«Остров сокровищ» — один из самых популярных романов в мире. Его автор, Роберт Луис Стивенсон, пытался зарабатывать на жизнь писательским трудом, когда обстоятельства в конце концов сложились так, что к нему пришел успех, к которому он так долго стремился.
В предопределенный год [1882] я жил у отца и матери в Киннэйрде, около Питлохри [а потом в Каслтоне в Бреймаре]… Задувал сильный ветер, и, соответственно, дождило. Воздух родины был ко мне куда злее, чем людская неблагодарность; и мне пришлось согласиться проводить значительную часть времени в четырех стенах, в доме, печально известном как «домик покойной мисс М'Грегор». И теперь можно лишь удивляться персту судьбы. В домике покойной мисс М'Грегор оказался также и мальчик, приехавший из школы на каникулы, и во многом хотелось «чего-то этакого, скалистого, чтобы встряхнуло душу». У мальчика и мыслей не было о литературе; его недолгое одобрение получило искусство Рафаэля, и с помощью чернил, пера и коробки акварельных красок за шиллинг он вскоре превратил одну из своих комнат в картинную галерею. Моей непосредственной обязанностью в этой галерее было выступать в качестве хозяина, но порой я давал себе послабление и присоединялся к художнику (если можно так выразиться) за мольбертом и проводил с ним день в великодушном соперничестве, делая живописные наброски. В один из таких дней я нарисовал карту острова; она была старательно и (по-моему) красиво раскрашена; очертания острова невыразимо мне понравились; в ней были бухточки, которые пленяли, подобно сонетам; и с бездумностью обреченного, я украсил свою выдумку надписью «Остров сокровищ»…
Должно быть, не один мальчик помнит, как, лежа головой в траве и глядя на неподдающийся измерению лес, он видел, как в нем появляются и растут войска волшебных существ. Отдавшись воображению, я грезил над своей картой Острова сокровищ, и среди придуманных лесов начали зримо проступать будущие герои книги; и с самых неожиданных сторон их загорелые лица и блестящее оружие возникали передо мной, они появлялись, проходили мимо, сражались и искали клад на нескольких квадратных дюймах плотного листа. Я знал, что делать дальше, и, положив перед собой бумагу, принялся составлять перечень глав. Как часто я поступал так, и дальше этого ничего не шло! Но на этот раз все, казалось, сулило успех задуманному. Это должна была быть история для мальчишек; ни к чему психология или стилистические изыски; и у меня под боком есть мальчик, который может служить пробным камнем. Женщины исключены. Я был не в состоянии управлять бригом (которым должна быть «Испаньола»), но полагал, что смогу довольствоваться тем, чтобы, не навлекая на себя стыда, перегнать под парусами шхуну. И затем у меня появилась мысль о Джоне Сильвере, из которого я пообещал себе сделать неисчерпаемый кладезь развлечений: взять моего восторженного друга (которого читатель, весьма вероятно, знает и восхищается им так же, как и я), лишить его всех его прекрасных качеств и благородных манер характера, не оставить ничего, только физическую силу, смелость, сообразительность и огромную доброту, и попытаться выразить все это в словах и выражениях культуры грубого морского волка. Подобная психическая хирургия является, по-моему, обычным делом при «создании персонажа», а в действительности, может быть, и единственным для того способом…
Холодным сентябрьским утром, когда дождь барабанил в окно, я, устроившись у ярко горевшего камина, начал писать «Судового повара» — таким было первоначальное название книги. Я начинал (и заканчивал) много других книг, но не могу припомнить, чтобы хотя бы за одну из них садился с большим чувством радости. И не приходится удивляться, ибо краденое яблочко слаще. Теперь я занят работой над самой мучительной главой. Несомненно, попугай когда-то принадлежал Робинзону Крузо. Несомненно, скелет заимствован у По. Я мало размышлял об этом, это все пустяки и детали: и ни один человек не в состоянии присвоить себе исключительные права на скелеты или уголок говорящих птиц. Частокол, как мне сказали, взят из «Крушения „Великого Океана“». Может быть, мне это ничуть неинтересно. Эти способные писатели откликнулись на обращение поэта:
И я был тем самым другим! Я в долгу перед Вашингтоном Ирвингом, который не дает покоя моей совести, и совершенно заслуженно, поскольку считаю, что редко плагиат заходит дальше. Несколько лет назад мне подвернулась возможность приобрести «Рассказы путешественника», и у меня были мысли об антологии прозаических рассказов, и эта книга захватила и поразила меня; Билли Боне, его сундук, компания в гостинице, весь внутренний дух и изрядная доля существенных подробностей моих первых глав — все оттуда, все было собственностью Вашингтона Ирвинга. Но я об этом даже и не догадывался, когда садился писать у камина, в том состоянии души, которое представлялось мощным приливом обычного вдохновения; или когда день за днем, после обеда, читал вслух в кругу семьи написанное утром. Оно мнилось мне первородным, как грех; казалось, оно принадлежит мне, как мой правый глаз. Я рассчитывал на одного мальчика; но обнаружил, что в слушателях у меня двое. Мой отец, взрослый ребенок в душе, сразу же загорелся этой романтикой, близкой его первоначальной природе… В «Острове сокровищ» он учуял нечто родственное своему воображению; это было совсем в его духе, в его колорите; и он не только с удовольствием слушал дневную главу, но и стал рьяным соучастником и помощником в моих трудах. Когда дело дошло до обыска сундучка Билли Бонса, он, должно быть, лучшую часть дня поспешно составлял опись содержимого, этот перечень предметов я и использовал; название «старому кораблю Флинта», «Морж», было дано по его особой просьбе. И теперь, словно ех machina, появляется не кто иной, как доктор Джапп, который подобно переодетому принцу, призван опустить занавес перед покоем и счастьем в последнем акте, ибо он принес в своем кармане не рог и не талисман, а издателя; он и в самом деле получил от моего старого приятеля, мистера Хендерсона, поручение искать новых авторов для журнала «Янг фокс». Даже жестокость объединенного семейства отступила перед крайней мерой навязать нашему гостю искалеченных героев «Судового повара»; в то же самое время мы никакими средствами не могли остановить наши читки, и, соответственно, история вновь была начата с самого начала и торжественно повторена ради доктора Джаппа. С этого момента я высоко ценю его критические способности; и когда он оставил нас, то увез рукопись в своем чемодане.
И вот все, чтобы я мог продолжать, — благожелательное отношение, помощь, а теперь и данное обещание… Казалось бы, взрослый, опытный литератор способен заняться тем, чтобы выдавать «Остров сокровищ» по многу страниц за день, и не давать погаснуть трубке. Но увы! Это не мой случай. Пятнадцать дней я писал, не отрываясь, и получилось пятнадцать глав; а потом, на первых абзацах шестнадцатой, я постыдно утратил хватку. Уста мои были немы; в груди не имелось ни слова для «Острова сокровищ»; и меня уже ждала корректура начала в «Руке и копье»! Там я занимался правкой, живя по большей части один, гуляя по осенним утрам по росистым пустошам Уэйбриджа, в немалой мере довольный тем, что сделал, и больше, чем способен описать словами, устрашенный тем, что еще предстояло сделать. Мне был тридцать один год; я был главой семьи; я потерял здоровье; я никогда не содержал себя, никогда еще не имел и двухсот фунтов в год; мой отец совсем недавно выкупил и отозвал из продажи книгу, которую сочли неудачной. Не было ли и это очередным и последним фиаско? Я и в самом деле был близок к отчаянию; но держал рот на замке и, во время поездки в Давос, где провел зиму, обрел решимость обдумать иное и с головой ушел в романы мсье Дю Буагобе. Приехав туда, однажды утром я сел за неприбранный стол, и вот! Роман полился из меня как легкая светская беседа; и на второй волне счастливого трудолюбия, вновь по главе за день, я закончил «Остров сокровищ»…
В должное время «Остров сокровищ» — именно мистер Хендерсон снял первоначальное название, «Судовой повар», — появился в печатном виде, простым середняком, без гравюр и не привлек ни малейшего внимания. Мне было все равно. Мне нравился роман сам по себе, во многом по той же причине, что и моему отцу нравилось начало: это был мой вид колорита. Я также ни в малейшей степени не гордился Джоном Сильвером, и до сего дня скорее изумлялся этому ловкому и внушающему страх искателю приключений. Что оказалось бесконечно более радостным, так это то, что я миновал поворотный пункт; я завершил книгу и написал «Конец» под своей рукописью, чего никогда не случалось со мной после «Пентландского восстания», когда я был шестнадцатилетним мальчиком, еще не покинувшим стены колледжа. По правде, все оказалось стечением счастливых обстоятельств: не приди доктор Джапп с визитом, не излейся из меня роман с необычайной легкостью, книга, вероятно, была бы отложена в сторону, подобно своим предшественницам, и обходным путем, не будучи оплакана, отправилась бы в огонь. Пуристы могут счесть, что она могла бы быть и лучше. Я так не думаю. Кажется, история доставила немало удовольствия, и она дала (или была средством дать) огонь, еду и вино достойному семейству, к чему я проявлял интерес. Редко приходится говорить, что я имел в виду свой интерес.