Горная тропинка бежала все дальше и дальше на север. Кончился сосновый бор, за ним потянулись настоящие дебри. Группа жителей уезда Ковон, которую Хи Сон уводил от врага, углублялась все дальше в лес, где и днем царил полумрак: пышные кроны деревьев не пропускали свет. Страшно оказаться здесь в одиночестве. Кругом девственная, не тронутая рукой человека природа. Гордо взирали на усталых людей могучие кедры. Как заговорщики, шептались на ветру пихты. А может быть, они рассказывали старинную легенду… И как-то сиротливо выглядели березки, печальные и оголенные. Под ногами шелестели опавшие сухие листья.

И все-таки здесь тоже чувствовалось злобное дыхание войны. Она ворвалась и сюда, в царство вечного спокойствия. Поблескивала вода, заполнившая свежие воронки от бомб. Торчали вывороченные корни и разбитые в щепки стволы израненных деревьев. Они неожиданно преграждали дорогу, и люди останавливались в нерешительности. Что там дальше? Свернув в сторону и снова продираясь сквозь колючие заросли, они продолжали путь. Вот у края тропинки склонился к земле перебитый пополам ствол березки. Вниз стекла смола, удивительно напоминая слезы… Вот и березу поранило…

Над лесом кружили вспугнутые птицы. Горные козы шарахались в сторону, ломая кусты.

Быстро опустилась ночь, беспроглядная, тревожная и холодная. Лес разноголосо гудел, точно в боли и страхе. Люди дрожали от озноба, туман пропитал их одежду влагой. Пора было остановиться на привал. Быстро набрали коры, попытались развести костер, но долго ничего не получалось. Густой, едкий дым лез в глаза. Док Чун собрал смолистые ветки, и костер ожил. Из желтоватого дыма выбилось первое пламя.

Поверх деревьев проглянул строгий и суровый диск луны, залив окрестности мертвенно-бледным светом. Воцарилась тишина. Только потрескивал костер. Вокруг него тесным кольцом сгрудились люди.

Кто сушил одежду, кто занялся приготовлением пищи. Но больше всего хотелось спать. Устроились прямо у костра — постелили на сырую землю кое-какие вещи и прилегли на них.

Группой сидели работники комитета партии. Они впервые собрались поговорить после того, как вышли из уезда. Хи Сон выглядел злым, глаза его глубоко запали. Он молча обвел собравшихся долгим взглядом, подождал, пока все усядутся, затем вынул из кармана записную книжку. Его «речь» и одновременно «доклад» были предельно лаконичны.

— Товарищи, завтра доберемся до назначенного пункта. Прошли тяжелый, опасный путь. Однако пока еще сделаны только первые попытки собрать наши силы, сформировать партизанский отряд. Прежде всего — надо создать штаб, разбить людей на подразделения. Начать боевую подготовку. Вот давайте об этом сейчас и поговорим. Пока предварительно. У каждого из нас нет достаточного опыта, поэтому прошу не стесняться и выкладывать все откровенно.

Хи Сон говорил тихо и не спеша, но в словах чувствовалась твердость и решимость. Он так и не заглянул в записную книжку. Все молчали. Каждый понимал серьезность и важность предстоящего разговора.

— У нас опыта нет, пусть первым выскажется товарищ военный, — проговорил старик Хен Ман, смущенно поглаживая ладонью седую бороду.

— Я ведь тоже не был партизаном, — ответил офицер милиции — он просушивал над огнем фуражку.

— Никто не знает, как организован штаб в армии? — спросил Хак Пин.

— Мало ли что в армии, нам надо по-другому, — вставил Чун О.

Сзади кто-то переговаривался между собой.

— Тише! — не вытерпел Чор Чун и встал. — Не такое время, чтобы заниматься разговорами и дебатами. Решать надо по-военному. Товарищ секретарь, изложите ваше мнение. Нужен план, давайте его обсудим.

— Можно и так, — согласился Хак Пин.

План предварительно обсудили между собой секретарь комитета, Чор Чун и Хен Ман. Хи Сон раскрыл блокнот, повернул его к свету и стал излагать свои предложения. Прежде всего необходимо разбить отряд на боевые группы. Выбрать командира отряда, его заместителя по тылу и начальника штаба. В штаб войдут еще три человека, они будут отвечать за планирование операций и разведку.

— Это только первоначальные наметки. Поэтому жду вашего мнения, — закончил Хи Сон, посмотрев на сидевших вокруг товарищей.

— Самое главное упустили. Нужен комиссар и, я бы сказал, даже политический отдел. Вспомните опыт советских партизан. Или чапаевскую дивизию, там комиссар играл большую роль, — сказал Хак Пин.

— Верно, комиссар очень нужен, — подтвердил офицер. Но другие промолчали.

— Товарищ секретарь, я буду говорить прямо… — запальчиво начал Чор Чун. — Без политработы, конечно, нельзя. Но кто будет у нас комиссаром? Ведь вы возглавите отряд. Нет, мы не должны цепляться за какую-то схему. Надо исходить из реального положения вещей.

— Ну и как? Говорите, товарищи, — Хи Сон как бы извинялся за несдержанный тон Чор Чуна. — Если нужен комиссар, человека найдем.

— Чор Чун прав, — проговорил с заднего ряда секретарь волостного комитета партии, и его тут же поддержало несколько товарищей. Все с этим согласились.

— Если так, то перейдем к следующему вопросу, — секретарь уездного комитета перевернул страницу в блокноте.

— Теперь о руководстве. Это, пожалуй, самый важный вопрос — хорошенько подумайте.

Костер стал затухать. Хен Ман бросил в него охапку хвороста. Поднялся сноп искр, и повалил густой дым. Старик закашлялся. Пепел, подобно первому снегу, полетел над головами людей, посеребрил их. Но никто на это не обратил ни малейшего внимания. Люди сидели в задумчивости.

— Я уже говорил, что надо действовать соответственно военному времени, — снова заговорил Чор Чун. В раздумьях участников совещания он увидел ненужную рутину. — Все яснее ясного. Командиром назначить секретаря Чо Хи Сона. Другой подходящей кандидатуры я не вижу. В заместители по тылу вполне подходит председатель уездного народного комитета. А начальником штаба… — тут Чор Чун запнулся и предложил пока обсудить две кандидатуры.

— Можно мне? — раздался голос директора мельницы.

— Пожалуйста, — повернулся Хи Сон в его сторону.

— Считаю, что начальником штаба может быть начальник уездного отделения милиции.

Не успел он закончить, как хранивший до этого молчание Хен Ман неожиданно встал, поднял руку, требуя слова.

— Я категорически против, — сказал он. — Начальник милиции плохо показал себя во время эвакуации. Многие жители еще оставались, а в милиции уже не было ни души — поспешили первыми уйти… Это непорядок. Я предлагаю Ким Чор Чуна — заведующего отделом труда комитета.

— Еще какие мнения? — Хи Сон посмотрел на директора мельницы. Но тот предпочел промолчать.

— Хорошо. Подведем черту. Проголосуем…

Все единодушно высказались за Хи Сона, старика Хен Мана и Чор Чуна.

* * *

Было уже за полночь. У костра остались Хи Сон и Хен Ман. Старик задремал, опустив голову на колени. Секретарь комитета партии листал какую-то книжку. Хен Ман раза два пробовал сидеть прямо, но голова безвольно падала вниз, на колени. По ту сторону землянки чей-то молодой голос тихо затянул песню. Бледный свет луны, проглядывая сквозь ветви, освещали лицо Хи Сона.

Хен Ман открыл глаза, посмотрел на Хи Сона. Он понимал, что беспокоило сейчас секретаря. Он лучше других знал Хи Сона, знал его сильные и слабые стороны. Не один год пришлось им работать вместе. В глазах других Хи Сон представлялся человеком непоколебимой твердости. Если скажет «да», значит, так и будет, а возразит, тут и спорить с ним не имеет смысла. Секретарь всегда оказывался правым. И никто не догадывался, что этот человек тоже может страдать, переживать, сомневаться.

— Обойдется, — негромко сказал Хен Ман, наблюдая за секретарем. — Мы ведь уже партизанили в лесах, били и неплохо били японских оккупантов. Он вытащил табакерку, стал набивать трубку. Сейчас Хен Ман не думал, что он сам является одним из командиров отряда, председателем народного комитета и вместе с Хи Соном отвечает за судьбу людей. Ему просто хотелось ободрить товарища.

— С нами партия, народ, — продолжал старик. — Не в первый раз так приходится тяжело. Справлялись и теперь справимся…

Хи Сон молча слушал старика.

— Я вот о себе сейчас думаю. Хватит ли сил — такая сложная обстановка. Это ведь не из кабинета руководить… Далеко мне до настоящего вожака, далеко. И что я знаю о партизанской войне? Был шофером, потом призвали в армию, потом — на партийной работе…

— Партийный работник все должен уметь… Вот русские товарищи тоже не сразу все умели. А совершили чудо. Победила воля. Такая воля и у нас есть. Она поможет все одолеть, всему научиться.

Подул ветер, и пламя разгорелось сильней. Хи Сон вынул из рюкзака какую-то книгу.

— Что за книга?—спросил Хен Ман.

— «Подпольный обком действует»… Написал ее командир советского партизанского отряда. Воспоминания.

Оба некоторое время в задумчивости слушали песню, которую тихо пели несколько голосов.

— Видишь? Не унывают. Разве с такими ребятами пропадем? — добродушно улыбнулся старик. Хи Сон поднялся и пошел к землянке. В темноте сидело тремя группками несколько крестьян и пожилых рабочих. Светлячками мерцали огоньки сигарет. Двое стариков крестьян жевали кукурузные початки.

— Не кукуруза у нас в этом году уродилась, а сущее железо. Не угрызешь. Только молодым по зубам, — крестьянин с обросшим лицом зло швырнул початок на угли.

— Хорошо, если бы хоть молодые досыта наелись, — горько усмехнулся его сосед, с жестким ежиком на голове, короткими усиками. Ему было не больше сорока. Выглядел он слабым и щуплым человечком.

Хи Сон молча постоял в темноте. Песня стихла. Его Тоже внезапно охватила злость. Он уже видел этих двух крестьян, всегда ворчавших и недовольных. Хи Сон резко повернулся, ему хотелось бежать отсюда.

Прислонившись к стволу дерева, человек с короткими усиками молчал. Воображение рисовало ему стол с сытной едой, желтое море рисовых колосьев, мягкое одеяло, расстеленное на теплом кане.

— И за что такие муки… — он тяжело вздохнул.

— Сами виноваты, — пробурчал старик Цой.

Собеседник ничего не ответил. Его в который раз мучила одна и та же невеселая дума: «И зачем, дурак, бросил дом? Что, пришельцы с Юга отняли бы мое поле? Или я член партии? Подумаешь, выбрали заместителем председателя совета деревни. И то был всего несколько месяцев. Красным не назовешь… Надо вернуться, пока не поздно…»

Другой внутренний голос возражал: «У человека должна быть совесть. Враги пришли в деревню. Что ж, поклониться? Милостиво угощать рисом? Забраться в норку и отсиживаться, как мышь? Да и разве оставили бы они меня в покое? Наверняка как активиста прикончили бы… Все равно хозяйство пошло бы прахом…»

Однако сомнения не рассеивались. «Вот старик Цой. Был голодранцем, а получил хорошее поле. Сделался активистом, хотя и беспартийный. Сын на фронте, командует ротой. Такому есть причина бояться американцев. А мне с какой стати? Я не получал от властей лишней земли, дом тоже свой, вола приобрел на собственные денежки. За что меня убивать? Они ведь тоже люди!»

— В этом году одного риса Столько собрал, что до нового урожая хватило бы. Ешь — не хочу! А теперь бросил все, пусть враги обжираются, — задумчиво проговорил старик Цой. Он сердито сплюнул, угли зашипели.

— У тебя хорошая земля, — в голосе усатого крестьянина сквозила зависть. На языке вертелось обидное слово, но он сдержался.

— Верно, хорошая. Признаться, Кым Сун, жалко ее…

— Да, потерять такую землю.

— Без землицы, сам знаешь, туго…

— Чем все это кончится… Как бы не перевернулось все наоборот…

Старик Цой удивленно посмотрел на Кым Суна, болезненно поморщился. Он и сам не раз размышлял о том же, а тут другой еще бередит душу…

— Ты так думаешь?

— Посчитай, сколько потеряли.

— И не жди, они ничего не вернут… Все прахом…

— Почему не вернут? Земля ведь моя, — Кым Сун сделал ударение на слове «моя». И странное дело — старик Цой тоже считал землю своей, но почему-то почувствовал неприязнь к Кым Суну. Он и сам этого не мог объяснить. Вспомнилось, как в былые годы односельчане называли его «голодранцем». И действительно, старик Цой не имел ни кола, ни двора. Работал у «старого борова» на огородах и лишь при народной власти получил надел из угодий своего бывшего хозяина. Тогда и почувствовал себя человеком, равным с другими.

— Я ведь тоже не украл землю, не выпросил, — рассердился Цой. — Дали сами. Чего ж ты завидуешь? Конечно, она лучше, чем у тебя. Но ты не мог иметь раньше хорошее поле, не по силенкам. А «старый боров» мог. Мне повезло, вот и все.

— Кто говорит, что ты украл? Я просто говорю, что бесполезно сидеть здесь и ждать, пока нам вернут землю.

— Думаешь, мы так и будем сидеть? Кончится отступление, а там… Слышал, что говорили по радио? «Временное отступление». Советский Союз и Китай помогут, другие тоже… Верно я говорю?…

Цой говорил запальчиво и смотрел в сторону старого рабочего, ища поддержки.

— Верно, отец, — обязательно победим. Друзья не оставят в беде, — ответил Сын Хун.

— Советский Союз, Китай и мы все равно что одна родная деревня. Если на маленький дом нападут грабители, жильцы больших домов придут на выручку, — продолжал Цой.

— Правильно, правильно он говорит, — богатырь Сок толкнул ногой в бок лежавшего рядом Док Чуна.

— Ну и сапожище у тебя, буйвол! Ребро переломил, наверное!—громко обругал его Док Чун.

— Что орешь, не в шахте ведь! А ты тоже хорош, человека ногой в бок, — вмешался в разговор Сын Хун.

Старик Цой, ободренный поддержкой рабочих, продолжал раздумывать над словами Ким Суна. С ним он больше уже не заговаривал. Двое крестьян сидели с удрученным видом. В темнеете снова запели, теперь уже многие подхватили песню. Больше всех старался верзила Сок.

— И чего горло дерет! — с неудовольствием проворчал старик Цой.

— Ты бы тоже поддержал, — сказал ему Сын Хун, — или не умеешь петь? Замерз?

— Наши не мерзнут. Ко всему привычны. С ранней весны босые бегаем, — ответил Цой.

— Что верно, то верно. В молодости приходилось работать в деревне, сам видел, — проговорил Сын Хун.

На песню потянулось к костру еще несколько человек.

— Что бы вернуть так годков двадцать… В молодости все бывало нипочем, — размечтался Сын Хун.

— Что ушло, того не вернешь, — ответил Цой.

— Оно-то так… Состарился, остается вспоминать, как глупо жил. Не я один, все шахтеры. Вот уже шесть десятков стукнуло, а подумаешь и не насчитаешь даже нескольких хороших дней в жизни. Честное слово. С утра перехватишь на ходу что-нибудь — и под землю. И так день за днем. Солнце не видели, как кроты, — Сын Хун замолчал, давясь от приступа кашля.

Разговор оборвался. Оба старика молча слушали песню. Только Кым Сун морщил по-детски маленькое лицо, уставившись на тлевшие угли костра.

Протяжная мелодичная песня западала в душу, согревала в эту темную неприветливую ночь. Верхушки деревьев таяли в белесой пелене опускавшегося тумана. От луны осталось большое светлое пятно.

— Наверно к утру повалит снег. Это хорошо, к урожаю, — едва слышно проговорил старик Цой.

* * *

Когда старик Цой подошел к костру, где расположилась молодежь, он ничего не мог понять. Одна песня сменяла другую. Не слышно смеха. Но не было заметно и печали на лицах.

— Ребята, не пора ли перейти на соло? Пусть кто-нибудь споет один, а?—предложил Ки Хо, когда хор смолк. Он смахнул рукавом пот со лба.

— И-дет! — сразу откликнулось несколько голосов. И всем показалось, что это происходит не в лесу, а в шахтерском клубе на вечере самодеятельности.

— В военное время не стоит заниматься дискуссиями. Я буду конферансье, согласны?

— Да-а-а! — кто-то выкрикнул, сложив руки наподобие рупора.

— Тогда первым выступает наш пулеметчик и лучший певец Пак Ки Бок!

Ки Бок вышел вперед с серьезным, сосредоточенным видом. Пригладил волосы на голове, будто перед выходом на сцену, и это вызвало взрыв смеха. Ки Бок откашлялся, протянул «О-а-а!», готовясь к выступлению. Голос был чистым, переливался, подобно журчанию весеннего ручья. Все же неудовлетворенный. первой пробой, он снова затянул: «О-а-а!»

— Ты что поешь?—спросили его.

— Вариации на темы ночной совы, — пошутил кто-то.

Но вот Ки Бок запел о советском солдате на фронте, о его тоске по родной семье. Слушатели затихли. Песня овладела людьми, заполнила собой окружающую темноту и лес.

Цой тоже слушал, застыв в недоумении. «Ишь как здорово! И где только научился?…» И тут он ясно почувствовал, как он стар. Сколько в них жизни, в Ки Боке и его друзьях! Откуда все это? Старик Цой любил поучать молодых, приводил примеры из своей жизни, думал, что это пойдет им на пользу. И вдруг увидел, что ему самому у них надо многому поучиться. Как зачарованный, продолжал наблюдать он за весельем молодежи.

Ки Бока сменила Чон Ок. Старик Цой видел ее впервые. Все в ней понравилось старику — скромность, опрятный вид, добрая улыбка.

Девушка запела старинную песню о Цветке-Недотроге, распустившемся около колодца. Тонкий, нежный голос взволнованно дрожал. Казалось, что Чон Ок поет о самой себе, о своем счастье, о пробудившейся первой любви.

Она кончила петь, и один из рабочих поднялся с места.

— Внимание!—«Публика» затихла. — Попросим теперь секретаря комитета партии. Как?

И тут же со всех концов послышалось:

— Просим!—Согласны!

Старик Цой боялся шелохнуться. Он точно прирос к стволу дерева, наблюдая за необычным концертом. А на другом конце в тени стоял улыбающийся Хи Сон.

— Что вы хотели бы услышать?—запросто обратился он и вышел вперед.

— «Восемнадцать раз»!

Хи Сон весело подмигнул и сделал движение, будто крутит баранку автомобиля.

Все засмеялись шутке. А Хи Сон тем временем затянул:

Круты горы Сингосан,

Долог путь к тебе, родная.

Верю, встретимся мы там,

На вершине счастья… Знаю.

Он жестикулировал, прищуренные глаза смеялись. Старик Цой слушал с изумлением и недоумением: «Не к лицу так паясничать секретарю, уронит уважение к себе. Эх!…»

Но, вопреки всему, люди шумно зааплодировали.

Когда Хи Сон кончил петь, его попросили еще раз. Всеобщее веселое настроение невольно передалось и Цою.

После секретаря выступили другие.

Стоявшие рядом со стариком Цоем крестьяне исполнили дуэтом две песни. Наконец, вышел в круг Ки Бок, поднял руку вверх, призывая к тишине.

— Товарищи! Закончим концерт. Есть дела посерьезней. Предлагаю послушать, что скажет секретарь комитета.

Вокруг одобрительно зашумели.

— Товарищ Хи Сон, можно обратиться к вам с вопросом?

— Пожалуйста, — продолжая улыбаться, ответил Хи Сон. Все с напряженным вниманием повернулись в его сторону и слушали, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Всю дорогу сюда люди спрашивали друг друга, когда же будет организован боевой отряд. Никто ничего не знает. Вот об этом… — Теперь Ки Бока не узнать было. Его беззаботное настроение песенника как рукой сняло.

— Боишься, что пулеметы заржавеют?—пошутил Хи Сон, вспомнив, что теперь у Ки Бока новое прозвище «пулеметчик». Он вышел немного вперед. Старик Цой снова увидел перед собой секретаря комитета партии, удивился столь разительной перемене в облике этого человека. — Что же тебя беспокоит?

— Как что?! С первого дня, как ушли из шахты, только об этом и думали… Если не собираетесь создавать отряд, подамся в армию. Чего здесь зря болтаться! — вспылил Ки Бок.

— И я такого же мнения. Можно подумать, что мы просто удираем, — сказал рабочий в железнодорожной форме.

— Завтра достигнем пункта нашего сбора. Там подождем остальных и тогда… перейдем к действиям, — тщательно подбирая слова, ответил Хи Сон.

В костре потрескивали сучья. Старик Цой огляделся вокруг. Куда девалось беззаботное настроение людей, только что распевавших песни? Лица сосредоточенные, посерьезневшие.

Секретарю задали еще несколько вопросов. Больше всего интересовались, есть ли оружие. Хи Сон отвечал обстоятельно, по-деловому. Когда вопросы иссякли, секретарь, повеселевший, направился к землянке. Теперь у него была одна дума: на нем, Хи Соне, лежит ответственность за отряд, за его боеспособность. Все остальное отошло на задний план. «Надо увлечь людей за собой. Конечно, есть среди них и малосознательные. Но опереться надо на таких, как Ки Бок и другие. Чор Чун вспыльчив, горяч, но многое говорит правильно, верно поступает. А ты, секретарь, не отстаешь ли?»

Лес молчал. Хи Сон шел вперед, осматривая окрестности, прикидывая в голове план на завтра…