Валерий Горбань

Песня о бойне

Фрагменты. Полная версия повести "Песня о бойне" готовится к изданию

- Я не хотела бы быть на той стороне, против которой этот Абадонна, сказала Маргарита, - на чьей он стороне?

... - Я успокою вас. Он на редкость беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам. Вследствие этого и результаты для обеих сторон бывают всегда одинаковы.

( М. Булгаков. "Мастер и Маргарита")

Боюсь, что сердце отболит

И примет функции желудка,

В чернила кровь переварит...

И жутко. Жутко. Жутко...

(Анатолий Ягодин, военный корреспондент,

старший лейтенант,

погиб в Чечне 18 апреля 1996 года.)

(C)

ВКУС ВОЙНЫ

Эх, война, война!

Впереди толпа гудит. Площадь народом запружена. На подходе к ней тоже кучки людей стоят, ненавидящими взглядами нас обжигают.

Митинг очередной.

Ну их к Аллаху. Через этот улей ехать - дураком надо быть. Либо пулю всадят исподтишка, либо вообще на машину полезут, попробуют заваруху какую-нибудь учинить. Омоновцев, конечно, могут и побояться. У нас народ отчаянный, дойдет дело до драки - гранатами дорогу зачистим. Да только зачем зря грех на душу брать. Женщин полно.

Нормальные герои всегда идут в обход. Плохо, конечно, что улочки незнакомые. Правда, меньше шансов на засаду напороться, нас ждут на постоянных маршрутах. Зато можно с любой другой неожиданностью столкнуться. Есть районы, где боевики в открытую разгуливают.

А хочется побыстрей домой, на базу. В кабине УРАЛа, на командирском сиденье огромная длинная дыня лежит. Специально на рынок заезжали. По жаре такой на эту фруктину чудесную спокойно смотреть невозможно.

- Ничего, скоро мы до тебя доберемся, правда, Винни?

Водитель, добродушный крепыш, родной брат Винни Пуха, согласно кивает головой и непроизвольно сглатывает слюну. Он целый день сегодня за рулем, еще и с обедом пролетел. Пока другие перекусывали в столовой ГУОШа1, Пух где-то хлопотал с погрузкой вещевки для отряда.

- Змей, смотри!

- Вижу.

"Сферу"2 - на голову, дверцу приоткрыл, ей же и прикрываюсь: броник мой на дверке висит. Не вывалиться бы, когда Винни тормознет.

Молодец Пух, вроде от дороги глаз не отрывает, а суету непонятную впереди по курсу засек.

Слева, на краю пустыря большого, авторыночек. Киоски и просто столы на небольшой площадке стоят, запчасти поразложены. Но люди не торгуются, у столов не трутся. Люди за киосками поприседали, под столы забились. Несколько человек на земле лежат. Кто неподвижно, руками голову закрыв, а кто бочком-бочком старается за кучу мусора заползти. Справа еще интересней. УАЗик, а за ним двое в камуфляже, с автоматами. Нас увидели, но смываться не торопятся. Наоборот, руками машут, останавливают. Один еще и в сторону рынка показывает, мол, туда поглядывайте.

Мы, дорогой, везде поглядывать будем. Здесь недогляд смертью пахнет. Тем более, нехорошее место, открытое. Только справа панели бетонные свалены, да впереди - узкая улочка с домами частными. Но до них еще добраться надо. Если оттуда стрелять не начнут...

- К бою, слева - справа!

Хлопцы мои не зевают, уже как надо стоят: вдоль бортов, разом - на колено. Оружие - наизготовку. Борт железный, да скамейка деревянная - не велика защита, но от осколков прикроют. Шлемы и броники тоже не бумажные. А дальше - каждому своя судьба.

А моя доля - командирская.

Не зная обстановки, за секунды считанные, принимай решение, как поступить. Может, спектакль все это, отвлечение для засады. И надо, пока не поздно, назад рвать, огнем прикрываясь. Может, и свои попали в переделку, помощь нужна. А цена ошибки - "груз двести", а то и не один...

Вот и разгадка!

Слева, за пустырем, на крыше обгоревшего здания и в темных провалах его бывших окон огоньки замелькали.

И по раме стальной УРАЛа нашего, как горохом, тр-р-р-ру!

Стрекот автоматный последним прилетел.

- К машине!

Да что с вами, орлы, не услышали за шумом, или от уставной команды в мозгах перемкнуло?!

- Прыгай, вашу мать!..

Другое дело! Стокилограммовый Бабадя в полном снаряжении (двадцать пять кило металла), с ручным пулеметом и двумя коробами патронов, как птица над бортом взвился. На землю обрушился - пять баллов по шкале Рихтера. Лишь бы ноги не сломал! Остальные тоже в воздухе пятнистыми призраками мелькают и тают тут же. Секунда-две - и нет никого. Только из-за плит бетонных у обочины, в сторону здания коварного стволы настороженные посматривают. Но не все. Два автоматчика на мушке неизвестных в камуфляже держат.

Мужики за УАЗиком совсем присели, автоматы на землю положили.

- Мы свои! У нас раненый!

Винни, как только ребята с машины слетели, по газам - и под прикрытие дома частного. Притер УРАЛ под стенку, стоит, команды ждет.

"Комод"3 Чавыча, он же снайпер по боевому расчету, редкого хладнокровия человек, уже в прицел своей винтовки впаялся.

- Дистанция триста, командир.

Студент, хоть и молодой боец, первую командировку работает, тоже не зевнул:

- На пятиэтажке, сзади!

Точно, согнутая черная фигурка по краю крыши мелькнула, за бордюрчиком укрылась.

Молодец, братишка!

- Промышленное здание, триста метров, крыша. Подствольники4, огонь! Пятый этаж, третье окно слева - автоматчик. Чавыча, щелкни его. Сзади, правая пятиэтажка, крыша - Бабадя, отработай.

Первая серия подствольников по-разному пришлась. У кого-то недолет. Но пара разрывов точно легла. Как при залповом огне каждый свое попадание определяет, никто объяснить не может. Да только вторая серия всю крышу черными шапками нахлобучила.

Пару раз снайперка чавычина хлестанула. Бабадин пулемет ей вслед пророкотал. И - тишина. Сидят бойцы за укрытиями. Холодными глазами профессионалов все впереди себя щупают. Прошли те дни, когда с перепугу, да в азарте на одиночный выстрел лупили в белый свет, пока патроны не кончатся. Боевики тоже молчат. Видно поняли, с кем дело имеют. Может ушли. А может, ждут, пока расслабимся и к машине в кучу соберемся...

Пока пауза, надо в отряд сообщить, что в переделку попали.

- База, Змею.

- На связи.

- Попали под обстрел в районе авторынка, на улице...

А хрен его знает, что за улица. Впереди - частный сектор, за деревьями табличек не видать. Пятиэтажки - разбитые, закопченные.

- Не могу сориентироваться. Приблизительно километр от вас, в сторону бывшего двадцатого блока. Будете на подходе, обозначимся ракетами.

- Держитесь, братишки! Сейчас будем!

Так, а теперь нашими добровольными пленниками займемся.

У этих двоих удостоверения в порядке. Но здесь бумагам веры нет. Другое важней. УАЗик по левому борту пробоинами попятнан. В машине еще двое. У одного грудь в бинтах, пятно багровое подплывает на глазах. Второй его придерживает, новый пакет перевязочный зубами рвет. Не маскарад. Да и так видно - свои. Когда все вокруг по-русски свободно говорят, учишься друг друга нюхом распознавать. На то тысячи нюансов есть и не все объяснить можно. А от этих еще и новичками за версту тянет.

Судя по результатам, у боевиков тоже обоняние в порядке. Еще легко ребятки отделались. Надо выводить их срочно.

- Промедол5 ввели? В шок не уйдет?

- Все сделали. Скорей в госпиталь надо!

- Прыгай за руль, прикроем.

- Пух, Змею!

- На связи.

- Сдай назад, прикрой УАЗик бортом.

- Чавыча! Смотрите в оба, Винни сейчас, как мишень будет.

В тишине напряженной взревел УРАЛ. Одним рывком из-за укрытия выпрыгнул, точно слева от УАЗа по тормозам врезал. Ну, что вы телитесь?! Подпел УАЗик, рванулись парой вперед. Идет Винни, собой братишек прикрывает. Именно собой. Он ведь слева сидит. Бок броником на дверке защищен. А голову куда денешь, под торпеду? Так ведь на дорогу смотреть надо. Глаза-то к голове привинчены. Не на стебельках, перископом не выставишь. Шлем на голове? Но это - от мелочи, от осколков и рикошетов. Если сейчас снайпер на спуск жмет, то через долю секунды шлем слетит, как котелок дырявый. С кашей желто-красной. У духов и гранатометы есть. И стреляют они из них мастерски. Не дай Бог увидеть, как летит навстречу Винни звезда хвостатая...

Все, проскочили. Теперь они домами прикрыты.

УАЗик, скорость не сбрасывая, дальше помчал. Удачи тебе, брат! Живи!

А Винни сейчас назад пойдет, своих ребят выводить.

- Внимание, выходим под УРАЛом.

Снова громадина железная задним ходом, как в автошоу, шпарит. В правом зеркале на миг пуховы глаза высверкивают. Не влево смотрит, где смерть его пасет, а на ребят: как бы не сбить кого, если поторопится к машине рвануть.

Вот они, материализовались. Каждый левой рукой за борт зацепился, в правой - оружие, как учили. И пошел УРАЛ, боком своим людей прикрывая. Чешут бойцы, еле земли касаются. Скорость машина задает, твое дело - ноги вовремя переставлять, не сбиться, под товарища не рухнуть.

Выскочили из тира. Теперь в машину - и ходу.

Винни шлем с головы сбросил, пот - ручьями по лицу. Вспотеешь тут!

Поднимаюсь на подножку, последний взгляд в кузов - все? Домой!

Да только сзади - крик умоляющий.

Что такое? Нанялись тут все руками махать? Двое стоят на коленях, жестами к себе зовут. А сами - в центре пятачка. Если вся площадка - тир, то это место - десятка на центральной мишени. Ага, щас! Если мы так вам нужны, гребите сюда сами.

- Помогите, тут раненый!

Точно, за ними третий лежит. Мне его поза еще в начале суеты всей этой не понравилась. Теперь вижу, почему. Одна нога в голени пополам переломана и под немыслимым углом торчит, так, что пятка почти коленки касается. Лужа черная из-под ноги ползет. Здорово его жахнуло. Если не помочь мужику, кончится через пять минут, от шока болевого и потери крови. А как помочь?

- Несите сюда!

- Нельзя нести, нога оторвется!

Вот, блин, история. Ну его на хрен, башку из-за него подставлять! Только высунься, пулю схлопочешь. Если боевики не ушли, точно сейчас на живца пасут. А бросить как? Человек ведь. Живой. Пока.

Эх, мамочка! Ангелы - хранители мои! Вывозите, родимые!

- Прикройте!

Вздохнул, и как в воду ледяную...

Теперь я знаю, что видит и что чувствует хирург во время рискованной операции. У меня процесс несложный, но обстановочка... Одни чеченцы подползли, помогают. А другие - очередь над головой свистанули. Слишком высоко. Своих отгоняют?

В ответ наша СВД ударила, и калашников короткую очередь отсек. Это Мак-Дак сработал: у него автомат с оптикой.

Раненый шепчет:

- Не надо, уезжай!

- Молчи, дыши ровно!

Один чеченец возле меня не выдержал, вскочил, кулаком машет, кричит что-то по-своему. Голос звонкий, воздух тихий, далеко слышно, наверное.

Все, не отвлекаюсь. Весь мир в узкий пятачок сжался, как ночью в луче прожектора. Перед глазами - ноги бедолаги этого. Та, что в голени перебита, на скрученных рваных мышцах и коже растянутой держится. Розовая кость из мяса сантиметров на пять торчит. Костный мозг сгустком свисает. Надо расправить, соединить. Боль ведь адская...

Первым делом - жгут, под колено. Кровь хлещет, как из спринцовки. Хорошо, рукава закатаны, а то стирать замучишься.

Теперь - промедол. Колпачок шприц-тюбика довернуть, мембрану пробить. В мышцу, прямо через брючину. Черт! Неудачно как! Бедро в судороге, словно каменное. Полтюбика ввел и игла сломалась.

- Промедол мне!

Сбоку рука появляется. Белый тюбик в ней. Второй укол.

Перед глазами второй жгут выныривает. Его - выше колена.

- Так, терпи!

Ногу развернуть, кость в мясо уложить, концы свести. Нет, простой повязкой не закрепишь.

- Шину бы!

Треск рядом. Под руку дощечки от пивного ящика подныривают. Отлично! Теперь, на сквозную рваную рану - с двух сторон - бинты стерильные. На них "шины", сверху - еще бинты. Есть.

На второй ноге - пятка вдребезги. Сухожилия торчат, кость розовеет. Делаем все по новой. Только без промедола. Наркотик уже действует. Обмяк мужик.

Но силен! Лет сорок - сорок пять, крепкий, как дуб. Другой бы на его месте либо отключился, либо на крик изошел. А этот только зубами скрипит, да тяжко так выговаривает:

- За что они меня искалечили? Я не воюю. Я приехал карбюратор купить, а они - из автомата.

Один из помощников моих рассказывает по ходу:

- По УАЗику с дома стрелять стали. А они не поняли. Выскочили "Ложись" - кричат. Все попадали, а Умар замешкался. Они ему - по ногам. А он-то ни при чем. С крыши стреляли!

Да, картина знакомая. И винить ребят нельзя. Не один день надо под пулями полазить, чтобы научиться не молотить на каждый выстрел дуриком, а работать по цели конкретной. Но и самые опытные профессионалы порой срываются. Нервы на взводе. Хочешь жить - стреляй первым. Результат потом увидишь. И всякое бывает. Порой в неразберихе и по своим пуляют. Почти каждый через это прошел. Ведь здесь из-за каждого угла бьют. Из "зеленки", из домов, из руин. И из толпы на рынках не одного федерала расстреляли. Здесь ведь тоже кто-то засаде сигнал подал, на УАЗик нацелил... Так что не вини ты, дружище, тех, кто в тебя только что стрелял. Кляни тех, кто эту бойню развязал.

Все, вторую ногу спеленал. Можно дух перевести, глаза поднять. Давно чувствую, что прикрыли меня слева, с той стороны, откуда пули пели. Да все глянуть было некогда.

Щемануло сердце. Теплом умылось.

Братишки мои!

Нет, не услышите вы от своего Змея ядовитого, вечно всем недовольного, слов любви и благодарности. Не принято у омоновцев лирику разводить. Но на всю жизнь запомню я ваши лица обреченно-сосредоточенные. Живым забором в брониках, стволами ощетинившись, уселись на площадке пыльной, загородили командира и чеченца раненого. Что ж вам пережить за эти минуты пришлось?

И Винни снова здесь. УРАЛом своим нам спину от пятиэтажек прикрыв, сидит под колесом, мой броник наготове держит.

Но теперь - точно все.

Подъехали милиционеры местные. Народ вокруг осмелел, поднялся, окружили, лопочут и по-русски и по-своему. Раненого - в "Жигули" милицейские. Молодой чеченец, глаза пряча, руку жмет.

- Спасибо.

- Не стоит. Не забудь врачам сказать, что полтора тюбика промедола вкололи. И время, когда жгут наложили. Это очень важно! Полтора тюбика и жгут!

- Не забуду, я понимаю...

Умар тоже голову поднял.

- Спасибо.

- Не стоит. Удачи тебе. Живи. И прости, если сможешь...

Навстречу, от комендатуры колонна летит. Два БТРа с солдатиками - это тюменский БОН6. Брат Толик на выручку собрался. Из УРАЛов затормозивших наши посыпались, а за ними - кемеровский ОМОН и челябинцы. По спинам хлопают, теребят. Серега, командир кемеровский, медведь здоровущий, ворчит:

- Ну ты даешь! Подмогу запросил, а адрес - на деревню дедушке!

Не ворчи, братишка. Вижу я тебя насквозь. Вижу радость твою, что все у друзей обошлось, вижу гордость, что все орлы твои, как один, на выручку братьям помчались.

И снова на сердце тепло.

Слышите, люди: есть еще настоящие мужики в России! Не всех еще за баксы скупили. Не всем еще души загадили.

Слышишь Россия: еще есть кому тебя защищать!

Я не про эту войну говорю. Здесь кого от кого защищать, сам черт не разберет.

x x x

Вот ухлестался кровищей. Обе руки - по локоть. Коркой багровой кожу стянуло, чешется под ней все. А в умывальниках - Сахара.

Ох, и дам я сейчас дневальному прочухаться!

Вон он стоит, на дыню загляделся, слюнки пускает.

- Командир, когда очередь занимать?

- Когда я руки вымою, а весь ваш наряд вторые сутки отбарабанит. Дыню так сразу усекли, а что умывальники пустые, хрен заметите!

- Да только что выплескали, Змей! Патрули на обед подходили. И в бочке уже нет.

- Ну, нашел оправдание, красавец! Неси ведро от соседей и передай старшине, что будете на пару с ведрами бегать, пока на весь отряд не завезете. Мухой давай!

Помчался дневальный, а навстречу парнишка из комендатуры вприпрыжку чешет. К нам никак?

- Змей, на девятом блоке у соседей проблемы. Вроде, машину с чеченцами расстреляли, а что потом, непонятно. Только помощь по рации успели запросить, духи уселись на канал и кроют нас матом. Комендант приказал человек двадцать взять и на месте разобраться.

Ну, елы-палы! Все-таки накрылось удовольствие.

- Баррик! Дыню в офицерский кубрик неси. Только, если кто раньше меня вернется, предупреди: сожрут - самих вместо нее на куски порежу.

Ага, напугал я их. Понятное дело, командиру кусок оставят. А Винни, да остальные, что сегодня вместе кувыркались? Обидно будет мужикам.

У Пионера - взводного тоже сомнение в глазах.

- Змей, давай прикончим ее, пока группа грузится.

И в самом деле: черт его знает, чем этот вызов обернется. Может, вообще больше в жизни полакомиться не прийдется. А дынька - вот она, янтарем отсвечивает, запахом прохладным слюну нагоняет.

- Налетай братва! - и нож ей в бок.

Верхнюю половину - наверх - уже сидящим.

Нижнюю - только успевай кромсать.

Бойцы резервной группы из дверей выскакивают, каждый свой кусок на ходу, как автомат по тревоге, подхватывает - и на БТР. Сами-то автоматы у них давно в руках. Со своими калашниковыми они и спят в обнимку.

- Классная дынька, Змей!

- Ты скорее чавкай, на дорогу выскочим - будешь пыль глотать!

И в самом деле хороша. Нежная, ароматная. Сладкий сок по рукам течет, кровавую корку розовыми дорожками размывает. О, блин! Бросило на колдобине, мазнул куском по другой руке, забагровел край куска по-арбузному. Но не пропадать же добру, надеюсь, крестник мой СПИДом не болеет.

Привкус солоноватый...

x x x

А ты помнишь, Змей тот случай?

Да, тогда, во дворе. Сколько тебе было, тринадцать или четырнадцать?

Помнишь, как долговязый придурок по кличке Фашист ни с того, ни с сего шибанул камнем пробегавшую кошку и, ухватив ее за задние лапы, треснул головой о дерево. Как омерзительно липкая капля кошачьей крови прыгнула тебе на щеку и растеклась кипящей полоской. И как, содрав всю кожу на щеке в тщетных попытках смыть тошнотворное клеймо, ты несколько дней блевал при одном воспоминании о случившемся...

Ах, война, война!

x x x

Интересно, что там, на девятке?...

МОРАТОРИЙ. ДЕНЬ ВТОРОЙ

А хороший был денек, ах, хороший! Ласковый такой... И ребята из комендатуры хороши. Говорили им, балбесам: "Не место это для отдыха, для трепотни". На виду у "зеленки"7, за метровой стеночкой!

- Да все нормально, братишка! Тихо в городе...

Вот вам и тихо! На мораторий понадеялись. На душманскую сознательность. Покрепче бы вас обложить, да другие теперь слова нужны.

- Терпи, Витек, терпи. Терпи, брат, сейчас укольчик заработает, полегче будет.

- Ничего, Сашок, ничего, сейчас мы эту хреновинку выдернем. Ты не смотри только, там ничего страшного, ничего там нету-у-у... оба-на, готово! Держи на память.

- Да цела кость, цела, смотри: обе дырки сбоку... - Куда его, куда?

- В бочину, ах, б..., ты терпи, брат, терпи...

- Где машина,... вашу мать!

- Чего орешь, стоит машина. Куда она выскочит, если из "Шмелей"8 долбят, спалят в первом переулке!

- Терпи, Витек, терпи, брат!

Не умеют плакать мужики, не умеют. И жалеть не умеют.

Но сколько тепла и силы в словах простых: терпи, брат, терпи!

Валерка - дознаватель весь кровяными дорожками поверху дубленой шкуры расчерчен. Кончиком финки из под кожи кусочек металла выковырнул, морщится. Ранка небольшая, но как бы с металлоломом заразу гангренозную не занесло:

- А ну-ка, тезка, одеколончику тебе в дырочку! А ругайся, ори...

Не орет, зубы хрустят, сейчас посыпятся осколками белыми, но не орет, казачище кубанский, бугай здоровый.

А Витек тяжелый, очень тяжелый. Возле пупка дырочка небольшая, только страшноватая она, дырочка эта. Кровь из нее толчками, черными сгустками. Нехорошо это, ох, нехорошо. Но ведь жилистый, чертила, может, выкарабкается.

Не выкарабкался Витек. Умер. Через сутки.

У брата - бамовца9 из руки, над локтем, донышко от гранаты подствольника торчит. Хорош пятачок! Белый братан, белый весь, глаза блестят безумно. Но нельзя пока трогать эту блямбу, нельзя. Может, она сейчас зубом рваным за нерв зацепилась, а может, боком своим блестящим разорванную артерию пережала.

Два тюбика промедола, два пакета перевязочных поверх натюрморта этого: мясо с металлом.

- Терпи, брат, терпи.

А в соседней комнате ржачка: собровец10 на руках свой камуфляж вертит. Штаны - решето, муку сеять можно. Но счастье его: не на заднице штаны были - сушились после стирки. Перекур у "сябров": глаза блестят, языки работают, а руки ловко цинки порют, магазины набивают, запалы в гранаты вкручивают. Эта смена весь боекомплект отработала. Смоленские. Через них испокон веку российского ни один супостат без хорошей плюхи не пройдет. Сейчас вторая смена бьется, только треск с бабахами стоит, да комендатура подпрыгивает и раскачивается, как старая баржа в шторм.

Шлеп-шлеп-шлеп... Это пули мешки оконные целуют.

Дум-дум-дум... А это подствольники прилетели, как грачи, черной стайкой. Когда сам стреляешь, видишь их. А когда в тебя - видишь только вспышку смертную, да фонтанчики от осколков, да брызги крови.

Бум-ба-бах! Это гранатомет. Или "Шмелем" впарили наши из-за заборчика. А заборчик метрах в пятнадцати от комендатуры. И лупит реактивная струя в стенку так, что все прыгает и мешки с окон валятся. Впрочем, когда чужой подарок прилетает, эффект тот же. Но веселей думать, что свои бьют.

Комендант в коридорчике стоит. Злой, как тигр-людоед, и расстроен до смерти. Это его ребят покосили. Он не трус, наш Николаич. Умница-мужик и строг разумно, даром что молод и майор всего. До него алкаш-подполковник комендатурой правил, свинья конченая.

А Николаич быстро братию разбушлаченную в порядок привел. Но обманул его мужиков денек ласковый. И тяжело ему сейчас, ох, тяжело.

Вчера видел в ГУОШе командира братского. Докладывал он домой, что омоновца его в руку ранило. Но нормально все. Врачи отремонтируют.

Силен, Славка, очень силен мужик. В блиндаже живет, в глине по уши. А выглядит всегда, как на приеме дипломатическом. Убивай его - глазом не моргнет, выражения лица своего азиатского не изменит. А тут не смог. Всю правду сказать не смог. Не повредило парню кисть, оторвало напрочь. За "Муху"11 неразряженную, духами подброшенную, схватился. "Не твое - не трогай", - сотни раз долблено. В Новочеркасске еще, в центре каре омоновского стоя, командир отряда сводного раза три повторил простую эту истину. И нет в беде случившейся вины Славкиной. Но трубку телефонную положив, подломился он, лицо ладонями закрыл. На секунду прикрыл. А братва командирская, в телефонной очереди зубоскалившая, глаза отвела. Все вид сделали, что дружеской трепотней заняты. Не умеют они жалеть. И других жалостью не унизят, и сами сопли в чужую тельняшку ронять не будут. Только каждый, вздрогнув, от мысли черной отмахнулся. Только каждый мысленно через левое плечо поплевал.

Чуть легче Николаичу. Сборная у него команда. Со всей России. Не живет он рядом с семьями боевых друзей своих. Не повезет "груз 200" в родной город. Не проходить ему на похоронах сквозь строй глаз скорбных, безответным вопросом измученных.

Да только совестливый он мужик. И до конца своих дней сам себя казнить будет. Но это потом. А сейчас Николаич делом занят.

- Змей, своих выводи! Сколько в бой пустишь?

Мои все готовы. Но не нужны они здесь все.

А гранатометчики нужны. И стоят у выбитых окон, за стеночкой, Профессор с Полковником со своими "шайтан трубами" в обнимочку. Фанатики органной музыки, снайперы-громовержцы. Из РПГ12 ночью за триста метров мухе яйца отшибут.

А рядом четырнадцать чертей с подствольниками. Веселая бригада. у всех зубы наружу, смех, шуточки, как из мешка дырявого. Смешно на них смотреть: языки на автопилоте работают, а глаза от улицы не отрываются. "Давай, Фриц, давай", - орут, и тут же - грохот пулемета крупнокалиберного. Это наш БТР молотит. По окнам профтехучилища, что за мутной и шустрой Сунжей стоит. Речушка эта проклятая да 250 метров бугров зеленых - вот и все, что нас разделяет. И каждую ночь мы с этим ПТУ долбимся, любят его снайперы чеченские да автоматчики.

А сегодня средь бела дня поздравили. С четырех сторон приветы летят. Мы с Коксом по рации арифметикой занимаемся. Кокс с резервом рядом, в школе сидит.

Дум-дум-дум... - это в наш дворик подствольники прилетели. Закипел дворик султанами черными. Да такая же серия за школой легла.

- У тебя сколько?

- С десяток.

- И у нас семь-восемь.

Да еще три-четыре со стороны жилого сектора.

Два десятка подствольников одних, нехило духи за нас взялись!

А за спиной, у КПП центрального, ручные гранаты хлопают. Там братишки наши владивостокские. Через этих не пройдешь. Злые они сейчас. У них половина - на блок-посту, мост через Сунжу держат. И без рации слышно, и по рации слышно: бой идет на мосту. А не выскочить, не помочь своим. Переулочки извилистые, узкие. Смерть сейчас в них гуляет, в переулочках. Вот и бьются братишки, только зубами скрипят от ярости.

- Сматывай, Фриц! Драпай, немчура!

Правильно, ребятки, правильно: пора им с Мартом позицию менять. Пристреляются духи, прилетит подарочек, что я потом подругам их драгоценным объяснять буду?

Только не слышат они нас, грохот в БТРе да и связь наша родная... мать ее и ее создателей...

Удар, еще удар! Неужели?!

Успел, Фриц, успел, бес азартный! Ревут мои орлы от восторга. Только дал наш БТР "по коробке", только рванул назад, и прямо перед мордой его две "Мухи" долбанули.

А теперь наш черед.

Ну телепаты, ну психологи! Подумал только, рот еще не открыл, а четырнадцать лиц возбужденных разом развернулись, в упор смотрят: "Ну, что, командир?"

- Что-что, работать будем!

Легко сказать. Да только там, где работать будем, опять черные кучери вздыбились, опять ошметки железные во все стороны летят. А что бывает, если под это дело попасть, уже посмотрели орлы мои. Внимательно посмотрели.

Но идти надо. Иначе беда будет. Из "зеленки" на посты собрам уже ручные гранаты летят. Плохое место. Изрыто все, бугры вплотную: подползай и бей в упор. Трудно братишкам. А если прорвутся духи на территорию, вовсе нехорошо будет. Полдесятка смертников такого шороху наведут, столько пацанов положат, что потом хоть в клочья их порви, а горя не поправишь.

Духи - бойцы серьезные. Хорошо бьются, дьяволы, ничего не скажешь. Да наши черти не хуже.

- Змей - третьему.

- На связи.

- Прикрой, нас в упор лупят.

- Понял. Укройся. Сейчас подствольниками по вашему краю работать будем.

- Давай, ждем.

- Ну, ребята, пошли!

И застыли лица. У кого улыбка залихватская к физиономии прикипела, у кого - решимость мрачная. А кто орет непонятно что в азарте, сам себя криком яростным подстегивает. Ни один не тормознулся. Красиво пошли, как на учениях, в цепочку. Вот первая семерка стволы задрала.

- Третий, укройся!

- Укрылись.

- Огонь!

И пошла черная стайка. Через крышу пошла. Прямо на головы. Чужим и своим. Секунд пять она лететь будет. Много это - пять секунд. Очень много.

Уже первая семерка назад в коридор нырнула, уже вторая на смену ей выскочила. И пошла новая стайка, прямо в небо синее, прямо в тучки белые.

Дум... дум-дум... - а вот и прилетели. - Третий, как легло?

- Хорошо легло, Змей, хорошо!

- Не высовывайся, еще будет.

- Давай!

А теперь наоборот: на максимальную дистанцию бить будем, чтобы духам на задницу ответные гостинцы наши легли, чтобы волна разрывов их прямо на наши пулеметы поджала, под огонь АГСа13 безжалостного.

А хорошо ребятки работают. Умницы! Уже и командир им не нужен. Сами собой старшие в сменах определились - Чебан с Соломой - и, как часики швейцарские: тик-так, тик-так.

Прыгающими ВОГами14 бьют.

Хорошая игрушка - граната-попрыгушка. Лежит себе боевик в ямке или в колечке бетонном, пульки омоновские да собровские над головой посвистывают. А он лежит себе да из подствольника по "русским братьям" постреливает. Постреливает, и посмеивается. А тут те - нате! Гадость серебристая рядом плюхнулась, да на два метра вверх подпрыгнула. Да по темечку железным веером, да по телу живому. И только вспышка смертная в глазах, только фонтанчики от осколков да брызги крови. Все - как у тех, кого ты сам недавно убивал. Только и разницы, что они в тебя тогда не стреляли. Они смеялись, курили, о доме мечтали.

- Змей, выстрелы нужны!

Правильно, ребятки, правильно. Пора и АГСом заняться. Расчет дежурный эта бойня на посту застала, на крыше сарая кирпичного. Трое их всего, и туговато пришлось им. Наводчик почти в открытую работает - мишень живая. В серьезном бою АГС постоянно перемещаться должен. А куда ты с крыши денешься, когда все вокруг кипит и рвется. Только и радости, что два дня назад по жаре влажной на хребтах взмокших сами на сарайчик этот мешки с песком таскали. Да зато теперь в два слоя мешками обложены, да доски с жестью над головой настелены. Не Брестская крепость, но жить можно, и биться можно. И просто отсидеться.

Да только неймется гранатометчикам. Бой идет. А АГС молчит.

- Змей, выстрелы нужны.

Дружная команда - расчет АГС. Воюют вместе, отдыхают вместе и на пьянке попались вместе. Бригаду их бойцы за это группой "Синее пламя" окрестили. Но в драке крепкий народ. Те, что своим на подмогу должны идти, уже за спиной моей землю копытами роют.

Умру с Волчары! Он и в самом деле на волка похож. Из мультика. Ростика небольшого, сухощавый, голос хриплый. Азарта и злости - на троих хватит, а в жизни- добряк и трудяга неописуемый.

Сколько ж на него навесили! На неделю боев хватит! Дома бы он половину добра этого от земли не оторвал. А сейчас бегом причесал. Рад, что из резерва вырвался.

Ну что, пошли?

Немного бежать, метров семьдесят. Половина из них из зеленки простреливается. Коридорчик такой, как в тире. И по коридорчику этому трассеры рехнувшимися светлячками летают, да гранаты от подствольников порхают. А прямо посередке - лужа громадная. По колено жижи глинистой, БТРами перемешанной.

Ничего, прорвемся.

- Третий, четвертый, пятый, чесаните зеленку, прикройте нас.

- Сделаем, брат.

- Подствольники, огонь!

Четырнадцать щелчков сухих за спиной, четырнадцать разрывов над зеленкой зависло. Сотни осколков листву стригут, траву ровняют, живые тела вовсе не бесплотных духов в землю вжимают. Два десятка собровцев и бамовцев из автоматов да пулеметов молотят. Только конченый смертник сможет сейчас голову поднять, нас на мушку выловить. Да и он не сумеет: дымно, дружок, огненно!

Кто видел это: по воде, аки по суху? А мы не видели, мы сделали. Интересно, хоть подошвы замочили? Замочили, оказывается. Это спереди все чистые, а сзади до макушек уляпались. И хохочем радостно. Хорошо смеяться за кирпичным сарайчиком.

А теперь - наверх.

- Привет, орлы! Все живы?

- Все, командир, что нам сделается!

И сам вижу, что все. А только вопрос хороший, и отвечать на него весело. Любят на него отвечать. Когда действительно все живы.

Подмогу разгружают, жестянки щелкают.

- А что там в комендатуре, Змей? Мы видели, ребят понесли?

- Посекло ребят. У них да у бамовцев девятерых выбило, четверо тяжелые.

- А наши?

- Бог миловал. Давай показывай, что тут у тебя.

- Из-за трубы они бьют, слева от столба. Сначала из кустов справа работали, причесали мы их. А труба толстая, из-за нее трудно достать.

- Так ты смотри: у них прямо за спиной деревья да кусты высокие. Чесани по веткам, накрой их сверху осколками.

- Понял, сделаем!

Страшная штука - АГС. Двадцать девять гранат легли шахматкой. Тысячи осколков сплошной полосой сеются. Не зря за этой машинкой адской и охота настоящая идет.

Дум, дум! Это - ерунда, это - подствольники. Один прямо на верхнее перекрытие плюхнулся, песком через щели на головы сыпанул.

Бумм-ба-бах! А вот это уже серьезно. "Муха", однако. И врезали с того бережка. А до бережка ста пятидесяти метров не будет. А если по амбразуре, да из "Шмеля"? Только брызги бурые да шкварки черные от нас останутся.

Бумм-ба-бах! Совсем близко. Наружный слой мешков рвануло, посыпало.

- Все, орлы, пристреляли нас. Берем аппарат, драпаем.

- Все внизу?

- Все.

Только один наверху остался. Яцек-пулеметчик. Мы через коридорчик веселый назад пойдем, а он нас сверху прикрывать будет.

- Пошли!

Ай, нехорошо получилось, нехорошо! На секунду тормознулся посмотреть: все ли пошли дружно, не цапнуло ли кого. Вот теперь сиди на корточках, загорай на краешке этого коридорчика долбаного, В двадцати шагах от угла спасительного, за пеньком от старого тополя, да за железякой какой-то, благослови ее Господи! Лихо они меня подловили. Пульки щелкают - это ерунда, а вот гранатка сзади бахнула - это не есть хорошо. Вторая еще ближе легла совсем плохо получается. Спинным мозгом чувствую: третью прямо на темечко положат.

- А-а-а!

Волчара, черт отчаянный, вылетел из-за угла, орет что-то, из автомата по кустам полощет. Обалдели духи, отвлеклись. На долю секунды отвлеклись. Ноги, Змей, ноги! Рви, лети! Вот она - стеночка родненькая, вот он коридорчик уютненький!

А теперь - вразворот. Теперь Волчка надо доставать. Это он, зверь серый, специально от стаи отбился, чтобы командир последним не шел, без прикрытия. А сейчас торчит за сарайчиком, и Яцек с ним. Долбят духи туда из подствольников. Обиделись, наверное: так купили их красиво.

Держитесь, братишки! Сейчас наш черед, сейчас мы вас так прикроем, что небу жарко станет!

- Третий, четвертый! Подствольники!

Кипит зеленка. Небольшой пятачок: метров пятьсот на восемьсот. А мы в него три сотни ВОГов из подствольников да две сотни из АГСа, да "Шмелей" и "Мух" десятка три. А уж всякого свинца - немеряно.

Плохо сейчас в зеленке. Так плохо, что хохол-наемник выскочить из нее не смог. Проще оказалось сдаться, на посты наши выйти. И приятеля своего раненого к нам вытащить.

Сука подлая! Скажи спасибо, что руки марать не хочется о тварей, что за "гроши" братьев своих единокровных убивают.

А чешутся руки, ох чешутся! И собры орут: "Уберите этих б...й от греха подальше!".

Раненого на носилки, второго - на пинках - в машину. На фильтрационном пункте разберутся. Там народ ласковый.

Хотя падаль такую не сажать надо. Их живьем надо закапывать.

А вот к духам нет у нас настоящей злобы. У них своя правда, у нас своя. Если на центр Грозного посмотреть, да на траншеи кладбищенские, где тысячи женщин и детей вперемешку с мужиками лежат, то можно духов понять.

Всякое в этой войне было. Еще месяц назад здесь резня беспощадная кипела. Россияне друг друга убивали. Бред какой-то: ДРУГ - ДРУГА убивал. Кое-кто и до сих пор крови не напился.

А что до нас, то не бились мы в этих развалинах горящих. Не отправляли домой тела друзей, мерзкими надругательствами истерзанных. Свеженькие мы еще. Гуманные. Но многое знаем уже. И людей русских, из своих домов повыброшенных, да девчонок наших, грязным насилием униженных, понаслушались. И траншеи старые, задолго до декабря трупами забитые, да мэрию городскую, еще летом из дудаевских самоходок расстрелянную, видели.

Так что не все просто здесь. И хоть нет у нас ни на кого злобы лютой, настоящей, не надо нас убивать. Опасно это. ОМОН - фирма зубастая. Кусаемся мы. И крови тоже не боимся. Кровь за кровь мы обычно с процентами берем.

Вот и темно уже. Мои отработали. Выстрелов мало осталось. Надо на завтра приберечь. Сидят в комендатуре (мало ли что духи удумают) и ржут опять, как жеребцы стоялые. Обсуждают, как под "Шмеля" попали. Очень весело! Хорошо, что на открытом пространстве. Оглоушило троих, контузии схлопотали. Санька, санинструктор наш, метра три кувырком летел. Ну ничего, встал на четыре косточки, башкой помотал - и пополз другим помощь оказывать. У Удава от удара нога, как бревно. Сидит, штанину задрал, бухтит что-то сам себе. А дай команду - рванет в бой, как здоровый.

Комендант с оставшимися офицерами да энтузиасты из СОБРа группу сколотили, "Шмелями" да "Мухами" пообвешались. Профессор с Полковником к ним пристроились.

- Пошли!

Закат красивый был, еще кусочек золота по краешку неба завис. Черные тени по нему скользят.

Плохо духам-автоматчикам. Они в общагу ПТУ забрались, думали: нас сверху бить ловчее будет.

А Николаич поставил своих в хоровод, и долбят они эту общагу, как дятел осину. Только грохот непрерывный, только вспышки бешено сверкают. Выстрелил - отскочил - следующий выстрел готовь. А на твоем месте другой уже, в прицел впился, орет:

- Уши береги!

Вот Профессор со своим РПГ за кирпичной стеной примостился. Тяжко ухнула "шайтан-труба". Небо над общагой раскололось. Двойной удар землю потряс.

- Профессор, ты что, ядерную боеголовку пристроил?

- Сдетонировало что-то у них. Да не по мелочи сдетонировало!

Вяло огрызается "зеленка". Замолкла общага.

Да пора уже. Четвертый час. Утро скоро. Духам еще работы полно: убитых спрятать, раненых по пунктам Красного Креста разбросать, следы замести.

Сползаемся в комендатуру. Спина под броником мокрая. Липкие струйки по позвоночнику ползут.

- Ну что, Николаич, все?

- Все. Пошли в столовую, там мясо пожарили.

- Спасибо, я со своими.

- Это вам спасибо. Золотые у тебя парни.

x x x

- Бугор - Змею.

- Слушаю.

- Ужин готов?

- И завтрак тоже... Командир, тут ребята случайно в рюкзаке два пузыря нашли. Может, сегодня можно? В порядке исключения. Тут граммов по пятьдесят на брата, и то не выйдет.

- Ну раз нашли, не выбрасывать же. В порядке исключения...

Не знаешь ты, Николаич, этих золотых парней... Жулье одно, ухорезы.

Братишки мои.

[две главы пропущены]

. . .

. . .

НАРИСУЙТЕ МНЕ ДОМ

Женька в руки гитару взял.

Все в душе - кувырком. В голове - кувырком.

Водка не помогает. Только одно средство есть, только одно сейчас спасет: пальцы левой - на гриф, пальцы правой - на струны. "Только грифу дано пальцев вытерпеть бунт!" Женька и раньше Розенбаума любил. А теперь...

x x x

Смотри ты, пижон какой - командир у омоновцев. Не успели расположиться, уже переоделся в чистенькое, стоит, бритвой скоблится возле умывальника. Сразу видно - новичок. Всем известно, что пуля первого - бритого ищет. Мы только две недели тут, а народ уже, как положено, выглядит. У каждого усы и бородка на свой лад курчавятся. Кепи уставные уродские на зеленые косынки поменяли. По городу, конечно, можно и в краповом берете порассекать. А на выезде - не стоит, боевику нашего брата собровца шлепнуть - за счастье. Немало собры волчьей крови выпили. Боятся они нас и за страх свой ненавистью платят.

Омоновцы снуют, как муравьи. Из расположения мусор выносят - мешки с песком заносят. А теперь за рулоны принялись. Кто-то до нас натаскал с молокозавода катки бумаги и полиэтиленовой пленки, из которой пакеты делают. Здоровенные, материал вязкий, ни одна пуля не пробьет. Раньше, пока стрельба была серьезная, рулоны, наверное, вход в бывший детский садик прикрывали, где мы теперь размещаемся. А нынче тихо, как-то само собой все и развалилось.

Но эти - новенькие. У страха глаза велики. Решили, наверное, себе крепость отгрохать.

- Эй, командир, поберег бы ребят. Пусть отдохнут с дороги!

Это Саня, наш начальник отделения, прикалывается. А чистюля ухом не ведет. Ну, ничего. Здесь обычно начальнички попонтуются день-другой, а потом сдуваются, как пузыри. Этот, тоже небось из таких. Парней своих в дорогу вырядил в бронежилеты, шлемы одеть заставил. Как они у него по пути от жары не позагибались? Служи по уставу, завоюешь честь и славу! А у нас этот металлолом под койками валяется. От судьбы не уйдешь!

Что это Саня затевает? Встал у командира омоновского за спиной, ракету осветительную в руках держит. Вот хохма сейчас будет... Хлоп - п-х-х-х! пошла ракета! Был чистюля - и нет. Как ветром сдуло. За цистерной с водой пристроился. Сидит, по сторонам поглядывает.

Наши смеются. А Саня с невинной мордой:

- Ой, извините, случайно получилось. Да вы посмотрите: это просто ракета.

Пижон из-за цистерны вылез, плечами пожал:

- Ребята, если вы здесь сначала рассматривать будете, что хлопнуло, а потом прятаться, то вы - покойники.

- Да уж как-нибудь ракету по звуку отличим.

- Омоновец посмотрел странно, вроде с жалостью. "Суперспец - сам себе кабздец", - выговорил четко и пошел к себе.

- Смотри ты, деловой. Теоретик! Посмотреть бы, как под пулями себя поведешь. Да, Женька?

Промолчал я. То, что вначале смешным показалось, как-то глупо обернулось.

Боец ОМОНа с автоматом у входа встал. Пост, что ли? От кого? Здесь только свои ходят.

- Эй, братишка, у вас командир в каком звании?

- Подполковник.

- Такой молодой? То-то выслуживается, вас гоняет.

Непонятная реакция. Обычно таких зануд подчиненные не любят, и случая не упустят за глаза протянуть. А этот процедил сквозь зубы: "Нас устраивает" - и отвернулся. Хотя, может и правильно. Это - дело семейное. Какой ни какой командир, а свой.

Перекур у омоновцев. Мы подсели, знакомимся. Братишки, в основном, нашего возраста - до тридцати. Особой разницы и нет, что мы все - офицеры, а они - сержанты, да прапорщики. Понятно, общаются с нами уважительно, интересуются, какие здесь порядки. Спрашивают:

- У вас какая командировка?

- Первая, но мы уже две недели здесь. А в Чечне день за три идет, понял?

- Понял, как не понять... Стреляют здесь?

- Не переживай, у нас район спокойный. Но если на шестом блоке будете стоять, там бывает.

- Да я не переживаю, интересно просто.

Саня наш улыбается снисходительно:

- Ничего, война всех обтешет, скоро сами опыта наберетесь.

- Да, опыт - дело важное... - И опять интонация странная, только на этот раз не сердитая, а с усмешечкой.

Покурили, поговорили. Поднялись омоновцы и снова - за работу.

А у меня в душе ощущение непонятки какой-то. Ясно, что с разговорами этими связано, а что конкретно? Черт его разберет. Занятные ребятки, с двойным дном. Может, просто рисуются, чтоб себя не уронить?

Ну и хрен с ними. Некогда тут самоанализом заниматься. Вон наш начальник Сашку зовет, похоже, команду на выезд получили.

x x x

БТР плавно идет, на выбоинах не трясет, колышется только. Саня за старшего. На башню верхом уселся и на ходу инструктаж проводит:

- Прибываем в ГУОШ, от брони не расходиться. Пойдем в сопровождение колонны. Она уже готовая стоит, нам команду поздно дали. Может даже догонять придется.

Серега, пулеметчик наш смеется:

- Саня, надо было тебе приятеля своего из ОМОНа пригласить. Пусть посмотрит на боевую работу, пока отряд совсем в стройбат не превратил.

- А чего ему смотреть? - это Генка - связист полюбопытствовал. Он перед самым выездом где-то пропадал, не в курсе дела.

- Новичкам не вредно.

- Какие новички? Они первую командировку еще четыре месяца назад отработали. Из боев не вылазили. Кстати, со смоленским СОБРом работали. Хвалят братишек: "Скромные ребята, без спецовских закидонов, а дерутся отчаянно."

- Откуда фактишки?

- Из связи, вестимо. Я им к комендатуре подключаться помогал, пообщались.

- ?...

Ай да омоновцы! Вот, наверное, ржут сейчас! Свои и то вон закатываются, чуть с брони не падают.

Мы с Санькой отвернулись, чтобы друг на друга не смотреть. А Генка ничего не поймет, он ведь этой клоунады на дворе не видел...

Колонна ушла.

Вот, блин! Придется мчаться, как чокнутым. Догнать бы до выхода из города. В колонне веселей. А в одиночку можно и на неприятности напороться. Хотя, волков бояться - в СОБРе не служить.

На КПП у поворота на Ханкалу, узнали, что колонна уже минут сорок, как пропылила. Быстро катят, порожняком, так мы за ними долго гнаться будем.

Санька карту у военных попросил:

- Вот где можно срезать, здесь проселочная дорога, в полтора раза короче получается.

Офицер, вэвэшник с КПП, плечами пожал:

- Не советую. Лучше вернуться. Раз без вас ушли, значит, сопровождения хватает. Еще наездитесь.

- Кто не рискует, тот не пьет шампанское!

Влипли!

Задним умом теперь все понимаем. И что вэвэшника надо было послушать. И что дурь последняя - без разведки в такие ловушки соваться.

Еще пять минут назад катили весело, прикалывались:

- Все духи на центральных дорогах сидят, а мы тут у них по тылам гуляем!

Стали с горочки спускаться, в ложбинку. Вся в зелени, только успевай от веток уворачиваться. В самом низу - старые блоки бетонные на дороге валяются. БТР ход сбросил, между ними пробирается. А из лесу- мужик бородатый, лет тридцати, может сорока. Черт их, черных, разберет. В зеленом берете, но без оружия. Руку поднял.

- Привет! - улыбается.

Но что-то нехорошо мне от его улыбки стало.

БТР притормозил. Держим мужика на мушке:

- Чего надо?

- Я командир отряда самообороны. Я вас в плен беру.

- Чего-о-о?

- Ребя-а-та, по сторонам посмотрите внимательно. Только стрелять с перепугу не начните. А то беда будет.

Сердце у меня куда-то вниз обрушилось. Аж замутило. У всех наших тоже вид неважнецкий: из кустов человек двадцать высыпало. У доброй половины "Шмели" и "Мухи" в руках. Пулемет. Автоматы с подствольниками. И кажется, что все это на меня одного смотрит. А в кустах, небось, еще снайперы сидят. Спиной ощущаю, как чей-то взгляд между лопаток дыру сверлит.

- Оружие на БТР положите.

На Сашку смотрим. Ты собирался шампанское пить? Вот и расхлебывай.

Он белый, как полотно, но отвечает почти спокойно.

- Смысла нет нам оружие складывать. Все равно прикончите.

- Вы кто? Контрактники?

- Нет.

- А кто?

Молчим. Все знают, что контрактников духи за наемников держат. Сразу кончают. А если не сразу, то оставляют, чтобы поразвлечься. Нам комендант видеокассету давал. Там чеченцы контрактника два часа на запчасти разделывают. Но и нашего брата они не жалуют. Да какой смысл в молчанку играть. У каждого за пазухой - берет краповый. В карманах - удостоверения.

- СОБР.

- Милиция, значит? Офицеры все, наверное? Чего молчите? Стыдно что ли, что милиционеры, а убийствами занимаетесь?

- Мы не занимаемся.

- А это что у вас? Рогатки, да? Зачем вы на нашу землю с оружием приехали? Я сам - майор милиции. Омскую высшую школу закончил. Десять лет в уголовном розыске проработал. У меня по всей России друзья были. В гости друг к другу ездили. А теперь вы мою семью убили, за что? - голос у него на вскрик сорвался.

Здоровенный боевик, черной бородой чуть не до бровей заросший, рядом стоит, зубами скрипит, а правая рука предохранителем автомата - щелк-щелк, щелк-щелк.

- Мы никого не убивали.

- А я откуда знаю: убивали, не убивали? Кто у Руслана ( на бойца своего кивает) брата застрелил? Вы, или друзья ваши? А моих бомбой убили. Всех сразу. Трое детей. Мальчики мои и девочка. Жену убили, мать, отца. Пока я в командировке был, в Россию за бандитом ездил. Те с самолетов бомбили, а вы в Самашках на земле мирных людей расстреливали.

В Самашках и наших полегло немало. Нам рассказывали, что и зачистка-то проводилась после того, как эти "мирные люди" из засады сначала московских омоновцев расстреляли, а потом - девятнадцать ребят из внутренних войск. Автоматы забрали, самих раздели, над телами надругались. А после штурма села десятки своих трупов с оружием оставили. Чеченцы - те свое рассказывают: сколько женщин и детей погибло. Да уж, надо думать, в этой бойне всем досталось. Пуля - дура. Ни пол, ни возраст не разбирает. Не нужно было вообще до штурма доводить. Да только вякни сейчас про это...

- Что вам здесь нужно? У вас что, дома бандитов нет? Чего ты лезешь на чужой земле порядок наводить, если на своей не навел. Думаете мы тут сами не разберемся?

По-русски чисто говорит, грамотно. Только на гласных потягивает: "ребя-ата", да шипящие, как все они, по-своему произносит.

Сколько времени прошло? Нет сил уже слушать эту политбеседу. Тело все затекло от напряжения. Но шевельнись только. Двадцать пар глаз испепеляющих каждое движение секут. Так и ждут, волки, повода, чтобы нас в прах разнести вместе с БТРом. И сидим мы, как обезьяны перед удавом в мультике про Маугли.

Про детей рассказывает. Девочка ласковая была. За отцом хвостиком ходила. А пацаны мечтали в уголовном розыске работать. Года два назад младший у него значки с формы свинтил, фуражку забрал и убежал "в милицию" играть. А в райотделе, как на грех, строевой смотр. Хорошо, у начальника своих мальчишек четверо, только посмеялся.

Рассказывает он, а голос такой, что у меня - мурашки по коже. Горе страшное, неизбывное в каждом слове звучит.

Вот, опять заводиться начал! Санька поддакнул неловко, ненатурально как-то, а он сразу:

- Ты не прикидывайся ягненком. Не прикидывайся. Знали ведь куда ехали! Город видели! Разве непонятно, что когда так бомбят, тысячи невинных людей гибнут? Ведь ваших же, русских сколько поубивали! Большие политики большой пирог делят. А мы с вами режемся: кровь - за кровь, смерть - за смерть. Вы нас убиваете, мы - вас. Те, кто наверху, потом между собой договорятся. А мне кто моих родных вернет? И если я вас здесь сейчас порежу, как баранов, кто вместо вас к мамкам вернется? Кто вашим семьям помогать будет?

Хорошее слово -"если". Если сразу не убьют, может, потом на своих обменяют. Но ведь измываться будут... У Сашки на руке часы, вот он кисть чуть повернул. Ого! Около шестнадцати. Если даже с запасом взять, что мы от комендатуры сюда час ехали, то получается - третий час "беседуем". А сил больше нет. Все! Чувствую, что еще немного - и не выдержу. Или орать начну, или на них брошусь. Пусть убивают. Пусть что хотят делают. Но не могу я больше ждать, между жизнью и смертью висеть... Что он говорит?

- Уезжайте отсюда, чтоб я вас больше не видел. Бросайте оружие и катите назад. Вперед не советую. Там везде наши. Убьют и правильно сделают. Это я не могу на милиционеров руку поднять. Жаль вас, пацанов. Я вам жизни ваши дарю. Но если еще раз попадетесь, я с вами, как с последними скотами, поступлю. Ну?!

- Оставь оружие... Патроны, гранаты забери, оружие оставь! Нам с таким позором возвращаться нельзя, я сам тогда застрелюсь.

Ты что, Сашка, сдурел?! Башню рвануло? Ты глянь, как он на тебя, наглеца, смотрит, аж кулаки сжал. Ведь отпустил уже почти! Сдохнешь, дурак, и нас за собой потянешь.

Тишина гробовая повисла. По-моему, даже листья шелестеть перестали.

- Уезжайте! - и отвернулся.

Один из его абреков не выдержал, как загыргычет что-то. Другой тоже аж за голову схватился. И у остальных такое выражение в глазах, будто уже на спусковые крючки давят.

Но дисциплина у них! Гыркнул что-то в ответ. Опустили головы, повернулись следом и растворились в зеленке, будто и не было никого.

Кто-то из ребят шевельнулся, автомат приподнял.

- Не вздумай! - Сашка руку перехватил.

Правильно. Одно дело, что невидимые снайперы через оптику по-прежнему спины сверлят. Не такой дурак их командир, чтобы на одно наше благородство рассчитывать. Но можно назад на пригорок выскочить, а оттуда жахнуть из всего, что есть. Один АГС чего стоит! Другое - главное: не по-человечески это - за подаренную жизнь смертью платить.

А не рано радуемся? Может, просто играют с нами? Ведь рядом стояли, в упор целили. Могли своих зацепить, осколками, да рикошетами. Сейчас чуть подальше отпустят и...

Выскочили! Выскочили!. . Аж до сих пор не верится. Водитель БТРа нашего, как до своих добрались - по тормозам, руль бросил. Минут тридцать его отходняк колотил. Да и остальные не лучше были. Геройство наше пижонское, пальцы растопыренные - вспоминать стыдно. Как там омоновец про суперспецов говорил?

А когда через город ехали, у меня будто повязку с глаз сняли. Дома, как в Сталинграде после битвы. Лишились люди всего, что имели. Сколько же, в самом деле, мирных полегло? Вон женщина идет, в черном платке, взглядом исподлобья провожает. Раньше бы не сказал, так подумал, что, мол, зыркаешь, сука бандитская! А сейчас другое в голове шевелится. Может она ребенка похоронила. Или мужа. Или всю семью. За что ей нас любить?

Жаль ее. А своих не жаль? Что здесь в девяносто третьем-девяносто четвертом творилось! Взять ту девчонку, что к нам в комендатуру приходила. Родители ее в один день исчезли, а два брата - полицая дудаевских в тот же вечер в их квартиру заселились. Ей сказали: "Живи в кладовке, служить нам будешь". Что они, да дружки их, с несчастной вытворяли. С тринадцатилетней! Рассказывала, как робот. Даже плакать уже разучилась. Сколько их, таких палачей было?

Но ведь не все. И не большинство даже. А оппозиция здесь какая была! Тысячи против Дудаева поднялись. Сами гибли, семьи теряли. Чеченский ОМОН, СОБР, гантамировцы, завгаевцы, милиция Урус-Мартана... А мы всех - под одни бомбы, под "Грады" и "Ураганы". Вместо того, чтобы плечом к плечу выродков уголовных и фанатиков оголтелых давить, общим горем нацию сплотили, да против себя развернули. Сам-то себе признайся, брат Женька, как бы ты, к примеру, на месте этого сыщика поступил? Ну, то-то!

Так что же делать?! Что делать, брат Женька? Как друга от врага отличить? Как Родину защитить, честь свою не замарав и с бандитами в кровожадности не сравнявшись?

Башка трещит от проклятых мыслей. Душа, и без того страшным приключением измотанная, ноет, как нарыв. Водки, что ли, еще выпить. Не поможет... Как приехали, чуть не по бутылке на брата выпили, а трезвее трезвых. Только еще муторней стало. Где гитара моя?

x x x

Поет Женька. Голос его высокий по этажам бывшего детского садика, разрывами опаленного, пулями исклеванного, мечется.

Нарисуйте мне дом,

Да такой, чтобы жил,

Да такой, где бы жить не мешали,

Где, устав от боев, снова силы копил,

И в котором никто,

И в котором никто никогда бы меня не ужалил!

НИКТО НЕ ХОТЕЛ УБИВАТЬ

Метрах в двухстах от комендатуры, по изрытому ямами и заваленному битыми кирпичами пустырю, шли двое. Старуха в обычной деревенской одежде темного ситца толкала перед собой наполненную какими-то обломками тачку. Рядом с ней, поминутно нагибаясь, чтоб сорвать приглянувшийся цветок, весело припрыгивала девчушка лет пяти. Ростиком - чуть выше тачки.

- Ой бабушка, смотри: веревочка!

Старуха наклонилась вбок, подслеповато пытаясь разглядеть, что там увидела внучка. И в это же время услышала, как кто-то кричит со стороны почти невидимых из-за куч мусора постов комендатуры:

- Эй! Эй, куда! Назад!

- Ах, чтоб вас! - Заворчала бабка,- что мне, эту дрянь назад, домой везти? Ага, щас! И решительно двинув тачку вперед, наклонила ее на бок, чтобы поскорее сбросить свой груз.

Что-то хлопнуло. Странный темный предмет, выпрыгнув из травы, ударился о борт тачки и отлетев в сторону, рванул, выбросив черно-огненный клуб. Долго ждавшая своего часа ОЗМка18 хлестанула во все стороны тысячами стальных осколков.

Старуха, упавшая от страшного удара по ногам, пронзительно закричала и, оставляя кровавый след, поползла к девочке. Та, лежа на спине, прерывисто дышала, булькая розовыми пузырями.

Из комендатуры кружным путем, огибая минное поле, бежали люди. Когда до раненых оставалось метров сто, часть из них рассыпалась в стороны. Встав на одно колено за разными укрытиями и вскинув автоматы, они настороженно всматривались в недалекую зеленку, прикрывая двоих, которые пошли дальше. Пошли чуть ли не на четвереньках, внимательно вглядываясь в траву, прокалывая шомполами подозрительные участки. Один продвигался молча, а второй, впрочем, ни на секунду не теряя бдительности, тихонько бубнил себе под нос:

- Это ж надо, в самую середину минного поля залезть! Ну бабка, ну диверсантка хренова! Саня, стоп!

Его напарник замер, прижавшись к земле. А разговорчивый, достав солидного размера нож и аккуратно круговыми движениями подрезав дерн, бережно отложил его в сторону. Подрыхлил землю вокруг какого-то предмета и подсунув под него пальцы, плавно вытащил из грунта коричневый, похожий на эбонитовый, цилиндр.

- Вроде без сюрпризов...

- Больше не доставай. Некогда возиться. Обозначай флажками, чтоб на обратном пути не зацепить.

Минут через десять они добрались до старухи и ребенка.

- Дышат, живые. О, смотри: осколки от ОЗМки.

- Да на таком расстоянии она их должна была в капусту посечь!

- Может, заторчала, не выпрыгнула толком. Или тачка прикрыла! Видишь, как решето...

Разговаривая, саперы сноровисто осмотрели раненых. Один быстро вколол старухе промедол, перетянул голени жгутами. Второй поднял девочку:

- В горло и в грудь справа! Ножки немного посекло. Слушай, а ей промедол можно?

- Не знаю. Неси бегом, Вовка, доктор разберется.

И тот рванул. По минному полю, по проделанному наспех коридору, ловко, как горнолыжник, уклоняясь от флажков. Он знал, что в такой спешке они с Саней могли пропустить не один страшный сюрприз. Но Вовка, по кличке Отец-Молодец, которого дома дожидались пятилетняя любимица Наташка и еще не видевшие отца двойнята - неделя от роду, мчался по полю смерти, прижимая ребенка к груди, задыхаясь и шепча:

- Терпи, терпи, маленькая! Не бойся! Я свой дядя, я хороший дядя! Сейчас тебя наш доктор Айболит посмотрит. Он тебе даст конфетку и не будет больно. Потерпи маленькая!

А Саня тащил старуху. Взвалив ее на спину, он шел, вглядываясь под ноги и молча слушал ее причитания:

- А ведь она же сказала мне: "Баба, там веревочка!". Ой, я дура старая! За что же мне такое наказание? Господи, дай мне сдохнуть смертью страшной, только спаси нашу кровиночку!

На дороге, напротив места трагедии уже ждали "Урал" и БТР сопровождения.

Возле машины стояли Шопен - командир ОМОН и врач комендатуры, которого все в глаза уважительно величали Док, а за глаза - Айболит. Длинные чуткие пальцы командира, лежавшие на цевье автомата, как на грифе гитары, не оставляли сомнений в происхождении его личного позывного, давно уже ставшего вторым именем. Укрывшись за броней БТРа и посматривая в бинокль то в сторону зеленки, то на раненых, негромко переговаривались бойцы ОМОН.

- Чего она туда полезла? Вон же табличка "Мины", вон еще...

- Да ей, наверное, сто лет в обед, не видит небось ни хрена, слепандя старая.

- Блин, рисково саперы идут! Тут ведь кто только чего не ставил. И "чехи", и наши. Ни карт, ни схем. Сам черт не разберет!

- Спасать-то надо. Бабка еще вроде шевелится.

- Хрен бы с ней, с бабкой. А маленькая, похоже, готова. Нет!... Шевельнула ручонкой, шевельнула... Смотри, как Отец-Молодец чешет, живая значит!

Навстречу Вовке, бережно подхватив девочку, бросился врач.

Пока он возился с малышкой, дошел Саня со старухой. Ее перевязали омоновцы и прибежавшие из соседнего дома женщины - чеченки.

- Спросите у них, где родители девочки. Пусть найдут быстро, - помогая доктору, через плечо бросил бойцам Шопен.

- Нет у нее никого, кроме бабки, - пытаясь прикурить трясущимися руками, отозвался солидный, лет сорока, омоновец, с виду - классический старшина роты. - Женщины говорят: отец в оппозиции Дудаеву воевал, погиб. Мать тоже боевики убили, из дудаевской охраны. Средь бела дня увезли, изнасиловали и пристрелили. Бабку с девочкой всей улицей спасали, прятали.

- Надо быстро в госпиталь. У маленькой слегка задета трахея, но это не страшно. А в легких может быть кровотечение, - заканчивая перевязку, сказал Айболит командиру.

Тот молча кивнул. Сидевший на корточках у колеса водитель опрометью бросился в кабину работающего на холостых оборотах "Урала", а двое омоновцев, заранее откинувшие задний борт автомашины, заскочили наверх, приготовились принимать старуху. Но Шопен, помедлив мгновение, отрывисто распорядился:

- Сопровождение - на "Урал". Бабулю - на броню сверху. Док с девочкой в БТР: его меньше трясет.

Айболит согласно покивал головой и, бережно подняв ребенка, полез в боковой люк.

Устелив сиденье бушлатами и уложив на них малышку, он встал на колени, неотрывно глядя на свою маленькую пациентку и держа пальцы на пульсе тонюсенькой ручонки.

За долгие годы своей работы Док видел много крови. В последние месяцы особенно много. Но сегодня его просто колотило. И он знал, что не его одного. Айболит успел заметить, как непривычно нервничали и суетились даже самые опытные бойцы. И как тряслись губы у всегда бодрого и энергичного, видавшего виды командира...

На крыльце двухэтажного здания полевого госпиталя, сняв "Сферу", черную внутри от пота, и положив на колени автомат, сидел Шопен. Невидящими глазами он уставился куда-то вдаль, поверх голов своих товарищей. А те притихшей группкой расселись на корточках у БТРа и за негромким разговором гоняли по кругу единственную сигарету, последнюю из скомканной и выброшенной пачки.

На крыльцо вышла молодая, лет двадцати пяти, удивительно красивая, но с усталым, потухшим лицом медсестра. Присела рядом.

- Бабушка не выдержала. Сердце. А с девочкой все в порядке. И даже шрамов сильных не будет.

- Это хорошо, девочке нельзя, чтобы шрамы были, особенно на груди. Пока маленькая - ничего, а потом комплексы пойдут, - понимающе кивнул Шопен.

Медсестра вдруг вся как-то сжалась, напряглась, отвернув лицо. Но слезы все же хлынули ручьем и она, резко поднявшись, убежала назад, в здание.

- Что с ней? Новенькая, не привыкла еще? - растерянно спросил Шопен у курившего рядом и слышавшего разговор солдатика-санитара.

- О-ох, блин, прямое попадание! - то ли осуждающе, то ли сочувствующе протянул тот. - Ее саму в январе ранило. Когда ребят из под минометного обстрела вытаскивала. Весь живот посекло. Заштопать - заштопали, а какая там пластика, в подвале, при свечках? И детей у нее теперь не будет. Муж узнал, бросил. А Михалыч, наш главный, его выгнал. Говорит, врачей я себе еще найду, лишь бы людьми были. Он здесь у нас же служил...- пояснил словоохотливый информатор, и добавил смачно, - к-козел!

Шопен поднялся, почти бегом направился вслед за медсестрой. Та стояла в конце коридора, у окна. Она уже не плакала, но все еще судорожно вздрагивала от задавленных всхлипов.

Шопен прижал ее к себе, погладил по голове.

- Прости, сестренка. Я ж не знал.

- Ладно, ты-то здесь причем? - вытирая ладошкой остатки слез, попыталась улыбнуться она. - Просто никак не привыкну, что я уже не женщина, а так... камбала потрошенная. Только для временных удовольствий.

- Вот дурища! - Внезапно рассердился Шопен. - Ты на себя в зеркало давно в последний раз глядела? Да еще не один тебе ноги целовать будет. И на шрамы твои молиться, если он мужик, а не гандон штопанный, как твой бывший. А дети... Вон - твоя крестница - круглая сирота. И полгорода таких. Собирай, да люби, роднее своих будут.

Неожиданная взбучка, после ставших привычными и ненавистными утешений, подействовала на медсестру таким же неожиданным образом. Она вдруг открыто, по-настоящему улыбнулась и положив Шопену руки на плечи, заглянула ему в глаза:

- А я правда еще ничего?

- Ты красавица. И человек настоящий. Те ребята, что отсюда вырвутся, после войны таких как, ты искать будут. Днем - с огнем и сигнальными ракетами.

В коридор вышел Айболит. Состроил глазки, улыбнулся понимающе, мол, молодец, командир, знай наших! Но встретив сдержанный, холодный взгляд Шопена, быстро изобразил озабоченность и пошел на выход.

- Ладно, мне пора. Береги себя, сестренка. И не дури.

- И ты береги себя, братишка. Настоящих мужчин тоже не так много. - И поцеловала. Нежно, как родного, близкого, знакомого тысячу лет.

Вернувшись в комендатуру, Шопен приказал водителю проехать к границе постов, окружающих комендатуру. Коротко переговорив со старшими нарядов, поднялся на подножку "Урала" и оглянулся. Вдоль кромки минного поля саперы уже протянули ограждение, связанное из обрывков телефонного кабеля и кусков остродефицитной "колючки". На нем раскачивались свежие предупреждающие таблички на русском и чеченском языках. За ограждением, в поле ковырялся Отец-Молодец с коллегами, устанавливая новые, только вчера полученные мины.

Шопен потер виски руками, постоял еще секунду, - Поехали! - и хлопнул дверцей.

Словно отвечая, где-то за Северным захлопали минометы. Воздух наполнился смертоносным шелестом и тошнотворным, рвущим душу свистом.

МЫ ПРИЙДЕМ НА МОГИЛЫ БРАТИШЕК

На периметре комендатуры шел бой. Боец в "Сфере" и бронежилете, расположившись в самом центре амбразуры и тщательно прицелившись, садил одиночными из автомата - тах!-тах!... тах! Пулеметчик, обмотанный лентами поверх тельняшки, на манер революционного матроса, стоя на открытом пятачке, по ковбойски - от пояса поливал "зеленку" длинными очередями из своего ручника. Длинный Пастор, командир расчета АГС, четко, по уставу подавал команды наводчику, пока тот, нажав на гашетку, не заглушил его голос гулкой короткой очередью: дум-дум-дум! Через пару секунд из "зеленки" отозвались разрывы долетевших выстрелов: тах-х...тах-х...тах-х!

С противоположной стороны на территорию комендатуры влетел "Урал", за ним - БТР сопровождения с бойцами ОМОН на броне.

С подножки машины на ходу спрыгнул Шопен - командир отряда, бегом направился в сторону постов, где вперебой стучали выстрелы, с сухим треском разорвалась ручная граната. Бойцы горохом сыпанули с брони, рванули вслед за ним.

- Что происходит? Прекратить огонь! Ты что, сдурел, как мишень торчишь?! - Шопен, схватив пулеметчика за шиворот, рванул его за угол кирпичного сарайчика, в укрытие. - Где противник, кто дал команду стрелять?!

- Все нормально, командир! - От стены сарайчика отделились двое в вопиюще гражданских нарядах. Джинсы, футболки. У одного на плече профессиональная видеокамера.

Шопен, потеряв дар речи, стоял и смотрел на это явление. Наконец, задавив себя и остановив гневно заигравшие желваки на скулах, он своим обычным ровным голосом спросил.

- Кто такие?

- Телевидение. Мы тут ребят попросили поработать в кадре. Третий день в городе, ничего интересного. Спасибо, ваши помогли.

Шопен развернулся к бойцам. Те стояли, переминаясь с ноги на ногу и понурив головы.

- Кто дал команду?

Молчание.

- Мой зам в курсе?

- Так точно.

Долгая пауза повисла в воздухе предгрозовым разрядом. Даже задиристый, разбитной наводчик АГС подтянулся, ожидая, что же сейчас произойдет.

- Хорошо, идите!

Дружный облегченный вздох вырвался из десятка молодых могучих легких.

- Да нам бы надо еще... - начал один из телевизионщиков.

- Вам нужно, чтобы шальной пулей кого-нибудь завалило в результате вашей клоунады? Чтобы сюда через час десяток комиссий понаехал разбираться, кто нарушает приказ командующего гарнизоном, открывает огонь без разрешения? Чтобы опять местные шум подняли! Мы только-только с ними отношения наладили. Вы же ( с нажимом на "вы") вещаете, что мы на мирной российской территории конституционный порядок наводим. Что здесь войны нет. Так какого... - Шопен еле сдержался - вы нам ее здесь устраиваете. Вон, полюбуйтесь - уже делегация идет!

И точно: от крайних домов частного сектора неспешно шли несколько стариков в папахах, один опирался на посох. Впереди бежал молодой парень, размахивая руками и что-то крича.

- Но ваш заместитель...

- Вот вместе с ним на пару теперь и объясняйтесь. Пастор!

- Я!

- Найди зама, я жду его в штабном кубрике.

Минут через десять из штабного помещения в расположении ОМОН, выполнявшего заодно и роль столовой, вышел заместитель Шопена. Тяжко вздохнув, он классическим российским жестом полез было в затылок, но заметив насмешливые взгляды бойцов, резко сбросил руку и с разобиженным видом пошел на выход, покурить, успокоиться.

Жизнь в Грозном шла своим чередом.

У частных домов напротив комендатуры, у ворот, покуривая и неспешно, солидно беседуя, на корточках сидели мужчины. Время от времени они исподлобья бросали внимательные, цепкие взгляды на КПП комендатуры, на выезжающий и заезжающий транспорт. Вот двое встали и пошли в дом. Из тех же ворот, с огромной надписью мелом "Здесь живут люди!", немедленно вышли двое других, помоложе, и уселись на месте ушедших.

Женщины, перекрикиваясь пронзительными голосами, хлопотали в огородах, развешивали белье, энергично выметали и без того чистые бетонированные дворы. Несколько молодаек, похихикивая, сплетничали у одного из дворов. Половина из них держала на руках грудных малышей или покачивали коляски. У остальных, несмотря на свободный покрой цветастых платьев, заметно выдавались большие животы. Почти за каждую цеплялись еще один-два карапуза, неуверенно топающих вокруг матери.

Пацаны постарше бойко торговались со скучающими на внешних постах комендатуры бойцами. Товар был обычный: жвачка, сигареты, "Сникерсы". Один даже притащил с недалекого рынка вафельный торт и настойчиво совал его бойцам.

Те отбрыкивались:

- Может твоему торту сто лет. А может он с отравой.

- Не-е! Бомба есть, отравы нет!

- Дорого просишь. На рынке дешевле.

- Э-э-э! Зачем на рынке? Зачем ходить. Так покупай, я что даром бегал?

- А я тебя просил?

- Э-э-э! Если такой бедный, зачем на войну поехал? Ехай домой деньги зарабатывай!

- Ну ладно. Тыщу сбросишь?

- Зачем? Деньги бросать нехорошо!

Видно было, что торговались просто так, больше из интереса. Торт пацану скорей всего дала работающая на рынке мамка. А соскучившихся за нормальной жизнью, за младшими сестренками и братишками парней забавляла нахальная экспрессия юного спекулянта. Каждая его реплика вызывала у спорщиков новый прилив смеха.

Один из пацанов, пользуясь тем, что бойцы отвлеклись, влез на невысокую стеночку ограждения и, сосредоточенно шевеля губами, стал что-то пересчитывать во дворе комендатуры.

- А ну брысь, шпион мелкий! - один из постовых ссадил его с ограды и дал шутливый шлепок чуть пониже спины.

Пацан в ответ, не долго думая, треснул его в грудь, защищенную бронежилетом и запрыгал на одной ноге, дуя на ушибленный кулак.

- Ай, дурак железный!

Бойцы улыбались. А смешливые мальчишки, держась за животы, что-то звонко выкрикивали приятелю по-чеченски.

К комендатуре подъехал чужой "Камаз". Постовые на КПП, встретив машину настороженными стволами, вдруг из-за мешков защитных повыскакивали, улыбки на лицах засветились. Те, что под тент заглядывали, смеются, своим руками машут:

- Пропускай.

Зарычал "Камаз", вполз на территорию. А из-под тента еще на ходу бойцы выпрыгивают. Загорелые, запыленные, в камуфляже. Бороды, как у боевиков. Головы косынками повязаны, серыми от пыли. Лица будто в два цвета разукрашены. Вокруг глаз и выше - бурые: смесь пыли и загара. Ниже смугло-розовые, распаренные под сорванными облегченно повязками, с дорожками пыли и потеками ручейков потных. У наиболее пижонистых - на руках перчатки с обрезанными пальцами. Разгрузочные жилеты битком набиты магазинами, гранатами. У каждого над левым плечом или на голени - нож боевой. На кого ни глянь - Шварценеггер из "Коммандо", или Рэмбо ( кто помельче).

Омоновцы сбежались, обнимаются с приехавшими.

Огромный, бритый наголо, но при этом чернобородый детина, больше похожий на афганского моджахеда, чем на российского "спеца", бросив своим две-три команды коротких, орет радостно:

- Здорово, Шопен! Принимай подмогу!

Командир ОМОН, поспешивший на этот шум, к нему бросился. Тоже обнялись, друг друга по спинам хлопают.

- Душман, братишка, какими судьбами?

- Да мне из ГУОШа передали, что ты тут совсем чехов распустил. Пришлось к вам аж из Гудермеса на выручку рвать.

- Ладно, ладно! Небось твоя банда тамошнего коменданта достала своей крутизной, вот он и придумал, как от вас избавиться.

- Ах ты композитор хренов! - ничуть не обидевшись, рассмеялся великан и от избытка чувств так хлопнул товарища по спине, что тот аж присел:

- Ты, медведь! Убьешь!

- Слушай, это вы так домой припарадились? Выбритые, чистенькие.

- Не в окопах, чай, живем. Воды у нас - хоть залейся. С горячих источников привозим - мойся, стирайся. Чего вшей разводить? Да и куда нам до вас - собров-суперов? Мы - народ скромный. Нам бороды-косынки не к лицу. У меня только один такой...Рэмбо, да и тот - Питон. А своих предупреди: пока здесь не освоятся, пусть никуда не лезут и пальцы веером не растопыривают. Особенно на ногах, а то все растяжки поснимают, - в глазах у Шопена запрыгали веселые чертики.

- Разберемся, братишка. Ты только дай команду, чтоб нас покормили, как следует. А то весь день не жравши.

- Котяра! Ты гостей кормить собираешься?

- Обижаешь командир! Уже накрываем... А... это...? - коренастый, круглолицый, действительно похожий на кота старшина выразительно округлил глаза и его пальцы непроизвольно сложились в фигуру, которой в России традиционно обозначают стопарик.

- Гостям по соточке, по случаю приезда. А свои перетопчутся. Нам сегодня опять весь периметр перекрывать.

- Понял, не дурак! - и прихватив с собой пару бойцов, старшина умчался на помощь кухонному наряду.

Серега, ты не в курсе, кто нас менять будет?

- В курсе, в курсе. Нас сюда затем и перебросили, чтобы мы им на первых порах подсобили. Они от ГУОШа за нами шли, отстали немного. СВМЧ. Срочники....

- Что-то мне твой тон не нравится, а, брат?

- Сейчас сам увидишь. Вон они - пылят.

- Ой, е...! - Шопен, подперев щеку и пригорюнившись, наблюдал, как из заполонивших двор грузовиков высаживается пополнение из прибывшего батальона.

Зеленые, звонкие восемнадцатилетние пацаны ошарашено вертели головенками на тощих цыплячьих шеях. Армейские каски нависали над их прыщавыми лицами непомерно большими тяжеленными тазиками. Явно неперекачанные руки держали оружие так неклюже, что сразу становилось ясно: эти крутые воины в лучшем случае прошли традиционную подготовку молодого бойца. Три месяца подметания плаца, строевая подготовка, разнообразные наряды и под занавес, перед присягой - три выстрела одиночными по грудной мишени. Окончательно добило собравшихся аборигенов комендатуры то, что из машин выгрузили всего с десяток ящиков с боеприпасами, но в дополнение к ним - целые вороха резиновых палок и пачки пластиковых щитов.

- Мужики, вы куда приехали?

Мальчишки, смущенно пожимая плечами, исподтишка бросали любопытные и тревожные взгляды то на обступивших их "спецов", то на дома вокруг комендатуры, будто ожидая, что по ним вот-вот начнут стрелять неведомые и страшные "духи".

- Ну вы и снарядились, командир! - Серега насмешливо уставился на моложавого подполковника, одетого в патрульную милицейскую форму со всеми нашивками и знаками различия.- Кто это вас так надоумил?

- Да в штабе округа! Подняли по тревоге, за шесть часов до вылета. Мы же сюда - прямиком из дома, на самолете. Спрашиваю: "Скажите хоть, что там реально происходит?" А они: "Ты что, шесть месяцев в Карабахе провел и не знаешь, как батальон готовить?" Прошу: "Дайте хоть боекомплект пополнить!", а мне:" По телеграмме главка только два БК с собой положено. Все остальное на месте получите."

- Ага, получите! - кивнул головой Шопен. - Тут уже давно все запасы размели...

- Понятное дело! В Северном сели, в город въезжаем, я чуть не охренел. Какой Карабах?! Тут, наверное, покруче Афгана будет. А у меня офицеры - одна молодежь. На ходу в машинах боеприпасы раздавал. Вот же суки штабные, конспирацию развели, а! - и подполковник завернул в адрес своих начальников такой роскошный оборот, что насмешка в серегиных глазах сменилось восхищением.

- О, брат, да ты поэт! Музыкант у нас уже есть, - Серега шутливо подтолкнул Шопена, - твои слова, да на его музыку... Вот это песенка получится!

- Да...Серега! - протянул Шопен, - Будут сегодня песенки, будет и музыка, Хотел я коменданта попросить, чтобы нам в последнюю ночь перед дорогой отдохнуть дали...

- Какой тут, к Аллаху, отдых? - понимающе усмехнулся собровец. - Эти орлы сегодня все, что шелестит, блестит и "кажется" перестреляют. Через пятнадцать минут после наступления темноты весь боекомплект рассадят.

- Патроны не проблема, - махнул рукой Шопен, - запас есть, поделимся. Тут снайперы по ночам постоянно лазят. А сегодня могут специально собраться: поохотиться на свежачка. Слышь, командир, - хлопнул он бамовца по плечу, Тебя как зовут-то?

- Володя.

- Игорь. А Душман Серегой крещен... Володя, ты на посты сегодня офицеров старшими ставь. А где не хватит, мы с Серегой своих ребят дадим. Чтобы твои дуриком не стреляли. А то стемнеть не успеет, как получишь "груз двести".

Тот благодарно кивнул и отправился хлопотать по размещению своего батальона.

Четверо омоновцев расселись на низком кирпичном заборчике, с вожделением рассматривая только что купленный у пацанов-чеченцев вафельный торт. Питон, высокий боец с вальяжными "рисованными" манерами и шкодной щербатой улыбкой, достал жуткого вида кинжал, и, изображая самурая с двуручным мечом, примерился, будто собираясь рубануть тортик с размаху.

- Другого места не нашли? - Шопен, обходивший линию постов, появился, как всегда, неожиданно. - Или в расположении тортик не такой вкусный будет? Обязательно надо устроиться у всех на виду, чтобы любой дурак вам мог напоследок пулю засадить?

Повисла долгая пауза.

- Вы меня плохо поняли?!

- Да еще рано, командир. До темноты еще час, если не больше... Мы быстренько, - в голосах бойцов явно ощущались просительные нотки, видно было, что особо спорить с командиром никто не намерен. Только Питон всем своим видом выражал недовольство заслуженного ветерана, которому, словно мальчишке, осмелились сделать такое пустяковое замечание.

- Ну да, вы с духами обо всем договорились...

- Да ладно. Тишина в городе. Вон комендатура тоже отдыхает. И ничего, наконец подал голос и Питон.

Шопен оглянулся. Действительно, недалеко от омоновского поста, под стенкой комендатуры, несколько офицеров курили, сидя на корточках, и весело смеялись над какими-то байками жизнерадостного помощника коменданта по работе с населением.

- Марш в расположение, - голос Шопена не оставлял никаких шансов на продолжение дискуссии.

Бойцы дружно поднялись и, тихонько обмениваясь ворчливыми репликами, поплелись к зданию. Питон, на ходу пытавшийся закрыть торт, уронил крышку на землю. Замысловато выругавшись, он с наслаждением, демонстрируя глядящему вслед Шопену свое недовольство, врезал по картонке ногой. Командир рассмеялся, будто наблюдая за выходкой озорного, взбалмошного, но любимого сынишки и тут же снова озабоченно оглянулся на шашлычную компанию. Потом перевел взгляд на частные дома, окружавшие комендатуру. Улица была пуста. Исчезли вездесущие пацаны. Будто испарились постоянно сидевшие на корточках у домов мужчины. Опустели дворы. В переулке мелькнула женщина. Таща за руки двух ребятишек, она опасливо оглянулась в сторону комендатуры и, прибавив шагу, скрылась за поворотом.

Шопен развернулся и решительно зашагал к комендатуре. В дверях он столкнулся с помощником коменданта по тылу. Тот вел, обняв за талии, сразу двух телевизионщиков и весело приговаривал:

- Так, ребятки, сейчас для тренировки махнем по соточке, а за ужином уже - как следует.

- Тезка, где комендант?- озабоченно спросил Шопен.

- У себя, а что?

- Что-то мне не нравится...

Серия разрывов легла перед сидящими на улице офицерами, расшвыряла их в стороны. Совсем близко, из кустов, из-за стоящей метрах в ста старой, разбитой кочегарки хлестанули автоматные очереди.

Стоявшие на постах омоновцы и собровцы среагировали почти мгновенно, из всех стволов ударили по краю "зеленки". Небольшая группа, под прикрытием огня товарищей, кинулась к упавшим, выхватила их из под очередной серии взрывов. Кого на спине, кого волоком - вбросили в коридоры комендатуры, тяжко дыша, попадали на пол, прислонившись к стенам.

Мимо них, горохоча тяжелыми ботинками, пронеслась группа резерва. В руках - автоматы, пулеметы, коробки с запасными лентами. За спинами - по две-три "Мухи". Разгрузки до отказа набиты боеприпасами для себя и для тех, кто только что по "зеленке" отстрелялся. Через запасной вход, прикрытый стеной мешков с землей, вынырнули на улицу. Сковозь черные султаны, сквозь струи трассеров рванули врассыпную, к постам. К братишкам.

И пошла бойня!

Раненых в спальное помещение перенесли. Двое - тяжелые. Их на кровати уложили. Трое, исполосованные поверхностными ранениями, кряхтя камуфляж стаскивают, шальными от шока глазами кровавые дорожки на собственном теле рассматривают. Еще двое стоят, покачиваясь, трясут головами, пытаются звон от контузии из ушей вытряхнуть. Айболит и все, свободные от боя, друзьям помогают: кровавое тряпье срезают, промедол колют, раны перевязывают.

В одной из комнат - телевизионщики.

Молодой коротко стриженый крепыш в туго натянутой на груди камуфляжной футболке, сидя на ящике из-под патронов и держа в руке микрофон, раза три подряд, под аккомпанемент автоматных очередей пытается начать репортаж:

- Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозный...

Грохот разрывов, сверху сыпется что-то, репортер вжимает голову, снова начинает:

- Наша съе...

- Ё... твою мать, - как бы заканчивает его фразу ворвавшийся боец, засел, падла в кочегарке, из-за кирпичей не выковырнешь, "Муху" дайте!

- Лучше "Шмелем" зажарить! - отзывается другой, стоя на коленях недалеко от журналистов, и разрывая полиэтиленовую упаковку огнемета.

- "Шмеля"? Давай "Шмеля", возбужденно кричит боец. Пританцовывая от нетерпения, ждет, пока ему отдадут оливкового цвета трубу со смертоносной начинкой и, подхватив ее наконец, выскакивает на улицу, в грохот и трескотню.

- Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозного. Вот уже три дня, как действует подписанное командованием федеральных войск и Асланом Масхадовым соглашение о прекращении огня. Но вопреки законам жанра нам сегодня не прийдется сказать не слова. За нас говорят автоматы...

- Готово!

Облегченно вздохнув, журналист встает с патронного ящика, нервно закуривает и говорит оператору.

- Володя, поснимай еще раненых... Перемирие, блин!

С улицы лай собаки доносится: испуганный, подвывающий. Снова серия разрывов, и лай в скулеж отчаянный переходит.

Раненый в живот кинолог Вадим стонет:

- Ральфа, Ральфа заберите!

Один из бойцов на улицу выскакивает. Пригнувшись, бросается к стоящему недалеко от входа вольеру, в котором мечется немецкая овчарка. От зеленки его прикрывает невысокий кирпичный заборчик, не больше метра. И стоило мелькнуть над забором его полусогнутой фигуре, как прицельная очередь выбила фонтанчики крошки из кирпича, рикошетом хлестанула по макушке шлема, слегка оглушив бойца и усадив на землю. Совсем ползком он добирается к вольеру, стволом автомата сдвигает вертушку. Сообразив, что происходит, духи укладывают рядом пару гранат из подствольников. Одна взрывается метрах в пяти, вторая, ударившись в стену, накрывает человека и собаку брызгами штукатурки и мелкими осколками. А те, уходя от смерти, стремительно мчатся на четвереньках к спасительной двери: собака - повизгивая, а боец приговаривая, - Ох бля! Ох, бля! - и под запоздавшую автоматную очередь они вместе проскакивают в коридор.

Собака сразу бежит в комнату, где стоит кровать его хозяина. Увидев непонятную толчею, ошалев от запахов гари и крови, она вздыбливает шерсть и рычит, недоверчиво глядя на окружающих.

Кинолог шепчет:

- Свои, Ральф, свои! Иди ко мне, не бойся. Здесь все свои.

И бессильно свисающей рукой пытается погладить виновато поскуливающего пса.

Серега - собровец, вместе с командиром бамовцев к Шопену спешат. Лица встревоженные.

- Братишка, у нас сюрприз на букву "х".

- А не хватит на сегодня сюрпризов?

- Не, еще только начинаются...

- Да что такое?

- У него, - кивает собровец на подполковника, - полный "ЗИЛ" - наливняк бензина. Девяносто третьего.

- Где? - холодея, спрашивает Шопен.

- А вон: под стенкой комендатуры, - машет рукой Серега.

Действительно, на углу стоит бензовоз. Пули щербят возле него стены. Пару раз в нескольких метрах от машины вздыбливаются разрывы подствольников.

- Да вы что...начинает Шопен.

- Ладно, не рычи. Пацан - водитель испугался, убежал. И ключи уволок. Но у нас есть зиловские. Мой боец машину выведет. Только твоим надо будет выскочить, духов огнем в упор ошарашить. Под разрывы перегоним в мертвую зону.

- Котяра, всех с подствольниками сюда.

Минуты не проходит, как две пятерки гранатометчиков в коридорчике выстроились. Среди них и Питон с теми, кто недавно тортик на улице разделывать собирался.

Шопен задачу ставит:

- Разбиваемся на две группы и залпами поочередно отрабатываем край "зеленки". Перезарядка - в укрытии, зря рисковать не нужно.

Заканчивая, не удержался:

- Питон, ты бы сбегал, проведал свою коробочку. Духи вторым заходом как раз там накрыли.

Тот, виновато сморщив нос, в затылке чешет. Друзья смеются, локтями подпихивают.

- Все... Заряжай! Пошли!

Подошедшие телевизионщики вслед нацелились.

- Куда? Жить надоело?

Крепыш - журналист бурчит сердито:

- Извини, командир. Я тебя не учу, как твою работу делать? - и поняв, что слишком резко получилось, добавляет примирительно, - надо же людям показать, что здесь делается, и как наши ребята драться умеют.

Шопен вскидывает брови, тянет изумленно-одобрительно:

- Мужи-ик! Тебя как зовут?

- Михаил.

- Ладно, Миша, подожди секунду... Малыш, Мак-Дак!

Подбегают двое из резерва. У одного- здоровяка - пулемет ручной, у второго - сухощавого, с умным тонким лицом - автомат с оптическим прицелом.

- Прикройте ребят, головой отвечаете! Малыш,- к здоровяку обращаясь, ты старший.

Тот молча в ответ кивает.

- Ну, с Богом, - и оператору, - Только смотри: для духов твоя камера это просто оптика. По возможности, башку от нее подальше держи...

Пригнувшись, журналисты со своей личной охраной выскакивают туда, где бой идет, и смерть носится, свою дань с живых собирая.

Снова волны разрывов с автоматной и пулеметной трескотней сливаются. За черной завесой, взревев мотором, проскакивает во внутренний дворик "ЗИЛ"бензовоз.

- Фу-у-у! - хором облегченно выдыхают командиры, в комедатуру возвращаясь.

- Мешками обложить, брезент от подствольников сверху натянуть! А завтра хоть весь батальон на лопаты ставь, но чтобы капонир был под бензовоз. Это же - вакуумная бомба под собственной задницей, - качает головой Шопен.

- Ну кто знал, что разгрузиться не успеем, как в такой концерт попадем,- оправдывается бамовец.

- Да ладно, тут твоей-то вины нет. Хотя пузырь с тебя - все равно. О! спохватывается Серега, - ты же у нас еще и не прописанный! Вот завтра за все сразу и выкатишь... Так, а это что за запах? Закусь спеет!

В грохот разрывов, звуки перестрелки вплетается шкворчание мяса на огромной сковородке. Тыловик комендатуры, в бронике, в шлеме, с автоматом за спиной, на керосинке баранину жарит. Переворачивает мясо большой вилкой, убавляет огонь и, еще раз оглянувшись: не пригорит ли, выскакивает с очередной выходящей группой. Через пару минут он возвращается. Бросает пустые магазины сидящему у стены бойцу с перевязанной головой, - Набей! - и, пока тот снаряжает магазины патронами, продолжает кухарить.

В расположении ОМОН, в уголке, за старой партой, сидят шестеро в полной боевой. За спинами у них еще человек пять. Тоже вооружены до зубов бодрствующая смена. Шестеро режутся в карты, в "дурака", на вылет. Остальные заглядывают им через плечи, вполголоса дают советы. Игроки незлобно и также негромко отругиваются.

На железных армейских койках, поставленных в два яруса, на синих и серых солдатских одеялах отдыхает третья смена. Бойцы, свои автоматы обняв, расстегнув броники и поставив их "коробочкой" на бок, спят между титановыми створками, как ниндзя-черепашки. В головах у каждого шлем лежит. Обутые ноги на панцирных сетках покоятся, матрацы подвернуты, чтоб не испачкать.

За стенами кубрика бой идет.

Шлеп-шлеп-шлеп... Дум-дум-дум... Бум-ба-бах! Бум-ба-бах!

Трясутся стены, прыгают.

А бойцы спят. Один из них перевернулся на спину, похрапывать было начал. Негромко сначала, а потом - соловьем залился. Сосед с нижнего яруса, из глубокого сна вынырнув, ногой его снизу пихает:

- Хорош храпеть, спать мешаешь.

Картежники, переглянувшись, прыскают, зажав рты, чтоб не расхохотаться. Один, наиболее смешливый, в коридор выскакивает. А храпун и его сосед снова в сон проваливаются.

В "кубрик" командир взвода зашел. Что-то сказал вполголоса, и будто не спал никто. Поднялся резерв. С ясными глазами, напружиненными телами, к любому обороту готовые, поднялись, как один. В три-четыре секунды застегнули броники, надели шлемы, присоединили магазины к оружию. Походкой волчьей, скользящей, настороженной, пошли на выход.

Ночь. На посту, на дне широкого окопа, полукругом обложенного мешками с землей, и накрытого досками с дерном, прижавшись спиной к стенке, сидит молоденький солдатик из только прибывших в комендатуру бамовцев. Съежившись в комок и прижав к себе автомат двумя руками, как ребенок, у которого хотят отнять игрушку, он тихо-тихо, еле слышно выбарматывает:

- Сейчас меня убьют! Сейчас меня точно убьют!

Слева и справа от него стоят матерые, лет по двадцать пять - тридцать омоновцы. Тот, что справа - с автоматом. Дав короткую очередь, он быстро отшагивает в сторону, за мешки, а потом неспешно передвигается к соседней амбразуре. Второй - с бесшумной снайперской винтовкой. Он не столько стреляет, сколько разглядывает что-то впереди в ночной прицел.

- Вот ты, сука, где затаился! Наглый, тварь! - цедит сквозь зубы снайпер и чуть погромче бросает напарнику:

- Витек, дай-ка длинную. Только рядом с ними положи, на вспышки, чтоб поверили.

Тот высовывает автомат в амбразуру, куда-то целится, а затем, убрав голову за мешки, дает длинную очередь.

Тут же в автоматную трескотню со стороны "зеленки" врывается хлесткий выстрел снайперской винтовки, и автомат омоновца, вылетев назад из амбразуры, ударяется в заднюю стенку окопа. Практически синхронно с ударом чеченской пули звучит хлопок бесшумки и снайпер, быстро сменив позицию, снова прилипает к прицелу. Хозяин автомата, сидя на корточках и шипя от боли, трясет контуженной рукой.

- Ранило?

- Нет, зашиб сильно.

- Ну ты как пацан, ты че не убрался вовремя?

- Че-че!, - передразнивает напарник, - не успел. Откуда он стрелял? Как будто в амбразуру ствол засунул...

- Почти. Я его, козла по краю "зеленки" ищу, а он - сто метров, на свалке за кирпичами устроился.

- Завалил хоть?

- Лежит, родной, ствол задрал. Был бы живой, уполз бы.

- О! Сейчас пойдет охота! Полезут доставать.

- Ага, только для начала нам просраться дадут со всех стволов... как рука?

- Отходит.

Омоновец, покряхтывая, поднимает автомат и,- разглядывая его в отсветах, проникающих в амбразуры, удивленно говорит:

- Мушку срубил! Во артист!

Дум! Дум! Дум! Разрывы подствольников обкладывают окоп. Один приходится прямо на крышу, и сыпанувшаяся земля окончательно вжимает в пол скорчившегося мальчишку. Сразу несколько автоматов слитным треском аккомпанируют разрывам, и пули противно чмокая, вгрызаются в мешки.

- Ага, прижимают нас, сейчас за своим полезут! - азартно говорит омоновец.

Тут он, наконец, обращает внимание на вконец перепуганного и замолкшего солдатика.

- Эй, герой, давай свой автомат. Хорош с ним обниматься.

Тот долго и нерешительно сопит, но наконец, срывающимся голосом отвечает:

- Не дам. Это оружие!

- А я думал - швабра. Ну не дашь - сам вставай, воюй. Или совсем прилип? Да ты не стесняйся, в первом бою обосраться не в падлу.

- Кто обосрался?- обиженно вскидывается пацан. Но тут же новая серия разрывов усаживает его на пол, и он снова начинает бормотать:

- Сейчас меня убьют, сейчас точно убьют...

- Вот они! - Снайпер - омоновец, подобравшись, делает два выстрела подряд, быстро меняет позицию.

- Давай автомат! - Уже зло кричит второй.

- Не дам! - взвизгивает солдатик и, неожиданно, подскочив к амбразуре, с яростным воплем,- А-а-а! - начинает поливать длинной очередью пространство перед постом.

- Ты сдурел! Короткими бей, а то на вспышку пулю получишь! - омоновец за плечи откидывает мальчишку к другой стенке. А тот, блестя глазами, восторженно кричит:

- Я его завалил! Я его завалил!

- Кого ты там завалил? Лупил в белый свет, как в копеечку! - уже без злости, снисходительно отзывается омоновец.

- Точно завалил! Я видел! - вдруг неожиданно отзывается снайпер.

Повернувшись на секунду, он улыбается напарнику и заговорщицки подмигивает: дескать, что тебе, жалко пацана подбодрить. Тот смеется в ответ и хлопает солдатика по плечу:

- Ну, молодец, брат, с крещением! - и серьезно добавляет, - Ладно, я подствольником поработаю. А ты не увлекайся. Только короткими: очередь - и прячься, очередь - и прячься. Береги башку.

На другом посту двумя солдатиками-срочниками командует молоденький лейтенант - бамовец.

- Вон они, - оторвавшись от амбразуры, говорит лейтенант. - Целая группа, человек пять.

- Замолотим?! - азартно спрашивает один из солдат.

- Да проскочили уже, влево в зеленку, к кочегарке. А что если...

Солдаты выжидательно смотрят на него.

- Смотрите, - те приникают к амбразурам, - если между кучами проскочить, а дальше под заборчиком, можно им в тыл выйти.

- А мины? - боязливо спрашивает один из солдат.

- Они левее.

- А нас свои не завалят? - сомневается другой.

- Там мертвая зона. Наши туда не достают, вот они и лазят. А мы им (делает красноречивый жест двумя руками) в задницу засадим. Ну что, испугались?

- Не-е.. неуверенно тянут солдаты.

- Пошли!

И офицер пригнувшись, первым направляется к выходу.

Напряженно сопя, но стараясь при этом как можно меньше шуметь, они пробираются между завалами мусора. Прокравшись вдоль старого, покосившегося забора, углубляются в заросли кустов. Все ближе и ближе звуки стрельбы, где-то совсем недалеко - гортанный голос в рации. Все большее возбуждение овладевает отчаянной троицей: азартные улыбки, блестящие глаза... Рисуясь друг перед другом, они держат автоматы плашмя, как герои боевиков, и в каждом их движении сквозит нетерпение: скорей увидеть врага, ударить ему в спину, яростно поливая все вокруг автоматным огнем.

Из кустов чуть в стороне, пропуская азартных героев еще глубже в "зеленку", вслед им спокойно смотрят два боевика - фланговое охранение. Один из "духов" под треск недалекой стрельбы что-то негромко говорит в рацию.

Группа проходит еще метров двадцать, и из-за поросших высокой травой бугров, из-за стволов деревьев на них выпрыгивает шесть боевиков - по два на каждого. Один из солдат, сбитый ударом приклада автомата, падает, как подкошенный. Второй успевает увернуться от нападающих, но его валят ловкой подсечкой и прижимают к земле. Ловкий, сильный, вымуштрованный в училище лейтенант реагирует мгновенно. Метанув одного из нападавших через спину, рукоятью автомата разваливает ему висок и, уйдя кувырком в сторону, длинной очередью сваливает сразу двух боевиков. Ответная очередь осаживает его на траву и он, тоскливо выдохнув, - Мама! - замирает.

Пастор, командир расчета АГС, перетащивший свой "аппарат" на новую позицию, видит в кустах мелькающие вспышки, слышит непонятные крики. Быстро развернув гранатомет, и приговаривая, - Вот вы где, родненькие! - он дает несколько коротких очередей.

Серии разрывов расшвыривают в стороны сцепившихся солдат и боевиков. Один из огненно-черных клубов подбрасывает и без того уже мертвого лейтенанта. И через несколько секунд на замершей поляне лежат только семь трупов. Единственный уцелевший боевик вытаскивает к своим раненого товарища и что-то говорит, показывая рукой назад. Еще группа "духов" направляется туда, за телами погибших.

Командиры, собравшись у стола в комендатуре, устало перебрасываются словами.

- Похоже, сдыхают?

- Рассветет скоро. Им смываться пора.

- Да, мужики, - качает головой бамовец, - весело тут у нас.

- Да это - ерунда. По сравнению с тем, что здесь раньше творилось, у нас - курорт. Как Майкопской бригаде досталось, или десантуре с вэвэшниками, которых в декабре-январе вводили, нам и в страшном сне не приснится, серьезно отвечает Шопен.

Серега, что-то вспоминая, печально головой качает.

Из рации Шопена чужой голос доносится.

- Э, Шопен! Как здоровье у твоих друзей? Хорошо мы вас сегодня потрепали?

- Нашел чем гордиться! Крутых из себя строите, а сами только из-за угла убивать умеете. Какой идиот эти перемирия выдумывает?! Давно бы уже вас задавили.

- Почему идиот? Умные люди придумывают. Деньги хорошие зарабатывают...

- А чего ты сегодня так поздно на нашу волну влез? Раньше слово сказать не давали...

- Да так, послушать хотелось, как ты своими командуешь.

- Ну и как?

- Ничего, маленько умеешь воевать. Только людей своих не жалеешь. Зачем на такие серьезные дела пацанов посылать, а? Как теперь их трупы забирать будешь? Или собакам оставишь? Мы своих не бросаем...

- Ты о чем? Мои все на месте.

- Э-э-э, командир называется... А трое, которых ты мне в тыл посылал? Или это не твои, забрели откуда-то?

- Кто? - Шопен обводит взглядом братишек-командиров.

Снова рация заговорила:

- Лейтенант Горяченко Николай Иванович... Храбрый был лейтенант, уважаю. Так, - шелест в рации, - рядовой Тюрин...

Грохот возле стола: командир бамовцев, побледнев, вскочил, стул уронил.

- Седьмой пост! Угловой. Как же они так?! Куда их понесло? Колька, вот пацан, а!

- Где они?- Шопен продолжает разговор так, будто речь идет о вещах вполне заурядных.

- Да тут, недалеко. Дачный поселок знаешь. Угловой домик, прямо на повороте, зелененький такой...

- А чего это ты так раздобрился?

- Хорошо умирали твои ребята. Похорони, как следует. Ну, до следующей встречи. - Голос в рации был полон ненависти и яду. - Только долго их не оставляй, тепло. Пока бояться будешь, протухнут.

На Грозный накатывался рассвет. Багровые отсветы пожарищ как-то незаметно заместились пурпурными всполохами зари. А затем, потянутая дымкой голубизна поглотила на небосклоне все остальные краски.

Комендант, все командиры подразделений и старшие офицеры собрались у большого стола с картой местности. У двоих перевязаны головы. Один нянчит подвешенную на перевязи руку, его лицо покрыто испариной и время от времени искажается от дергающей боли в раненом плече.

Комендант, в очередной раз пробежавшись карандашом по карте, говорит задумчиво:

- Непонятно, чего их туда занесло. Ну, хорошо, решили в тыл боевикам зайти. Но те в основном в полосе от дороги до Сунжи ошивались. А шлепать еще чуть не километр, через зеленку, через просеку...

- Вот-вот, - кивает головой Шопен, - Пастор говорит, что от того момента, когда ребята еще с поста стреляли, до непонятной суеты в зеленке минут пять прошло, ну максимум - десять. Не успели бы они так далеко забраться.

- Рупь за сто: их в этот домик специально перетащили. Какую-то подлянку готовят. Кто этот район знает? - Серега обвел товарищей вопросительным взглядом.

- А может, в самом деле решили уважение проявить?. - один из помощников коменданта, тот что с раненой рукой, подошел поближе к столу.

- От них дождешься!

Комендант снова к карте склонился.

- Если бы ребят убили и оставили возле кочегарки, то духам не было бы смысла нас в "зеленку" выманивать. Тут под прикрытием комендатуры можно одним взводом управиться. А вот в дачный поселок так просто не выйдешь. Со всех сторон лес настоящий. Целый полк растянуть можно. И на стрельбу друг по другу спровоцировать.

- Эт-то трюк известный, с ним мы управляться умеем... тянет один из офицеров. - Душман прав. Какую-то новую подлянку надо ждать.

- Пионер, бери машину, группу прикрытия, гони за Даудом и его ребятами, - говорит Шопен одному из своих офицеров, - найди их хоть из-под земли. Пусть он всем любопытным скажет, что его на другой конец города вызывают. Куда-нибудь на Старые Промысла. Понял?

- Ясно.

- В нашу комендатуру провезете скрытно. Боевики не должны знать, что они здесь.

Комендант подтверждающе головой кивает.

Офицер-омоновец быстро выходит на улицу и слышно, как он зовет водителя машины и кого-то из бойцов.

- Кто такой? - спрашивает Серега.

- Дауд?... Чеченский ОМОН.

- На хрена он тут нужен? Ты что, с чехами в "зеленку" собрался? Тогда я - пас. Они нас проведут...как Иван Сусанин.

- Дауд здесь, в Ленинском РОВД начальником розыска был. Давил бандоту, как положено. А когда Дудаев стал из уголовщины личную гвардию набирать, они с Даудом в числе первых посчитались. Сына убили. Жена и дочка у друзей с ручным пулеметом в обнимку ночевали, пока он их не сумел в родовое село отправить. Сам он дудаевцами заочно к смерти приговорен. И вся команда у него такая же. Так что эти...чехи... понадежней нас с тобой будут. Их только придерживать надо. Горячие очень.

- Ну смотри...- в голосе Сергея оставалось сомнение.

Через час собрались в новом составе. Худощавый, порывистый, с небольшой черной бородкой, весь обвешанный оружием Дауд увлеченно рассказывает, по карте карандашом черкая:

- Правильно понимаешь. Тут очень хитрое место. Они знают, мы знаем. А из федералов никто не знает. И на картах ваших ничего нет. Тут дренаж мощный. Во-от такие трубы бетонные (показал руками полный обхват, аж на цыпочки привстал). Целые тоннели. И выходят колодцами: вот здесь, здесь и здесь. Они запустят вас. Потом спереди стрелять начнут. Вам придется здесь залечь, на насыпи. И будете к колодцам спиной. Расстреляют вас, как в тире, и уйдут спокойно.

- Вот он почему вдруг вздумал о наших позаботиться, - зло улыбается Шопен.

- Это Ильяс-то? Который тут у вас в районе орудует? Этот позаботится! (Серега довольно головой кивает: вот, мол, я же говорил) Он вообще никого, кроме своих, за людей не считает. Да и с теми себя, как князь, держит. Так что это все - разговоры. Видно, хорошо вы их потрепали. Им теперь с вас надо много крови взять. Иначе Ильяс у своих уважение потеряет. И власть.

- Ну и что делать будем, брат?

- Идите, как будто поверили им. Не совсем, но поверили. Прикрытие возьмите. Осторожность покажите. А мы в трубы пойдем.

- Как же в них драться? Там и стрелять нельзя, сплошные рикошеты будут...

- Зачем стрелять? Ты помнишь, как мы зимой таджикский батальон из комплекса ПТУ выбивали?

- Все равно риск большой. И дачный поселок, и "зеленка" - рай для снайперов. Потери будут почти наверняка, даже при самом удачном раскладе. Стоит ли живых ребят терять, за тех, кому уже все равно... Вот вопросец-то! - Голос коменданта глух и горек. Что ни говори, а окончательное решение - за ним. Тяжкая ответственность.

- Шопен, а тебе я вообще приказывать не могу. Закончилась ваша командировка. Все. Нет вас здесь... В общем так, мужики: пусть каждый еще раз подумает и окончательно решит. Двадцать минут даю.

На выходе из комендатуры Душман придержал Шопена:

- А что там Дауд про таджикский батальон говорил?

- Да это просто так называли. Сбродный батальон. Фанатики-добровольцы, наемники, авантюристы разные. А большинство - таджики: тамошние националисты темноту и нищуту всякую по кишлакам насобирали. Зимой, в первой командировке мы тут, за Сунжей, их из комплекса зданий ПТУ выбивали. Целый батальон внутренних войск и мой отряд. Три дня топтались, не хотели людей терять: не комплекс, а крепость. С трех сторон - пустыри, с четвертой речка. На территории - подвалы, как катакомбы. На вторую неделю Дауда к нам прислали. Мы ему тоже тогда не верили. А он попросил отвлекающую атаку с шумихой устроить. И под это дело в комплекс по видом духовской поддержки проскочил. С ним всего двенадцать человек было. А тех - больше сотни....

- Ну и?

- Вырезали всех. Тихо, практически без стрельбы.

- Ого, - Серега поежился, - таких хлопцев, конечно, лучше в друзьях иметь.

- Лучше. Да вот не получается - всех. Я так думаю, у Ильяса такие отчаянные ребятки тоже есть. Так что, настраивай своих орлов по-серьезному. Хорошо хоть, у нас с тобой тоже не детский сад.

- Да... задумчиво протянул тот. И вдруг оживился:

- О, Шопен! Ты где сейчас будешь?

- В кубрике. А что?

- Я принесу кое-что. Специально тебе из Гудермеса тащил, да забыл за суетой этой.

Шопен зашел в расположение. Бойцы спали после бессонной ночи, как убитые. Только несколько человек сидели на кроватях, кто зашивая форму, кто разбираясь с амуницией и тихонько переговариваясь. Двое, устроившись за партой, писали письма домой. Симпатичный, крепкий парень в трусах и тельняшке, сидя на табурете в самом углу и высунув от напряжения и прилежания язык, тихонько пытался воспроизвести какой-то сложный аккорд на старенькой, заклеенной этикетками от жвачки гитаре.

Шопен постоял возле него, послушал.

Боец, смущенно улыбнувшись, протянул ему инструмент:

- Командир, покажи еще раз. Что-то не катит...

Тот покачал головой:

- Пробуй снова. - Зашел со спины, и склонившись над незадачливым музыкантом, поправил ему пальцы на ладах. - Вот так.

- Ага! - боец на радостях взял такой звучный аккорд, что пришлось быстро прихлопнуть струны ладонью.

Шопен прошел к своей кровати. Присел на краешек, подперев подбородок кулаком.

Вслушался в негромкий разговор своих парней.

- Здесь закопать, не здесь закопать, во - проблема!

- Ну, не скажи! Пусть от меня хоть кусок останется, но только чтобы дома похоронили.

- А тебе какая будет разница, если уже готов? Ты же все равно ничего не чувствуешь! Кусок тухлого мяса и все.

- А ты точно знаешь?

- Что?

- Что ничего не чувствуешь? Ты уже на том свете побывал, проверил?

- Хотя, если подумать, - будто и не услышав эту реплику, задумчиво сказал боец, который только что выступал в роли циника-атеиста, - Мамке надо куда-то прийти, поплакать. И корефанам - помянуть. О! - оживился он, - а ведь когда поминают, положено рюмку на могилке наливать?

- Ну да...

- Тогда обидно, если души нет. Пропадет продукт.

- Не пропадет. Алкашей видел, сколько на кладбище ошивается?

- Да ладно вы, завелись. Разговор такой чумной. Нашли тему. недовольно пробасил третий.

- По теме разговор.

Бойцы, оставив свои занятия, выжидающе смотрели на командира.

- Слышали? - покосившись на стоящую на столе рацию, спросил Шопен.

- Слышали.

В кубрик зашел Душман. Таинственно улыбаясь, он что-то нес, спрятав за могучей спиной. Бойцы от любопытства вытянули шеи.

- Вот. В разбитой музыкальной школе нашли. Ребята сразу про тебя вспомнили.

Взвизгнула молния. И из черного дерматинового чехла на свет явилась великолепная акустическая гитара.

У Шопена задрожали пальцы и перехватило дыхание. С полминуты он пытался справиться с комком в горле. Потом еле выговорил, стараясь улыбнуться:

- Спасибо, братишка.

- Спасибом не отделаешься. За тобой концерт, специально для моих орлов. - Серега хлопнул товарища по плечу. - Ладно, я пошел к своим. Они сейчас сидят думают. - Взглянул на часы, - десять минут осталось.

Чуть не столкнувшись в дверях с Душманом, вошел заместитель Шопена, направился к командиру:

- Поднимаем ребят? Говорить с ними будем?

- Да. На это дело я по приказу посылать не буду. Пойдут только те, кто сам решит.

Заместитель пошел по рядам, негромко окликая бойцов. Кубрик зашевелился, наполнился гулом голосов.

Шопен опустил голову и бережно погладил струны. Гитара откликнулась тихим звоном, будто радуясь, что после черных развалин и дерматинового плена вновь увидела свет и почувствовала руки настоящего музыканта. Прислушавшись к ее голосу, он удивленно вскинул брови и пробежался ловкими пальцами по тонким серебряным нервам. Гитара мелодично пропела в ответ. Она была почти идеально настроена.

- Ах ты, чертила бородатый, не можешь без сюрпризов! - улыбнулся про себя Шопен и чуть-чуть подстроив третью струну, взял первый, негромкий аккорд.

Эту песню его бойцы еще не слышали.

Мы придем на могилы братишек,

Как положено, стопки нальем,

И расскажем на веки затихшим,

Как без них мы на свете живем.

Как тоскуют их жены и мамы,

Как детишки растут без отцов,

И оставим под хлебом сто граммов,

И рассыплем охапки цветов.

Для салюта возьмем боевые,

Ведь они не боятся свинца...

Пусть увидят их души святые

Бога-Сына и Бога-Отца.

- Мои готовы. Что мы за мужчины будем, если друзей не сможем похоронить по-человечески? Любой нам в глаза сможет плюнуть. И прав будет. - карие глаза Дауда блестели дерзкой отвагой. - И еще: Ильяс очень хитрый. За ним сотни трупов. Будут и еще сотни. А сегодня мы можем поймать его в его же собственную ловушку. Такого случая еще сто лет не будет. Если вы не захотите рисковать, мы сами пойдем.

- Не горячись, - мягко осадил его комендант.

- Идем. Готовы все. - Коротко сказал Шопен.

- Без вопросов, - поднял кулак к плечу Серега.

Командир СВМЧ подтянулся, решительным жестом ремень расправил. Все на него глаза вскинули.

- Вот что, мужики. Как операцию проводить - вам решать. Вы опытней, обстановку лучше знаете. Но ту группу, что впереди пойдет - на себя огонь вызывать, я поведу. Я ребят потерял, мне их и доставать.

Комендант, пристально в глаза ему глядя, головой кивнул.

- Это твое право, командир.

Шопен ладонь на плечо положил, сжал ободряюще.

Душман засопел озабоченно:

- Ты только нашивки свои пообдирай. Или нет, мы тебе лучше камуфляж запасной дадим. А то ты, как елка на Новый Год. И каждый снайпер тебе будет Дедом Морозом.

- Все, решено. Другого выхода у нас нет. Времени тоже. Давайте определяться по конкретной расстановке - подвел итог комендант.

В кругу света на выходе из бетонного кольца, прикрытого бугром и высокой травой, черные силуэты виднеются. Хоть на улице и не очень яркий день (белесоватая дымка от пожарищ затянула солнце) но, все равно, против света видны лишь контуры боевиков, затаившихся в дренажном тоннеле. Внутри трубы - по колено грязной воды. Но к выходу дно немного поднимается и засада расположилась на относительно высоком и сухом участке бетона.

Если посмотреть со стороны дачного поселка, то осевшие в топкий грунт и заросшие буйной зеленью трубы выглядят просто как широкие полосы бурьяна. Трудно предположить, что в этой траве кто-то будет прятаться. Ведь упругие зеленые стебли - никакая не защита даже против слабеньких осколков подствольников. А уж от пуль и гранат потяжелее...

Зато из труб отлично, как на ладони, видна невысокая насыпь, весной и осенью спасающая домики от разливов Сунжи. До нее - метров двести. И чеченские снайперы деловито разглядывают насыпь в оптику, заранее определяя, где будут искать спасения застигнутые врасплох федералы. Позиция прекрасная. Действительно: как в тире. И зелененький домик на углу виден хорошо. И три окровавленных тела в изорванной милицейской форме, лежащие вповалку у его стены.

Боевики негромко переговариваются по-чеченски. Но вот один из них, установив ручной пулемет и тщательно зафиксировав колышками сектор обстрела, по- русски обратился к молчаливо сидящему на корточках человеку с автоматом:

- Если твои земляки сунутся за своей падалью, не вздумай сбежать. Знаешь как мы поступаем с трусами?

- Они мне не земляки. - Лениво отозвался тот. - Я сам себе земляк. И ты меня не пугай. Я уже лет пять, как пуганый. - Сорвав травинку и сунув ее в рот, пожевал, выплюнул и добавил:

- А уходить от вас мне расчета нет. Ильяс нормально платит, по-честному.

- Животное. - выругался его собеседник по-чеченски. - За деньги родную мать продаст.

- Не трогай его. От наемников и так никогда не знаешь, чего ждать. А нам сейчас драться вместе, - одернул его старший группы, тоже чеченец.

- Зачем они нам вообще нужны. Разве можно вести джихад грязными руками? Мы что, без них не справимся?

- Справимся. Закончим войну, вышвырнем всех вон. А пока пусть эти свиньи грызут друг друга... Ладно, хватит разговаривать. Ты лучше еще раз проверь, чтобы наши на той стороне в сектор обстрела не попали.

На дороге, ведущей к дачному поселку, заурчали моторы. Заговорили рации боевиков. Коротко переговорив с невидимым Ильясом, старший повернулся к одному из "духов", сосредоточенно вылавливающему на японском сканере волну приближающихся федералов:

- Ну что там у тебя?

- Сейчас, труба экранирует. - Боевик подключил к рации маленькую антенну на длинном тонком проводе и, приблизившись ко выходу, закинул ее, как якорек, наверх.

Через несколько секунд в сканере послышались русские голоса:

- Шопен - Душману.

- На связи.

- Подходы чистые. Небольшие бугры. Трава - до метра. Все просматривается нормально.

- Хорошо, только в нее не лазьте, могут быть мины.

Боевики обменялись довольными улыбками. Прильнули к прицелам.

Цепочка бамовцев и омоновцев приближалась к насыпи. За ней, настороженно поводя стволами пулеметов, двигался БТР.

Метрах в трехстах от бронетранспортера, сквозь щель в низкой стеночке, окаймляющей одну из дач, за ним наблюдали два "духа"- гранатометчика. У одного - постарше, аккуратная седая борода чинно лежала на груди. У второго, помоложе, перевязавшего лоб зеленой лентой с золотыми письменами, иссиня черная гордость джигита торчала лихим веником.

- Только не торопись. Лови, когда он останавливаться начнет, чтобы сдать назад. Или борт подставит. - неторопливо, веско сказал старший.

- Я что, первый русский гроб жгу? - обиженно отозвался второй.

- Если не хочешь, чтобы он был последний, слушай старших.

- Извини отец. - Заключительная реплика молодого прозвучала скорей сердито, чем виновато. Но старший промолчал. Продолжать нотации было некогда.

Русские приблизились настолько, что уже хорошо различались их лица и детали снаряжения.

Напряжение звенело, вибрировало, взвинчивало нервы доброй сотни участников этой страшной и беспощадной игры. Игры, в которой ставкой были не три безразличных ко всему трупа у веселенькой зелененькой стенки, а напряженные тела, трепещущие сердца и вцепившиеся в них души пока еще живых людей.

За спиной у боевиков захлюпала вода.

"Духи резко развернулись. После дневного света их глаза ничего не могли различить в мрачном сумраке тоннеля.

Взметнулись стволы, готовые послать смерть вдоль круглых стен, превращающих любой промах в смертельный рикошет.

- Кто?

- Свои. Ильяс еще пулемет дал. - Ответил приглушенный голос по-чеченски.

- Куда его ставить? - недовольно буркнул старший. Боевики опустили оружие, стали разворачиваться к выходу.

Но один, вздрогнув от голоса Дауда, наоборот, стал приподнимать опущенный было автомат.

- Ты откуда здесь, легавый??

В этот момент от стен тоннеля отделились еще двое. Длинные очереди пулемета и двух автоматов в замкнутом пространстве страшно ударили по перепонкам. Но еще страшнее хлестанули тяжелые пули, смяв и отшвырнув к выходу всех троих членов засадной группы.

В ту же секунду свинцово-стальные потоки вырвались из глубины двух других тоннелей. Приближавшиеся к выходу бойцы Дауда били вперед, еще не видя врага, но понимая, что пулям больше некуда лететь. Только вперед. В тех, кто сам только что готовил внезапную погибель другим.

Но и в самом плотном огне бывают прорехи.

В одном из тоннелей уцелевший под смертным ливнем боевик успел развернуться и выпустить в сверкающую вспышками темноту полный магазин автомата. А еще через секунду, уже падая с тремя пробоинами в груди и животе, он сумел нажать на спуск подствольника. Граната черканула по верхнему своду, серебристо-черной лягушкой поскакала вглубь и рванула, выбросив сноп бенгальских искр.

Единственный из бойцов Дауда, уцелевший в этой группе, добил в упор и стрелявшего боевика и еще одного, дрожавшего в последней судороге. А затем бегом помчался назад и, обхватив под подмышки, потащил к свету, на сухое место своих товарищей, один из которых стонал, держась за бок, а второй мертво обмяк.

Ильяс сорвался. Он бешено кричал в рацию, перемежая вопросы оскорбительными ругательствами:

- Кто открыл огонь без команды? Пусть этот ишак застрелится сам!

Его можно было понять. Предвкушая беспощадный и абсолютно безысходный для федералов расстрел, он тянул последние секунды, подпуская почти в упор тех, кто для него уже был одетыми в камуфляжную и милицейскую форму мертвецами.

Но эти мертвецы сумели вырваться из уготовленного неверным ада. И принесли этот ад с собой.

С первыми же выстрелами в тоннелях они упали за насыпь. Но, вместо того, чтобы, беспомощно раскинув руки от страшных ударов в спины, скатываться один за одним по щебнистым склонам, они открыли ураганный огонь. Этот шквал прижал к земле молодого гранатометчика и, вместе с половиной черепа, сорвал тюбетейку со старика, рискнувшего приподняться со своим РПГ. Он превратил в решето стены всех стоящих вдоль насыпи домиков, расщепил доски чердаков, сметая, пронзая, разрывая в куски каждого, кто не сумел от него укрыться.

Резко сдавший назад и прикрывшийся высоким бугром бронетранспортер вертел еле видимой со стороны боевиков башней. Он то деловито постукивал из КПВТ, пробивая насквозь бетонные заборы и вырывая из тел спрятавшихся за ними боевиков куски мяса в кулак величиной, то стремительно посылал короткую очередь из ПКТ, навек успокаивая блеснувшего оптикой снайпера.

Недалеко от БТРа, в обложенном мешками с землей кузове развернувшегося "Урала" спокойно, как недавно перед телевизионщиками, командовал своим расчетом Пастор. Его АГС бил короткими очередями. И редкая из них не несла чью-то смерть.

Несмотря на такой оборот, "духи" дрались отчаянно. Опомнившись после первого шока, они стали отходить короткими перебежками от укрытия к укрытию. Заработали их подствольники, все ближе и злее стали взвизгивать бандитские пули.

А между двумя встречными потоками смерти, перекатившись через насыпь и пригнувшись, бежали четверо. Саперными кошками сдернули они с места тела убитых. Упав в залитую водой канавку, переждали взрывы заложенных под ними гранат. И снова рванулись к павшим товарищам.

Длинными очередями слева и справа от них Пастор выстроил огненно-черные стены разрывов, спрятал братишек от флангового огня за повисшими лохматыми клубами. Но он не сумел уберечь их от боевика, который, прижавшись ко дну окопчика и не поднимая головы, швырнул в сторону своих врагов зеленую, рубленую на дольки "лимонку".

Веер осколков достал бамовцев уже в спины. Трое, мертвые уже несколько часов и безжизненно висевшие на спинах выносивших их товарищей, не стали еще мертвее. Они равнодушно приняли удары доброго десятка вонзившихся в них кусков чугуна, защитив тех, кто уносил их к своим. А вот прикрывавший своих подчиненных командир свалился с перебитой осколком ногой и застонал в смертном отчаянии, понимая, что жить ему осталось секунды. Живая мишень в ста метрах от ближайшего автоматчика.

Но уже зазвучал во всех рациях звенящий, подстегивающий голос Шопена:

- Огня, ребята, огня! Прикрыть братишку!

И встали новые клубы разрывов от АГСа и подствольников. С утроенной яростью заполоскал свинец по позициям боевиков.

И мелькнули над насыпью тени могучих, бесшабашных собровцев, подхвативших раненого и перебросивших его в безопасное место, как пушинку.

А еще через несколько минут склонившийся над ним Айболит уже уверял женатого десять лет командира, что такое ранение до свадьбы однозначно заживет...

Ильяс уходил с горсткой оставшихся людей. Ощерившись, как волк, он шел, не оглядываясь. Сопровождавшие его боевики угрюмо молчали.

Через Сунжу они переправлялись по обвалившейся металлической трубе со скобами. Когда группа дошла до ее середины, сзади раздался спокойный голос Дауда.

- Не спеши, Ильяс.

Главарь развернулся, вскинув свой АКМ, но поскользнулся и взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие. Он был молод и еще очень ловок. Короткая очередь из автомата изменила баланс не в его пользу.

Остальные стали бросать оружие в воду.

Ребят Дауда хоронили на родовом кладбище в селе недалеко от Грозного. Михаил со своим оператором снимал их похороны, прекрасно понимая, что этот материал в эфир не пойдет. Он не вписывался в "видение чеченской ситуации" руководством телекомпании.

На похороны своих мальчишек в родном северном городе удрал из госпиталя командир СВМЧ.

И каждый из погибших лег в могилу под рвущие небо залпы почетного караула. И мать каждого из них знала, куда прийти, чтобы побеседовать с сыном и выплакать свои беды на родной, всегда ухоженный холмик.

ТИГРА И ЗВЕЗДОЧКА

Чтобы подготовить для дочки все, что ей потребуется на выходные у бабушки и успеть приготовиться самой, пришлось мчаться домой на такси.

- Вы, милая, чокнулись! - Марина с удивлением смотрела на сероглазую особу, которая, постепенно вырастая из девчушки во взрослую женщину, вот уже тридцать пять лет дарила ей из зеркала свои встречные взгляды. Такого выражения лица у этой особы не было еще никогда!

- Вы просто чокнулись!

Годы одиночества приучили Марину к той простой мысли, что нет лучше собеседницы, чем ты сама. Полное взаимопонимание и "скромность гарантируется".

"А как долго молчал и подбирал слова, чтобы выразить вежливое недоумение господин Дольцман! Еще бы: год дожимать этого осторожного, аккуратного и въедливого немца на подписание контракта, освободить всю субботу для презентации проекта и вдруг - перенос на целую неделю, за которую в этой стране может произойти все, что угодно.

А из-за чего вся эта суета, Марина Ивановна? Из-за кого сломан тот прочный, наконец-то устоявшийся порядок, созданию которого вы отдали почти десять лет и столько сил. Порядок, в котором не осталось места только двум вещам: отдыху и развлечениям. В котором даже вашему ребенку полностью отведен всего один день в неделю, а вашему мужчине - две встречи в строго определенные дни. Так из-за чего? Только не повторяйте ту ерунду, что несли деловым партнерам. Ах, вы собрались на охоту?! И с кем? С Президентом? Премьер-министром? Ну, хотя бы, с одним из ваших перспективных клиентов? Уж вам-то хорошо известно, что настоящий бизнес зачастую делается не в офисах. Так с кем, с кем? Да...

Так, а теперь три шага назад, чтобы поместиться в зеркале целиком. Вряд ли ваш напарник по предстоящей охоте обратит особое внимание на совершенство вашего макияжа. Скорее, в своей обычной манере, бесцеремонно пощупает вашу куртку, достаточно ли прочна и тепла, и покрутит вас на месте, неодобрительно глядя на слишком тесные джинсы. Запросто может и последовать вопрос типа: "А теплое белье одела? ".

Ох уж эта его бесподобная манера общения! С любым человеком на любые темы он разговаривает откровенно, не затрудняясь в выборе слов, так, будто знаком с ним тысячу лет. И смотрит в глаза, словно заглядывая куда-то вовнутрь.

- Видишь ли, хомо сапиенс с его фантазиями и хитростями давно научился скрывать свою истинную сущность. И порой только в самой глубине можно прочитать первозданную информацию, кто он: настоящий человек, или разукрашенная цивилизацией скотина.

И все это - без чванства, с искренним интересом вцепляясь в незаурядного собеседника и с детской непосредственностью восхищаясь людьми, которые что-то знают или умеют лучше него.

А вы помните, Марина Ивановна, как спокойно и конкретно он ответил на вопрос, с чем связаны его столь участившиеся визиты к вам в офис?

- Ты мне нравишься. Ты не только красива, ты интересна и потрясающе сексуальна. Согласись, что все это вместе встречается не часто? А самое главное: ты вызываешь у меня не просто желание, а нежность. Огромную нежность. И я очень постараюсь, чтобы ты стала моей.

Это могло бы дать старт очень красивому роману. В конце концов, ваши отношения с Николаем стали столь обыденными и заорганизованными не только по вашей вине. И уже сегодня отчетливо просматривается перспектива того финала, который обычно оформляется банальной фразой: "Давай останемся просто друзьями..."

Могло бы... Но только не с этим человеком, абсолютно чужим в вашем мире и ничуть не похожим на мужчину вашей мечты.

- Ну и как ты себе его представляешь, свой идеал?

- Умный.

- Тут я подхожу однозначно.

- Ну, ну... Очень обеспеченный.

- А вот тут, пока служил родному государству, был полный пролет. Теперь, правда, есть перспективы...

- Романтичный.

- Что под этим понимать? Вздохи при луне, свечи-хрусталь-шампанское?

- Не упрощай. И не должен быть консерватором в сексе.

- Последний пункт идем проверять немедленно! Вдруг я в этом вопросе не потяну, надо сразу определиться.

- Да ну тебя! Давай серьезно. Извини, но я не воспринимаю тебя как возможного любовника или мужа. Как друга - да.

- Извини, но я не гожусь в подружки. Я-то вижу в тебе прежде всего женщину, как минимум - любовницу. И если я хоть что-то в женщинах понимаю любовницу потрясающую...

Вот так. А сегодня он позвонил в офис и, будто продолжая начатый разговор, спросил:

- Ты готова?

- К чему?

- Так мы же сегодня на охоту едем.

- Кто - мы?

- Мы с тобой. А остальных ты пока не знаешь, на месте познакомишься.

- Если это шутка, то спасибо, немного развлек.

- Охота на кабана шуткой быть не может. Это зверь серьезный.

- Ты с ума сошел?

- Я - нет. А вот у тебя уже хорошо просматриваются нервное истощение и приближающаяся шизофрения. Так что, или немедленно соглашайся, или будешь потом в палате для тихих дурочек перекладывать папочки и звонить в табуретку. Ну так что?

- Через двадцать минут у меня первая встреча. Потом - еще целая куча. В субботу...

- А в понедельник - психиатр. Послушай: раз в жизни можно совершить авантюрный поступок? Вообще: лучше жалеть о сделанном, чем об упущенном. Так что, посылай их всех... давай, я продиктую куда посылать, а ты запиши на бумажке, чтоб не забыть. И в тринадцать мы за тобой заезжаем.

Вы помните, Марина Ивановна, что вы хотели ему ответить? А что вместо этого ответили?

- И как мне одеваться?..."

x x x

Сергей, зайдя в квартиру, первым делом обратил внимание на стоящие у порога пластиковые пакеты.

- Сугубо женские причиндалы в каком?

- В этом.

Он быстро выложил на пол содержимое остальных и быстро сократил их количество с трех до одного.

Ее полевой наряд критике не подвергся.

" Ай да я! Прирожденная охотница! " И Марина с достоинством улыбнулась.

А теперь, стоя за триста километров от своей квартиры, перед зеркалом в тесной армейской каптерке, она просто хохотала в полный голос. Новые голубые кальсоны с начесом, так напоминавшие фланелевые панталоны советских времен, в сочетании с самой настоящей тельняшкой, смотрелись потрясающе. И хотя сейчас все это спряталось под очень ладным камуфляжным костюмом, Марина продолжала смеяться. Широкий ремень обнял талию. Ноги, мгновенно согревшись в теплых грубых шерстяных носках, впрыгнули в прорезиненные сапожки. "Так, а теперь - пятнистая кепи. Ну-ка, попробуем чуть набекрень... Нет, лучше прямо. Ой, а вон - берет. Цвет какой интересный: то ли темно-красный, то ли малиновый. Жаль, чуть великоват... Маринка, как ты хороша, тебе все идет!"

Веселое настроение и чувство необычной свободы переполняли сердце. Зеленые ворота с нарисованным российским флагом, захлопнувшиеся за их машиной на КПП, как будто отсекли всю прежнюю жизнь.

В дверь осторожно постучали. Наверное - Михалыч, здоровенный, пожилой, но постоянно краснеющий, словно девица, мужик. Старшина Вселенной, как его назвал Сергей.

- Извините, вас ждут у командира... Вы хотите берет? Давайте, я вам подходящий найду, только камуфляжный. А краповый вам нельзя.

- Почему?

- А... дичь испугается, вот! Этого цвета все звери боятся.

- Ого! - восхитился Андрей, командир части, в которой переодевали самую крутую участницу предстоящей охоты, - Звезда спецназа! - Скосил глаза на Сергея и весело, но непонятно добавил, - сечешь, Тигра?

На дощатом, застеленном клеенкой столе в эмалированных мисках дымился горячий бульон с кусочками мяса, кружочками нарезанных крутых яиц и листочками петрушки. На картонных тарелочках поразложена закуска. Марина поймала себя на мысли, что розовое сало, соленые огурчики на горках квашеной капусты, пучки зелени на ломтях отварного мяса и обжаренные колбаски - все это вызывает у нее восторженное умиление. Почти как у иностранки, приглашенной на фольклорный фестиваль.

"Иностранка и есть. Сублимированная лапша, гамбургеры, чизбургеры, пицца. И бесконечные макароны - потому что быстро..."

Кроме Сергея, мужчин было пятеро. Андрея и старшину, который привез их сюда на военном уазике, она уже знала. Остальные только что представились. И уже шутливое это представление и понятные порой только им самим комментарии показали, насколько близки они все между собой.

- Олег, он же Трак.

- Александр, он же Чингачгук.

- Он же Лимончик, - басом проворчал кто-то.

- Да ну вас! - Александр, дружески подпихиваемый локтями соседей по столу, смеялся вместе со всеми.

- Анатолий. Страшный Ужас.

- Ой, что-то непохоже.

- А вы на него посмотрите, когда он с похмелья!

- Так он же сказал, что вообще не пьет!

- Вот поэтому никто на Земле и не видел Самого Страшного Ужаса.

- Марина, а у тебя в детстве какое-нибудь прозвище было?

- Кличка? Ни-ког-да! Я, к вашему сведению, Сергей Николаевич, всегда была воспитанной девочкой из хорошей семьи.

- Это хорошо, что воспитанной. Мы невоспитанных не любим. А вот насчет клички, или - для культурных девочек - персонального позывного...

- Отныне и навсегда нарекается Звездой Спецназа! - торжественно провозгласил Андрей. - Для своих - Звездочка. Новому члену нашей команды вручается личное оружие: нож охотничий. Целуйте клинок и вешайте его на ремень. Вот сюда. Серега, поддержи Звездочке брюки, пока ремень расстегнут и руки заняты. Готово? Салют!

Пробка от шампанского, ударившись в круглое бревно потолка, срикошетила к печке. Желтоватая шапка ароматной пены поднялась над краями алюминиевой кружки.

"Ну, давай, Звезда Спецназа! Не посрамим наш пол и рекламный бизнес! "

- Ой, какое холодное! Вот схвачу ангину и кончится моя охота.

- Ангина - болезнь горожан. А в лесу даже воздух лечит. Главное, закусывай хорошо. А то разбуянишься и будет нам продолжение "Особенностей национальной охоты".

Печка трещала настоящими березовыми и сосновыми дровами. Мужчины вышли покурить и сквозь приоткрытые двери избы доносились обрывки их жаркого спора.

- С утра зверь чуткий. Еще от ночи не отойдет. Пусть на кормежку встанет. К тому же приморозит за ночь, листья шуршать будут, как жестянки. А часикам к десяти все отволгнет.

- А чего тебе шуршать? Встал на номер, отопчи площадку и стой. Зато загонщикам - самое то. Не орать, как в тот раз, когда кабан от вас, как истребитель на форсаже просвистел, а потихоньку идти. Покрикивай, да шурши, сколько хочешь...

- Точно. Вы бы еще с обеда предложили загон начать. Забыл прошлый год, как ночью подранка добирали? По деревьям лазить не разучился?

Дружный смех перекрыл еще какие-то слова.

Марина, разрумянившись от шампанского и ненавязчивого, но явного и восторженного внимания, пытала Старшину Вселенной, возившегося возле печки с какой-то железкой.

- А почему Олег - Трак? Это ведь такая железяка от гусеницы?

- Вы его кулаки видели?

- О, да!

- Кто с ним в спарринге работал, говорят, что если получить по башке танковым траком, то легче будет.

- А чего все смеялись, когда Сашу Лимончиком назвали?

- Вот он узнает, что я вам рассказал ...

- Они же сами его так назвали! Ну, Михалыч, миленький. Вы же такой добрый. Вы же знаете, что женщина от любопытства умереть может.

Лесть сработала безотказно.

- В первой командировке его Чингачгуком прозвали...

- В какой командировке?

- В Чечню. Мы в январе заходили. Бойня жуткая была. Где свои, где чужие - не разберешь. Грязища. С водой напряженка. Если снегу где наскребешь, так быстрей - топить для питья. Куда там мыться, стричься! Обросли... А он косичку такую себе соорудил, как у индейца. Вот и прозвали. А осенью, на третью замену уже, попали наши пацаны в заваруху. Нужно было через площадь проехать, где чеченцы митинговали. Наши по краю поехали, а толпа - к ним. Окружили. Бабы и старики бронетранспортер отсекли, под колеса лезут. А мужики на машину поперли. И, под шумок, раз - в кабину. Водиле пистолет в бок: "Поедешь с нами". Толпа перед ними расступается, а перед БТРом стеной стоит. Александр видит такое дело, достает две "лимонки" - это гранаты такие, Ф-1, точно по виду - как лимоны зеленые, только бока на квадратики нарезанные. Чеку у одной и другой выдернул - и на толпу. Те расступаются, орут, бабы их галдят. Плюются, проклинают, а руками трогать боятся. Так он до машины и дошел. На подножку запрыгнул, гранаты - боевикам в нос: " Катитесь, на..., - ну в общем, - уходите. Я без своих пацанов в часть не вернусь! ". Те вылезли, а он на капот верхом сел, гранаты в руках, и едет. Так и вышли. Им вслед из пистолета постреляли, одного солдата в ногу зацепили. Но это мелочи. Спас он мальчишек. Но протрясло его, конечно, потом. Отходняк был - ой-ой-ой! И после этого у него такой пунктик образовался: лимоны не любит. Видеть не может. И нет бы втихую это дело переживать, а он проговорился как-то. И готово - Лимончик! Народ-то у нас хлебом не корми, дай поприкалываться.

- А Страшный Ужас?

- Это у него присловье такое. Я сам не видел, ребята рассказывали. Их взвод на окраине Грозного духи зажали. Влезли на их волну и давай пугать по рации: "Сдавайтесь, или мы вам то сделаем, это сделаем...". А он им: " Да вы что? Ну прямо страшный ужас! ".

- Так. Остались ваш командир и Сергей.

- Командира в двух последних командировках военным комендантом назначали. А комендант в своем районе - царь и бог. Вот Царь и остался. А Тигра... Вы его лучше сами спросите.

На этот раз уговоры не помогли. Да и охотники, на ходу доспоривая и поддразнивая друг друга, стали возвращаться в избу.

Марина, подставив разгоряченное лицо легкому, пахнущему палой листвой ветерку, слушала лес. Шорох оставшихся на деревьях листьев был совсем не таким, каким он бывает летом. Не нежный шелест мягких, живых и упругих ладошек, а тихий скрежет и похрустывание трущихся друг о друга мертвых бурых пластинок. Изредка потрескивали сучья или отслаивающаяся кора. Подала голос какая-то припозднившаяся пичуга.

Резко пахнуло холодом и, подняв голову, Марина увидела над собой изумительной чистоты небо. Яркие, словно умытые, звезды заполонили все темно-фиолетовое пространство над зубчатой стеной лесных великанов.

- Хорошо. Просто невероятно хорошо! Я никогда не видела столько звезд сразу!

- Это ты про нас?

- Ну вот, пришел поручик Тигра и все опошлил! Слушай, а почему тебя так прозвали?

- Видишь: тельник полосатый и на кабанов люблю охотиться.

- Вы здесь все - хищники полосатые. Не хитрите уважаемый, и не виляйте хвостом. А то я вернусь в избу и предложу перекрестить вас в Лиса. Ну, скажи...

- Да, прозвали и прозвали. Это же не всегда по какому-то случаю. Пошутил кто-то, вот и прилипло. Холодом как потягивает... пошли к ребятам.

Сергей повернулся и пошел к зимовью.

- Первый раз слышу, как ты врешь. Очень неуклюже получается и неприятно. Так было легко и хорошо, а теперь ты будто стенкой меня от всех вас отгородил. Остальные ведь знают друг о друге все?

Он остановился. Повернулся к ней. И из холодной темноты ледяным душем пролился бесстрастный голос.

- В феврале девяносто пятого в Черноречье "духи" двух ребят ночью утащили с поста. Молодые были, первогодки. Заснули, наверное. Утром мы их нашли. Истерзанные, как будто их сумасшедший мясник разделывал. У одного член отрезанный на лоб пришит и надпись вырезана: "Это слоник". А на следующую ночь уже мы к этим волкам в гости отправились. Нужно было подходы найти к кварталу частных домов, который они контролировали. Там в садике один домик маленький стоял. А возле него - часовой. Тоже молодой пацан и тоже носом клевал. Я его снял тихо. Вошел в дом, а на полу восемь человек спят... Царь потом ругался, ругался, что нам такая удача подвалила, а мы ни одного "языка" не привели. "Ты, - говорит, - как тигр уссурийский. Тот, пока всех волков в своем лесу не передавит, не успокоится." А в конце рукой махнул: " Хотя, я бы и сам после этих "слоников" не удержался. Ладно, иди,Тигра! ". Вот так и окрестил.

- Ты их всех убил?

- Всех. Тебе нужны подробности, как я это сделал? Тебе рассказать, как ведут себя люди, которых ты убиваешь? Или как выглядит горящий город, заваленный трупами? Не только боевиков и солдат - стариков, женщин, детей...

- Сережа, остановись! Не нужно быть со мной таким... До меня только дошло: ты не себя щадил. Ты меня хотел уберечь и мой праздник... Я представить даже не могла, что тебе придется вспоминать такое. Прости, пожалуйста. Михалыч так легко про все это рассказывал, мол, прошло - и слава Богу. А ведь это - кровь, и смерть, и боль. А я влезла... прости. Вот почему вы все, как братья родные. Но просто удивительно, я бы в жизни не подумала, что каждому из вас пришлось такое пережить, настолько все ребята простые и веселые.

- А чего нам выделываться? Мы и сами себя и друг друга во всех видах видели. В бою и в грязи, в геройстве и в отчаянии, при параде и с полными штанами под минометным обстрелом. Цена каждому там была определена. Как щеки не надувай, здесь к этому ничего не добавишь. А веселые... Ты знаешь, как мы все, от костлявой увернувшись, теперь жизнь любим? Ты видела, как ребята едят и пьют? Водочку тянут с расстановочкой, с выдохом. Бутерброды сооружают: рассмотрит со всех сторон, полюбуется, травкой какой-нибудь украсит и, не спеша, - в рот. Не жрут на скорость, а наслаждаются.

- А с женщинами? ... - уловив, что голос Сергея потеплел после ее бурного и виноватого монолога, рискнула пошутить Марина.

- От женщин отбоя нет. Ваша сестра настоящих мужиков за версту чует. Есть, правда, экземпляры с испорченным обонянием. Но это - от долгой жизни в большом городе. Облучение, задымление, деловое очумение. Но мы и здесь не спешим. Ведь если ты в чистом лесу, на свежем воздухе, после сытного ужина и пары рюмок разговариваешь с симпатичной женщиной, то ты скорее жив, чем мертв. А?

Последняя мысль, которая пришла к ней перед сном, была совершенно неожиданной:

- А ведь он не просто убивал. Он был готов и сам умереть. За солдатика, даже имени которого не знал. Что же он сделает с тем, кто поднимет руку на его жену или ребенка? Помнишь того подонка, что лапал тебя в подъезде, не удовольствовавшись отнятой сумочкой? А если бы рядом был Сергей... Стоп-стоп-стоп! Марина Ивановна, милая, а причем здесь вы? Кто вы ему?

Запоздавший ноябрьский дождь слизнул почти весь снег, выпавший было в конце октября. Кое-где остались грязновато-белые островки, прихваченные корочкой льда, но они своим жалким видом лишь наводили уныние. И только ночной морозец хоть как-то украсил полянки, рассыпав замысловатыми белыми дорожками на черно-буром ковре опавших листьев мелкие хрусталики инея.

Влажный холод на ходу пробирался под полы теплой, пятнистой, как и все ее одеяние куртки, лез в рукава, румянил щеки. Да!... В той одежке, в которой она собиралась покорять дремучий лес и охотиться на свирепого вепря, цокать бы сейчас зубами со скоростью хорошего барабанщика.

- Бр-р-р!

- Говорил я тебе: не поддавайся на провокации. Водочка, она обманчиво греет. Только сосуды расширит, тепло из организма выбросит и все. Лучше бы еще чашку бульона выпила.

- А где ты был, когда они мне разъясняли, что кабан только на свежий запах идет. Причем, видите ли, "охотникам пить нельзя, им стрелять". А я должна жертвовать собой ради общего успеха!

- Хорош, алкашик, наивной прикидываться. Ужас, посмотрели бы на тебя утром твои великосветские друзья. И ладно бы шампанское...

- В жизни всегда есть место авантюре!

- Молодец, усвоила... Ну вот мы и пришли.

Выбрав место, с которого хорошо просматривалась широкая поляна, переходящая в просеку, Сергей быстро расчистил его от жесткой, неперепревшей листвы, от похрустывающих прутиков. Полукругом воткнул несколько жердин по обе стороны от красивой развилистой березы. Заплел их дубовыми, еще сохранившими листья ветками. Сзади темным буро-зеленым частоколом торчал какой-то куст. На таком фоне, да еще и за импровизированным плетнем, охотник в камуфляже становился невидимкой. Зато сам он мог видеть все, что происходило на линии огня и стрелять свободно.

Встав за березу, Сергей несколько раз, плавно скользя то в одном, то в другом направлении и вскидывая ружье к плечу, проверил, насколько удобна оборудованная позиция. А затем, постелив под березой офицерский плащ-накидку, уложил на него сложенный вдвое пуховый спальник.

Марина, прогулявшаяся за группу деревьев неподалеку и решившая тихонько подкрасться к Сергею, замерла. Его невероятно легкие, бесшумные, пластичные, и в то же время угрожающе-хищные движения напомнили ей какой-то первобытный охотничий танец, то ли увиденный в каком-то фильме, то ли дремавший в ее подсознании со времен Великой Праматери.

- Хорош прятаться, диверсантка, - не оборачиваясь, сказал Сергей, - я тебя давно услышал.

А потом они сидели, прижавшись спина к спине, чувствуя тепло друг друга, и шептались, повернув головы навстречу.

- С чего вы взяли, что кабан там пойдет, где вы стоите? Лес большой, а вас на номерах всего четверо.

- У зверя свои тропы есть. Мы этот лес хорошо знаем. Плюс - опыт, знание повадок, интуиция...

- Но временами приходится все-таки на деревьях сидеть...

- Михалыч разболтал?

- Сама подслушала!

- Ну ты даешь! Все больше убеждаюсь, что ты - наш человек, Звездочка! тихо засмеявшись и протянув руку назад, он слегка шлепнул ее ладонью...ну, в общем, чуть повыше подстеленного спальника.

- Что за вольности, - шепотом возмутилась Марина, - немедленно извинись.

- Хорошо. - И он, все так же, не разворачиваясь, ласково погладил то место, куда попал шлепок.

Марина решительно вынула из ножен свой подарок, повернулась к Сергею и, обхватив его за плечи одной рукой, другой поднесла сверкнувшее лезвие к носу нахала:

- Вот! Видел?!

И что-то произошло. Взбесившаяся земля крутнулась под ней, мелькнул зеленый спальник, белые стволы берез... Нож выпрыгнул из руки и куда-то исчез. В широко распахнувшихся глазах закружилось бездонное небо и тут же исчезло: его лицо, его глаза - глаза Тигра - оказались слишком близко. Огненные жесткие ладони...а губы...невероятно нежные, как у ребенка... Его жаркий шепот:

- Так я тебя насилую, или ты сама меня хочешь?

И ее безумный ответ:

- Я хочу, чтобы ты меня изнасиловал!

- Отвернись! - она, злясь на себя и чуть не плача, натягивала эти нелепые кальсоны и психовала, пока не справилась, наконец, со ставшими вдруг непослушными пуговицами на камуфляже.

Он, поправив свою одежду за те секунды, пока она приходила в себя и пыталась сообразить, что же, собственно, произошло, сидел рядом, покусывал травинку и смеющимися глазами смотрел на ее битву с обмундированием.

Сердито шлепнувшись на спальник и обняв колени, Марина повернулась к Сергею спиной. Но, чтобы говорить, волей-неволей пришлось повернуть голову. "Нет, ну до чего нахальная и самодовольная физиономия! "

- Уясни сразу... Вот-вот, по военному, у-яс-ни: это еще ничего не значит. Просто скучающая и подвыпившая женщина позволила себе украсить отпуск еще одной авантюрой. В конце концов, у меня есть близкий человек и ...

- Самый близкий человек у тебя сейчас - это я. Любой другой - не ближе пятисот метров. И если ты врешь сама себе, то это - дело твое. А я не обязан тебе верить. Я знаю, что ты хочешь меня сейчас еще больше, чем десять минут назад. И мне наплевать на то, существуют ли в твоей жизни еще какие-то мужчины и куда ты их всех теперь денешь - он встал на колени и обхватил ее плечи крепкими ладонями.

Марина попыталась самолюбиво дернуться. Возмутившаяся гордость бушевала, и уже подыскивался наиболее ядовитый вариант ответа. Но, пробежавшись поцелуями по щеке, по шее, вниз..., он вдруг вцепился зубами в куртку на ее груди и голосом Шер Хана прорычал:

- Это моя добыча!

А она, сладострастно-мстительно вцепившись ему острыми наманикюренными коготками в голову, ответила:

- Это мы еще посмотрим, - и, не выдержав его умильно-покорного взгляда, наконец, улыбнулась.

- Где мой нож? - Марина осмотрела все закоулки их скрадка и теперь недоуменно шарила глазами по сторонам.

- Вон.

Нож ушел чуть ли не до половины лезвия в ствол старой березы, стоявшей метрах в пяти от них. И деревянная ручка выглядела обыкновенным сучком, только со странным, тонким и отливающим синевой основанием.

- С оружием, друг мой, как и с мужчинами, надо обращаться умеючи.

С трудом раскачав и выдернув нож, Марина сунула его в ножны и, вернувшись на место, небрежно ответила:

- Это - верно. Только с чего ты взял, что у нас с тобой все произошло по-твоему, а не по-моему? Может быть, ты только чуть поторопил события?

Он беззвучно рассмеялся и, теперь уже голосом волка из ее любимейшего мультика "Серко", насмешливо ответил:

- Ага!...

Марина сгребла его за грудки и замерла, долго-долго, пристально-пристально глядя ему в глаза.

"Что там, за этими искрящимися зрачками? Как прочитать те таинственные письмена, которые расскажут мне, кто ты? Легкомысленный искатель приключений, убивающий сердца несбывшимися надеждами? Или тот человек, о существовании которого я просто не подозревала, кого я не пускала в свою жизнь, забив голову лощеными героями Санта-Барбары? ".

- Тихо! - практически неслышно шепнул он и, сжав ее руки своими, помешал ей шевельнуться.

Теперь услышала и она: кто-то шел по лесу мелкими семенящими шагами. Как модница в длинной и обтягивающей колени юбке.

Сергей скользнул к ружью, одним неуловимым движением подхватил его и встал за ствол березы. Медленно-медленно выдвинулся вправо и повел стволом. Потом вдруг оглянулся и нетерпеливо махнул ей рукой, показав место рядом с собой.

Марина сообразила, что нужно сделать: на четвереньках, затаив дыхание, подкралась к "плетню", и чуть привстав, стала смотреть в небольшой просвет между прутьями.

Шур-шур. Шур-шур-шур.

И прямо перед ней, метрах в пятидесяти, так неожиданно, что она чуть не вскрикнула, вышел серебристо-черный зверь. Ничего в нем не было страшного. Одно только название: вепрь! Просто большая, горбатая свинья.

- Тах-х-х!

Звук выстрела толкнул Марину и громовым раскатом прокатился по лесу. Ветерок быстро снес этот гул назад. Но вслед уходящему звуку накатился новый. Это был не визг свиньи, а яростный хрип умирающего и осознающего свою смерть Зверя.

- Тах-х-х!

И хрип оборвался, перейдя в быстро замершее утробное "У-у-у".

Марина вскочила в полный рост.

Кабан лежал на боку, вытянув ноги, которые еще мелко-мелко подрагивали.

Но ее захватило не чувство жалости, а какой-то дикий, совершенно первобытный восторг.

- А-а-а! - Она запрыгала, захлопала в ладоши, сорвала с себя берет и, размахивая им над головой, завопила на весь лес, - А-а-а! Вот мы как! Вот мы всем! Мы - самые крутые охотники в наших джунглях!

Сергей, мгновенно перезарядив ружье и не спуская глаз с кабана, смеялся, наслаждаясь ее буйством. Но, почувствовав, что, вконец заведясь, напарница собралась бежать к убитому зверю, он поймал ее за рукав куртки и притянул к себе.

- Нельзя сходить с номера до сигнала "Сбор". И подходить нужно осторожно. Если подранок, или контужен пулей, может такое учинить, что и деревья не спасут!

А какие жуткие клыки оказались у этой "свиньи"!

И какое было жаркое!

- Шампанское - гражданским мадамам! А звезды спецназа пьют только водку!

И еще целую кучу смешных глупостей наговорил ее заплетающийся язычок! И сияли глаза новых друзей, перецелованных ей в приливе самых нежных чувств на брудершафт!

А потом мужчинам вдруг стало душно в тесной избе, и они, прихватив свои пуховые спальники, отправились ночевать на свежем воздухе, в дырявом дощатом сарае.

А Тигру оставили. Чтобы не было страшно их Звездочке.

x x x

"Вот и окончилось ваше романтическое приключение, Марина Ивановна. Не просто приключение, а какое-то сумасшествие! Если бы так пошло дальше, то вам светили бы не картонные папочки в палате для тихих психов, а добротный, обшитый матрацами карцер для буйнопомешанных. Хорошо, что у вас хватило хоть какого-то благоразумия немного остыть самой и дать понять Сергею, что он свободен от всяких обязательств.

И все же вы ему благодарны. Пусть он больше никогда не позвонит, пусть все это останется для вас только коротким и чудесным приключением. Но он сделал для вас больше, чем любой из прежних мужчин. Он открыл вам вас саму. И теперь вы хорошо знаете, кто вам нужен. Не упакованный в бутике денежный мешок. Не сыплющий афоризмами, но пустой внутри самовлюбленный интеллектуал. Вам нужен человек, похожий на него. Мужчина, Охотник, Тигра... с нежными губами ребенка.

А ведь он не позвонит. Вы сами сказали ему:

- Прости: это действительно была всего лишь авантюра. И спасибо, что она была. Но разумных людей не может связывать только лишь животная тяга друг к другу и одно, даже самое прекрасное приключение.

И вы помните, как он отшатнулся, словно получив пощечину.

Нет, он не позвонит. Потому, что эти слова были сказаны уже здесь, в городе, и не в приступе женской строптивости, а взвешенно, с холодной улыбкой.

А ведь вы тогда, в лесу, успели заглянуть в его глаза. И вы видели тот стальной стержень, на котором крепится его душа, и ту бездну нежности, в которой утонула ваша.

И вы прекрасно знаете, что вам нужен не человек, похожий на него. А только он сам. Только он: такой сумасшедший и опасный, такой нежный и надежный Тигра.

Так что же вы сидите и врете сами себе, если ваша левая рука уже сжимает трубку телефона, а правая, путаясь в кнопках, как в пуговицах камуфляжа, судорожно набирает его номер?! "

Уроки и победы Дмитрия Матвеева. (Вместо послесловия)

6 сентября 1995 года. Около восьми часов утра.

К вагончикам строителей, работающих в Грозном, подъехали две автомашины: УАЗ-469 и белые Жигули - "копейка". В них сидели те, кто уже несколько дней терроризировал людей, работающих на восстановлении разрушенного города, запугивая, требуя немедленно убраться домой. Но на этот раз боевикам предстояла встреча не с безоружными специалистами по кладке стен и заливке фундаментов, а с профессионалами иного профиля.

В эфире прозвучала команда "Атака" и офицеры магаданского СОБРа начали вышвыривать ошалевших, мгновенно утративших наглость дудаевцев из автомашин. Именно в этот момент лейтенанта милиции Дмитрия Матвеева и сбил с ног тот страшный удар, который, не сумев оборвать его жизнь, круто и беспощадно развернул ее вспять. Тупая пээмовская пуля, ударив в шейный позвонок и разорвав спинной мозг, отшвырнула крепкого, взрослого парня к состоянию младенческой беспомощности, к тому рубежу, от которого все пришлось начинать сначала.

- Ощущение было такое, как будто палкой по затылку врезали. Аж в глазах потемнело и искры брызнули. Я упал. Открываю глаза - на лице у меня чья-то рука. Кого-то еще свалили? Хотел отодвинуться, снять эту руку, но не смог. Подбежали ребята, стали поднимать, и я увидел, что казавшаяся чужой рука моя. Просто я ее не чувствовал. И все мое тело не слушалось меня. Вот тогда я понял, что случилось то, чего боялся больше всего на свете: ранение в позвоночник. Мне потом не раз говорили, что с таким ранением, как у меня, практически никто не выживает. Максимум - 40-50 дней выдерживают. Но у меня ни разу даже мысль не появилась, что я могу умереть. Я просто об этом не думал. Зато все время беспокоился о пистолете: не выпал ли, не потерять бы. То ли сработала наша вечная привычка заботиться об оружии, то ли сознание так зафиксировалось, чтобы не сорваться, не знаю. Но пока не убедился, что ребята забрали пистолет, не успокоился".

Это была первая победа. Дима просто не пустил Смерть в свое сознание. И она отступила.

Эти слова - не рисовка. Дмитрий - профессионал. Отчаянный боец, один из самых опытных в отряде, мощный рукопашник, он сумел не только правильно определить тяжесть своего ранения, но и сохранить невероятное самообладание в ситуации, когда многие от страха полностью теряют контроль над собой, или умирают от шока.

Водитель машины, на которой Димитрия повезли в госпиталь, город знал плохо. Услышав, что госпиталь расположен в районе аэропорта, он направил УАЗик в Ханкалу. Матвеев отвоевал в Грозном две командировки подряд еще в январе-феврале (не хватало стрелков на БТР и он по просьбе командования остался тогда, когда его товарищи уехали домой). Поэтому, увидев краем глаза знакомые очертания зданий на Минутке, он сумел сориентироваться, что машина идет в неверном направлении и прошептал:

- Не туда. Нам в "Северный".

Это была его вторая победа. Победа над губами, которые, как в страшном сне, пытались шевельнуться, но не могли. Над пересохшей глоткой, непослушными голосовыми связками. А затем, попросив приподнять его, Дмитрий подсказывал водителю дорогу, пока не подъехали к госпиталю.

В госпитале его ждала боль. Такая страшная, что хотелось лишь одного: чтобы скорее дали наркоз и позволили убежать от этой муки за границу сознания. Но нужно было сделать рентген. А для этого медикам пришлось поворачивать и растягивать разбитую пулей шею...

После операции он очнулся в темной комнате. Лежа на спине, не имея возможности повернуть голову, Дмитрий мог видеть лишь то, что было прямо перед глазами: потолок приспособленного, похожего на подвальное помещения и еле-еле мерцающую "туалетного" вида лампочку.

- Кто я? Где я? Жив, или в каком-то чистилище?

Страх, поддержанный мрачной обстановкой и жуткой неизвестностью, немедленно пошел в атаку на измученного болью, раненого человека.

Дмитрий на всю жизнь запомнит этот страшный миг полной неизвестности. Но когда к нему, наконец, подошел какой-то солдатик, он уже сумел справиться с собой и попросил пить.

Первый урок для командиров и товарищей пострадавшего бойца: КОГДА РАНЕНЫЙ ПРИХОДИТ В СЕБЯ, ОН ДОЛЖЕН УВИДЕТЬ РЯДОМ ЛИЦО ДРУГА!

Медики должны знать это по долгу службы. Но как часто высокий профессионализм соседствует с невероятной черствостью и равнодушием! А командиры? Когда идут бои, каждый человек на счету. И тем не менее, если есть хоть малейшая возможность, нужно сделать так, чтобы тяжело раненого сопровождал кто-то из своих. Кстати, не такая уж это легкая доля - быть сиделкой искалеченного друга. Пожалуй, легче пойти в бой...

В тот же день Матвеева отправили в Ростов.

Проводить его приехали друзья-собровцы. Ему страшно хотелось курить, и кто-то по его просьбе прикурил сигарету, вставил в губы. После нескольких затяжек пепел стал падать на лицо. Но Дима ничего не мог с этим поделать. В эти минуты он вспомнил, как его везли в госпиталь. Голова лежала неудобно, в щеку врезался автоматный магазин, торчавший из разгрузки товарища. А он не мог ни повернуть голову, ни отодвинуться. В этих, казалось бы, ничтожных, пустяковых эпизодах, как в огромном кривом зеркале отразилась вся его беспомощность, вся та пропасть, которая отделяет здорового человека от инвалида, неспособного сделать простейшее движение.

Нет, братишки-собровцы не были закоренелыми эгоистами, они, как могли, заботились о товарище, всячески старались ему помочь. Но ЭТО невозможно представить, понять и прочувствовать, не оказавшись по ту сторону черты.

Урок второй: ОКАЗАВШИСЬ РЯДОМ С РАНЕНЫМ ТОВАРИЩЕМ, НУЖНО УТРОИТЬ СВОЕ ВНИМАНИЕ. Ведь даже маленький дискомфорт ранит его, давит на психику, лишает моральной устойчивости, так необходимой в борьбе со смертью. А уверенная поддержка друга ложится на раны невидимой, но целительной повязкой.

В Ростове он вновь удивлял врачей и медсестер своей невероятной волей и жизнелюбием. И за мастерство медиков платил не просто признательностью. Высшая награда для профессионала - увидеть, что тебе удалось выполнить работу по высшему классу, сделать практически невероятное. И Дима оправдал их надежды.

- Ты знаешь, там жара была. Девчонки в реанимации все молодые, в коротких халатиках на голое тело. Иная так засветится, что начинаешь думать: "Э, брат, нам еще есть смысл побороться за жизнь!" Может, если б женщины постарше были, захотелось бы поплакаться, чтобы пожалели. А тут неудобно как-то было раскисать, стыдно. Я думаю, что в реанимацию специально надо молодых и красивых девчонок набирать. У мужиков тогда точно выживаемость резко повысится...

В Ростов прилетела мама. Дав жизнь Дмитрию и подняв его на ноги один раз, она вместе с сыном оказалась перед тяжкой необходимостью повторить все сначала. Что пришлось пережить матери и какой мерой можно измерить ее боль и мужество, умом можно понять, но прочувствовать - вряд ли. Ясно одно: свою волю и бойцовские качества Дима во многом позаимствовал именно у нее.

Именно в этот период все чаще и чаще возникали мысли о самоубийстве.

- Мысли о суициде в этой ситуации естественны. Особенно, когда чувствуешь свою беспомощность, когда осознаешь, чего ты лишился. Причем эти мысли - вполне конкретные и деловые. Думаешь: "Эх, косая, ну что тебе было врезать на десять сантиметров повыше и кончить все разом!" Сейчас, четыре года спустя, тоже бывает, иной раз психанешь, мол, пошло все к черту, надоела такая жизнь! Но это - просто всплеск эмоций, для разрядки. А тогда спокойно и деловито продумывал, как вскрыть вены, жгут какой-нибудь на шее закрутить, а лучше всего - раздобыть что- нибудь для последней инъекции в жизни. Главное - умереть, по возможности, надежней и безболезненней. Боли-то я нахлебался уже с избытком. Может быть, я и не прав, но думаю, что инвалиду с врожденными недостатками проще. Он с начала жизни привыкает к мысли о своих ограниченных возможностях. А когда ты молод и здоров, когда уже вкусил все радости жизни и мечтаешь о будущем... Такой удар перенести очень трудно. Я думаю, что многие пацаны, погибшие от такого же ранения, как у меня, просто не захотели жить дальше. Необязательно ведь специально убивать себя. Когда и так висишь между небом и землей, достаточно просто отказаться от борьбы. А я решил жить. И не просто жить, как жалкий инвалид, а вернуться к настоящей жизни, достойной человека и мужчины.

Это была ГЛАВНАЯ ПОБЕДА. И отсюда:

Урок третий. В СИТУАЦИИ, КОГДА ЧЕЛОВЕК СТОИТ МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ, РЕШАЮЩУЮ РОЛЬ ИГРАЮТ СИЛА ДУХА И ЖАЖДА ЖИЗНИ. Человек, не отказавшийся от борьбы, решивший жить, усилием воли способен удержать себя на краю черной пропасти. И родные, друзья, просто неравнодушные люди, находящиеся рядом, своей энергетикой подпитывают его, давая столь необходимые силы. Те самые "нематериальные" понятия, которые мы так долго отрицали, та самая "мистика", которая до сих пор у многих вызывает иронические усмешки.

После Ростова - Москва. Центральный клинический госпиталь МВД.

В родной Магадан Дмитрий вернулся 2 ноября девяносто пятого. В стационаре БПО УВД для него была оборудована отдельная палата. В ней, кроме специальной кровати, были установлены простейшие устройства для начала тренировок, восстановительных упражнений.

Часть спинного мозга выше места разрыва была контужена, травмирована ударом, но она могла восстановить свои функции. И каждый заработавший миллиметр этой ткани снова "включал" нервы и мышцы на определенном уровне. Вот за эти миллиметры и шла борьба.

Многие ли из нас способны заставить себя сделать обыкновенную физзарядку каждое утро?

Дима начинал с простых шевелений пальцами рук. Медицинские процедуры перемежались многочасовыми, изматывающими прежде всего психику упражнениями. Небольшие подвижки и удачи следовали за черными волнами отчаяния.

- Когда нужно было учиться пересаживаться самостоятельно из коляски в кровать и обратно, я думал: "Нет, это просто невозможно". Я видел впереди беспросветную и тоскливую жизнь в кровати.

Но он не прекращал своих тренировок. Не забывали друзья. Все время были рядом родные. Вкладывали в мужественного пациента весь опыт и профессионализм свои, магаданские медики. Но главный фронт сражений за будущее проходил в его собственной душе. И укреплялась воля. В мышечный корсет одевались позвонки. Крепли включившиеся в работу мускулы плечевого пояса. Новая победа: из постели Дима пересел в коляску. А это - расширение рамок окружающего мира, новые возможности.

Но настоящим потрясением, не просто укрепившим дух Дмитрия, а перевернувшим все его представления об ожидающей впереди жизни, стал курс реабилитации в США.

Прежняя администрация области, союз афганцев, товарищи по службе и просто земляки сумели собрать 50 тысяч долларов. Сумма - невероятная для одиночки, но вполне подъемная для множества людей, объединившихся вокруг достойного этих усилий человека.

Урок четвертый: ПРАВО НА ВНИМАНИЕ И ДОСТОЙНОЕ ОТНОШЕНИЕ ЛЮДЕЙ К ТЕБЕ НАДО ЗАСЛУЖИТЬ. Запившемуся, опустившемуся, отказавшемуся от самого себя человеку подают милостыню. А в борющегося, укрепляющего своим примером даже здоровых и благополучных окружающих - вкладывают деньги. Потому, что он перспективен для общества, он вызывает уважение и чувство его морального превосходства.

Американский врач встретил Дмитрия, сидя в инвалидной коляске. Это был не психологический трюк. Доктор Эрик Карлссен, будучи еще совсем молодым человеком, неудачно нырнул со скалы в море. Перелом позвоночника, неподвижность, инвалидность...

- Хочешь, я покажу тебе, как я сажусь в машину? - спросил Эрик и ловко, привычно проделал этот акробатический этюд.

- Я думал, что у него поражение где-то в нижних отделах позвоночника, а значит, работает весь корпус. Говорю: "Ну, конечно, с такой травмой, как у вас, можно такие трюки выполнять. . "

Эрик засмеялся:

- Дима, у нас с тобой одинаковая травма. Седьмой позвонок, сантиметр в сантиметр. А это значит, что ты будешь уметь все, что умею я.

Никто Диму не жалел. Никто ни за что его не агитировал, ни в чем не убеждал. Не проводились с ним и психотерапевтические сеансы в обычном примитивном понимании, не позволял языковый барьер. Его просто учили, как можно жить с такой травмой.

- Понимаешь, это - как завод с толкача. Главное - задать тебе движение, первичный импульс. Дать методику. Ведь кто-то уже изобрел, отработал приемы, как овладеть той или иной операцией. Нет смысла изобретать велосипед, да и не до всего можно додуматься самому. Такой подход ускоряет возвращение к нормальной жизни и открывает новые рубежи.

Эта встреча, общение с людьми, которые не просто честно отрабатывали свои деньги, но и стали искренними друзьями Дмитрия, в корне изменили его мировоззрение.

Урок пятый. НЕ НУЖНО ГОРЕВАТЬ НАД РАЗБИТОЙ ЧАШКОЙ.

- Глупо ругать ребенка, нечаянно уронившего ее. Никто этого не хотел, но это уже произошло. И что-то изменить невозможно. Нужно попытаться склеить то, что еще можно склеить, или просто выбросить осколки. И жить дальше. То, что у нас воспринимается, как конец жизни, в цивилизованном мире - просто жизнь. Несколько иная, более сложная, чем у других, но настоящая жизнь. Конечно, там больше заботятся об инвалидах. У каждого подъезда есть съезд для колясок. Никто не таращится, не тычет пальцами. Обычные люди, только на колясках. Они - непременные и обычные участники всех торжеств, гуляний, дружеского общения. А у нас, люди на колясках, где вы, ау! Да, мы бедней, у нас меньше возможностей. Но это же не значит что их нет совсем!

У доктора Карлссена свой дом, машина, престижная высокооплачиваемая работа, позволяющая достойно содержать свою семью. У него жена и двое детей, родившихся уже после аварии.

- Как они сумели зачать детей при такой травме? При современной медицине проблем с этим нет. И в интимной жизни можно найти какие-то решения. Главное, что смысл в жизни появляется совсем другой. Ради детей стоит жить и вкалывать в любом состоянии. А среди женщин немало таких, которые доброту, порядочность, надежность своего мужчины ценят выше железного здоровья. Тем более, что с моей травмой, к примеру, можно самого себя обслуживать полностью. Не надо нянчиться. Тут серьезней другая проблема. Скажем, общаешься ты с друзьями, знакомыми, в том числе и с женщинами. Может возникнуть ситуация, когда появится взаимное притяжение. Но ты побоишься первым сказать об этом. Вдруг женщина не захочет быть с тобой просто потому, что ты не нравишься ей как человек. И она поступила бы так же, даже если бы ты был здоров. Но ты-то в первую очередь будешь думать, что она не хочет иметь дело с инвалидом. Это будет сильным ударом по душе, по человеческому самолюбию. И даже в случае ее согласия может возникнуть вопрос: "А не загнал ли ты ее в ловушку женской жалости?". Наверное, в такой ситуации должно быть исключение из общего правила и женщина должна сама проявить инициативу. Это, пожалуй, - единственная допустимая уступка в таком положении. А в остальном мужчина в коляске вполне в состоянии быть даже выше многих абсолютно здоровых людей.

Нечестно осуждать людей, которые, лишившись "всего лишь" руки или ноги, теряют себя, опускаются. Просто, никто не имеет морального права оценивать ситуацию, в которой не был сам. И подход Дмитрия к этой проблеме - урок высокой человеческой нравственности.

- Ты знаешь, в Штатах со мной проходил курс реабилитации парень, сломавший шею после падения с мотоцикла. Он вообще мог только чуть-чуть голову поворачивать. Я еще тогда подумал: "Боже мой, да по сравнению с ним мои возможности просто безграничны". Поэтому, конечно, терять жизнь из-за потери руки, ноги, перелома позвоночника, из-за того, что ты не так здоров и красив, как был раньше - это очень неправильно. И здесь многое зависит прежде всего от воли самого человека. Но важно и как выстраивается его жизнь после ранения. Я вернулся в свой город, где у меня не только родные и друзья. Здесь - товарищи по службе, которые со мной вместе прошли войну, понимают меня с полуслова. Сейчас я так уже не нуждаюсь в поддержке. А ведь вначале было очень важно, что меня не жалели, а со мной просто общались, отвлекали от черных мыслей, втягивали в жизнь. У меня пусть не очень шикарная пенсия, но на нее можно жить. За выплаченную компенсацию купил хорошую квартиру. А возьми солдатика срочной службы... Компенсация - мизер. Пенсия - гроши. Уж не говорю про поездки за границу и в наши реабилитационные центры. Уходит здоровый деревенский парнишка, еще ребенок, а возвращается искалеченный мужик, которого не очень-то понимают даже прежние друзья. Тут и государству нужно принимать серьезные решения. И родных нужно учить, как человеку душу лечить в первую очередь. И всем нам надо работать, чтобы приближать ситуацию к такой, какая существует в цивилизованных обществах... И все же, первый, кто может человеку помочь - он сам. Нет ничего недостижимого.

Урок шестой.

- НАДО ПОНЯТЬ ТО, ЧТО УДАЛОСЬ ПОНЯТЬ МНЕ: ЖИЗНЬ БЫВАЕТ РАЗНОЙ. И В ЛЮБОЙ ЖИЗНИ ЕСТЬ СВОИ РАДОСТИ, ПОБЕДЫ И ДОСТИЖЕНИЯ. ПРОСТО - НАДО ЖИТЬ.

Не все, конечно просто в жизни Дмитрия и сегодня. Есть проблемы, которые он сам решить пока не в состоянии.

В доме, где он живет, нет съезда с крыльца для коляски. Дом новый, строился уже тогда, когда вся страна вещала о правах и свободах граждан. Может быть строители, или жилищные органы решат вопрос о расширении свободы для одного, вполне конкретного гражданина?

Дмитрий самостоятельно освоил компьютер. "Машину" ему подарила магаданская городская администрация. В компьютерные книжки он заглядывает в самом крайнем случае, интересней самому до всего докопаться. С тех пор, как научился переустанавливать программы, можно позволить себе роскошь "грохнуть" одну-другую в процессе экспериментов. Пока несбыточная мечта модем, электронная почта, и (уж совсем фантастика) - Интернет. Окно в мир. Новый прорыв в новую жизнь.

Как тут не вспомнить эпизод из старого фильма, когда сельская учительница убеждает купчиков, в пьяном кураже жгущих деньги, внести их на строительство школы. "Новые русские", считающие себя людьми и сохранившие совесть, оглянитесь! Может быть, вместо одного посещения ресторана или казино, вместо циничного расшвыривания тысяч долларов, кто-то из вас возьмет, да и задарит с широкого плеча новый компьютер парню, искалеченному на войне. Или оплатит ему услуги Интернета на год вперед. Речь идет не только о Дмитрии. Такие люди есть в каждом городе.

Суперкомпании, ворочающие миллионами баксов, подумайте! Может быть, есть смысл выжать еще доллар - другой из благополучных владельцев джипов и сотовых телефонов, да ввести бесплатную услугу для людей, отдавших здоровье за нас с вами.

Одно из любимейших изречений у Дмитрия - древняя китайская мудрость: "Если хочешь накормить человека, дай ему не рыбу, а удочку".

Безусловно, Дмитрий достоин поддержки. Но дело не только в нем. Каждый из тех, кто сегодня защищает (или собирается защищать) Отечество, очень внимательно наблюдает за тем, как складываются судьбы коллег и товарищей, отдавших Родине свое здоровье, как живут семьи тех, кто погиб. И от итогов этих наблюдений напрямую зависит ответ на вопрос: "Стоит ли служить такому государству?".

Урок последний. Дмитрий был одним из тех, кто первыми увидели волчий оскал фанатичных убийц. Он сделал все, что мог, чтобы нас от них защитить. И ЕСЛИ МЫ НЕ ГОТОВЫ ПОМОГАТЬ ТАКИМ, КАК ОН, ТО МЫ ПОЛУЧИМ ПРОДОЛЖЕНИЕ КРОВАВЫХ УРОКОВ ДАГЕСТАНА И МОСКОВСКИХ ВЗРЫВОВ.

Даже в мирной жизни чуть ли не каждый день несчастье обрушивается на кого-то из людей. А ведь у нас в стране идет война. Сотни искалеченных мальчишек сегодня задают себе вопрос: "Стоит ли жить дальше, а если да, то как жить?". Они находятся только в самом начале того огромного и тяжкого пути, который уже прошел Дмитрий.

Трудно предсказать, кем станет Дима в будущем. Юристом, который займется проблемами помощи инвалидам, социологом, психологом, специалистом по компьютерам... Ясно одно: он уже состоялся как личность и значит, он, с его бесценным опытом борьбы за достойную жизнь сам может служить опорой и поддержкой для других людей.

И можно помечтать, что когда-нибудь в Интернете появится страничка Дмитрия Матвеева. Страничка, на которой будут встречаться люди, вступившие в новую жизнь - жизнь ограниченного движения, но безграничной силы духа.

А это значит - будут новые победы.

И последнее. Дима уже сегодня готов помогать друзьям. Те, кто оказался в такой же сложной ситуации, кому нужен добрый совет, могут ему написать. Его E-mail [email protected] А у кого нет электронной почты, можно обойтись и простой. Его адрес 685000 г. Магадан ул. Пролетарская д. 42\1 кв. 9 Матвееву Дмитрию.

Примечания

1 ГУОШ - группа управления оперативного штаба МВД РФ в Чечне

2 Защитный шлем

3 Шутливое сокращение от ком. отд. - командир отделения

4 Подствольный гранатомет. Крепится снизу к стволу автомата Калашникова. Стреляет 40-миллиметровыми выстрелами (гранатами) на расстояние до 400 метров

5 Наркотический препарат, выдается личному составу в районе боевых действий в комплекте индивидуальной аптечки, как противошоковое и обезболивающее вещество.

6 Батальон оперативного назначения

7 "Зеленка" пришла из афганского лексикона. Это лес, кустарник, любые зеленые насаждения - все, что может служить для укрытия засад, диверсионных групп и целых подразделений

8 "Шмель" - ручной пехотный огнемет

9 БАМ - батальон армейской милиции. Упрощенное разговорное название частей МВД, в которых военнослужащие срочной службы выполняют функции патрульно-постовой службы милиции

10 СОБР - специальный отдел быстрого реагирования управления по борьбе с организованной преступностью

11 "Муха" - реактивная противотанковая граната

12 РПГ-7 - ручной противотанковый гранатомет

13 АГС "Пламя" - автоматический гранатомет станковый

14 ВОГ - выстрел осколочный к гранатомету. ВОГ-25 - для подствольного гранатомета, ВОГ-17 - для автоматического (АГС).

15 Разгрузочный жилет.

16 Боевики, действующие в одиночку, группами, отрядами и не подчиняющиеся единому руководству Чечни. Мотивы их действий разнообразны: от актов мести федеральным силам до обычной корыстной уголовщины. Отличаются особой жестокостью, известны многочисленные факты пыток пленных, надругательств над трупами и т.п. изуверских выходок.

17 Бывший командир Рижского ОМОН, гражданин России, выданный латышским властям в нарушение Конституции РФ.

18 Осколочная заградительная мина