1

Когда я, вернувшись в Киев, в первый же вечер позвонил в Ленинград Казанскому и сказал, что ни в одной из трех разведочных скважин на холме возле правления не оказалось глины, Олег Антонович нетерпеливо оборвал меня:

— Значит, нечисто берете пробы. Неправильно выбрали место для бурения, только и всего. Уж от Савосина-то я такого не ожидал. А тебя, чувствую, опять поскакать по степи тянет. Заканчивай описание находок, хорошенько продумай план раскопок на будущее лето и привози ко мне.

Я занялся обработкой и описанием всего, что нашли мы в кенотафе и сарматском кургане. Сделал доклад на заседании ученого совета. Он вызвал, как водится, самые различные мнения и оживленную дискуссию. В основном споры опять велись все о том же: кто жил в здешних краях — невры или скифы-пахари и было ли это племя пришлым, как прочие скифы, или же потомками местных чернолесцев.

Наши находки добавляли пищи для давних споров, но, увы, к истине пока не приближали.

Закончив обработку и описание находок, я засел за план будущих раскопок. Сомнений не оставалось: надо копать все курганы подряд. Нечего гадать, какой из них интереснее. Даже Олег Антонович с его опытом и знаниями ошибся. Но все равно ведь он прав: с чего-то надо начинать. С каких именно курганов?

Долго я бился над планом. А потом решил схитрить и разработал его в двух вариантах. И, заранее представляя, как высмеет меня Олег Антонович за «половинчатость и стремление сесть меж двумя стульями», отправился в Ленинград.

Олег Антонович провел меня в так хорошо знакомый со студенческих лет просторный кабинет и, не дав опомниться, сунул в руки два каких-то листочка бумаги:

— Вот полюбуйся.

На одном листочке я увидел какую-то схему: неправильной формы крут, разрисованный маленькими квадратиками, выстроившимися вдоль пересекающихся линеек. План какой-то местности, что ли? Кое-где были красными чернилами нанесены точки, и возле каждой стояла цифра — от 1 до 9.

На другом была табличка, аккуратные колонки цифр.

— Что это такое, Олег Антонович?

— Неопровержимое доказательство того, что вы до сих пор не научились правильно проводить разведочное бурение, — насмешливо ответил он. — Нынешнее поколение студентов куда любознательнее вас. Мои архаровцы завели дружбу с геохимиками, разрабатывают совместно новейшие методы археологической разведки. Вот я их и привлек вам на помощь. Помнишь, как тебя удивило, что я таскал из села початки кукурузы и всякие семена?

Взяв у меня из рук загадочные листочки, он пояснил, показывая золоченым карандашиком:

— Это план кургана, на котором стоит правление. Не узнал? Точками помечены девять пунктов, где я взял пробы кукурузы и других растений из огородов. Геохимики их исследовали. Результаты весьма наглядно выражены вот в этой табличке. Видишь? Цифры бесспорно показывают: в кургане есть золото. Химики обнаружили его во всех пробах, но в разном количестве: чем ближе к центру кургана, тем его больше, по краям — меньше. Это и понятно: золотые украшения лежат, конечно, в центре, в погребальной камере. Ну? Все еще не веришь? Это поточнее вашего липового бурения с наскока. Возьми с собой эту схемку и табличку. Разберись во всем как следует — и составь настоящий план раскопок.

Вернувшись в гостиницу, я с большим интересом познакомился с описанием сложных манипуляций, какие проделали геохимики с образцами различных растений, привезенными профессором Казанским. Сжигая в электрических печах семена кукурузы, они затем изучали химический состав золы. Присутствие золота даже в ничтожных дозах окрашивало фарфоровые тигли в пурпурный цвет. А в некоторых пробах попадались тоненькие проволочки или крошечные золотые крупинки, так много его накопили растения. Разница в содержании золота в растениях, взятых из разных мест, позволила геохимикам составить наглядную таблицу. Она показывала, где именно прячутся под землей скопления драгоценного металла.

Эти сложные исследования в самом деле неопровержимо доказывали: наш курган — не природный холм. Откуда иначе могло в нем взяться золото? И он не ограблен, если в нем сохранились предметы из золота в таком количестве, что их вот уже несколько веков способны сквозь толщу земли ощущать растения, чудесным образом накапливая в себе частицы драгоценного металла.

И тут же я задумался: а как до этого золота добраться? Нелегкая задачка, что и говорить. Хорошего ежа снова запустил мне под череп учитель! Чем бы я ни занимался, ежик между тем все трудился, покалывая мозги иголками новых вопросов. И все возрастало нетерпеливое желание поскорее отправиться к заветному кургану, узнать, что же таится в нем.

Настал этот день, настал! Я снова сижу рядом с дядей Костей в кабине скрипящей от старости экспедиционной машины, а в кузове на груде походного багажа снова галдят и поют студенты.

Нынче у нас большой отряд. Надежную основу его составляют Тося и Алик. Они уже успели пожениться, живут, кажется, дружно, и с ними никаких хлопот не предвидится. Но нет теперь с ними больше Бориса, хваставшего мощными бицепсами. Как я и опасался, археолога из него не вышло. Правда, продержался парень дольше, чем я думал, — пожалуй, на одном самолюбии. Но потом окончательная «измена» друга, женившегося на Тосе, сразу подкосила бедного Борю. Он ушел в какой-то технический вуз.

Снова ехал с нами Саша Березин, развалившись на мешках с видом бывалого путешественника и небрежно пощипывая струны неразлучной гитары. Из парня, кажется, получится толк. Был, как положено, и новичок — Аркадий Буценко, круглолицый, с забавно, еще совсем по-мальчишечьи торчавшими ушами крепыш в тельняшке. Почему он носил ее, если решил стать археологом? Или морская душа в нем еще спорила с сухопутной? Ладно, посмотрим, какая победит…

Ребята громко пели, а в уголке, привычный к этому галдежу, как бывалый солдат к орудийным залпам, крепко спал на груде мешков Савосин — отсыпался «про запас».

За нашей машиной пылила вторая — новенький, ладный фургон, настоящая лаборатория на колесах. В нем едут с оборудованием для сейсмической разведки геофизики.

— Пусть еще хорошенько проверят; если ли там что внутри, прежде чем начнете копать, — напутствовал меня Казанский. — Все-таки ведь не в чистом поле, а прямо под правлением. Неудобно, если обмишуримся.

Вот начались знакомые места, показался вдали и колхозный поселок на двух холмах. Я приглядывался к ним с волнением и надеждой: неужели и впрямь тот, что пониже, — курган, насыпанный человеческими руками и таящий в себе какие-то загадочные пустоты с золотом?

На крыльце колхозного правления, словно принимая парад, нас поджидал Непорожний, надевший ради такого случая строгий черный костюм. Рядом с ним — сияющий, как весеннее солнышко, Андрей Осипович Клименко, приветственно помахивал шляпой из нейлоновой «соломки».

— Авенир Павлович, как ни рвался, не смог приехать, — сказал он мне после крепких объятий и рукопожатий. — Совсем расклеился старина. Ничего не попишешь, годы свое берут. Может, попозже приедет. А Эльза Генриховна — помните ее? — померла зимой, — добавил он, вздохнув.

— Ну, с какого же кургана начнете? — спросил председатель, когда мы уселись в креслах в его кабинете. — И где лагерь станете разбивать? Прошлогоднюю площадку мы засеяли. Но я вам еще лучше местечко присмотрел. Правда, подале чуток.

Андрей Осипович хитро поглядывал на меня и приятно улыбался, предвкушая, как будет огорошен председатель.

— Та-ак, — озадаченно протянул Непорожний, когда я рассказал о наших планах. — И как же вы собираетесь тое золото с-под меня доставать? Или думаете сносить правление и все хаты вокруг? Дело не шуточное, сами понимаете…

— Курганную насыпь мы, собственно, трогать не станем, — пояснил я. — Пройдем, сколько можно, открытой траншеей. Потом подроемся под курган наклонной штольней. Дома не затронем.

Председатель озабоченно покачал головой, тяжело вздохнул и сказал:

— Ну что ж, побачим.

Лагерь пока разбивать не стали, даже не все оборудование выгрузили. Переночевали в селе и рано утром начали прощупывать холм, применив сразу два метода: пока геофизики устанавливали в разных местах свои приборы, студенты под руководством Савосина начали бурить скважину.

В ней снова не оказалось никакой глины.

А сейсмическая разведка показала: под землей есть какие-то пустоты!

— Во всяком случае, там наверняка слои с различной плотностью почвы, — сказал, показывая нам бумажные ленты с выведенными его приборами причудливыми кривыми, руководитель геофизиков Леонид Стариков, очень деловой и серьезный молодой бородач, даже по вечерам щеголявший в модных очках с дымчатыми стеклами.

— Может, просто следы старых погребов и картофельных ям? — скептически спросил Савосин.

— Вполне возможно, — согласился Стариков. — Несомненно одно: пустоты, заполненные более рыхлой землей. А об их происхождении или назначении, к сожалению, ничего сказать не могу.

— Н-да, геофизика — наука точная, — пробурчал Алексей Петрович.

Решили пробурить еще две скважины. Одна ничего не прояснила. Долгожданной глины в ней опять не оказалось.

Но следующая неожиданно принесла глину. Теперь никаких, сомнений не оставалось: конечно, это курган!

Мы стали прикидывать, как побыстрее добраться до погребальной камеры. Придется сначала прокапывать узкую траншею по примеру Смирнова и археологов прежних времен, а дальше, подражая древним грабителям, пробивать штольню. Это займет много времени. Ведь копать придется вручную. Но другого выхода нет.

Лагерь решили устроить в саду, на склоне кургана. Общее руководство взял на себя Клименко, и работа закипела.

Мы с Алексеем Петровичем вычертили крупный план кургана, нанеся на него все данные сейсмической и геохимической разведок и бурения.

— Как будто вырисовывается, — с некоторым сомнением пробормотал, склонившись над ним, Савосин. — Посмотри: золото тяготеет к этим двум точкам. Примерно здесь же нащупали геофизики пустоты.

— Две погребальные камеры? Бывает. Ладно, гадать нечего, — решил я. — Будем копать. И начнем с центрального, главного.

Сначала, выбрав местечко, где между домами и огородами нашелся небольшой прогал, мы стали прорывать постепенно углублявшуюся траншею с помощью навесного экскаватора. Его нам выделил Непорожний.

Стенки траншеи становились все выше по мере того, как она врезалась в холм. Их приходилось делать слегка наклонными, чтобы не обвалились. Поэтому траншея ко дну сужалась. Хотя экскаватор был небольшой, поворачиваться ему становилось в ней все труднее.

А когда траншея уперлась в чей-то огород, пришлось браться за лопаты. Дальше предстояло уже вручную прокладывать шахтерскую штольню. То была работа не только тяжелая, но и небезопасная. Прорывать штольню стали мы с Алексеем Петровичем, а студентов в нее не пускали. Они лишь оттаскивали землю и помогали укреплять кровлю, чтобы не обвалилась, подпорками из крепких бревен. Их где-то раздобыл всемогущий Андрей Осипович.

Работать в штольне было куда труднее, чем в траншее. Там хоть на воздухе и светло. А тут работаешь чуть не на коленях, темнота, душно, обливаешься потом — помните, каким знойным выдалось лето семьдесят второго года?

Андрей Осипович опять порывался копать с нами, но в штольню мы его не пустили под предлогом, что и двоим в ней тесно. Тогда он снова что-то задумал. Взял на следующий день машину и где-то пропадал до самого вечера. Вернулся он довольный, однако ничего о целях своей поездки рассказывать не стал. Помалкивал и шофер дядя Костя. Но с ними на новеньком пестро размалеванном, полосатом, как зебра, вездеходе приехали гости — два энергичных молодых человека в пластмассовых ярко-оранжевых шлемах и брезентовых курточках, выглядевших на них щеголевато и даже изысканно.

— Инженеры-строители, Костя и Серго. Отличные ребята, прошу любить и жаловать, — представил их Клименко. — Строят тут неподалеку канал. Проезжали мы мимо, разговорились. Заинтересовались они нашими раскопками, попросились в гости. Глядишь, что-нибудь умное посоветуют. Специалисты по земляным работам.

Что могли нам посоветовать инженеры? Раскопки их не интересовали, а скорее напугали вопиющей кустарщиной.

Гости качали головами:

— Тяжеленько вам придется. И крепите вы кровлю, товарищи, все-таки тщательней. У нас бы в таком забое инспектор по технике безопасности и минуты не дал работать.

— Конечно, — сокрушенно поддакивал Андрей Осипович. — Так у вас же все — наивысший класс, последнее слово техники…

Я коротко, радуясь в душе возможности передохнуть, рассказал гостям историю Матвеевского клада. Поведал и о цели наших раскопок. Андрей Осипович угостил их «походным завтраком», и довольные приемом строители уехали, пригласив нас к себе в гости. Но нам было не до гостеваний. Снова взялись за опостылевшие лопаты. И вдруг на следующий день нам неожиданно повезло: копая штольню, мы наткнулись на коридор-дромос, ведущий прямо к погребальной камере. И он не засыпан землей, как обычно бывает.

Это сразу подняло дух. Однако ликовали мы недолго.

Пройдя по дромосу всего пять с небольшим метров, мы наткнулись на лаз, проложенный откуда-то сбоку грабителями. Они тоже сумели отыскать дромос в толще земли, чтобы дальше уже свободно пробраться по нему к погребальной камере. Но у них было преимущество: они опередили нас на двадцать четыре века…

— Вот чертовы проходимцы, — устало сказал Савосин. — Опять пустышка.

Светя фонариками, мы пошли дальше по коридору. Алексей Петрович присел на корточки и поднял с пола наконечник копья. Через несколько шагов нам попались валявшаяся золотая заколка — фибула, потом два наконечника стрел. Их обронили грабители. Значит, камера обчищена.

А еще через несколько шагов мы вдруг уперлись в покатую земляную стену.

— Так, — пробормотал Савосин, шаря по стене лучом фонарика. — Кровля обвалилась.

Да, потревоженная грабителями, обвалилась кровля дромоса и завалила коридор. Придется ее раскапывать. А земля довольно рыхлая, станет снова сыпаться нам на головы. До погребальной же камеры, судя по всему, еще неблизко. Стоит ли тратить силы, если она ограблена? Да, вполне возможно, и она завалена… Мы с Алексеем Петровичем сели прямо на сырую землю, закурили. Могильная тишина царила в штольне. Только где-то чуть слышно монотонно капала вода. В тусклом желтоватом свете фонариков наши усталые лица, мокрые и перемазанные грязью, выглядели очень скверно. Даже подсевший к нам Андрей Осипович вроде осунулся от огорчения.

— У тебя план с собой? — спросил вдруг Алексей Петрович.

Я достал из планшета план кургана и подал его Савосину. Алексей Петрович развернул план и, морщась от дыма сигаретки, попадавшего в глаза, начал задумчиво рассматривать его.

— Слушай, а если нам свернуть? — предложил он, посмотрев на меня. — Обчищенная погребальная камера никуда не денется. А мы давай свернем вправо, пока силенки не порастратили. Посмотрим, что тут прячется, — постучал он черным ногтем по бумаге. — Может, там другая камера, и грабители ее не заметили?

Оставив пока дромос нерасчищенным, мы снова стали врубаться в твердую, еще никем не копанную землю. Продвижение сразу резко замедлилось. Проработали так день, другой. А в середине третьего дня к нам в штольню смутно донеслись какие-то громкие клики.

Опершись на лопаты, мы с Алексеем Петровичем удивленно переглянулись. Я хотел уж было пойти выяснять, что там творится, но увидел, что к нам спешит сияющий Алик Горин.

— Всеволод Николаевич! Алексей Петрович! Там шахтеры приехали! — закричал он еще издали. — Такую машину привезли! Говорят, прямо как механический крот, землю роет. Идите скорей!

Мы вылезли из штольни, жмурясь от яркого света, словно прозревшие вдруг слепцы. У входа в траншею в самом деле стояла какая-то пестро и весело раскрашенная машина. А возле нее в окружении студентов беседовали с Андреем Осиповичем уже знакомые нам инженеры — недавно приезжавшие в гости Серго и Костя, и еще несколько молодых людей в одинаковых брезентовых куртках и оранжевых пластмассовых шлемах, похожие друг на друга, как близнецы.

— Вот какие молодцы, Всеволод Николаевич, вы подумайте! — обнимая инженеров за плечи, проговорил Клименко. — Решили нам помочь своей замечательной техникой. Вы полюбуйтесь, какую машину великолепную прикатили.

— Рассказали мы нашим ребятам, как трудно вам приходится. Решили вам помочь, — одаряя меня улыбкой и крепко пожимая руку, сказал один из инженеров. Серго это или Костя? Нет. Костя, кажется, второй, повыше, рыжеватый. Или наоборот? Черт, как неудобно…

— Поднажали наши хлопцы, перевыполнили план, так что появилась реальная возможность высвободить на недельку этот экспериментальный проходческий комбайн. Поможем вам пробить штольню. Габариты у него как раз подходящие, — продолжал между тем инженер.

От радости я только бессвязно восклицал:

— Спасибо, братцы! Ну, выручили!

Строители тут же с быстротой и ловкостью пожарников развернули машину, подключили к ней водопроводные шланги и черные толстенные кабели. Старший инженер — его действительно звали Костей, Константином Лазаревичем, теперь-то я запомню на всю жизнь — деловито нахмурился, посмотрел на часы и взмахнул рукой. Машина взревела, затряслась, потом загудела ровно и басовито и пошла вгрызаться в землю. Да с такой скоростью, что уже через несколько минут она скрылась под землей, оставляя за собой довольно широкий сводчатый коридор. По нему можно было идти, еле пригибаясь. И земля не осыпалась, обвала можно было не опасаться. Чудо-машина тут же пропитывала землю какой-то моментально твердевшей, как цемент, синтетической смолой. Потолок и стены тоннеля покрывались прочной пленкой, сверкавшей в лучах прожекторов, разгонявших подземную тьму.

…Машина уходила все дальше, волоча за собой шланги и кабели. Земля с транспортеров так и летела. Ребята еле успевали ее оттаскивать и перегружать в самосвалы. Обратно, налегке, бежали рысцой.

Всех захватил азарт работы. Все словно слегка захмелели, громко смеялись, перекидывались шутками.

Только Савосин, пристроившись рядом с механиком-водителем удивительного механического крота, хмурился, с озабоченным видом недовольно покачивал головой и то и дело требовал сбавить скорость:

— Как бы не влететь прямо в погребальную камеру!

До камеры мы добрались на следующий день. Обвалившаяся перед машиной земля вдруг открыла зияющую дыру в какую-то пещеру. Савосин сразу потерял к притихшей машине всякий интерес, стал покрикивать на шахтеров, выгонять их из тоннеля:

— Дальше будем сами копать, лопатами…

Лучи наших фонариков вырвали из вековой тьмы скелет, лежащий посреди камеры на земляном возвышении, какие-то котлы вдоль стены, целехонькие, неразбитые сосуды.

— Кажется, не ограблено, — прошептал Алексей Петрович.

Камера оказалась просто пещерой в земле, даже без бревенчатой крыши. Это меня слегка встревожило: а вдруг мы опять промахнулись и наткнулись на погребение какого-то кочевого или царского скифа? Их катакомбы без бревенчатых стен встречаются порой и в здешних краях.

Мы протянули в камеру кабель и установили несколько сильных ламп. Стало светло. Можно было начать разбивку пола на квадраты и детально изучать находки.

Но строители нас остановили:

— Как хотите, а пока мы здесь, то отвечаем за технику безопасности подземных работ. Дайте нам сначала укрепить кровлю над камерой, чтобы она не обвалилась. Не беспокойтесь, все сделаем быстро и скелетов не потревожим.

Хотя Савосин и возражал, я согласился с инженерами. Конечно, они были правы. Ведь мы не раскапывали погребение, как обычно, срыв сначала курганную насыпь и спускаясь постепенно в погребальную камеру сверху. Вся толща кургана оставалась над нами. И хотя эта земля уплотнилась, слежалась за века, все равно могла обрушиться нам на головы.

Строители под наблюдением все время покрикивавшего на них Савосина за один день покрыли весь свод погребальной камеры синтетическим чудо-клеем. По их словам, он должен был сделать землю «крепче камня», и мы смогли приступить к работе.

В камере оказалось несколько погребений. Здесь, видимо, были похоронены слуги, вынужденные сопровождать своего господина в загробном путешествии. У самого входа в камеру, загороженного остатками древней повозки, покоился, несомненно, конюх. У него не было никаких украшений, только скромный железный браслет на запястье. Рядом лежал уздечный набор с простыми бронзовыми удилами, костяными псалиями с головками лосей на концах и очень интересным серебряным налобником: словно кружево из оленьих голов с причудливо переплетенными рогами.

В противоположной стене была устроена неглубокая ниша. Вдоль ее стенки выстроились глиняные горшки и бронзовые котлы с ручками, чем-то напоминавшие глиняные рукомойники, сохранившиеся еще кое-где в деревнях. В одном из них мы нашли несколько костей — как потом выяснилось, бараньих, медную черпалку-ковшичек и заостренный железный стержень для вынимания мяса. Видимо, котел поставили в могилу с жертвенной пищей. Рядом лежали медное ситечко с изящно выгнутой длинной ручкой и бронзовая закопченная сковородка — полный набор посуды для похороненной тут же поварихи.

Конюху было лет восемнадцать-двадцать, когда его убили, поварихе и того меньше.

Два других спутника, отправленных вместе с хозяином в бесконечное странствие, оказались постарше. Один из них, видимо, был при жизни плотником. Возле его скелета лежали бронзовое тесло, широкая втульчатая стамеска, конический толстый пробойник и массивный топор-колун. Все инструменты были побиты, подержаны, носили следы долгой работы, особенно колун — весь в глубоких вмятинах.

— А топор-то точно такой же, как и у строителя на вазе, — многозначительно отметил ничего не упускающий Савосин.

Но окончательное подтверждение тому, что мы отыскали, наконец родину Золотого Оленя, дали предметы, обнаруженные возле скелета, лежавшего в соседней неглубокой нише.

Здесь был похоронен явно не просто рядовой кузнец, а мастер художественной обработки металла, торевт. Возле него тоже лежали инструменты: три каменные литейные формы, две матрицы, пробойники и зубила разных размеров, молот-пуансон, служивший для ковки каких-то небольших, с ноготь величиной, тонких металлических пластинок, похожих на чешуйки. Назначения их мы сначала не поняли. По многим признакам было видно, что мастер сам изготовил для себя эти затейливые инструменты и отличался хорошей выдумкой и большой изобретательностью.

Одна из форм предназначалась для отливки рукояток мечей, украшенных фигурками скачущих оленей и гонящихся за ними львов, две другие — для отливки бронзовых котлов. К их стенкам прикипело несколько капелек бронзы и железа.

Еще интереснее были матрицы, отлитые из бронзы, видимо, по какой-то восковой модели На них накладывался тонкий золотой лист, и на нем оттискивалось изображение. Потом эту обкладку прибивали тонкими золотыми же гвоздиками к деревянной основе горита — футляра для лука — или прикрепляли прочными крючками к щиту.

На одной матрице были хорошо видны в лупу крошечные фигурки разных животных. Видимо, с нее штамповали золотые бляшки. Она порядком стерлась от частого и давнего применения. А на другой…

Я даже не сразу поверил своим глазам: неужели держу в руках неоспоримое доказательство того, что мы нашли наконец родину Золотого Оленя?! На другой матрице, несомненно, было изображение именно того красавца, чью копию, так талантливо сделанную Рачиком, мы нашли в Матвеевке.

Значит, мы склонялись над прахом мастера, который его сделал?!

И мастер этот, и все находившиеся в могиле, видимо, были задушены. Ужасный обычай. Хотя, судя по словам Геродота и данным раскопок, многие принимали такую смерть добровольно, чтобы сопровождать своего владыку в загробный мир. Во всяком случае, скифов больше страшила не смерть, а опасность остаться непогребенным где-нибудь в чужих краях и тем самым лишиться возможности отправиться в счастливый загробный мир вечных пиршеств среди раздолья небесных кочевий без верных слуг и необходимых для дальней дороги вещей. Поэтому они и стремились непременно устроить своим воинам хотя бы ложные погребения — кенотафы, какое мы нашли тут прошлым летом.

Легко ли нам теперь по случайным, разрозненным находкам представить обычаи, поверья и мысли давно исчезнувших людей?

Литейные формочки и особенно матрицы, положенные в могилу принесенного в жертву замечательного мастера, были совершенно бесценны. Они не только как бы позволяли нам заглянуть в его мастерскую, но и устраняли последние сомнения: конечно, именно из нее вышел Золотой Олень, чтобы отправиться в запутанное и богатое всякими приключениями странствие по белу свету, растянувшееся на много веков.

— Жаль, Авенир Павлович не приехал, вот бы обрадовался, — сказал Клименко. — Напишу ему сегодня.

Я же помчался на почту и дал длинную телеграмму профессору Казанскому. В этом году, к счастью, он вел раскопки со студентами и аспирантами неподалеку от нас, под Мелитополем.

Олег Антонович примчался на запыленном «газике» уже на следующий день. Ничего не слыша и не замечая вокруг, он, торопливо пожав руки мне, Савосину, Клименко и всем, кто попался на пути, ринулся в штольню.

Забыв обо всем на свете, он чуть не на коленях обследовал камеру, осторожно и нежно прикасаясь к древним сосудам, бронзовым котлам, матрицам.

Только все тщательно осмотрев, Олег Антонович выбрался на поверхность, вымыл руки, прямо-таки рухнул от усталости на подставленный складной стул и начал раскуривать трубку. Руки у него дрожали от волнения.

— Олег Антонович, может, душ примете? — предложил я.

— А у вас даже душ есть? Молодцы. Богато живете. Не откажусь. Дай только немного прийти в себя.

Но вместо того чтобы хоть немного отдохнуть, он тут же начал размышлять вслух:

— Погребение, нет слов, интереснейшее и полностью подтверждает твою правоту. Конечно, это скифское погребение. Но немало и признаков того, что племя оседлое, не кочевое — сдается мне, именно то, что изображено в сценках на вазе. И пожалуй, действительно, потомки местных, а не пришлых племен. Вот Тереножкин обрадуется, — вздохнув, ревниво добавил Олег Антонович.

Я прекрасно понимал его чувства. Легко ли было ему согласиться, что правильной оказалась чужая гипотеза, против которой он возражал со всей своей энергией и напористостью? Но я уже писал, что Казанский умел признавать ошибочность своих взглядов, выше всего ставя и ценя истину.

Разговоры о находках и, разумеется, споры продолжались и за обедом, и вечером в походном клубе у костра. Послушать их любили многие из селян — и старики, и молодежь, и люди среднего возраста. Нередко, хоть ненадолго, заглядывал и Непорожний. Пришел, конечно, он и сегодня, присел в сторонке.

А Олег Антонович разлегся вместе с нами прямо на земле, на выгоревшей от зноя траве. Он наслаждался походным бытом, словно возвращавшим его в молодость.

В присутствии профессора студенты сначала сидели тихо, лишь изредка издавая негромкие возгласы удивления, недоверия или восторга, словно хор в античной трагедии. Но Олег Антонович быстро втянул и их в дискуссию, настойчиво допытываясь:

— А вы что скажете, орлы? Всем высказываться, всем!

— Если это погребение такое богатое, то что же в главной камере?! — восторженно округлив огромные глазищи и прикладывая ладони к разрумянившимся от волнения щекам, воскликнула Тося. — Ведь это не главная камера, верно, Всеволод Николаевич?

— Да, вероятно.

— Ну а главная ограблена дочиста, — сказал Алик, подбрасывая в огонь сухого бурьяна и отшатываясь от взметнувшегося пламени.

— Ишь какие вы пессимисты! — напустился на него Казанский. — Как советует старая гасконская пословица: «Не умирай, пока живешь». Мне лично то, что дромос засыпан обвалом, кажется довольно обнадеживающим признаком.

— Почему?

— Потому что обвал иногда отпугивал грабителей. Тут важно, когда он произошел.

— А почему же они это погребение не ограбили? Где слуги? — спросил из-за костра Саша Березин.

Олег Антонович покачал головой:

— Спросите меня о чем-нибудь попроще. Не надейтесь, будто мы раскроем все тайны прошлого. Это лишь в детективных романах все загадки непременно разъясняются. А в жизни и в нашем деле, к сожалению, чаще бывает иначе. Боюсь, так и останется невыясненным, почему они не ограбили эту камеру, что их напугало.

То была лишь одна из многих загадок, поджидавших нас в гробницах под курганом.

Мы начали все детально осматривать, фотографировать, зарисовывать, обрабатывая находки всякими растворами, предохраняющими от разрушения. Это работа очень кропотливая, медленная. Спешки и суеты она не терпит. А вечерами обсуждали наши находки у костра.

Когда уставали спорить, Саша Березин брал свою гитару, тихонько пощипывал струны, и мы начинали дружно подпевать.

Строители предложили нам пока расчистить дромос. Но пускать туда их машину мы не решились. Как бы она не повредила находки, которые могли обронить грабители.

Тогда строители стали собираться домой, жалея, что не могут остаться до конца раскопок. Их ждала своя работа. Геофизики уехали еще раньше.

— Вы нас крепко выручили, братцы! — прощаясь, благодарил строителей я. — И как чудесно, что случайно повстречал вас где-то Андрей Осипович.

— Случайно! — дядя Костя ревниво покачал головой. — Какой же это случай, если мы тогда с Андреем Осиповичем к ним специально поехали. Сколько бензина пожгли, пока их в степи нашли.

— Как так?

— Да так. Видели мы, что работа медленно идет, трудно, — пояснил шофер. — Рассуждали, как бы вам помочь. Вот я и вспомнил, какие замечательные машины видели мы у строителей каналов. Помните, встретили их как-то и позавидовали: нам бы такие? Ну, Андрей Осипович тоже про эти машины слыхал и загорелся: надо к ним поехать, поговорить.

— Значит, чудо было хорошо организовано, а, Андрей Осипович? — засмеялся Непорожний.

— Без вас мы бы, наверное, еще долго не разобрались в этой запутанной истории, дорогой Андрей Осипович, — пожимая руку бывшему следователю, сказал Олег Антонович. — Рыскали бы по степи, раскапывая наугад курган за курганом, да совсем не там, где следовало. Признаюсь, поначалу меня немножко шокировало, сердило даже, что мой ученик вдруг больше, к вашим советам прислушивается, чем к моим. И несолидно мне как-то казалось, что вы его вроде бы в какую-то уголовщину тянете, далекую от настоящей науки. Теперь вижу, как ошибался. Публично признаюсь в этом и еще раз от души благодарю вас, дорогой Андрей Осипович, за неоценимую помощь.

— Ну что вы, Олег Антонович, о чем говорить? — смутился Клименко. — Це ж наше общее дело, правильно сказал как-то Назар Семенович.

Проводив строителей и закончив вчерне все работы в боковой камере, мы занялись расчисткой завала в дромосе. Копали опять только мы с Алексеем Петровичем, студенты лишь оттаскивали землю. Конечно, это сильно замедляло работу. А так не терпелось поскорее добраться до погребальной камеры и узнать, оставили нам что-нибудь грабители или нет.

Но правильно мы поступили, отказавшись от чудо-крота. Почти на каждом шагу в земле попадались находки, оброненные грабителями: наконечники стрел и копий, золотые бляшки с изображениями разных зверей, бусинки. Тогда приходилось откладывать лопаты и браться за ножи и кисточки.

Эти находки больше огорчали, чем радовали: меньше оставалось надежды, что в погребальной камере осталось что-то ценное. Вероятно, все успели утащить грабители, прежде чем обвалилась кровля.

И вдруг я увидел торчащую из земли кость. А вот другая…

— Алеша, посмотри, что это лезет? — окликнул я Савосина, от волнения переходя на археологический жаргон.

Начинаем осторожно расчищать землю вокруг.

Да это целый скелет! Странно, что он лежит лицом вниз прямо в коридоре, словно пытаясь преградить нам дорогу. Воин, убитый и положенный тут, чтобы никто не потревожил покой его хозяина? Но почему при нем нет никакого оружия, кроме проржавевшего ножа?

К нам присоединился Олег Антонович. Втроем мы начинаем осторожно расчищать и осматривать скелет. Среди костей пальцев тускло сверкнуло золото. Три кольца и два браслета, один явно женский, ножной. Почему он оказался на руке скелета?

Присмотревшись внимательнее, замечаем, что и кольца вроде не были надеты на пальцы, как полагалось. Покойный словно зажал их в кулаке. Странно.

— Посмотрите, а это что? — произносит Савосин, рассматривающий что-то, растянувшись прямо на земле рядом со скелетом.

На полу камеры, словно тень какого-то предмета, едва заметен квадратный отпечаток. Сам загадочный предмет, видимо, был из кожи или ткани, давно истлел. Остался лишь непонятный костяной кружочек, лежащий почти посреди этого квадрата.

Савосин вопрошающе смотрит на Казанского. Тот пожимает плечами. Мы наносим на план загадочный отпечаток, фотографируем его так, чтобы он получился на снимке поотчетливей, убираем костяной кружочек и снова принимаемся за расчистку.

— Почему он лежит вниз лицом? — недоумевает Казанский. — Странная поза.

— Наверное, труп перевернули грабители, — говорю я, а сам думаю: почему же кольца у воина они не сняли? И что это за непонятная проржавевшая железная мотыжка лежит возле тела стражника? Ладно, разбираться будем потом. Мы тщательно фотографируем скелет с разных точек, зарисовываем прямо с куском вырезанной земли, выносим его на поверхность. Студенты под руководством Олега Антоновича займутся детальным осмотром и описанием скелета, а мы торопимся копать дальше. Кажется, до погребальной камеры уже недалеко.

Вот и вход в нее. Но камера тоже завалена землей.

На пороге натыкаемся на второй скелет. Он тоже лежит как-то неестественно — на боку, у самой стенки коридора. Начинаем расчищать и его.

Возле скелета, точнее под ним, находим двенадцать бронзовых наконечников истлевших стрел, две бронзовые бляшки в виде причудливых птичьих когтей, видимо служивших пряжкой пояса, и небольшой кинжал.

И это, очевидно, страж, убитый и положенный на пороге гробницы, чтобы охранять ее вечный покой. Его тело, вероятно, сняв драгоценности, если они были, отодвинули к стенке дромоса грабители, расчищая себе дорогу.

Вечером, когда мы все, как обычно, лежали на земле у костра, любуясь игрой огня, и спорили, Клименко вдруг задумчиво произнес:

— А вы знаете, братцы, что за скелеты в коридоре? Я, кажется, понял. Тот, что лежал на пороге камеры, конечно, стражник. А другой, которого раньше нашли в коридоре, — это ведь, пожалуй, грабитель. И мотыжка, что нашли возне него, — это его орудие воровское. Он ею землю копал, лаз прокладывал.

— Очередная детективная история? — недоверчиво проворчал Казанский, посапывая трубкой.

Но Андрей Осипович продолжал, словно не слыша:

— Грабители, видимо, все в камеру не решились влезать, опасаясь обвала. Послали сначала одного. Он передавал им драгоценности. Но их опасения оказались справедливыми. Кровля таки обрушилась и задавила его. Вот почему он и остался лежать ничком, придавленный. Пальцы у него впились, вцепились в землю: пытался выбраться, задыхался. Так мне думается, хотя, конечно, может, и ошибаюсь.

Все притихли, представив себе мысленно события, разыгравшиеся тут двадцать четыре века назад.

А я опять подивился, какой причудливой и драматичной оказалась история Золотого Оленя. Сколько времени мы уже идем по его следам и наталкиваемся все на новые неожиданности и новые преступления — даже в далекой древности.

— Тогда становится понятным, почему кольца и браслеты у него не были надеты на пальцы, — задумчиво произнес Савосин. — Он их с покойников снял и нес в ладонях. Воровская добыча.

— Ну, снова повело вас на детективщину, — поморщился Олег Антонович, но тут же вдруг сказал, привставая с земли:

— А я, пожалуй, понял, что за странный отпечаток оказался возле его скелета. Помните загадочный костяной кружочек, который мы там нашли? Это просто пуговица. Была у грабителя сумка. Он складывал в нес драгоценности и передавал дружкам — вероятно, кожаная. Она истлела, оставив, однако, отпечаток, который нас озадачил. И пуговица от нее сохранилась.

— Так просто? — разочарованно протянул Алик.

А Клименко одобрил:

— Логично, логично, Олег Антонович.

— Конечно. Пожалуй, все сходится. Знать бы только, сколько он успел утащить и передать дружкам, подлец? Оставил ли нам хоть что-нибудь?

Летняя ночь коротка. Кажется, только успел заснуть, как уже будит тебя, дергая за ногу, дневальный и разносится по лагерю зычный призыв Григорьевны:

— Сниданок стынет!

Бодрящий душ, плотный завтрак — и снова за лопаты.

Но не успеваем мы проработать в штольне и двух часов, как в лагерь снова прибывают знакомые гости. На своей пестро раскрашенной машине приезжают строители и буквально выгоняют нас из раскопа:

— Не можем мы допустить, чтобы вас завалило.

— Но в камеру же нельзя машину пускать! — пугаюсь я. — Она там последние находки переломает, если они и остались.

— А мы другую технику привезли, — успокоили меня строители. — У нас есть из чего выбирать, мы не бедные. Не беспокойтесь: снимем вам осторожненько только верхний слой осыпавшейся земли, а нижний, под которым находки, трогать не станем. Потом укрепим потолок, как в первой камере, чтобы он тверже камня стал, и продолжайте себе копаться на здоровье.

— Это идея, — одобрил Казанский. — Молодцы, светлые головы. Мне бы таких орлов да с этакой техникой, горы бы переворотил!

А я смотрю на Клименко. Голову могу дать на отсечение: конечно, это он, ничего мне не сказав, опять вызвал подмогу.

 

2

Нам удивительно повезло! Обвалился не весь потолок погребальной камеры, а лишь часть его, у входа, преградив путь грабителям.

Их подвело то, что они поленились прокладывать до конца свой собственный лаз, а, наткнувшись на дромос, решили воспользоваться готовым коридором. Его кровля и часть потолка погребальной камеры обвалились, заживо похоронив одного из грабителей и закрыв остальным дорогу к сокровищам. Пытаться проложить новый лаз в свежем завале было бесполезно. Рыхлая земля продолжала бы сыпаться и сыпаться сверху, ее невозможно было удержать. К тому же грабители, видимо, посчитали, что обвалившейся землей засыпана вся погребальная камера, и отступились.

И произошло это, видно, в самом начале воровской операции, сразу после того, как в камере побывал передовой разведчик и полез туда вторично, указывая в темноте дорогу товарищам. Тут его и придавило. Так что успел он унести, наверное, драгоценностей немного — первое, что попалось под руку. А уж особенно интересные и ценные для нас бытовые предметы сохранились все.

Тут, как ни парадоксально, нам даже повезло, что часть находок засыпало обвалившейся землей. Она сохранила от тления дерево и кожу, даже частично древнюю ткань, редко попадающиеся в руки археологов.

Строители хорошо справились со своей задачей. Расскажу сразу, что мы увидели, когда вся камера предстала перед нашими глазами.

Это было богатое погребение переходного типа — почти квадратная погребальная яма уже без деревянной крыши. Стены ее тоже не выложили бревнами, а просто вкопали по углам четыре столба и промежутки между ними забрали частоколом из жердей. Впрочем, похожие погребения встречались иногда и у чернолесцев.

Но в одной из стен была устроена уже по типично скифскому обычаю ниша-катакомба в виде небольшой овальной комнатки со сводчатым потолком. В ней на земляном возвышении покоились рядом два скелета, как потом оказалось — мужской и женский. Они были положены по-скифски, головами на запад, а не на юг, как обычно делали чернолесцы. Видимо, скифский похоронный обряд уже почти совсем вытеснил древние местные обычаи.

Нас сразу удивило, что их похоронили вместе, рядом, в одной нише. Жен или любимых наложниц обычно убивали и хоронили вместе со знатным скифским воином, чтобы они сопровождали его и в загробное царство. Но всегда для женщин устраивались отдельные погребения.

А тут скелеты лежали рядом — хотя, конечно, тела мог передвинуть грабитель, сдирая драгоценности. Но не перетащил же он сюда откуда-то тело женщины!

Значит, их так и похоронили рядом, рука об руку? Загадочно и непонятно.

Обвал, как я уже говорил, произошел, видимо, в самом начале грабежа. Грабители даже не успели снять три тяжелых золотых гривны с шеи покойного вождя (судя по богатству погребения, это была, вероятнее всего, конечно, могила главы племени). Одна гривна заканчивалась склоненными головами красавцев лосей, выставивших вперед могучие рога, словно сойдясь в поединке. Другая была попроще и такой потертой, что трудно было разобрать, с головками не то львов, не то пантер на концах. Но зато увесистой: около семисот граммов! Судя по всему, ее сделали задолго до смерти вождя, и она сопровождала его во многих походах. Возможно, гривна даже принадлежала раньше предкам вождя и передавалась по наследству.

Но самой интересной была третья гривна, сплетенная из трех тоненьких золотых жгутов. Она весила всего двести сорок граммов и была словно только что изготовлена. Вполне возможно, ее сделали даже специально к похоронам, чтобы положить в могилу вождя.

Концы этой гривны венчали фигурки двух воинов, очень похожих по одежде. Один был бородатый, другой безбородый, с длинными, свисающими вниз усами — точь-в-точь как представители двух племен в сценке битвы на Матвеевской вазе! Только изображенные на кончиках гривны воины не враждовали, а, наоборот, протягивали друг другу кубки в виде рога — серебряные ритоны с вином. Представители разных племен братались!

В головах у покойного вождя лежал бронзовый увесистый клевец, или чекан, напоминающий металлическую Палку с изогнутой рукояткой. Рукоять была в виде безрогой головы лосихи, тоже сильно стершейся от времени. Клевец у скифов довольно редкое оружие. Чаще клевцы находят при раскопках в Сибири. А лежавший перед нами явно не был просто оружием, хотя и достаточно грозным. Скорее всего, он служил символом власти. Недаром его и сделали еще из бронзы, хотя для изготовления обычного оружия уже давно применяли железо. Такая боевая железная секира лежала рядом с клевцом. И зазубрины на ее широком проржавевшем лезвии свидетельствовали, что ей довелось потрудиться во многих боях. Обушок и рукоять секиры были выложены золотыми пластинами с изображениями различных зверей. Среди них почетное место опять занимали олени все в той же гордой летящей позе.

Тело покойного было, видимо, укутано покрывалом. От него остались только золотые бляшки с изображением зверей. Они как бы сохранили даже очертание складок покрывала.

А ниже, под этой «тенью покрывала», мы увидели множество небольших, с ноготь, сильно проржавевших железных пластинок, напоминавших рыбью чешую. Это были остатки панциря.

— Какая уникальная находка! — восхищался Андрей Осипович. — Можете мне поверить, ни в одном музее ничего подобного нет. Жаль, что подкладка истлела. Но можно будет восстановить. Вы полюбуйтесь, как ловко его смастерили.

Панцирь действительно был сделан весьма изобретательно. Металлические чешуйки накладывались на кожаную подкладку. Она истлела, от нее сохранились лишь» несколько клочков, прилипших к некоторым чешуйкам. Они прикреплялись к подкладке, как пуговицы, с помощью кожаных ниточек, продетых в специально пробитые отверстия, пояснил нам Андрей Осипович. Поскольку каждая пластинка была прикреплена отдельно, панцирь плотно облегал тело воина, не стеснял движений, был легким и в то же время прочным и надежным…

И сделал этот замечательный панцирь, конечно, мастер, похороненный в первой камере! Теперь стало понятным назначение найденного у его могилы затейливого молота-пуансона. Именно им ковались тончайшие чешуйки.

Справа от скелета вождя лежал стальной меч в золотых ножнах, украшенных сценками борьбы разных животных. Навершие у меча было в виде когтистой орлиной лапы, а перекрестие напоминало формой бабочку, сложившую крылья. На рукояти его мы увидели те же самые изображения оленей и гоняющихся за ними львов, что и на стенках одной из каменных литейных форм, положенных возле тела принесенного в жертву мастера. Не оставалось никаких сомнений: именно в ней талантливый мастер и отлил этот меч для вождя.

Меч был с длинным — в семьдесят сантиметров, как у сарматских, лезвием, предназначенный рубить, а не колоть и резать, как обычные скифские акинаки. Рядом с ним тремя кучками лежали наконечники истлевших стрел. На земле сохранились отпечатки колчанов, а в одном месте — даже несколько кусочков кожи от одного из них. Еще несколько пучков стрел стояли у стенки в углу. У некоторых отлично сохранились древки, достигавшие в длину семидесяти сантиметров. Целые стрелы производили, конечно, куда более внушительное впечатление, чем просто наконечники.

Наконечников же мы насчитали свыше трехсот, в большинстве бронзовых.

— Их было легче отливать в формочках, чем ковать железные, — пояснил студентам Андрей Осипович. — А стрел в бою требовалось много.

Возле головы покойного вождя лежал его шлем — бронзовый, усиленный ребром с шишечкой на верхушке и с подвесными нащечниками. В двух местах были заметны вмятины от ударов вражеских мечей. Ребят поразило, что шлем оказался так невелик, всего в тридцать сантиметров высотой. Никому из студентов он бы на голову, пожалуй, не налез.

— Акселерация, — глубокомысленно заметил по этому поводу дядя Костя. — Наглядный пример совершенствования человеческого рода. Не только продолжительность жизни увеличилась, но и объем черепа. Читал в журнале «Здоровье».

Рядом со шлемом лежал боевой щит — вернее, лишь его железная оковка, украшенная в центре золотой маской какого-то свирепого божества, призванной устрашать и отпугивать врагов, и фигурками стремительно скачущих, словно летящих, шести оленей по краям. На щите оказалось немало вмятин. Видимо, он прикрывал своего хозяина во многих битвах. В центре щит был пробит насквозь, так что лицо изображенной на нем богини исказилось. Казалось, она широко открыла рот в последнем вскрике гнева и боли.

— Странно, — пожимая плечами и покачивая головой, вопрошал Казанский, сидя на корточках возле скелетов. — Такое впечатление, что они умерли одновременно, потому и похоронили их вместе. И мужик этот погиб явно не от старости. Что с ними случилось?

На этот вопрос мы вскоре получили обстоятельный ответ. Его дала судебно-медицинская экспертиза, проведенная спустя двадцать пять веков после событий. Жизнь, как нередко бывает, сочинила историю куда более романтичную и драматичную, чем мы гадали у костра. Но не стану забегать вперед.

Женское погребение оказалось еще богаче, тут была похоронена, видимо, жена вождя, не простая наложница. Голову ее украшала высокая коническая шапочка, вероятно, кожаная, сплошь обшитая золотыми бляшками и пластинками. Кожа истлела, но бляшки хорошо передавали форму убора. На лбу хорошо сохранилась золотая лента с растительным орнаментом.

Золотыми бляшками был усыпан и весь скелет. Мы насчитали их шестьдесят восемь. На тех, что покрупнее, квадратной формы, было вытеснено изображение какой-то богини и стоящего перед нею на коленях воина. На овальных бляшках поменьше, всего в два-три сантиметра длиной, были изображены различные животные, особенно часто крошечные олени.

— Явное пристрастие к оленям, видимо, отнюдь не случайно, — сказал Олег Антонович, в какой уже раз внимательно изучая украшения в лупу. — Присмотритесь получше. Теперь оленей у нас набралось много — и всяких размеров, можно их сравнивать. Совершенно очевидно: все они схожи между собой. У всех летящая поза, рога типично оленьи, хотя и стилизованные. Но морда у всех с горбинкой, и толстые лосиные губы. Сочетание несколько странноватое, но явно не случайное. Своего рода герб племени, а? — посмотрел он на меня. — Вероятно, художник взял за основу изображение лося, служившего, вполне возможно, еще родовым тотемом у предков, обитавших тут, на границе лесостепи издавна, и придал ему черты благородного оленя — нового божества, завезенного сюда скифами. Так что, пожалуй, и эти олени действительно подтверждают: племя было коренным, местным и вошло на равных в скифский союз. Во всяком случае, есть о чем поразмыслить…

Взяв в руки фотографию Золотого Оленя, лежавшую на столе, он задумчиво произнес, окутываясь облачком ароматного дыма, вырвавшегося из трубки:

— И ведь все началось с этого красавца. А где подлинник, мы так и не знаем. — Помолчав, Олег Антонович добавил: — И ведь действительно есть у него сходство с барельефами Покрова-на-Нерли. Верно Караев подметил, глазастый. А еще больше, пожалуй, у этих маленьких оленят, что на бляшках. Где у тебя папка?

Я подал ему папку, где хранил отдельно фотографии тех найденных нами украшений, какие хоть отдаленно походили на фигурки зверей, которыми спустя две тысячи лет русские мастера украсили белокаменные стены храма, стоящего далеко на севере, среди владимирских лесов на берегу задумчивой Нерли.

— Смотри, и эти ползущие на брюхе львы явно схожи, — продолжал восхищаться Казанский. — А этот олень, которого терзает грифон с орлиной головой? Ей-богу, у него даже морда чуть-чуть лосиная, как у наших оленей! И даже манера подчеркивать резкими насечками мускулатуру прыгающих животных та же, что и у нашего мастера.

Да, сходство между изображениями зверей, разделенными между собой тысячами километров и веками, было несомненным. Видимо, именно отсюда, где нам посчастливилось вслед за покойным Смирновым раскопать курган самобытного скифского племени, мастера которого отличались таким умением создавать замечательные украшения в зверином стиле, их чудесные творения и отправились странствовать по белу свету. Ими восхищались художники — торевты других племен, копировали эти украшения, передавая их друг другу, как эстафету, через расстояния и века. Конечно, связь была очень сложной, требующей еще длительного изучения. Но уже явно прослеживалась ощутимая ниточка, протянувшаяся из глубин древности до наших дней. Думая об этом, я снова ощутил волнующее чувство неразрывной связи времен.

— И змееногая богиня на обеих наших подвесках весьма напоминает «береговиню» славянского фольклора. Да, Тереножкин, конечно, прав. Тут надо искать корни славянства — не только у невров, но и у скифов-пахарей, — решительно сказал Олег Антонович.

Изображение змееногой богини мы обнаружили и на овальных щитках, подвешенных на цепочках к массивным золотым серьгам, которые носила жена вождя, погребенная вместе с ним под курганом. Судя по тому, как хорошо они сохранились, надевала она их, видимо, нечасто, лишь по самым торжественным случаям.

Лицо богини на щитках напоминало изображенное на «висюльках», найденных среди обломков чемодана в Матвеевке, но выглядело мягче, добрее. Длинные извивающиеся волосы уже не оставляли сомнений, что это змееногая богиня. То же подтверждали и две змеиные головки, грозно высматривавшие, приподнявшись, возможных врагов. А по нижнему краю каждого щитка одна за другой плыли рыбки. Но по манере исполнения изображение богини заметно отличалось от найденного в Матвеевке. Серьги с подвесками, очевидно, сделал скифский мастер, весьма талантливо подражая греческим образцам. И все же рыбешек и змеек в привычных ему традициях изобразил он гораздо свободнее и увереннее, чем лицо богини.

— Очень важная находка! — торжествовал Казанский. — Неоспоримое свидетельство перемен в художественной манере, стремления скифских мастеров поучиться у греков изображать людей, обогатить свое искусство.

— И такого мастера не пожалели, принесли в жертву! — ужасалась вечером у костра Тося.

— Интересно, а ученики у этого мастера остались? — задумчиво спросил Алик.

— Наверное, — рассудительно ответил Аркадий Буценко, явно увлекшийся раскопками и тайнами прошлого больше, чем мечтой о морских скитаниях, но все еще не расставшийся с выгоревшей тельняшкой. — Кто-то помогал мастеру, не один же он работал.

— Конечно, — поддержал его Саша Березин. — Кто-то продолжал его традиции, если они даже до Покрова-на-Нерли в конце концов дотянулись.

Почти каждая находка давала повод для долгих бесед у костра, а порой и споров. Но, пожалуй, особенно интересен оказался сосуд, стоявший на почетном месте у изголовья жены вождя. Он был сделан из электра — сплава золота и серебра, теплого янтарного цвета. Сосуд был невелик, всего около двадцати сантиметров высотой и чуть побольше сорока в диаметре, округлый, с невысоким горлышком.

Напоминал он найденные ранее в Куль-Обе и в Частых курганах под Воронежем, но отличался, по-моему, большим совершенством.

Самым же примечательным и важным было содержание сценок, изображенных на сосуде, как и на Матвеевской вазе. Всего три сценки — как бы рассказ в картинках, не нуждавшихся в разъяснениях. Сначала, как и на Матвеевской вазе, был изображен бой, столкновение между конными воинами, бородатыми, в типично скифской одежде и островерхих башлыках с пешими бойцами — безбородыми, длинноусыми, одетыми в кафтаны немножко иного покроя. Головы у воинов обнажены, только у вождя был точно такой шлем с шишечкой наверху, какой мы нашли в гробнице.

Сцена боя была весьма выразительна, хотя по сравнению с Матвеевской вазой на ней, как и на знаменитом гребне из Солохи, был изображен лишь один уголок поля сражения: два всадника сражались с тремя пешими воинами, заслонявшими вождя. Да на заднем плане виднелись еще два воина. Один оказывал товарищу первую помощь прямо на поле боя, вытаскивая зубами у него из раны на руке вражескую стрелу. Беглая, но какая впечатляющая деталь!

Вторая сцена изображала переговоры между вождями двух племен. Оба были в парадных облачениях и высоких шапках и выглядели весьма торжественно и внушительно.

Весьма вероятно, и на этом сосуде, как на Матвеевской вазе, были запечатлены не только памятные эпизоды из истории взаимоотношений двух племен, но и из жизни вождя, погребение которого мы раскопали. Только греческий торевт, изготовивший электровый сосуд, изобразил не конкретных, вполне определенных вождей, а явно идеальных, даже придав им некоторые совершенно очевидные черты героев родного ему эллинского эпоса. Так что искать портретного сходства между покойным вождем и изображенным на вазе было безнадежным занятием Причем идеализировал изображенных на сосуде вождей художник вовсе не случайно: сосуд имел несомненно культовое назначение. Видимо, был специально заказан, чтобы ознаменовать такое торжественное и важное событие, как заключение дружественного союза между двумя племенами.

Именно этот момент изображала третья сценка. Те же самые два торжественно-величавых вождя стояли друг перед другом с ритонами, а виночерпий готовился налить им вина из культового сосуда. Приглядевшись внимательнее, можно было разглядеть, что сосуд этот — тот самый, который мы теперь, двадцать пять веков спустя, держали в руках!

Не могло остаться ни малейших сомнений: в трех сценках на сосуде рассказывалось, как побратались враждовавшие прежде племена, кочевое и оседлое, одно чисто скифское, пришлое, другое, видимо, местное. У нас накапливалось все больше неопровержимых подтверждений этому.

Немало нашлось в погребении и посуды — целой, неразбитой: и простенькие горшки явно местного типа, украшенные лишь робким валиком вокруг венчика, и уже более совершенные, нарядные, но тоже наглядно показывавшие рядом с ними свое несомненное родство. А греческие сосуды, имевшие клейма мастерских, позволили нам не только установить, откуда их привезли, но и довольно точно определить, когда насыпали этот курган над гробницей скифского вождя и его жены: не позже начала пятого века до нашей эры.

Не стану детально рассказывать о наших находках — для меня, конечно, они все интересны. Но мое повествование грозит превратиться в каталог древностей. Однако об одной находке — как бы вдруг чудом ожившей у нас на глазах — не могу не упомянуть.

Возле левой руки женщины стояла простая глиняная миска, а в ней были горкой насыпаны глиняные зернышки. Они были чуть побольше настоящих, но с пропорциями и особенностями, выдержанными настолько точно, что легко различался каждый вид растений. Потом анализ показал: к глине, из которой сделали эти зернышки, была примешана мука. Они явно имели магическое значение, применялись, вероятно, для того, чтобы во время каких-то обрядов умилостивить богов и выпросить у них щедрый урожай.

Эти зернышки особенно заинтересовали, конечно, Непорожнего и стариков селян, которым мы их показали.

Старики качали седыми головами и восхищались:

— Дивитесь, пшеничка, рожь. Ну прямо як насправди!

— А це просо.

— Ячмень!

— Все уже тогда сеяли. Ну и ну!

А в одном из глиняных горшков, стоявших тут же, мы нашли несколько настоящих зерен древней пшеницы. Назар Тарасович внимательно изучил их вместе с колхозным агрономом и сказал:

— Очень похожи на краснодарку.

Это подтвердили потом и специалисты-селекционеры. Несколько сортов пшеницы, которые и поныне сеют на полях Украины и Краснодарского края, оказывается, ведут свое происхождение от этих древних семян. Так что с полным правом можно сказать, что мы кормимся пшеницей, выращивать которую на здешних полях начинали еще три тысячи лет назад скифы-пахари.

А Непорожний выпросил у нас одно зернышко этой пшеницы, через некоторое время пригласил нас в колхозную агролабораторию и благоговейно показал нежный зеленый стебелек, высунувшийся из земли в глиняном горшке, стоявшем на окне под стеклянным колпаком.

— Полюбуйтесь на скифскую пшеничку, — сказал он. — Взошла! Размножим и посеем, попробуем, что за хлебушко они ели. Не зря ж старались древние хлеборобы, пот на полях проливали.

Глядя на тоненький, упрямо тянущийся к солнцу стебелек, я словно воочию увидел единый поток истории, непрерывно струившийся из глубин незапамятной древности.

Закончив общий осмотр погребальной камеры и разбив ее на квадраты, мы занялись тщательным и кропотливым изучением находок, предвкушая все удовольствие от неторопливой работы.

Но не тут-то было. Нам все время мешали. Слухи о нашей удаче уже стремительно летели по свету. Теперь к нам отовсюду спешили гости — из Киева, Москвы, Ленинграда, Ростова. Даже из Парижа прилетела, нагрянув буквально как очаровательный ангел с небес, мадемуазель Жанна Коломб, занимающаяся, оказывается, в Лувре скифским искусством.

Конечно, одними из первых примчались, прервав свои раскопки, Василь Бидзиля и Борис Мозолевский, которым я недавно так завидовал. Из Киева прилетел ликующий Петренко.

Он крепко обнял меня, словно и не было у нас никаких ссор и разногласий, приговаривая:

— Большая удача, большая удача! Крепко повезло. Всему нашему коллективу есть чем гордиться. То Гайманова могила, то находки Мозолевского, теперь этот курганчик. Все наши отряды! Есть чем похвастать во всесоюзном масштабе.

Теперь и мне приходилось давать интервью. И я очень скоро почувствовал, как обременительна слава. Тем более что раскопки привлекали не только ученых и журналистов. Приезжали полюбоваться нашими находками строители каналов, без чьей помощи мы бы еще долго возились в недрах кургана. Несколько экскурсий в погребальные камеры мы устроили для местных селян.

Олег Антонович поражал нас неуемной энергией. Несмотря на возраст, он наравне со всеми занимался расчисткой находок, вел нескончаемые споры с приехавшими учеными и не отказывался провести беседу с любопытствующими экскурсантами.

Я знал, что у него больная печень и пошаливает сердце. Но никогда мы не слышали от Казанского не то чтобы жалоб, а даже просто разговоров о здоровье, которые обожал вести мнительный дядя Костя.

Только однажды, разбирая находки, Олег Антонович вдруг вздохнул и задумчиво произнес:

— Может, правильно сказано в талмуде: «Вы говорите: время проходит. Время стоит, проходите вы…»?

А в другой раз я услышал, как Олег Антонович, выйдя утром из палатки и с трудом потянувшись, с каким-то непередаваемым выражением сказал:

— Хорошо в такое утро быть живым…

И я вдруг со щемящей сердце болью понял, что мой учитель все-таки стар и болен, хоть и старается держаться молодцом. Но через минуту Казанский уже снова громогласно шутил, торопил нас и опять выглядел чуть ли не моложе и энергичнее всех. Поспать полтора часика после обеда где-нибудь в тени под яблоней — вот и все, что он себе позволял.

Однако даже и его начали утомлять постоянные визитеры.

— Будем относиться к ним стоически и по примеру индейцев улыбаться под пытками. Больше нам ничего не остается, — утешал он нас. Но сам норовил скрыться от гостей где-нибудь в укромном уголке погребальной камеры, чтобы спокойно поразмышлять над находками.

А поразмышлять было над чем. Когда стали внимательно осматривать лежавшие рядом на погребальном ложе скелеты и пропитывать кости укрепляющим составом, чтобы вынести их на свежий воздух, помогавший нам Клименко вдруг тихонько присвистнул и сказал:

— Посмотрите-ка, Олег Антонович, какой наконечник стрелы застрял у него в шейном позвонке.

— Где? Да, действительно. Как же я раньше не заметил.

— Так он же лежал на спине. Не было видно.

Внимательно осмотрев застрявший в позвонке наконечник, Андрей Осипович добавил:

— Сдается мне, тут дело нечисто. Его явно подстрелили сзади, из-за угла.

— Вы думаете? — произнес Казанский таким тоном, что отчетливо прозвучало: «Опять сочиняете детективную историю?..»

— Конечно, — уверенно продолжал Клименко. — Ведь не убегал же вождь с поля боя, подставив спину вражеским стрелам? Да и угол, под каким пущена стрела, весьма подозрителен. Знаете что? — поднял он голову и посмотрел на Казанского. — Попрошу-ка я приехать и поглядеть на древнего покойничка профессора Заметаева. Того самого, что помог нам с продырявленным черепом разобраться. Пусть посмотрит и скелеты, а? Пока не будем их трогать, оставим тут, как есть.

— Ну что ж, попробуем, — без особого воодушевления согласился Олег Антонович.

Эксперт — судебный медик профессор Заметаев приехал на следующий же день. Краснощекий лысеющий здоровяк лет сорока пяти, своей плотной фигурой и всем видом он больше напоминал, пожалуй, циркового борца, особенно в тренировочном костюме, какой надел, приняв с дороги душ. Не только студенты, но и мы с Казанским, признаться, посматривали на эксперта с некоторым сомнением.

Но когда он облачился в белоснежный халат, натянул на руки резиновые перчатки и начал колдовать вокруг скелетов с лупой и кронциркулем, время от времени делая фотоснимки с разных точек, все прониклись к нему уважением.

Впрочем, ненадолго. Провозившись со скелетами до вечера, эксперт снял перчатки, халат и, оказавшись опять в спортивном костюме, снова потерял профессорский вид. И огорчил нас. Всем, конечно, не терпелось услышать, что же он высмотрел в свою лупу. Но за ужином криминалист ничего рассказывать не спешил, с завидным аппетитом уплетая яичницу со шкварками. Казанский пробовал его разговорить, но не тут-то было. Эксперт не поддался его обаянию и отвечал весьма осторожно и уклончиво:

— Есть кое-что любопытное, но надо проверить, проанализировать. Пока ничего определенного сказать не могу. Я вам пришлю подробное заключение. Денька через два, не позже.

Утром, с таким же аппетитом плотно позавтракав, Заметаев уехал, снова пообещав незамедлительно выслать заключение, но пока так ничего нам и не сказав.

Мы были разочарованы.

Андрей Осипович попробовал вступиться за коллегу:

— Нельзя спешить с выводами. Надо понимать, работа у нас деликатная. От выводов эксперта, бывает, судьба человеческая зависит.

Заключение, действительно присланное через два дня, снова заставило всех нас проникнуться к эксперту еще большим почтением. Профессор поработал на совесть и сумел выяснить о людях, погибших при весьма драматических обстоятельствах за несколько столетий до нашей эры, массу поразительных подробностей. Не стану приводить полностью его заключение, приведу только самые интересные и важные выводы:

«Стрела вонзилась в тело позвонка, в нижнюю часть его правой боковой поверхности (см. фото 1). Наконечник располагался косо, его острие находилось выше остальной части наконечника. Пострадавший не мог видеть стрелявшего в него. Последний находился сбоку и ниже своей жертвы, к тому же, надо полагать, за укрытием. Стрела достигла середины тела позвонка (фото 2). Следовательно, она была пущена с очень близкого расстояния. Никаких реактивных изменений в позвонке нет: они не успели возникнуть. Видимо, смерть последовала мгновенно или через очень короткое время — вероятно, из-за повреждения жизненно важных кровеносных сосудов…

…Из особенностей скелета убитого мужчины следует так же отметить наличие умеренно выраженного деформирующего спондилоза в грудном и поясничном отделах. Можно предполагать, что, обладая сильными конечностями, этот человек был недостаточно ловким, гибким и поворотливым. Не исключено, что позвоночник не позволил ему с необходимой быстротой повернуться и согнуться, чтобы обнаружить спрятавшегося где-то внизу и сбоку врага…

…Покойный, по-видимому, принимал участие во многих сражениях и хорошо владел мечом. Косвенно об этом можно судить по изменениям, обнаруженным у него в тех суставах и костях, которые больше всего нагружаются при ударе мечом…

…Грацильность костей, сохранение поперечных тяжей во многих трубчатых костях, следы сегментарного строения в грудине и аналогичные изменения в крестце позволяют сделать выводы о некоторых своеобразных особенностях эндокринного аппарата покойного. Эти особенности должны были сказываться на его характере. Легкая возбудимость, живая фантазия, в то же время быстрая раздражимость и бурная реакция даже на незначительные раздражения — таким он, видимо, был при жизни…

…На четвертом грудном позвонке женщины обнаружена царапина, нанесенная, несомненно, тем же наконечником стрелы, который застрял в шейном позвонке мужчины (фото 3). Это подтверждается так же и тем, что ранение нанесено сзади и снизу под тем же углом, что и мужчине. Таким образом можно предположить, что стрела была выпущена с очень близкого расстояния и с такой силой, что сначала пробила навылет, задев четвертый позвонок, тело женщины, стоявшей позади мужчины, а лишь потом поразила самого мужчину, застряв у него в шее.

Прежде чем повредить позвонок, стрела, судя по оставленному ею следу, должна была непременно задеть восходящую аорту, находящуюся на том же уровне, но справа и несколько впереди от места ранения позвонка. Ранение, видимо, вызвало разрыв аорты и моментальную смерть женщины. Это так же подтверждается отсутствием каких-либо реактивных изменений в ее поврежденном позвонке…»

— Та-ак, — сокрушенно покачал головой Олег Антонович. — Предательский выстрел в спину из-за угла. Еще одно преступление, совершенное почти двадцать пять веков назад. А я-то надеялся, что уж теперь, когда занялись раскопками, уголовщина перестанет нас донимать.

Как обычно, вечерами мы отдыхали после работы и плотного ужина у костра. Олег Антонович восседал в позе Будды, подогнув по-восточному ноги, а все разлеглись вокруг прямо на нагретой за день земле и почтительно внимали ему, не упуская, впрочем, случая задавать каверзные вопросы.

Уже близилась осень. Вероятно, это был один из последних наших любимых вечеров у походного костра. Раскопки заканчивались. Приближалось время отъезда. Можно было уже подводить итоги.

Собственно, мы занимались этим уже давно. Заключение криминалистов, пожалуй, разрешало последние загадки.

— Ну, с покойничками мы вроде разобрались, — продолжал Казанский. — А какие молодцы эксперты! Даже о характере вождя по его костям разузнали. Живая фантазия, легкая возбудимость — весьма любопытно. Действительно, маги и волшебники. Передайте им нашу благодарность, дорогой Андрей Осипович.

— С удовольствием.

— Но с женщиной все же не очень понятно, — сказала Тося. — Почему она оказалась на поле боя и стояла рядом с вождем, у него за спиной?

— Да, тут, как говорится: «Дело ясное, что дело темное», — подхватил Саша Березин, тихонько пощипывая струны гитары.

Олег Антонович хотел что-то ответить, но не успел.

Это продекламировал Алик.

Все притихли. Только было слышно, как потрескивают сучья в костре да где-то далеко-далеко, словно на Другой планете, тихонько играет радио.

— Вот здорово! — прошептала Тося. — Алик, ты гений!

Все засмеялись, окончательно смутив Алика.

— А что? — пришел ему на выручку Казанский. — Очень неплохо! Звучит прямо как эпитафия. И впечатляет! Как по-вашему, Андрей Осипович?

— Очень убедительная версия, — согласился Клименко, заставив снова всех рассмеяться. — Вполне возможно, так и было, хочу я сказать, — поспешил пояснить Андрей Осипович. — Она его загородила, заслонила.

Да, пожалуй, почти все разъяснилось. Уже не оставалось никаких сомнений: вслед за покойным Смирновым мы напали на погребения самобытного племени — видимо, одного из тех, кого «отец истории» называл скифами-пахарями. Оно было явно местным, не пришлым, вело преимущественно оседлый образ жизни и вошло на равных правах в скифский союз. Все подтверждало это: сценки на вазе и священном ритуальном сосуде; оригинальные украшения в зверином стиле, в которых давние местные традиции так талантливо сочетались с умением неведомого мастера и его учеников изобразить не только различных животных, но и уже людей; орудия труда, положенные рядом с принесенными в жертву древними мастеровыми; посуда с отпечатками пальцев древних мастериц, лепивших ее явно тоже в духе местных традиций; пшеница, найденная в одном из горшков.

— Да, кажется, в основном разобрались, — помолчав, удовлетворенно повторил Олег Антонович. — А что неясно, над тем еще будет время подумать. Хотя кое-что наверняка так и останется неразгаданным, не надейтесь — конус этот ваш непонятный ведь никто еще не объяснил. Попадаются порой такие находки, что никак не поймешь, для чего они служили.

— Предметы неизвестного ритуального назначения, — лукаво подсказал Алик.

— Вот именно. Уже усвоили? Ничего не попишешь, такая уж наша доля. Слишком отличаются мировоззрение и вся жизнь древних людей от нашей, чтобы могли мы во всем разобраться. Впрочем, без этих загадок, что всегда оказываются «в остатке», вообще стала бы бессмысленной всякая научная деятельность. Если всерьез прикинуть, конечно, узнали мы много любопытного, но загадок и задач перед нами немало. Прежде всего надо выяснить границы, в каких обитало это племя, раскопать курганы не только его вождей, но и рядовых воинов. Непременно отыскать остатки древних поселений, чтобы познакомиться с хозяйственным укладом и с повседневным бытом древних людей.

Студенты заслушались, видно воображая свои будущие сенсационные открытия. Трепетный свет костра отражался в глазах ребят и скользил по их лицам, придавая им какую-то особую одухотворенность. Но Олег Антонович вдруг неожиданно спустил всех с небес, показав на уже крепко спавшего, пригревшись у костра, Савосина:

— Вот с кого берите пример, друзья мои. Набирайтесь сил для будущих раскопок. Пора спать, а то мы опять заболтались. Как, Андрей Осипович?

— Совершенно с вами согласен, — улыбаясь, проговорил Клименко, и они, помогая друг другу, стали подниматься.

К ним присоединились остальные. С песней и гитарным перезвоном ушли прогуляться перед сном ребята, и вскоре я остался один у затухающего костра. Поднялся легкий ветерок. Он шелестел листвой в соседнем спящем саду и, раздувая угли, трепал из стороны в сторону рыжее косматое пламя. Вокруг костра заметались, приплясывая, тени.

Хорошо думалось под едва слышные, долетающие с порывами ветра далекие звуки радио и гитары. Мысли неторопливо тянулись одна за другой — ленивые, разные, не очень связные.

Опять я думал о том, какой причудливой и запутанной оказалась история, начавшаяся так внезапно пасмурным зимним утром со счастливой находки Матвеевского клада среди развалин. Стала она действительно настоящим расследованием. Нелегко оказалось отыскать, где же выкопал эти сокровища из кургана Скилур Смирнов. То и дело преследовали нас всякие неожиданности — вплоть до уголовщины и нападений из-за угла, даже когда заглянули мы в глубь веков.

И снова подумалось мне о том, сколько самых различных людей оказалось втянуто в эту историю. Разве смогли бы мы распутать все тайны Матвеевского клада без помощи всезнающего и всемогущего бывшего следователя Клименко и его товарищей-партизан? Немало помогли нам и старый учитель Андриевский, и мой немецкий коллега Шнитке, раскопавший сведения о предателе и убийце Ставинском в архивах полицейпрезидиума Берлина.

Может, нам еще удастся найти и подлинник Золотого Оленя? Ведь где-то он спрятан!

А как нас выручили действительно маги и волшебники — криминалисты, эксперты, друзья нашего Андрея Осиповича! Отпечатки пальцев они сличили через две с половиной тысячи лет, а по пробитому черепу, по костям скелетов восстановили драматические судьбы давно погибших людей. Пожалуй, и о Ставинском, Мироне Рачике и их воровских дружках, приложивших нечистые руки к Матвеевскому кладу, дотошный профессор Заметаев смог бы наверняка узнать немало любопытного, если бы те не сгинули без следа…

Я припомнил всех, с кем свели меня странствия по следам Золотого Оленя: строителей в брезентовых куртках и славных метростроевцев, колхозных трактористов, озабоченного директора совхоза Петровского и так непохожего на него Голову — Непорожнего. Все они сейчас словно сидели рядом со мной у затухающего костра.

Все, кто нам помогал, ощущали себя, как и Непорожний, прямыми потомками и наследниками «древней голоты», принявшими от них под защиту эту прекрасную землю с ее бескрайними степными просторами, поспевающими полями пшеницы, сонно шелестящими садами, дремлющими во тьме курганами.

А потом я, конечно, стал думать о том, сколько нелегкой работы нам предстоит. И опять в игре затухающего огня мне виделись отблески древних пожаров, начинали мелькать всадники на полудиких конях…

Тут самое время, пожалуй, прервать рассказ. Пока он не имеет конца. Нам ведь лишь посчастливилось найти вход в неведомую страну и чуть приоткрыть дверь. Но самые интересные открытия да и новые загадки еще наверняка впереди.