных мытарств, чтобы души наши уже здесь очищались и в час исхода возносились прямо в свет лица Божия, в собор искупленных Христом.

К этому именно претерпению промыслительному возбуждают Христовы заповеди: «Терпением вашим спасайте души ваши», «Тот спасется, кто претерпит до конца».

5. Побеждаешь ли ты в сих условиях несомненной победы? Если ты побеждаешь, то ты все можешь сущим в тебе Христом, укрепляющим тебя живым невещественным огнем причащения, — каждое твое причащение есть благодать на сущую в тебе благодать, есть умножение твоего духовного могущества.

6. Заметь же:

Ты непобедима — ты вооружена всеоружием Силы Христовой и в поединке с диаволом можешь победно противостоять ему молитвенным борением до кровавого пота, как Он Сам побеждал в Гефсимании (Лк. 22:44; Евр. 12:1–4).

Победа твоя обеспечена, ибо Он Сам движет твою волю, напояя ее Своим противоядием (Ин. 16:33; Флп. 2:13). Отныне путь твой таков: иди за Ним стопа в стопу Его стезей. Его умом умствуй, Его сердцем люби и чувствуй, Его волей желай и действуй.

7. Ежедневно смотрись в зеркало заповедей Христовых, чтобы ясно видеть свои недоделки, свои несовершенства. Увидев, возгорайся ревностью о Господе Боге — Вседержителе и не успокаивайся, пока не вымолишь у Бога благодать свершения. В таких случаях всегда

{334}

молись и не унывай (Лк. 18:1). Промысл Божий бдит и в Свое от Него время свершит лучшее для тебя — из Евангелия над преклоненной твоей главой изольется на тебя Сила свыше и вооружит твой подвиг на победы.

8. Внемли:

Внушением Божиим канон молебный ко Господу и Матери Его на исход души от тела с испрашиванием слез покаяния вменяется тебе и всем преподобящимся в ежедневную обязанность — как послушание старцу своему. Сие да будет неотменяемым на всю жизнь — и по кончине моей, и до кончины твоей.

9. На сем — Аминь.

Благодать Святого Духа, глаголавшая в сем завещании моем, да изольется обильно в каждое сердце, возлюбившее покаяние, его же хощет Сам Бог.

АЕ Антоний

Прочитывать каждое воскресенье.

На могиле — поставить только, если возможно,

дубовый деревянный крест.

{335}

В начале пастырского служения (20-е годы).

{336}

 

ОТРЫВКИ ИЗ ПИСЕМ РАЗНЫХ ЛЕТ

+ + +

Седовласый схиигумен Зосимовой пустыни Герман посещал все монастырские службы и по ходу исполнения своих обязанностей всегда пребывал внутрь себя в Иисусовой молитве. В молодости он был послушником иеросхимонаха Гефсиманского скита Александра, которого Дух Святой восхищал в многочасовую Иисусову молитву настолько, что он был в созерцаниях, не чувствуя окружающего и не замечая времени. Из разговора с батюшкой Германом я понял, что и ему не чуждо подобное восхищение в Иисусову молитву. Даже после смерти своей он в сонном видении внушал мне, что неизреченна сладость от Духа Святаго, когда сосредоточиваемся на Иисусовой молитве, отлагая всякое житейское попечение.

Но Господь всежизненно испытывал и его целомудрие — даже в старости каждый день возгоралось в нем похотение жен, и тогда он прилежнее погружался в Иисусову молитву, и сим образом отдалялся от похоти все далее и далее, пока Дух Святой не восхищал его в бесстрастное блаженное созерцание грядущего. Сего ради он благодушно встречал всякое искушение плоти, наперед зная, что помощью Божией он преодолеет его и что искушение кончится еще большею духовною радостью.

{337}

Однажды отец Герман поведал мне такое заблуждение некоторых желающих монашества. Некий юноша, окончивший университет, просил у него пострига. «Почему ты возжелал сего?» — спросил игумен. Тот отвечал ему: «Хочу получить благодать бесстрастия, чтобы не беспокоило меня желание брака, ибо я не расположен к семейной жизни». И был он неожиданно поражен, когда услышал от игумена такое слово: «А вот я и в старости своей еще небесстрастен и какое-то время каждый день преодолеваю похоть плоти благодатью Святаго Духа; таковы и малосхимники, и великосхимники обители моей; се и есть духовная жизнь, когда ради Царства Небесного преодолеваем похоть плоти и, преодолевая всякое искушение, входим в неизреченное утешение от Духа Святаго».

+ + +

Внемлите, малосхимницы, великосхимницы и послушницы, желающие пострига! Помните, что благодать пострига не освобождает ни от похоти, ни от страстей плоти, ни от адских разжжений. Помните, что сила благодати монашеской только тогда становится действенной и побеждающей, когда искушаемый прежде сам отвращается от внушаемой ему похоти, гневается на нее до ненависти, прилежнее и прилежнее молится, как Иисус в Гефсиманском саду (ср. Лк. 22:44), готовый до крови противостоять греху (ср. Евр. 12:1–4), не повинуясь ему никаким движением плоти и духа, никаким сочувствием, никаким помыслом к самоуслаждению.

Только в таком случае вы ощутите в себе из глубины льющуюся животворящую силу, которая обезвредит вас от чуждого Богу в удах ваших огня, как обезвредила она вавилонских отроков в горящей печи. Только тогда вы сможете ради Царства Небесного приносить в живую жертву Богу свои от ада воспламененные похоти, и эта жертва будет приятной Богу (ср. Рим. 12:1–2). Только в этом случае будут оправданы ваши монашеские одежды, ибо они будут внешним выражением вашего внутреннего отчуждения от лежащего во зле мира (ср. 1 Ин. 5:19), и от гордости его, и от всех похотей его (ср. 1 Ин. 2:15–16). Только в этом случае монашеские обеты будут оправданы в Божиих очах.

{338}

+ + +

Земную любовь они приносят Богу, как живую жертву Богу (ср. Рим. 12:1–2), а взамен сего Дух Святой вливает в сердца их свою Божественную любовь (ср. Рим. 5:5). Вот это-то и есть истинное преподобие жизни, истинное монашество.

+ + +

Один седовласый иеромонах исповедовал мне перед Божиим престолом похоть плоти своей, которая уже тридцать лет изо дня в день мучит его. Она оставляет его только в дни служения литургии после возгласа «Горе имеим сердца», но после литургии опять возгорается. Я спросил старца: «И ты выдерживаешь такую многолетнюю борьбу?» Он мне ответил: «Не я, но Божия благодать воздерживает меня на кресте испытания моего; все тридцать лет я не согрешил ни сочувствием греху, ни уклоняющимся в похоть помыслом, ни расположением к блуду. Дух Божий возгорается во мне молитвою, и сие пламя очищает меня от возгорающейся во мне геенны испытания моего. В таких испытаниях я всегда осязаю, что сила Божия совершается во мне, что „все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе“».

+ + +

Помыслы — стрелы духов тьмы; человек не отвечает за них — если не будет соглашаться с ними, а будет убивать молитвой. Гнев дан для того, чтобы гневаться на бесов и на возбуждаемые ими греховные мысли, желания и чувствования. А потому нужно не собеседовать с ними, не задерживать их, а убивать этих вавилонских младенцев молитвой Иисусовой. «Блажен иже имет, и разбиет младенцы твоя о камень». Камень же есть Христос.

Господь, любящий всех, сказал: «Бодрствуйте на всякое время и молитесь, да сподобитесь избежать всех сих будущих бедствий», грядущих на мир, лежащий во зле (ср. Мф. 24; Мк. 13; Лк. 21). «Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по де

{339}

лам его». Мир, оставивший Бога и восставший против Бога, есть ад вечного мучения, вечного злополучия для всех нераскаянных грешников (ср. Откр.).

+ + +

Старайся усердно вести борьбу с помыслами, наламывай язык и сердце на молитву Иисусову. Борьба с помыслами — это брань с бесами. Гнев нам дан, чтобы гневаться на бесов и посылаемые ими помыслы. «Царство Небесное силою берется», — сказал Господь. Всегда надо помнить свою зависимость от Бога, иметь сердце смиренное и сокрушенное. Смирение — без дел спасение.

+ + +

Понуждай себя на молитву и чтение Священного Писания. Гневайся на греховные помыслы и убивай их молитвой Иисусовой. Никого не осуждай, обиды от людей и болезни благодушно и безропотно терпи во очищение грехов. Всегда понуждай себя помнить о смерти: Господи, даждь ми память смертную. Бодрствуй и молись во всякое время и на всяком месте (ср. Лк. 21:36).

+ + +

Возлюбленный о Господе брате Михаиле! Помни, что без смирения и сокрушения сердечного и твердого убеждения, что каждый из нас есть самый худший и грешнейший из всех людей, неключимый раб, — без такого духовно-нищенского познания самого себя, даже если и будем стараться исполнить свой нравственный долг христианский, не сможем иметь общения с Духом Божиим. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Как без цемента нельзя построить здания храма, так без смирения все наши добродетели неугодны Богу. Ей, Господи, «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам».

{340}

+ + +

Непостижимо пребывает Господь в Таинстве Святого Причащения Тела и Крови Христовой. В каждой частице — пребывает весь Христос Бог и входит в человека и обоживает, просвещает и обновляет! А как?.. Не исследуй, не испытуй, а веруй и спасайся! Аминь.

+ + +

Какие жертвы думают приносить питающие ненависть к священникам? Уже ли они думают быть со Христом? Сии люди, хотя бы предали себя смерти за исповедание Христово, — грех их не омыется и самою кровию. Неизгладимая и тяжкая вина разделения не очищается даже и страданиями.

Находящийся вне Церкви не может быть мучеником. Никто не достигает спасения и вечной жизни, кроме того, кто имеет главою Христа, а иметь главою Христа может лишь тот, кто находится в Его Теле, которое есть Церковь. Кто не между членами Христа, тот не может иметь спасения.

+ + +

Дьявол — по-славянски клеветник. Все разносители клеветы, хотя бы и правдоподобной, есть рабы дьявола — клеветника. А принимающие клеветы — рабы рабов дьявола.

+ + +

Дина! Потеряла мужа, не ищи мужа, «таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль», — пишет Святой апостол Павел. Получите пенсию, принимайте ангельский сан вместе с сестрицей Марией. Награда — вечное творческое истинное счастье. Ищите прежде всего Царствия Божия, сказал Господь.

Благословляю принимать каждый пост Святые Тайны Тела и Крови Христовых… Где молитва и взаимная любовь, там и Бог.

{341}

Паспорта и документы верным можно брать, — если не потребуют отречения от веры во Христа Бога. Бог, кого любит, того на земле наказует. То есть очищает от греховной ржавчины.

+ + +

Я был в штрафном лагере, и решили злые люди сломать мне руку, чтоб я не мог священнодействовать, что и другим делали. Поздно вечером пришли два коменданта в барак, потащили меня в овраг и начали очень болезненно ломать руку. Была боль ужасная. Я стал кричать во весь голос: Господи, спаси меня! Ты сказал: «Кость Его да не сокрушится». В это время мимо проходил верующий врач, услышал крик, выстрелил на крик. Они разбежались. Так Господь сохранил мою руку для священнодействия.

+ + +

В штрафном лагере много умирало людей, и я тоже заболел. Ходить не смог и был выброшен под нары, где подушку заменял снег. По Промышлению Божию прибыл в наш лагерь иностранный профсоюз, вошли в наш барак и спросили: «Есть ли жалобы?» Им отвечали: «Человек умирает под нарами, и никому дела нет». Они вытащили меня из-под нар и на руках вынесли на машину и отправили в дальнюю больницу, где работали частные свободные врачи. И по Промышлению Божию старушка доктор, дочь протоиерея, верующая, выходила меня и отправила в инвалидные командировки. Значит, было Божие Промышление сохранить мою жизнь, а там умирали очень здоровые люди.

+ + +

Взаимная Божия любовь и молитва друг за друга есть главное условие для вселения и пребывания в нас Духа Святого, спасающего род человеческий.

{342}

+ + +

«Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь», — восклицал св. Апостол Павел в темничных узах. Радуйтесь о своем вечном спасении, о том, что Господь Иисус Христос избрал нас для жизни вечной и блаженной в Боге!

Цель и смысл земной жизни — подготовиться к жизни вечной в Царствии Небесном, через веру в Господа нашего Иисуса Христа, через соблюдение Его Евангельских заповедей. Усердно старайтесь жить по доброй совести, по заповедям Божиим. Тайна жизни такова: смерть для добрых людей верующих есть переход-рождение в жизнь вечную, счастливую и бесконечную, а для злых людей смерть есть переход-рождение в жизнь адскую под властью злых бесов.

Есть свет, и есть тьма. Есть сладкое, и есть горькое. Есть ароматы и благовония, есть смрад и зловония. Есть рай с Богом, и есть ад с дьяволом. «Что посеет человек, то и пожнет», - сказал Апостол. Спаситель, любящий, всех призывает к покаянию и спасению. Всех кающихся грешников помилует, скорбями очистит от всех грехов. Где смирение, молитва и любовь — там Господь Бог. Смирением и «терпением вашим спасайте души ваши».

{343}

/заставка приложения/

{344}