Наши дни

Соболев постучал в дверь ровно через десять минут. Пунктуальный, ничего не скажешь. Хорошо, хватило ума не трезвонить. Боров не был уверен, что звонок не разбудил бы Агнию, а предупредить Соболя об этом забыл.

— Заходи. — Он распахнул входные двери и, не особо заморачиваясь церемониями, тут же пошел назад, чтобы иметь возможность наблюдать за сном жены, пусть и из кухни.

Константин прошел следом за ним. Ничего не спрашивая, вроде мельком осмотрелся, но Боруцкий не сомневался — увидел и запомнил все мелочи и детали, не того сорта Соболь был человеком, чтобы что-то не заметить или пропустить.

— Насколько все плохо? — Константин глянул на стойку для капельницы, сейчас задвинутую в угол.

Боруцкий сел на свое прежнее место и снова принялся крутить в пальцах пустую рюмку.

— Он ее на наркоту подсадил, — коротко бросил он.

Соболев ругнулся.

— У меня врачи есть. Хорошие. Если надо. — Не ожидая приглашения, Константин сел на стул, стоящий напротив.

— Пока справляемся. Спасибо. Если что — обращусь.

Соболев кивнул.

— Ты же из-за наркоты с ним и поцапался? — Уточнил он. — Сколько ты его, четыре года сюда не пускал? Больше?

Вячеслав сильнее сжал пальцы, вновь ощутив острый укол вины.

— Что ж, логично, что он так решил отомстить, — нейтральным тоном продолжал рассуждать Соболев. — Видимо, поняв, что тебя не убил, и рано или поздно ты все равно за женой придешь, Виктор решил так отомстить, за то, что ты его сюда с наркотой не пускал. У Шамалко же весь восток страны под контролем. Он контролирует поставки и транзит наркотиков и здесь?

— Контролировал здесь. И на юге, — согласился Вячек, понимая, что Соболев не на нервах его играет, а продумывает, как бы больнее Виктора зацепить. — Сейчас, только на юге. Я, как только смог, с Мелешко побазарил, мы с ним туранули людей Виктора отсюда, вернули старые схемы.

— Сам хочешь это держать? — Константин с интересом глянул на него.

Вячеслав мотнул головой.

— Мне не до того. Пусть Мелешко и держит все пути. Лишь бы не эта падла.

Соболев кивнул.

— Так, ладно. Я с Шамалко поговорил еще ночью, как только он с претензиями звонить начал. Объяснил, что нечего было в семью лезть. — Боров хмыкнул, не поднимая глаз от рюмки. — Он поутих. Сам понимаешь, зная характер Виктора — что-то уже задумал. Наш план не меняется. Я почти договорился насчет Картова.

— Так и хочешь руками охранника его убрать? — Боруцкий прервал Константина.

— Да. Есть желание подставить Дмитрия по всем позициям. Ударить тем, на кого он больше всего привык рассчитывать.

— Я тут, пока в столице бродил, кое с кем переговорил, насчет этого. И знаешь, Соболь, у меня человек есть, проверенный, надежный. Он лезть не будет. Так, подстрахует. Сам понимаешь, от непрофессионалов всегда куча мороки.

Константин раздумывал пару секунд.

— Хорошо, — кивнул он в итоге. — Давай своего человека, на подчистку. Тут я с тобой спорить не буду. Значит, как только я все полностью решу, наберу тебя, передашь детали. Потом, я во время всего этого, минимум на месяц, уеду. Сам понимаешь, мне надо кристально чистым выглядеть.

Он даже не спорил, все и правда понятно. Сам напоминал Соболю, что своими руками тот Картова убить — не имеет права. Не тот уровень. А вот Вячику плевать на это было. Он Шамалко пальцами на части раздерет. Сам. Лично.

— И кто у нас теперь Президентом будет? — Поинтересовался он у Кости.

Соболев усмехнулся.

— Знаешь, подумав, я решил, что меня и в нынешнем составе руководство страны устраивает. Да и люди, которым я намекнул на это, со мной согласились. Разумные доводы — лучший способ убеждения.

— Представляю. — Внимательно прислушиваясь к тишине в соседней комнате, согласился Боров. — Да и, Президент, небось, не спешил с тобой спорить.

— А кто ж откажется продлить мандат. — Соболев развел руки. — Теперь по Шамалко. Думаю, в первое время после того, как мы Картова уберем, он расслабится. Я дал ему понять, что конкурентов у него скоро не будет, и что Дмитрий мне за попытку убийства Карины должен. Ему я счетов не выставлял. Да и уверил, что заинтересован, хоть и с тобой дела рвать не собираюсь. Потому, разбираться надо будет в первый месяц после этого. Я могу нанять…

— Нет. — Вячеслав тяжело глянул прямо на Константина. — Я не шутил, Соболь. Он мой. Весь. Со всеми потрохами. От помощи я не отказываюсь, сам понимаю свой уровень. Но я лично его убью.

Давя злобу, Боров поднялся, заканчивая разговор, подошел к шкафу и достал вторую рюмку.

Вернулся. Поставил ту перед Соболем.

Константин молча поднял бровь.

— Я сына поминать собирался. Присоединишься? — Скручивая крышку с бутылки, ровным голосом уточнил Вячек.

Соболев выпрямился на стуле. Кивнул.

— Сына?

— Агния была почти на пятом месяце, когда… — Боруцкий сжал зубы и умолк. Плеснул водки себе. Соболеву. — А я, дурак, с ней об имени спорил. — Глядя на гладкую поверхность прозрачной жидкости, горько усмехнулся он. — Туфта это все, Соболь. Вообще не важно.

Боруцкий выдохнул и одним движением опрокинул стопку в себя.

Соболев промолчал. Поднялся только. И так же молча глотнул содержимое своей рюмки.

Отставил, как-то задумчиво и собранно глянул на Боруцкого.

Но Вячеслав не успел поинтересоваться, в чем дело. Агния проснулась. И ни звука не издала вроде, но Вячеслав это будто кожей почувствовал. Ничего не объясняя, он быстро пошел в спальню, закрыв за собой дверь.

Агния лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку. Свернулась комочком, сжалась, подтянув к себе и руки, и ноги. И глубоко дышала, медленно делая сначала выдох, потом вдох.

Боруцкий тихо подошел и встал на колени у кровати, собрал ее волосы на затылке, нежно поглаживая.

— Бусинка моя. — Наклонился и провел лицом по ее щеке, шее. — Ты как? Позвонить Лехе?

— Вячек, люблю тебя.

Она резко повернулась и обхватила его за плечи, чуть ли не вцепилась. И смотрела так. Боруцкий замер, не зная, как реагировать. В ее глазах снова появился тот же лихорадочный блеск. И дышала она уже тяжело, быстро, словно задыхаясь. И это признание, оно было не таким, как всегда, когда она ему говорила о своих чувствах. Каким-то надсадным, вымученным, тяжелым.

— Я знаю, девочка моя. — Стараясь не подавать виду, что у него мороз пошел по позвоночнику от этих слов и ее взгляда, Вячек наклонился и прижался губами к виску жены.

— Нет, Вячек. Ты не понимаешь. — Она еще сильнее сжала пальцы, чуть ли не надрывая ткань его сорочки. — Я, ведь, больше всего люблю тебя. Я же знаю это. Я же помню. Я же молилась о том, чтоб ты только живым остался. Что угодно за это отдать была готова. Сама умереть… — Она говорила хрипло, облизывая сухие губы, которые начали шелушиться. Он даже с болью увидел, что уголок нижней треснул, и там запеклась капелька крови.

— Не надо, Бусинка. Не надо. Давай, воды попьешь. Я Леху позову. Он сейчас, быстро подъедет. — Попытался он отвлечь ее, успокоить. — Еще капельницу поставит.

Обхватил плечи Агнии рукой, а второй пригладил короткие волосы, растрепавшиеся и слипшиеся прядями от того, что ее кидало то в жар, то в холод последние несколько часов.

— Я же столько хотела этого. — Будто и не слыша его, она продолжала бормотать. — Господи! Я так тебя люблю! Почему же я сейчас могу только об этих таблетках думать, что они мне давали?! ПОЧЕМУ? — Ни с того, ни с сего, закричала она. — Почему не могу сосредоточиться на том, что главное, что важно? Почему, кажется, на что угодно готова, лишь бы получить этот наркотик? Почему, Вячек? — Под конец Агния уже шептала, так тихо, что он прислушивался.

И от каждого ее слова ему становилось только хуже.

— Это пройдет, маленькая моя. Обещаю, Бусинка. Пройдет. Ты сильная. И я рядом. — Он снова принялся целовать ее лицо.

Отстранился на секунду, взял стакан с водой, который стоял на подоконнике, и прижал к ее губам, заставляя пить. Вячеславу самому становилось больно, когда он видел, что ее губы трескаются от растерянных криков жены.

Агния послушно отпила, хоть и с видимым трудом заставляя себя двигаться, глотать. И тяжело упала на подушку, словно все силы растратила на эти несколько движений. Закрыла глаза, на ощупь нашла его руку и потянула, прижав к своей щеке.

Его немного отпустило. Ровно до того момента, пока она снова не заговорила.

— Откуда ты знаешь, Вячек? Откуда? — Тихо прошептала она. — А если это теперь всегда так будет? Что я должна напоминать себе о том, как люблю тебя? Я же с ума сойду…

— Нет. — Он словно рубанул, так резко рыкнул это короткое слово. Заставил себя вдохнуть, чтобы успокоиться. Схватил ее за щеки и заставил на него глянуть. — Не будет всегда. И с ума не сойдешь. Это пройдет. Я тебе обещаю, слышишь, Бусинка?! А ты — просто постарайся минутку продержаться. Эту. Потом еще одну. Не надо о жизни думать. Продержись минуту. И еще одну. А там — разберемся.

Она посмотрела на него с удивлением. Хоть какое-то чувство кроме этой проклятой потребности и усугубляющегося разочарования.

— Это поможет. Я тебе говорю. Честно. — Вячеслав прижался лбом к ее лбу. — Это помогает. Я по себе знаю. — Он не весело усмехнулся.

Агния моргнула. Тяжело сглотнула.

— Ты же никогда наркотики не пробовал, Вячек. — Прошептала она. — Ведь, не пробовал же? — Агния нахмурилась.

Он рассмеялся. Даже в такой гребанной ситуации она переживает о том, что он делает или делал. Неужели, даже силы найдет мораль ему, в случае чего прочитать? У его Бусинки всегда были очень твердые жизненные взгляды и понятия о том, что «хорошо», а что «плохо». Одно непонятно, как ее угораздило при этом полюбить бандита и уголовника? Впрочем, ему ли жаловаться?

— У каждого свои зависимости есть, маленькая. — Он поцеловал ее в уголок рта. Туда, где так и осталась маленькая трещинка. — И своя ломка.

Она, определенно, собралась его допытывать, выясняя, что к чему. А Вячеслав до сих пор не знал, стоит ли его Бусинке знать о том, как близко он был когда-то к тому, чтобы причинить ей боль, подчинить себе. И не казалось ему это время подходящим для таких откровений.

Тут по квартире разнесся резкий звук звонка, спасая Вячеслава.

Он глянул на часы.

— Это Алексей. Он обещал приехать. — Еще раз поцеловав жену, Боруцкий поднялся. — Сейчас станет легче, Бусинка, обещаю. — Он осторожно провел по ее щеке пальцами.

Агния слабо и вымучено улыбнулась. И то прогресс.

Боров пошел открывать врачу. И был крайне удивлен тем, что того уже впустил Соболев. Но еще больше его удивило то, что помимо так же удивленного такой «толпой» Лехи, у порога квартиры стоял Никольский, бывший глава областного управления службы безопасности страны, а ныне — начальник службы безопасности самого Соболя.

— Ей плохо, — с слышимой претензией бросил Вячеслав врачу, наблюдая за тем, как Никольский что-то отдает Соболеву.

— Эта ночь будет самой трудной. — Проворчал в ответ Леха, проходя мимо него в спальню. — Ей надо это перетерпеть, хоть я и постараюсь по максимуму облегчить состояние Агнии. — Алексей остановился и серьезно глянул на Вячеслава. — И тебе, Боров, надо перетерпеть. Не вздумай глупостей наделать. Ее я транквилизаторами накачаю. А вот ты… — Тихо предупредил друг.

— Не дурак. Понимаю. — Проворчал он, не признаваясь, что это не так и легко — просто терпеть, глядя на ее страдания.

Но постарался сам прибегнуть к тому же способу, о котором только что сказал Бусинке. Он вытерпит. Эту минуту. И сильнее его корежило. А тут — здоровье его девочки, ее жизнь на кону.

— Слава.

Боруцкий обернулся, глянув на Соболева, который, уже куда-то отправив Никольского, ждал его в дверях.

— Мне ехать надо. Насчет самого плана — еще встретимся, согласуем. — Тихо сказал Соболев, когда он подошел впритык. — Это тебе. Думаю, хватит ума применить. — Он сунул ему в руку какую-то флэшку. — С этим тебе Шамалко ничего не сделает, даже если попробует тебя прижать в обход меня. Только по-умному действуй. — Соболь хмуро глянул на него. — За то, что здесь, — он махнул головой на флэшку, которую Боруцкий пока сунул в карман. — Моя жена слишком дорого заплатила.

Не имея понятия о том, что же там на этой флэшке, Вячеслав кивнул. Честно говоря, ему сейчас не до того было. Хотелось вернуться к Агнии, дождаться, пока Леха поставит все капельницы и даст все, что там надо. А потом — лечь рядом с ней и обнять. Чтобы ей помочь. И чтоб самому справиться.

Ночь они выдержат. Вместе. Впервой, что ли?

Соболев махнул рукой на прощание и молча вышел, а Вячеслав закрыл замок и пошел в комнату. У Федота ключ есть, сам откроет.

Девять лет назад

— Бусинка, маленькая. — Она с удивлением и недоумением смотрела на Вячеслава Генриховича, который вдруг уселся на корточки перед креслом. — Я тебя обидел вчера?

Боруцкий смотрел на нее как-то непонятно.

И выглядел так… ну…, помято, если корректно. Впрочем, неизвестно еще, как она сама выглядит после ночи, проведенной в кресле. А все равно, даже сейчас, он ей казался очень красивым. И как она только могла когда-то посчитать, что он…

О, Господи! Вячеслав Генрихович, кажется, что-то еще спросил. А она не услышала, сидит, и пялится на него, как дурочка. И внутри столько всего смешалось, что просто жуть!

Он ее поцеловал вчера.

Ох, день у нее вчера, видно, был такой. Целовальный. Вот, до этого ни одного такого дня. А тут всех так и тянуло — напиться и поцеловать Агнию. Хотя, конечно, понятно, что Вячеслав Генрихович не собирался ее целовать. Вон, и сейчас, судя по всему, вообще не помнит, что вчера было. И хорошо, наверное, потому как Агния сама не знала, что чувствует в этот момент, и хочет ли, чтобы он знал.

Она не знала, как ему в глаза посмотреть.

Ей и стыдно было отчего-то, и неловко как-то, и щекотно даже. И только от того, что она вспомнила этот поцелуй — в животе что-то сжалось, так…ох, Агния не знала как. Но аж до пальцев ног дрожь прошла, и по всему телу волоски маленькие на коже «дыбом» встали. И дыхание перехватило так, что пришлось закусить губу и отвести взгляд от Вячеслава Генриховича. Она боялась, что он поймет.

Вот, не знала Агния как, но догадается, что поцеловал ее. И что ей…

Господи! Ей это так понравилось.

Да, она растерялась сразу, да, не знала, что делать и куда руки деть. И язык еще.

Ой, странно так. Агния, вот, всегда думала, что при поцелуях надо будет с носом что-то делать. Ну, не в смысле, что он у нее там выпирает, или что-то в этом роде. Но когда два человека, с носами оба, прижимаются друг к другу губами, те, по логике, должны мешать. И чтоб этого избежать, надо же что-то делать…

А оказалось — нет. Не мешает. Или это потому, что ее Вячеслав Генрихович держал, и уж он-то знает точно, как надо поворачивать голову, чтоб не мешало там ничего.

И вот Сашка ее тоже поцеловал. И тоже, выпивший — так ей противно и гадко было. А Вячеслав Генрихович, вроде, и раз в пять больше пьяный был, а от его поцелуя — у Агнии голова закружилась. И сердце заколотилось тогда так, что казалось, из груди выпрыгнет. И, вообще…

— Бусинка. — До нее, наконец-то, дошло, что Вячеслав Генрихович так и сидит перед ней.

Еще более мрачный и серьезный, чем две минуты назад. И руки у него в кулаки сжаты. И взгляд такой… такой…

— Господи, что же я с тобой сделал, что ты и ответить боишься? — Чуть ли не просипел он.

Агния удивленно вскинула голову.

— Вы? Нет, что вы! Вы — ничего, Вячеслав Генрихович. — Она даже наклонилась, совсем не подумав об этом, и схватила его за руку своими ладошками, с трудом обхватив сжатый кулак. — Ну, то есть. Вы, конечно, покричали, это да. Ну, так я же и не спорю, что была виновата.

Агния попыталась заглянуть ему в глаза. Про поцелуй она говорить не будет. Это ее, точно, не обидело. А Боруцкий забыл и хорошо. Потому что ей бы тогда сил на него смотреть от смущения не хватило бы. Да и ясно, что в трезвом состоянии он и не глянул бы на нее с такими мыслями. И не подумал бы целовать. Наверное, не узнал, перепутал с кем-то.

Он как-то странно глянул на свою руку и ее ладони, которые эту руку держали. Так… ну, будто «завис». Вот какой-то у него отрешенный взгляд стал, словно Вячеслав Генрихович о чем-то подумал и вообще забыл о том, где он сейчас и с кем. Хотя, ей откуда знать, может так всегда на следующее утро у людей, которые много выпили накануне?

— Ничего? — медленно переспросил он, подняв глаза. Внимательно посмотрел на Агнию. Даже прищурился.

И, кажется, его глаза остановились на ее губах.

У Агнии пересохло во рту. Нет, вряд ли. Показалось. Это она просто все время только о поцелуе и думает.

— Ничего, — судорожно дернула она головой, стремясь то ли успокоить его, то ли отвлечь внимание от своего рта. И только тут поняла, что так и держит его за руку.

Агния смутилась еще больше и как-то неловко отдернула руки.

— Извините, — смущенно пробормотала она.

Боруцкий ничего не ответил, продолжая изучать ее лицо. Поднял руку, которую она до этого держала, и прижал кулак к стиснутым губам.

— Я тебя бил? — Вдруг огорошил он ее неожиданным вопросом.

Агния пораженно уставилась на него, совсем забыв о вежливости. И о смущении. Даже не моргала, наверное.

— Вы что? Вячеслав Генрихович? Нет, конечно! — Испытывая почти возмущение, что он такое себе навоображал, она передернула плечами. — Вы, конечно, громко кричали, я этого не отрицаю, ну так и я кричала. — Тут она смутилась и вперила глаза в пол, ухватилась пальцами за край своей кофты. — Извините меня, кстати. Я не хотела на вас кричать. Знаю, что это очень невежливо. Мне просто очень надо было вам объяснить, а вы не слушали. — Она робко глянула на него из-под волос.

Вроде бы, он не стал сердиться после ее признания. Наоборот, ей показалось отчего-то, что Боруцкий пытается теперь скрыть за своим кулаком улыбку.

— Будем считать, что мы квиты, — тихо заметил Вячеслав Генрихович все еще хриплым голосом. А увидев, что она смотрит на него, Боруцкий усмехнулся открыто. — Ты мне, Бусинка, вот что объясни, — он уперся коленями в пол, совсем впритык встав у ее кресла и, протянув руку, провел пальцами по ее щеке, — если это не я тебя обидел, то откуда у тебя такой фингал на щеке?

— Что? — Она так удивилась, что даже сама щупать щеку стала, словно могла так что-то понять. — У меня здесь синяк?

Боруцкий кивнул, сквозь чуть прищуренные глаза, наблюдая за ее действиями. Оглянулся, взял со стола пачку с сигаретами и вытащил одну. Сжал зубами, но не прикурил. И Агния оглянулась, только в поисках зеркал. А тех, как выяснилось, в кабинете у Вячеслава Генриховича не было.

— Я не знаю, — растеряно заметила Агния, потирая щеку, которая действительно болела, когда она касалась. — Ой. Я не помню, чтоб ударялась.

Боруцкий, так и продолжая держать незажжённую сигарету, все это время смотрел на нее. И улыбаться перестал. Наоборот даже, его лицо вдруг показалось ей мрачным.

— А чтоб тебя били, помнишь? — Кажется, он ей не поверил.

Агния даже губы закусила, пытаясь вспомнить.

Только вот, на него глянула и все. И теперь она «зависла». Смотрела на Вячеслава Генриховича, и снова отвернуться не могла. Ей вдруг захотелось сделать то, на что смелости хватило только вчера, когда он спал, да и то, Агния сама толком не поняла, что дернуло ее, что заставило гладить его волосы. Провести рукой по напряженному затылку, коснуться плеч. Он казался таким напряженным, словно даже подрагивал весь. Не по настоящему, а как ощущаешь гудение у огромного высоковольтного столба. Когда видишь — металл неподвижен, а воздух вокруг практически видимо дрожит. Вот и вокруг Боруцкого вчера, казалось, воздух дрожал от напряжения.

Ей и сейчас хотелось это сделать — дотронуться, погладить. И по щеке его провести, проверить, действительно ли щетина у него на подбородке, которую сейчас было видно в утреннем свете, такая жесткая, как кажется. Или…

— Бусинка? Ты чего, маленькая? — Вячеслав Генрихович, кажется, серьезно встревоженный ее периодическими «зависаниями», наклонился, нависнув над ней. — С тобой все в порядке? Что-то случилось? Тебя обидел кто-то вчера? Ну, кроме того, что я кричал. — Как-то невесело хмыкнул он.

— Да, нет, никто.

Она постаралась разобраться в том бардаке, в который сегодняшним утром превратился ее разум. Вчера столько всего было, и ее тоска, и поезд, и Сашка этот, дурной, со своим поцелуем…

— Ой! Это я об столик ударилась! Вспомнила! — Искренне обрадовалась она. — Поезд дернулся, а я как раз Сашку толкнула, чтоб отстал. А он из-за этого упал и меня толкнул, и я об угол стола щекой ударилась. И коленом об пол. — Агния дотронулась до колена, то тоже побаливало.

— Сашку? — Боруцкий распрямился. Щелкнул зажигалкой. Но не поджег сигарету, а затушил огонек. И снова щелкнул, зажигая новый огонек. — И кто такой у нас Сашка?

Агния с некоторым удивлением глянула на него. В голосе Вячеслава Генриховича проскользнуло что-то такое непривычное ей, что аж дрожь по спине прошла.

Или это она теперь на него будет так реагировать все время после поцелуя? Ой, беда, так же сложно общаться будет.

Только что-то другое было в этом.

— Я его не знаю, в общем-то. Он с четвертого курса, вроде. Они с Толей в мое купе сели. Выпить предложили, но я отказалась. — Она глянула на него, и вдруг почему-то умолкла. Спрятала руки в карманы и опустила ноги, собираясь встать с кресла.

— И? — Боруцкий сместился всего на полшага. А она теперь не могла никуда двинуться.

— Да и все, в общем-то, Вячеслав Генрихович. — Она пожала плечами.

Боруцкий снова щелкнул зажигалкой.

— Нет, Бусинка, не все. — Он медленно покачал головой. Нахмурился и провел ладонью по лицу. — У тебя синяк на всю щеку. Это, точно, не все. Я слушаю дальше.

Она отвернулась к спинке кресла. Агнии было стыдно, и опять накатила вина за то, что она с ним тогда поспорила. Как теперь все рассказать? Ведь Вячеслав Генрихович был во всем прав.

— Эй, маленькая. — Боруцкий, кажется, подошел вплотную к креслу.

— Вячеслав Генрихович? — Грустно вздохнула Агния, принявшись выводить какие-то узоры на кожаной обивке сиденья.

— Что? — Как-то напряженно отозвался он.

— А мы помирились, правда же?

Боруцкий молчал секунд двадцать. Она считала про себя.

— Помирились? — Переспросил он каким-то, совсем непонятным ей голосом. — Да, наверное. Если считать, что мы ссорились. — Вячеслав Генрихович опять щелкнул зажигалкой.

— Мне не надо было с вами спорить. — Агния вздохнула еще тяжелее. — Я теперь это понимаю. Правда. Вы правы были. Во всем правы.

Позади нее что-то стукнуло, словно Боруцкий уронил что-то и то треснуло. Но Агния, глянув на пол, вроде ничего не увидела.

— Бусинка, тебя кто-то тронул? — Спросил он голосом, в котором ей вдруг почудилась такая ярость, что Агния обернулась.

Боруцкий, действительно, выглядел злым. Нет, выражение его лица не поменялось. Но глаза. Те самые, которые ее саму так испугали при первой встрече — его глаза стали просто бешенными.

— Ну, не то, чтобы. Нет, наверное. — Она как-то растерялась. Только теперь не смущенно, а потому, что не знала, как на это реагировать. И отчего он злится.

— Наверное? Или тронул?! — Вдруг рявкнул Боруцкий.

Агния даже вздрогнула.

Он увидел это и, ругнувшись сквозь зубы, резко отвернулся.

— Ты мне скажешь, что случилось в этом долбанном поезде, или мне из тебя клещами все тянуть? — Гораздо тише, хоть и с раздражением потребовал Боруцкий, начав постукивать зажигалкой по столу.

А Агния вдруг увидела, что та — треснутая. Странно, пять минут назад, вроде, целая была.

— Агния?

Он очень редко называл ее по имени. Совсем-совсем. Наверное, сильно сердится.

— Вячеслав Генрихович, ну, ничего такого. Они просто выпили много, вот и все. — Затараторила Агния, пытаясь все объяснить. И надеясь, что он ее простит, что перестанет злиться на нее, если она расскажет, признает, что была неправа, осознала. — И Сашка этот полез ко мне целоваться. Я его оттолкнула, а тут поезд качнулся, и он упал. На меня. Ну а потом, я вам уже говорила, я его отпихнула, и сама упала. А поезд как раз остановился. Мы в соседнем городе были. И я выскочила из этого поезда. Ну и все. Позвонила Вове с вокзала. И на электричке вернулась. А он меня встретил и сюда привел. Вот и все. Не сердитесь, Вячеслав Генрихович, пожалуйста!

Попросила Агния, видя, что Боруцкий так и стоит к ней спиной, не поворачивается.

И даже не шевелится, кажется.

Боров знал, как минимум три способа раскрошить человеку голову. Пуля, к примеру, хорошо справлялась, особенно, если всадить их несколько, а еще лучше одну, но из дробовика. Машиной можно переехать. Да, хоть кирпичом или ботинком, если достаточно силы приложить. Но вот то, что череп можно взорвать одними словами — он понял только сейчас. И дело не в долбанном похмелье, от которого его голова просто гудит. По правде сказать, его сейчас пробрало так, что Боров даже отодвинул на второй план непонятки с поцелуем и тем, почему Бусинка о том промолчала.

Мать его так, а! Убьет. Он убьет этого сопляка. По земле размажет.

Боров не был фанатом воображения и всяких домыслов. Он предпочитал конкретику и реалии. Но сейчас, слушая ее сбивчивые оправдания, он, будто наяву, очень четко представлял себе все, о чем говорила Бусинка. И то, что она не говорила, потому что ни хера не смыслила в мозгах пьяных пацанов. А он смыслил.

Бля! Да он сам, что, о чем-то более возвышенном думал всю прошлую ночь? Потому и в намерениях тех сопляков не сомневался. Даже, если бы не в поезде, кто помешал бы им потом, по приезду, к его девочке подкатывать? Но и без этого, без того, что те могли бы вытворить в Киеве, ему хватало поводов, чтобы бушевать. И каждое торопливое, какое-то неуверенное слово Бусинки только добавляло силы его злости и ярости.

То, что кто-то полез ее целовать, то, что она ударилась, вынужденная сама защищаться и справляться с этим. И потом… Его девочка, его Бусинка одна в другом городе, на вокзале из-за каких-то пьяных недоумков! А эта гребанная Зоя Михайловна куда смотрела?! Где она была? Ведь знала же, что Агния еще ребенок…

Зажигалка хрустнула совсем, и по пальцам прошел холод от вытекших капель сниженного газа.

— Не сердитесь, Вячеслав Генрихович! — За его спиной Бусинка вскочила-таки с кресла и, кажется, подошла к нему.

Блин, она че, издевается? Реально решила, что это он на нее сейчас сердится? Он попытался, правда, попытался взять себя в руки. Только злоба клекотала в нем с такой силой, что задача казалась непомерно сложной.

«Урою, падлу», мысленно пообещал он себе, «все, что можно — переломаю».

— Я, действительно, поняла, что вы были правы. И не из-за того, как они в поезде себя вели. Еще до этого. Я и ехать уже не хотела, и вообще, очень жалела, что начала спорить с вами…

Совсем, как вчера, он вдруг почувствовал прикосновение ее ладони к своей руке сзади. Те же маленькие, тонкие пальчики, ладошка, которая просто утонула бы в его кулаке, позволь Вячеслав себе ее сжать.

И точно так, как вчера, ухнуло внутри так и не унявшееся желание. Только не злое уже, не обиженное. И не то, контролируемое и привычное. Иное, совсем не подчиняющееся его пониманию и воле. Такое, что пришлось зубы сжать до скрипу. Кажется, и сигарету уже до волокон фильтра разжевал. И поцеловать ее захотелось так, что аж нерв на виске задергал.

Все. Попал.

— Стоп. Все. Остановились.

Он не отскочил от нее, как сделал это вчера. Не заорал, требуя убраться. Просто обернулся, этим прерывая прикосновение, последствия которого пока не мог бы проконтролировать.

— Мы уже решили, что помирились, Бусинка. «Кто старое помянет…» — Стараясь сохранить как можно более невозмутимый вид, Боруцкий подмигнул ей и отошел к окну.

Вид. Блин.

Да он, наверное, вообще, сейчас на чудище какое-то смахивает. С такого бодуна, небритый, помятый весь. Прокуренный насквозь. Как это она еще не струхнула и не сбежала? Подошла, прикоснулась. И не противно, что ли? Ему самому было не особо в кайф. И в душ хотелось, и переодеться. И стопку. И чая крепкого, или хоть кофе, на крайняк. А тут девчонка, и не кривится.

И, почему, вообще, ночью не ушла?

— Да, Вячеслав Генрихович, — она с готовностью кивнула, кажется, успокоившись.

— А ты почему вчера домой не ушла? — озвучил он свой вопрос, наблюдая за пустым переулком и размышляя вовсе не об этом.

— Так, поздно было, Вячеслав Генрихович, почти два часа ночи. А мне как-то неудобно стало Вове звонить. А самой — страшно. И… — Девчонка как-то замялась. — И, просто.

Он повернулся, чтобы глянуть на нее и разобраться в том, о чем Агния думает, но она отвернулась от него.

Честно говоря, так и тянуло спросить про поцелуй. Вот, будто кто за язык тянул, как у любопытной бабы. И Боров усилием воли сдерживался. Но все же, пока не понял, чего же это она опускает такую деталь. В том, что ему самому это не привиделось, он был уверен. А она — что думает? Что, как тот пацан, о котором говорила только что — напился и полез приставать? По-детски не придала значения? Или еще чего, такое же «лестное». Или боится, что он…

— Вячеслав Генрихович? — Она позвала его, не поворачиваясь.

Так и стояла к нему спиной, разбирая пальцами длинные, спутавшиеся за ночь волосы, похоже, собираясь чего-то заплести.

— Что?

Надо отойти от окна.

Вон, совсем осип. Или это от криков прошлой ночью?

— Я, наверное, пойду домой, да? — она глянула на него мельком, искоса, через все эти волосы.

«Нет», хотелось ему сказать. И отпускать не хотелось. И, вообще… Но Боруцкий не собирался проигрывать сейчас, если сумел вытерпеть всю эту длинную, долбанную ночь.

— Наверное, еще и в консерваторию, хоть на вторую пару, успею, — продолжала говорить она. — У меня, конечно, разрешение на пропуски, на всю неделю, как и у всех, кто поехал. Но, раз уж я осталась…

— А когда ты вернуться должна была? — Вынув изо рта полностью измочаленную сигарету, Боров бросил ее в пепельницу.

Глянул на стол, где во всей этой «куче-мале» лежала пачка. Но новую не взял.

— В воскресенье, кажется. А что? — Агния совсем обернулась, перебросив свободно-заплетенную косу через плечо.

— Ничего, маленькая. — Он подошел к столу, пока Бусинка начала что-то искать в своей сумке. — Давай, дуй домой. И, лучше б отоспалась сегодня, раз уж законное право есть. — Ухмыльнулся Боров, настойчиво игнорируя боль в голове.

Она улыбнулась.

— Ну, не знаю, я еще посмотрю, — Агния подхватила куртку, сумку, и уже направилась к двери.

Он так и стоял у стола.

— Стой.

Борову аж самому по слуху резануло, настолько ему его же оклик прошлую ночь напомнил.

А девчонка, хоть бы что, спокойно обернулась.

— Да?

— Сюда иди. — Махнул он рукой. — И, слышь, тебя кто пустил-то вчера? — Пока она подходила, поинтересовался Боруцкий.

Агния удивленно глянула.

— Федот ваш. Я знаю, что мне сюда нельзя после шести вечера. Но я так хотела извиниться. А Вова не знал где вы, позвонил по моей просьбе Федоту, и тот сказал, что вы в клубе. Даже разрешил Вове меня сюда привезти, когда я в город вернусь. И он меня встретил с заднего входа.

Господи. Чистое дите. Ни одной задней мысли.

Ему и смешно было, и внутри противно от своих собственных мыслей, которые никуда не девались, хоть и понимал он все о ее возрасте. И злость с новой силой всколыхнулась. Плеснулась в голову. И заставила сжать кулаки.

Федот, значит. Сука.

Она так и стояла рядом, снова с неуверенными, полными ожидания глазами, похоже, опасаясь, что он ее будет вычитывать и за проникновение в клуб.

Боров хмыкнул.

— Ладно. Опустим. И, на вот, — он осторожно достал из кучи хлама на столе сначала одну сережку. Потом вторую. Те смотрелись совсем крохотными в его ладони. Он и застегнуть бы их не смог своими пальцами, наверное. — Забери. И не бросайся больше. Обижусь.

— Не надо. — Она так радостно улыбнулась, что и у него губы, против воли, дернулись в ответ. И прижать ее к себе захотелось. Но Боров, ясное дело, даже не двинулся. — Не обижайтесь. Я ж не из-за злости или потому, что не ценю…

— Все, Бусина, я понял. Закрыли тему. — С усмешкой прервал он очередной поток ее объяснений. — Давай, иди. — Он махнул головой.

Девчонка схватила сережки, чуть коснувшись его ладони, и быстро ушла, на пороге обернувшись и еще раз ему улыбнувшись. А Боров сжал на минуту руку, постоял, и, наконец-то закурил, перевернув вверх дном содержимое ящика стола, пока обнаружил спички.

После третьей затяжки он вышел из своего кабинета и пошел по тихому коридору, подозревая, что знает, где найти друга.

Как он и думал, Федот расселся на одном из диванчиков в основном зале. То ли не спал ночь, стерег. То ли уже проснулся. Вон и кофеварка стоит перед ним. Две чашки. И бутылка с одной рюмкой. Пустой. Услышав его шаги, Федот поднял голову.

Боров молча подошел и, так и не сказав ничего, со всей силы заехал ему кулаком в нос. Так, что тот затылком ударился о спинку дивана, на котором сидел.

— Бл…! Ты че, охренел совсем?! — Зажав нос ладонью, Федот вскочил на ноги, явно, не собираясь простить такое «доброе утро». — Боров, ты совсем планочный стал? Какого хрена?!

— Ты что творишь, падла? — Ухватив друга за затылок, Боруцкий пресек попытку ответного удара. — Ты зачем девчонку сюда вчера пустил? Ко мне? В таком состоянии?

— А че? Не полегчало, смотрю? — Хмыкнул Федот, сплюнув слюну и кровь на пол. — Че, не стоила она такого мандража…

Он чуть об стену его еще не приложил, вдобавок.

Вячеслав еще там, в кабинете, когда она про Федота сказала, понял, что не просто так все. И это предложение выпить, с которым друг явился внезапно вечером, и появление самой Бусинки. Понял. И даже оценил. А все равно, вся нерастраченная энергия, злость, ярость, бушевали внутри, требуя крови. Всех подряд и кого попало.

Не надо было быть гением, чтобы понять план друга. Тем более что тот самого Борова очень хорошо знал.

— Слушай меня, сука! — Он ощутимо встряхнул Федота. — Ты хоть понимаешь, что если бы я хоть пальцем ее тронул, как ты, кажись, и планировал, я бы тебе сейчас не нос сломал, а мозги на стену вышиб бы?! Я б себя потом удавил, за то, что ее тронул, ты, недоносок!

Он оттолкнул Федота от себя, так, что тот снова упал на диван. Повернулся к столу и, схватив чашку с подогрева кофеварки, глотнул крепкого кофе.

— Так, я не понял. Она чего, так и осталась целкой? Ну, ты, блин, и даешь, Боров! — Федот уставился на него, похоже, обалдев. — Вы там что, разговоры вели всю ночь, что ли?

— А твое, какое дело?! Хоть семечки щелкали. — Он зло глянул на друга. — Радуйся, что живой. И молчи себе в тряпочку.

— Е-мое! «Вот из плесени кисель!…»

— Федот! — Боров еще глотнул кофе.

— Чего, Федот?! Чего?! — Видно, пришел черед друга орать.

Подскочив, тот схватил какие-то салфетки и принялся-таки вытирать с губ и носа кровь. Смял, бросил прямо на пол. И снова глянул на Вячеслава. Тяжело так.

Резкими движениями открутил бутылку водки, налил и выпил.

— Твою мать, Боров. Я, конечно, тоже хорош. «Сознаю свою вину.

Меру. Степень. Глубину…». Но, блин! Ты, хоть понимаешь, как влип?! Ты понимаешь, что…

— Не учи папку жить. — Боров сел прямо на стол и обхватил руками все еще гудящую голову. — Не дурак и не дебил. Все я понимаю. — Он сжал переносицу пальцами. — Прибить бы тебя. Чтоб не устраивал больше заговоров. И чтоб не спаивал. — Уже беззлобно ругнулся Боруцкий, думая о другом. Пронесло, и хорошо.

Федот молча наполнив рюмку и протянул ему.

Боров взял, покрутил пальцами, не отрывая от стола.

— Слушай, ты ее вчера, когда привел ко мне. Ты ее видел?

— В смысле? — Федот глянул на него как-то подозрительно.

— В смысле, в смысле, фингал у нее на щеке видел?

— Боров, оно мне надо, к малолеткам присматриваться. — Федот хмыкнул. — А что случилось-то?

— Ага, ты у нас сутенер, блин. Ты у нас не смотришь, просто из детей — шлюх делаешь, и все. — Боруцкий отставил рюмку, так и не притронувшись.

— Боров… — Попытался возмутиться друг.

— Цить! — Велел он, пытаясь думать с этой головной болью. — Ты знаешь, что, Федот. Пусть кто-то из наших ребят, что попроще, покрутятся в консерватории этой, где Бусинка учится.

— И?

— И узнают мне все про Сашку, который на четвертом курсе, и сейчас укатил в Киев.

— А че это за пацан? — Федот нахмурился.

— А ничего. Инвалид это. Вот вернется, и станет инвалидом, если не трупом. — Боров поднялся. — Достало меня тут все. Поехал я домой. Созвонимся.