Там, куда в куче народа, проваливаясь в ямы, привез Костю грузовик, творилось такое, что поначалу даже было и не понять – что к чему.

Оплетенная лесами, высилась недоконченная бетонная плотина водозаборной станции. Все прожекторы на столбах и мачтах были повернуты и светили на котлован и низовую перемычку. Еще десятка два автомашин с работающими моторами – чтоб не сели аккумуляторы – стояли на краю котлована и тоже светили вниз своими фарами.

А там блистало колыхающееся зеркало набравшейся в котлован воды, на предельных оборотах трещали моторы водопомп и как-то непонятно суетились люди, иные по колено, иные по пояс в воде – то ли что-то делая, то ли спасаясь сами. Два экскаватора, затопленные уже по гусеницы, скрежеща своими железными костяками, в ускоренном темпе ворочали стрелами, черпали ковшами грунт и бросали его на перемычку, чтобы заткнуть промоину, через которую в котлован хлестал бурный, пенистый поток.

Лайва, черт ее побери, устроила неожиданный сюрприз: где-то в верховьях, на горных склонах, прошли небывалые для здешних мест ливневые дожди, река вскипела, в какой-нибудь час поднялась на два с половиной метра, титанической своей силой разорвала надвое перемычку, и положение сейчас выглядело так: или люди укротят, сдержат реку, или она затопит котлован, находящиеся с нем механизмы и надолго приостановит сооружение плотины.

На гребне перемычки лихорадочно копошились сотни людей – с лопатами, носилками. Они подтаскивали к промоине мешки и корзины с землей, камни. Беспрерывно из темноты подъезжали самосвалы, разворачивались, урча моторами. В дымном свете фар, почти налезая один на другого, они пятились задом к промоине, ссыпая в нее булыжник. Тут же рычал бульдозер, тесня, подгребая к промоине своим щитом бугры земли. Один из самосвалов оплошал – придвинулся к промоине слишком близко: грунт под задними колесами осел, теперь машина стояла наклонно, задрав кверху радиатор, – ее тащили другие самосвалы, подцепив на стальной трос.

Какой-то человек – в измазанном грязью брезентовом плаще, в резиновых сапогах, с горящим фонариком в руке – по забывчивости, как видно: света вокруг было и без того достаточно, – уже не голосом, а одним только хрипом распределял подъехавшее пополнение, взмахами руки с фонариком деля людей и направляя их в разные стороны.

– На карьер! И вы – на карьер! Грузить самосвалы! Вон порожние отходят, садитесь! Остальные – на перемычку!

– Лопат нету!

– Носилки давай!

– Есть лопаты, есть носилки! Два грузовика лопат, разбирайте! Слесарей ко мне! Кто слесаря?

– Есть слесаря!

– В котлован! Большая помпа заглохла!

– Шоферов пятеро! Куда нам?

– Хватит шоферов! На перемычку, землю таскать!

По грязи, по глыбистым земляным комьям, жмурясь от света фар, Костя, увлекаемый спешащими людьми, взобрался на перемычку. С внешней стороны ее, совсем близко от края, чернела пенная, завивающаяся воронками лайвинская вода. Проворно орудуя лопатами, десятка два парней, среди которых Костя увидал и кое-кого из тех, что были в клубе, насыпали в рогожные мешки землю, вмиг расхватывая кучи, сброшенные самосвалами. Секунда – мешок! Секунда – мешок!

– Ну-ка! – дернул Костю за рукав парень в шоферском комбинезоне, показывая, чтобы он ему помог.

Костя ухватился за углы мешка. Враз они с парнем оторвали его от земли, взбросили в воздух. Парень подставил спину и, раскачиваясь, семеня, побежал с грузом к промоине.

– Бери! – скомандовали Косте. Он проделал то же самое, что парень, и следом за ним, натужась, поспешил к промоине. Мешок был тяжел, килограммов семьдесят.

Промоина выглядела страшно. Пенная, черная, как нефть, вода, с каким-то азартным победным шумом рвалась через перемычку, обдавая тех, кто был возле, брызгами, хлопьями пены и, описывая дугу, летела вниз, в котлован, уже ревущим каскадом.

Костин мешок плюхнулся в воду одновременно с другими подтащенными мешками и, несмотря на свой вес, пошел не прямо на дно, а косо, в сторону, подхваченный стремительною силою потока.

«Разве тут что сделаешь мешками!» – подумал Костя.

Но лихорадочно, исступленно работающие люди, видимо, все же верили, что беснующуюся воду можно одолеть. Они продолжали таскать и сбрасывать в пену, в рев водяных струй новые мешки, увесистые камни, корзины с песком. С железных кузовов самосвалов в поток с грохотом летели бетонные глыбы.

Подвалила новая орава парней. Франтовато разодетый парняга, танцевавший в клубе – в галстуке бабочкой, в расклешенных безманжетных брюках, вскинул на себя мешок, но не рассчитал силы – выронил его, а сам, поскользнувшись, под гогот приятелей сел в грязь.

– Ах, какие шкары были!

– Толик, друг, мне тебя жалко, чем теперь стилять будешь?

Хватаясь в азарте за очередной мешок, Костя столкнулся еще с чьими-то руками. Крепенький парень в телогрейке, нажимая плечом, хотел его оттеснить, захватить мешок себе. Костя открыл рот, чтобы осадить нахала, и узнал Лешку Корчагина.

Он был измазан, как черт. Тельняшка на нем потемнела от пота. На щеке кровоточила длинная царапина.

Лешка весело, в задоре оскалил зубы, оттер-таки Костю, взвалил на себя мешок и помчался бегом, смешно, косолапо вихляя ногами, шкрабая подошвами резиновых сапог.

– Подбирай пятки, Морфлот! – крикнул ему Костя, догоняя его и почти задыхаясь от тяжести мешка. На этот раз насыпавшие перестарались – набухали побольше ста.

А через минуту у Кости произошла еще одна встреча. Десяток парней, распугивая встречных нарочито шалыми окриками: «Берегись! Берегись!» – несли на плечах по гребню перемычки длинный крупнокалиберный ребристый шланг. Он покачивался, точно живой, и походил на откормленного африканского удава. В череде потных, измазанных фигур мелькнул и Костин знакомец – тот, в черной рубашке. Костю он узнал – да и не узнать было невозможно: Костя стоял на самой дороге, разминулись они лицо к лицу. Черный мотнул на него головой, и мотнул еще раз, уже миновав, отдалившись шагов на десять. «Сейчас вернется», – решил Костя. Но черный не вернулся; вместе с другими, несшими шланг, полез с перемычки под откос, в котлован.

Каким неодолимым казался размывший перемычку поток, но соединенными усилиями людей и механизмов промоину удалось-таки запечатать и прекратить поступление воды в котлован. Однако угроза затопления по-прежнему была велика: Лайва все поднималась, черная вода ее кипела уже у самого гребня перемычки, и тысячная людская масса продолжала ожесточенно работать в свете прожекторов и автомобильных фар, поднимая, наращивая тело плотины, втрамбовывая в нее глину и камни, беспрерывно доставляемые самосвалами.

Трудно сказать, сколько продолжался поединок с Лайвой, – на часы глядеть было некогда. Все новые и новые механизмы прибывали на перемычку, в помощь людям. Стрельба, завывание моторов, железный скрежет полузатопленных экскаваторов, ухающие, пушечные удары ковшей, падавших со стрел и врезавшихся в грунт, крики команд, пулеметная трескотня отсасывающих воду помп – весь этот слитный, плотный шум и гам, оглашавшие котлован, делали происходящее похожим на настоящий фронт, на битву. А человек в плаще, появлявшийся то тут, то там, выглядел полководцем, дирижирующим действиями людских масс, направляющим ход сражения…

Словно тыловой танковый резерв, подгромыхали бульдозеры, вызванные из тайги, с автомобильной трассы, – и сразу все вздохнули радостно: это была замена не одной сотне лопат. Теперь можно было сдать удержанные позиции технике, перевести дух.

Костя помыл руки в каком-то чане, почистил, как сумел, пиджак. Спина и плечи ныли, ладони были исцарапаны острыми гранями пудовых камней, которыми он вместе со всеми мостил откос перемычки после того, как была ликвидирована промоина. Устал он так, что хотелось лечь прямо здесь же, на глину, и он с удовольствием вспомнил про свое место в общежитии и о том, что еще только половина ночи, и он успеет отоспаться и отдохнуть.

Чья-то рука коснулась его сзади.

Перед Костей стоял младший лейтенант Ельчик.

Но, боже, какой же был у него вид! Младший лейтенант будто побывал в рукопашной. Новенький мундир его был желт от глины, две пуговицы на груди вырваны с мясом, один погон смят и висел криво… А сапоги, что поразили Костю днем своим зеркальным блеском, вообще нельзя было узнать. Похоже, Ельчик залезал в грязь по самые колени.

Да так это и было! Костя вспомнил – в какой-то момент всеобщей жаркой работы он приметил Ельчика внизу, в глубине котлована, в куче людей возле молчащей помпы. Кто-то по соседству, тоже кинувший взгляд вниз, на суетливые усилия ремонтников, еще сказал тогда удовлетворенно: «Ну, раз Васька Ельчик взялся, сейчас пустят!..» – «А причем Ельчик? – возразил другой голос – Он же милиционер». – «Это он теперь, – сказал сосед, – а сам-то он механик по дизелям. Здесь же, на котловане, работал…»

– Пошли! – сказал Ельчик устало, проводя обшлагом рукава по мокрому лбу с прилипшими волосами.

– Куда? – не понял Костя. Происшествие на бетонном шоссе перед клубом уже полностью вылетело у него из головы.

– Как – куда? – в свою очередь удивился Ельчик. – В отделение. Ты что ж думал – это тебе так сойдет? Было хулиганство? Было. Теперь давай, отвечай!

– Звездочку потеряете, – показал Костя на помятый погон, на котором чуть держалась вырванная из гнезда металлическая звездочка.

– Спасибо, – сказал Ельчик, вынул звездочку и спрятал в нагрудный карман кителя. – Ни один случай хулиганства и нарушения общественного порядка не должен остаться без последствий. Новый Указ читал?

– Читал.

– Ну, и как?

– Одобряю…

– Значит, сознательный, – чуть иронично, тоном вывода, сказал Ельчик, и строгости в нем заметно прибавилось. – А чего тогда драку устроил?

– Так ведь кто дрался? Ведь дело совсем не так было…

– Ладно, ладно, в отделении расскажешь!

По дороге в центр поселка устало шагавший Ельчик произнес длинный монолог, в котором пространно излил свой гнев по поводу нарушений дисциплины и порядка, направляя его уже не столько на Костю, сколько вообще на местные дела.

– Ведь это что? – обращался он к Косте, приглашая того разделить его возмущение, как будто они были просто собеседниками, думающими заодно. – Пять лет назад тут даже никакой милиции не держали, не нужна она была. А теперь – семь человек штатных единиц, и справиться не можем! Дня не проходит без происшествий. А кто, спрашивается, на стройке? Что, шпана, что ль, какая, преступный элемент? Все вроде сознательные, каждый с образованием, со специальностью, каждый при деле… Из трех – два по путевкам комсомола…

– А тунеядцы?

– Да от тунеядцев, если хочешь знать, меньше всего хлопот! – голос у Ельчика даже сразу как-то подобрел. – Они уже напуганные. Привезут их – а тут им не малина. Все лето скрозь – комары, на работу – по звонку, не заленишься… А если какой сачок, ему р-раз, без долгих церемоний – и к сроку надбавку! Они это знают, как огня боятся, по струнке ходят…

Под конец дороги они разговаривали совсем уже мирно, почти что по-приятельски. Но, отперев ключом дверь в милицейскую дежурку и включив в ней свет, Ельчик не оставил Костю в комнате, где были стол с телефоном и несколько стульев, а жестом показал следовать в тесный – два шага на два – закуток с деревянной некрашеной скамейкой, освещенный заляпанной при побелке лампочкой, и прихлопнул следом за Костей железную решетчатую дверь.

Кости потрогал, легонько потряс прутья. Тюрьма! Самая что ни на есть тюрьма! А он – самый что ни на есть настоящий арестант!

Сквозь прутья было видно, что делал в дежурке Ельчик. Он сначала сходил куда-то и минут через двадцать вернулся обчищенный, но все равно грязный. Никакими щетками нельзя было уже вернуть его мундиру прежнюю новизну и свежесть. Даже чтобы придать ему относительно сносный вид – и то его надо было долго стирать, отпаривать и травить химическими специями, чтобы свести жирные пятна нигрола, которые Ельчик в изобилии насажал на китель, разбирая помпу. Одни лишь сапоги удалось ему отмыть дочиста, надраить почти до прежнего блеска.

Вернувшись, Ельчик налил из термоса в стакан чай, нашел в ящике стола сухарь и с хрустом сжевал его, запивая чаем. Потом зазвонил телефон. Кто-то из начальства спрашивал сводку происшествий за день. Ельчик доложил: особых происшествий нет, всё по мелочам. Одна кража в мужском общежитии – с тумбочки похищен будильник. Видно, кто-то из своих. Молодая женщина, замужняя, двое детей, обитающая в вагончике, облила другую помоями и побила веником – из ревности, за мужа. Были задержания за пьянство, матерную ругань в общественных местах. Да вот еще один, – Ельчик покосился на Костю, сидевшего за решеткой, – задержан за хулиганство: устроил драку возле клуба во время молодежного вечера…

Потом Ельчик достал бумагу, подлил в чернильницу воды из графина и стал допрашивать Костю.

Ни одному его слову он не поверил. И более всего не поверил тому, что нападал не Костя, что он только отбивался и отбивался от троих, даже от четверых.

– И рыжего, и в черной рубашке, про которых ты говоришь, я знаю. Парни, верно, баламутные. Рыжего Валька зовут, он электрик, и черный электрик, линейный монтер. Марчук его фамилия. Но это же детина – во! Он сам троих таких, как ты, одним махом уложит. Ты не с ними дрался, брось заправлять! Ты совсем другого какого-то бил, поменьше себя… Да еще в воду его пхнул! Я ж это сам видел – как раз по шоссе к клубу шел. И возле клуба народ видел. Так что еще раз говорю: заправлять брось! Сам же себе хужей делаешь. Не хочешь по-честному показывать – свидетелями уличим. Но свои законные пять суток – или сколько там тебе судья назначит – ты, мил друг, все равно получишь…

Твердо сжав тонкогубый рот и больше не задавая Косте вопросов, Ельчик стал быстро и размашисто писать на бумаге.

До сих пор ко всему происходящему с ним Костя относился лишь как к смешному и забавному. Ну разве это не смех, что вышла такая путаница, что его конвоируют, что засадили в арестанский клоповник, прутья решетки перед лицом… Но сейчас Костя понял, что забавное это происшествие заходит уже далеко. В преступника его Ельчик, конечно, не превратит и на пять суток не посадит, это – вздор, свидетели, если дойдет дело до них, подтвердят, что Костя ни в чем не виноват… Но ведь пока все это прояснится – сколько же пройдет времени! Нет, хватит длить этот анекдот!

– Занятная история! – сказал Костя громко бодрым тоном, усмехаясь. – Так, пожалуй, только в кинокомедиях бывает: сотрудник милиции другого сотрудника за решетку посадил!

Ельчик оставил без внимания Костины слова, даже не поднял головы. Он продолжал писать, держа свои тонкие, беспощадные губы крепко сжатыми.

– Слышите, что я говорю? – подождав, опять подал свой голос Костя. – Занятная, говорю, история…

– Слышу, – отозвался Ельчик, не отрываясь от бумаги.

– Я не шучу!

– Вот как? – сохраняя ту же позу, ответил Ельчик. – Может, ты еще и член-корреспондент Академии наук? Почему бы тебе заодно не быть и членом-корреспондентом, а? – Он отодвинул исписанный лист в сторону, достал из стола и положил перед собой другой, чистый. – Мы раз одного вот так-то задержали на станции, по подозрению. «Я, говорит, ученый, кандидат наук! Видите – два синих поплавка имею, двух наук кандидат!» Стали проверять – рецидивист, спер где-то пиджак со значками, а они его и выдали…

– Вы голову от стола хоть можете поднять? – Костя уже кипел: нашел же Ельчик аналогию!

– Могу, – сказал младший лейтенант спокойно и действительно поднял голову и посмотрел на Костю.

– Я говорю серьезно!

– И можешь это подтвердить? Например, соответствующими документами?

Светлые глаза Ельчика были насмешливо сощурены. Он откровенно издевался.

– Конечно, – сказал Костя.

– Пожалуйста!

Слегка небрежным жестом Костя отправил руку под борт пиджака, во внутренний карман. Он предвкушал, какое станет сейчас лицо у Ельчика… Вот он вынет документы…

В кармане не было ничего.