С той минуты как Тхэ Ха покинул родной дом, прошло трое суток. За это время линия фронта продвинулась далеко на север. Большой тракт и близлежащие деревни полностью контролировались противником. То и дело, рассекая голубое небо, стремительно проносились вражеские самолеты, держа курс на север, откуда доносились глухие раскаты канонады. Со стороны населенных пунктов и шоссе, вплетаясь в захлебывающийся лай пулеметов, раздавалась непривычная для слуха стрельба из карабинов.

Три ночи и три дня пробирался Тхэ Ха через лесные дебри. Трудным и изнурительным был путь. Тхэ Ха карабкался по отвесным скалам, спотыкался, падал, с трудом преодолевая очередной подъем, надеясь, что это последняя преграда. Но Дальше его снова встречало непролазное ущелье, а за ущельем — еще сопка. И так до бесконечности.

Сколько раз он был на волоске от гибели. Оступившись, повисал над пропастью, цепляясь за скользкий выступ скалы или за корни деревьев, извивающихся змеями по голому телу камня. Несколько раз он срывался и, упав с высоты, подолгу лежал без сознания.

Положение усложнялось еще и тем, что, впервые очутившись в глуши, Тхэ Ха с трудом ориентировался. Чаще он двигался наугад. Его мучили голод и жажда. Несколько раз он принимался жевать горькую хвою и терпкие желуди, но от этого лишь усиливалась боль в желудке да еще больше мучила жажда. От сухого осеннего ветра потрескались губы. Лицо и руки, исхлестанные до крови цепкими ветками кустарников, горели, как в огне.

Ночью идти было много труднее. Ущербленный месяц почти не освещал путь, скрытый густыми кронами деревьев, темнота усиливала чувство одиночества и щемящей тоски. Он шел до тех пор, пока последние силы не покидали его; тогда он падал под первый попавшийся куст и тут же засыпал. Но вскоре просыпался и снова продолжал путь. И так трое суток прошли в неустанной борьбе с голодом, сном, усталостью, холодом.

Четвертую ночь Тхэ Ха провел совершенно без сна. Он шел, не останавливаясь. Сколько за одну эту ночь преодолел он острых, как зубья пилы, скал! Ему казалось, что в этот раз он прошел особенно большое расстояние. После захода месяца в лесной чащобе стало так темно, что каждый неосторожный шаг грозил опасностью. К утру, совершенно обессиленный, Тхэ Ха несколько раз скатывался по отвесному склону сопок, не в силах удержаться на ногах… Вконец измученный, он, постелив себе охапку листьев, решил немного отдохнуть.

Солнце было уже довольно высоко, когда Тхэ Ха открыл глаза. Его мучила нестерпимая жажда. Он огляделся. Тщетно: нигде не было видно даже намека на спасительный родник. К счастью, за ночь листья кустарников покрылись крупными каплями ледяной росы. Он припал губами к листьям и Жадно стал слизывать с них влагу. В косых лучах солнца капли поблескивали всеми цветами радуги, вызывая боль в глазах. При малейшем неосторожном движении они скатывались вниз, на землю. Пересохший, одеревеневший язык, получив живительную влагу, стал мягче, но в горло не попала ни одна капелька. Чтобы собрать хоть глоток воды, ему пришлось облизать не одну и не две сотни листьев. До этого момента он никогда не думал, что капля воды так много может значить для человека! В прошлом, когда фронтовые ребята рассказывали ему о том, как на безводной высоте, окруженной со всех сторон врагом, им приходилось набивать рот муравьями и высасывать из них сок, чтобы хоть немного утолить жажду, он только улыбался: «Врите, мол, больше». Сейчас, очутившись в подобном положении, он понял, что такое вода для человека.

Наконец, жажда была немного утолена. В пересохшем рту появилась терпкая солоноватая слюна. Теперь Тхэ Ха ощутил приступ голода. Вчера, проходя через поле, он набил себе карманы зелеными стручками гороха. Вынув из бокового кармана остатки, он быстро доел их.

Чтобы определить, какое расстояние он прошел за ночь, и наметить дальнейший путь, Тхэ Ха поднялся на ближайший перевал. Перед глазами раскинулась небольшая равнина, в центре которой виднелся маленький, всего из нескольких покривившихся крестьянских хижин хуторок, насквозь пронизанный, точно мечом, серой лентой шоссейной дороги. Равнину полукругом огибали горные хребты, и по их расположению нетрудно было догадаться, что ночью он прошел именно через эти горы. Знай он сюда дорогу, ему пришлось бы пройти всего ли двадцать, а вместо этого он сделал большой крюк, покрыв за ночь огромное расстояние: семьдесят-восемьдесят ли. Тхэ Ха даже пал духом.

— Когда я доберусь до своих, если буду идти таким черепашьим шагом? — вырвалось у него из груди.

В сухих ветвях подвывал ветер, срывая с них пожелтевшие, звенящие, как жесть, листья.

«Где теперь товарищи и Чон Ок? До какого места дошли они?» — с горечью подумал он, присаживаясь на покрытый бархатным мхом валун. Он уже начал терять надежду, что когда-нибудь ему удастся догнать ушедших вперед шахтеров.

По шоссе длинной вереницей двигалась колонна автомашин. Отсюда они казались маленькими, медлительными муравьями, копошившимися в пыли. Машины двигались в сопровождении усиленной охраны. Над колонной беспрестанно кружили самолеты. Это был, наверное, какой-то важный военный транспорт.

— Вот сволочи, повадились ходить по чужой земле! — скрипнул зубами Тхэ Ха.

В этой земле покоятся останки его предков. Он сам родился и вырос на ней, но сейчас ему нельзя открыто ходить по этой земле, он должен скрываться, как вор. «Откуда же такая напасть, неужели наши люди могут смириться с этим?» — возмущенно воскликнул он в душе.

В ослепительно чистом небе появились два самолета. Они сделали несколько кругов над лесом, а затем, описав длинную кривую, взяли курс на юг. После них в небе рассыпалось множество маленьких листочков, которые, точно снежинки, поблескивая на солнце, медленно падали на землю.

— Да это же листовки! Какого дьявола понадобилось разбрасывать их в безлюдных местах?!

Тхэ Ха поднял упавшую недалеко от него листовку. На белом квадратике бумаги красным шрифтом было напечатано, что народноармейцам нечего изнывать в горах от голода; им следует явиться с этими листовками к американцам, если они хотят получить свободу, питание и лечение. Тхэ Ха невольно вспомнил ужасную драму, которая несколько дней назад разыгралась там, на шахте. — Вот проклятое племя, обманом хотят взять!—он так сильно стиснул зубы, что под смуглой кожей заходили желваки. — Вот вам!—Тхэ Ха разорвал на мелкие клочки листовку и швырнул на землю. Но этого ему показалось мало, и он, как одержимый, бросился собирать листовки. — Эх, устроить бы из этого хлама хороший костер!…

Вдруг его тихо окликнул чей-то голос:

— Слышишь, парень, чем это ты здесь занимаешься?

Перед Тхэ Ха стоял седой старик с вязанкой дров на спине и гневно смотрел из-под насупленных бровей.

— Здравствуйте, дедушка! Вы живете в этом хуторе? — Тхэ Ха хотел улыбнуться, но лицо точно окаменело, да и язык с трудом выговаривал слова.

Не ответив на вопрос, старик продолжал строго смотреть на Тхэ Ха, словно желая угадать, что это за человек и зачем он собирает листовки. Загорелое, измученное лицо, глубоко запавшие черные глаза с острым стальным блеском и, наконец, странное поведение с листовками — все это говорило не в пользу Тхэ Ха.

— Листовки-то зачем собираешь?—спросил старик.

— А-а это? Я их собираю, чтобы разорвать, — тогда только Тхэ Ха обратил внимание, с каким осуждением смотрит на него старик.

— На что тебе рвать их, пусть себе лежат здесь. Так надежнее, — с непонятной ухмылкой сказал старик.

— Попадись они кое-кому, могут воспользоваться. Лучше уничтожить.

— Пустое болтаешь, сынок… Из тех, кто эвакуируется на север, вряд ли найдется хоть один, который клюнул бы на эту приманку. Скажи прямо, сам к американцам хочешь податься? — старик снова вперил в него подозрительный взгляд.

— О, дедушка, как вы можете так плохо думать обо мне, — Тхэ Ха никак не мог найти те нужные слова, которые устранили бы сомнения старика.

— Откуда путь держишь?

— Я с угольной шахты. Вот видишь, дедушка, как я их разорвал, — Тхэ Ха показал рукой на бумажные клочья, которые трепетали в кустах, подхваченные порывом ветра.

— Разорвал, значит, — старик поглядывал на него все еще с недоверием.

— А как же? Только что разорвал…

Старик, переваливаясь с ноги на ногу под тяжестью ноши, медленно подошел к Тхэ Ха.

— У тебя, сынок, такой вид, точно ты побывал в какой-то перепалке, — голос старика заметно потеплел. Сняв ношу и поставив ее у ног, он опустился на землю, жестом руки приглашая Тхэ Ха последовать его примеру.

— Не говорите. Чуть на тот свет не отправился.

— Они и здесь учинили настоящую бойню, — старик, тяжело вздохнув, вынул кисет с самосадом. Набив трубку, он предложил угоститься табаком и Тхэ Ха. Тот не заставил себя просить дважды и, свернув себе козью ножку, с удовольствием сделал две-три глубокие затяжки.

— Они что, сцапали тебя?

Тхэ Ха рассказал старику о том, что ему пришлось перетерпеть в последнее время.

Старик слушал с глубоким волнением и участием.

Когда Тхэ Ха умолк, он поднял свою жилистую руку и, показывая на новую вереницу машин, ползущих по шоссе на север, с ненавистью бросил:

— Видишь, сынок, все идут, идут, окаянные!—с минуту помолчав, он продолжал: — Мне уже перевалило за шестьдесят. Многое пришлось повидать, а вот такого еще никогда не видел. Детей убивают… Говорят «красные змееныши»… Все хуторские колодцы трупиками закиданы… Чтобы плод убить, животы вспарывают беременным женщинам. Таких извергов еще ни разу не видела наша земля. Падет на их головы небесная кара. Обязательно падет!

— Кара сама собой на них вряд ли падет. Надо бороться. Из двух одно: либо они нас, либо мы их! — В глазах Тхэ Ха вновь появился острый стальной блеск.

— Тебе здесь задерживаться нечего… Того и гляди опять начнут прочесывать лес. Ты, наверно, проголодался. Потерпи немного, я живо обернусь, — с этими словами старик поднялся и взвалил на спину тяжелую вязанку хвороста.

Старик не обманул. Вскоре он вернулся, неся на перекинутом через плечо рогатом чиге, что-то покрытое грубой мешковиной. В руках он держал серп.

— Идем туда, поедим вместе. Там народноармейцы, — старик показал серпом на густые заросли в стороне от лесной поляны.

— Народноармейцы?! Сколько же их?—Тхэ Ха радостно вскочил с места.

— Двое. Тебе бы вместе с ними… Все лучше, чем одному.

Войдя в заросли, они неожиданно натолкнулись на выставленные вперед автоматы. Народноармейцы, услышав чьи-то шаги, выскочили из своего укрытия, готовые ко всему.

— Дедушка, кто это с тобой?—спросил грубоватым голосом старший.

— Хороший человек, с шахты. Ешьте вот вместе, — старик виновато улыбнулся, словно извиняясь за то, что без разрешения привел сюда незнакомца.

— Здравствуйте, товарищи!—Тхэ Ха, не обращая внимания на насупленные лица, радостно бросился к народноармейцам, все еще крепко сжимавшим в руках автоматы. Он схватил за руку старшего солдата — хотел сказать что-то теплое, радостное, но слова застряли в горле, глаза затуманились от набежавших вдруг слез. Народноармеец, окинув его с головы до ног, нехотя пригласил сесть.

— Почему ты один?

— Не дай бог кому другому попасть в такую перепалку. Чудом уцелел парень!—опередив Тхэ Ха, заговорил старик.

Когда Тхэ Ха рассказал, что с ним произошло, старший солдат извлек из своей дорожной сумки индивидуальный пакет и перевязал Тхэ Ха голову.

— Разве можно рану так оставлять! — с участием сказал он.

Эти два солдата были отставшими от своей части разведчиками. Они шли на север от самой реки Нактонган.

— Товарищи, примите в свою компанию. Мне одному трудновато, — попросил Тхэ Ха.

— Ну что ж, можно. Втроем лучше, чем вдвоем… Я до армии работал на Сендинском сталелитейном, — старший солдат протянул широкую, как лопата, ладонь, шершавую, всю в мозолях.

Все трое, поудобнее расположившись, принялись с аппетитом за чумизовую кашу.

— Значит, сегодня перемахнете через шоссе? — спросил старик, до этого молча покуривавший свою трубку.

— Да, когда совсем стемнеет.

— Доброго пути. Не могу задерживать, только без вас тоскливо мне будет. Один в этом аду с ними. …Живы будем, может, встретимся, — голос старика дрогнул.

— Что так, дедушка? Встретимся обязательно. Жди нас. Нам ли забыть твое доброе дело?

— Ладно уж. Возвращайтесь, да только поскорей. Буду ждать, — старик взвалил на спину чиге и торопливо зашагал прочь.

Отойдя несколько шагов, он повернулся и еще раз предупредил:

— Дорогу переходите там, где я сказал. Не забудьте.

— Где он говорит дорогу надо перейти?—спросил Тхэ Ха.

— Отсюда десять ли еще. Здесь идти не годится. Машины часто снуют. Спешат вывезти награбленное из Пхеньяна.

— Из Пхеньяна! Неужели и там враги?

Собственно говоря, удивляться было нечему. Но Тхэ Ха не хотелось верить, что этот город также взят врагом. Пока жил и трудился Пхеньян, пока в нем находились ЦК партии и правительство республики, Тхэ Ха, да и тысячи таких же, как он, держались бодро даже в самые трудные дни. Сколько раз спокойный, уверенный голос Пхеньяна придавал силы жителям деревень и городов, истекающим кровью под пятой оккупантов. А сейчас спазмы сжали Тхэ Ха горло, сердце точно облилось кровью. В эту минуту ему почудилось, что он вновь стоит у ствола шахты и смотрит на черное дуло карабина, на ненавистного Док Ки, который, прищурившись, тщательно целится.

Увидев побледневшее лицо и широко раскрытые глаза Тхэ Ха, солдат решил, что «новенький» порядком перетрусил, и успокаивающе заговорил:

— Ничего, всякое бывало. Мы еще их не так тряхнем, — он сделал ударение на слове тряхнем.

— Оружие-то у тебя есть?—спросил старший солдат.

— Оружие?… Нет…

— Как же ты добрался сюда без оружия?

Тхэ Ха было странно слушать, что у него, шахтера, должно быть оружие, а солдату было не менее странно встретиться с человеком, у которого оружия нет. Ведь им предстоял опасный путь.

— Для начала возьми хотя бы это, а винтовку по дороге достанем, — старший солдат отцепил от пояса ручную гранату и протянул ее Тхэ Ха.

У Тхэ Ха загорелись глаза. Он жадно схватил исчерчернную, как черепаший панцирь, гранату. Маленькая, величиной с куриное яйцо, она сразу же, словно по волшебству, придала ему необычайную силу. Тхэ Ха весь просиял.

— Раз ты так радуешься этой игрушке, то что же будет, когда мы достанем тебе настоящее оружие?—рассмеялся солдат.

— Правда достанете? — усомнился Тхэ Ха.

— Даже с боем, — в глазах солдата вспыхнул озорной огонек.

Перед этими ребятами Тхэ Ха чувствовал себя маленьким и беспомощным, ему вдруг стало почему-то стыдно. Угадав настроение Тхэ Ха, старший солдат добродушно улыбнулся и стал учить его, как обращаться с гранатой.

Солнце, похожее на багряный кленовый лист, неожиданно упало за горизонт. Быстро сгущались сумерки. Набежавший ветер разметал по лесной поляне сухие звенящие листья и, словно наигравшись ими, помчался дальше, в ущелье. Запоздалая ворона, покружившись над лесом, раз-другой каркнула и скрылась в темноте.

Трое вышли из леса. Под ногами трещали сухие ветки, заставляя невольно вздрагивать. Шли крадучись, выверенными, осторожными шагами. Особенно опасные места преодолевали ползком или короткими перебежками. Со стороны шоссе непрестанно доносился рокот моторов, пронзительные гудки, захлебывающийся лай пулеметов, одиночные выстрелы карабинов.

— Теперь они прямо на машинах устанавливают пулеметы. Видел, как заладили, сволочи! — выругался старший солдат.

Время близилось к полуночи, когда они добрались до большого шоссе. Отсюда, с высоты, казалось, что внизу двигаются цепочками светлячки: одни идут вперед, другие возвращаются назад. Заполночь движение машин заметно утихло. Трое начали спускаться вниз, осторожно ступая по крутому склону ущелья. Они прошли уже половину пути, когда их неожиданно выхватил из ночной темноты ослепительный луч фар и, будто подержав на ладони несколько секунд, отпустил. Так повторялось несколько раз, и каждый раз все трое припадали к земле, неподвижно лежали минуту-другую.

Вдруг сквозь шум моторов до их слуха донеслась неясная песня. Пело несколько голосов, монотонно повторяя один и тот же мотив какой-то модненькой песни. Когда немного утихал шум моторов, можно было с трудом разобрать некоторые слова:

Цветы, цветы полевые…

Родной дом, тоскую я,

Тоскую я по тебе…

У самой дороги возвышался большой бугор, на который натыкались лучи фар. Голоса будто раздавались оттуда. Немного погодя вместе с песней послышались и удары молотков о что-то металлическое.

— Что это?! Очень странно… — повел плечами старший солдат.

— Можно я взгляну?… — предложил его товарищ.

— Хорошо. Только быстро.

Солдат скрылся в кустах можжевельника. Минуты две-три опытный глаз мог бы заметить, как змеей извивается в кустах человек, но потом его поглотила ночная тьма. Встревоженный за товарища, Тхэ Ха припал к земле, стараясь уловить малейший шорох. Несколько раз, прощупывая придорожные кусты, пробегали лучи автомобильных фар и вновь наплывала темнота.

— Что это он так долго? — забеспокоился Тхэ Ха.

— Придет, — уверенно ответил старший солдат, усаживаясь на выступе скалы. Тхэ Ха казалось, что прошло часа два. На самом же деле — всего тридцать минут. Тхэ Ха невольно вздрогнул, когда рядом с ним раздвинулись кусты и из них появился разведчик.

— Ремонтируются, сволочи. Что-то с машиной неладно, — солдат снял фуражку и вытер взмокший лоб.

— Сколько машин?

— Две.

— А их?

— Четверо. Офицер и три солдата. Давайте пристукнем?

— Далеко от бугра?—после минутного молчания спросил старший солдат.

— Гранатой можно достать.

Время приближалось к рассвету. На черном бархате неба одиноко поеживался месяц. Машины теперь проходили еще реже и уже не целыми колоннами, а группами по две, по три, временами вспарывая ночь пулеметными очередями и навешивая над ущельем осветительные ракеты с синими змеиными языками.

Низко пригибаясь к земле, все двинулись вперед. Тхэ Ха замыкал маленький отряд. Он старался Держаться спокойно, но против воли движения были неуверенны, то и дело из-под ног срывались камни и с шумом скатывались вниз, увлекая за собой другие. Тогда идущие впереди солдаты останавливались и выжидали, пока не умолкал шум. Так добрались до бугра. Перед глазами Тхэ Ха неожиданно выросли две машины. «Не слишком ли близко подкрались, не заметят ли?» — встревожился Тхэ Ха.

Старший солдат подал сигнал проползти вперед еще несколько метров. Теперь, очутившись почти на самом гребне бугра, они как бы повисли над вражескими автомашинами. Казалось, стоит только протянуть руку — и ты достанешь до них.

У передней поднят капот, солдат, посвечивая карманным фонариком, копался в моторе. На задней машине кто-то пиликал на губной гармонике.

Тхэ Ха, чувствуя в руке холодеющую сталь, ждал команды. Но старший солдат не торопился, продолжая Наблюдать за врагом. Прошло еще несколько томительных минут. Рука устала держать гранату.

Из-за облаков вынырнул месяц, и Тхэ Ха увидел, что передняя машина доверху нагружена какими-то тюками, а в кузове второй копошатся два лисынмановца.

Старший солдат вдруг припал к земле и жестом приказал пригнуться. Ничего не понимая, Тхэ Ха низко опустил голову и плотно прижался к земле. Минуту спустя полосы фар, как гончие собаки, взметнулись на противоположный склон, и вслед за ними начал нарастать рокот моторов — шла новая колонна автомашин.

Когда Тхэ Ха вновь поднял голову, машины были уже далеко. Он увидел, как над головой командира взметнулась граната, и тотчас же почти инстинктивно кинул свою.

Бух… Бух… Бух…

От грохота уши будто заложило ватой. Синие вспышки разрывов выхватывали из темноты близлежащие деревья и склоны. Вслед за этим застрочили автоматы: та-та-та-та-та-та. В первое время Тхэ Ха не мог понять, кто это стреляет — свои или враги. Придя в себя, он оглянулся вокруг и, не увидев никого, испуганно вскочил на ноги.

— Эй, друг, спускайся сюда скорей!—старший солдат стоял в кузове передней машины и весело махал ему рукой.

Тхэ Ха уже подошел к машине, когда неожиданно открылась дверца кабины и оттуда выскочил человек, щелкнул зажигалкой, пытаясь поджечь что-то. Тогда Тхэ Ха, не раздумывая, бросился на него и крепкими, как клещи, шахтерскими руками стал душить. Подбежал молодой солдат и в упор выстрелил в лисынмановца из автомата.

— Готов, сволочь!

Тхэ Ха снял с убитого американский карабин и пояс с запасными обоймами.

Через несколько минут они уже были в лесных зарослях на противоположном склоне горы.

— Ты прямо-таки молодец, вовремя схватил его. А то бы он мог много беды нам натворить. Значит, их было не четверо, а пятеро… — похвалил Тхэ Ха старший солдат. — Ну как — не страшно было?

— Граната что-то очень быстро рвется… Вот у нас на шахте подожжешь запал и беги целых сто метров. А тут не успеешь и глазом моргнуть… — ответил Тхэ Ха.

— Граната — не динамит. Здесь с боевым оружием имеешь дело, понятно? Если кинул, то лежи, иначе самого стукнет… Ну, что, закурим, братцы?—Старший солдат открыл пачку американских сигарет. — Тоже трофей! А вот это одевай, а то скоро холодновато будет, — он протянул Тхэ Ха трофейную телогрейку.