Она пришла и стала властвовать позднее, ближе к ночи.

Вернувшись с болота, обыскивали бабкину избу. Снова спускались в сырое, обросшее склизкими серыми грибками подполье, лазили на чердак. Разобрали боров кирпич за кирпичом и нашли фальшивую кладку – узкий, длинный каземат, в котором двадцать четыре года, заживо погребенный, пролежал Иван Голубятников. Кроме рваного, полуистлевшего тряпья, служившего, видимо, узнику подстилкой, в каземате ничего не оказалось. Обшарили стрехи, ветхие стропила, крышу. Все было гниль, труха, прах, все неизвестно каким чудом еще держалось, стояло, не превращалось в пыльные развалины.

Костя приумолк, помрачнел. Ему впервые в жизни приходилось видеть такую потрясающую нищету, такое безнадежное запустение.

– Господи, да как же они тут жили! – совсем как-то по-детски, наивно, не скрывая своего ужаса, воскликнул он.

Уставшие после бесцельных поисков, присели к столу, такому же убогому и ветхому, как и все вокруг. Евстратов вынул из своей полевой сумки ломоть черного хлеба, пахучий малосольный огурец и несколько завернутых в бумагу вареных картофелин.

– Рубанем? – пригласил он товарищей.

Теперь они были втроем – Максим Петрович, Евстратов и Костя. Лесник с болота ушел-таки в Лохмоты к своей крале.

Участковый и Костя, проголодавшись, с аппетитом, жадно уминали картошку. Максим Петрович отказался, ходил по избе, сосредоточенно думая, склонив голову набок, словно прислушиваясь к болезни, второй раз за эти дни настойчиво предупреждавшей о себе. Он остановился перед фотографиями, еще раз поглядел на бравого бойца в буденовке, на круглолицего курносого паренька с гармошкой, неестественно, испуганно пялившего глаза на объектив аппарата… Отец и сын! Какие разные судьбы! Какая бездонная, непреодолимая пропасть лежит между тем и другим…

Вспомнив, что божница еще осталась неосмотренной, Максим Петрович подошел к грязному, засиженному мухами угольнику и, одну за другой, снял с него черные, покрытые густым слоем пыли, иконы. Там было все то же: паутина, прах, засохшие трупы мух. Знакомый, пожелтевший квадратик аккуратно сложенной казенной бумаги: «Гражданке Голубятниковой Агафье Степановне. Настоящим предлагается внести причитающийся с вас налог в сумме…».

Максим Петрович бережно поставил иконы на место.

Итак?

Клочок брезентового плаща с изваловскими инициалами. Зеркальце. Заношенные в лохмотья солдатские штаны. Порожняя бутылка. Обрывок газеты «Труд». Жалкие останки гармошки. Клеенчатая базарная сумка. Аликов (или не Аликов?) топоришко. Всё.

Отпечатки пальцев Голубятникова на ящике комода? Чепуха. Об этом всерьез и говорить-то совестно. А вот деньги…

Где деньги?

– Пийжи́м пийже́… – тяжело вздохнув, сказал Максим Петрович.

– Вы что, Максим Петрович? – хрустя огурцом, не расслышав, отозвался Костя.

– Да вот, говорю: пийжи́м – пийже́, уныкажи́м – уныкаже́, кагузажи́м – кагузаже́, шупши́т – шупшилы́т – агы́т керт!

– Что, что-о?

– Колдуете, товарищ капитан? – усмехнулся Евстратов.

– Да нет, какое колдовство… В Марийской республике бывал? – спросил Максим Петрович Костю.

– Не случалось.

– Эх, ты! А еще путешественник… Занятная, брат, республика. Столица у них – Йошкар-Ола, раньше Царево-кокшайском называлась. Речка Кокша́га посреди города течет. А леса!.. Страшенные леса. Наши против тех лесов – так, дрянь, кустарник, мелкота…

– Да, но при чем же тут Марийская республика? – удивленно, выслушав Максима Петровича, спросил Костя.

– Как – при чем? Это ж я по-марийски говорю. Сказочка такая:

Дедка за репку, – по-нашему если, – бабка за дедку, внучка за бабку, тянут-потянут – вытянуть не могут. Понял? Вот, брат, и мы так-то: шупшит-шупшилыт, агыт керт! Поймали привидение, а что толку? Денег-то изваловских так и не нашли. Где они?

– Послушайте, Максим Петрович, – вставая из-за стола и подходя к Щетинину, сказал Костя, таинственно понижая голос. – Не там мы с вами ищем деньги…

– Как так – не там? – озадаченно поглядел Максим Петрович на Костю. – А где же?

– Деньги в доме! – дрожа от предвкушения победы и чуточку сам пугаясь своей категоричности, сказал Костя. – Деньги, Максим Петрович, в доме, и никто их не крал и красть не собирался!