«Поезд» озверел. Начал дергаться сразу же после падения стартового флага. Будто стремился сегодняшней агрессивностью скрасить неблаговидное впечатление, произведенное на организаторов вчерашним миролюбием. Во всяком случае, введение лимита времени, пока и либерального, Роже мог объяснить только недовольством боссов.

Вшестером французы с трудом отбивали атаки. Они выложились так, что казалось, найдись у кого-нибудь силы покатиться чуть быстрее — и уже никто из шестерки не смог его остановить.

Мысль, что вряд ли серьезные конкуренты способны на такую атаку, несколько успокоила уставшего Роже. Он забрался в середину «поезда» немного отдышаться. Эдмонд, Мишель и Гастон «уселись» еще дальше за ним. И в эту минуту, именно в эту, а не в какую-то другую сработал закон пакости. Пятерка — двое бельгийцев, голландец, итальянец и русский — ушла вперед. Роже проверил список, укрепленный на руле, и с ужасом обнаружил, что голландца и одного бельгийца никак нельзя было отпускать. К тому же в командном зачете невыгодный отрыв мог пробить брешь, которую неизвестно, удастся ли французам заделать до конца гонки.

Когда Роже с партнерами выбрался в головку, до лидеров было уже метров четыреста. Легкой стайкой они уплывали за поворот. Впереди Роже встретили насмешливые взгляды оставшихся бельгийских гонщиков. Те катились, шумно обсуждая создавшееся положение и не скрывая своей радости. «Не знают нашего закона: „О больном ни слова!“ — подумал Крокодил.

Голландцы и итальянцы вели себя спокойнее, но по всему было видно, что организовать погоню они не дадут. Оставалось одно — полагаться на себя.

«Вымотаемся так, что завтра нас перетопят, как котят, — прикинул Роже. — Нарушится приятная традиция вручения желтой майки Роже Дюваллону. А первый комплект белых маек командных лидеров достанется соперникам!»

Ответил на все эти сомнения Крокодила молчаливый Гастон. Он резко вышел вперед и, упрямо наклонив голову, начал взвинчивать скорость. Роже последовал за ним.

«Лидеры пока не знают, что происходит сзади. Им легче. Они работают на себя, и только на себя. А мы молотим на других. Сколько отличных финишеров придет к концу этапа свеженькими, прокатившись за наш счет».

Но выбора не было. Это подтверждало и появление французской «технички». Выражение лица Мадлен выдавало, что в машине: состоялось громкое обсуждение. Она непонимающе смотрела на Роже. Оскар, красный от злости, высунулся из окна, крикнув только:

— Надо достать!

«Хорошо орать, сидя в мягком кресле! Педальку акселератора нажал — и первый!» — Роже подумал это совершенно незлобиво, понимая свою неправоту.

Несмотря на все усилия французов, лидеры уходили все дальше и дальше. Отрыв сокращался только для того, чтобы в последующие четверть часа восполниться с лихвой. Когда ход «поезда» и лидеров несколько стабилизировался, Роже увидел на табло «маршала» цифры 2,25. Это означало, что отрыв выигрывает у «поезда» почти две с половиной минуты. Они переглянулись — Мишель и Роже. Во взгляде Мишеля нескрываемая безнадежность.

Роже было совсем смирился с проигрышем этапа, когда внезапно, всего в трехстах-четырехстах метрах за поворотом дороги, увидел сначала, флаги и «мигалку» директорской машины, а потом и ярко-зеленые майки бельгийцев. Лидеры стояли, уткнувшись в автоматический шлагбаум. Роже, не веря своим глазам, истерически вскрикнул и заработал так, как спуртовал лишь на промежуточных финишах маленьких критериумов.

Счастливый случай был настолько счастливым, Что упускать его казалось тяжким грехом. Это понял и весь «поезд». Злорадно умолкнув, он понесся вперед. Роже подлетел к шлагбауму под грохот надвигающегося экспресса. Пятерка, понимая, что упустила свой единственный шанс, стояла, тяжело дыша. Только бельгиец под номером 14, бросив машину, что-то громко кричал в окно директорского автомобиля. Когда подъехал комиссар, он кинулся к нему навстречу. Весь «поезд» рассыпался. Побросав велосипеды прямо на землю, гонщики ринулись к двум водопроводным кранам и небольшому круглому фонтанчику справа от дороги. Обливаясь, отталкивая друг друга, они черпали грязными бидонами булькающую воду, пили, яростными жестами плескали в лицо. Кто посильнее и чувствовал себя лучше, перестроились поближе к шлагбауму, готовясь первыми уйти на трассу. Какой-то ушлый канадец подхватив машину на плечо, ринулся по лестнице переходного мостика, ведшего через пути. Мгновенно возникла паника. Длинный, костлявый итальянец судорожно дернул свою машину, попавшую педалью в чужое колесо. Началась перебранка.

Воем сирены директор вернул команды назад, а один из судей блокировал переход. Голубой экспресс, гулко постукивая на стыках, долго — целую вечность — тянулся перед глазами. Обрадованный случайно выпавшей короткой передышке, Роже стоял на одной ноге, не сходя с машины. Рядом в такой же готовности замер Эдмонд.

— Нам крупно повезло, — утирая потное лицо подолом майки, сказал он. — Славный подарок канадских железнодорожников! Только не хотел бы я такого, подарка, окажись в отрыве, как эти ребята…

Директор гонки, схватив рупор, выскочил к шлагбауму как раз в тот момент, когда экспресс исчез в темном овальном зеве тоннеля. Спеша и заикаясь, Каумбервот начал лихорадочно выкрикивать на разных языках:

— Запрещаю двигаться! Стой! Гонка будет продолжаться с повторного старта на той стороне переезда! Кто уйдет вперед — дисквалифицирую!

Ревом неодобрения ответил ему «поезд». Но угроза дисквалификации возымела действие. Как солдат на плацу, их построили по ту сторону переезда. Несколько минут не могли найти канадский флаг: после старта поспешно сунули его не в ту машину. Под улюлюканье гонки, довольной столь затянувшимся отдыхом, разъяренный комиссар дал отмашку рукой.

— Пошли, пошли! Время! — И он поднял над головой свой тяжёлый лонджиновский хронограф.

Гонка начали медленно вытягиваться по дороге.

«Век учись — дураком умрешь, — думал Роже, пытаясь осмыслить происшедшее у переезда. — Кажется, уж столько прожил, столько километров проколесил — давно бы до луны и обратно смотаться мог — вот, пожалуйста, как петух на вертел попался! И когда все это кончится?! И когда начну жить по-человечески?! Как Альфред де Брюн. Какой был жадный до побед, а набрался мужества и бросил выступать, хотя о нем говорили, что он в зените своей славы. Наверно, так и надо. Дорога с зенита вниз — горькая дорога! А удержаться наверху тяжело… Теперь де Брюн ездит на гонки в свое удовольствие. Вон сидит на крыле машины и что-то записывает…»

Роже принялся наблюдать за де Брюном. Это был подвижный, с хорошей спортивной фигурой молодой мужчина в черной кожаной куртке. Обвешанный камерами и микрофонами портативных магнитофонов, он сидел на крыле машины прессы, идущей рядом с «поездом».

«Расчетливый был, бестия, — думал о нем Роже. — Не очень эффективный, но умный гонщик. Его слава могла вспыхнуть ярче, если бы не целое созвездие талантов в одном поколении голландских гонщиков. Альфред начинал, как и я, с гонки, в которой призом была казавшаяся несбыточной мечтой пара велотуфель. Меня в первой гонке прокол отбросил на пять минут назад. Но мне очень хотелось получить настоящие велотуфли, и я пошел напролом. Обгонял одного за другим, пока не добился своего. Вместе с парой призовых туфель пришла и эта проклятая жизнь. Вместе со славой — репутация заклятого врага во всех „поездах“.

Роже проводил долгим взглядом машину прессы, уносившую де Брюна вперед, к далекому, темневшему почти на горизонте лесу. Буквально по-волчьи потянул носом: в воздухе запахло новой атакой. Пара голландцев, сидевшая особенно плотно друг к другу, показалась Крокодилу слишком подозрительной. Не выпуская их из поля зрения, Роже перебрался на удобное для атаки место. На этот раз он сумел не только определить, откуда грянет атака, но и ее время.

Голландцы рванулись сразу же после плавного поворота, когда экономный «поезд» со свистом начал резать угол дороги, Роже стоило немалых усилий не ринуться следом. Он рассчитывал повторить атаку, как только погоня достанет беглецов. Но для всех атака оказалась внезапной. Трое или четверо потянулись было за голландцами, но не смогли наладить дружной работу.

«Ведь так и этап проиграть можно! Если не уходить сейчас, будет поздно!»

Как только «поезд» достал вторых атакующих, Роже «выстрелил» вперед. Никто даже не мог подумать, что найдется гонщик, решившийся сейчас атаковать в одиночку. Но «поезд» забыл, что в нем идет Крокодил, который может, как и все, сделать ошибку. Но не больше одной.

Роже, ритмично работая в высоком темпе, чувствовал затылком, что сзади нет и не будет погони. Отрыв состоялся. Но был лишь первым ходом в долгой и хитроумной комбинации. Не имело смысла тратить силы, не продумав всю комбинацию до конца. Следующий затяжной спурт должен был, по крайней мере, оградить Крокодила от случайностей — никто не пройдет быстрее его, Дюваллона.

Пот начал заливать лицо, внезапно заныло правое колено, а спина задеревенела. Это был первый сигнал тревоги: пора кончать спурт.

Роже прошел еще метров двести и сбавил темп. Машина комиссара, бросив «поезд», привязалась за ним. «Додж» французов следовал за комиссарской машиной. Роже вдруг представил себе удивленную физиономию Оскара и озорно показал ему язык. Оглянувшись, он увидел спокойное, стиснутое бакенбардами лицо Самуэла Ивса. Трубка комиссара плотно сидела в углу рта. Ивс не поленился ее вынуть, чтобы показать Роже ободряющую улыбку. И хотя это было вне правил, старое знакомство и взаимные симпатии допускали такую фамильярность.

Ивс был странным человеком неопределенных доходов и профессии, если вообще она у него была. Переезжая с гонки на гонку не реже, чем сам Крокодил, Ивс стал ярким образцом космополита. Даже национальность Ивса никто бы не смог назвать с уверенностью. Но педантичность, бескомпромиссность и честность в этом мире, где многое делается исподтишка, за спиной, выделяли его.

Во всем, что произошло в последующие пять минут, Роже винил только себя.

Выскочив на пригорок, Роже увидел сзади весь «поезд», и совсем не так далеко, как бы хотелось. Близость остальных напугала его чрезмерно, и Крокодил ошалело рванулся вперед в самый неподходящий момент. Крутой поворот опрокинул его набок, и он, чтобы удержаться, резанул двойную осевую линию. Поняв, что совершил непростительную глупость в ситуаций, с которой под силу справиться любому новичку, он оглянулся вновь.

Видел ли комиссар?

Лицо Ивса словно окаменело за ветровым стеклом автомобиля. Но сомневаться, что Ивс видел нарушение, не приходилось. У Роже заныло сердце. Он нагнулся, вырвал из зажима бидон с лимонной водой и, выпив несколько глотков, яростно запустил бидон в кусты. Теперь решалось все — есть ли в теле еще резерв сил? Выигрыш как минимум должен покрыть львиную долю полагавшегося штрафа в десять минут. Получив штраф и не отыграв что-то сегодня же, Крокодил практически выбывал из гонки.

«Раньше я бы не пустил такого „петуха“, как сегодня на двойной осевой линии. Господи, какие маленькие печали у нас! Ну что значит один раз переехать колесом условную черту, нанесенную невесть кем и невесть когда! Раньше я был внимательнее. Прокалывался совсем редко. Смотрел, куда идет переднее колесо. Даже в толчее „поезда“ старался обойти любое место, грозившее опасностью прокола. И всегда меня выручал маленький секрет: время от времени прикоснешься ладонью к колесу и почистишь резину. Большинство просто не задумывается над такими мелочами, а вся наша жизнь состоит именно из них. Только Цинцы да я знаем результат моей осмотрительности: за пятнадцать лет, которые я беспрерывно кручу два прожорливых колеса, лишь дважды был в серьезных катастрофах…»

При воспоминании о катастрофах Крокодила передернуло. Он набожно, истово перекрестился. А потом трижды сплюнул через левое плечо, как бы не доверяя крестному знамению.

«Однажды я уже не сплюнул вовремя, и сразу же получил сполна. Это было во время Антверпенской шестидневки. Едва я подумал, что у меня давно не было никаких неприятностей, как сложилось переднее колесо, и я, перелетев через голову, ушиб правую руку. Врач советовал оставить гонку. Но я брыкался… А Цинцы ловко перевела мое брыканье на газетный язык: „Роже сказал: «Не могу обмануть своих поклонников и потому останусь в гонке, как бы ни было трудно!“

«Меня забинтовали и посадили на машину. Саднило руку, но я финишировал. Не забуду оваций зала: даже после победы мне никогда не аплодировали, как в тот раз».

Воспоминания гасили усталость, скрадывали боль. Он вспомнил, как начинал, как по буквам познавал азбуку загадочного и манящего велосипедного мира. Тогда он предпочитал все делать сам — даже готовить машину. И не потому, что не доверял механикам. Хотя было и это. Только Жаки он верил, как себе. Роже работал с машиной любовно, возил с собой все три смены трещоток. С того времени у него осталась привычка заранее составлять список необходимого в будущей гонке. Сборы доставляли ему не меньшее удовольствие, чем состязания.

А потом он стал отдавать перечень необходимого жене, и уже она набивала чемоданы. Но в этом списке непременно значилось семь пар трусов, семь пар носков, две пары разношенных велотуфель, белье, рейтузы для согревания ног, выходной костюм для парада, тальк, тренировочный костюм, аптечка…

В свое время Цинцы написала специальную статью о багаже Крокодила, с которым тот носился по миру, выступал на ярмарках и праздниках, то там, то здесь выигрывая призы в сто и более тысяч франков. Деньги, правда, невеликие, но его тогда больше подкупала и восхищала мудрость беспардонной рекламы фирмы «Корона»: «Мы не гарантируем вам корону, но гарантируем, что можете увезти любой из ста призовых фунтов стерлингов!» Это было скорее по-американски, чем по-английски.

Как-то Крокодил согласился на трехнедельный пробег по крупнейшим кафе и ресторанам, в которых продавался кофе фирмы «Фаема». Это чисто рекламная гонка принесла ему приличные деньги и многолетнее расположение хозяев богатейшего клуба. Роже было немного стыдно идти в кофейный пробег, от которого отказывались и менее талантливые гонщики. Но пересилил себя, стараясь не думать, что превращается в обычную живую рекламу, которую видел не раз на шумных лондонских улицах: «Стригитесь у Джона Буля».

Матовая лента дороги тянулась прямо к солнцу. Оно висело над землей уже не так высоко» Роже щурил глаза и, отвлекаясь от воспоминаний, высматривал беглецов. Но тандему, да еще равных по силе гонщиков, всегда вдвое легче, чем одиночке. Для себя Роже твердо решил отстаивать третью позицию. И ничто не заставило бы его отказаться от избранной тактики. Если только трагическая случайность…

«Наверно, нечто подобное думал и Том, когда лез на Венту…» Воспоминание о Томе словно перенесло Роже в кинотеатр повторного фильма, где рассеянные киномеханики показывали лишь одну, трагическую, часть большой ленты. Ожившие кадры вновь пронеслись перед ним. Нет, это не были обычные воспоминания, это было ощутимое, почти материальное видение. Вот Том, озабоченный предстоящим этапом… А вот Тейлор лежит на раскаленных камнях…

А вот четырнадцатый — нейтральный — этап… Никто не собирается уходить вперед под гипнотическим воздействием недавних событий. Но нет и такого, кто отдал бы хоть гран накопленного преимущества.

Как это трудно — пережить смерть друга… Трудно, и команде, которой не будет хватать лидера не только на трассе, но и в отеле, где Том — первый заводила.

Памятны еще слова Тейлора, сказанные товарищу по команде, когда тот взял кусок льда у зрителей и сунул в рот:

«Выброси немедленно! Хочешь забраться на Венту с воспалением легких! Не рискуй собой ради каких-то двух-трех минут!»

И это говорил человек, уже поставивший на карту собственную жизнь.

Том умер… Но тур продолжал жить.

Какая скорбь на грязном, сером от усталости лице Меткафа, товарища Тома по команде! Он сидит у финиша на низкой скамейке с открытой и неначатой бутылкой «колы» в руке. Как погончики на плечах — флажки английской команды. На нагрудном кармане — название компании. Такая же надпись бежит белым по черному фону трусов. Подобно крыльям подбитой чайки топорщатся на спине номерные знаки. Меткаф сидит, и в позе его, во взгляде — полная отрешенность от мира.

Том умирал на раскаленных добела камнях, а лидирующая группа продолжала борьбу. Еще ничего не подозревая, она неслась к финишу, а в Авиньонском госпитале уже лежал мертвый Том — один из лучших гонщиков, против тени которого они еще продолжали вести борьбу. Форментор, стремясь отыграть две минуты, шел на спусках со скоростью, приближавшейся к семидесяти милям в час…

Англичане решили, не оставлять многодневку, предполагая, что именно такое решение принял бы Том, поменяйся с кем-нибудь из них местами. Команда стартовала в следующем этапе под жерлами сотен объективов. Каждый хотел заглянуть в глаза людям, которых посетила смерть.

Это был не этап гонки, а скорее своеобразная похоронная процессия. Многие оглядывались по сторонам в тупой надежде увидеть Тома, думая, что происшедшее вчера лишь почудилось… «Поезд» сделал все, чтобы англичанин пришел на финиш первым. И выигравший этап сказал сквозь слезы: «Это не моя победа, это победа всех друзей Тома».

— Роже! Роже! — истошный крик рядом с Крокодилов ударил в уши.

Роже обернулся. «Техничка» шла рядом, а бледный Оскар, ведя машину одной рукой, другой тянулся к нему.

— Что с тобой?! Тебе плохо? Я уже раз десять кричу «Роже!», но ты не слышишь.

Крокодил нагнулся и заглянул под крышу низкой, распластанной на дороге, машины. Мадлен, забившись в дальний угол, смотрела со страхом на все безнадежные попытки Оскара окликнуть мужа.

— Все отлично, — пробормотал Роже и, еще раз нагнувшись, показал Мадлен большой палец. Не веря, что беда пронеслась, Мадлен рванулась к окну. И если бы не тяжелая запертая дверца, она готова была выскочить на полном ходу.

— Я замечтался! — виновато откликнулся Роже.

— Так промечтаешь и финиш!

Роже хмыкнул. Сейчас ему совсем не хотелось спорить с Оскаром.

— Первые далеко? — спросил Роже.

— Минута с четвертью. Сзади — почти три.

— Отлично.

— А выдержишь до финиша в одиночку?

— Зачем в одиночку? Постараюсь достать… Роже как бы расправил плечи.

— Боюсь, сделать труднее, чем сказать… Парни работают на совесть. Мы были впереди.

…— Сколько осталось до финиша? — Двадцать пять миль. — Крутить да крутить…

— Тебе ничего не нужно?

— Глупый вопрос! Комиссар сзади, все видит — не передашь! Роже достал бидон и потряс. Несколько глотков вылил на голову и только одним ополоснул рот.

— Вода еще есть. Дотяну…

— Ну, тогда мы назад. От Мадлен тебе привет, и не пугай нас больше!

«Додж» откатился так же стремительно, как и появился. А Роже остался на дороге один — не считать же комиссара! До двадцатимильного знака еще было время. Почему-то опять стало тоскливо. Роже вспомнил детство. Пришлось рано оставить школу и устроиться на работу развозчиком вина в местном магазине. Он доставлял на велосипеде тяжелые картонные коробки с дюжинами и полудюжинами бутылок. Потом первая гонка…

В прошлом году, несмотря на страшную тренировочную загрузку осеннего периода, он выбрался в родной городок, где впервые научился кататься на велосипеде. Ему бы и в голову не пришла мысль отправиться туда. Предложила Цинцы. Она почти насильно отвезла его на родину тайком от всех. Даже телевидение ничего не пронюхало.

Встреча с земляками растрогала его до слез. Крокодилу поднесли большое деревянное блюдо с серебряной фигуркой согнутого в три погибели гонщика с витиевато выполненной надписью: «Роже Дюваллону, земляку, чемпиону мира». Церемония проходила в здании старой школы, которую Крокодилу не довелось закончить. Зал битком набили ученики и гости. Старый учитель, который, наверно, и не помнил его толком в школьные годы, торжественно сказал:

— Мы удостоены чести видеть перед собой первого человека из нашего городка, ставшего чемпионом мира. Его пример — доказательство мужества, способности побеждать!

Роже в ответной речи что-то лопотал о волнующем дне, об уверенности, что он не последний чемпион и славный городок даст еще немало великих спортсменов.

Цинцы, слушая этот юбилейный лепет, счастливо улыбалась, а потом, вечером, прижавшись к нему в постели большого и неуютного номера, шептала:

— Ты говорил сегодня блистательно! Жаль, не было телевидения. Твою речь должна, была выслушать вся Франция. И выслушать стоя…

Цинцы любила аффектации. Она ведь была женщиной, да к тому же еще журналисткой.

Белое полотнище двадцатимильного знака отвлекло Крокодила от воспоминаний и вернуло в день сегодняшний. Он пошарил по карманам, вытащил полгорсти мятого изюма и бросил в рот. Потом достал таблетку сердечного стимулятора, завернутую в целлофан и лежавшую на дне нагрудного кармана. Довертев таблетку в руках, он решительно сунул ее обратно в карман: «Пусть полежит до худших времен».

Проехавший «маршал» показал на доске, что разрывы между первой двойкой, им и «поездом» резко сократились. Теперь «поезд» использовал всю свою мощь.

«Да, уже не осталось джентльменов среди нашего брата, которые бы терзались мыслью, что неудобно въезжать в рай в чужом шарабане! Сейчас все хотят быть „звездами“ на финише!

Когда однажды я прокололся возле самого старта, весь «поезд» остановился, чтобы подождать. А во время прошлогоднего «Тур де Франс» Форментор обозвал меня свиньей только за то, что я, дескать, начал спуртовать в минуту, когда он упал. Подонок! Как только с ним случается неприятность, он сразу же ищет козла отпущения. Для оправдания он готов полить грязью родную мать. Форментор прекрасно знал, что я пошел в отрыв раньше, чем он упал. В конце концов, надо научиться сидеть в седле как подобает. И вообще, мне порядком надоели подобные заявления. Упади он еще раз в подходящий момент — только он меня и увидит! Сомневаюсь лишь, что теперь доведется идти с ним в одной гонке…»

Мелькнул плакат — осталось десять миль. Роже пронесся через небольшой — в одну улицу — городок. На порогах домов боязливо жались зрители. Вой полицейских сирен, который слышал Роже сквозь свист ветра, и выманивал обитателей домов на улицу, и пугал. Лишь за милю до финиша Роже догнал голландский дуэт.

Роже не успел подумать, что второй голландец вполне подходящая для него жертва, как тот упал на повороте. Упал нелепо, смешно, будто в шутку.

Проносясь мимо и скосив глаза, Роже увидел голландца, уже сидящего на асфальте и широко открывшего рот. Может быть, он и кричал. Роже не слышал — от напряжения заложило уши. Даже рев толпы казался не громче ленивого морского прибоя.

Роже проскочил финиш вторым. И сразу же показался «поезд», финишировавший стремительной массой, и где-то там, в четвертом десятке, приплелся упавший голландец.

«Bоt тебе и рок! Было второе место, а оказалось… Зато один приз, несомненно, его — приз самому несчастливому гонщику этапа…»

Сейчас, когда гонка закончилась, сознанием снова завладел страх: как накажут за ошибку? Роже сидел прямо на земле, даже не подстелив по обычаю снятую майку. У него было лицо человека, которого только что уличили в преступлении. Собственно, так и было. Пересечение двойной линий своего рода технический допинг. Он нарушил закон — и его как минимум ждет десять штрафных минут.

«Если денька через два меня поймают на настоящем допинге — вот кое-кто порадуется!

Подскочил Оскар:

— Что случилось — главный судья собирает коллегию?

— Началось, — вяло проговорил Роже. — Я заскочил за двойную осевую… Видел только Ивс… Донес все-таки…

— Но ведь это десять минут…— Лицо Оскара вытянулось. Жаки, стоявший рядом, схватился за голову и пошел прочь.

Французы притихли. В воздухе пахло скандалом.

Возле пункта допинговой проверки Роже столкнулся с комиссаром Ивсом. Они посмотрели друг на друга. Роже показалось, что тот смотрит презрительно. Он не знал, как смотрит сам. Мысль, что комиссар мог прочитать какую-то просительность в его взгляде, показалась Крокодилу омерзительной, и он, демонстративно отвернувшись, прошел мимо.

У Машины Крокодила встретила Кристина.

— Добрый день, Роже. — Кристина говорила, как пела: протяжно и мягко. — Не беспокойтесь. Все обошлось.

Роже зло на нее посмотрел:

— Я думал, вы дочь господина Вашона, а вы, оказывается, провидица!

— Так оно и есть, — миролюбиво согласилась Кристина. — Почти пророк. Комиссар Ивс доложил о нарушении, — я была на коллегии случайно, с отцом, — предложили на первый раз не наказывать. Нарушение не злостное, техническое…

Роже вспыхнул до корней волос: было унизительно слышать такое от девчонки, да еще в присутствии посторонних. Но Кристина не понимала смысла, который был ясен каждому специалисту.

— Вам сделано замечание. О нем будет сообщено в вечернем бюллетене результатов. И всех на вашем примере предупредят, чтобы ехали повнимательнее.

Трудно сказать, какое из наказаний оказалось бы тяжелее — прибавить десять штрафных минут или выставить на посмешище перед всей этой оравой сопляков. Роже готов был взорваться, но добродушные глаза Кристины смотрели на него с печальным восхищением. Печали было в них меньше, чем восхищения, и это помирило Роже с самим собой, с глупышкой Кристиной и со всем миром.

— Можно, я буду вас называть Крокодилом? — Кристина засмеялась. — Это ведь не должно вас обижать? Если вы возражаете…

— Нет, почему же. Возражать уже поздно. Десять лет, как весь мир зовет меня Крокодилом с легкой руки вот этой женщины.

Роже кивнул в сторону подходившей Цинцы. Она громко поздоровалась со всеми членами команды, чмокнула Оскара в щеку. Кристина смотрела на нее с таким нескрываемым интересом, что Цинцы спросила:

— Опять этот великий француз сказал обо мне какую-нибудь гадость?

— Что вы, что вы! — испуганно замахала руками Кристина. — Он о вас говорил очень хорошо…

Роже начинала нравиться эта искренняя дуреха. Конечно, она уступала Цинцы. Одна — толстуха с полным круглым лицом, курносая, с белыми мохнатыми бровями и веснушками на щеках и шее. Другая — поджарая, подавляющая изысканностью и вкусом. Но за плечами Кристины стояла молодость…

«Почему бы не сравнить их как следует, по всем статьям! — впервые озорно подумал Роже, рассматривая обеих женщин. — Толстуха, хоть и глуповата, очень милая, добрая девочка. И, кажется, не прочь пару раз укусить Крокодила. Или мне, старому хрычу, это только кажется?»

— Хотите поехать до колледжа в моей машине? — Кристина показала рукой на кофейного цвета открытый «олдсмобиль».

— А велосипед попросим отвезти в наше богоугодное заведение, скажем, Цинцы? — Роже тут же пожалел о шутке, увидев смущение Кристины, и, скорее чтобы поддразнить Цинцы, добавил: -А вот после массажа, с удовольствием прокатился бы по окрестностям. Если вы свободны?

Цинцы сделала вид, что не расслышала последних слов Крокодила. — Давайте, давайте! Двинулись домой, а то простудитесь! — Оскар захлопал в ладоши, разгоняя любителей автографов, облепивших команду. — Жаки, забирай сумки!

Он сам подхватил пару высоких темно-синих сумок с вещами первой необходимости. На сумках, как и на всем, что окружало гонку, светились надписи: «Молочная гонка».

Вечером Роже, честно говоря, забыл о приглашении Кристины на прогулку. Выглянув во двор, он неожиданно увидел автомобиль дочери Вашона, и ему стало не по себе.

«Бедная девочка, она ведь прождала почти час! А этот горе-медик так долго возился с моим чириком. Но если за ночь мазь не вытянет чирей — завтра хоть вешайся!» — подумал Крокодил, направляясь к вашоновской машине.

Кристина не приняла извинений.

— Перестаньте, Крокодил, вы же на работе, а мне быть здесь, среди гонщиков, одно удовольствие. Поедемте? — Она показала на руль и, не дожидаясь ответа, передвинулась на соседнее, пассажирское сиденье.

— Не боитесь? Это же автомобиль, а я могу погнать его так же рискованно, как велосипед. Только с еще большей скоростью…

Кристина пожала плечами:

— Машина застрахована. Моя и ваша жизнь тоже. Папа сделает на наших смертях неплохие деньги.

— Значит, никакого риска. А то каждый раз, когда я вижу плакат: «Проезжая под недостроенной конструкцией, действуете на свой риск», я думаю: «А на чей же риск я езжу во всякое иное время?»

Они рассмеялись.

— И все-таки давайте оставим вашего папу бедняком… «Глупо, такая никудышка, а так меня разволновала. Как мальчишку. Если заметит Оскар, не даст мне покоя, засмеет…»

Роже повернул машину в боковую улицу и внезапно выскочил на автостраду. Не оставалось ничего иного, как нестись по ней до следующего разворота. Знаки показывали, что до него десять миль…

— Скажите, Кристина, что вы делаете в гонке?

— Ничего. Помогаю отцу, когда понадобится. Я говорю на пяти языка, кроме французского. А здесь так много разных людей. Я учу русский, и мне очень симпатичны эти ребята. Но плохо их понимаю…

— Они слабые гонщики…

— Может быть. Я не специалист. Мне интересно говорить с ними по-русски.

«Нет, поистине ее привычка краснеть очаровательна! Она наливается соком, подобно помидору!»

Он решительно обнял Кристину одной рукой, как делал, разъезжая с Цинцы. Ему нравилась эта привычка сегодняшних молодых девчонок прижиматься к парню за рулем, словно кто-то третий занял все остальное место на переднем сиденье. Роже ждал, что Кристина отпрянет, но она охотно пересела к нему поближе и покорно уставилась снизу вверх своими добрыми глазками.

— Девочка, ты веришь в гороскопы? — вдруг невесть почему спросил Крокодил.

Впрочем, он сделал это, наверно, потому, что вся затея с поездкой на автомобиле Кристины была глупостью. Глупым был и сам вопрос. Ну что общего у него с этой девчонкой? Некрасивой смешной, наивной… О чем он мог еще говорить с ней? Роже невольно подумал, что за последние годы он вообще разучился говорить о чем-нибудь, кроме гонок. Не потому ли Цинцы так легко удалось вытеснить из его жизни многих, даже более интересных и расположенных к нему женщин?

Кристина не ответила на его вопрос. Пока Роже разворачивал автомобиль по плавной дуге автострадного съезда и вслушивался в писк резины, не выдерживавшей напора инерции, Кристина достала небольшой золотой медальон с крестом и, раскрыв, извлекла из него многократно сложенный листок тонкой бумаги.

— Что это?

— Мой гороскоп.

— И ты всегда его возишь с собой?

— Конечно. Это одновременно и мой талисман.

— Сегодня случайно я наткнулся в газете на свой…

— Прежде ты не знал своего гороскопа?

— Нет, мне было не до предсказаний судьбы. Я всегда предпочитал вершить ее сам!

— Одно другому не мешает!

— Не секрет, что написано у тебя?

— А ты не будешь смеяться?

— Нет. Даже если он такой же глупый, как мой. Кристина начала читать:

— «Знак огня. Характер властный…»

«Господи, у этого-то теленка властный характер! До чего смешны люди! Они порой верят в совершенно абсурдные вещи, словно кто-то накинул им повязку на глаза. „Властна“ — да она ягненок по сравнению с Цинцы!»

Кристина смущенно продолжала:

— «…Натура богатая. Поскольку знак огня находится под покровительством солнца…»— Бумага вырывалась из рук Кристины от упругого напора встречного ветра. И дорога, и машина, и эта скорость — стрелка спидометра завалилась за сто двадцать миль в час, — и эти почти языческие заклинания создавали шальное настроение. Роже нагнулся и поцеловал Кристину в шею, захватив губами розовую мочку уха. Кристина продолжала читать, будто молилась:

— «…ему приходится трудно — слишком много искушений применить свою власть и силу. И потому основное влечение его души — доброта… Человек, родившийся под знаком огня, всегда естествен. Это привлекает к нему сердца. Рядом с ним каждый чувствует себя понятым и может рассчитывать на помощь. Знак темпераментен, импульсивен. У него огромные внутренние силы…»

Роже вырвал руку из-за спины Кристины и сделал резкий вираж — идущая впереди машина внезапно пошла на обгон. «Олдсмобиль» взвыл баллонами по бетонному барьерчику. От колесных дисков, как от точильных камней, посыпались искры. Кристина лишь вопросительно взглянула на Роже — ни доли страха перед, казалось, неминуемой катастрофой не было в ее глазах. Хотя даже у привыкшего к опасностям Роже защемило в груди.

— «…Знак способен на подвиг. Он наивен, легко попадает в ловушку. Отсутствие психологического чутья приводит к ошибкам, иногда настоящим трагедиям. Но, как бы трудно ему ни пришлось, редко теряет веселость духа. Знак щедр, обожает богатство и роскошь, любит азартные игры…» Ну вот…— Кристина умолкла. — Теперь ты знаешь обо мне все.

Она сложила гороскоп и сунула медальон обратно за пазуху. Роже резко затормозил. Поставив машину на пустой площадке отдыха, обнял Кристину и поцеловал. Она отвечала горячо, поспешно, словно понимая, что время, отпущенное им, скоро кончится…

Вернувшись в колледж довольно поздно, Роже решил побродить перед сном.

Все происшедшее с Кристиной наполняло его тревожным предчувствием, как в то амстердамское утро, когда он узнал о смерти Тома. Роже не должен был всего этого допускать… Особенно сейчас, здесь, когда Мадлен, находится где-то в ближайшем отеле, может быть, не дальше одной-двух миль. Он не должен был допускать этого и по другой причине — гонка непременно отомстит за случайное легкомысленное удовольствие.

Когда он вернулся к себе, огромный зал был погружен в полумрак. Команды спали, спали тревожно и шумно.