Бюро комитета партии возложило на заведующего отделом труда Ким Чор Чуна эвакуацию Ковонской шахты. Он отправился туда за два дня до того, как начали покидать город учреждения. Ему повезло: на вокзале он застал последний эшелон. Все вагоны были уже забиты До отказа ранеными, солдатами, семьями эвакуирующихся, их пожитками. Даже на открытых платформах оказалось так тесно, что, как говорится, негде шило воткнуть.

Чор Чун кое-как примостился с краю на тендере. Здесь уже находились по меньшей мере двадцать солдат. Паровоз кряхтел, отдувался, словно дряхлый старик. Несколько раз резко дергал, пытаясь сдвинуть с места перегруженный состав. А над эшелоном в ночном небе кружил вражеский самолет. Наконец старенький паровоз тихо пополз вперед, постепенно прибавляя скорость. Самолет то круто снижался, то уходил далеко вперед. Он, казалось, играл со своей жертвой. Надрывно захлебывались зенитки. Пассажиры, боясь пошевельнуться, в ужасе замерли на своих местах.

Однако солдаты на тендере не проявляли никакой тревоги. Казалось, единственное, что их беспокоит, — это снопы искр и дым из трубы.

Для Чор Чуна было счастьем очутиться в поезде. Тем более что он видел, сколько испытаний выпало на долю жителей, эвакуировавшихся из Ковона. Вот уже две недели каждый день, каждый час и минуту эти люди чувствовали себя на краю пропасти. Подобно водам реки, они неслись по течению и не знали, что их ожидает завтра.

С тендера виднелась уходящая в темноту цепочка платформ, нагруженных подбитыми танками и орудиями. Не оставлять же все это неприятелю! В первые минуты Чор Чуну показалось, что его соседи — необстрелянные и не нюхавшие пороха новобранцы. Он даже посмотрел на них с неприязнью. Но вот одна, другая вскользь брошенная кем-то фраза… Гимнастерки, пропитанные потом, в грязи и пыли. Обветренные, исхудавшие лица. Серо-бурые бинты. И Чор Чун понял — он ошибся. Неужели эти солдаты из самого пекла боя, с берегов Нактонгана? А они совсем спокойны. Что это — мужество, выдержка или безразличие отчаяния? Чор Чун представил себе, как много было у них таких бессонных, тревожных ночей, как приходилось им вглядываться в лица погибших товарищей, выносить их с поля боя и наспех хоронить…

Длинные лучи прожекторов разрезали небо. Земля, казалось, дрожала нервной дрожью. Рядом по шоссе мчались грузовики с войсками. Часто попадались санитарные машины. И все это двигалось в одном направлении — на север, к Хамхыну.

Состав медленно остановился у вокзала. К вагонам, на крышах и стенах которого были выведены большие красные кресты, подбежали женщины; они несли ведра с кипятком и узелки с едой. Через несколько минут от поезда в темноту ночи потянулась вереница носилок.

Только на рассвете эшелон прибыл на станцию Чандон. Отсюда было недалеко до Ковонской шахты, и Чор Чун спрыгнул с тендера. Он торопливо зашагал по проселочной дороге, забыв про усталость и тревоги этой ночи. Из-за гор выглянуло солнце, придав долине какой-то празднично-торжественный вид. Будто впервые видел Чор Чун такое синее-синее небо. Трава, поля, деревья казались чисто умытыми. Пьянил утренний воздух. Было прохладно. Впереди по склону горы стлалась пелена тумана и таяла на глазах. Земля просыпалась.

Дорога шла лесом. Справа и слева шептались с ветром золотистые акации. Красно-желтые клены клонились под порывами ветра. Чор Чуну чудилось, что лес ожил и пристально за ним наблюдает.

Вокруг все было до боли знакомое. Здесь он родился и вырос, работал. На шахте по сей день трудится его отец. Показалась узкоколейка. Она на шестьдесят ли тянется от шахты к железнодорожной станции. Чор Чун остановился на развилке дорог. Только сейчас он почувствовал сильную усталость. Вдруг откуда-то издалека ветер принес звуки аккордеона. Чор Чун прислушался. Да, впереди по дороге кто-то беззаботно наигрывал веселый танец. Неужели этот человек не знает, сколько горя и мук кругом: на дорогах, в домах, на фронте? Музыка доносилась из большого дома в долине (местные жители прозвали бывшего хозяина этого дома «старым боровом»). Чор Чун вошел во двор, поднялся по ступенькам и заглянул в приоткрытую дверь. Девушка в белой кофточке и черной юбке разучивала с малышами какой-то танец.

— Попробуем еще раз! Все становитесь налево. Теперь два шага направо. Так, так… — девушка сделала несколько па и слегка наклонила голову, прихлопывая в такт ладонями. Малыши старательно подражали своей учительнице. Она вышла вперед и встала рядом с самым маленьким. Он комично притоптывал ножкой. Девушка вдруг рассмеялась, схватила его на руки и поцеловала. В эту минуту она заметила постороннего и смутилась.

— Вам кого?

— Извините… Я просто так, посмотреть… — улыбнулся Чор Чун и отошел от двери. Да, все-таки остался уголок на земле, где не знают ужасов войны, — уголок мирной жизни. И ему вдруг стало до боли жаль эту девушку: «Она не может и подумать, что я принес приговор, который нарушит безмятежное спокойствие и этого дома и этих малышей».

Ребятишки высыпали во двор. Они с любопытством разглядывали Чор Чуна. А он, словно был в чем-то виноват перед ними, прятал глаза.

Нельзя было терять времени, и Чор Чун направился по направлению к шахте. Шахта жила, работала, работала, казалось, с удесятеренной, почти бешеной энергией. Во дворе сновали вагонетки, тяжело ухал копер, слышались крики людей. Бурая пыль висела в воздухе.

В забое Чор Чун разыскал парторга Хан Чун О — коренастого с узким, как у европейца, лицом. Хан Чун О вопросительно посмотрел на вошедшего. Чор Чун кивком поздоровался и в изнеможении опустился на землю. Снаружи доносились скрежет лебедки, тупые удары парового. молота, а в голове Чор Чуна еще звучала мелодия танца, который разучивали ребятишки со своей учительницей. Парторг с тревогой следил за лицом Чор Чуна, поняв, что тот чем-то взволнован. Он боялся услышать от Чор Чуна неприятные вести. Они были друзьями; их молодость прошла здесь на шахте, где они оба вели партийную работу. Парторг хорошо знал Чор Чуна, но впервые сегодня видел его таким.

— К отцу заходил?—Чун О не выдержал гнетущего молчания.

Вместо ответа Чор Чун покачал головой, но глаза его по-прежнему оставались закрытыми.

— У нас только что было производственное совещание. Молодежь ушла на фронт, не хватает людей, план срывается. Решили привлечь всех работоспособных. Это предложил твой отец. Знаешь, какой план нам установили на год? То-то… А как с ним справиться, ума не приложу…

Чор Чун словно очнулся от забытья. Он резко встал, усталость пропала.

— Прошло время говорить о планах… Какие участки шахты можно вывести из строя, чтобы их подольше нельзя было восстановить? Забои, двигатели, копер, электростанции, еще…

Лицо Чун О исказилось гримасой отчаяния. Он удивленно смотрел на товарища и наконец проронил:

— Тебе лучше знать…

Парторг бессильно опустил руки.

— Созови партийное собрание. Впрочем, сначала пойдем к директору. Он на месте?—спросил Чор Чун.

— Иди один, я не могу.

— Это еще что?! Ты же парторг!…

Хан Чун О нерешительно поднялся.

— Директора убедить — не сложное дело, — будто про себя буркнул парторг. Они пошли вместе.

Кабинет директора Хо Хак Пина был недалеко. Тут же помещался и главный инженер. С первых же дней войны, когда шахту стали бомбить, они оба перебрались под землю. Директор, моложавый человек лет сорока, разговаривал по телефону и не обратил внимания на вошедших. Он улыбался: видимо, собеседник сказал что-то смешное.

Положив телефонную трубку, директор поднял глаза на вошедших и протянул Чор Чуну руку.

— Рад гостю. Хотя бы и в этой мышиной норе. Как вам здесь нравится? Ничего не поделаешь… Тут у меня теперь штаб отряда самообороны. А охрана не задержала вас, не удивилась гостю? — он повернулся к телефону, вызвал пост и тем же, как могло показаться, шутливым тоном проговорил:

— …Допустим, вы узнали заведующего отделом труда и не спросили документов… А ведь к нам могут пожаловать и диверсанты с юга. Нежеланные гости. Друзья, не зевать! Договорились? То-то! — и он, рассмеявшись, положил трубку.

Чор Чун не выдержал затянувшихся шуток директора и подчеркнуто официальным тоном начал:

— Товарищ директор, обстановка изменилась. Надеюсь, вы знакомы с обращением Председателя Кабинета Министров? Так вот, не позднее завтрашнего вечера шахту нужно взорвать.

Хо Хак Пин с силой пнул ногой стол и вскочил с места, весь побагровев.

— Взорвать?! — повторил он, прохаживаясь по комнате. — Но в обращении говорится о районах, которые находятся под угрозой вражеской оккупации. Там — да, надо взрывать предприятия… Нет, таких указаний я не получал ни из министерства, ни от Военного совета.

Хо Хак Пин дрожащими руками вынул трубку. Ему с трудом удалось зажечь спичку. Хак Пин глубоко затянулся и тут же закашлялся. Парторг никогда еще не видел директора таким. Распахнулась дверь, вошел главный инженер в толстых роговых очках. В одной руке он держал пивную бутылку, в другой — какой-то тяжелый сверток.

— Эта штучка, пожалуй, вас обрадует больше, чем бутылка, — и главный инженер положил на стол самодельную ручную гранату.

Но директор внезапно оборвал его:

— Ты можешь собственными руками перерезать себе горло? Можешь?

Главный инженер не понял слов директора и в растерянности огляделся вокруг. Только теперь он заметил сидевших с поникшим видом Чор Чуна и парторга. Понял, что случилось несчастье.

— Товарищ директор, садитесь. И вы тоже, — Чор Чун потянул за руку главного инженера и усадил его на стул рядом с собой. Главный инженер осторожно поставил на пол бутылку. Директор продолжал ходить вдоль комнаты, жадно глотая табачный дым. — Из города эвакуировался уездный комитет партии. Все учреждения. И только одна Ковонская шахта по-прежнему будет добывать уголь?—Чор Чун едва сдерживался, но старался говорить спокойно.

— Вот как… Что, испугались? Один останусь рубить уголь. Рабочие и отряд самообороны сумеют постоять за себя. Мы не можем бросить шахту. Да вы поймите, что от нас требуете!—Хо Хак Пин зло бросил на пол потухшую трубку.

— Товарищ директор… Тут все понятно. Положение на фронте ухудшилось. Как же мы будем работать, когда здесь скоро может быть враг? — вступил в разговор Чун О.

Директор внезапно остановился и в упор посмотрел на парторга.

— И ты с ними заодно?

— Дело не во мне; это указание партии, — твердо ответил Чун О.

— Мы передаем вам директиву свыше. В нашей провинции находится заместитель Председателя Кабинета Министров, он облечен чрезвычайными полномочиями и руководит эвакуацией, — поддержал парторга Чор Чун.

— Заместитель Председателя?

— Да.

— Тогда это приказ из центра?

— Конечно.

— Другие предприятия… тоже?

— Разумеется.

— Значит, взрывать?—в голосе Хак Пина не было ни злости, ни раздражения, только какая-то обреченность. Он вернулся за стол, скорее упал, чем сел, на стул, снова закурил.

Молчавший до сих пор главный инженер резко встал и выбежал, захлопнув за собой дверь. В комнате воцарилась тишина. Снаружи по-прежнему доносился тягучий скрип лебедок, ухающие удары копра, лязг ударяющихся друг о друга вагонеток. Глухо ударил где-то в шахте взрыв. Директор вздрогнул, но не поднялся со своего места, будто не было сил оторваться от стула. На его юношески свежем лице четко проступили морщины. На лбу заблестели капельки пота. Теперь он казался постаревшим лет на десять.

Чор Чун видел, как сильно переживает директор, понимал его состояние. Конечно, другого выхода не было. Надо выполнить приказ партии. И эта тяжелая задача выпала на долю его, Чор Чуна, и директора. Такова война — безжалостная, жестокая. Размышляя об этом, Чор Чун пытался приободрить себя, найти силы для предстоящих нелегких разговоров с людьми.

— Надо сейчас же вызвать начальников участков и бригадиров, — сказал Чор Чун. Но Хак Пин, казалось, не слышал.

— Товарищ директор, поймите, время не ждет, надо действовать быстро, — нетерпеливо повторил Чор Чун.

Директор повернулся на крутящемся стуле к телефону.

— Извините меня. Все произошло так неожиданно… Голова пошла кругом… Легко ли расстаться с тем, что создано вот этими руками и куда вложена половина жизни? Взорвать шахту трудней, чем полоснуть себя по горлу ножом.

Он взял трубку.

— Начальникам участков, мастерам забоев, начальникам подвижного состава и механических мастерских, всем бригадирам… Немедленно прекратить работы. Не позднее чем через двадцать минут явиться ко мне. Всем… в строго обязательном порядке…

Секретарь Сон Хи вслух прочла написанное. Что бы это значило? Что? Смутное предчувствие нахлынувшей беды подступило к сердцу.

Убедившись, что все записано правильно, директор бросил в трубку: «Хорошо» — и повесил ее. А через секунду девушка диктовала приказ тем, кому он предназначался.

Хак Пин вынул платок, вытер лоб.

— Здорово вы приспособились к военному времени. Немало пришлось похлопотать, директор?—Чор Чун показал на ручную гранату. Пока Хак Пин говорил по телефону, он успел внимательно ее осмотреть.

— Может, и не так хорошо подготовились, но, откровенно говоря, надеялись собственными силами оборонять шахту, вооружили небольшой отряд. А гранаты — затея главного инженера.

— Хороша штучка. Много успели наделать?

— Две-три сотни есть.

— Будем уходить, прихватим с собой. Они еще пригодятся. Не лишний груз.

— Уходить, говорите… Надо бы договориться о том, кто и что скажет людям. Они сейчас сюда подойдут. Что надо вывести из строя? По-моему… — Теперь директор не был похож на того бушевавшего человека, который и слышать не хотел о том, что шахту надо взорвать. Вернулось обычное деловое спокойствие, словно речь шла о каких-то текущих производственных трудностях.

— Говорите, — кивнул Чор Чун.

— В первую очередь надо взорвать забои и подъемные клети. Это — самые важные участки. Согласны?

— Это, конечно, так. А железнодорожная ветка полностью достроена?

— Почти что да. Если бы не война — давно бы работала…

— Надо и ее повредить. Она может быть полезной оккупантам.

— Что толку, если будет взорвано несколько метров полотна. Может, снимем рельсы? — предложил Чун О, до того казавшийся безучастным.

— Нет, если взрывать, так в первую очередь мост, — возразил Хак Пин.

Чор Чун тоже собирался это сказать, но его опередил директор.

— Итак, кого пошлем? Надо выделить лучшего подрывника. Далековато, да и небезопасно, — обратился Чор Чун к парторгу.

— Лучшего подрывника? Тогда посоветуюсь с начальником шестого участка, — Чун О крутнул ручку телефона и вызвал шестой участок.