Сцена первая.
Отдельный кабинет в шикарном ресторане. Слышны звуки музыки. Играют сначала энергичную танцевальную "попсу" начала века, потом фортепианную классику. В конце действия появляются цыгане. Слышны выкрики кутящей публики, звон посуды, шелест банкнот.
За роскошно сервированным столиком Вырубова в традиционном для нее аляпистом безвкусном наряде и Феликс Юсупов. Он одет современно, на английский манер – твидовый костюм с накладными карманами, полосатый галстук. С этим нарядом не вполне сочетается огромная бриллиантовая булавка на галстуке, запонки и массивный перстень. Вырубова и Феликс разговаривают как старые друзья. Очевидно, что эта встреча у них не первая и не последняя.
В данный момент оркестр играет, что-то вроде фокстрота.
Феликс (кивая в сторону зала): Танцуешь?
Вырубова (кусая рябчика, иронично): На костылях?
Феликс (хлопнув себя ладонью по лбу): Ах да! Ты же у нас нынче в отставке. По состоянию здоровья. Инвалид. Жаль. В гимназическую пору ты, помниться, изрядно вальсировала. Пока жопу не отрастила.
Вырубова (не обращая внимания на треп князя): Ду́мца нашел?
Феликс (возбужденно): Еще какого! Ребеночка растлит, лишь бы о нем газеты написали. Бессарабский помещик, опора престола – Владимир свет Митрофанович!
Вырубова (обрадовано): Пуришкевич? Как ты на него вышел?
Феликс (насмешливо): Ногами. Просто пришел в кабинет и говорю: "А не хочешь ли ты, Пуришкевич, чтобы твою фамилию вписали в историю России золотыми буквами?".
Вырубова князя уже не слушает – напряженно думает о чем-то своем.
Вырубова (размышляет вслух): Он санитарный поезд организовал. Там у него свои медики есть… Пусть одного возьмет. А еще лучше – фармацевта…
Пауза. Вырубова продолжает о чем-то напряженно думать.
Знаешь, есть такой тростниковый сахар – крупными кристалликами? На цианистый калий похож…
Феликс (заговорщицким шепотом, дурачится): Сударыня, кого вы отравили? Откройтесь мне. Я никому не скажу.
Мысль у Вырубовой окончательно оформилась. Морщины на лбу разгладились. В глазах – азарт.
Вырубова: В общем, записывай. Нет! Лучше запоминай. Пошлешь лакея в колониальную лавку. Будет вам реквизит. Потом скажешь: "Мы его вином отравленным поили, булками отравленными пичкали – но яд на него, демона, не подействовал".
Феликс: Что за ахинея?
Вырубова (властно): Делай, что говорят. Потом спасибо скажешь.
Феликс (примирительно): Нет, ну так-то забавно. В духе Эдгара По.
Пауза.
(нетерпеливо) Слушай, а что ты с ним сделаешь? Я могу поучаствовать? Или хотя бы со стороны посмотреть?
Вырубова (холодно): Твое дело – собачку убить и кровью весь двор перемазать. Остальное тебя не касается (вскипает) Мы же обо всем договорились: мне старца, тебе – славу!
Феликс (дуется): Но ведь хочется откусить сразу ото всех пирожных…
Вырубова: От сладкого зубы портятся.
Появляется подтянутый официант с пирожными и засахаренными фруктами на серебряном блюде. Феликс смотрит на официанта оценивающе и неожиданно кладет свои пальцы на тыльную сторону его руки.
Феликс (игриво): А ты танцуешь?
Официант (в замешательстве): Виноват.
У Феликса мгновенно меняется настроение. Он выхватывает у официанта блюдо так, что несколько пирожных падают на пол.
Феликс (раздраженно): Пшел отсюда! Нужен будешь – позовём.
Официант пытается поднять упавшие пирожные. Феликс, не вставая с места, выпихивает его ботинком в зад. После исчезновения официанта Феликс мгновенно становится прежним.
Вырубова (пожимая плечами): Дурак. Передо мной-то зачем комедию ломать?
Феликс: Причем тут ты? Он теперь расскажет, что князь его грязно домогался.
Вырубова (насмешливо): Кому расскажет?
Феликс: Ну, этим своим… Коллегам.
Вырубова: И что?
Феликс (серьезно): Курочка по зернышку клюет. Репутация – это нива, на которой нужно трудиться неустанно. От зари до зари. Тут мелочей не бывает.
Вырубова: А Ирина?
Феликс (с мечтательной улыбкой): Она меня "исправляет". Это очень красивый сюжет. Даже в чем-то героический. С ее стороны.
Вырубова (презрительно): И весь этот балаган для того, чтобы накокаиненные юнцы о тебе судачили? Запонки покупали "а ля Юсупов", глазки подводили…
Феликс (зло): На себя посмотри! Ты сколько лет при Старухе мыслящий тростник изображаешь? Десять?
Вырубова: Двенадцать.
Феликс (вдохновленный музыкой, почти кричит): Вот! Я-то – как дельфин в море людском! Живу широко, красиво, ярко! А ты? Ради чего?!!
Вскакивает со своего места.
Ну, ладно, хотела посмотреть, как Романовы спариваются. Сочувствую. Сам бы взглянул. Но не двенадцать же лет в добропорядочном болоте гнить. Скука ж смертная!
Вырубова откинулась на спинку кресла и насмешливо смотрит на князя.
(продолжает) Вот старец – это, да. Одобряю. Старец – это красиво. Но все остальное…
Вырубова (неожиданно): У тебя сколько денег?
Феликс (растеряно): Не знаю. Мама знает. Много. Больше всех.
Вырубова: А ведь ты, Феликс, пустая погремушка. Без мозгов и характера. Разве это справедливо? Разве я хуже тебя? Нет, лучше. Так почему же… (осеклась)
Пауза.
Ладно, забудем об этом. (надменно) Тебе не стоит даже пытаться меня понять. Это для тебя слишком сложно.
Феликс: И все-таки.
Вырубова (заговорщицки): Ты знаешь, какие у меня обороты? Знаешь, какие люди, какие дела, какие суммы сейчас там крутятся?
Феликс (насмешливо): Так ты из-за "сумм"?
Вырубова (в гневе): Какая же ты все-таки мразь! Слизь!
Отбрасывает от себя нож с вилкой, срывает салфетку. С ненавистью смотрит на Феликса. Тот вжимается в кресло. Но Вырубова быстро берет себя в руки, и Феликс расслабляется.
Феликс (примирительно): Ну, Ань, я, действительно не понимаю. Что ты – гувернантка, что ли? Дочь нотариуса? Что тебе – денег не хватает, что ли?
Вырубова (сухо): Хорошо. Я объясню… Слышишь? (кивает в сторону пианиста)
Феликс: И что?
Вырубова: Пойди спроси: зачем ему это нужно? Зачем на клавиши нажимать, на педали…
Феликс (неуверенно): Ну-у-у… Музицирование – это удовольствие…
Вырубова (азартно): Вот! И я музицирую! Только мой "рояль" – император всероссийский и его семья…
Феликс: "Рояль"? (улыбается) Забавная игра слов. Ты это нарочно?
Вырубова его не слышит.
Вырубова (продолжает): …семья, которая определяет судьбу крупнейшего государства мира!.. А теперь представь, что для меня члены этой семьи – что для пианиста клавиатура. Я могу легко касаться клавиш ("играет" на краю стола) - и они послушно исполняют все, что я захочу.
Феликс: А что ты хочешь?
Вырубова (азартно): А это не важно! Наслаждение, о котором ты не имеешь даже тени понятия, обеспечивает покорность клавиш, а не партитура! Что играть – мой каприз. Брамса или чижика – на мое усмотрение…
Феликс: А старец – тоже клавиша?
Вырубова (презрительно фыркает): Какой еще "старец"? Твой старец – вывеска. Пустое место. Пшик. Просто некоторые вещи удобнее делать от его имени…
Феликс: Почему?
Вырубова (сурово): Ты что, совсем идиот?
Феликс (обижено): Ань, мне надоели твои постоянные оскорбления. Если ты хочешь со мной поссориться…
Вырубова (примирительно): Ладно, не дуйся. Кушай эклеры… они, вроде, без цианистого калия (смеется).
Феликс (сентиментально): Знаешь, а мне старца жалко. Он такой смешной. Может, пощадим?
Вырубова (фыркает): Ты-то тут при чем? Передумал – обойдусь без тебя…
Феликс (спохватывается): Нет уж! Карте – место!
Торопливо хлопает открытой ладонью по столу.
(театрально) Но молю тебя: пусть господа-душегубы не терзают его сильно… просто убьют…
Вырубова (хмуро): Как получится.
Феликс: Может все-таки…
Вырубова (перебивает): Нет, не может! Любое предприятие, даже самое прибыльное, рано или поздно ликвидируют. Если это не сделать вовремя, то…
В зале тем временем зазвучал гитарный перебор. Цыган-солист заливисто начинает жестокий романс. Феликс вздрагивает как от удара хлыстом.
Феликс (изображает панику): А-а-а!!! Бежим, пока не началось!
Вскакивает, не глядя, бросает на стол новенькую купюру явно очень большого достоинства и спешит к Вырубовой, чтобы помочь ей выйти из-за стола.
Русский Мулен-Руж – бессмысленный и беспощадный…
Слышны пьяные голоса и звон разбитых бокалов. Вырубова с помощью Феликса покидает свое место. Оба устремляются к левой части занавеса, отделяющего кабинет от основного зала ресторана. Одновременно справа появляются поющие и пляшущие цыгане.
Вырубова (на ходу, насмешливо): Ты же танцевать хотел.
Феликс (отшучивается): Сегодня не мой день…
Сцена вторая.
Там же.
Цыгане заполняют край сцены и устраивают традиционное представление. Тем временем несколько официантов в один прием уносят стулья и стол с посудой. Кабинет превращается в танцпол. По мере нарастания темпа цыгане становятся в круг, в котором оказывается неистовый танцор в задранной шелковой косоворотке без пояса с расстегнутым воротом. Это Распутин. Цыгане расступаются и хлопают в ладоши. Распутин с остервенением танцует. Когда уже кажется, что его танец никогда не закончится, Распутин падает на сцену. Свет гаснет. Из полной темноты выхвачена только лежащая на полу фигура. Воцаряется гробовая, звенящая тишина. Через полминуты свет гаснет совсем.
Действие перемещается вглубь сцены. Свет выхватывает кабинет императора в Царском Селе. На Николае простая гимнастерка защитного цвета с офицерскими погонами и "Георгием" на груди. Он стоит у окна и курит в форточку. Тем временем, в неосвященной части сцены Распутин встает на ноги и, приводит себя в порядок.
Николай (не меняя позы): Входи, Григорий Ефимович.
Загорается свет. Рядом царем простой письменный стол, на котором сиротливо лежат несколько сшитых листов бумаги. Рядом два простых венских стула. В глубине видна большая карта, отражающая текущее положение дел на фронтах.
Распутин с несвойственной ему медлительностью идет к столу, тяжело садится на стул и, запустив пятерню в растрепанные волосы, молча смотрит на спину Николая.
Там бумаги на столе. Из Москвы. (с горькой усмешкой) Сочли своим долгом проинформировать. Взгляни – там про тебя.
Распутин, не спеша, берет бумаги в руки. Он их не читает – лишь проводит по ним рукой. В тот же миг включается аудиозапись: слышны ресторанные шумы, кокетливый женский смех и пьяный голос Распутина.
Голос Распутина (беспомощно): …Ой, да как ж это я… лапушка, душа голубиная, глянь-ка… вином, говоришь, залил?.. (всхлипывает) От ить беда!.. Драгоценна мне рубашечка эта. Слаще мёда и со́та… Мамиными ручками шита-вышита… и доченьки ей помогали… (восторженно) Смотрикось каку́ ле́поту Мама пустила по подолу… пшеничка, да… и васильки-цветики… вишь: как пташкина лапка у их лесеп… лесеп…
Слышен звук пьяного поцелуя. Судя по всему, Распутин поцеловал вышивку на подоле и, не удержав равновесия, завалился на обладательниц женских голосов. Типичная реакция девушек легкого поведения: писк, смешки, глумливые "сочувственные" реплики.
Режущий ухо звук быстрой перемотки записи.
…(ласково) Тепленькая ладошка… (вздыхает) а сердечко, будто коростой затянуло… (горячо шепчет) Люби бескорыстно! Не хоти куш сорвать! Даром красоту получила – даром трать. И Господь тебя не осудит…
Опять звук перемотки.
…(увлеченно) эх, милая! тебе б знать мамину любовную кротость и нелицемерную простоту!.. по одному слову одёжи царские с себя сымет и пойдет как последняя…
Слышен похабный хохот. Судя по количеству голосов, поглазеть на "бесплатный концерт" уже сбежался почти весь ресторан.
…(с болью) да вы что?!!.. за что ж вы себя так-то?!!.. как помирать станете с таким срамом… смрадом… ой…
Очередной взрыв хохота. Судя по звуку сдвигаемой мебели и бьющейся посуды, Распутин пытается встать на ноги.
(в холодном бешенстве) Ну раз у вас такой обычай утвердился… Щас… (сопит, возится с одеждой) Здрасьте!..
Слышен пронзительный женский визг и звук сдвигаемой мебели. Теперь уже точно собрался весь ресторан. Судя по реакции публики, Распутин обнажил свои половые органы.
Вот с ым собеседуйте… Вам подстать…
Крики: "Городового сюда!", "Да закройте же его, наконец!", "Держите, чтоб не сбежал!", "Убить скотину на месте!", "Эх, фотографа бы сюда!" и т.д. Еще пару секунд слышны какие-то непонятные шумы, похожие на радиопомехи. Воцаряется тишина.
Распутин возвращает бумаги на стол.
Распутин (просто): Было, да. Весной еще. К "Яру" ездили.
Пауза.
СынОчка в солдаты забрили. ЗАпил я. (озадачено) Сколько годов хмельного не нюхал, а тут как-то не совладал… Я ж дурной, как выпью. Поленом стукнутый… Тут еще певички эти с подковыркой…
Николай отворачивается от окна и молча смотрит на Распутина. Царь сосредоточен и непроницаем. Может показаться, что он сейчас впервые в жизни станет кричать и топать ногами.
(со вздохом) Добавил я вам маяты́. Сидел бы на печи пока брюхо совсем не зарастет, до рубца. Нет, запрягли черти!..
Пауза.
(в сердцах) Эх! Ну, скажи: почто меня в праведники записали-то? Мужик как мужик. Ве́рвием подпоясанный… Ну, молитве навы́к. Помогать силюсь, если нужда у кого. А так – оторви да брось…
Пауза. Распутина осенило. Он взволновано встает со стула. Николай идет к нему навстречу.
(увлеченно) А что если меня в кандалы аль в солдаты? Царским указом! Мол, знать не знаю энтого беса… (торопливо) Только, если в солдаты, хорошо б с Димитрием – сынком. Он у меня душой прост – рыбу удить любит, природу хорошо понимает. А в миру – что дитя малое. Пропадет без пригляда на войне.
Николай останавливает Распутина и ведет к столу.
Николай: Пустое, Григорий Ефимович. Эта (кивает на бумаги) правда не лучше и не хуже прежней лжи.
Оба садятся на стулья друг напротив друга.
(участливо) Что с тобой, дорогой?
Распутин (опустив глаза): Заплутал я в вашем Петербурхе, с резьбы соскочил. Думал, всё вижу, всему цену знаю, всякую живую душу вот так (показывает) на ладошку взять могу…
Пауза.
Они мятые – души эти. Как сморчки (поднимает глаза) Ты видал сморчки-то? Жомканые такие…
Николай: Видал.
Распутин (удовлетворенно): Вот.
Пауза.
(неожиданно) А помирать страшно?
Николай: Господь с тобой, Григорий Ефимович…
Распутин (задумчиво): Господь-то со мной, а я – с Ним? А? Как считаешь?
Николай: Ты меня спрашиваешь?
Распутин: Да. Мне слово твое щас – что воды глоток. (лукаво) Ты ж у нас, Папа, непрост, ой непрост. На вид легкий, а сам, что адамант-камень – не сковырнешь.
Пауза.
Николай: Я тебе вот, что тебе скажу. Ты, Григорий Ефимович, по Христу жизнь свою устраивал, так?
Распутин (соглашается): Тужился. Да, видать, не выдюжил.
Николай: Почему ты так считаешь? По Христу – это разве в почёте, да тихости?
Пауза.
(убежденно) Что стервятники тебя рвут – добрый знак. Не сомневайся.
Распутин: Кабы меня! Вас с Мамой рвут. (горько) А я им, получается споручник.
Николай (улыбается): Что ж ты нас, Григорий Ефимович от Христа отписал? Все скорби себе присвоить хочешь? Оставь и нам хоть щепотку.
Распутин пытается что-то возразить, но не находит слов и молча целует Николаю руку.
(задумчиво) Знаешь, Мама, когда в православие переходила, вечерами жития святых вслух читала. Там все больше мученики попадались. Хорошие были вечера… Я тогда главное понял.
Распутин: Говори.
Николай (твердо): Нет Христа без Голгофы. Без нее – уже не Христос получается, а почтовая карточка. Ну, вроде той, что ты нам на Пасху прислал.
Пауза.
(хладнокровно) А знаешь, что такое Голгофа? Это когда тебя убивают… просто так, без вины… а тебя никому не жалко. Наоборот, всем весело, как в цирке… ну, или на ярмарке. Понимаешь?
Распутин молча кивает.
И чем ты ближе ко Христу, тем неизбежнее Голгофа…
Пауза.
Ты, Григорий Ефимович, по христову пути шел, а Голгофу Его как-то не замечал. Потому и в смятении сейчас. Это ничего. Спаситель вон кровавым потом умылся в преддверии креста. Что ж о нас с тобой говорить?..
Распутин (пораженно): И ты с этим во внутрях живешь?
Николай (улыбается): А что, не заметно?
Распутин опять хочет поцеловать его руку. Николай мягким движением ее прячет и дружески обнимает его за плечи.
Да полно тебе, Григорий Ефимович. (с улыбкой) Что мы с тобой как апостолы в лодке рядимся. Скоро Мама из госпиталя придет – чай будем пить. С Аннушкой…
Распутин вздрагивает на слове "Аннушка", встает и отрицательно качает головой. Он снова начинает мерзнуть – как в начале пьесы.
Распутин: Нет. Не могу. Нездоровится.
Николай тоже встает.
Жаль. У Мамы для тебя хорошая новость: нотариуса, за которого ты хлопотал, переводят из Барнаула в Москву. Министр уже бумагу подписал.
Распутин (вполголоса констатирует): Уважил.
Николай (с надеждой): Может, останешься. Вон дрожишь весь – чай горячий в самый раз.
Распутин: Эту студоту́ не отогреешь. Пойду я.
Николай (разочаровано): Ну, как знаешь.
Пауза.
Видишь (кивает на свою форму) - на войну еду. Нескоро увидимся.
Распутин (задумчиво): Да.
Пауза.
Николай: Благослови.
Распутин: Давай лучше ты меня. Мне нужнее.
Николай пожимает плечами и делает благословляющий жест. Распутин целует его руку и, не мешкая, уходит.
Почти в тот же миг на пороге появляется Александра Федоровна и Вырубова. На них одежда медсестер. В руках царицы тяжелый саквояж с медицинскими принадлежностями. Вырубова – на костылях.
Александра Федоровна (тревожно): Кто приходил?
Николай (безмятежно): Григорий Ефимович. Наказал тебе Аннушку беречь и за барнаульского бездельника велел тебя решительно расцеловать.
Николай выполняет "поручение". Александра Федоровна не удовлетворена таким ответом – чувствует неладное. Но виду старается не подавать.
Александра Федоровна (в тон мужу): К счастью, у бессердечных министров случаются жены-медсестры с бульдожьей хваткой.
Вырубова ("ни к селу, ни к городу"): Вообразите, наш беспутный Феликс под влиянием Григория Ефимовича совершенно преобразился и теперь носится с идеей познакомить его с Ириной. Вот будет номер, если из Феликса получится образцовый семьянин!
Александра Федоровна: Странно. Ее вчера проводили в Ливадию – до весны в Петербурге Ирина не появится. Ты что-то путаешь.
Вырубова (дуется): Ну, не знаю. Феликс в последнее время только об этой встрече и говорит.
Николай напряжен. Но вида не подает.
Николай (дурачится): Как верховный главнокомандующий, решительно заявляю: Ставку следует перенести из Могилева в Крым. А что? Немец сойдет с ума, пытаясь разгадать сей маневр, и… капитулирует!
Все смеются.
Занавес.
Сцена третья.
В темноте звучит телефонный звонок. Один, второй, третий, четвертый. Слышно шевеление и чей-то сонный голос: "Третий час ночи!.. Убивать надо за такое!.." Звук шаркающих тапок. В правой части сцены загорается приглушенный свет. Телефон стоит на изящном столике с диванчиком. К нему подходит грузный господин в ночной рубашке и колпаке. На ногах домашние туфли с меховыми помпонами. Это издатель "Биржевых ведомостей" Проппер. Он ненавидяще смотрит на аппарат и берет в руки трубку.
Проппер (рявкает): Проппер у аппарата… (закипая) Вы, вообще-то, отдаете себе отчет…
Пауза.
Как-как? Митрофан Митрофанович? В честь недоросля назвали? У вас это потомственное?..
Пауза.
Пуришкевич?.. Эй, шутник! Пуришкевича зовут Владимир Митрофанович! В следующий раз…
Пауза.
Что?.. Брат?.. Какой еще (осекается)… Ах да… Брат…
Проппер шумно выдыхает воздух. Первый приступ гнева у него, похоже, миновал, но настроен он по-прежнему агрессивно.
Послушайте, м-м-м… Митрофан Митрофанович… Если мне не изменяет память – а она мне редко изменяет – думское направление курирует редактор соответствующего раздела газеты… (орет) Сейчас ночь! А это – квартирный телефон издателя, а не…
Проппер неожиданно замолчал и непроизвольно опустился на диванчик. Судя по всему, он услышал нечто из ряда вон выходящее.
(другим тоном) Владимир Митрофанович лично велел вам это передать? Вы ничего не путаете?.. В завтрашний номер?..
Проппер обескуражен. Он мучительно пытается собраться мыслями. Постепенно самообладание к нему возвращается. "Да нет. Не может быть", – говорит он сам себе и решительно сжимает трубку, которая чуть было не выпала у него из рук.
(сдержано) Вот что я вам скажу, уважаемый Митрофанович. Я глубоко тронут оказанным мне доверием. Отдаю должное политическому темпераменту вашего знаменитого брата. Но "Биржевые ведомости" – не "Стрекоза" и не "Осколки"! (с трудом сохраняя самообладание) Это солидное издание. Мы уважаем себя и своих читателей. А посему публикация эротических фантазий отдельных думских деятелей – все-таки не вполне наш жанр…
Бросает трубку.
Черте что!
Проппер сидит на диванчике в глубокой задумчивости. Растеряно смотрит на телефон. На ночные туфли. Снова на телефон. Взгляд его постепенно фокусируется. Он стягивает с себя колпак, решительно встает и берется за трубку.
Барышня, три-семнадцать, будьте любезны…
Слышны гудки на том конце провода.
(нетерпеливо) Ну давай! Давай!
Гудки прерываются – трубку подняли.
(отрывисто) Проппер. Срочно!.. (орет) Проппер! Проп-пер! Говорю по буквам: "Петя", "Рома", "Оля"…
Его собеседник, похоже, понял, наконец, с кем говорит.
Так вот, Боря, немедленно одевайся и дуй в типографию. Что хочешь делай, но чтобы в завтрашнем номере на первой полосе была заметка следующего содержания… Записываешь?.. (раздраженно) Некогда карандаш искать! Там всего четыре слова – так запомнишь. "Сегодня скончался Григорий Распутин". Точка… Вопросы потом… (орет) Я сказал: потом вопросы!.. Всё!
Кладет трубку.
Нормально день начался. Что же дальше будет?
Затемнение. В полной темноте звучит граммофон – "Янки дудль". Слышен лай собаки.
Голос Феликса (театрально): Умри, сука!
Звучит несколько револьверных выстрелов. Собака отчаянно скулит и затихает.
В левой части сцены в холодном "лунном" свете возникает стена казенного помещения с дверью. Дверь открывается на пороге стоит, кутаясь в накинутую на плечи шинель околоточный надзиратель. Он тревожно вглядывается в темноту – туда, откуда звучали выстрелы.
Околоточный (неуверенно): В юсуповском, кажись, палили… Опять содомиты перепилИсь! Тьфу!
Разворачивается, намереваясь вернуться в околоток. В этот момент в центр сцены выбегает Пуришкевич без верхней одежды с револьвером в руках. Мал, лыс, кривоног, бородат, очкаст. Он молча трясет оружием, как бы силясь сказать что-то. Наконец дар речи к нему возвращается…
Пуришкевич (выкрикивает): Я!.. Убил!.. Распутина!!!
Околоточный просовывает руки в рукава, запахивается и, тяжело вздохнув, идет к Пуришкевичу. Он явно принял парламентария за перепившегося содомита.
Околоточный (мрачно): Угу. А я – кайзера Вильгельма. Дал ему в лоб – он и окочурился…
Околоточный, почти не глядя, с гримасой брезгливости, подталкивает Пуришкевича к двери.
(ласково) Давай-ка, болезный, к печке курс держи, покуда муде́ не застудил. Там для вашего брата специальный диванчик заведен. На нем и упокоишься.
Пуришкевич что-то мычит, трясет бородой, но послушно идет туда, куда его толкают. Околоточный неожиданно останавливается и пристально смотрит в безумные глаза "содомита".
(серьезно) Только не блевать! Здесь блюй, если невмоготу. Там – глотать придется…
Затемнение. Опять звонит телефон. Загорается свет. Это Царское Село. К телефону подходит Вырубова.
Вырубова (вполголоса): Сделали? Никто не видел? Точно?
Голос Александры Федоровны из другой комнаты: "Аннушка, кто это?".
Вырубова (в трубку, громко, озабоченно): Ай-ай-ай… И не звонил?.. Ай-ай-ай… И оттуда никаких вестей?.. Ай-ай-ай… Ну что поделаешь. Будем молиться. Да… (кричит в трубку) Молиться, говорю, будем! Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери.
Кладет трубку.
(Александре Федоровне) Девушки с Гороховой звонили. Не появлялся, говорят, Григорий Ефимович. Как уехал на автомобиле, который за ним Феликс послал, так с тех пор никаких известий. Не знают, что и думать.
Александра Федоровна (спокойно): Иди спать, Аннушка. Все что могла, ты уже сделала… Остается только ждать и молиться. Молиться и ждать.
Затемнение. Слышны звуки улицы – шум толпы, автомобильные гудки, стук копыт, голоса мальчишек-газетчиков: "Убийство Григория Распутина!", "В Мойке найдено тело знаменитого старца!".
Снова освещается левая часть сцены. Теперь там дверь, ведущая в кабинет патологоанатома в морге. Перед дверью стоят Николай и Александра Федоровна. Они спокойны. Внешне незаметно никаких проявлений волнения или безутешной скорби. Из двери выходит пожилой военный медик. Это профессор Военно-медицинской академии Косоротов. Он только что провел вскрытие.
Косоротов: Мда. Признаться, зрелище тяжелое, ибо (мнется) опытному глазу сразу же открывается картина происшедшего…
Николай (перебивает): Профессор, вы можете не стеснять себя в описании. Мы взрослые люди. С устойчивой психикой.
Александра Федоровна (добавляет): Вы ж знаете, я в госпиталях проявила себя добросовестной медицинской сестрой. И при ампутациях ассистировала. И перевязки были очень непростые. А случалось, что и глаза закрывала безнадежным. Рассказывайте все. Без стеснения.
Косоротов напряженно жует губы и кивает.
Косоротов: Дело в том, что характер повреждений указывает на какое-то, если хотите (мнется) изуверство. Жертва была связана задолго до первого выстрела – положение рук и повреждения на запястьях свидетельствуют о неоднократных попытках высвободиться… По телу и голове наносились множественные удары. Вырван изрядный клок волос… Потом стреляли. Скорее всего, по неподвижному телу. Почти в упор… Причем первый же выстрел – в печень – гарантировал летальный исход за считанные минуты…
Николай (уточняет): Стреляли в связанного человека?
Косоротов: Наверняка. Причем, судя по пулевому отверстию, как-то… неловко, что ли стреляли. Неумело. Как в первый раз.
Александра Федоровна: А что у него с головой? Там височная доля черепа… (с болью) ну просто крошево какое-то.
Косоротов: Полиция считает, что причина: удар о ледяную кромку при падении в полынью…
Николай: А Вы?
Косоротов (пожимает плечами): В Мойку было выброшено уже бездыханное тело – в легких не обнаружено ни воды, ни пенистой жидкости… А голову разбивали еще живому… Скорее всего, рукоятью револьвера, из которого потом стреляли… Для меня это очевидно…
Пауза.
Николай: Вы можете нарисовать примерный портрет убийцы?
Косоротов: Проще сказать, кто, пожалуй что, исключен… Я не вижу здесь хладнокровного профессионала. И, вообще, взрослого мужчину, умеющего обращаться с оружием… Разве что в самый последний момент…
Пауза.
(мнется) Я, конечно, не могу утверждать определенно. Но в качестве гипотезы…
Николай: Говорите.
Косоротов: В общем, во всех повреждениях я вижу почерк одного лица. И лицо это… женское…
Затемнение.