Картина вырисовывалась скверная. Коллективизма Валерий не любил.

Подполковник Бубнов, пятнадцать лет не бравший в рот спиртного и теперь запивший, валялся на продавленном диване и горько вслух сетовал на жизнь.

Ольга Максимовна металась в жаркой кровати. Простыни сбились в ком и запеленали её белые ноги, как младенца. Оттого она постанывала и кукольно надувала губы.

Погер варил утренний кофе и обижался на самого себя. Не мог простить, что сразу, с порога не отправил просителей в самостоятельное плавание.

Словом, каждый жил своей жизнью, своими клетками, мембранами и атомным весом. И дом покряхтывал, принимал в свои мусоропроводы отходы жизни и деятельности жильцов, слушал бетонными стенами первые жалобы и сам не мог пожаловаться на лопнувшую в подвале трубу. Если бы родился в пределах Садового кольца, то строили бы его не из бросовых материалов и жильцов подобрали не нынешних. И вкруговую посадили бы газон. И старушки сидели бы у подъездов доброжелательные. И неизменного в каждом дворе пьяницу все бы жалели. Ох, как горько было выпускать из своих недр серую мясную массу. А что делать? Не дано ему решать судьбы. Даже обломив ступеньку и подвернув кому-нибудь ногу, не дано.

С появлением спальных районов города все больше и больше, а главное — все охотнее перемалывали человеческую психику. Старожилы старели и умирали в коммуналках, ещё помня кусты сирени во дворах и шахматные баталии в скверах. Где теперь эти любители шахмат и понятная, а потому естественная мораль коллективизма? Какие свадьбы гуляли! Какие проводы в армию устраивали! Когда заболевал чей-то ребенок, разве не делились купленным по случаю нутряным салом? Нет, конечно, не все было идилличным. Были и соседи-алкоголики, были и склочники. Случалось и так, что приходил во двор году этак в шестьдесят третьем человек и смотрел на окна второго этажа, где сам благополучно проживал до сорок девятого и откуда его увезли в безвременье, Смотрел на знакомую с детства бронзовую люстру, под которой нынче проживали, конечно, уже потомки того, кто написал на серой бумаге несколько абзацев наблюдений за бывшим жильцом. А может, даже жив был ещё и сам доброхот.

Нет, не все было голубым или розовым. Однако человеческая память, если она не заперта наглухо, если она не обожжена на всю оставшуюся жизнь, способна перемалывать в неясную, горькую муку самое грязное и неприятное, оставляя там, в загашниках, и первую тряпичную куклу с фарфоровой головой, и первую биту, и ранец с «Молодой гвардией», и первую любовь. Иначе нельзя. Иначе человек гибнет, а месть заполняет душу пустотой.

Первый, к кому пошел Валерий, проснулся тяжко. Подполковник медузой сплавил тело на пол и доплыл до двери.

— Кто там? — единственное, что вышепелявилось из бывшего офицера.

— Кончай базарить… — ответили оттуда. Бубнов согласился и открыл. На пороге стоял Валерий.

— Ну ты даешь… — первым сказал пришелец.

— Только ничего не говори. Сам знаю. У меня там в штанах есть… Сходи. Возьми, и вместе помянем.

— Я по другому вопросу. Надо бы собраться. Мы ж как неродные. Нас всякий может. А стоит собраться, и всех натянем. Тебе своего Альберта не жалко разве?

— Ты моего Альберта не тронь. Вы его все не любили.

— Правильно. А за что его любить? Скверная собачонка. Всех задирал. Пять кило, а вони тонна. Ты сам-то как с ним собачился.

— О мертвых так нельзя.

— Так давай подумаем, кто мешает… Друзья с Кавказа? Согласен. Хмыри из офицерского дома? Согласен. Бомжи? Согласен. Так стоит объединиться. Слыхал, что они с Машкой-продавщицей хотели?..

И Чуб рассказал подполковнику все.

— Для этого надо план разработать. Так просто нельзя. За уши не оттреплешь.

— А никто трепать и не будет. Соберем бабки, дадим, не возьмут — придумаем. Короче, с тебя, как с пенсионера, полтинник.

— Не возьмут, — резюмировал Бубнов. — Ты этих людей не знаешь. Я, конечно, дам. Почему не дать, но дело гиблое. Надо авторитета звать.

— Я ползаправки приведу…

— Не пойдут. Там одни Бокоруки работают. Удивляюсь, как ты ещё жив.

Валерий с тоской посмотрел на быт подполковника и, может быть, впервые пожалел, что подкалывал его полковником и генералом.

В одну нехорошую ночь увидел Семен Семенович сон. И сон этот поставил мозги, тогда ещё капитана, набекрень. Открылась перед ним Истина. Неприятная. Мучительная. Он сильно потел и даже постанывал весь момент открытия. Снилось ему, что рядом с нами существует другой мир, где все иначе. Населяют его Бокоруки. Причем Бокоруки могут быть как одушевленными существами, так и предметами, флорой и фауной планеты. У них свои законы. Они могут принимать любые обличья и руководствуются в своих поступках сугубо личными интересами. Пошел альпинист в горы и не вернулся. Бокоруки. Страховка и есть Бокорук. Или заболел человек. Бокорук. Только он внутрь пролез. Есть Бокоруки совсем на людей похожие. Их называют харизматическими личностями или тиранами. Весь мир по-бокорукски хотят перестроить. Или в стране что-то не то делается, начинают искать виноватого, но Бокорук очень хитрый. Он с другими Бокоруками созванивается, встречается, договаривается, и тогда уже ищут стрелочника, а не Бокорука или просто заявляют: сами выбирали, сами этого хотели, а мы хотели как вам же лучше. И оттого, что понял, как Они существуют среди нормальных людей, как влияют на каждую секунду жизни, стало страшно.

Следующая квартира представлялась ему иначе.

Но даже то, что увидел, основательно поколебало представление о мире. Ольга Максимовна открыла дверь, совершенно не готовая к гостям. Она бы вообще её не открывала и не открыла бы, но звонок был настолько настойчив и несгибаем по звучанию, что мадам подумала на государственные службы.

— Вы?..

— Я.

Валерий впервые увидел свою мечту ненакрашенной. Сразу бросились в глаза защечные мешочки, висевшие поутру как-то особенно безобразно, а самое главное — пигментные пятна на кистях.

Что же она своего бассета не выводит, подумал он, вдыхая запах в прихожей.

— Вы собаку выводите?

— Вывожу… А зачем вы у меня?..

Валерий проглотил обидный ком в горле.

— Я за деньгами. На нашу жилицу… Жилицу… бывшую. На Машу напали. И мы не можем пройти мимо этого дела. Иначе всем нам угрожает опасность.

Что я несу, подумал Валера, она же ничего не поймет, а я ничего не смогу объяснить. Бред. Надо сразу сказать, как Погер велел, — дать на лапу.

— Вы можете сразу не понять, но, как сказал Погер, надо дать на лапу. Машина собака порвала человека. То есть не человека, а их человека, и они наверняка подадут в милицию, а они, в свою очередь, будут проверять всех собак. А на нас уже есть заявления… Поэтому надо денег…

— Я-то при чем?

— Лично? Ни при чем. Это Машина собака. Но если возьмутся за нее, доберутся и до нас. Вы когда прививки делали?

— Слушайте, сейчас утро, я не в форме, вы ворвались… Сколько?

— Пятьдесят.

— Нате.

И перед Валерием захлопнулась дверь.

Ну сука, ну и сука, впервые о своем кумире так подумал шиномонтажник. Видал сук, но такой…

Следующей была хозяйка эрделя.

Эта не в пример… И халат. И прическами пахло от нее, молоком. И эрдель призывно вилял хвостом. Что бы мне за этой не ударить, с досадой на самого себя подумал Валерий, ходи тут, деньги собирай, как последняя сволочь.

— Некогда мне тут объяснять, короче, с вас полтинник. Понимаю, что утро, что может не быть, но полтинник, как распорядилось собрание.

Женщина дала безропотно.

Вот ведь, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, подумал мытарь и пошел вниз. Надо было обойти в своем подъезде ещё сорок квартир. И здесь его впер, вые ждало удивление. Каким-то образом, но все уже прознали про случай с продавщицей. Кто-то давал, со скепсисом относясь к факту дачи денег, на кого-то г магически действовало имя адвоката, но основная масса искренне желала помочь хоть чем-то. Валерий всех предупреждал о готовящемся собрании.

Надо же, как в деревне, а ведь едва знают друг друга по лестничной площадке, может, они из-за того, что продавщица и в их же доме, задавал он сам себе вопрос, и не хотелось верить, что это так.

Наконец ноги привели к квартире Иванова.

Открыла Виолетта. За пять минут до этого она как раз собиралась на работу и потому стояла в прихожей перед большим овальным зеркалом под старину, наносила последние штрихи боевой раскраски на лицо.

Страсти за время их брака с Николаем она ни к кому не испытывала. Ну что это за страсть, когда понравился муж подруги? Зависть, и все. Но последняя неделя отношений с мужем всколыхнула её до кончиков ногтей. Нет, сначала она ничего не могла понять. Жизнь, простая и ясная, как скворечник, дала трещину. Другая женщина? Тогда, это Виолетта знала из романов, должен задерживаться допоздна и пахнуть чужими духами. Отсутствие детей? Но он даже не заикается о наследнике, в гостях чужих еле терпит. Готовит Виолетта сносно. В комнатах — они маленькие, но их две, — чисто. Одевается не хуже других. Не Сен-Лоран, но все-таки. А вчера взял тарелку во время совместного ужина и ушел в комнату. Когда же спросила, ответил — чавкаешь. Это я-то чавкаю? Я всегда так ела, и ничего. Ему, видите ли, неприятно…

Виолетта открыла на звонок.

В дверях стоял этот… С шиномонтажа. Ничего парень.

— Здравствуйте, я вот по какому поводу, вы, наверное, слышали про вчера? С Машей…

— Да, это ужасно. До станции без приключений не доберешься. Я теперь все время на троллейбусе. Дольше, но безопасней.

— Кто там? — донеслось из глубины квартиры.

— Это ко мне. Это насчет Маши, я тебе рассказывала.

В прихожую высунулся Иванов.

— Извините, выйти не могу, собаку держу, — в щель сказал Иванов.

— Мы тут посоветовались. Свидетелей не было. Доказать никак нельзя, а её Рута порвала человека. Надо дать, чтобы замяли. Рублей пятьдесят. Можно больше.

— Да, да, конечно… — Виолетта полезла в сумку за кошельком.

— Ничего не надо давать. Это пустое. У них денег куры не клюют. Выйдет одно унижение, и больше ничего. Грачей не знаете? Знаете.

— Но Погер же сказал…

— Что вы мне про Погера рассказываете. Погер живет отжившими категориями Уголовного кодекса. Жизнь изменилась, и узнать её можно только через бинокль… Как ваша собака? Я очень сожалею, но моя сильнее. С вами я мериться силами не намерен, да и не смогу. Скажу одно — того, что было во дворе, уже не будет. Можете расценивать это как угодно, но никак не как угрозу. Ваше время кончилось. Началось время прагматиков, и содрать за шину, как вы сдираете с остальных, не сможете. Во-первых, потому, что у меня нет машины, и, во-вторых, по этому же самому. Виолетта, не давай.

Валерий стоял как оплеванный салага. Никогда, даже в армии, не испытывал этого чувства.

— А вот и дам. Возьмите…

Виолетта протянула Валерию две сотенные бумажки.

— Это, наверное, много.

— Ничего. Для приведения дома в порядок хватит.

Она посмотрела на дверь и вдруг явственно увидела, как её муж стоит с той стороны и слушает. Стало удивительно легко и свободно. Она тут же вспомнила, что в их отделе на работе появился новый симпатичный курьер.

Раньше подобных мыслей у Виолетты просто не возникало.

Бунт, равнодушно подумал муж. Николай ткнулся носом в собачью шерсть и ощутил приятный запах живого человека. Это существо стало для него роднее родителей.

Ну и дела, подумал Валерий. Ему ещё предстояло обойти десятки квартир.