Восемь лет назад

Двери она закрыла, молодец, послушная. Открыв, Вячеслав огляделся: на плите закипал чайник, видно не так и долго он в коридоре возился. На столе стояла его кружка и чашка Бусинки, отдельно на тумбочке, стояла еще одна.

— Я не знаю, какой чай Федот пьет.

Бусинка сидела на табуретке за столом, переплетя пальцы «замком» перед собой и упершись ладонями в стол. На него она голову не подняла. Так и смотрела на свои руки, которые, по ходу, побелели от того, с какой силой малышка их сжимала.

— Федот уехал. И Лысый тоже, — он зачем-то снова закрыл двери за своей спиной. Автоматом, полностью сосредоточившись на ее напряженной позе. На всей своей сжавшейся девочке.

Небось, через дверь эту все слышно. Неужели она испугалась теперь? Боится его? Да ну, ладно, сколько всего уже знает о нем. Вон, в церковь ходит за грехи его молиться. Вряд ли. А все равно внутри что-то напряглось еще жестче. Вроде и шанс такой, решить все, поговорить. Только что ей сказать, если она как узелочек вся сжалась?

Блин, как же ему хотелось ее обнять. В рот впиться. Не поцеловать даже. Этого будет недостаточно, явно. Прижать ее к себе, свой рот к ее губам. Всю свою девочку к себе притиснуть.

— Вячеслав Генрихович… — она нервно дернулась на своем табурете, отвлекая его от мыслей, свернувших на опасную тропинку.

— Что? — он откашлялся.

— А уже… все? Ну, в смысле, те люди… Раз Федот ушел, то… Вы уже закончили? — Агния поковыряла пальцем клеенчатую скатерть перед собой.

Ясно, из-за квартиры переживает. Боруцкий усмехнулся.

— Все, — Боруцкий прислонился к стене. — Федот с ними все решит, с главным их свяжется. Все назад вернут, переоформят, не боись.

Ее руки замерли.

— Решит? То есть, они… ну… тоже ушли? Сами?

Боров прищурился и уставился на ее макушку, пытаясь подавить ухмылку, растягивающую губы.

— А если нет? Ты что делать будешь, а, Бусина? — а что, ему, правда, интересно стало.

Она еще ниже наклонила свою голову:

— А я могу что-то сделать, Вячеслав Генрихович? — блин, он ее почти не слышал.

— Ну, ментам позвонить можно… — предложил Боруцкий, как вариант.

Бусинка сжала пальцы в кулачки и отчаянно замотала головой:

— Вячеслав Генрихович, ну, что вы!

— А что? Разве не так законопослушные граждане поступают? Или, когда тебя касается, за правду уже не так охота рубаху рвать? — не зло поддел он ее.

Она почти втянула голову в плечи:

— Я никогда, ведь, и слова не говорила вам, Вячеслав Генрихович, — чуть ли не шепотом протянула она, непонятно, то ли своим рукам, то ли ему.

Ишь ты, обиделась, что ли?

— Да, ладно, малышка, шучу я. Сами они ушли, на своих двоих, — Боров умолчал о том, что после более тесного общения с Федотом, у мужиков уже вряд ли останется такая возможность, как передвижение на своих ногах. Ей об этом знать необязательно.

Малышка кивнула, как-то так, неопределенно. Непонятно, то ли сознательно головой дернула, то ли вздрогнула. Вячеслав нахмурился и уже открыл рот, чтобы прояснить ситуацию до конца, и с квартирой, и вообще, со всем уже, но тут позади него зашипел чайник, закипая, и Бусинка подскочила со своего табурета, метнувшись к плите. Выключила газ, принялась кипяток разливать. И все так же, глядя только вниз, даже не поворачиваясь к нему лицом.

Боруцкий сжал губы и с нажимом провел рукой по подбородку, наблюдая за этой суматохой. Неужели все-таки боится? Знать-то она про него много знала, но то разговоры, а тут, выходит, вот так — через дверь, можно сказать, лицом столкнулась с правдой. Да и не дура, могла и понять, что он не досказал. Оттолкнувшись от стены, на которую опирался, Вячеслав подошел впритык к девчонке. Протянул руку, накрыв ее ладонь, забрал чайник и отставил на плиту. Снова глянул на малышку — она застыла, не споря, но и не говоря ничего.

— Бусинка, посмотри на меня, — тихо велел он, чуть наклонив голову к плечу, пытаясь заглянуть ей в лицо. Понять мысли малышки. — Маленькая, ты что, меня боишься? — серьезно спросил Вячеслав.

И вот тут она голову все-таки подняла, глянув на него. А Вячеслав искренне пожалел о том, что спросил. Лучше бы он молчал, потому что ему вдруг горло перекрыло от ее взгляда. И кухня уменьшилась, сжалась, до мизерного расстояния между ним и его девочкой. И безумно жарко, душно стало от всего, что он увидел в ее глазах: удивленных, счастливых и глядящих на него до того открыто… Восторженно.

— Вы что, Вячеслав Генрихович? — с недоумением переспросила Бусинка. Сдвинула свои брови к переносице. — Почему я должна вас бояться? Вы же такой хороший. Вы… самый лучший! И так помогаете… — она так и не договорила, умолкнув с чуть приоткрытыми губами, продолжая глядеть на него, в то время как на ее щеках проступал румянец.

— Не смотри на меня так! — чуть ли не с гневом просипел Боруцкий, поняв, что начинает беситься. И все то, что так и не нашло выхода, весь гнев, ярость, страх за нее — вдруг трансформировались в это бесноватое, яростное чувство. Желание, обиду, страх. — Я не какой-то долбанный герой! Даже не думай так! Не смей, Бусинка!

Боров ухватил ее за щеки ладонями, понимая, что не справляется с контролем. Притянул к себе, заставив запрокинуть голову так, что они стояли едва ли не нос к носу. Агния удивленно моргнула, видно, сбитая с толку таким его поведением. Уперлась ладошками в стену, по бокам от себя, для равновесия, что ли. Боров не мог сосредоточиться на том, что было сейчас вне пределов его и ее, их взглядов, которые у него не получалось развести.

И, мать его так! Он не желал, чтобы она видела в нем какого-то спасителя рода человеческого! Вячеслав не хренов Робин Гуд. И малышка должна была это понять. Потому что его достали эти долбанные качели собственных опасений, что он может спугнуть свою Бусинку или увидеть в ее глазах не радость, а презрение и страх. В печенках уже сидел постоянный подспудный страх, что она не его видит перед собой, а кого-то, кого себе навоображала по наивности и собственной чистоте. Он хотел ее. Всю. Без остатка. Чтоб она только его была, целиком. Знал, что не отпустит уже, никогда. Ни под каким предлогом. Но он хотел, чтобы она реально знала и так же хотела конкретно его.

Одна его рука так и держала ее голову, обхватывая ладонью щеку, без усилия давя пальцами на затылок, чтоб она на него смотрела, прямо в глаза. А второй Вячеслав сжал ее плечи и, не особо отдавая себе отчет для чего, теснил Бусинку, подталкивая, заставляя отступать, пока девчонка не уперлась в стену, а он навис над ней.

— Какой я, на хрен, хороший?! Ты с самого начала знала, кто я, и сейчас ничего не поменялось! Думаешь, я бы хоть пальцем ради кого-то другого пошевелил?! — Боров не заметил, что повысил тон и говорит с напором, то ли вычитывая ее за наивность, то ли на себя злясь. То ли просто бесясь от всей ситуации и того, что так долго был на грани. — Да, начхать мне на козлов этих! Я сам не лучше, хуже этих идиотов! Только они — на мое позарились! А я свое никому не отдам, — он легко встряхнул ее плечо, зачем-то. Будто так она лучше понять должна была. — Убью, по земле размажу, но не позволю и пальцем тронуть. А ты — моя, поняла?! Только моя, — почти рыкнул он. — Я любого придушу, кто глянет на тебя только, не то, что обидит, понимаешь?

Она кивнула.

Только, хрен вам. Не видел он, чтобы дошло до нее, что он говорит. Потому что в глазах ее ничего не поменялась. И смотрела на него Бусинка с тем же обожанием и доверием, от которого у Вячеслава все внутренности жгутом сворачивало и узлом завязывало. Не мигая смотрела, словно не хотела отводить глаза, не могла насмотреться.

— Да, не смотри ты на меня так! — гаркнул он, не выдерживая, понимая, что проигрывает борьбу со своей злостью, раздражением и желанием. Дикой потребностью в этой девчонке, которая и не понимала ни черта. — Ты же не представляешь даже, что делаешь со мной своими глазищами! — то ли упрекнул, то ли пожаловался он, понимая вдруг, что уже успел пальцами в ее волосы зарыться. Запутался в прядях, собранных в косу. Притянул Бусинку еще ближе к себе, давя на затылок. — Ни хера не понимаешь, и не знаешь… — просипел Вячеслав, только сейчас осознав, что заставляет ее на носочках стоять, и его рот почти на ее губах, в какой-то паре сантиметров. А она так и держится руками за стену. И не вырывается же. И смотрит. Смотрит, будто все на свете готова ему позволить и отдать. — … твою мать!

Он почти взял себя в руки. Почти убедил себя, что должен сейчас ее оттолкнуть. Поговорить, наконец. Решить все эти непонятки и глупости. Только вот еще секундочку постоит так, зная, что одно движение, и он может получить все: ее рот, ее губы, всю Бусинку в свои руки, в свою власть.

И тут она отцепилась от этой хреновой стены, наконец-то, и вдруг вцепилась в его запястья пальцами, держась за него.

— А вы научите меня, Вячеслав Генрихович, — тихо, хрипло и немного робко прошептала его Бусинка, так и продолжая глядеть ему в глаза. — Покажите. Научите. Я не знаю, да. Но я что угодно для вас сделаю. Все, правда.

Капец. Его как током шибануло. Дурочка. Ведь не понимает, и правда не понимает, что творит с ним своими словами. Глазищами этими. Пальчиками, вцепившимися в его руки. Не понимает. А он знает. И уже проиграл. Нет у него больше сил в хорошего играть…

— Дурочка, — прохрипел он, не замечая, как рукой обхватил ее голову, а второй уже ведет вдоль спины, давя, заставляя отлепиться от стены и прижаться к нему всем телом. — Маленькая, наивная дурочка, — он ощутил, как она задрожала. Такой легкой, мелкой дрожью. Почувствовал, как кожа малышки на затылке, под его ладонью, покрылась пупырышками. И как она потянулась навстречу ему, повинуясь давлению руки Борова, сжавшей ее пояс. — Умная была б, убежал бы, не оглядываясь, — зачем-то продолжал он втолковывать ей, будто надеясь достучаться до разума Бусинки.

— Не хочу убегать, — тихо-тихо, задыхаясь, в самые его губы, прошептала она. Сбиваясь и запинаясь. Ее кожа касалась его. Горячая такая. Нежная. Мягкая. — Я с вами хочу. Вы мне просто скажите, что… как… я…

Он не дал ей договорить, не выдержал. Что бы там ни было внутри него все это время, чтобы Борова не держало и сдерживало — это рухнуло.

Вот она! Его. Его девочка, Бусинка. Не испугавшаяся, не вырывающаяся. Тянущаяся к нему. И хрен с тем, что ни черта она так и не поняла, и не может понять, потому что ни опыта, ни понимания нет. И не надо. И не даст он ей осознать. Все. Поезд уехал. Он ее из своих рук больше не выпустит.

Вячеслав дернул ее на себя, убирая последние сантиметры, впился в рот Бусинки, заглатывая и ее слова, и дыхание. Сжал руку на затылке, прижимая ее к себе так сильно, будто подозревал, что она сейчас передумает и все-таки отодвинется, улизнет. И начал целовать, так, как все эти гребенные месяцы хотел. Ни о чем уже не думая и не взвешивая, она сама ему себя вручила. Сама «зеленый свет» дала.

Его губы давили, его рот втягивал ее губы: прижимая, покусывая, врываясь в рот Бусинки своим языком. И билась на краю сознания мысль, что девчонка, что ни опыта нет, ни сравнения. А контроля не было. Лопнул. Он ее хотел. Хотел так, что не мог быть другим. Только самим собой, со всем своим желанием, потребностью и нуждой в этой девочке.

Не уменьшая напора, с которым набросился на ее рот, Вячеслав несильно потянул ее за волосы, заставляя еще больше запрокинуть голову. И все равно, ему было мало, хотелось больше, глубже проникнуть в этот мягкий, такой робкий и неопытный рот. Все ощутить, каждый миллиметр ее губ попробовать, сделать своим.

Не замечая, что сам задыхается от какой-то безумной, ненормальной силы своего желания к ней, Боров сжал руку, которой ее за спину удерживал. Прошелся вверх-вниз по ее телу, гладя, сжимая, понимая, что жадничает, хочет сразу все ощутить, понять, попробовать. Отпустил затылок, уже двумя руками обхватив Бусинку. Сжал. Приподнял над полом, зажав между собой и стеной, так, чтоб еще больше получить доступ к губам, ко всей ней. Чтоб их лица были на одном уровне. Чтоб ее к себе притиснуть плотнее. Скользнул одной ладонью по бедру, направляя, понукая, заставляя обхватить его ногами. И сипло застонал в ее сладкий рот, когда его девочка подчинилась, обхватив пояс Вячеслава своими бедрами. Стояк в его паху стал просто непереносимым.

Пальцы сами сжались сильнее на ее теле. А второй рукой он снова скользнул вверх, обхватив затылок, путаясь в уже растрепанной косе. И целовал. Целовал, понимая, что девочка его сама не двигается, словно замерла вся. То ли все же испугавшись такого напора, то ли впитывая в себя все, что он делал. А Вячеслав не мог притормозить. Уже не мог. Не теперь, когда получил отмашку. Попытался замереть, ей позволить вдохнуть, самому глотнуть воздуха. И не вышло. Но уже не с его подачи.

Будто поняв, что он собирается отстраниться, Бусинка дернулась, наклонилась вперед, потянувшись за ним, не понимая видно, как сильно ее живот, ее бедра от этого вдавливаются в его пах, мучая и пытая тягучей, до стона желанной, болью потребности. Ее руки отцепились от его запястий, за которые девочка держалась как приклеенная, даже когда он изучал ее тело пальцами, и прижались к щекам, к скулам Вячеслава. Она не пускала его, не позволяла отстраниться, своими ладошками удерживая голову Борова, пока сама Бусинка пыталась робко и неуверенно вернуть его рту все то, что он делал с ее губами. А ее пальцы… Он сошел с ума от того, с какой силой она его держала, как удерживала подрагивающими пальчиками, будто боялась отпустить потерять. Его.

С гортанным стоном, утратив всякое представление о чем-то, кроме нее, он все-таки откинул голову назад, оторвавшись от губ Бусинки, и дернулся, повернулся, впившись губами в правую ладошку. Не мог просто стоять, хотел коснуться, поцеловать, прижаться щекой, каждый пальчик своей малышки поцеловать, облизать. Как же он за ее прикосновениями соскучился, бл…! Даже не понимал, что так сильно хотел ощущать ее руки на своем теле, не принуждая, а по ее желанию.

Отпустил ее голову, накрыв своей рукой ладошку Бусинки, прижал крепче к своей коже. Снова прижался губами к центру. Все резко, судорожно, дергано, слишком сильно желая сразу всего. Повернул голову, принявшись целовать вторую ладонь. Отстранился. Потянулся, целуя впадинку в сгибе локтя. Малышки тихо застонала, кажется, впервые издав какой-то звук за эти минуты. Только все равно — ему было мало, и хотелось в разы большего. И сейчас, в эту же секунду, сразу:

— Девочка моя.

Оторвавшись от ее ладошек, Вячеслав на секунду замер, глядя в пылающее лицо Бусинки, в ее глаза, полуприкрытые, смущенные, но глядящие на него сквозь ресницы не с испугом, а с желанием. Пусть она, по ходу, и не врубалась, чего именно так хочет, кажется. От этого вида, от того, как срывались короткие вздохи с ее губ. Как припухли сами эти губы, измучанные им, влажные, пылающие, блестящие… Кровь с такой силой бухнула ему в голову, что Вячеславу показалось, будто мозг взорвался.

Она потянулась к нему, так и удерживаемая Вячеславом между стеной и его телом, продолжая обнимать его своими ногами. Легкая. Такая маленькая и легкая. Такая открытая для него. Доверчивая. Все позволяющая…

— Вячеслав Ген…

Он снова впился в ее рот, прерывая, не позволяя чему-то мешаться. Почему-то его вновь резануло, разъярило это обращение. А он не желала вспоминать и думать ни о чем, кроме своей девочки.

Ладони опять погрузились в ее волосы, и Вячеслав ругнулся в губы малышки, запутавшись в этой треклятой косе, желая ощутить всю тяжесть ее волос. Сделать то, что не позволял себе, не мог, кроме той ночи, только тайком. Но и распутать не получалось. И не хотел он дергать, не хотел боль своей малышке причинить.

— Распусти, — хрипло велел он, не в состоянии говорить нормально, потому что не желал отрываться от ее рта. — Распусти косу, не могу сам. Не хочу, чтоб тебе больно… блин, не могу, только дергаю, — раздосадовано проворчал он в губы Бусинки, пытаясь выпутать пальцы из ее волос.

Агния послушно потянулась, изогнулась как-то так, что всем телом, своей грудью прижалась к нему, и Вячеслав резко втянул воздух, ощутив напряженные, сжавшиеся соски через ее футболку и свой свитер. Она стянула резинку и как-то шустро так пробежалась пальцами по косе, и через мгновение Вячеслава окутал ворох светлых волос, все с той же силой дурманящий его своим ароматом. Ее руки вернулись назад, коснувшись его скул, какими-то легкими, порхающими прикосновениями гладя его, скользя по затылку, по коротко стриженым волосам самого Боруцкого.

Блин, хотел бы он уметь касаться ее так. Иметь силу для того, чтобы быть нежным. Только Вячеслав даже просто притормозить не мог. И руки его были жадными, и губы давили, будто боясь что-то упустить, не взять, потерять возможность и время.

С каким-то невнятным возгласом он уткнулся в ее шею, зарываясь в этот ароматный ворох волос. Запустил пальцы в чуть волнистые пряди и не удержался, начал целовать кожу над бьющейся жилкой, спустился до ключицы и снова прошелся ртом вверх до маленькой впадинки за мочкой уха, втянул в себя кожу, посасывая. Второй рукой задрал футболку, уже ни о чем не думая, накрыл ладонью мягкий живот, ощущая впадинку пупка, застыл, словно впитывал это ощущение. Провел вверх, жадно смыкая пальцы на груди, видение которой мучило его едва ли не каждую ночь.

Бусинка всхлипнула и потянулась, словно хотела еще сильнее прижаться к его губам, его ладоням. Ее пальцы вжались в его затылок. И бедра малышки дернулись, словно она старалась вдавить себя в него.

Кухни не было, квартиры, вообще, пространство вокруг не стало. Оно сузилось до него и нее. До коротких, жадных глубоких вздохов, судорожных всхлипов Бусинки, и его собственного невнятного бормотания ругательств, которые Боров пытался подавить, целуя ее кожу, ее тело, поглощая ее.

Дурдом какой-то.

Но и улавливая это краем мозга он уже пер дальше, не в силах ни поговорить, ни спросить что-то у нее. Хотя и малышка, по ходу, не пасла задних, доводя его до белого каления своими легкими и нежными поглаживаниями, влажными касаниями губ к щекам, шее, всему, до чего, казалось, могла дотянуться из того положения, в котором Вячеслав продолжал удерживать Бусинку. Тем, как легко терлась всем своим телом об его, и сама не понимая, что творит с ним, похоже.

Он не знал, что кожу, мышцы может сводить от того, что недостаточно просто касаний. Что не хватало ощущения ее груди в его ладони, ее живота, спины, тела, полностью отданного ему. Не знал, что еще надо, но этого было мало! Руки горели и покалывали, все тело, казалось, жгла большая потребность. Ему надо было больше. Всего. Хотя бы соприкосновения.

На секунду оторвавшись от ее рта, к которому успел было вернуться, Боруцкий одним рывком стянул с себя свитер, ухватив за ворот сзади. Отбросил. Таким же макаром стащил с нее футболку, заставив Бусинку поднять руки. И не дал ей их опустить. Со стоном впился ртом в ее грудь, обхватив губами сосок, который сжался, стоило Вячеславу тот легко прикусить зубами. Она вся задрожала. Не мелко уже, малышку конкретно трясло и вся кожа порозовела, казалось, пылая теплом и жаром.

Господи, он дико, безумно хотел ее!

На миг Вячеслав выпрямился, так и держа ее: до боли возбужденным и твердым пахом вдавливаясь в развилку бедер Бусинки, прижимая к стене, одной рукой удерживая ее запястья, заведенные за голову. Замер, реально завороженный ее видом — неопытная девчонка, которая для него затмила самых умелых и опытных женщин. Он ни на кого смотреть не мог, в голове эти глазища стояли, преследуя Вячеслава, волосы ее, губы. Да, что там! И грудь, чего лукавить, на которую он когда-то тайком, а теперь — открыто любовался, понимая, что возбуждается еще больше. Вся она — перед ним, его. Для него все. И нет страха. Неуверенность, растерянность — да. Но с такой долей желания, что и вопроса не возникало: хочет она его или нет? Хочет. Но может, стоило попытаться чего-то прояснить и обсудить?

И в этот момент, развеивая все возможные доводы в пользу: «притормозить и поговорить», Бусинка чуть нахмурилась, недовольно округлив во вздохе припухшие губы. И с каким-то неопределенным мягким горловым звуком потянулась к нему всем телом.

В него словно зверь вселился. Не жестокий. Просто безумный, свернувшийся на ней. Вячеслав отбросил футболку Бусинки и всем телом прижался к ее обнаженной коже, накрыл ее собой, распластав по стене. Снова напал на ее рот, сходу раздвигая языком губы, забираясь внутрь этого сладкого, одуряющего его рта.

— Прости, малышка, — выдохнул он сдавленным горлом в перерыве между поцелуями. — Прости. Я не могу больше ждать.

Вместо ответа Агния обхватила его тело, вдавив короткие ногти в плечи. То ли держась, то ли хоть частично понимая сжигающую его нужду. И тут он почувствовал, как одна ее ладошка скользнула вниз, заставляя судорожно напрягаться его пресс.

Реально забыв обо всем на свете, он подхватил ее под бедра одной ладонью, не прерывая поцелуя, сдернул с нее штаны второй рукой, позволив отодвинуться лишь настолько, сколько это минимально требовалось. Бросил на пол. Лихорадочно рванул молнию на своих джинсах. Снова вжался своим телом в нее. И разочарованно рыкнул, ощутив пальцами хлопок белья, про которое забыл.

Бля! Он не хотел ее пугать. Правда, не хотел. Но у него не было больше терпения. Невнятно пробормотав нечто, призванное значить «прости», Боров резко дернул ткань, разрывая. Агния вздрогнула, замерев в его руках. И он на миг заставил себя застыть, крепче сжав малышку в своих объятиях, прошелся губами по ее щеке, по шее, словно успокаивая, пока его ладонь уже по-хозяйски накрыла, погладила уголок ее тела, до этого скрытый бельем.

Бусинка задрожала еще сильней, но даже не попыталась вырваться. Только дыхание, срывающееся с ее губ у самого его уха, стало безумно частым, отрывистым и шумным, разом пропав, когда Вячеслав, фиг знает где найдя силы чтобы хоть немного помедлить, всего лишь пальцем раздвинул складки ее кожи, покрытые до того нежными и светлыми курчавыми волосками, что ему просто понравилось ее поглаживать. И девочка, точно, возбудилась. Он чувствовал ее влагу, обволакивающую его пальцы. Мать его так!

— Дыши, — хрипло шепнул Боруцкий на ухо своей малышке, реально заволновавшись, когда перерыв в ее вздохах затянулся.

И она тут же послушно вдохнула. Всей грудью втянула воздух в себя, отчего ее груди проехались по его телу, забирая у Вячеслава недолгий триумф выдержки. У него самого затряслась каждая мышца от напряжения, которое вдруг охватило все тело. И с таким ощущением предвкушения, которого просто не смог бы ничем выразить, он чуть отодвинул девочку, прижавшись к нежной коже ее живота головкой своего напряженного члена.

Бл…! Он мог бы кончить прямо сейчас, только от этого ощущения.

Бусинка как-то осторожно поерзала, раздувая пожарище его ощущений. Все. Он был у черты.

— Потерпи, малышка моя, — понимая, что ей, сто пудов, будет не особо в кайф, но уже не в силах тянуть, Вячеслав уперся твердым членом в ее влажность, помогая себе одной рукой, стараясь хоть как-то смягчить это для нее. — Бусинка моя, — он прижался щекой к ее волосам, ладонью прижимая голову малышки к своей шее.

И не справился с постепенностью, едва ощутил как ее тесное, горячее, влажное тело начинает его обхватывать. Резко, толчок за толчком, погрузился до упора, крепко обнимая свою девочку.

Бусинка охнула. Прикусила губы, стараясь придушить болезненный стон. Боров плечом ощутил, как она сморщилась, сдвинув свои брови, но не мог, да и не хотел уже тормозить.

Как же офигенно классно оказалось быть в ней. Просто быть. Само это ощущение казалось сильнее и раз в триста офигенней того, когда он с другими кончал, пытаясь хоть немного притушить свою потребность в Бусинке.

Сжав пальцы, Боров собрал ее волосы и потянул, заставив ее посмотреть на него. М-да, по ходу, ни о каком кайфе с ее стороны речи и не шло. Но вот в эту минуту Вячеслав ни хрена толкового придумать не мог. Потому просто наклонился и начал целовать малышку, так же жадно и с той же нуждой, что пять минут назад. Она только секундочку помедлила, а потом раскрыла свои губы для него, сильнее запрокинув голову. И пошевелила бедрами, будто подстраиваясь.

— Твою ж… — он аж дернулся, сильнее вдавив ее в стену. Еще глубже погрузившись в свою девочку. — Не надо, Бусинка. Подожди…, - попытался он ее остановить, не желая причинять слишком много боли.

Но это было так классно. А он столько месяцев хотел ее, что уже просто не мог себя остановить. Бедра начали двигаться, будто сами по себе. Сначала медленно, а потом все быстрее. И Вячеслав уже не мог остановиться, делая ее тело своим

— Девочка моя, Бусинка, — шептал он, стараясь глотать нецензурщину, целуя ее горящие щеки, приоткрытые губы и растрепанные его пальцами волосы.

И понимал, что продержится катастрофически мало. Хотя, может для его малышки это и к лучшему.

Это было совсем не так, как Агния могла бы себе представить. Не то, чтоб она считала себя авторитетом. Да и ее способность о чем-то думать или представлять в данный конкретный момент находилась под огромным вопросом.

Она казалась себе одним большим комком сотни, тысячи различных эмоций и ощущений. Причем, большую часть этого она не могла ни вычленить, ни дать этим чувствам имя.

Ей было жарко и щекотно, и горячо, и влажно, и больно, очень больно. И хорошо в то же время. Так необычно хорошо, ноюще и с болью, но другой. От того, что хорошо — больно. Внизу живота и даже в груди. И совсем по-другому больно там, внизу совсем, где сейчас двигался…

А еще ей было немножко стыдно. И неудобно. Не физически, хотя и этого хватало — в спину давило и бедра бились о бетон стены от каждого движения тела Боруцкого. И при всем при этом, ощущая такую какофонию — ей нравилось. Серьезно. Хоть хотелось бы чуть поменьше саднящего трения внизу.

Господи! Какой же он был большой. И сам по себе: Агния почти не могла обхватить его руками за плечи. И в той части, ну… где член. Она хоть мысленно заставила себя применить это слово касательно конкретно этого мужчины. Хотя, думать о чем-либо, когда он двигался в ней, было так сложно. Мысли разбегались от жара, который горел внутри ее тела, игнорируя боль. Сердце колотилось, как сумасшедшее и этот грохот отдавал в ушах. И было так радостно — ведь он, точно, не пьяный. И точно знает, кого целует и раздевает.

Да, раньше она не представляла, что секс — это так… Жарко, жадно, почти на уровне потребности в воздухе. Потому что до того момента, как Вячеслав Генрихович вошел в ее тело, до этой боли, которая сейчас немного притупилась, хоть и не прошла совсем, до всего этого короче, Агния думала, что умрет, если Боруцкий отодвинется от нее. Она готова была на что угодно — просить его, выполнить любое требование, сделать все, чтобы он ни сказал, лишь бы Вячеслав Генрихович и дальше обнимал, целовал, гладил ее тело. Сжимал ее так, словно вокруг больше вообще ничего нет, и она — единственное, что ему надо.

Это было безумием, точно. Разумом тут и не пахло. Зато, когда он впервые поцеловал ее так, что сердце в горле встало, Агния поняла всех тех, кто грешил против такой простой и понятной заповеди: «не прелюбодействуй». На какую-то долю секунды в голове всплыл вчерашний разговор с отцом Игорем, и потонул под натиском той бури чувств, которую будило в ней каждое прикосновение Вячеслава Генриховича. И не хотелось, не моглось думать больше ни о чем.

Вячеслав Генрихович… Ей стало как-то странно называть его так, пусть и в мыслях, когда он ее целовал, когда так сжимал и гладил ее грудь, раздевая Агнию. Если честно, в последний месяц, не раз просыпаясь ночами от снов, после которых сердце стучало почти так же, как и сейчас и где фигурировал Боруцкий. Голый. И после которых Агния просыпалась с тянущим жаром внизу живота… Да. Так вот, в такие ночи, со смущением и некоторым стыдом смакуя в уме образы его тела, представляя себя на месте той женщины, с которой видела его, и понимая, что готова на что угодно, лишь бы Боруцкий был с ней, она задумывалась, что как-то странно называть его по имени-отчеству в таких вот мечтах. Имя его Агния крутила по всякому, но почему-то «Слава» никак не вязалось в ее представлении с этим мужчиной. И тогда она даже для себя тайком (если только бывает так) стала иногда позволять в своих мыслях называть его «Вячек». Редко. Очень. Ну, может, раз в день, не чаще. Тогда, когда становилось совсем грустно от понимания, что он ее не замечает, и смотрит только как на подопечную.

Сейчас… Господи, когда он раздел ее, когда ворвался в ее тело… Несмотря на опасения и страх, которые Агния испытала в те минуты, от понимания, что на самом деле совсем не понимает, что делает. И что будет делать дальше. И чего он хочет от нее…

В общем, ей очень захотелось назвать его именно так. Хоть и было неловко и сумбурно, и вообще…

Агния дрогнула, вдруг поняв, что тихо застонала, уткнувшись лицом в его плечо. И не от боли. Просто… Он как-то так… Ох, она не знала, что он сделал, и понятия не имела как, но по ее телу прошла сладкая дрожь, несмотря на продолжающее саднение. И вернулся отзвук того вожделения, которое она испытывала до его проникновения в ее тело. Вячеслав замер, будто прислушивался к звуку ее стона, словно растворяющегося в тишине кухни. А она растворилась в хриплом и жадном звуке его вздохов. Он толкнулся в ее теле снова. Так, что Агния вдруг запрокинула голову, выгнувшись, чтоб теснее к нему прижаться:

— Да… — слово вышло хриплым, низким.

И голос был таким… будто она хныкала, признавая, что в чем-то нуждается, в повторении этой жаркой волны, будто отзвуком или эхом прокатывающейся по ее нервам.

Боруцкий, вообще ведущий себя в последние полчаса не так, как она привыкла, вдруг принялся целовать ее, как безумец. С такой алчностью, с такой властью и давлением, что Агния снова застонала, ощущая, как заново зарождается в животе томление, угасшее от боли.

— О, Господи… — почти беззвучно выдохнула она, забыв обо всем, что столько говорила себе помнить и обхватила шею Вячеслава. Провела ладонями по его щекам, ощущая, как ходят желваки на его щеках.

Не выдержала нового движения его тела у себя внутри, подалась навстречу и спрятала лицо у Вячеслава на груди, прижавшись щекой к влажной коже. Зажмурилась от того, как приятно это было, несмотря на все болевые нюансы, которые все еще заставляли ее морщить нос. И вдруг, кто знает: зачем и с чего, повернулась и поцеловала его кожу, провела языком по груди Вячеслава, осторожно собирая капельки пота.

Он застонал. Низко, так… у нее все сжалось внутри. Его ладонь надавила на ее затылок, принуждая Агнию еще плотнее прижаться ртом к груди Вячеслава, но тут же он отдернул ее, и наклонился, снова с силой целуя. И при этом так сильно, так часто начал двигаться, что Агния потерялась — в эмоциях, в этой его силе, в боли и в каком-то, очень непривычном удовольствии. Будто она могла ощутить что-то еще большее, но никак не выходило понять, достичь, какой-то мелочи не хватало….

Агния даже не поняла, что кричит. Ну, не совсем конечно, может просто протяжно выдыхает.

Но и не стонет. И не молчит. Она не знала, что с ней, чего именно не хватает и чего хочется. В ее голове были, конечно, знания об оргазме. Но это ли он или еще нет, и что тогда это — она не знала и не могла сейчас понять. Все, чего ей хотелось — прижаться к нему так сильно, так крепко, чтобы никогда не остаться одной. Без этого человека. Единственного постоянного и стабильного, кто был в ее жизни сейчас, и кого хотелось бы ей иметь всегда. Не из-за того, кем он был для других или что мог обеспечить Агнии. А потому, что она хотела для него сделать, потому что хотела его любить. Уже любила, кажется.

Вячек вдруг дернулся, будто вздрогнув всем телом и хрипло застонал, глубоко толкнувшись в нее. От этого движения Агнию окатило новой порцией не очень приятных ощущений, будто от трения свежей ссадины. А Вячеслав, тяжело уронив голову так, что зарылся лицом в ее волосы, замер на какое-то мгновение.

У нее в груди что-то дрогнуло, словно сжалось. Томительно так, пронзительно. Таким близким и открытым, родным вдруг показался ей этот взрослый и такой сильный мужчина, вызывающий у стольких людей страх. Захотелось провести рукой по его коротким волосам, покалывающим ей ладони. Поцеловать в висок, тихо выдохнуть: «Вячек».

Но вместо всего этого, почему-то вдруг оробев, Агния спряталась у него между плечом и шеей.

Все то, что нарастало внутри, обернулось непонятной томительной и ноющей тяжестью, заставляющей все внутри пульсировать. А еще стало как-то вязко и влажно. И словно липко, будто что-то стекало на кожу. От этого она непроизвольно сжала все мышцы и поерзала бедрами.

— Бусинка моя. Маленькая… — Вячеслав резко выдохнул, дернувшись от этого ее движения. Что-то пробормотал и сжал одной рукой ее бедра, словно припечатав Агнию к себе. Поднял голову, повернулся, глянув на нее каким-то непривычным совсем тяжелым взглядом. Не сердитым или злым. Не раздраженным. Нет. Будто определяющим что-то. Обозначающим. Только, что именно — Агния не могла понять.

И глубоко вздохнул.

— Ты как, малышка? — не очень ловко или красиво, наверное, спросил он.

Наклонился, пытаясь заглянуть своей девочке в глаза и оценить масштаб бедствия. Блин! Вот знал же, что не сможет сдержаться, набросится на нее, как бешеный. И что теперь? Испугал ее? Сильно больно сделал? То, что она не испытала и половины того кайфа, что он получил — не идиот, и так понял.

Мать его так! Малышке еще семнадцать не стукнуло, а он мало того, что оттрахал ее как дикарь, так еще и у стенки. Лишил девственности, бл…! Он бы понял, если бы она его сейчас попробовала в морду двинуть, или еще там куда.

Боров был конкретно зол на себя. Кажется. Он не мог сказать точно. Слишком сильно его проняло. Так классно было, что даже отодвинуться от нее — не мог, уперся в стену ладонью, чтоб хоть какую-то опору им дать, да так и продолжал стоять, с наполовину спущенными штанами, держа свою девочку на весу.

И вот в этот момент Вячеслава и бухнуло, как булыжником по затылку: он в нее кончил. И не предохранялся. И вряд ли, чтоб его Бусинка на таблетках сидела или еще что-то в этом роде.

Бл…

У него не осталось других мыслей в данный момент.

Где его ум был? Чем он думал? Хотя, ясно чем, дебил.

Она же дите, что с нее спрашивать? И первый раз. А он…

Не то, чтоб у него была резинка, конечно. Ну не думал он, что дело может этим кончится. Даже если они поговорят в итоге. Да и не было у Борова привычки таскать за собой презервативы. Но блин, он же взрослый мужик! Че, не мог выйти до того, как кончит?

Бл…!

Совсем мозги набекрень свернулись.

Вячеслав отстранился, поддерживая Бусинку. Медленно опустил ее, помогая стать на ноги, которые, похоже, не очень держали малышку. Только она почему-то не хотела за него держаться, и глаза в пол уперла. Снова за стену уцепилась.

Не хватало еще, чтобы она залетела по ходу. Сама ж еще малышка. Его малышка. Блин. Надо было думать! На фига ему потом вся эта канитель? Да и она, вряд ли до потолка прыгать будет, когда он ее к врачам потом потащит, от своих же проколов чистить. Идиот.

— Бусинка, ты как? — повторил он свой вопрос, только сейчас доперев, что она так и не ответила. — Блин, малышка, глянь на меня…, - Вячеслав чуть не ругнулся вслух, вспомнив, что с таких слов у этой стены все и началось.

Глянула. Но назад-то уже не сдашь. Да и не хочет он. Черт. Он свою девочку теперь из рук не выпустит. И ей увильнуть не даст. Она к нему тянулась. Он же не придурок, видел. Ясно, что ей это все не фонтаном показалось. Ну, так у девчонок первый раз и не может быть с фейерверком, как он себе это представлял. Или может?

Боров понимал, что все больше начинает нервничать. Он ни хера, по сути, о девках не знал. А если можно было все лучше сделать? А он у нее теперь всю охоту к себе отбил? Спугнул?

Какого ляда она на него не смотрит?

— Агния? — Боров обхватил ее лицо ладонями и заставил посмотреть себе в глаза. — Совсем все плохо, да? — осторожно попытался он прощупать почву.

Малышка залилась краской и наконец-то глянула ему в глаза. Смущенно. Матерь Божия. Она просто стеснялась, а он уже готов головой об стену биться. Хотя, это тоже не помешает, исходя из дурных поступков.

— Я не знаю, — еле слышно пробормотала Бусинка. — Но, нет, вроде бы… Кажется, — она неловко обхватила себя руками, то ли замерзнув, то ли пытаясь прикрыться.

Протянув руки, Вячеслав ухватил ее за плечи и притянул к себе, запустил пальцы в волосы, которые совсем запутались и растрепались. Так непривычно для его Бусинки. И как же ему такой вид ее волос нравился. Особенно от того, что это он, Вячеслав был повинен.

— Я что-то не так сделала, да? — прошептала малышка куда-то в район его груди. — Вам не понравилось? Я…

О-па. И че говорить?

Это с какого дуба девочка рухнула, что такое выдумала? Он ей че, претензии какие-то предъявлял? Да у него до сих пор в ушах звенит, так здорово было.

— Стоп, — Боров накрыл ей рот рукой. Мягко, не надавливая. — Бусинка, прекрати чепуху городить, — снова надавив ей на щеки, он опять поднял лицо малышке и коротко поцеловал.

Отстранился. Провел ладонью по волосам, поняв, что начинает улыбаться, как идиот… Кстати, к вопросу об идиотизме. Это надо решить и быстро, хоть Вячеслав и мало сек в таких вопросах.

Его внимание привлекло то, что Агния поеживается. Да и стоит все так же неуверенно.

— Иди сюда, малышка, — Вячеслав скользнул ладонями вниз, обхватил ее руками, растирая плечи. А потом просто поднял на руки свою девочку, которую явно не держали ноги. — Тебе сильно больно? — поинтересовался он, выйдя из кухни и свернув в сторону ванной.

Бусинка опять спряталась у него на груди, покраснев пуще прежнего. Его развеселило ее стеснение. Он решил не давить пока, с полчаса дать ей оклематься. Как раз все и утрясет.

Почему-то Боров вспомнил намек Федота про его наколку. Агния сейчас как раз в ту носом и тыкалась. Следом уцепилась мысль о разговоре, которого так и не было. Надо ли теперь еще что-то объяснять и говорить? Вроде и так все ясно… Хотя, если пораскинуть мозгами и вспомнить ее вопрос про «не то», поговорить им с Бусинкой точно надо, обо всем. Чтоб не придумывала себе всяких глупостей.

Плечом включив свет в ванной комнате, он зашел и, поставив Бусинку в ванную, включил воду, немного повертев краны, чтоб настроить теплую.

Она, все еще обхватив себя руками, стояла и следила за ним с некоторым непониманием. Но все же продолжала молчать и неуверенно сжимала губы.

А Боров старался не смотреть. Потому что ему опять ее поцеловать хотелось. И по плечу провести. И грудь, что она сейчас руками прикрывала, в свою ладонь взять. И… короче, дело могло снова скатиться к тому, что он не сдержится. Потому что Вячеслав понимал, что и наполовину не получил того, чего хотел сейчас, в эту конкретную минуту. А ей оно сейчас триста лет не надо, судя по виду.

— Вячеслав Генрихович, — с запинками и прерываясь, тихонько протянула она. — А что вы делаете?

Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. Теперь, когда он ее получил в полной мере, это дурное обращение снова стало резать ему по нервам, напоминая о том, насколько она девчонка.

— Знаешь, нам стоит что-то решить с этим. С выканьем твоим, Бусинка, — заметил он, выпрямившись. — Ты сейчас ванну прими. Или душ, что хочешь. Я на пять минут отойду. И вернусь. И мы поговорим. Про все. И про обращение тоже, — медленно распорядился он, стараясь удерживать глазами ее взгляд, хоть малышка то и дело пыталась потупиться, все еще стесняясь. — Ясно?

Боров дождался, пока она кивнула. Притянул ее лицо к своему, пользуясь тем, что из-за ванны она была почти на одном с ним уровне, и вновь поцеловал.

Столько сдерживаться… Елки-палки. Его б воля, он бы ее сейчас бы в постель снова затащил и три дня не выпускал, наверное. Но и то, что теперь таиться не надо, и целовать ее можно, когда припечет, и остальное все — уже неплохо. А девочке точно передышка нужна. И уму, и телу. Вряд ли он сумеет исправить ее впечатление о первом разе, если тут же, по «свежему и живому» опять полезет.

Агния на поцелуй ответила. Неуверенно и робко, не совсем так, как уже целовала там, на кухне. Но и не отпрыгнула, что не могло его не радовать.

Оторвавшись от малышки, Боров включил душ, по ее сжавшемуся виду, серьезно заволновавшись, что она совсем замерзнет, и еще раз сказав, что сейчас вернется, вышел.

Агния ошарашенно смотрела на закрытые двери ванной. Сверху лилась горячая вода, стекая по волосам, лицу, напряженному телу. Затекая в глаза и ручейками сбегая к губам, которые немного щипало от этого. А она все смотрела на дверь.

Сквозь шум воды она услышала, как хлопнули входные двери.

Агния неуверенно оперлась о кафельную стену, постояла так несколько секунд и села на дно ванны, не доверяя ногам, которые еще дрожали после всего, что случилось.

Почему он ушел?

Она не понимала. Что Агния не так сделала? Ведь сделала, наверное, если он не ответил ничего на ее вопрос и сейчас куда-то ушел. Совсем ушел? Не вернется, хоть и пообещал? Или вернется?

Агнии захотелось закричать, громко, в голос, от непонимания!

Господи! Что не так? Что она не так сделала? Коснулась его? Целовала? Так она же сдерживалась, сама не тянулась. Только если он целовал, отвечала. Хотя, касалась, да. Сама его обнимала. Он сердится? Или не в этом дело? А в чем тогда?

Разве все так бывает после этого?

Ей хотелось точно знать, понравилось ли ему, доволен ли Боруцкий? А если нет, чтобы он рассказал, объяснил ей, что от нее хочет, а не исчезал куда-то.

Как понять? Она не могла этого сделать. Не могла сопоставить что-то с чем-то, совместить факты и сделать выводы. Тело тянуло, а влагалище саднило. Все мышцы дрожали мелкой дрожью, и не ясно — от холода, или от того, что Агния все больше нервничала.

А если Вячеслав Ген… Вячеслав, не вернется?

Она подтянула колени к груди и обхватила себя руками, сидя под колючими струями горячей воды.

Во время того, как он находился в ее теле, Агнии было как-то легче называть его для себя по имени. Сейчас это вызывало внутреннее смущение, усиливая растерянность. Из-за этого всего, не зная как поступить и что делать, она вдруг ощутила страшную усталость от этого вечера. Словно и страх, когда увидела у себя двух чужих мужчин, и ужас при мысли, что у нее отобрали квартиру, и облегчение, когда появился Боруцкий, и все что было потом, на кухне — все это разом навалилось на нее, придавило. Агния не заметила, как спрятала голову в коленях, не в силах больше держать ее поднятой, а по щекам побежали растерянные и горькие слезы.

Вячеслав вернулся минут через двадцать. Не так просто оказалось добиться от продавца в аптеке того, что ему было надо. Особенно, если учесть, что Боров сам не особо понимал, чего хочет. Но твердо нажимал на продавца, уверенный, что что-то же должно быть для таких вариантов. Заодно и презервативов купил. Зайдя в квартиру малышки, он удивился, услышав, что вода в ванной все еще льется. Судя по звуку, Бусинка сидела под душем.

— Ты не растаешь, малышка? — с усмешкой спросил он, зайдя в ванную, полную пара, и привалился к косяку.

Девчонка аж подскочила, услышав его голос, и уставилась на него, моргнула пару раз. И резко лицо опустила. Только поздно. Может он за водой из душа и не увидел бы, так она сама себя выдала, шмыгнув и потянувшись к щекам пальцами. И по херу, что отдернула руки, не донеся до лица. Он уже понял, что она плачет.

Вячеславу как кулаком под дых врезали. Он ни хрена не понял, с какой стати ей реветь? Неужели, она все-таки не хотела? А он в угаре не понял? Желаемое за реальное выдал? И девочка теперь жалеет? Или сильно больно было? И она теперь боится его, придурка, и всего того, что Боров может от нее захотеть?

Оттолкнувшись от двери, он чуть ли не рухнул на пол у ванной, присев на корточки.

— Бусинка, маленькая моя, ты чего? Малышка, ты зачем плачешь? — враз осипнув, он поймал ее мокрое лицо ладонями, наплевав, что одежда промокает. — Что?

— Вы вернулись, — всхлипывая, протянула она, все-таки начав вытирать щеки. Хоть смысл? Вода с душа все равно лилась.

— Ты поэтому плачешь? — нахмурился он. — Мне уйти? Я испугал тебя, маленькая? Больно сделал? — обреченно сжав зубы, процедил он.

— Нет! — она вскочила с дна, встав на колени, и обхватила его руками за шею. — Не уходите, пожалуйста! — глянула на его растерянное лицо, и дернулась назад, сцепив руки за спиной. — Не уходите, Вячеслав Ген… Вячеслав, не уходи, пожалуйста, — Бусинка снова на него уставилась с отчаянием в глазах. — Я что угодно сделаю. И трогать больше не буду, правда. Я просто не поняла, что можно, а что нет. Но скажите… скажи мне, и я буду делать так, как вы… ты хочешь. Я всему научусь, правда! — робко глянув на него, Агния вдруг зажмурилась. — Не уходи, пожалуйста. И к другим не ходи. Я все для тебя сделаю, только скажи, что.

Боров выругался и с размаху саданул кулаком по ближайшей стене. Все вопросы сами собой закрылись. Поднявшись, он сел на край ванны и притянул к себе свою малышку, ощутив все ее напряжение и дрожь, бьющую ее тело.

— Видела, значит, — хмыкнул Вячеслав, прижавшись ртом к ее лбу. И плевать ему сейчас было, что сверху вода льет, и свитер, да и джинсы, в момент стали мокрыми. — Много?

— Я не специально, Вячеслав Генр… Вячеслав. Правда. Просто подарок принесла, а потом ваш голос услышала. Думала, что в руки отдам… — Бусинка снова всхлипнула. — Но я не… Вы не думайте. Я ушла. Просто — это так больно было. Вы с другой. А перед этим ночью меня целовали. И я растерялась…Очень больно, — она снова бормотала, глядя вниз.

— Бусинка, — Вячеслав прочистил охрипшее горло, снова подумав, а чтобы он бы ощутил, застав ее в такой ситуации? Точно не ушел бы. Однозначно…

— Нет, я не маленькая, и понимаю, что у вас, вам… надо… Тебе, — она вцепилась в мокрый свитер у него на груди. — Просто, эта женщина… Мне хотелось ей так же больно сделать. Очень, — еле слышно призналась его девочка, так, что Борову пришлось пригнуться к ее лицу, чтобы услышать. — Просто… я для тебя все-все сделаю, не надо… Пожалуйста, — она придушенно вздохнула.

Против воли уголки его губ дрогнули. Девочка, девочка. Это он мог понять. Сам, наверное, тупо мордобой бы устроил. Если не хуже.

— Агния, — надавив на ее щеки, он поднял лицо малышки. — Девочка моя, грозная ты, как я погляжу, — попытался пошутить Вячеслав, и провел по щекам Агнии большими пальцами, пытаясь стереть слезы. Хоть, хрен там разберешь, где слезы, а где просто вода. — Малышка, я тебе даю слово, что не уйду. Только так, на минутку, ты в курсе, вообще, что это преступление? — он подмигнул ей. — То, че я на кухне с тобой делал. Подсудное дело…

— Вам страшно? Тебе, — вот, только плакала, а теперь наглости хватает прятать лукавую улыбку, хоть и шмыгает еще носом.

— Ага, до жути просто, — рассмеялся Боров.

Понял, что с него уже на пол вода течет. Встал, стянул свитер. И застыл, услышав тихий вздох со стороны малышки. Вячеслав обернулся, собираясь успокоить ее, что не будет больше трогать. И не смог.

Она так на него смотрела. И покраснела опять. И стояла посреди ванной во весь свой рост полностью голая, сводя его с ума. Он вновь ощутил, как кровь рванула в пах и в ушах пульс застучал.

— Вячеслав Ге… — она провела рукой по волосам, кажется поняв, что у него в голове закрутилось. Хреновый из него сегодня конспиратор, блин. — Я правда, все могу, скажи только… И я готова… — малышка неуверенно переступила с ноги на ногу.

— Успокойся, Бусинка, что я, совсем зверь? — обняв ее ладонями за талию, Боров притянул девочку к себе и коснулся ртом впадинки пупка, втягивая воду, которая скопилась на коже. — И так тебя сегодня измучил…

— Нет! Ты что! Мне понравилось, правда, — она уцепилась в его плечи руками. — Ой! — отдернула.

Вячеслав вздохнул. Ругнулся в голос.

— Можно, Бусинка, — хрипло разрешил он, или приказал даже. — Можно касаться. Блин! Я ХОЧУ чтобы ты меня касалась. Ты разве не видишь? Я от взгляда твоего на взводе, девочка моя. Тебе все можно! Что ни захочешь.

— Но, ты там, той говорил… — она робко протянула руку и погладила его плечо, замедлив пальцы на наколке в виде ножа.

— Забудь, — Вячеслав стиснул ее пояс руками и сам подошел ближе, понимая, что реально не может перестать ее касаться и целовать живот Бусинки. — Все, малышка. Обо всем, что видела и слышала — забудь. Я тебе дал слово? — он дождался, пока она кивнула. — И что других не будет больше — говорю. На кой хрен они мне нужны, если ты у меня есть, Бусинка?

Она вдруг сильно обняла его, обхватив шею руками, и прижалась губами к губам Вячеслава. Не то, чтоб умело, но да, явно помня все, что он показывал ей на той крыше. Он застонал, обхватил ее затылок, сильнее прижав к себе, к своему рту, и опять погрузился языком в ее рот.

— Бусинка моя, — его руки сами скользнули ниже, обхватив ее грудь, пальцы потерли соски.

Она выгнулась, застонав в его рот. И он почувствовал, как участилось дыхание его малышки.

— Вячеслав… — с той же хныкающей тоской в голосе, которая уже раз сорвала ему крышу напрочь, протянула она. — Мне… Это нормально, что мне опять хочется? — не глядя на него, покраснев, все-таки спросила она достаточно внятно и громко.

Блин, ему, наверное, не стоило бы так лыбиться.

— Тебе больно будет, Бусинка. Мы подождем, — заметил он, пряча улыбку тем, что добрался ртом до ее груди.

— А тебе не хочется? — с недоумением спросила она, проводя пальцами по его голове.

Вячеслав не выдержал, рассмеялся, поднял голову, глянув ей в глаза.

— Девочка, я из-за того, что тебя хочу, уже год спать нормально не могу, так что еще ночь как-то перетерплю, тем более что ты моя, и не денешься никуда уже, — он с довольством осмотрел ее всю.

— Но… — Бусинка наклонила голову к плечу.

Боров улыбнулся, узнав свой жест. И вдруг его что-то стукнуло. Опять, по ходу. Вот, глядя на нее, всю такую мокрую в каплях, разомлевшую и распаренную, Вячеслав вспомнил все свои косяки за сегодня. Впрочем, это не помешало ему по новой завестись с полоборота. И стояк был такой, словно он и не брал ее меньше часа назад.

— Повернись, — севшим голосом велел Боров, дернув застежку мокрых джинсов.

Бусинка помедлила только секунду, с удивлением глянув на него. И послушно повернулась лицом к стене. Вячеслав переступил край ванны. Впритык подошел к малышке. Обхватил ее бедра и дернул Бусинку на себя, упершись членом чуть пониже соблазнительной попки, которую он еще и не рассмотрел толком так, как хотелось. Но сейчас он не тем собирался заняться.

— Иди сюда, Бусинка.

Не позволив ей развернуться, Вячеслав сжал ее запястья и заставил поднять руки, забросив их себе на шею. Ладонями скользнул по мокрой коже. Накрыл одной рукой грудь, вырвав у малышки легкий вздох. Скользнул ниже, к животу, погладил. И надавил, заставив прогнуться так, чтоб устроиться членом у нее между бедер. Не входя внутрь тела малышки, каким бы сладким и желанным это ему сейчас не виделось. Но и мучить ее лишний раз Боров не хотел. Заставил малышку сжать ноги, показывая, чего хочет от нее. И после этого провел пальцами, стирая капли воды с кожи, пока не добрался до низа ее живота. Надавил, накрыв ладонями мягкие складки. И скользнул пальцем между ними.

Агния задыхалась. Смена страха, отчаяния, радости и почти восторга от того, что он сказал ей, что пообещал — и так было много для нее после всего. И новое возбуждение, вдруг всколыхнувшее, поднявшее внутри все, что затаилось после прошлого раза, так и не найдя выхода.

А теперь, когда он начал касаться ее, гладить — она совсем понимание чего-либо потеряла. Агния растворилась, потерявшись в струях теплой воды, в прикосновении губ Боруцкого, целующих, покусывающих ее затылок под волосами. В движениях его тела, не очень ей понятных, вызывающих недоумение тем, что он так и не погружался внутрь нее. Но больше всего ее сбивало с толку прикосновение его пальцев к ее телу. К таким чувствительным точкам в ней, о которых Агния и не знала. Она пыталась отодвинуться, как-то уменьшить давление, напор, трение, но Вячек не позволял, не отпускал. Не давал сдвинуться и на сантиметр, продолжая свои настойчивые движения.

И это было больше, сильнее того, что она уже испытала. Напряжение внизу ее живота закрутилось, сжалось в такую спираль, стало таким невыносимым, что когда он изменил ритм, надавив и задержав пальцы — Агнии показалось, что она действительно взорвалась.

И она не слышала ни свой тихий крик, ни того, как повторяла в этом крике его имя, ни шума воды, ничего уже. Только пульсацию крови в ушах и безумно сладкую дрожь в каждой мышце, в каждой клетке тела, которое стало слабым-слабым. И даже сомнения уже не возникло, что уж вот это — оргазм. Однозначно.

Он подхватил ее, не дал сползти, удержав. И это было хорошо, потому что Агния не устояла бы. Она покорно опиралась на него, подчиняясь, когда Вячек вдруг прижал ее к стене животом, сжал бедра ладонями и еще несколько раз сильно толкнулся между ее кожей. И сам обмяк, придавив ее всем телом к кафелю. Агния подчинялась. Ей было слишком хорошо, чтобы пытаться на что-то влиять.