Михаил Прорва перечитал «Ромео и Джульетту» сначала на языке оригинала, потом – на русском. Впечатлило вдвойне:
Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас события, Ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролития. Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни. И гибель их у гробовых дверей кладет конец непримиримой розни…
Он и представить не мог, что в ближнем Подмосковье разыграется почти шекспировская трагедия с выяснением тайны истинного отцовства и смертью невинного младенца. Михаил еще не понимал, как повлияет на его жизнь факт появления у него родной сестры Любови, которая, в свою очередь, была сестрой его возлюбленной Джульетты, то есть Лики. В английской трагедии об этом не сказано ни слова…
А случилось так, что отцы враждующих семейств после пережитого несчастья как будто опомнились и перестали открыто враждовать. Лобов и Прорва, конечно, не кинулись друг другу в объятья, но оба признали любовь Лики и Михаила.
Вадим Прорва вручил сыну дорогое кольцо, которое «сам выбрал для Лики».
– Приятно радовать женщину, – сказал Прорва-старший младшему. – И отец Лики этот подарок оценит.
– Вот уж не знаю, как он это оценит… – возразил Михаил.
– Оценит. И запомни: за любовь надо бороться, сынок. Она, знаешь ли, в жизни не так часто случается…
Ближе к вечеру Прорва-младший пришел к дому Лики и, увидев из-за забора Лобова, крикнул ему:
– Добрый вечер. Платон Глебович, вы должны меня выслушать!
– Ничего я тебе не должен, – пробормотал Лобов себе под нос.
– Я не уйду отсюда, пока мы не поговорим.
– Это как тебе угодно, – усмехнулся Лобов, продолжая мести двор. Потом бросил свою метлу и подошел к калитке. – Вот ненавижу, когда смотрят под руку. Давай говори, только коротко.
– Я хочу жениться на Лике.
– Тогда и я коротко. Не согласен. Точка.
– Я пришел с вами говорить, потому что знаю, как Лике важно ваше мнение. Но если вы так – то знайте, я все равно на ней женюсь. Потому что люблю ее, – объявил Михаил и пошел прочь.
Лобов подождал, пока он сделает с десяток шагов, и крикнул вслед:
– Эй, погоди! Почему я должен тебе верить?
Младший Прорва вернулся назад и объяснил:
– Потому что я даю честное слово, что у меня никогда не было в отношении Лики дурных намерений.
– Слово даешь?
– Даю честное слово!
Лобов помолчал, почесал затылок и сдался:
– У нас ужин обычно в семь. Если хочешь, приходи.
Было около восьми, но Лобов почему-то не давал команды садиться за стол.
– Платон, неужели не проголодался? – не выдержала Татьяна. – Или ты ждешь кого?
– Михаила пригласил, – после небольшой паузы ответил Лобов.
– Какого Михаила? – удивилась она.
– Прорву, какого же еще!
– После всего того, что произошло?
– Я так решил, и все! Сын за отца не отвечает. Что мы, не люди, что ли? Михаил придет делать Лике предложение.
– Господи, – засуетилась Татьяна. – Что же ты молчал? А Лика-то знает?
Услышав лай собаки во дворе, Лобов закричал:
– Лика, Леня! Спускайтесь к столу!
Брат и сестра одновременно вышли из своих комнат и увидели, что внизу, в прихожей, стоит Михаил с букетом цветов.
– Будет разборка, – вздохнул Леня.
Лика сбежала вниз по лестнице и застыла рядом с Михаилом, готовая защищать его от отцовских нападок. Но Лобов вдруг от волнения грубовато сказал:
– Ну что ты стоишь, как пень, язык проглотил? Что хотел сказать? – и подтолкнул младшего Прорву к дочери.
Михаил протянул ей букет:
– Лика… я не очень знаю, как это положено делать в России, но позволь мне сделать тебе… назвать тебя своей невестой.
Лика радостно засмеялась, взяла букет:
– Конечно! Я принимаю твое предложение! – Лика кинулась отцу на шею. – Ну, папка, ну ты и конспиратор!
– И когда вы все тут успели сговориться? – промокнула полотенцем слезу Татьяна.
Вся церемония происходила в прихожей, а тут и Гагарин с улицы вошел и нетвердым голосом заявил:
– Я шагаю, значит, мимо, вижу: к Лобовым кто-то с цветами идет. Праздник, что ли, какой? – и достал из широких штанин бутылку водки. – Надо отметить!
***
Радость Михаила омрачилась решением отца возвратиться в Канаду. На следующий день он застал отца за разборкой своих бумаг в кабинете.
– Доброе утро, папа, ты что, всю ночь работал?
– Здрасьте-здрасьте, господин новый директор! – приветствовал сына Прорва. – Сворачиваю дела…
– Папа, может, не надо так резко, а? Исправим ошибки, бизнес наладится…
– Не в этом дело, сын. Я думал, вернусь сюда – горы сверну, энергии всегда было много… Однажды я сменил родину и судьбу, пересадил себя в другую почву – получилось. Но старые деревья, друг мой, не пересаживают. Да… такая у меня судьба: перекати-поле.
– Мне очень жаль, – ответил Михаил.
– Но я рад, что приезжал сюда. Потому что ты здесь свою судьбу нашел, здесь теперь твое место. Не передумаешь? – серьезно спросил Прорва.
– Я не могу без тебя. И с фабрикой, и вообще…
– Сможешь, если бы я сомневался, плюнул бы на все и забрал бы тебя с собой. А теперь… если ты соскучишься по своему старику… Адрес прежний. Даю тебе год на постройку дома и два на зарабатывание первого миллиона.
– Долларов? – улыбнулся Михаил.
– Ну не рублей же! Калисяк обещал помогать тебе, – серьезно сказал Прорва. – На него я тоже надеюсь.
– Пап, очень высоко планку ставишь.
– Сын, я же тебе неплохой трамплин сделал, – ответил Прорва. – Только всегда помни: нельзя добиваться успеха любой ценой. Не перебивай!.. У тебя обязательно будет такой соблазн. Деньги – палка о двух концах. Старайся добро людям делать и тебе будет хорошо.
– Это правда. Ты многим людям здесь дал шанс изменить жизнь. Как здесь бедно живут, я не представлял…
– Ну? Так я могу ехать с легкой душой? – с надеждой посмотрел на сына Прорва.
– Можешь… Я буду стараться.
Михаил протянул отцу руку, они обменялись крепким мужским рукопожатием и обнялись.
– Ну вот, довел отца до слез…
Тут вошел Калисяк, стал жаловаться на механиков, которые не мог/т починить вентилятор. Но Вадим Прорва ответил:
– Это уже не ко мне. Решайте вопросы с новым директором. Прошу любить и жаловать: Михаил Вадимович Прорва.
Новый директор охотно отправился разбираться с механиками, а к Прорве пришел юрист, вместе с которым Вадим Борисович составил свое новое завещание. Потом Прорва попросил Михаила о последнем одолжении: зайти вечером в бережковскую церковь.
***
Сам он отстоял вечернюю службу, после которой договорился побеседовать с отцом Александром. Только ему он открылся, что впал в настоящее отчаяние.
– Это грех, смертный грех, – убедительно сказал священник. – Отчаяние может привести к самоубийству.
Прорва не сумел даже скрыть испуг: у него действительно появлялись такие мысли.
– Вы ведь веруете во Христа? Ну, вот… Тогда вам необходимо облегчить душу: исповедаться и причаститься. С таким настроем и в одиночестве отправляться в дальний путь… Чревато дурными последствиями.
– Поздно, батюшка! Поздно! Что я наделал! Нет, нет, нет, – не верил Прорва. – Случилось самое страшное.
– Самое страшное, когда человек умирает нераскаянным. Со Христом распяли двух жестоких разбойников.
Один на кресте хулил Господа и после смерти унаследовал ад. Другой, также на кресте, раскаялся и первым вошел в рай.
– Ну как же это? Разбойник и рай… Я хуже того разбойника.
– Нам не постичь великой силы милосердия Божия. Советую, как пастырь… Приходите завтра на исповедь… И все, что терзает душу, скажете – Христу. Сейчас я разговариваю с вами как простой человек, а вы хотите от меня утешения. Я могу лишь посочувствовать по-человечески, не более того, – спокойно звучали слова отца Александра.
Они говорили, стоя у канунного столика: догорали свечи, в храме темнело, и Прорва думал: вот так же и у него темнеет на душе, темнеет, темнеет, и скоро станет совсем черно и тогда…
– Как мне с этим жить? – снова воззвал он к священнику.
– Отец Александр, скажите ему, что он не виноват в случившемся, – раздался вдруг в тишине храма голос Михаила.
– Добрый вечер, Михаил Вадимович, – приветствовал священник. – Рад вас видеть в храме… Скажу так: бывают ситуации, когда человек – лучший себе судья.
– Но ведь не он же сказал обо всем Любе…
– Миша, Миша… – сжал кулаки Прорва. – Не повторяй моих ошибок, не повторяй, сын. Эта история началась сорок лет назад…
– Отец, если бы не Настя, все были бы по-прежнему счастливы!
– Вот слушай теперь, что я скажу, – решился Прорва. – Я знал, на что способна эта Настя. Но мне это было на руку.
Не наговаривай на себя, – Михаил со страхом посмотрел на свидетеля отцовских откровений – священника. Но тот будто и не слушал, глядел и не видел. Он молился.
– Я же приехал сюда делать бизнес, и когда понял, что мне позарез нужна лобовская вода, решил достать ее любой ценой. Настю сам черт послал. Мне было ясно, что эта прохиндейка – как раз то, что мне нужно. Она перемутила всех. Если бы я раньше вышвырнул ее… Но я думал только о воде.
– Нет… – воскликнул Михаил.
– Да, сын, да…
Шекспировские страсти, невольно подумал Михаил. Господи, какая же сложная штука – жизнь…
***
Ночью Вадим Прорва спал плохо, не в состоянии принять решения – идти или не идти на исповедь. Он смутно помнил, как верующая мать водила его в детстве в церковь. Под утро, после сильных борений чаша весов склонилась в сторону священнического совета. Как говорят, Господь и намерения целует – на исповеди Прорва добрался до дна страдающей своей души – вытащил на свет всех змей, которые жалили душу. После этого истинно – камень с души свалился. А после причастия сама по себе возникла обнадеживающая мысль – вся жизнь еще впереди. И уезжать не страшно.
Около полудня Михаил должен был везти его в аэропорт. Прорва попросил выехать на полчаса раньше, чтобы еще раз побродить около старого родительского дома. Сын по дороге возбужденно рассказывал о том, что на раскрутку новой марки почти не придется тратиться. Прорва не слышал его. Машина остановилась, и он сказал:
– Сынок, не обижайся, давай об этом по дороге. А сейчас постой здесь, я один схожу.
Прорва подошел к дому, глубоко вздохнул, взглянул на пустые глазницы окон, потом схватился за сердце и рухнул на землю.
В больнице поставили диагноз: обширный инфаркт. Всегда хладнокровный и хорошо воспитанный Михаил ощутил внутри себя приступ такого гнева, который заставил бы, наверное, и убить эту Настю, попади она под руку. Боже, что такое, недоумевал он, не узнавая сам себя… Припомнил Михаил и все жалобы Лики: Настя, везде Настя, вот и отец из-за нее при смерти!..
А Леня, когда узнал о смерти Любиной девочки, был вне себя от ярости. В тот же день он нашел Настю у Ярослава и задушил бы ее, если бы Ярослав не встал между ними. Леня только орал:
– У тебя все получилось! Ты убила, с…, убила ребенка моей сестры! Теперь ты довольна, гадина? – и другое, похлеще, пока Ярослав не выставил его за дверь.
Настя недавно перебралась к Ярославу, потому что обиделась на Олю: лучшая подруга, во-первых, отказалась вызволить от Лобовых ее дневник, а во-вторых, стала отчитывать…
– Слушай, Насть, ты ведь влюбилась в этого супермена. Все видят, как ты воркуешь с Ярославом в кафе. Ничего про него не знаешь, вляпаешься хуже, чем с Ленькой, – резала правду-матку Оля. Настя молчала. – Я так и знала, что этим все кончится. Еще когда вы танцевали, в день свадьбы…
Настя сама еще не разобралась со своими чувствами. Последний раз, когда они вместе коротали вечер за пивом, Ярослав сказал ей:
– Я понял, в чем твоя проблема… Ты не веришь, что тебя можно полюбить.
– И что? – усмехнулась Настя.
– Хочу тебе помочь.
– Знаешь, как у нас в детдоме говорили? Рассчитывай только на себя, – отрезала она.
– Я, кстати, больше не живу на складе, квартиру снял, – сказал он и вопросительно посмотрел на Настю.
– Молодец!
– Может… поселимся вместе?
– А может, ты в меня влюбился?
– Не знаю… – пожал он плечами.
Вот и она не знала, потому и переехала к Ярославу. Такая у Насти была логика. Ярослав снял уютную меблированную комнатку. Она спала на кровати, для себя он купил раскладушку. Они теперь не ходили в кафе, разговаривали дома. Настя узнала, что Ярослав закончил философский факультет, потом два года учился на социолога…
– Семь лет учебы, чтобы теперь таскать ящики на складе? – удивлялась Настя.
– Прибавь к этому четыре года беспробудной пьянки и два года лечения. И вообще, не только у тебя есть тайны…
После визита Лени Настя проплакала весь вечер – она не ожидала, чтобы ее слова так трагически подействовали на Любу. Ничего же не предвещало…
Ярослав дал ей вволю наплакаться и дождался, когда она спросит:
– Ты тоже считаешь, что я виновата?
– Насть, не бери на себя много, – сказал он и сел рядом с ней на кровати. – Человеку кажется, что от него зависит все, но на самом деле на событие влияют сотни обстоятельств. Ты считаешь себя виноватой… – Ярослав обнял ее за плечи.
– Нет, я не считаю себя виноватой, – перебила она и сняла с себя его руки. – Я просто сказала ей правду. Это ее драгоценные родители врали ей всю жизнь.
– Вот именно. Ребенок Любы умер не потому, что ты сказала правду. Он умер, потому что на это были сотни других причин. Ты даже не знала о его существовании.
– Да знала я, знала! – выкрикнула она и всхлипнула, обняла Ярослава, спрятав у него на груди свое лицо. – Что же теперь делать? Еще я знаю, что сын Лениной сестры, той, что в Москве, тоже сирота, как я… правда только наполовину. А на самом деле его отец жив и здоров и даже работает замминистром.
– При чем здесь это?
– А при том: что бы ни случилось, я у них по жизни буду стрелочником. Ярик, что-то меня тошнит, откуда ты только эту пиццу притащил…
Настя вскочила и убежала. Полчаса ее рвало в туалете. Вернулась она совсем больная, улеглась на кровать. Накрылась пледом. Немного полежала и вдруг начала, уже не первый раз, рассказывать об аварии, в которой погибли ее родители…
– Насть, не трави себе душу, – сказал Ярослав.
– …была ночь, – продолжала она. – Я спала под пледом на заднем сиденье. Мама, повернувшись, поправила мне подушку… А папа посмотрел в зеркальце… Нет! Так давно было, я ничего не помню. Ни как мы ехали, ни что случилось, мне было три года…
– Настя, ты не должна об этом все время думать. Так сходят с ума. Прошло двадцать лет. Попробуй просто жить дальше.
– Думаешь, я сама не хочу «просто жить»? – взорвалась она. – Не могу. Я хочу, чтобы они заплатили!
– Кто? – не понял он.
– Лобовы. Это они врезались в нашу машину. Опять тошнит…
Всю ночь Настя бегала в туалет, мешала спать Ярославу. Но наутро он ласково спросил:
– Ну, как ты?
– Жива… – ответила бледная Настя.
– Давай врача вызову. Это серьезное отравление.
– Ерунда. Рассосется…
В тот момент, когда ее снова затошнило, распахнулась Дверь, на пороге комнаты вдруг нарисовался Платон Лобов. Он встретился взглядом с Настей: обоих сжигала ненависть. Лобов сжал кулаки, чтобы ударить ее – так показалось Ярославу, и он встал между ними.
Лобов сел на стул и рявкнул:
– Когда же ты отцепишься от нас? Мало делов наделала. И пацаненка не пожалела…
Это было в тот день, когда пропал Глеб. Настя посмотрела на Ярослава, но сказала Лобову:
– Теперь вы на меня всех собак навешаете.
– Мне до тебя дела нет. Хотела землю? Забирай. Отступной за мою семью. Разведешься с Леней и проваливай! Чтобы духу твоего в моем доме больше не было!
Настя ответила бы, если бы не приступ тошноты. Когда она вернулась в комнату, Лобова уже не было. Настя села на кровать и закрыла лицо руками.
– Я ничего не говорила Глебу…
Ярослав опустился перед ней на колени и стал ласково гладить по голове.
– Бедная моя девочка… Ничего не бойся, все будет хорошо… Не думай об этом. Всегда найдутся люди, которые думают о тебе плохо. Я это очень хорошо знаю. Главное – что ты думаешь о себе…
Она подняла голову и сказала:
– Главное, что ты думаешь обо мне.
– Я ни в чем тебя не виню.
***
Несколько дней состояние Прорвы было стабильно тяжелое. Михаил дежурил у палаты отца целыми днями, на ночь его выпроваживали из больницы. Врачи отказывались от любой его помощи, советовали ждать и надеяться: если организм крепкий – выкарабкается, шансы высокие, потому что сердце у него раньше никогда не болело. Любе он ничего не сообщал, зачем зря волновать – сама только что из больницы.
К тому же на ее попечении была теперь и свекровь…
Тем вечером Жилкины собрались все вместе за чаем. Порадовала Наталья Аркадьевна – впервые села за стол и начала сама медленно есть. Люба разливала чай. Все было хорошо и спокойно. Вдруг она вскрикнула и пролила заварку.
– Обожглась? – испугался Гриша.
Люба в изнеможении опустилась на стул, ее рука упала словно плеть. Отдышавшись, она сказала:
– В сердце внезапно так кольнуло, будто иголка вошла.
– А раньше такое было? – спросил Гриша.
– Нет… никогда. Иголка ледяная… Так страшно стало, как будто случилось что-то ужасное. Сколько времени, не пора пить таблетку?
– Полчетвертого… – посмотрел на часы Гриша.
Через десять минут к ожидавшему в коридоре больницы Михаилу вышел врач и сказал, что его отец умер – в половине четвертого пополудни.
***
Когда Жилкины попили чай, Люба измерила Наталье Аркадьевне давление, тепло сказала ей:
– Замечательно, мама. Месяца через два будете сами гулять.
– Спасибо, Любочка. Руки у тебя – золото. Как казню себя, что была против Гришиной женитьбы. Кого наказала? Себя.
– Зато теперь мы все вместе, – улыбнулась Люба. – И ничто не нарушит теперь наш покой, да?
Через час, когда женщины прилегли отдохнуть, в дверь позвонили. Гриша открыл дверь. Люба встала, потому что сердце не покидала тревога. Она прислушалась.
– Пойми, она еще очень слаба. Чего тебе вообще от нее надо? Все, что вы с отцом могли натворить – уже натворили.
– Но я должен сказать ей…
– Мне скажи, я передам.
Люба не могла понять, кто пришел. Она открыла дверь в коридор и увидела Михаила.
– Люба!.. – воскликнул он. – Папа умер.
Брат растерянно смотрел на сестру. Михаил остался на свете один-одинешенек, и если сейчас сестра не признает его…
Люба шагнула к нему и порывисто обняла: – Успокойся, успокойся… – погладила его по родной щеке.
***
Вадима Прорву отпевали в Покровской кладбищенской церкви Бережков. Отец Александр сказал немногочисленным собравшимся утешительное слово о том, что усопший сподобился кончины христианской – перед смертью за всю свою жизнь покаялся, причастился святых Христовых Тайн, а неисповеданные и забытые грехи омыл мученичеством тяжелой болезни. Умер в окружении родных, а мертвое его тело приняла родная земля, простив сорокалетнее странствование. Трижды пропели вечную память, заколотили гроб и вынесли из церкви. Похоронили рядом с могилами родителей, на которых стояли новые кресты.
Лобов был долго недоволен речью батюшки: как же это, столько зла наделал, и вишь ты – христианская кончина…
Михаил и Люба у могилы стали родными. Татьяна почувствовала огромное облегчение – сколько узлов развязалось!.. Вот какой конец у человека, бывшего ее первой любовью. Хороший конец, примирительный. Царство ему Небесное.
***
Через несколько дней, разбирая бумаги в кабинете отца, Михаил в ящике письменного стола обнаружил запечатанный конверт с надписью: «Михаилу. Открыть после моей смерти». В конверте был сложенный пополам листок с предсмертным отцовским посланием.
«Дорогой Миша! Если ты читаешь эти слова, значит, меня уже нет в живых. Верю, что, узнав, как я распорядился имуществом, ты меня поймешь. Хотя бы так я могу исправить то зло, которое совершил когда-то. Твой отец».
Прочитав и сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, он отложил письмо. Пусть бы он как угодно распорядился имуществом, только был бы жив… Потом достал из конверта документ, заверенный нотариусом. Это было завещание, которое гласило, что Вадим Борисович Прорва, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещает фабрику своей родной дочери Любови Платоновне Жилкиной. Оставшийся не у дел Калисяк, заместитель Вадима Прорвы, узнав о подобном повороте событий, попытался насесть на обойденного наследника:
– Несправедливо это, Михаил Вадимович. Все уходит в чужие руки. Это ведь ваше кровное дело, вы к нему душой прикипели! Да как же так?
– Все решено… В законном порядке. Это воля моего отца, – осадил его Михаил.
– Так ведь можно и перерешить. Разные ходы есть, вы же знаете, не мне учить… Да я не за себя, за вас! Любовь Платоновна ещё доказать должна, что она не Платоновна. А вы по всем документам родной сынок. Вам фабрика должна отойти, а не самозванцам.
– Я вам советую, Юрий Демьянович, больше нигде с подобными предложениями не выступать и не распространять глупые слухи. Если желаете остаться при фабрике…
***
У мужской части Жилкиных свалившееся наследство вызвало положительные эмоции. Гриша верил, что теперь «все может измениться», Петр мечтал о новом компьютере, Павел решил, что надо «куда-нибудь поехать». Но Люба сразила всех:
– Ничего не будем делать. Я не собираюсь принимать это наследство.
– А я не понимаю, что плохого в том, что ты согласишься принять наследство? – вскипел Гриша.
– Прорва для меня чужой человек. Был и остался, – выдвинула она причину.
– Неужели ты не понимаешь? Он хотел компенсировать…
– И поэтому – нет, – перебила мужа Люба. – Он меня совсем не знал. И каково будет отцу? Моему, родному! Отцу! Подумай, Гриша… Это просто предательство!
– Люба, да он будет только рад! – пожал плечами Гриша.
К этому вопросу возвращались несколько раз, но Любу не трогали никакие аргументы и мечты о будущей прекрасной жизни. Она стала замыкаться в себе. Момент для подобных жизненных перемен был самый неудачный. Гриша боялся ухудшения ее здоровья. Михаил, узнав о решении старшей сестры, умолял Гришу переубедить ее. Но тот знал свою жену.
– Я не буду на нее давить. Любе если что втемяшится… Она все-таки Лобова, а там такие характеры…
– Это очень грустно… Знать, что сестра не хочет иметь с братом ничего общего, – тяжело вздохнул Михаил, расположившись на директорском месте, которое еще неделю назад было отцовским.
– Не с братом, а с наследством, – поправил Гриша.
– Мне нужна ее помощь. Я должен ехать в Канаду. И я никому не могу доверить фабрику, кроме Любы. Скажите ей об этом.
После этого разговора Гриша решил заручиться поддержкой Ларисы. Хоть и на бегу, в буфете суда за чашкой кофе, но судья Лобова зрила в корень:
– Папа все поймет… Гриша, ты объясни ей, что если она откажется, то право наследования по закону перейдет к Петру и Павлу.
– Правда? – опешил он. – Как же, они же еще маленькие, в смысле, сами не смогут разобраться…
– Да, – подтвердила Лариса, – все равно заниматься этим придется Любе. Зачем тогда все усложнять. С наследством у вас и так будет много проблем… Фабрика – это постоянный доход на всю оставшуюся жизнь. Вам что, деньги не нужны? Или близнецам?
Наталья Аркадьевна своей еще не до конца восстановленной речью пыталась убедить невестку не отказываться от фабрики, потому что Петр и Павел уже большие парни и им хорошо бы по отдельной комнате…
– Мама, прошу, не надо об этом… – отвечала Люба.
***
Вернувшись домой, Гриша сразу получил упрек от Любы, зачем он Ларисе голову морочит этим наследством, она уже звонила.
– Подожди, дай сказать… – он уселся в кресло отдохнуть и приготовиться к долгому приступу. – Люба, тебе все равно придется его брать.
– Это почему же придется?
– Если ты отказываешься, тогда по закону наследство переходит к детям.
Раздалось оглушительное «ура», и восемнадцатилетние «дети», подслушивавшие под дверью, ворвались к родителям на кухню.
– Мне большую половину! – закричал Петр. – Я первый родился!
– Да тебя невменяемым признают, я постараюсь, – отозвался Павел.
– Прекратите сейчас же! Сядьте, – приказал Гриша.
– Рано радуетесь, мои богатенькие буратинки, – кажется, начала смягчаться Люба. – Вам наследства все равно не видеть, как своих грязных ушей… Лариса предупредила, что поскольку по документам я не Прорва, то есть не родственница, то придется платить огромный налог… Денег у нас нет практически никаких…
– Ну, уж на налог занять можно, – разом воскликнули близнецы.
– У кого это вы двести тысяч долларов займете?
Гриша, исчерпав аргументы, разозлился – на Любу, на законы, на детей, на себя: благополучие семьи почти в кармане – уже и рука протянута, а положить невозможно. Неужели придется облизнуться? Впервые за много-много лет он обратился за утешением к матери.
– Гриш, ты войди в ее положение, – мудро рассудила Наталья Аркадьевна. – И ребенка потеряла, и узнала, что отец – не отец. А посторонний дядя – мало того, что родной отец, так еще и благодетель. И все сразу на бедную ее голову. Уговоры не помогут. Вот что я тебе скажу. Если Люба не может принять наследство из-за Платона с Татьяной, значит, только они и могут ее уговорить…
***
В Бережках последнее время только и разговору было – о смерти директора и будущем фабрики. Версии ходили самые разные. Фоминична принесла в дом Лобовых самую фантастическую – будто Вадим Прорва был американским шпионом, а на фабрике вовсе не соки давили, а иранцы добывали радиоактивное топливо. Прорва приехал это дело проверить, иранцы узнали и отравили.
– Да… – только и нашелся сказать Лобов. – Тысяча и одна ночь. Как же иранцы это топливо делали, если он директором был?
– А вот милиция сейчас и проверяет… – шепнула Фоминична.
Выгнали старую сплетницу из дома с такой новостью, но обсуждать не перестали.
– Михаил, говорят, волнуется, что с фабрикой будет, чтоб не оставить после себя безработных, – сказала Татьяна.
– Волнуется он! – усмехнулся Лобов, занятый вырезанием новой фиги. – Так и будет! Продадут фабрику прохвостам и пропадай моя телега, все четыре колеса! Вон сколько проходимцев развелось! Одна сиротка Настя чего стоит..
– Платон, оставь! Выбрось ее из головы!
– А я и выбросил, Насти больше нет, – вдруг выдал Лобов.
– Платон… Ты что такое говоришь? – насторожилась Татьяна.
– Для нашей семьи ее больше нет. Она получила, что хотела, и больше не явится к нам! Никогда… – таинственно произнес Лобов.
– Что получила?
– Землю, за которой охотилась…
Татьяна хотела узнать подробности столь странного заявления, но события развернулись в другом направлении. Приехал зять.
– Гришенька, какими судьбами? – испугалась мама Таня. – Люба?..
– Только без паники. Дома все хорошо, живы-здоровы. Надо поговорить.
– Тань, чайку мужикам собери, – распорядился Лобов. – Может, пообедаешь?
– Нет, то есть да… замотался, – настраивался на разговор зять.
– Ну, чего уж, говори, сколько надо-то… Немножко дадим, – опередил Лобов зятя.
– Я не об этом… Даже не знаю, с чего начать. Умер, значит, Прорва… После него осталась большая фабрика… – тянул Гриша.
– Далась вам всем эта фабрика! Ну, продадут ее, пьяниц прибавится, будем жить, как жили.
– По-прежнему не получится, – объявил Гриша. – Этот Прорва завещал фабрику вашей… моей… Любе. Документ оставил.
Лобов сначала и не понял, о чем речь. Он только увидел, как Татьяна всплеснула руками, села на табуретку и застыла с изумленным лицом.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… – высказался наконец Лобов. – Вспомнил, значит… Мать, дай-ка нам для сугреву, что-то зазнобило…
Но Гриша возразил:
– Пока не за что пить: Люба не хочет принимать наследство Прорвы – боится, как бы не подумали, что она предала Лобовых. Платон Глебович, понимаете, такой шанс выпадает раз в жизни, – беспокоился Гриша.
Все понимал Лобов, только и его заело. Он, конечно, сказал, что Люба должна принять, если и Михаил не против, с тем и отпустил зятя. Но ночью заснуть не мог, ворочался. Все-таки разбудил супругу:
– А Вадим-то царский подарок сделал! И пусть Люба обязательно возьмет эту фабрику, надо уговорить. Гришка прав: сколько можно в нищете сидеть? Мне такого подарка в жизни не сделать…
– Перестань, Платон, что ты сравниваешь? Сорок лет, ежедневно ты давал все, что мог. Болеет ребенок – на руках ночью носил. У кого какая беда – ты последнее отдаешь. Тебе орден надо дать за твоих детей.
– Это какой же – «Отец-героиня»? – невесело пошутил Лобов.
– «За заслуги перед Отечеством», первой степени. Спи.
***
Михаилу Прорве пришлось принять на себя руководство фабрикой, пока Люба отказывалась от нее. Теперь у него совершенно не было времени на свидания со своей невестой, да и настроения – тоже. Ему хотелось побыть одному. И Лике это было понятно. Пока суд да дело, она отправилась покорять Москву.
Лика пожила немного у Ларисы, но у сестры был Олег. Лика не хотела им мешать и решила искать работу. Она поехала в родной вуз, куда провалилась летом и в который собиралась снова поступать. На Доске объявлений прикрепила свое: «Выпускница колледжа по специальности «Садоводство» ищет временную работу с постоянной зарплатой». И вот у этой Доски объявлений случайно встретилась с Раей, стриженной почти под ноль. Рая провалилась вместе с Ликой, только летом у нее были длинные волосы цвета баклажан с морковкой – ну очень стремно. Лика тогда еще ей сказала, что с такими волосами оно взяла бы Райку лишь на украшение санаторной клумбы.
Через пять минут девчонки выяснили подробности ближайшего будущего: Райка не определилась, куда поступать, но ходит на подготовительные курсы, хотя, как и прежде, не верит, что можно поступить без блата.
– А в Москве работу можно найти? – спросила Лика.
– Работы непочатый край! Выбор огромный: хочешь, стоишь на Садовом и раздаешь рекламки где-что-почем, а хочешь – в Манеже… – Рая не докончила фразу, вытаращившись на проходившего мимо с иголочки одетого молодого мужчину. – Здрасьте!
– Кто это? – шепнула Лика.
– Девушка, как, говорите, называется ваша деревня, Большие Бирюки? Собралась на ландшафтный дизайн, а Зарецкого не знаешь, – усмехнулась Рая.
Лика обернулась, обернулся и Зарецкий и очень мило ей улыбнулся.
– Симпатичный…
– Да уж! Особенно если учесть, что у него самая крутая частная фирма и вся Рублевка к нему в очередь стоит. Говорят, такие штучки придумывает… А он на тебя клюнул…
– С чего ты взяла? – удивилась Лика.
– Увидишь! – оценивающе прищурилась Рая.
Через пару дней на мобильник Лики позвонил мужчина с приятным тембром голоса и предложил работу. Встречу назначил у институтской Доски объявлений. Через десять минут. Рая именно в это время предлагала сбежать с занятий. Теперь побег откладывался. Рая предупредила подругу:
– Номер сохрани. Если кто из студентов прикалывается – найдем, замучим. А как вы друг друга узнаете?
– Ну… я его – по доброму лицу, а он меня – по яркому сиянию таланта, – ответила Лика.
Девушки побежали к Доске объявлений. Через несколько минут около этой доски появился… Зарецкий, сразу подошел к Лике и процитировал что-то из афоризмов Монтескье про красоту женщин. А потом сказал, что это он предлагал ей работу.
– Вы ведь знакомы с ландшафтным дизайном?
– Да, но пока мы с ним только на «вы», – честно призналась Лика.
– Сказано изящно, браво! Думаю, что мы с вами сработаемся, – старался быть серьезным Зарецкий. – Вот моя визитка. Завтра в десять утра – подходит?
.– Говорят, у вас такая крутая фирма… а у меня ни опыта, ни особых знаний, – смутилась Лика. – Я вам очень благодарна, но боюсь подвести вас. На Доске столько объявлений, почему вы позвонили именно мне?
– Я всем звоню и… радуйтесь, выбрал вас! В общем, Москва не сразу строилась, да и я не сразу стал Зарецким.
Лика посмотрела на него внимательно и спросила:
– А кем же вы были раньше? Какая у вас девичья фамилия?
Он сначала даже не понял, о чем она… А потом закинул назад голову и захохотал.
Наутро, ровно в десять ноль-ноль Лика стояла у роскошных дверей фирмы Зарецкого. Она подняла руку, чтобы позвонить в дверь, но дверь сама распахнулась, и Зарецкий, весь такой, денди, предложил войти. Огромная мастерская была завешана фотографиями садов, спроектированных мастером. Восхищенная Лика не могла наглядеться.
– Неудивительно, что вы… у вас столько призов, – сказала она.
– Стараемся…
– А где этот сад? – Лика ткнула в понравившийся рисунок.
– Это проект так и не был реализован. Заказчик счел его слишком… футуристическим.
– Вот придурок! – отругала заказчика Лика и спохватилась: – Ой, простите.
Зарецкий довольно захохотал и похвастался:
– Этот проект получил первый приз на конкурсе в Токио. А японцы-то знают толк в дизайне…
– Я вам так завидую! – опечалилась Лика.
– А я вам! Потому что вам только предстоит влюбиться… в свою профессию.
Лика от смущения даже покраснела, как провинциальная барышня. Зарецкий залюбовался – она и правда была хорошенькой провинциальной барышней – таких сейчас днем с огнем не сыщешь…
– Решено. Следующий проект я делаю с вами. Актер Плещеев давно уж просит меня…
– Да вы что! – от страха Лика даже замахала руками. – Я ведь ни в зуб ногой.
– Зато я… шарю. Или так уже не говорят? Клиент он капризный, но с вами, думаю, капризничать будет поменьше!
– Андрей! – воскликнула Лика и бросилась ему на шею, представляя, как расскажет о такой удаче Мише.
***
Дальше пошло все как по накатанному. У Зарецкого, конечно, были основные наработки по проекту сада для Плещеева. За несколько дней он ввел в курс дела Лику, которая, что называется, схватывала на лету и даже сделала несколько небольших предложений.
– Правильно мыслите, – одобрил Зарецкий. – Завтра поедем к Плещееву, посмотрите местность в натуре.
– И Пле-Плещеев будет? – сделала большие глаза Лика.
– Конечно! Вы с ним познакомитесь, он дядька симпатичный, но со своими тараканами. Главная беда, что он все время забывает, что не на съемочной площадке… Держаться с ним просто и не говорить, что он гений.
– Почему?
– Потому что он это и так знает. Ну а теперь решим финансовый вопрос.
– Я ничего не умею, даже платить мне не за что…
– Скромность украшает человека, но деньги дают ему свободу. Удивлен вами… – отметил Зарецкий. – Ваши ровесники, даже не обладающие столь явными способностями, как у вас, сначала спрашивают: «А что я буду за это иметь?» Сумма в шестьсот долларов вас устроит?
Лика потеряла дар речи.
– Это, конечно, для начала, – добавил Зарецкий.
– Спасибо, Андрей, – растрогалась она. – Я теперь смогу снять квартиру.
Через неделю Зарецкий поручил Лике чертить весь проект, искренне высказывая похвалы ей то за то, то за это: и пространство-то она чувствует, и в растениях разбирается, и правильно ориентируется в современных направлениях, и независима, и обходительна с людьми…
Как-то на мобильник позвонил Миша, она не могла не ответить – по-деловому:
– Миша, я сейчас на работе, перезвоню, когда вернусь домой… Хорошо? Целую.
Зарецкий поинтересовался:
– Бойфренд?
– Не люблю этого слова, – ответила она.
– Простите… Значит, это серьезно. Лика кивнула в ответ.
– Скучает? – понимающе спросил Зарецкий. Лика кивнула еще раз.
– Неудивительно… – согласился он. – Вы очень милая девушка.
Потом милая девушка осмелела и стала делать замечания по разработанному проекту. Зарецкому замечания нравились, и он решил:
– Знаешь, давай-ка свои предложения вноси в проект. Жалую тебе полную свободу! Ну, как, справишься?
Лика недоверчиво посмотрела на него, но потом воскликнула:
– Спасибо, Андрей! Это суперски! И за что ты так мне доверяешь?
От своего «ты» она покраснела как мак.
О своих дизайнерских успехах Лика не без гордости докладывала Ларисе, когда приходила к ней ночевать. Получалось – именно ночевать, потому что Лика работала по десять часов в сутки. Когда она рассказала, что «Андрей Николаевич» разрешил ей самодеятельность, Лариса сказала:
– Странно как-то. Вы ведь почти незнакомы и вдруг такое доверие…
– Лара, «почти незнакомы» уже не скажешь. А информации о Зарецком в Интернете – море!
– Я не об этом. Какой он человек, ты не знаешь.
– Естественно! Мы общаемся в основном по работе… Мне-то что? Зарплату дает, работой нагружает, обещает помочь поступить в институт. Говорит, что я талант.
– Зачем это ему, Лика? – допытывалась Лариса.
– Ой, Ларис, ну просто он добрый, порядочный человек. И внешне такой… респектабельный. И вообще… Я же рядом с ним целыми днями сижу – все видно. Я ему помогаю. Потому что он просто за-ши-ва-ет-ся.
– Ну ладно, зачем на холодную воду дуть, пока не обжегся, – улыбнулась Лариса. – Ты довольна?
– Да все отлично складывается! Вот только… С Мишей мы стали очень редко встречаться, – вздохнула Лика.
***
Вскоре им предстояло и вовсе расстаться. Михаил должен был лететь в Торонто: из Канады пришло извещение от адвоката, что он стал наследником приличного состояния. Надо было вступать в права наследства. Он уговаривал Лику лететь за океан с ним, но она отказалась, боясь" потерять «такую хорошую работу по специальности». В аэропорт Лика чуть не опоздала, уже объявили посадку, и у влюбленных оставалось всего несколько минут, чтобы сказать друг другу самое главное.
– Я вернусь, как только смогу, – пообещал Михаил. – Как же там я буду без тебя?
Они поцеловались – впервые по-настоящему.
– Вот это мило: да ведь я здесь тоже буду без тебя, – размазывала она слезы по лицу. – Так что, дорогой мистер Прорва, как разбогатеете – не зазнавайтесь, помните о нас. А если вы позвоните, как только приземлитесь на родной Канадщине, мы будем безмерно счастливы.
– В Канаде будет глубокая ночь…
Вместо ответа Лика крепко прижалась к нему.
– Лика, я люблю тебя, – обнял ее Михаил. – Мне надо идти, заканчивается посадка, слышишь, объявили?
На следующий день Лика была не работник. Она сидела за столом и задумчиво смотрела сквозь чертеж. Зарецкий наблюдал недолго, стал подтрунивать над ней:
– И вот он летит над океаном, за бортом минус пятьдесят, но на сердце у него весна: он любим, она его любит…
Лика вздрогнула:
– Как вам не стыдно – без разрешения проникли в подсознание!
– Лика, идите-ка домой, – улыбнулся Зарецкий. – Все равно вы сегодня присутствуете только номинально, а мысли ваши на высоте десять тысяч метров. Я все понимаю, я же не чурбан бесчувственный. Идите домой, поплачьте всласть, пострадайте на всю катушку…
– Извините, Андрей Николаевич… – всхлипнула Лика. – Я больше не буду.
– Идите, идите, – повторил он, но вдруг вспомнил: – Как у вас с квартирой, нашли?
– Нет. То есть предложения есть, но цены… А если недорого, то, считай, уже в наших Бережках. Но я ищу.
– Знаете что, у меня приятель недавно уехал за границу и оставил мне ключи от квартиры. Очень приличная, в центре. Вы как, аккуратная девушка?
– Я? Не очень, но буду стараться. Честно. Он ее сдает? – воспрянула Лика.
– Нет, он уполномочил меня поливать цветы и вовремя вносить квартплату. Но мне же совершенно некогда!
– А давайте я буду поливать и платить квартплату!
– Давайте… – обрадовался Зарецкий. – Вы меня очень обяжете…
– Это вы меня на всю жизнь обяжете, – не согласилась Лика. – А когда можно заезжать?
– Да хоть сейчас! Вот ключи… – он достал из кармана ключи и кинул ей.
– Ура! Мишка, представляешь, как мне повезло! – воскликнула она. – А адрес скажете?
Ночевала Лика в новой квартире – удобной, хорошо обставленной и отремонтированной. Цветов в ней, правда, было мало: один фикус в комнате и столетник на кухне. Но это и к лучшему – если вдруг погибнут, можно купить новые.
Утром, придя на курсы, она увидела сидевшую в коридоре на огромном рюкзаке Раю. Оказалось, что подруга «опять поцапалась с предками и свинтила из дома».
– Их парит мой прикид. Да их вообще все парит, что связано со мной, – объяснила Рая. – Они у меня редкие динозавры – чудом уцелели. Из-за одной моей прически целые войны. А уж такая хрупкая вещь, как образ жизни… – Потом она погрустнела. – Понимаешь, в общагу не селят подготовительных, но ничего, не пропаду…
– Райка, танцуй! – засмеялась Лика. – У меня теперь квартира в центре, места – завались. Поехали. Готова даже пару пропустить.
– Лика, ты супер-пупер!
Когда Лика распахнула двери квартиры, расположенной рядом с Колхозной, окна на Садовое кольцо, Райка закатила глаза:
– Лотто-миллион!
– Представляешь, я первый раз буду жить одна, – сказала Лика. – Я такие квартиры только в журналах видела по дизайну! Заходи…
– Главное, никто не будет вешать лапшу на уши: делай так, делай эдак. Моих предков перекорежило бы, если б узнали, как мне повезло!
– А мои обрадуются. Просто не могу поверить, как все гладко катится…