– Да, отец, между прочим, тут один материал… – Сергей подал Рябову свернутую лопаткой, как для боя мух, газету.
«Не об этом ли они шептались с Галиной? – мелькнуло у Рябова.– Почему газета, которая, судя по словам сына, должна меня интересовать, пролежала так долго, что Сергею пришлось оправдываться?»
Впрочем, день сегодняшний и впрямь особый. Может, и случались воскресенья у Рябова, с которыми рабочие дни просто не шли ни в какое сравнение, но по эмоциям, по открытиям, по внутреннему накалу, который пришлось ему сегодня испытать, этот воскресный день стоил рабочей недели.
Он посмотрел сыну вслед. Тот явно не проявил желания присутствовать при чтении.
Рябов открыл «Комсомольскую правду». Жирный заголовок бросился в глаза с четвертой полосы: «Последний шаг к Олимпу». В тексте слишком часто замелькала, словно рвалась из тесной газетной полосы на свободу, фамилия Рябова. Он, не читая, кинул взгляд в конец большого, занимавшего полполосы, материала. Под ним стояла фамилия Збарский.
«Ничего не сказал, плут, – проворчал Рябов.– Вчера же говорили по телефону. Вот уж характер, моего стоит!»
Из окна лился глухой серый свет, но в комнате с каждой минутой темнело. Рябов только что различал газетный шрифт, и вот уже он поплыл перед глазами, сливаясь в единое темное поле. Как слились с фоном стен и стулья, и стол, и резной буфет. Еще угадывались пятнами домашние предметы, но очертания их неопределенны, и только память опознает – там стоит шкаф, там диван…
Рябов прошел к письменному столу, шаркая ногами. Только сейчас он почувствовал, как устал. Чтение письма Палкина – самое легкое, что он делал сегодня, – отняло последние силы. И хотя внутренняя радость распирала его, сам он тяжелел, как и смеркалось, с каждой минутой. Пока шарил рукой в поисках выключателя настольной лампы, натолкнулся на очки. Водрузил на нос. Когда вспыхнул яркий, слепящий после темноты свет, Рябов выждал, пока глаза привыкли к новому освещению, и, устроившись в кресле поудобней, как будто располагался надолго, принялся читать.
За строками незнакомого материала угадывались – он мог буквально по времени определить, когда они с автором говорили и спорили о написанном, – его, рябовские, мысли.
Время от времени Борис Александрович недовольно хмыкал – материал выглядел слишком апологетическим. Автор не касался биографических сторон жизни старшего тренера сборной страны. Фокус материала был направлен на одно – зачем и ради чего жил этот человек.
Рябов поймал себя на том, что думает о себе в третьем лице.
С присущей ему железной логикой Збарский анатомировал жизненные взгляды Рябова, его внутренний мир, ловко обходя многие острые углы. Говорил только о деле, и тут он мог говорить искренне, без обиняков. Из всего материала можно было сделать два вывода. Первое – советский хоккей очень многим обязан в своем развитии и становлении Рябову. И второе – этот хоккей, логически завершая поступательность движения на современном этапе, должен доказать свое превосходство, развеяв в серии матчей миф о непобедимости канадских профессионалов.
«Эти встречи, историческая неизбежность которых ясна и нам и канадцам, не есть личное дело Бориса Рябова. Он только выразитель насущного веления времени. Он не только поставил, точно сформулировал все предварительные задачи и привел отечественный хоккей к вершине Олимпа, сделал надежной альпинистской связкой созданную им отечественную школу, но и титаническим трудом сплавил усилия целого поколения талантливых советских мастеров хоккея в команду экстра-класса.
Общее мнение большинства советских специалистов– хотя есть и иные точки зрения – нынешнее поколение мастеров клюшки готово доказать свое мастерство. Конечно, спорт есть спорт. От неудачи никто не застрахован. Но испытать огорчение от неудачи, как и радость победы, нельзя без самой борьбы. Зачем становиться в смехотворную позицию канадских профессионалов, которые сначала очень удивлялись, услышав такое понятие, как «советский хоккей». «Разве есть такой?» Потом долгое время твердили, что хоккей, в который играют любители, и хоккей профессионалов – разные игры. Потом просто стали утверждать, что уровень мастерства несоизмерим… Так давайте соизмерим!»
Очерк Збарского был написан ярко, интересно, но главное – остро. Чем больше Рябов читал его, чем чаще попадалась на глаза его фамилия, тем тревожнее становилось на душе. Не за себя, за Збарского. Такой материал был бы хорош, скажем, месяц назад, когда не видно было столь явственно признаков той конфликтной ситуации, развязка которой предстоит завтра. А сегодня выступление солидной газеты можно расценить или как полное незнание обстановки, или как дерзкий вызов.
Не мог же Рябов признать, что Збарский не ведает, что делается в хоккее? Не ведает ничего о ситуации, сложившейся со старшим тренером сборной? Збарский, который иногда по десятку раз в день говорит то с Глотовым, то с Гольцевым, то с Тереховым? Даже Палкин, который теперь так далек от хоккея, и то слышал что-то. Индивидуалист Палкин, рекордсмен по собиранию джазовых пластинок, любитель красиво одеться. И вообще похожий больше на избалованного ребенка, чем на спортсмена божьей милостью: он мог бы легко стать и чемпионом в десятиборье, и совершить прыжок в длину, близкий к мировому рекорду, и пробежать стометровку. Палкин был личностью, целиком ушедшей в себя, – даже иностранную двухместную машину он купил не потому, что ему нужна была машина помощнее, а чтобы не возить прорву народа, как на любой другой.
Збарский в отличие от Палкина жил чужими заботами, жил хоккеем, и он не мог не знать, что будет завтра с Рябовым…
Перед Борисом Александровичем вдруг совершенно отчетливо встало красивое лицо журналиста, с едва приметной, скрытой где-то в глубине глаз спокойной иронией.
«Он специально подготовил материал именно к завтрашней коллегии? – с ужасом подумал Рябов.– Но если завтра все пойдет так, как предполагаю я, и придется искать нового старшего тренера, Збарскому этот материал жизни не облегчит. Сегодня воскресенье. Кто-то газету не читал, кто-то не может добраться до тех, кто ее делал, кто-то выжидает до завтра… Конечно, на коллегии надо иметь в виду публикацию материала. Ее не простят и мне. Скажут: испугавшись, сам подготовил материал в свою защиту. Запрещенный, недостойный настоящего человека прием… Тем более все знают о наших хороших отношениях со Збарским… Ну, мне-то терять нечего, а вот ему работать. Можно же повернуть и так, что Збарский подвел газету. Выступление несвоевременно… Этого не мог не понимать Збарский».
Рябов отложил газету, откинулся в кресле, медленно снял очки и начал старательно протирать стекла, в чем не было никакой нужды. В комнате, наполненной зеленым светом лампы, жила покойная тишина. И все эти страсти газетного листа казались далекими и не способными ее нарушить.
В раскладке сил, которой завтра решено изменить существующее положение вещей, еще неизвестно, на какую чашу весов ляжет этот материал. Но ясно одно: Збарский умышленно шел на риск.
«Я, кажется, начинаю считать сторонников. Как кандидат в президенты на выборах! – усмехнулся Рябов.
И меня ранит, еще не один раз больно ранит, разочарование: «А я так надеялся на него… столько сделал для другого… столько помогал третьему…»
Рябову не хватило мужества признать, что сегодня он так ревностно следит за каждым шагом окружающих его людей, как обычно следил только за трибунами, подсчитывая, сколько народу ходит на матчи клуба.
Ему было все равно, какие доходы получает Дворец спорта, но по зрительскому вниманию он проверял состояние команды. На матче двух больших клубов, в набитом до отказа зале, трудно определить когорты болельщиков, но когда играешь с аутсайдером, то почти все зрители на трибунах – болельщики твоего клуба. И если они пришли на второсортную встречу, Рябов всегда успокаивался: значит, команда в порядке, во всяком случае, по мнению болельщиков. Однажды кто-то из руководителей комитета застал его считающим зрителей в полупустом зале. И ничего не понял. А он делал это, чтобы в перерыве иметь право сказать своей команде, как мало она значит для болельщиков, и назвать точную – мизерную – цифру людей, сидевших в зале.
Рябов представил себе, как завтра в редакции раздастся звонок из Спортивного комитета и вполне резонно начальственный голос скажет: «Товарищи! Как же так? Мы освобождаем от работы Рябова, мы считаем его идею встречи с профессиональными канадскими хоккеистами преждевременной или, скажем так, вообще нам не жизненно необходимой, а вы в статье в канун коллегии выступаете совершенно вразрез с мнением спортивной общественности. Ну, если ваш товарищ Збарский не знает, о чем пишет, пожалуйста, пусть бы пришел к нам, как это делают все ответственные за свои слова работники печати. Мы бы ему рассказали о том, как обстоят дела. И если он бы не счел наше мнение для себя существенным, нам бы осталось только развести руками… И поставить вопрос о неправильной, беспринципной позиции газеты…»
Рябов заволновался, встал из кресла и принялся искать записную книжку. Вспомнил, что костюм висит в спальне. Сходил туда и, найдя номер телефона Збарского, торопливо набрал. Телефон не ответил.
«Всегда так… Когда надо – обязательно молчание в ответ. А когда доберешься – поздно будет! Но Сашеньке надо непременно дозвониться. Хотя бы ночью. Хотя бы утром. Спорт – рисковая вещь, а спортивная журналистика – и того рисковее… Не угадаешь, кому пас давать…»
Рябов прислушался. Из кухни доносились стук ножа, шипенье. Галина готовила ужин.
Вошел Сергей. Кивнул в сторону газеты:
– Ну и как?
– А тебе как? – вопросом на вопрос ответил Рябов.
– Правильный шаг, с моей точки зрения. Вижу, вижу, что у тебя сомнения. Но по мне – надо было бы еще и самому выступить в «Правде». Пусть общественность рассудит.
– Общественность, Сережа, состоит из таких же, как мы. И потому каждый должен выполнить свою миссию, прежде чем уповать на других.
– Если есть два мнения, нужно третье, судейское…
– Судей сколько угодно, – буркнул Рябов.
– Мне думается, что у Збарского могут быть неприятности. Твое выступление было бы…
– Ну, договаривай – «тебе нечего терять!». Сергей сдвинул брови:
– Я имел в виду, что твое выступление было бы весомее…
– Думаю, выступление Збарского подольет завтра масла в огонь…
– Ну что ж! Хорошее горение только на пользу истинной идее.
Сергей ушел, оставив Рябова в раздумье. Машинально Борис Александрович протянул руку к телефону и так же машинально набрал номер Збарского. Телефон ответил сразу:
– Слушаю!
– Слушали бы – не делали бы глупостей! – вместо приветствия сказал Рябов.
– Это смотря что считать глупостями, Борис Александрович.
– Признали еще.
– Уже признал…
– Я вам звонил сегодня. Никого не было.
– Ездил в редакцию. Хотелось выяснить, какова реакция на материал.
– И какова?
– Очень многим нравится…– Збарский подумал.– Судя по звонкам, нравится идея почти всем. Но, думаю, главные звонки будут завтра…
– Вы совершенно правы. Потому и беспокою. Мне кажется, печатать это в канун коллегии не стоило. Уж больно попахивает подстраховочкой.
– А по сути материала замечаний нет? – спросил Збарский, пытаясь уйти от такого поворота в разговоре.
– По сути нет. Замечание тактического плана. Боюсь, если завтра кто-то другой возглавит сборную, вам, Сашенька, этого материала не простят.
– Борис Александрович, вы мне сейчас напоминаете человека, которого спросили: «Что случилось?» -и он ответил: «Все!»
– Ну, до того, чтобы сказать «все», далеко. Но считаю, что вы недооцениваете того, что происходит. Спроси вы меня, я бы отсоветовал вам выступать на эту тему.
– Я знал… И потому не спросил.
– Может, знаете и какая будет реакция?
– Конечно.
– В таком случае мне остается вас только поблагодарить, Сашенька, за добрые слова. Хотя, признаюсь, публикация материала значительно осложнит мое завтрашнее положение. Впрочем, как и ваше.
– Не убежден, – тихо ответил Збарский, но теперь в голосе его звучало уже меньше уверенности.– Хотя пословица говорит: «Держите свои страхи при себе, а показывайте свою смелость!»
– Ладно, – сказал Рябов.– Завтра созвонимся.
– Если позволите, я бы хотел с вами завтра встретиться.
– А зачем вам бывший старший тренер сборной?
– Я убежден, что его мемуары будут ценнее для команды, чем наставления нового. И чтобы у вас сохранилось хорошее настроение на ночь, расскажу вам байку. Вычитал в американском журнале. О честности и неподкупности должностных лиц. Один делец решил дать взятку чиновнику в виде спортивного автомобиля. Тот ответил: «Мое общественное положение и чувство собственного достоинства не позволяют принять подобный подарок!» – «Я вас вполне понимаю. Давайте сделаем так – я продам вам этот автомобиль за десять долларов». Чиновник задумался на мгновение и сказал: «В таком случае я куплю два».
Рябов долго хохотал в трубку. Збарский терпеливо ждал на другом конце провода.
– Ну, спасибо, Сашенька! На душе стало светлее. И как говорится, подари мне, господи, тревоги сегодняшние и помоги забыть вчерашние. До завтра.
Он положил трубку на рычаги с ощущением, что сделал главную работу – очистил свою совесть: из-за него никто не пострадает случайно…