Дорвались. Только так я обозначил бы свои встречи с особо рьяными посетителями. Эти ребята под любым предлогом проникали в мою камеру — держу пари, кое-кто очень хорошо поправил свое материальное положение, впуская их! — и давали волю кулакам, а также ногам, цепям, кнутам и… ну, что там еще бывает из ударно-дробящего? Большинство этих смельчаков я не знал. Наверное, они за кого-то мстили или думали, что мстят. А мне было безразлично. И не только из-за одурманивающих средств, которые вкачивались в меня перед их посещением, дабы я терял ментальные способности и координацию движений, отлично притом чувствуя боль.

Мне было безразлично, потому что я достиг своей цели. Равноценный обмен жизни лидера на жизнь лидера — по-моему, это честно. Так и должно быть. Лучше и не придумать. И пусть теперь делают со мной, что хотят. Не всякий повстанец в своей кровавой возне под ногами сильных мира сего может рассчитывать, что обезглавит самую верхушку правительства. Обезглавит как в прямом, так и в переносном смыслах. Может быть, это хоть немного уравновесит возмущение мира За Вратами, несколько лет назад получившего жертву в три с лишним миллиарда душ?

Надеясь, что кто-нибудь из моих добрых гостей не рассчитает сил и наконец избавит меня от порядком поломанной тушки, я, пока мог говорить, злил их самыми отборными оскорблениями — на это я был мастак, у меня были отличные учителя из бывшей дворни! Но даже сравнение их мамаш с псовыми самками не помогли моим замыслам, и на последнем издыхании жизнь, как назло, снова и снова возвращалась в тело. Похоже, я сам был как тот пес, на котором зарастает все…

Иногда доза зелья оказывалась почти смертельной, но и тут не было везения: что-то во мне цеплялось за воплощение и уходить не собиралось. Зато в те благословенные часы мне мерещилось, будто со мною говорит она, моя красавица Танэ-Ра. И я даже отвечал ей в полусне…

— Имя твое подобно свисту лезвия, рассекающего плоть, — говорила она мне, возникая рядом в том же обличии, в каком я видел ее последний раз, высокая, стройная, отрешенная. — Я не могу отныне смотреть в твои глаза, но не в силах и отвернуться… Что наделала судьба, так распорядившись нами?

Я тянул к призраку разбитые пальцы и хрипел, указывая на корону, что венчала ее черноволосую голову:

— Вот убийца, стократ опаснее любого злодея!

В ее глазах вспыхивали и любовь, и гнев, и отчаяние:

— Не обманывай себя, Тассатио! И не пытайся обмануть меня. Это оправдание достойно лишь юнца, неспособного отвечать за свои деяния! Жажда власти затмила твои очи, Тассатио. Ты стал преступником, ты стал бунтовщиком в глазах моего супруга. Но теперь ты убил и его…

— Теперь я убил и его, Танэ-Ра… — повторял я.

— Не смей говорить, что из любви ко мне!

— Нет, конечно нет! Разве убивают из любви? Убивают из-за ненависти. Убивают из-за ревности, Танэ-Ра. Но неужели я ревновал? Неужели случилась бы та ночь, если бы у меня был малейший повод ревновать тебя, Танэ-Ра? Ты позволила бы? Откликнулась бы ты на мой призыв тогда, на острове Трех Пещер, Танэ-Ра?

Она бросалась ко мне, пылко хватала за скованные запястья, заглядывала в самую душу синими ледяными морями очей.

— Я не смогу спасти тебя, не смогу. Что ты наделал? Почему ты не бежал оттуда, зачем позволил себя схватить?

И всякий раз я смолкал. Неужели у меня тогда был какой-то выбор? Но что взять с наваждения — оно вопрошает, не слушая ответов…

Не знаю, сколько минуло времени. Думаю, что много, но меня о нем не извещали. И однажды в мою камеру вошел странный человек. Это не было галлюцинацией. Пожилой сухопарый мужчина был реален.

— Может, подождете, когда меня, как обычно, усмирят? — прошепелявил я в ответ на его приветствие.

Но тот и бровью не повел. Он был прост и доброжелателен, насколько это может позволить себе высший сановник, когда хочет что-то заполучить ради своей выгоды.

— Меня зовут Паском, Тассатио. Я был духовным наставником Правителя этой страны.

Мне стало так скучно, что я едва не зевнул, а не зевнул только из-за боли в вывихнутой челюсти. Не хватало мне тут еще всяких духовников! Пусть уж лучше продолжают курочить мою физиономию, чем я стану выслушивать бред просветленных идиотов.

— Постой, не спеши отворачиваться от меня, Тассатио.

— Что ты, девка красная, чтобы я тобой любовался? — я шумно сплюнул ему под ноги.

А вдруг удастся разозлить его? Как шарахнет волной смерти — силищи-то метальной у него ого-го! Так и сочится, как жир из кабанчика на вертеле…

Паском остался невозмутим:

— Я был его духовным наставником по суетной необходимости, но тебе я довожусь учителем в соответствии с законом мироздания, и ничего тут не поделаешь…

Если бы губы мои не были разбиты в кашу, а почти все передние зубы сломаны или выбиты напрочь, я бы посвистел.

— Я знаю истоки твоей ненависти, Тассатио. Твой дух еще чересчур молод и дик, он лишь недавно сформировал «куарт» для постижения нынешней ступени бытия. Ты во всех своих воплощениях этой реальности находил и находишь себе врагов. И будешь находить, если останешься в этом мире…

— Не старайтесь, Паском, или как вас там еще. Кое-кто позаботится, чтобы в этом мире я не остался.

— Ты не понял меня.

— Ну тогда говорите проще.

— Есть вещи, которые в упрощенном изложении выглядят абсурдом.

— А ваши мудрые сентенции абсурдом не выглядят?!

— Послушай. Просто послушай. Убивая, ты забирал себе всю грязь, совершенную твоими жертвами, а они очищались за твой счет. Представляешь, что ты наделал, взяв на себя его вину в смерти трех миллиардов аллийцев, Тассатио? Ты разъярил Мироздание. В твоей душе теперь столько грязи, что это твое воплощение прервется, а новое не состоится уже никогда: «куарт» будет развеян, аннигилирует.

— Потрясающе! А можно сделать это поскорее? Мне до одури надоело созерцать извращения вашего Мироздания.

— И воплощение, и полярный «куарт» твоей попутчицы — тоже…

— Господин духовник, бросьте вы уже это промывание мозгов. Шантажом вы меня ни в чем не убедите. Убирайтесь отсюда.

Паском вздохнул:

— Что ж… Жаль… Я вижу, говорить с тобой, — (Он сделал ударение на этом «с тобой», как будто был кто-то еще.), — бессмысленно.

Тут он оказался прав. Я слишком устойчив к внушению, и его слова не тронули меня. Зачем он приходил, я так и не понял.