Ворота изваловской усадьбы были распахнуты настежь, во дворе стоял, видимо, только что приехавший райпотребсоюзовский грузовик, возле которого не спеша прохаживался шофер и, пиная сапогом скаты, проверял – надежны ли? Из открытых дверей дома доносились чьи-то вперебой говорящие голоса.

– Что тут такое происходит? – спросил Максим Петрович, здороваясь с шофером.

– Да что, за вещами приехали, – ответил шофер, с грохотом откидывая задний борт. – Сейчас грузиться будем. К сестре, стало быть, перебирается хозяйка, в райцентр… Вон какое дело…

– Нет, как же так? Это нельзя! – встревожился Костя. – Это приостановить надо!

– Не волнуйся, – сказал Максим Петрович, подымаясь на крыльцо и сталкиваясь в дверях с Изваловой, за которой двое здоровенных молодцов, кряхтя и тяжело топая сапогами, волокли громоздкий, старинной работы, трехэтажный чудовищный буфет.

– Осторожней, осторожней! Резьбу не поломайте! – пятясь задом, командовала Извалова. – Ах, господи, да разве ж так можно… Яша! Яша! – пронзительно закричала она кому-то в дом. – Скажи им, чтоб поаккуратней! Вещь дорогая, а они…

– Здравствуйте, Евгения Васильевна, – подал голос Максим Петрович. – Ликвидируете хозяйство?

– Ах, это вы! – вздрогнула Извалова, оборачиваясь к Максиму Петровичу. – Да вот, видите… Яша! Яша! – снова закричала она.

Грузчики в нерешительности опустили буфет.

– Небось, не стеклянный, – проворчал один, – не расколется…

– Не стеклянный, не стеклянный! – раздраженно передразнил его внезапно возникший возле Малахин. – Говорят тебе, балда, полегше ворочай! А, товарищ Щетинин!

На грубоватом кирпичном лице Малахина появилась любезная и даже восхищенная улыбка.

– Ну, поздравляю, поздравляю… Каюсь: сомневался в успехе, уверен был, что не найдете негодяя… Да и многие, знаете ли, не очень-то верили, зато, как узнали, – можете себе представить? – весь райцентр всполошился! Мне докладывают: товарищ Муратов привез преступника! Да ну, бросьте, говорю, не разыгрывайте, не может быть… Что вы думаете? Сам бегал в больницу смотреть, – его товарищ Муратов в больницу определил, – ну и горилл! Форменный горилл! Хотя, простите, не совсем понимаю – к чему такая гуманность? Сукинова сына повесить мало, а его – в больницу!

Малахин трещал, слова из него сыпались, сыпались, он весь лучился; раза два принимался трясти Максим Петровичеву руку:

– За проявленную, так сказать, настойчивость… в деле розыска…

– Жалко вот только, что деньги не нашлись, – огорченно вздохнула Извалова.

– Да, деньги, деньги! – Малахин покрутил головой. – Что они только делают! Горилл, горилл, а ведь вот, подите – польстился… Ну, давай, давай, чего стали! – повернулся он к грузчикам. – Этак мы и до ночи не управимся…

– Извините, Евгения Васильевна, – подчеркнуто вежливо, обращаясь именно к ней, к хозяйке, а не к Малахину, сказал Максим Петрович, – но с погрузкой ваших вещей придется повременить.

– Почему? – спросила Извалова.

– Нам необходимо произвести тщательный обыск в доме, – объяснил Максим Петрович. – Это, между прочим, в ваших же интересах. Дело в том, Евгения Васильевна, что у нас появились довольно веские основания предполагать, что деньги находятся именно в доме.

– Раз-два – взяли! Еще раз – взяли!

Грузчики, помогая себе зычными возгласами, снова навалились на неподъемный буфет, да, видно, усердие их было не совсем ловким: в деревянной махине что-то тут же жалобно заскрипело, а скрип этот завершился оглушительным треском.

– Яша! – простонала Извалова. Она рванулась было к грузчикам, однако удержалась – то, о чем сказал Щетинин, было куда важнее всяких буфетов.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, – живо сказала Извалова. – Дай бог, чтоб нашлись, но только как же так – я не понимаю, ведь я сама прятала… Неужели…

– Да вот, представьте себе. Итак… – Максим Петрович оглянулся, отыскивая взглядом Евстратова, который сразу, войдя во двор, отстал, куда-то исчез, а сейчас бродил по малиннику, к чему-то внимательно приглядываясь, словно что-то ища…

– Товарищ Поперечный! – позвал Максим Петрович Костю. – Будьте добры, пригласите сюда участкового уполномоченного…

Подошел Евстратов, держа в руке длинный гаечный ключ.

– В малиннике нашел, – пояснил он. – Вещь полезная, а валяется, ишь, заржавел как! Виноват, товарищ капитан, – добродушно улыбнулся Евстратов, встретив строгий, вопрошающий взгляд Щетинина. – Увлекся… Сентябрь месяц, понимаете, а глядите – ягода! Последушки…

На его широкой ладони краснели собранные им в малиннике ягоды. Максим Петрович укоризненно покачал головой. «Ведь вот, – подумал он, – и не мальчик как будто, а тоже – вроде Кости… Ягодками увлекся!».

Максим Петрович взял ключ, повертел его в руках. Тяжелый, черт! Грубо высеченные зубилом, на нем четко виднелись кривоватые буквы: «С. Л.». Какое-то неприятное воспоминание было связано с тяжелым железным ключом… Какое? А! Тогда ночью, когда ловили «привидение», в малиннике, за конурою убитого Пирата, больно ушиб ногу об этот самый ключ…

– Ваше хозяйство? – Максим Петрович протянул Изваловой ключ.

– Не знаю… Валерьяна Александрыча, может быть, – пожала плечами Извалова. – Я в этих железяках не разбираюсь…

– Ну, ладно, – сказал Максим Петрович, кладя ключ на подоконник. – Давайте приступать.

Начали с дальней комнаты – той самой спальни, где стоял комод, из которого, по утверждению Изваловой, были похищены деньги. Искали тщательно, проверяя, прощупывая, перетряхивая каждую вещь, пробуя половицы, обстукивая стены, шаря в отдушниках, в топках двух печей. С детским любопытством, вытянув шеи, ходили понятые. Ими были те двое грузчиков, с которыми пререкался Малахин. Сам он ни минуты не оставался бездеятельным: стараясь всячески помочь работникам милиции, передвигал мебель, прощупывал матрацы, присматривался к половицам, пробовал приподнять иные из них, казавшиеся подозрительными, подавал советы. Его маленькие вострые глазки зорко поглядывали из-под набрякших, склеротических, чуть подрагивающих век, внимательно следя за тем, как перетряхивались, прощупывались одеяла, одежда, как перебиралось содержимое ящиков, шкафов, сундуков, каких-то затрапезных, кисловато и остро пахнущих прадедовских укладок.

Всякий раз, как обшаривались печные отдушники, у Кости замирало сердце: вот сейчас… вот сейчас… Их было три в доме – с медными блестящими закрышечками на цепочках, – и все три оказались пустыми. Наконец он не выдержал:

– Позвольте мне… У меня руки длинные, тут нужно поглубже залезать, – просительно сказал Костя, и, засучив рукав рубахи до самого плеча, проверил каждый из отдушников, весь перемазавшись той самой черной, жирной сажею, которую так живо представлял себе еще в вагоне, думая о поисках спрятанных денег, но так ничего и не нашел.

Возбуждение его упало, он весь потух, сомнение закрадывалось в душу, просачивалось по капельке. Некоторое время он совершенно механически продолжал обыск, помогая Максиму Петровичу и Евстратову выдвигать и задвигать ящики, подымать диванный матрац, обстукивать стены, перебирать, перелистывать бумаги и книги покойного Извалова.

Евгения Васильевна ходила, затаив дыхание, почему-то на цыпочках, иногда удивленно вскрикивая, хлопая в ладошки, когда обнаруживалась какая-нибудь вещица, давно пропавшая, о которой все уже позабыли – очки Валерьяна Александровича, завалившиеся за шкаф, косынка с эмблемой молодежного фестиваля, бог весть как очутившаяся в пыльном чреве старого дивана, чайная ложечка, трубочка бигуди… Вскрикивала и смеялась она деланно, кокетливо, играя под девочку, и это раздражало Костю, он искоса, неприязненно поглядывал на нее, так же, как и тогда, летом, когда она неожиданно застала его в пустом доме… Но четверть часа спустя забыл и про Извалову и про отдушники, когда в старом, запыленном сундуке, в куче бумажного хлама, обнаружил растрепанный переплетенный комплект журнала «Мир Приключений» за тысячу девятьсот девятый год.

– Разрешите мне взять на несколько дней это? – краснея, конфузясь, как школьник, обратился он к Изваловой.

– Ах, да пожалуйста, возьмите совсем, – сказала она, даже и не взглянув на книгу. – Я все равно хотела выбросить этот хлам…

Костя был счастлив. Он так и впился в старую, пахнущую мышами и затхлостью сундука книгу.

Но вот обыск закончился. Ни в доме, ни на чердаке, ни в сарае не нашлось ничего похожего на то, что искали.

Максим Петрович устало опустился на круглый табурет возле пианино.

– Теперь можно грузить? – робко спросила Извалова.

– Пожалуйста, – рассеянно ответил Максим Петрович, открывая крышку пианино. – Да, Евгения Васильевна! – окликнул он Извалову, кинувшуюся было к грузчикам, возле которых уже громыхал горластый Малахин. – Простите, на минуточку…

– Да? – обернулась Извалова.

– Я бы, знаете, советовал вам инструментик отремонтировать как следует, – сказал Максим Петрович, беря несколько аккордов. – Очень уж он у вас запущен…

Он довольно бойко отстукал какую-то простенькую пьеску, затем, наклонив голову, прислушиваясь, побубнил по басовым клавишам, что-то сердито хмыкнул и неожиданно, шумно, с тою мнимою техничностью, какой любят щегольнуть профессионалы-настройщики, в каком-то бравурном упражнении промчался пальцами по всей клавиатуре – от нижнего до верхнего регистров, но вдруг, оборвав игру, стал выстукивать несколько самых крайних верхних клавиш. Они не звучали, издавали пустой деревянный туповатый стук, словно что-то мешало молоточкам прикоснуться к струнам.

– Странно… – весь насторожившись, с некоторой даже тревогой в голосе пробормотал Максим Петрович.

Профессионально точным движением он снял переднюю стенку корпуса пианино. Ослепительно, словно косые струи солнечного дождя, блеснули золотые струны – волшебная, таинственная внутренность инструмента, и на клавиатуру с легким, сухим стуком упал небольшой сверток…

– Ах! – вырвалось у Изваловой.

Дрожащими руками Максим Петрович развернул газету: в ней, аккуратно сложенные, одна к одной, лежали шесть тоненьких, похожих на игральные карты пачек, крест-накрест запечатанных пестренькими зеленоватыми бандеролями.

– Деньги! – истерически вскрикнула Извалова. – Яша! Яша! Деньги нашлись! Да Яша же! Деньги!

Раздался какой-то странный возглас, и в комнату вбежал Малахин. Он так и замер над пачками, скучно, буднично, как самая обыкновенная вещь, лежащими на развернутом листе «Учительской газеты».

– Товарищ Поперечный! – позвал Максим Петрович Костю. – Деньги нашлись!

Тот сидел возле окна, не слыша и не видя ничего, с жадностью перелистывая слежавшиеся желтоватые страницы…

– Ну, я же вам говорил, – неожиданно спокойно, отрываясь от журнала, сказал Костя. Он так пылко, так деятельно и живо последние двое суток переживал в воображении находку этих денег, что, когда они действительно нашлись, он словно перегорел, у него уже не хватило душевного запала для новых бурных переживаний.

– Все? Шесть тысяч? – спросил он только, подходя к Щетинину и держа, как закладку, палец в толстом томе «Мира Приключений».

– А вот проверим, – сказал Максим Петрович. – Пригласите понятых.

– Ах, боже мой! Ах, боже мой! – нервно всхлипывая, растерянно повторяла Извалова. – Нашлись наконец-то! Нашлись!

Радостно, бестолково кудахтающая, она и в самом деле была противна.

Составив протокол о находке денег, Максим Петрович попросил понятых расписаться.

– Ну вот, – улыбаясь, поглядел он на Костю, – поздравляю от всей души, дорогой мой юный това…

Он не договорил, застонал. Голубовато-белым сделалось его лицо, крупный пот выступил на лбу.

– Деньги… – хрипло сказал он, – деньги опечатать… сдать Муратову… А мне… видно… в больницу, ч-черт! Вот… не ко времени!.. – Слабым движением руки он поманил Костю. – Ну, ты… в общем, ты уж тут сам…

Евстратов опрометью кинулся добывать легковую машину, и вскоре совхозная «Волга», разбрасывая комья жирной грязи, мчалась по черному грейдеру, увозя в райцентр совсем обессилевшего Максима Петровича и Евстратова, бережно, крепко прижимавшего к груди брезентовый портфель.