До начала занятий в институте оставался еще целый месяц. Экзамены были сданы, студенческий получен. Мечта Лики осуществилась. И работа у нее была – позавидуешь! У модного ландшафтного дизайнера Зарецкого… И он несомненно благоволил к ней. О чем оставалось мечтать девушке? О любимом… Но любимый пропал. Миша не звонил ей больше трех недель. На эсэмэски не отвечал. И думай что хочешь…

Зарецкий сидел иногда с ней вместе в комнате по целым дням. Конечно, они работали… Но помимо общих рабочих планов в головах у каждого были совершенно разные мысли. Лика думала: вот если бы на месте Зарецкого был Миша… А Зарецкий, часто поглядывая на красивый профиль Лики, раздумывал, долго ли она еще собирается его динамить? Уже все сроки вышли. Но поскольку он изображал из себя джентльмена – и это, кстати, ему нравилось, – то он и продолжал в том же духе. И даже как-то втянулся. И даже понял, что Лика его вовсе не динамит – она такая в самом деле, какая-то правильная. Искренняя и несовременная.

Зарецкий начал новый приступ твердыни. Он принес Лике приглашение на премьеру спектакля с участием известного актера Плещеева – на два лица. Вторым был, конечно, он. Зарецкий отпустил Лику с полдня, чтобы к шести вечера она переоделась и ждала его у подъезда.

Обычным гардеробом ей служили джинсы и свитера, на премьеру надеть было нечего. Находчивая Рая посоветовала купить в бутике самое красивое платье, на которое у Лики хватит денег, а назавтра сдать его, будто не подошло. Рая так оделась на выпускной. Она же пообещала, что сама провернет эту авантюру, если Лика боится.

Купленное платье было стильно, Лике шло, будто специально для нее шили. Рая оценила все в совокупности и сказала:

– Если не будешь жаться по углам, реально попадешь в светскую хронику.

– А Зарецкому, думаешь, понравится? Не перебор?.. Как ты считаешь, я должна нравиться шефу?

– Не просто должна – обязана!

Спектакль был на троечку, зато после премьеры Зарецкий предложил завершить чудесный вечер в каком-нибудь симпатичном кафе. Но Лика упросила его поехать на Воробьевы горы. Тогда купили бутылку хорошего вина и, любуясь со смотровой площадки захватывающей ночной панорамой Москвы, стали распивать вино в машине, из пластмассовых стаканчиков. Вдруг Зарецкий предложил выпить на брудершафт.

– Андрей, легко вам говорить – вы и так меня на «ты» называете… – смущенно сказала Лика. – Хотите, чтобы я вам «тыкала»?

– Очень хочу, – интимно ответил Зарецкий.

Обстановочка была очень романтической… Зарецкий разлил остатки вина и показал, как надо переплести руки.

– А теперь поцелуй, – сказал он и поцеловал Лику.

Она попыталась увернуться и неосторожно пролила вино. По ее светлому платью растеклось большое пятно.

***

Дома Рая констатировала:

– Мы понесли тяжелую, невосполнимую утрату. Но это потому, что мы не думали головным мозгом. Зачем было выливать вино на платье за четыреста пятьдесят баксов!

– Я же сказала: это не я, он наклонился ко мне и…

– Да, я все-таки была права: он положил на тебя глаз, – огорченно вздохнула Рая. – Такое платье можно вернуть в магазин, только если продавщица – слепоглухонемая.

– И что делать? – чуть не плакала Лика.

– Скажи Зарецкому, что поцелуи за четыреста пятьдесят баксов для тебя слишком дороги. Он тебя облил – пусть и заплатит.

– Неудобно…

– Как говорят банкиры, «на нет – и ссуды нет», – сказала Рая и прищурилась, глядя на Лику. – Вот картина Репина: «Первое свидание с новым русским», – засмеялась она.

– Перестань! – Лика хлопнула испорченным своим платьем по голове Раи. – Свидание у меня может быть только с Мишей.

– Конечно-конечно… – подхватила Рая. – У вас все хорошо. А если вам кажется, что вам плохо, прищемите палец дверью и сразу почувствуете улучшение…

***

На следующий день приступ продолжался. Зарецкий был до того душевным, что предложил печальной Лике, невзирая на девичью гордость, самой позвонить Михаилу – может, тот заболел или в унынии и нуждается в ее поддержке. Она набрала номер, и Миша ответил. Зарецкий пошел открывать дверь – принесли заказанную пиццу. Но он слышал обрывки разговора. Интонации Лики были гневными.

– Миша? Здравствуй… Да, нормально… Скажи честно: может быть, я тебе не нужна?.. Тогда почему ты мне не звонишь?.. Почему?.. Ах, часовой пояс!.. Ой, извини, я, наверное, тебя разбудила! – всхлипнула она и со злостью выключила мобильник.

– Лика, пицца стынет… Чай, кофе? – предложил вошедший Зарецкий. – Поссорились?

– Чуть не подрались, – призналась она.

Зарецкий по-отечески принялся ее утешать. Мол, до свадьбы заживет… А потом поднял свою чашку с чаем, чокнулся с ее чашкой и проникновенно сказал:

– Лика, я хочу поднять этот чай за самую большую удачу в моей профессиональной деятельности. За тебя, Лика.

– Это неправда. Ты просто хочешь меня утешить, – благодарно ответила Лика.

– Помнишь, как у Экзюпери? «Любить – это не значит смотреть друг на друга. Любить – это означает смотреть в одну сторону».

***

Именно от этих слов в душе у Лики зазвенела струна предчувствия новой любви. Она поначалу даже не смела себе признаться… Но сравнения напрашивались сами собой: Миша уехал и бросил, Зарецкий в лепешку расшибается, чтобы помочь, он даже уговорил актера Плещеева поручить ей проект его сада. Лика отнекивалась, боялась, но Зарецкий постоянно вливал в нее уверенность в своих силах, и проект был уже почти готов.

С Раей она теперь больше говорила о Зарецком, чем о Мише. И подруга заметила эту перемену:

– Он у тебя уже Андрей! Раньше был Зарецким. Может, и на «ты» перешли? А еще на Мишаню бочку катишь…

– Это ничего не значит… – смутилась Лика. – Просто Анд… Зарецкий… Он всегда рядом. Он помогает мне, поддерживает во всем. И вообще, мне с ним хорошо, ясно?

– Кто бы спорил! – воскликнула Рая. – Тебе с ним не хорошо, а невероятно и прямо-таки офигительно хорошо.

***

Два непредвиденных обстоятельства оказались для Зарецкого очень кстати. Рая, которая не поступила в институт, нашла себе работу в ближайшем баре и продолжала жить с Ликой – душа в душу. Это «душа в душу» часто повторяла Лика, потому Зарецкий не мог придумать, как выкурить из квартиры задушевную подругу.

Однажды Рая попросила у Лики взаймы пять тысяч рублей, чтобы заплатить за новые подготовительные курсы, которые начинали работать в сентябре. Лика ответила, чтобы та сама взяла у нее в кошельке деньги. Рая и взяла, а потом Лика недосчиталась еще пяти тысяч. Она вывернула кошелек наизнанку, денег не было. Вскоре явилась и Рая, показала подруге только что купленные красивые модные туфли. Незапланированный шоппинг она объяснила тем, что ее шеф сделал замечание о плачевном внешнем виде старых. Туфли куплены за полцены на распродаже… Тогда Лика и сказала, что если Рая взяла из кошелька пять тысяч, то другие пять тысяч, лежавшие там же, – пропали.

– Может, ты их положила в какое-нибудь другое место? – испуганно спросила Рая.

– В швейцарский банк? – усмехнулась Лика. – Рая, в кошельке было десять тысяч.

– Ты меня обвиняешь? – догадалась подруга. – В кошельке было только пять тысяч и какая-то мелочь.

– Может, ты неверно посчитала?

– Ты соображаешь, что говоришь? Сначала делаешь из меня дуру малограмотную, а теперь воровку!

– О чем ты? – вытаращила глаза на подругу Лика.

– Об экзамене, который я провалила, а ты благодаря Зарецкому сдала! Что ты так шары округлила? Да, Лика, да… Зарецкий «сделал» тебе экзамен! А меня специально «прокатил»! Но ты вся такая наивная! Только что с облачка спустилась! Зарецкий к тебе с самого начала клеился… и добился своего. Хоть передо мной-то брось прикидываться, – иронично улыбнулась Рая. – Думаешь, я не вижу, что у вас роман?

Тут Лика не выдержала, заорала:

– Что? Это уж слишком! Тебя заносит. Я думала, мы подруги. Приютила тебя на свою голову…

– Я все поняла! Сваливаю! Не вопрос! – бросила гордая Рая.

За пять минут она собрала свои шмотки в рюкзак и ушла, хлопнув дверью. С утра в офисе Лика была очень расстроена, все из рук валилось. А Зарецкий пришел с цветами. Она пожаловалась ему, что ошиблась в Рае. В душе он был рад такой новости, но говорил другое:

– Право на ошибку имеет каждый. Может, уже сегодня помиришься со своей Раей.

– Нет, не помирюсь… Она собрала вещи и ушла…

– Давай отвезу тебя домой. Успокоишься, завтра начнешь работать. Твой проект для Плещеева мне нравится. У тебя удивительные фантазии. Будет очень красиво.

Лика поднялась из-за стола, благодарно взглянула на Зарецкого, но тут же снова села и заплакала.

– Ничего не хочу. Я думала, у меня есть подруга, парень…. А на самом деле ничего нет.

***

Он отвез ее домой и уехал в странном предчувствии, что почти у цели. В квартире после отъезда Раи был беспорядок, и Лике стало стыдно, что Зарецкий это видел. Она заставила себя прибраться. Вот тогда-то и обнаружились пропавшие пять тысяч: Лика забыла, что положила их в куртку. Ей стало не по себе. Она надела ту самую куртку и пулей вылетела из квартиры.

Рая расторопно трудилась на своем рабочем месте – на раздаче в фаст-фуде. Растолкав небольшую очередь, Лика приблизилась к ней и из-за стойки залепетала:

– Раечка, я нашла деньги. Я их в карман куртки положила, чтобы не забыть. Хотела тебе сразу отдать, а потом… Прости меня.

Рая обратилась к ней официально:

– Девушка, вы заказываете?

– Пожалуйста, прости… Я была неправа… – со слезами просила Лика, но настырные едоки отодвигали ее от подруги, заказывая свои дурацкие сэндвичи.

– Рая! Вернись, пожалуйста.

– Чтобы было кого в воровстве обвинять, спасибо! – отрезала Рая и протянула Лике салфетку, чтобы вытерла слезы. – На, держи. И двигай отсюда.

В почтовом ящике Лику ждал конверт с канадским адресом. После отпора Раи письмо придало ей некоторой уверенности. Лика поднялась в квартиру, распечатала большой конверт и прочла маленькую записку: «Лика, я тебя больше не люблю. Мы должны расстаться. Прости. Михаил Прорва». Она перечитала письмецо несколько раз, прежде чем до нее дошел смысл…

Кого было звать в утешители? Только Зарецкого. Он приехал через полчаса: она рыдала. Он, как мог, утешал ее. А она твердила:

– Значит, он никогда меня не любил.

– Тебя нельзя не любить, – сказал наконец он и поцеловал ее: сначала в щеку, потом и в губы.

Эту ночь они провели вместе, в одной постели. Проснувшись утром, Зарецкий увидел, что Лика сидит в кресле.

– Лика… – нежно позвал он. – Почему ты там? Иди ко мне, – протянул к ней руку, она не двигалась. – В чем дело, я не понял…

– Не понял, значит, не понял… – недружелюбно ответила она.

– Мне уйти?

Лика помолчала, потом выдавила из себя:

– Нет.

– Ну тогда скажи, что с тобой? -"Неправильно все…

– А как правильно? – улыбнулся он.

– Не знаю. А ты?

Зарецкий закутался в покрывало, подошел к креслу, подсел на подлокотник, обнял за плечи Лику и сказал:

– По-моему, если людям вместе хорошо, значит, они все сделали правильно.

Лика очень переживала свою измену. Весь день телом она была с Зарецким, а душой – с Мишей.

– Знаешь, один мудрец сравнил любовь и разлуку с костром и ветром: большой костер от ветра сильнее разгорается, маленький – гаснет. Так и чувства. Твой Миша… – бил в больную точку Зарецкий.

– Андрей, не надо… – скривилась она, как от зубной боли.

– Вот именно: не надо. Не надо горевать по слабому костру. Не жалей, Лика.

– А ты… ты как будто рад, что меня бросили.

– Не люблю, когда так говорят: «бросил», «бросила»… Я не верю, что кто-то кого-то может бросить.

– Меня бросили!

– Если люди расстаются, значит, это нужно им обоим, и кто сделал первый шаг – неважно. Люди, которым суждено быть вместе, не расстанутся. – Я говорю о нас с тобой.

– О нас? – удивилась она. – Андрей… Что у нас может быть?..

Зарецкий, возможно, и объяснил бы, что может быть у них, но в дверь позвонили.

– Это пицца, – воскликнул он.

– Я открою, – сказала Лика и пошла к двери.

На пороге стояла Рая. Она протянула через порог торт в красивой коробочке и выдала:

– Привет! Я решила, что дуться глупо и вредно для здоровья. Хотела позвонить, но потом решила сделать сюрприз, – она засмеялась над растерянным видом Лики. – Кажется, получилось. Видок у тебя, прямо скажем…

И тут Рая увидела сидящего на расстеленном диване Зарецкого. Несколько секунд она соображала, что бы это значило. Поняла, сделала испуганное лицо, повернулась и убежала. Торт остался в руках Лики.

***

Григорий Жилкин, исполняющий обязанности директора фабрики, представил Козловского Калисяку, назвав его своим консультантом. Обязанности Козловского были расплывчатыми: как сам он определил, «потереться и разнюхать», куда делись деньги. Через неделю Козловский отчитывался на складе по фабрике:

– На первый взгляд все в порядке, но… Пойми, бухгалтер тебе любые бумажки нарисует! Ты же знаешь, по каким рецептам готовится вся эта кухня…

– У тебя есть конкретные подозрения? Калисяк ввел тебя в курс дела? – торопил Гриша.

– Разбираю бухгалтерские отчеты. Кажется, начинаю кумекать…

– Кумекай побыстрее, пока фабрика не обанкротилась…

Спустя несколько дней Козловский победителем явился к Грише прямо на квартиру; хорошо, что Люба была на дежурстве…

– Что-то случилось? – испугался Гриша и кивнул на мать, чтобы держал язык за зубами.

– Не то слово, – шепотом ответил Козловский. – Говорил я тебе, что выведу их на чистую воду? Выйдем…

Уже спускаясь по лестнице, он возбужденно продолжал:

– Ты просил меня бумажки посмотреть? Я и посмотрел. Кто-то регулярно ставит тебя на бабки. Я недосчитался двухсот пятидесяти штук.

– Долларов? – присвистнул Гриша.

– Естесьна. Может, и больше.

По дороге на склад Козловский обрисовал ситуацию, как в анекдоте об английских артиклях «the» и «а», то есть «конкретно», а не «типа»… На фабрике через бухгалтерию налажен канал ухода денег налево, и Козловский догадывался, кто и как это делает. Оставалось только поймать воров за руку…

С этим невеселым открытием надо было что-то делать, на что-то решаться… Но чтобы решиться, необходимо с кем-то посоветоваться. Гриша знал, как относится к Козловскому Люба, да и с ее подачи – мама Наталья Аркадьевна. Советоваться с ними – бесполезно. И все же…

Он пришел домой пораньше, застал дома всех, кроме Петра. Люба сразу направила мысли мужа в русло воспитательного процесса:

– Гриш! У тебя же выходные, сходил бы с ними на рыбалку или на футбол твой дурацкий.

– Я бы сам сходил на футбол свой дурацкий! Но у меня нет выходных! – огрызнулся Гриша.

– Ты не с той ноги встал, сынок? – оторвала взгляд от телевизора Наталья Аркадьевна.

– Он сегодня не вставал – он упал с кровати, – добавила перца Люба. – Гриша, что происходит?

– Ничего не происходит! Ничего! Оставьте меня в покое!

Свекровь с невесткой недоуменно переглянулись.

– Ладно, прости меня, – сменил тон Гриша. – Я просто не решаюсь сразу сказать, что… На фабрике обнаружилась недостача.

Люба посмотрела на него в упор и спросила:

– И кто это обнаружил?

– Козловский. Проверил все по бумагам.

– Фабрика работала себе и работала, и тут появляется Козловский, весь в белом, и объявляет, что все воры и проходимцы, – горько усмехнулась Люба. – Просто Родион хочет, чтобы ты опять взял его в партнеры. Ясно, как дважды два.

– Да плохо фабрика работала, – убеждал Гриша. – И денег не хватает! Зарплату платить нечем!

Но Люба твердила свое:

– Кому ты веришь? Человеку, который однажды тебя уже обманул?

– Ну, конечно! – разозлился Гриша. – Козловский вертит мною, как хочет, а я – дурак одноклеточный. Слыхали уже! И зачем я только тебе рассказал…

– Да потому что сам не веришь Козловскому… Ладно, я пошла, – закончила разговор Люба.

– Куда? – опешил он.

– На репетицию.

– Все поем, мама, поем… – с горечью заметил Гриша, обращаясь не к жене, а к Наталье Аркадьевне. – После ночного дежурства прямо с ног валимся, но если звонит господин Вешкин – появляется второе дыхание.

– Гриша, оставь его в покое, – с нажимом ответила Люба. – Лучше вспомни, что именно Аскольд помог тебе выйти из тюрьмы.

– Ой, ой, скажите, пожалуйста, – паясничал Гриша. – Ума не приложу, как мне его теперь отблагодарить?

– Благодари Козловского, который тебя за решетку и засадил.

– Физкульт-привет Аскольду! – рявкнул Гриша и шагнул на балкон – курить.

Люба накинула плащ и хлопнула дверью. Жилкин остался вдвоем с матерью на кухне. Пашка болезненно реагировал на участившиеся родительские разборки, из своей комнаты носа не показывал.

Гриша закурил на кухне.

– Гриша… – укорила Наталья Аркадьевна.

– Мама! Надоел мне этот Аскольд хуже горькой редьки. А еще больше раздражает, когда она говорит, что он – безобидный. Разве может воздыхатель жены быть безобидным? Она меня совсем за мужика не считает!

– Женщине любое внимание приятно, Гришенька. Тебя совсем дома нет последнее время…

– Ведь на семью пашу, как семижильный. И только укоризны! – пожаловался Гриша матери.

– Гриша… – мягко сказала Наталья Аркадьевна. – Я, конечно, не все знаю. Но твоя жена прекрасно разбирается в людях. Я думаю, тебе стоит прислушаться к ее мнению. И быть с этим Козловским повнимательнее.

– Спасибо за совет, – резко поклонился он и тоже ушел из дома. На склад, успокоиться.

***

С тех пор, как на Жилкиных свалилось нежданно-негаданно наследство, пошатнулись устои счастливой супружеской жизни. Их любовь, одолевшая множество испытаний, вдруг почему-то обоим перестала казаться вечной и незыблемой. Что-то надломилось: впервые они не желали выслушать друг друга, спокойно посидеть подумать и найти, как всегда бывало, компромиссный выход из сложной ситуации. Раздражение, напряжение в отношениях между Любой и Гришей нарастали, и они не могли с ним справиться… Во всем своем трагическом величии встали перед ними два извечно русских вопроса: кто виноват и что делать. Каждый из супругов в душе винил другого – но назвать саму вину не удавалось. В одиночку каждый пенял и на обстоятельства: на несчастную беременность Любы, на тяжелую болезнь Натальи Аркадьевны и переселение ее в Ковригин, на зреющие большие проблемы выросших сыновей. Но именно эти обстоятельства переломились в лучшую сторону благодаря любви… В общем, оставалось загадкой, кто и в чем виноват, а потому не решался и вопрос, что делать. Супруги Жилкины отдавали себе отчет в одном: семейное благополучие висело на волоске. Может, это был кризис среднего возраста?..

***

Зато у младшего Лобова из оборванных нитей вдруг связались первые петли будущего семейного счастья. Всем в это еще слабо верилось, но тем не менее…

После отказа от развода Леня пришел в кафе доложиться Оле и как бы невзначай обрисовать план дальнейших действий.

– Я не дам ей развода, пока не узнаю, чей это ребенок, – уверял он, выпив кружку хорошего пива за стойкой бара.

Оля стояла рядом, протирала эту самую стойку.

– Ты лучше подумай, какой ей был смысл скрывать от тебя беременность, если ребенок – не твой? Леня, может, тебе еще пива? Заведение угощает, – сухо сказала она, но душа ее ликовала: у дурня проснулся инстинкт отцовства – это же дорогого стоит.

– Нет, больше не надо, завязал, – ответил твердо Леня. – Не дай бог, в пьяном виде его зачал…

– Может, ее? – в тон спросила Оля.

– Нет, его… Так где живут эти люди?

– Галановы живут в Новосельске. А в Ковригине у них магазин… Настя работает там продавщицей.

И Оля на салфетке нарисовала ему схему, как добраться…

***

Лене не суждено было этого сделать. Вечером того дня Настя собрала свои вещи и тайно, когда Галановы заснули, покинула их квартиру. Утром Ирина обнаружила в ее комнате записку: «Спасибо за все. Я уезжаю. Прощайте».

– Уехала!.. Сбежала!.. – запричитала Галанова и вдруг сделалась болезненно-злобной. – Дрянь… И это – в благодарность за все, что мы для нее сделали. Мерзкая, неблагодарная тварь!

Она разорвала записку на мелкие кусочки, закрыла лицо руками и зарыдала:

– Мой ребенок… Она забрала моего ребенка…

Потом Галанова вскочила, разбросав предложенные мужем таблетки, и закричала:

– Нет, она не может! Не может! Мы должны вернуть ее. Догнать и вернуть!

Ирина выскочила из квартиры, Сергей Александрович – за ней. Догнал жену он на автобусной остановке: увидел, как та разговаривает с торговкой семечками. Но торговка ничего вразумительного про Настю не сказала. Когда подошел Галанов, Ирина посмотрела на него, как на чужого, и сказала:

– Я этого так не оставлю. Я найду ее, все равно найду. Я не смирюсь с этим, слышишь?!

***

Обнаружила Настю Люба, когда пришла на дежурство. Она вошла в палату с капельницей, поставила штатив возле предписанной кровати, стала будить больную. Та повернулась.

– Настя? – узнала ее Люба. – Что с тобой?

– Привезли… – еле выговорила Настя – от удивления, что увидела сестру Лени в белом халате.

– Я здесь работаю, давай руку, капельницу ставить. Как себя чувствуешь?

– Спасибо, лучше.

– Вот и хорошо, – Люба вынула из кармана шоколадку и положила на тумбочку. – Тебе сейчас нужно сил набираться. А главное – полный покой, никаких волнений…

– Спасибо. Не ожидала вас увидеть… – Настя протянула руку.

Когда пришел врач, Настя сказала, что совсем здорова и просит, чтобы ее выписали.

– Не сегодня и не завтра, это точно, – ответил молодой доктор, глядя больше на Любу. – У вас остается угроза выкидыша. Вам нужен полный покой. Никаких физических нагрузок, и уж тем более не следует поднимать тяжести. Любовь Платоновна, вы видели багаж, с которым больную привезли? Уму непостижимо…

– Сумка тут ни при чем. У меня закружилась голова, потому что я побежала – автобус уже отъезжал… – ответила Настя.

– Скажите спасибо, что он сразу же привез вас к нам… Еще немного, и вы бы потеряли ребенка, – это доктор объяснил Насте, а Любе протянул карту назначений и сказал: – Результаты обследования показывают, у пациентки крайнее нервное истощение. Посмотрите, сестра, там новые назначения. Мы скорректировали схему… И следите, чтобы эта упрямая не вставала.

– Я прослежу, – с нажимом ответила Люба.

Из ординаторской она позвонила Лене и сообщила о Насте:

– Жалко мне ее… И тебя тоже. Запуталось все у вас… Может, когда родится ребенок… все изменится к лучшему?

– Я постараюсь, – ответил сестре Леня. – Люб, ты у нас знаешь кто? Сестра милосердия…

Леня приехал в больницу не в приемные часы, Люба провела его в палату. Говорили очень тихо, чтобы не разбудить соседок. Сначала вроде ни о чем. Потом Леня стал потихоньку убеждать Настю, что она теперь не может вот так запросто распоряжаться своей жизнью.

– Может, нам… еще раз… – недоговорил Леня, потому что Настя перебила:

– Мы уже пробовали, не вышло.

– Мы не все знали друг о друге. Настя, я тебя прошу… подумай, – он сделал паузу. – Ради ребенка…

Настя вдруг закрыла глаза, показывая, что разговаривать больше не может или не хочет. Но Леня добавил:

– Настя… Мне без тебя плохо…

***

После отбоя Люба тихо открыла дверь в палату, подошла к Насте, взяла за руку. Рука была ледяная. Люба осторожно спрятала ее под одеяло. Настя не спала. Обе соседки храпели.

– Вы меня ненавидите. За что… – всхлипнула она в тишине палаты.

– Тс-с! Ты – моя невестка. И давай без «вы», договорились? Подвинься немного, – спокойно сказала Люба и села на край кровати. – Настя, ты пойми. У моей дочурки был врожденный порок сердца. Шансов не было. Кого тут винить?

Настя молчала. Потом решилась сказать:

– Прости меня, прости, пожалуйста.

– Не будем больше об этом вспоминать, – вздохнула Люба. – Что было, то прошло.

– Я постоянно об этом думаю. Вы все из-за меня страдали. Почему я такая дрянь…

– Все меняется, и ты можешь измениться. А вот когда ты изменишься, постепенно и твоя жизнь другой станет.

– У меня сил уже не хватит, – замотала головой Настя.

– А ты не отмахивайся… от того, кто тебе помочь хочет.

– Не хочу, чтобы меня жалели… – призналась Настя.

– Что в этом плохого, Настя? Не жалеют только тогда, когда не любят, – по-мудрому сказала Люба. Она сейчас больше о себе подумала.

– Не привыкла я к жалости.

– Ты сама близких-то жалей, и будем квиты. Я в твоем возрасте тоже была страшная «оторва». Только когда родила Петра и Павла, стала что-то понимать. Так что родишь и успокоишься. Давай-ка, я тебе давление померю.

Люба заметила, что теперь Настя с готовностью протянула ей руку. Давление было нормальное. Тогда Люба решилась рассказать ей грустные вечерние новости.

– Настя, ты хорошо знаешь эту женщину… Ирину Галанову?

– А что? – напряглась Настя.

– Ты ведь сейчас у них живешь?

– Жила. Не очень долго, – скупо ответила Настя.

– Она приходила, чтобы забрать тебя обратно. Врач не разрешил, и с ней случился припадок.

– Какой припадок?

Люба взяла ее руку, нащупала пульс и осторожно заговорила:

– Она психически больной человек. Ты не знала? На почве того, что у нее нет своих детей. Она считает твоего ребенка своим собственным. Думает, что сама беременна, понимаешь? Такие больные годами могут выглядеть совершенно нормальными людьми, но достаточно ничтожного повода – и…

– Бред, – выкрикнула Настя.

– Именно что бред. Хорошо, что ты съехала от них. Это могло бог знает чем закончиться. За ней приехал психиатр.

Насте хотелось поговорить с Любой о Ярославе: с ним Галановы тоже что-то нехорошее сделали, но не решилась…

Когда Люба ушла, Настя еще долго вспоминала этот длинный ночной разговор – первый в ее жизни откровенный разговор со взрослым и серьезным, каким-то правильным человеком.

***

Люба больше всех из Лобовых содействовала примирению Лени и Насти. Долго и мудро уговаривала то ее, то его, чтобы ради ребенка простили друг другу все обиды. Леня ходил к Насте раз в два-три дня, и они стали заново привыкать друг к другу. Леня рассказывал ей про то, что было дорого:

– У нас вообще все хорошо растет. Я когда маленький был, отец даже арбузы на огороде выращивал. Только они были малюсенькие… как теннисные мячики.

– Теннисные мячики? – смеялась Настя. – Хоть сладкие?

– Ага. Я так гордился, что таскал их тайком в школу. Ты как вообще?

– Нормально. Слабость только… – Настя вдруг просияла. – Он уже меня слышит.

– Как слышит?

– А вот так, – Настя дотронулась до своего живота. – Эй, как ты себя чувствуешь? – она прислушалась. – Говорит, что хорошо. Хочешь потрогать?

Леня робко кивнул. Настя приподняла одеяло, и он увидел ее выросший живот, в котором зрел маленький человечек. Его сын… Леня осторожно и нежно прикоснулся к нему. Спросил:

– Толкается?

– Футболист будет, – засмеялась она.

Когда Леня вышел от нее, встретил Любу.

– Леня, когда Настю выпишут из больницы, ты должен забрать ее домой, – серьезно сказала она. – Она не такая сильная, как хочет казаться… Ведь хотела наложить на себя руки…

– И поэтому мы должны с ней нянчиться? – вдруг разозлился он.

– Леня, Настя – твоя жена, – убеждала Люба, прижав брата к стенке в коридоре больницы. – Настя – Лобова. Лобовы никогда по чужим домам не скитались.

– Она сама не захочет ко мне вернуться… К нам.

– А ты попробуй, – влезала в самую душу Люба. – Попробуй.

– Я поговорю с мамой.

***

Леня не представлял, как приступить к делу: просить родителей простить Настю и позволить ей вернуться в их дом… Целый день он вертелся поближе к матери – и так ей угодит, и эдак. Мама Таня знала это настроение сына и наконец спросила:

– Ты же хочешь что-то мне сказать?

– С чего ты взяла? Ведро вынести?

– Ох, сынок, сынок… Ну, говори уже.

– Мам. Я был в больнице у Насти. А потом еще с Любой поговорил.

– И что? – Мама Таня подвела сына к окну, заглянула ему в лицо. – Ну говори!

Леня, собравшись с духом, выпалил:

– Как ты думаешь, Настя может сюда вернуться?

– Господи! Сынок… – она обняла его. – Я так ждала, что ты об этом заговоришь.

– Мам, поговори с ним сама, а? – кивнул он на дверь в гараж, откуда доносились стуки и звуки. – Отец ведь только тебя и слушается… Разрешит он ей вернуться?

Мама Таня вздохнула:

– Не уверена, что он сильно обрадуется.

Тоже была задача – выбрать подходящее время, поговорить с Платоном. Прошло еще два-три дня. Леня даже к Насте не ходил, боялся ей в глаза глядеть. И вот сошлись супруги Лобовы-старшие вместе в своем помидорнике – пасынки обрывать на кустах. У мамы Тани все споро получалось, а Лобову было просто интересно глядеть, как у нее пальцы бегают, приученные к подобному труду. И вот среди этой трудовой лепоты Татьяна сказала:

– Совсем ведь Ленька загрустил.

– Знаю, куда клонишь, – сообразил он. – Говорю сразу – нет. И без нее сорняков полон огород!

– Платон! Ведь мается девка, и Ленька мается.

– Все. Слышать даже не хочу.

– Платоша, ну что же мы, – нелюди? Всего-то и надо – в дом человека пустить.

– В дом ее?! Ко мне в дом змею эту?! Да я ее…

Лобов с размаху пнул ведро с пасынками, и сам не удержался – упал навзничь. Смешно было со стороны глядеть: Татьяна и рассмеялась. Лобов попытался подняться, но от резких движений ему сделалось дурно. Она увидела, как муж стал хватать ртом воздух. Подбежала, но он все-таки встал, махнул на нее рукой и шагнул из парилки теплицы на свежий воздух.

Первый опыт был неудачным. Татьяна в ожидании второго не смела перечить ему ни в чем. За сорок лет он изучил это ее настроение. Оно означало, что супруга очень хотела его в чем-то убедить…

***

С утра Лобов долго бродил по своему саду – рассматривал деревья, щупал завязь, делал какие-то пометки на яблонях. Так он искал правильный ответ на насущные жизненные вопросы. Старался, чтобы в это время никто его не видел. Но от мамы Тани разве что утаишь?

– Лень, отец думает… – шепнула она сыну, когда тот спустился позавтракать. – К вечеру надо ждать ответа.

Вечером мама Таня с Леней молча и напряженно сидели в гостиной, смотрели телевизор. Вошел Лобов, подсел к ним на диван, минут пятнадцать тоже глядел на экран.

– Лень! Мать тут про Настю разговор завела… – начал он. – Я подумал: и чего это я так озлобился против нее? Старею, что ли?

– Платон, не наговаривай на себя, – ласково сказала мама Таня, поддерживая мужа.

– Может, я и не прав совсем? И Настя не так уж и виновата, если разобраться… Так что живите, Ленька. Главное, чтоб дружно. Пускай!

– Отец! – воскликнула Татьяна и поцеловала мужа. – Ты у меня… самый молодой! Лень, ты чего – не рад, что ли?

– Я… я просто обалдел! Спасибо, пап, – растерянно ответил Леня и сорвался с места. – Поеду… к ней!

– Да куда ж ты на ночь глядя? – рассмеялся Лобов. – Выписывают-то когда?

– Не знаю. То есть завтра… то есть в пятницу… Пап, ты просто… – Леня вышел, так и не найдя нужных слов.

Лобов остался с Татьяной, довольный, сидел и пялился в телевизор. На душе было так радостно…

– Спасибо тебе и Бога благодарю! – прослезилась она.

– Ну да? А Бог-то в курсе?

– А без Него тут не обошлось! Такого мне мужа дал!

***

Для Насти это решение не было неожиданностью. Она уже поняла, какие Лобовы добрые, таких поискать – не сразу найдешь… Жгучее чувство стыда от содеянного немного притупилось, но не прошло. Ну как она войдет в дом, из которого выгнали… Да и жить ей – не с Лобовыми вообще, а конкретно с Леней, которому до идеала далеко. Все эти мысли разом столкнулись в голове, когда Леня уговаривал после выписки вернуться к нему. Он смотрел теперь на нее по-собачьи преданно, но Настя вдруг сказала:

– Я не знаю.

– А я знаю! – решительно ответил он, и эта решительность была Насте бальзамом на душу. – Я – отец и у меня тоже право голоса есть: наш сын…

– Да откуда ты вообще взял, что сын? – Она села на кровати, врачи разрешили.

– Наш сын должен расти в полной семье. Ты же все это лучше меня знаешь. На собственном, можно сказать, опыте… Скажешь, не так?

– Ладно, почти убедил. А как с Ярославом быть? К Ларисе ты идти отказываешься…

– Да займусь я твоим Ярославом! И Ларису подключу. Ну, все? Едем в Бережки?

– Обещаешь?

– Сыном клянусь.

– Лень, ну ты совсем, что ли… Нашел чем клясться, – испугалась Настя.

– Собой тогда клянусь!

– Да ну тебя! – засмеялась она.

***

Приезжал ближе к выписке к Насте Сергей Александрович, весь какой-то потухший: любимую его Ирочку в дурдом положили, возможно, на несколько месяцев. Подобных приступов с ней никогда не было. Настя утешала его, как могла, обещала съездить к Ирине. Галанов, сам не веря в успех, предложил Насте вернуться к ним. Но она ответила, что поедет к мужу. Сказала и тут же осеклась: сомнения не отступали.

– Не знаю, ехать? – она глянула на него вопросительно. – Он из-за ребенка меня зовет! Ребенок ему нужен и мамка-нянька к ребенку. И все!

– Ты так уверена, что ему нужно? А мне кажется, он тебя зовет, потому как любит.

– Он меня сначала любил, ну, раньше, сразу. А я все испортила. Теперь я ему никто. Он вообще даже… Говорит со мной, а сам не смотрит даже! А я ведь… – совсем смутилась Настя. – Дура!

– Ты его любишь… – признался за нее Галанов.

– Да? Вы так думаете?

– Думаю…

Она вздохнула:

– То он меня любил, а я его – нет, а теперь наоборот!

– Настенька, пусть все будет хорошо… хотя бы у тебя… Ну, а если… мало ли что, если у тебя там не сложится – ты всегда можешь вернуться к нам.

Ну вот, подумала Настя, то любит, то если не сложится… В общем, свою голову надо на плечах иметь. Вот Лобовы – Платон Глебович и Татьяна Андреевна – те имеют, потому все у них ладно и получается.

***

Леня в оставшиеся перед выпиской Насти дни старательно наводил марафет в своей отремонтированной комнате: накупил всяких нужных, как он думал, вещей, повесил люстру, купил ширму, поставил вторую кровать. Настя сказала, что пока они будут спать отдельно.

Мама Таня тоже мыла-скребла по углам. Лобов ворчал:

– Ну просто всенародный праздник!

– Не ворчи, отец. Я давно собиралась сделать генеральную уборку.

– Генеральную… – усмехнулся он. – К нам, значит, генерал едет?

– Кто ж его знает? А может, Платон Леонидович когда-нибудь и станет генералом.

– Кто? Какой такой Платон Леонидович? – не понял Лобов и замолчал. Потом вдруг стукнул себя по лбу. – Ты вон про что!

– Что, хочешь быть дедом генерала? – засмеялась Татьяна.

Лобов отмахнулся, продолжая ворчать:

– Если я согласился, чтоб она вернулась, не надейся, что я буду прыгать от радости. Только ради тебя, ради Леньки – сделаю вид, что у меня это, как ее… Ну, в сериалах бывает…

– Амнезия.

Во-во. Полная потеря памяти. Ты просишь забыть, что она натворила? Ладно, как будто забыл! Но здесь… – он показал на сердце. – Здесь – останется.

– Да забудешь и здесь! Платон, будто я тебя не знаю! – уверенно сказала Татьяна.

***

В день выписки в доме все сверкало. Татьяна сама удивлялась – не помнила, когда она так тщательно убиралась. И ей было радостно. Лобов с утра сказал, чтобы на него не надеялись: будет в гараже машину чинить, не выйдет встречать.

Но когда Татьяна крикнула:

– Платон, приехали! – Он аккуратно вытер руки и вышел на крыльцо.

Настя подождала Леню, пока он выгружал из машины ее сумки, и за ним вошла в калитку лобовского дома. У мамы Тани глаза были уже на мокром месте.

– Здравствуйте, – тихо сказала Настя.

– Здравствуй, доченька, – ответила она и обняла невестку как родную.

Леня посмотрел на отца, под его взглядом Лобов тоже сказал:

– Здрасьте.

– Сначала покушаешь – потом отдохнешь, или наоборот? У меня пироги… – сказала мама Таня и ввела Настю в дом.

– Как скажете, мама, – тихо ответила она.

Стол был уже накрыт, заваренные листья смородины, которые любили пить Лобовы, распространяли по кухне родное аромат. Сели, стали обедать. Разговор не клеился. Какая-то тяжесть запечатала у всех уста. Настя смотрела в тарелку. Леня давился пирогом. Лобов играл желваками. Маме Тане было легче всех скрывать неловкость – она курсировала между столом и плиткой, подавая кушанья.

Наконец Настя отложила ложку, нервно сглотнула и сказала:

– Татьяна Андреевна, Платон Глебович! Вы… ничего не говорите, словно ничего не случилось. Но я так не могу. Я знаю, что ужасно виновата перед вами, и если вы даже меня простите – сама себя я никогда не прощу, – и заплакала.

– Да что ты, девочка моя, – обняла ее мама Таня. – Все будет хорошо.

У Лобова с утра ныло сердце: он запомнил Настю своенравной и… лукавой, потому и боялся ее возвращения. Теперь неожиданно она показалась совсем другим боком – сама женственность и покорность. Снова, что ли, притворяется? Ленька с Татьяной, ясно, поверили ей… А он? У него вдруг перестало щемить сердце, на душе водворился мир. Лобов почувствовал, что он может простить ее, уже простил. Как и предсказала супруга. Вот ведь пророчица…

Настя плакала, уткнувшись в плечо Татьяны, которая ласково гладила невестку по спине, и не могла оторвать рук, чтобы вытереть свои слезы, бежавшие по щекам. Ленька глядел на них завороженно. Прямо картина Репина!

У самого Лобова подозрительно заблестели глаза. С напускной строгостью он сказал:

– Вот бабье! Лишь бы сырость разводить. Пойду-ка кроликам корму задам. Забыли про кроликов-то, – встал и ушел.

Вечером лобовский дом светился всеми своими окнами. Давно так не было. Какое счастье!