1

Нет, ее поразили не слова — слов девочка не могла точно вспомнить: кажется, спросил, почему она плачет. Но голос… Он звучал совсем не так, как другие… И такой ласковый, что она заплакала сильнее. Словно сквозь мокрое стекло заметила его озабоченную улыбку. Девочке показалось, что она ее уже видела очень давно. Вот только вспомнить не могла…

— Тебя кто-то обидел?

Девочка отрицательно покачала головой. Он поспешно добавил:

— Я не собираюсь вмешиваться в твои дела. Просто мне скучно гулять одному. А тут вижу: ты идешь да еще плачешь…

Девочка недоверчиво улыбнулась. Мокрое стекло перед ее глазами начало проясняться.

Она вспомнила, как учитель сказал: «Вита Лещук, ты виновата и должна извиниться перед Колей».

Она тогда упрямо закусила губу и молчала. «Ну что ж, ты не поедешь на экскурсию. Побудешь дома, подумаешь». Не могла ведь она рассказать, как было на самом деле. Вита Лещук не доносчица.

Пусть уж лучше ее наказывают…

— Послушай, девочка, я-то знаю, что виновата не ты, а Коля. «Знает? Но откуда?»

— Послезавтра я лечу на день в Прагу. Хочешь со мной?

Девочка вздрогнула, остановилась. Тоненькая и легкая, с пушистыми волосами, она сейчас до того была похожа на одуванчик, что хотелось прикрыть ее от ветра.

«Послезавтра наш класс летит в Прагу, а меня не бе-рут…»

Вита подняла голову и внимательно посмотрела на незнакомца. Он был высокий, с несуразно широкими плечами, нависающими как две каменные глыбы. Может быть, поэтому он немного горбился.

На треугольном лице с мощ-ным выпуклым лбом все угловатое, резкое. Даже брови напоминают коньки «ножи». А глаза добрые и тревожные.

— Проводить тебя немного? — И быстро добавил: — А то мне одному скучно.

Вита молчала, и он снова заговорил:

— Я расскажу тебе свою историю — может быть, ты захочешь мне помочь…

Против этого девочка устоять не могла:

— Хорошо, рассказывайте.

Медленно пошла дальше, покровительственно поглядывая на него. И он шел рядом, пытаясь приспособиться к ее шагам.

— Видишь ли, в Праге у меня очень много дел. Все их за день одному ни за что не переделать. А если ты согласишься полететь со мной и хотя бы выполнишь мое поручение на фабрике детской игрушки, я справлюсь с остальным. Ну как, согласна?

— Надо еще спросить разрешения у мамы и бабушки, — сказала Вита.

И незнакомец почему-то обрадовался;

— Конечно. И поскорей,

— Мой дом уже близко.

Она настолько прониклась доверием к спутнику, что перед эскалатором подала ему руку. Здесь было очень оживленно. Незнакомец так стиснул ее руку, что девочка вскрикнула.

— Извини, Вита.

«Откуда он знает мое имя? Почему ничего не говорит о себе? Как его зовут?»

— Пора и мне представиться, — тотчас произнес он. — Меня зовут Валерий Павлович. По профессии я — биофизик. Сейчас в отпуске. Но он кончается.

Некоторое время они ехали молча, И каждый раз, переходя с эскалатора на эскалатор, Валерий Павлович брал Виту за руку. Его пальцы были сухими и горячими, как будто он болен и у него высокая температура.

Когда подошли к Витиному дому и дверь автоматически открылась, Валерий Павлович на миг задержался у порога, словно не решаясь входить…

 

2

Их встретила мать Виты — маленькая круглолицая женщина с такими же, как у дочери, пушистыми рыжими волосами. Она изумленно уставилась на незнакомца:

— О, у нас гости!

Женщина присмотрелась к Валерию Павловичу, и ей начало казаться, что она его не раз видела. Но когда? Где?

— Ксана Вадимовна, — представилась женщина.

— Валерий Павлович, — и сразу же отвел глаза. «Где я его видела?» — пыталась вспомнить женщина.

Сначала ей показалось, что это кто-то из сослуживцев му- жа. Но тогда бы она его помнила, как помнит всех, кто имел отношение к Антону, к ее Анту. За эти несколько минут она изрядно потормошила память, но ничего не добилась. А когда успокоилась, память сама легко, как вода, соломинку, вытолкнула наверх воспоминание. Фойе театра. Выставка картин молодых художников.

Она тянет мужа за руку: «Ант, да пошли же! Третий сигнал!» А он смотрит на картину, написанную звучащими красками. На ней из тьмы выплывает лицо с заостренными чертами, яростно устремленное вперед. Ант сказал ей тогда: «Вот каким мне бы хотелось быть». Жена искоса взглянула на его полное доброе лицо с чуть оттопыренной губой и улыбнулась про себя: «Мальчишка!» А теперь она видит перед собой тот же портрет, но оживший,

«Может быть, художник писал его именно с этого человека? Невероятно…»

— Мама, а меня Валерий Павлович приглашает с собой в Прагу! — не замедлила сообщить девочка. — Он летит туда в тот же день, что и наш класс.

— Вот вы там и увидитесь, — сказала Ксана Вадимовна, не вдумываясь в слова дочери. Она смотрела на гостя и думала: «Как будто сошел с того портрета. Это лицо… Его мне уже не забыть. Только теперь я, кажется, понимаю, что нашел в нем Ант. Но оно слишком подвижно: так быстро меняет выражения, что их невозможно уловить…»

— Мама! — нетерпеливо напомнила о себе девочка. — На экскурсию меня не берут, если не извинюсь перед Колей.

— Что случилось?

— Я ударила его.

— И не хочешь извиниться?

— Ни за что! Он сказал, что герои — дураки, а трусы — умные. И что их называют по-другому потому, что это выгодно другим.

— Надо было объяснить, — попыталась успокоить дочь Ксана Вадимовна.

— Кому? Кольке? — Девочка сказала это так выразительно, что мать невольно улыбнулась, а потом ей пришлось хмурить брови, чтобы показать, что она осуждает дочь.

— Несчастный человек ваш Коля. Жизнь у него будет неинтересная, если он не изменится, — проговорила, входя, пожилая, но еще крепкая женщина с цыганскими глазами. Ее короткие черные волосы были так причесаны, что казались растрепанными. — Я — Витина бабушка, — сказала она гостю и опять обратилась к Вите: — Наверное, над ним следовало просто посмеяться.

Она многозначительно кивнула гостю, показывая, что за всем этим скрывается еще кое-что невысказанное. Но Ксана Вадимовна нетактично спросила:

— Это ты из-за отца?

Девочка напряглась, как струна.

— Мама права. В таких случаях лучше не примешивать личного, — поспешил Валерий Павлович то ли объяснить что-то девочке, то ли выручить Ксану Вадимовну.

Вита подчеркнуто отвернулась от гостя.

«Этого она еще не поймет, — с сожалением подумал он. — До этого еще слишком много синяков впереди».

— Вот видишь, доченька… — попыталась начать повое наступление Ксана Вадимовна, но Вита решительно тряхнула головой:

— Я не извинюсь перед ним. Ни за что!

— И не надо, — неожиданно поддержала ее бабушка. — То, что мы тебе сказали, — это на будущее.

Ксана Вадимовна пожала плечами и вышла из ком-паты.

Вита украдкой посмотрела на гостя: как он реагирует? Все-таки ей очень хотелось поехать в Прагу. Гость сидел в кресле сгорбившись, опустив голову. Но Вита видела, что его глаза улыбаются.

— Прошу всех к столу! — послышался голос Ксаны Вадимовны.

Они прошли в столовую, где на пультах перед каждым креслом горели лампочки синтезаторов.

— Я уже ввела программу. Оцените мое новое меню, — сказала Ксана Вадимовна гостю.

— Спасибо, но я не хочу есть, — отчего-то смутился он.

— Ну немножко, немножко, только попробуйте. Прежде чем Валерий Павлович успел опомниться, перед ним оказалась тарелка с салатом. Люк синтезатора был еще открыт, значит, сейчас появится еще одно блюдо. Но тут длинный палец гостя нажал на стоп-кнопку. Индикатор погас. Ксана Вадимовна удивленно повернулась к Валерию Павловичу. А он как-то уж очень беспомощно развел руками и проговорил:

— Но я совсем не хочу есть.

Бабушка, не отрывая от него своих быстрых антрацитовых глаз, нахмурила брови. По ее лицу было видно, что она о чем-то напряженно думает.

Валерий Павлович скользнул по ней взглядом. «Надо ей помочь. Пожалуй, это неплохой выход для всех нас». И он подсказал ей мысленно; «Да, ты не ошибаешься. Именно поэтому я кажусь вам странным, именно поэтому мне не нужно есть».

— Извините, — обратилась бабушка к гостю и повернулась к Ксане. — Можно тебя на минутку?

Поможешь мне… (Последняя фраза была сказана специально для гостя.) Женщины вышли в другую комнату, и здесь бабушка. с упреком произнесла:

— Не приставай к нему. Разве ты еще не поняла?

— Что я должна понять?

— Ты не заметила в нем ничего необычного?

— Какой-то он странный…

— «Странный»… — протянула бабушка. — Это нам он кажется странным. А мы ему?

Ксана Вадимовна непонимающе пожала плечами. Ее жест означал; всегда ты что-нибудь придумаешь…

Бабушка посмотрела на нее долгим раздумчивым взглядом, покачала головой: «И как вы только уживались с Антоном такие разные?» В ее памяти тотчас появился сын. Стоило тихонько позвать — и он всегда приходил, и она могла с ним беседовать. Но сейчас она не звала, а он все равно пришел. Удивительно. Возможно, никто другой не нашел бы здесь ничего удивительного, но мать знала: что-то случилось. А что могло случиться, когда Антон погиб три года назад? Значит, что-то еще должно случиться…

Она с тревогой подумала о Вите. Можно ли ее отпускать вдвоем с этим?.. В ее голосе сквозило раздражение, когда она сказала невестке:

— Неужели ты не догадалась, что это синтегомо, сигом. Так, кажется, их назвали. Ты ведь видела таких существ недавно по телевизору. Говорили: «Первый шаг в будущее человечества, великий эксперимент» и еще разное…

Ксана Вадимовна вспомнила, выругала себя: как же сразу не признала? Этот мощный лоб, глыбы плеч, в которых, наверное, спрятаны какие-то дополнительные органы. Человек, синтезированный в лаборатории. Сверхчеловек по своим возможностям. И все-таки и тогда и теперь она воспринимала сигома скорее как машину, чем как человека. Читала, что эти предрассудки сродни расовым, глупое человеческое высокомерие, умом понимала, а сердцем не могла принять. Возмущалась, когда услышала, что уже многие из первых сигомов станут врачами. Думала: «Какой же это человек согласится, чтобы его исследовал сигом? А если тот решит, что слабое создание недостойно жизни? Бедняги сигомы — им не так-то просто будет заполучить первых пациентов…»

И вдруг сигом у нее в гостях! Ну конечно же, ему не нужна еда — он ведь заряжается через солнечные батареи и еще какие-то устройства, энергию копит и хранит в органах-аккумуляторах.

Но что ему здесь понадобилось?

Ей стало не по себе, когда вспомнила: он хочет, чтобы Вита ехала с ним в Прагу. Может быть, он замышляет ее исследовать, как подопытное животное?

— Никуда Вита с ним не поедет! — решительно сказала Ксана Вадимовна свекрови.

— Но какие у нас основания не доверять ему? И девочку обидим, — ответила свекровь. И в то же время она думала: «Может быть, так лучше. Ведь не зря у меня появилось предчувствие…»

— Ты всегда любишь возражать, мама, — с упреком проговорила Ксана Вадимовна.

Свекровь ничего не ответила. «Так, конечно, вам спокойнее. Но как об этом сказать Вите?»

Они вернулись в столовую, делая вид, что ничего не произошло.

Гость бросил на них быстрый взгляд.

«Неужели он что-то заметил?» — подумала старшая из женщин и вспомнила: у сигома ведь есть телепатоусилите-ли. Он воспринимает и свободно читает психическое состояние мозга. Сигомы могут переговариваться между собой на огромных расстояниях с помощью телепатии. Значит, Валерий Павлович знает и то, о чем они говорили и о чем думают. Но почему же в таком случае он не внушил им мыслей, нужных для свершения его замыслов?

Ее уверенность в правильности решения поколебалась. Свекровь испугалась: а если это сомнение внушает он? Посмотрела на гостя, ожидая встретить тяжелый, недобрый взгляд. И была готова броситься в бой со всей страстностью и ожесточением. Но Валерий Павлович смотрел не на нее, а на Виту. Острые черты его лица, похожего в профиль на выщербленную пилу, смягчились и сгладились. И хоть около улыбающихся глаз не собирались морщинки, сейчас его лицо уже не казалось таким странным. Он смотрел на девочку-одуванчик и улыбался ей. И девочка отвечала ему тем же.

 

3

— Ты уже большая, должна сама понимать, — начала Ксана Вадимовна почти сразу же после ухода гостя.

И Вита все поняла.

Она умоляюще взглянула на бабушку. Но та повернула голову к окну, делая вид, что внимательно что-то рассматривает.

— Мама! — с упреком воскликнула Вита. — Почему ты не разрешаешь? Чем он тебе не понравился?

Ксана Вадимовна несколько растерялась:

— Он не человек, девочка. Он — сигом. Помнишь, их показывали по телевизору?

— Ну и что же? — спросила девочка с таким видом, будто знала об этом раньше и не придавала значения.

— Неизвестно, с какой целью он тебя приглашает, — попыталась объяснить свой запрет Ксана Вадимовна, но Вита даже руками возмущенно всплеснула:

— Мама, помнишь? Я рассказывала, что некоторые наши девочки говорят, будто сигомы опасны. Ты тогда объясняла, что они повторяют слова глупых и отсталых людей. А теперь говоришь другое…

«Она покраснела, кажется, от стыда за меня», — подумала Ксана Вадимовна и взглядом попросила свекровь о поддержке.

А та не замедлила прийти на помощь:

— И все-таки он не человек, Вита. И мы не можем проникнуть в его замыслы.

— Он хороший, — убежденно сказала девочка. — И чего вы на него напускаетесь? Если бы жив был папа…

Ее губы уже кривились и подбородок дрожал. А глаза смотрели с вызовом.

И невольно Ксана Вадимовна снова вспомнила о портрете, который так понравился покойному мужу.

А теперь существо, будто сошедшее с портрета, пришлось по душе дочери. Случайно ли это?

 

4

— Мы полетим на гравилете? — спросила Вита и поспешила добавить: — А то я уже летала на всех атмосфероаппаратах, кроме гравилета.

— А тебя на руках носили? — спросил Валерий Павлович.

Ее ресницы настороженно приподнялись, как крылья птицы, готовой взлететь при малейшем шорохе.

— Когда был жив папа…

Но еще раньше, чем услышал ответ, сигом понял, что ошибся, причинил боль.

— Я понесу тебя до Праги, — сказал он.

— Ладно, — согласилась Вита. Сначала она подумала, что это игра, а потом вспомнила, что рассказывал учитель о сигомах. Она никогда не думала, что у кого-нибудь еще, кроме отца, может быть такая ласковая и сильная рука.

Валерий Павлович бережно поднял девочку, как поднимают одуванчик. Откуда-то из плеч сигома забили две струи, окутывая и его и Виту прозрачной упругой оболочкой.

Девочка увидела, как отдаляется зеленая земля, как навстречу, похожие на журавлиные ключи, несутся цепочки перистых облаков. Она представила, как обычно сигом летает здесь один, врезаясь в облака, и они накрывают его вот такой же холодной белой мглой. Ей стало жалко сигома: «Такой могучий и такой одинокий». И она сказала:

— Большое, большое вам спасибо. Без вас я бы никогда не смогла так летать.

Она почувствовала приятную теплоту на голове, как будто кто-то опустил руку и ворошит ее волосы.

— Посмотри вниз, Вита!

Под ними проплывали цепи холмов. Их покрывал туман, и только меловые вершины, как маски, выглядывали из него.

— Будто в сказке, — сказала девочка, и по ее голосу угадывалось, что она всегда готова к встрече с чудесами.

— А в космос вы тоже могли бы вот так полететь? — спросила она.

— Могу, — ответил сигом.

— А что вы еще можете необычного? Он улыбнулся и задумался.

«Почему взрослым так трудно иногда отвечать на наши вопросы? Наверное, потому, что они думают, будто все знают», — подумала Вита и, чтобы помочь Валерию Павловичу, спросила:

— А на дно моря тоже можете пронырнуть?

— Да.

Он думал одновременно о девочке, о ее маме и бабушке, о себе, о том, что ему предстоит:

Я несу ее на своих руках, но она мне нужна больше, чем я ей Даже мои создатели не подозревали, как она мне будет нужна.

Труднее всего пришлось бы им А сейчас? Как они волнуются, подозревая меня в преступных замыслах! А ведь им еще предстоит узнать правду… Смогут ли они понять?

Разгона не нужно. Скорость возникает сразу, как вспышка света. Только так можно перескочить барьер.

«Люди всегда движутся через барьеры. И то, что они живут, — уже преодоление барьера. И особенно то, что они сумели создать нас. Пожалуй, это самый большой барьер, который они одолели. А у нас впереди свои барьеры. Но нам легче, чем им, хоть мы и пытаемся помочь, подставить плечо под их ношу. Они нам дали то, чего сами были лишены: всемогущество и бессмертие, а мы им — только надежду. И сейчас эта девочка отдает мне свою ласку и восторг, а что я дам взамен? И нужно ли это ей?»

Вопросы, на которые он не находил ответа… Ответ должна была дать девочка, раз ее мать и бабушка не смогли сделать этого.

— А вы можете пронырнуть сквозь время? Нам говорил учитель… Знаете, я бы тоже могла, если бы только у меня были такие органы. И я бы сначала пронырнула в прошлое, года на четыре назад…

Он понял: она открывает ему самый сокровенный свой секрет. Она говорит неопределенно «года на четыре», но думает точно: «На четыре года». Тогда был жив ее отец.

Сигом почувствовал, что его волнение все растет и мешает думать. Он мог расшифровать свое состояние, разобрать все нюансы, слившиеся в один поток, мощный, недоступный обычному человеку, у которого в сотни раз меньше линий связи и чувства беднее в сотни раз. Такой порыв сломил бы его, как буря сухое дерево. Но сигом не расшифровывал потока. Он включил стимулятор воли, и ему показалось, что он слышит затихающий грозный клекот в своем мозгу…

— Угадайте, что это такое.

Рука девочки показывала вниз, на зеленую щетину леса.

Он хотел сказать «лес», но вовремя уловил загадочный блеск ее глаз и произнес полушепотом:

— Зеленый зверь-страшилка.

Она с восторженным удивлением посмотрела на него, как бы говоря: вы такой догадливый, словно и не взрослый вовсе. С вами интересно разговаривать. И спросила:

— А он злой?

— Нет, он только притворяется. В самом деле он очень добрый.

— Верно, — подтвердила она и впервые посмотрела на него не покровительственно и не восхищенно, а так, как смотрят на равного, на друга.

— Гляди, вон и Прага на горизонте.

Там, куда он показывал, лежала алмазная подкова. Это сверкали новые районы лабораторий. Когда подлетели поближе, стало видно, что подкова состоит из двух частей — наземной и воздушной.

Многие здания-лаборатории пари-ли в небе, поднятые на триста — пятьсот метров. Здесь были все геометрические фигуры: здания-ромбы и шары, кубы и треугольники. Они встретили нескольких людей. перелетавших от лаборатории к лаборатории. Кто-то помахал им рукой и долго смотрел вслед.

А внизу уже распростерлась старая Прага-музей с иглой старомястской ратуши и резными шпилями собора в Градчанах. Сигом с Витой приземлились на площади как раз перед ратушей.

— Сейчас будут бить старинные часы, и ты увидишь апостолов, — сказал сигом.

— А что такое апостолы?

— Игрушечные человечки. Они покажутся вон в том окне.

Апостолов по требованию Виты смотрели два раза. А потом прошли по Карлову мосту через сонную Влтаву. У каждой статуи девочка останавливалась и наконец заключила:

— Когда-то больше любили кукол.

— Да, — серьезно проговорил сигом. — Тогда взрослые тоже играли в кукол.

Они остановились перед знаменитой фабрикой игрушек, и сигом сказал:

— Ты пока посмотришь фабрику, а я ненадолго отлучусь и вернусь за тобой.

 

5

Сигом вернулся раньше, чем предполагал, хотя орган-часы в его мозгу показывал, что он нерационально тратит время. Сигом не пытался оправдаться перед собой, зная, что не может поступать иначе. Он думал о Вите, вспоминал, как она спрашивала: «А можете?» На фабрике ей предложат выбрать себе игрушку. И сигом догадывался, какую она выберет.

Робот-швейцар проводил его к Главному конструктору игрушек — веселому стройному человеку, одетому в спортивный костюм. Он сидел на маленьком стульчике для посетителей, а около его глубокого старинного кресла стояла Вита.

Сигом видел ее сейчас в профиль: разгоревшаяся щека, облако пушистых волос, любопытный глаз.

— А вот и за мной пришли, — сказала она Главному конструктору, увидев сигома.

Одну руку подала ему, а второй прижимала к груди пластмассовую коробку.

— Угадайте, какой подарок я выбрала, — предложила Валерию Павловичу и заговорщицки подмигнула Главному конструктору.

— Трудно, — сказал сигом и попытался нахмурить лоб, но это у него не получалось — кожа из пластбелка не собиралась морщинами. — Может быть, ты мне поможешь? — И, не ожидая ответа Виты, спросил: — Из старых или из новых?

— Из новых. — Ее глаза говорили: «Ты хитрый».

— Машина или существо?

— Существо.

«Я не ошибся», — думал Валерий Павлович, вспоминая куклу-сигома, новинку пражской фабрики.

Кукла умела сама ходить, выговаривала несколько слов, пела. В ее лоб был вделан маленький прожектор, прикрытый заслонкой.

«Глядя на куклу, она будет вспоминать меня».

Он спросил:

— Это существо похоже на меня?

— Немножко, — лукаво сказала девочка.

— Может быть, это кукла-сигом? — сказал он медленно, будто раздумывая.

— Вот и не догадались!

Вита раскрыла коробку. Там лежали две чешские куклы — папа Шпейбл и Гурвинек.

— Но ты же сказала, что игрушка — из новых моделей.

— Я правду сказала: папа Шпейбл играет, а Гурвинек танцует. Раньше таких не было.

Сигом и Вита попрощались с Главным конструктором. Они вышли из его кабинета, прошли через выставочный зал. Уже у самого выхода сигом задержался, спросил у Виты:

— А ты не хочешь еще и ту куклу, которую я называл?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Ты не будешь вспоминать обо мне?

— А при чем же та кукла?

— Она похожа на меня.

— Нет, — сказала девочка. — Кукла — это кукла. А вы — это вы.

Она вприпрыжку побежала к двери.

— Не так быстро, Винтик, упадешь!

Девочка замерла, прижалась к двери. Не решалась обернуться, взглянуть на сигома. Он сказал «Винтик». Но так называл ее только один человек — папа. Что же это такое?

Сигом подошел к ней, опустил руку на плечо, притянул к себе. Так в обнимку они вышли — гигант с массивными плечами и девочка-одуванчик. Вопросы бились в голове Виты, как птицы, но она ни о чем не спрашивала.

Они прошли по старинной набережной над Влтавой, и Вита старалась не наступать на большую тень сигома. Листья шуршали под ногами, как пожелтевшая бумага, как обрывки чьих-то писем, которые не дошли по адресу.

Вот и Вацлавская площадь. Сигом что-то объяснял девочке, рассказывал о короле Вацлаве, но она не слушала, занятая своими мыслями. Внезапно подняла голову, глядя ему в глаза, спросила:

— Когда у вас кончится отпуск?

— Через два дня. — Он понял, к чему она клонит, и сказал, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже: — Я и потом буду прилетать к тебе.

— Честное мужское слово, да?

Она испытующе смотрела на него — серьезная маленькая женщина, которая не прощает лжи. И она доверила ему то, о чем не говорила никогда никому:

— Мой папа всегда выполнял то, что говорил. Но однажды… Когда он уходил на Опыт, то обещал вернуться… — Она отвернулась. — Я не хочу, чтобы вы подумали, будто я плакса. Но у других есть папы…

Он боялся посмотреть в ее глаза, знал, какие они сейчас. А девочка изо всех сил прижалась к нему и бормотала:

— Он обещал вернуться.

Сигом почувствовал, что больше никакими переключениями стимулятора воли не удастся сдержать ком, подступивший к горлу. Словно что-то сломалось в нем, какая-то незаменимая деталь — и третья и четвертая сигнальные системы, и даже система Высшего контроля были бессильны перед этим. Он опять на мгновение стал тем, кем был когда-то давно, до смерти, — обычным слабым человеком. Из его губ вырвалось:

— Я сдержал слово, Винтик.

— Папа…

— Я тебе потом объясню…

— Папа!!!

Сильный порыв ветра взъерошил волосы девочки, вздул пузырем ее платьице. Пушистые волосы щекотали губы сигома. Он хотел что-то объяснить девочке, но подумал: «Она не поймет. Да я и сам не мог бы определить, сколько во мне от Анта и сколько нового. Сказал ли я ей правду?»

 

6

— Ант, — шепнула женщина.

Он повернул к ней лицо, и она увидела, что в его глазах нет и следа сна.

— Ты не спал всю ночь?

— Мне не нужен сон. Я ведь не устаю. «Что в нем осталось от того, которого я любила?» — думала женщина. Сказала совсем другое:

— Ты мне кажешься высшим существом, каким-то древним богом.

Сигом улыбнулся, и она убедилась, что Вита не ошиблась: это была улыбка прежнего Анта.

— Если тебе приятно, то все в порядке, «И слова прежнего Анта…» Он добавил:

— Я ведь и мечтал стать таким. «Что же в нем осталось от того, которого я любила?» Погладила его горячее плечо — плечо того Анта никогда не было таким горячим, — сказала:

— Мне кажется, будто это ты и не ты… И наконец решилась:

— Что же в тебе осталось от прежнего?

— Ты ведь только что сама ответила на этот вопрос. Он знал, что ей тяжело: в его возвращении она видит что-то кощунственное. И она и мать мучаются, пытаясь ответить на вопросы, которые не нужно задавать. И только Вита сразу радостно приняла все таким, как есть: для нее главное, что он вернулся.

Сигом сделал то, что неоднократно запрещал себе, — включил телепатоусилитель и тут же его выключил. Затем проговорил, отвечая на невысказанный вопрос Ксаны:

— Я мог бы вернуться и прежним — точно таким, каким был до смерти. Ведь опыт предстоял очень опасный, и мой организм записали на фиоленты. Им проще было бы восстановить его по матрице.

— Тогда почему же…

— Когда я очнулся, показалось: сплю. Потом услышал знакомый голос. Профессор Ив Кун позвал меня по имени. Я хотел повернуть голову, но не мог, хотел взглянуть на Ива — тоже не мог. Ив спросил: «Ант, ты меня слышишь, отвечай!» Я ответил, что слышу, но не вижу. И он сказал:

«Сейчас объясню. Ты погиб. И Олег тоже. Вспомни». Я снова увидел, как Ол передвинул рычаг — и сверкнула молния… «Вспомнил?» — «Да», — ответил я. Ив рассказал, что они начали восстанавливать нас. Первый этап. Оказалось, что я пока — только модель мозга Анта, созданная в вычислительной машине. Ив говорит: «У тебя есть органы речи и слуха, но еще нет зрения. И, перед тем как приступать ко второму этапу, хочу спросить…» Я уже знал, о чем он спросит. Ведь еще когда был создан первый сигом, я высказался достаточно определенно. И потом мы не раз говорили об этом, и он знал, каким бы я хотел быть. Он просто уточнял, все ли остается неизменным…

Ксана приподнялась, опершись на локоть, внимательно наблюдала за его лицом, которое теперь уже не казалось ей чужим.

«Чему я удивляюсь? Он всегда был таким, — думала она. — Мы всегда плохо понимали друг друга. То, что мне и другим казалось кощунственным, для него было обычным и ясным. Пойму ли я его когда-нибудь?» Она спросила, хотя и знала заранее, что опять не поймет его:

— Но почему ты хотел быть таким, а не прежним? «Я не могу ей сказать всего, — подумал он. — Это бы оскорбило и опечалило ее и любого такого же человека, как она».

— Мне нужно было поставить Опыт, а в прежнем облике я не мог этого сделать. Не хватало ни объема памяти, ни быстроты мышления, реакций, ни органов защиты и контроля. У меня было только две сигнальные системы, а теперь их у меня пять. И еще система Высшего контроля.

Сигом вспомнил, как когда-то давно — тогда он был человеком — на спутнике погибал его друг, прижатый обломком радиотелескопа, а он не мог прийти на помощь, не мог поднять руки. У него шла носом кровь, в голове как будто скрежетали жернова, размалывая память. Он проклинал свою слабость и это дьявольское вихревое вращение, возникшее по неизвестной причине. Сквозь скрежет жерновов пробивался вопль: «Помоги!» Потом затих…

Сигом провел рукой по волосам Ксаны, по ее щеке, по шее. Пальцы наткнулись на морщины. Он вспомнил, как она всегда панически боялась старости. Боль проникла в его сознание, он взял руку Ксаны и осторожно сжал.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О тебе.

Он думал:

И она спрашивает, почему я решил стать другим. Вся беда в том, что ей нельзя объяснить — надо, чтобы она почувствовала. А это почти невозможно. Конечно, я мог бы включить усилители и внушить ей. Но я ведь запретил себе в отношениях с людьми использовать преимущества перед ними. И правильно сделал. С ними я должен быть человеком — ни больше и ни меньше. В этом все дело…

Мать, наверное, уже встала. Поймет ли она? Когда-то я рассказывал ей, что лимиты человеческого организма исчерпываются раньше, чем мы предполагали; что если человек хочет двигаться вперед, ему придется создать для себя новый организм — с другим временем жизни и возможностями Она соглашалась со мной. Но тогда я был прежним Антом.

За три минуты до начала Опыта придется переключить систему Высшего контроля только на энергетическую оболочку. Важно еще все время контролировать температуру в участке «Дельта-7»…

— Поедем сегодня к морю? — спросила женщина, с замиранием сердца ожидая, что он ответит.

Прежний Ант очень любил море.

— Замечательно придумала, — ответил сигом. — Я понесу тебя. Помнишь, на Капри ты просила, чтобы я понес тебя в воду, а то ты боишься замочить ноги?

Впервые за эти два дня, с тех пор как она узнала правду, ей стало по-настоящему легко, будто все страшное уже позади. И она пошутила:

— Ты понесешь всех троих, всех твоих женщин? До самого синего моря?

— Конечно, — сказал он, — Я домчу вас по воздуху быстрее гравилета.

— А знаешь, сколько мы весим втроем? — продолжала Ксана, думая, что он тоже шутит.

— Во всяком случае меньше тысячи тонн…

— А ты можешь переносить тысячу тонн?

— Да. И больше, — ответил сигом, и она поняла, что он не шутит. Он опять стал для нее чужим, Ксана замолчала, невольно отодвинулась.

Прозвучал мелодичный звонок, «Вита», — подумал сигом и радостно улыбнулся.

— Войдите, если не Бармалей! — воскликнул он, закрыв лицо руками и растопырив пальцы.

— Папка! Папка! Ты опять за старые шутки! Но мне ведь уже не три года, — запрыгала Вита и погрозила ему, Сигом услышал голос матери:

— Доброе утро, дети!

Она вошла своей быстрой молодой походкой, и Ксана пытливо смотрела на нее: «Неужели она ни разу не задумалась над тем, что же в этом существе осталось от ее сына? Неужели ей легче, чем мне?»

— Мама, — сказал сигом, — мы с Ксаной договорились: сегодня все вчетвером летим к морю.

— Ура! — закричала Вита и обеими руками обняла шею сигома. Ее глаза блестели от восторга. — И ты понесешь нас, как тогда меня? Идет?

— А ты будешь послушной? — спросил сигом.

— Не буду!

— За правдивость наперед снимаю половину вины, — торжественно проговорил сигом и почувствовал руку Кса-ны на своем плече.

— Хватит баловаться, Ант. Как маленький…

 

7

Прошло два дня…

— Мне пора.

«Что еще сказать им? — думал сигом, не глядя на мать. — Только бы она не заплакала…» По небу тащились гривастые тучи.

— Ты скоро вернешься? — спросила Вита.

— Да. — Добавил: — Честное мужское слово. Никто не улыбнулся.

«Что сказать матери? Ей тяжелей всего…» Ничего не мог придумать.

Тучи тащились по небу бесконечным старинным обозом…

— До свидания, сын. Желаю тебе успеха во всех делах, Ее голос был спокойным, и слово «сын» звучало естественно. Он понял, что мать приняла его таким, как есть, и не терзалась вопросом: что осталось в нем от того, кого она родила? Мать не смогла бы постигнуть его превращения логикой, не помогла бы ей эрудиция. Что же ей помогло?

«Пожалуй, это можно назвать материнской мудростью, — подумал он. — Оказывается, я не знал своей матери».

— До свидания, — сказал сигом, обнимая всех троих и уже представляя, как сейчас круто взмоет вверх, пробьет тучи и полетит сквозь синеву.

— Будь осторожным, Ант, — робко попросила Ксана. — Ты отчаянный. Ты опять…

Не договорила. И это невысказанное слово повисло между ними, как падающий камень, которыи вот-вот боль-но ударит кого-то…

Ксана боится за меня, как и тогда. Она даже забыла, что я стал неуязвимым. Значит, я для нее — прежний Ант…

Смерть… Когда-то мы так свыклись с этим несчастьем, что оно казалось неотделимым от людей. Но и тогда мы боролись против нее. Мы сумели обессмертить голоса на пластинках и магнитных лентах, облик — в скульптуре, портретах. Мы создали бессмертную память человечества в книгах и кинофильмах… Так мы научились понимать, что же в нас главное и что нужно уберечь от смерти…

Ант улыбнулся, будто поймал слово-камень и отбросил его прочь. Он сказал:

— Если я опять погибну, то опять вернусь…