Ей не нравилось то, что Грегори был хмурым. Такое положение вещей - ее совершенно не устраивало.

Катти поджала губы и чуть прищурилась, рассматривая недовольное выражение на лице любимого. Серьезно, он слишком остро воспринял все.

Освободившись из его рук, она прошла по пустой комнате, в которой не было ничего, кроме огромной кровати, и подошла к стрельчатому окну, только отмахнувшись, на грозный рык и предупреждающее: "К-а-т-ти". И с интересом высунула взъерошенную голову в оконный проем, осматривая раскинувшийся в окрестностях лес, наслаждаясь колючим касанием ледяных порывов ветра, который, завывая, бился о стены древнего замка.

Лина не совсем понимала, в чем именно довелось ей участвовать сегодня. Она с трудом удерживала в сознании хоть что-то, кроме желания быть рядом с Грегори.

Но там, на той равнине, с которой они только вернулись, было нечто такое, что заставило ее отойти от этого своевластного вампира.

Едва надрывный голос плачущей девушки затянул странный речитатив, неясная сила поманила Лину приблизиться, подойти так, чтобы оказаться в самом центре всего происходящего.

Что-то притягивало ее в тех словах, взывало к Каталине из-под земли…, словно из другой реальности. Что-то устремилось к ней, пробегая по нервам и венам, обжигая их силой.

То, что несмотря и на всю усталость, наполнило ее бурлящей, непонятной энергией, стремящейся вырваться, вылиться в какую-то шалость.

В отличие от всех остальных девушек, измотанных ритуалом, ею владела жажда действия. Но этот упрямый вампир был непреклонен.

Впрочем, она еще и не начинала пробовать его растормошить.

Лина уперлась локтями в каменный подоконник и положила голову на кулачки, с интересом глядя, как треплет ветер ее каштановые волосы. Ее колени упирались с прохладную каменную стену, а босые ступни ощущали малейшую шероховатость и неровность гранитных плит пола.

Было нечто непривычное во всем происходящем. Что-то в ней было не так, как всегда. Откуда эта странная уверенность, что раньше ей весьма не помешало бы подобное чувство осязания и способность растворяться в воздухе? Например, чтобы уклоняться от летящих пуль…

Только бы вспомнить, что это - пули?

Она немного нахмурилась, не обращая внимания на приближение Грега, которое ощущала мягким ласканием колеблющегося воздуха к ее коже. Разве так не всегда было? Хм…

Но она никак не могла ухватить догадку "за хвост". Та, словно лукавая мышка, юрко пряталась от нее в норку тайн разума Каталины, лишь дразня кончиком шевелящихся усов.

Что было до того, как она проснулась сегодня вечером в жарких объятиях любимого? Смутные картинки мелькали в мозгу, но никак не желали становиться четкими.

- Ты должна отдохнуть, К-а-т-ти, - в голосе мужчины слышались лишь отголоски привычной насмешливости.

Кто бы мог подумать, что этот вампир окажется настолько впечатлительным? Лина покачала головой и подалась назад, вжимая свое тело в твердые, напряженные мышцы Грегори. Его руки сомкнулись на ее талии и он надавил, собираясь настоять на своем. Не отдавая предпочтение обычному потаканию ее желаниям и слабостям. Не желая сегодня ей в этом уступать.

Грег был полон решимости уложить ее в постель. И вовсе не для того, о чем задумывалась в этот момент сама Каталина.

Ее такой расклад не устраивал.

Пфф! Этот упертый вампир даже противился собственному желанию укусить ее, не собирался позволить себе вонзить клыки, погружая их все глубже и глубже, чтобы насладиться вкусом ее крови. Хоть Лина и чувствовала, насколько его манил ее аромат.

Мужчины! Вечно они думают, что знают все лучше!

Не совсем понимая источника, из которого в ее разуме рождались такие мысли и идеи, она раздраженно прикусила губу, царапая ее клыками.

Капля крови выступила из небольшой царапины, растекаясь ароматом в воздухе между ними. Грегори напрягся и с шумом втянул в себя воздух.

Ей это понравилось. Звук его напряженного тяжелого вдоха жидким огнем пробежал по сосудам Катти, заставляя все ее тело натягиваться, словно струну. Рот Лины увлажнился, от желания обернуться и поцеловать Грегори. Облизать его. Всего. От манящих насмешливых губ, до впадинки пупка на твердом, плоском животе. И ниже, обхватывая губами чуть влажную головку его напряженной, тяжелой плоти, скользя по ней языком, слизывая терпкий, острый мускусный вкус.

Лина с трудом сглотнула от желания, перехватившего горло.

Она опустила руки, распластывая ладони по камню, нуждаясь в дополнительной опоре.

Будто видя эти картины в ее разуме, он тихо гортанно зарычал, заставляя дрожать малейшую мышцу в теле Катти, и плотно прижался к ней сзади, упираясь ладонями в подоконник поверх ее рук, накрывая ее кисти - своими. Заключая Лину в плен горячего, крепкого, и уже такого возбужденного тела.

- К-а-т-ти, девочка, не дразни меня, - голос Грегори приобрел, привычные ей, лениво-плавные нотки.

Ее вампир забывал о своем волнении. И это было именно тем, чего хотелось Лине, черт возьми! Но и ощущая радость у нее внутри, Грег не собирался идти на поводу общего желания. Наверное, чересчур серьезно относясь к своему защитному инстинкту в отношении ее.

Пффф…

- Ты слишком много перенесла, как для вечера перерождения, и сейчас - будешь отдыхать, - но не в силах перебороть соблазна, он потерся губами о затылок Лины, царапая нежную, чувствительную кожу под волосами кончиками острых клыков. Усиливая ее дрожь. Вызывая недовольный стон тем, что так и не укусил.

Эйфория захлестывала ее от ощущения Грегори, который стоял так близко. Эйфория и жар. Огонь охватил Лину. Дерзкий и шаловливый.

- Я - за активный отдых, Грегори, - прошептала Катти на ухо вампиру, запрокинув свою голову ему на плечо, упираясь затылком.

И облизнула губы. Наслаждаясь видом того, как раздуваются ноздри вампира от вида ее губ, ее языка, испачканного в крови.

Его убежденность пошатнулась…, почти рухнула, поддаваясь желанию и общей страсти.

Почти…

Но, все же, выстояла.

Хм…

Что ж, Лина только приступила.

Дерзко рассмеявшись, она рассыпалась в пространстве, окутывая его собой, оборачивая любимого своим смехом, своей эйфорией. Дразня тьму Грегори. Бросая ей вызов.

И, имея представление о том, что сможет выиграть очень мало времени, рванулась прочь от вампира.

Хохоча. Не оборачиваясь на яростный рык, в котором так явственно слышалось удовольствие от ее дерзости и неповиновения.

- Далеко собралась, девочка? - Грегори догнал ее через два шага и ухватил за лодыжку, заставляя смеющуюся Лину снова стать материальной, резко потянул на себя.

Она рухнула на кровать, не в силах совладать с тяжелым возбужденным дыханием, которое все время прерывалось смехом. Но не собиралась так просто сдаваться.

И потому, дождавшись, когда Грегори накрыл ее своим горячим, твердым телом, ощущая, как вибрирует его грудь от рыка, перекатывающегося в горле вампира, Лина призывно посмотрела в черные, пылающие глаза. Потерлась об него, словно огромная кошка, всем телом. Давая прочувствовать каждый свой изгиб.

Закусила губу, закидывая руки ему на плечи…

Не думая о том, что собиралась сделать.

И притянула к своему рту губы вампира, жадно впиваясь в них поцелуем.

Но едва его ладони уперлись в кровать по обеим сторонам от ее головы, и Грегори неистово завладел ее языком, перехватывая доминирование в этом поцелуе, Катти снова растворилась тьмой.

Низким, хриплым смехом скользя по его коже.

Радуясь легкому ссаднению от того, что его клыки, в попытке ухватить, остановить ее, поцарапали ключицу, пуская тонкую струйку крови, которую вампир не успел слизнуть языком. Лина хотела ощутить его укус, но не поддалась.

Оказавшись сверху, она ухватилась за край сорочки, стаскивая ее с Грегори через голову так, чтобы обездвижить руки любимого, выигрывая себе еще хоть секунду преимущества. И ловко соскочила с кровати.

Рык вампира перешел в рычание, заставляя отдаваться вибрацией эха каждую жилку в теле Катти. Но не смог унять дерзкого, бросающего вызов, смеха.

- Рано обрадовался. Сначала - догони, - хрипло бросила она, уворачиваясь от его рук и быстро устремилась прочь от звука разрывающейся ткани, к единственной двери в этой комнате, имея слабый расчет, что это удержит его хоть ненадолго.

Но и сама не ушла без потерь, оставив лоскут платья у него, зажатым между ног, когда Грег попытался перехватить ее без рук.

Ох, ей, определенно, нравилось дразнить своего вампира!

Она не рассчитала его любви к борьбе.

Грегори настиг ее до того, как Катти успела захлопнуть за своей спиной тяжелые двери. Его рычание оглушило ее. Дезориентировало.

Они повалились на пол, между деревянными и металлическими подставками. Покатились по полу между пиками и мечами, задевая их, сбрасывая на пол. Оба задыхаясь от дикого желания и смеха. Наслаждаясь этой импровизированной дуэлью.

Грег крепко обхватил ее талию, не позволяя Лине потерять плотность, и перевернулся, падая так, чтобы Каталина оказалась сверху, защищая ее от удара о каменный пол "оружейной". Но едва его спина коснулась пола, как мужчина перекатился, подминая под себя Лину, сжимая ее бедра жадными ладонями, вдавливая ее в себя.

- И куда ты теперь денешься, девочка? - Его губы накрыли свежую царапину, с жадностью слизывая ручеек крови, который уже успел сбежать до груди.

Одна рука Грега скользнула вверх, не снимая - разрывая остатки ткани, обнажая тело Катти. И язык вампира прошелся по ее коже, собирая алые капли, оставляя влажный след.

Волоски на ее коже встали дыбом и она сама дернулась, вжимаясь бедрами в его напряженный пах. Ее пальцы погрузились в длинные волнистые волосы, сильнее притягивая, желая…

- Грегори…, - Лина недовольно, хныкающе заурчала, когда вампир, дразня ее, опустил ниже губы, не касаясь сжавшегося соска, так нуждающегося в его влажной ласке. А вместо этого, с хриплым ласковым смехом его губы прошлись чуть ниже, словно обводя контур полушария потяжелевшей груди любимой.

- Мне нравится, когда ты просишь, К-а-т-ти, - проурчал этот наглец и, лизнув ложбинку между грудей, перешел ко второй вершине…

Опять пропуская сосок.

Может быть он внезапно ослеп? Или просто возомнил о себе сверх меры…

- Грегори, не смей…

Она зарычала, изгибаясь под ним, подставляя грудь под его рот. Нуждаясь в том, чтобы его горячий, влажный рот обхватил, втянул ее сосок в себя.

Однако Грегори снова и снова дразнил ее, подходя все ближе к темной острой горошине, но, так и не давая желаемого. А его руки в это время…

Господи! Разве можно было такое делать одними пальцами?! Заставлять забывать ее о том, что Лина собиралась делать. Опять забирая власть в этом состязании.

Его рука уже удобно устроилась между ее бедрами, и пальцы скользили по нежной плоти, растирая по коже шелковистую влагу. Натирали чувствительные места. Снова, нарочно, избегая тех точек, которые жизненно нуждались в этом касании.

Лина застонала. Напряглась, словно сопротивляясь его пальцам. Ей хотелось, чтобы Грегори прекратил эту дразнящую игру и наполнил ее собой, растягивая своей тяжелой плотью.

Но у вампира были другие планы.

- Раздвинь ноги, девочка, впусти меня, - хриплый голос Грега, казалось, раздавался внутри ее тела, щекоча все нервные окончания, - я догнал тебя, теперь ты в моей власти.

Надо было возмутиться и сказать, что все не так. Что она еще не сдалась и не оставила попыток дразнить его дальше… Жаль, не было сил разжать пальцы… которые так крепко вцепились в его плечи, крепче притягивая к себе Грегори.

С хриплым всхлипом, она подчинилась этой команде, застонав, когда его пальцы оказались в ней. Грегори зарычал, с трудом удерживаясь.

Лина видела, сквозь полуприкрытые веки, как тяжело ему сохранить контроль над своей жаждой овладеть ею полностью. Знала, ощущала, как жаждет Грегори оказаться в ее узкой и тесной влажности, как это желание заставляет его плоть тяжелеть и наливаться, пульсировать, превращая и для него эту игру в мучительную пытку, но такую сладкую…

Она вскрикнула, отвлекаясь от всех мыслей, когда Грег резко толкнул свою руку, нарушая медленный скользящий ритм, и ввел в нее третий палец. Это было так…, так… почти достаточно… Лина зависла на самом краю оргазма.

И Грег знал это, продолжая своими движениями и паузами, мучить ее. Так и не давая того, что желало ее тело. Требуя признания капитуляции в отместку за то, что она дразнила его.

Каталина не могла уже сдерживаться. Ее пятки вдавливались в твердый камень, который давно стал обжигающим от их жара. А ее руки, отпустив его плечи, скользили по граниту, царапая плиты.

- Грегори…

Не видя ничего, даже широко распахнутыми глазами, Лина ухватилась за опору какой-то подставки для клинков, грозя обрушить острые лезвия на них.

Из горла вампира вырвался хриплый довольный смех при виде этого, и он, наконец-то, накрыл губами ее сосок, обхватывая ее кисти ладонью, фиксируя их, продолжая другой рукой свои ласки. Этого оказалось достаточно, чтобы Лина переступила грань.

Она взорвалась в удовольствии, забилась под ним в оргазме, конвульсивно обхватывая пальцы Грегори своим телом.

- К-а-т-ти, - ее имя потерялось в перекатах его рева, когда Грегори смотрел на ее лицо, покрытое испариной от удовольствия. Он никогда не видел никого прекраснее его Катти, особенно, когда она извивалась под ним от страсти.

Его девочка не замечала, вцепившись в деревянную подставку, что ломает ее, не видела, как осыпаются на пол кинжалы. Не слышала звона, с которым металл ударялся о камень. Так близко к ней, что Грегори пришлось приподнять ее, перенести чуть в сторону от упавших клинков. Но Катти и этого не заметила.

Она кричала его имя и вжималась содрогающимся телом в него…

Черт! Не могло быть ничего прекрасней этого!

Не в силах больше терпеть, Грегори с силой рванул пояс своих брюк, чуть приподнимаясь над ней, и запечатав ее стонущие губы своим ртом, вошел в Каталину, замирая на середине от остроты ощущения, от того, как плотно она обхватила своим жаром его возбужденный член.

- К-а-т-ти…- Грегори уже не мог, да и не желал говорить ничего, кроме ее имени, раз за разом, все глубже и сильнее погружаясь в ее тело. Уже забыв о том, что считал первостепенным обеспечить ее отдых, он просто наслаждался ответом Лины на каждое свое движение.

Все больше терял контроль от того, что ее стройные, сильные ноги неистово крепко обхватили его бедра, словно она боялась, что он попытается отстраниться.

Но едва Грегори усмехнулся, понимая, что ее опасения беспочвенны, как ощутил, что Каталина, зарычав от наслаждения, укусила его.

Тьма взорвалась внутри вампира. Его движения стали резкими, отрывистыми, почти грубыми. Он вдавил ее в камень пола, обхватывая руками спину, обнимая, чтобы не причинить своими движениями боль Катти, и с жадностью вонзил свои клыки в ее плоть, раскатывая по горлу вкус удовольствия любимой. Взрываясь в ней, наполняя Лину своим наслаждением.

Сложно было придумать нечто, более безжалостное и разрушающее разум - чем ожидание.

День сменялся ночью, за тьмой приходил рассвет, но ничего не нарушало покой этого дома, погруженного в тишину и мрак.

Казалось, что время замерло над старинным поместьем, запутавшись, потерявшись в колоннах из белого мрамора, приблудившись в живом лабиринте кустов сада, окутанных сумраком и безмолвием. Даже вода не шевелилась в тяжелой, бледно-молочного цвета, мраморной чаше фонтана у ступеней крыльца.

Ничего не нарушало этой неподвижности. Ни шорох лапок жуков, ни щебет птиц на ветвях. Будто, не только дом, но и само пространство, в котором он стоял - замерли в каком-то нереальном, мертвом сне.

Наверное, именно так и ощущался ад.

Самые страшные, самые неизведанные его глубины.

Не те, где кричат от боли грешники, умоляя мучителей сжалиться над ними, не те - где человеческие души сгорают на кострах дьяволят.

Нет, самым страшным наказанием, какое только можно было придумать - была неизвестность и ожидание…, и проходило оно всегда, безмолвно.

Непроглядный сумрак окутывал выложенные разноцветной плиткой коридоры и залы, стены которых были украшены искусными фресками. Плотным покровом закрывал высокие арочные окна, мозаичные стекла которых не отражали ничего, кроме черноты. Мягко стелился по широким и пологим лестничным пролетам, укрывая холодный мрамор вторым, невесомым слоем ковров, и пробирался на верхний этаж…

Или же, наоборот, казалось, исходил оттуда. Из единственной комнаты в правом крыле второго этажа.

Этого нельзя было увидеть. Невозможно было почувствовать при прикосновении, но какое-то, неосязаемое, неведомое чувство давало понять, что именно там и был источник этой тьмы, этого безмолвия…,этого, неизмеримого, ужаса и горя. Пять дней…

Много? Мало?

Кто сможет сравнить пять дней с течением тысячи лет?

Теодорусу казалось, что не было в мире ничего длиннее этих пяти дней, со дня того самого сотворения вселенной. И сколько еще предстояло ждать… он не знал, даже не представлял себе, как долго еще его драгоценная Лилия будет такой же недвижимой.

Все это время, она так и пролежала на их кровати, там, где Тео ее положил. И за эти дни не сдвинулась ни на сантиметр, только иногда, ее пальцы - подергивались.

В такие моменты Тео казалось, что раскаленные добела прутья вонзаются в его плоть, прожигая огромные, зияющие дыры.

Древний вампир не знал, насколько сильной была ее мука, чтобы в такой каталепсии, заставить шевелиться тонкие пальцы. Очевидно - превосходящей всякое понятие выносливости.

Кожа на ее хрупких косточках натянулась, и уже почти светилась от истощения и пыток, через которые Лилия проходила в том, воображаемом мире, ставшем для нее реальностью.

А Тео не мог защитить ее.

Не мог укрыть от всего. Не имел сил подарить улыбку.

Нет - там, раз за разом, минута за минутой, миг за мигом, Лилиана принимала из его рук все новые и новые муки…

Он утратил надежду.

Не верил уже, что открыв глаза, когда бы подобное чудо ни свершилось, его драгоценная, хрупкая Лилия сможет ему улыбнуться, захочет быть с ним единой…

Теодорус обводил взглядом комнату, упираясь глазами в тяжелый атласный полог, насыщенного винного цвета, который она любила рассматривать через его глаза. Переводил взор к зеркалу, оправленному изящной бронзовой рамой в форме квадрата, в котором ему так часто доводилось смотреть на самого себя, позволяя Лилиане обводить каждую черточку его лица, даря ей такую простую радость…

И зажмуривался.

Потому что не мог это видеть.

Все, что указывало ему на неспособность, бессилие Тео подарить ей счастье, вызывало жгучую, черную ненависть в Древнем. Ему хотелось сорвать это, уничтожить, не видеть, не понимать…

Только от своего разума, от памяти и осознания - деться было некуда.

Его тьма бурлила и требовала действия.

Ярилась от понимания того, что Лилиана зависла на самом краю, почти переродившись - застыла за шаг до изменения. И это, так же, добавляло страданий его любимой. Стань она вампиром, любое, даже воображаемое мучение, переносилось бы легче, не усугубляло бы боли, напряжения в истощенном, измученном сердце. В том единственном, что сокращаясь, стуча, разгоняя кровь по ее телу, доказывало Теодорусу, что его Лилиана еще жила.

Он не выдержал.

Впервые за все эти сутки, Теодорус медленно поднялся с пола, сидя на котором отсчитывал секунды ее неподвижности, и плавно прошел по комнате, почти не вызывая колебаний воздуха.

Толстый пушистый ворс ковра поглотил бы любые звуки, но Теодорус не шумел. Безмолвие комнаты не было нарушено.

Все эти дни он провел тут, не покидая комнату, не питаясь, не выслеживая ни врагов, ни жертв. Михаэль пытался связаться с ним несколько раз, но Тео пресек эти попытки, лишь позволив почерпнуть себе информацию о нынешнем пребывании своего союзника из разума последнего.

С ним, так же, пытался поговорить Максимилиан.

Не по своей воле, по просьбе Элен.

Наверно, если бы Тео мог сейчас удивляться, он с удовольствием насладился бы подобным действием безумного вампира. Но и на эту попытку, на их предложение помощи - Тео ответил отказом, почти игнорированием.

Лилиана.

В этом имени было заключено все для Древнего. Она была его смыслом. Вселенной. Целью и методом достижения этой цели. Началом и завершением. Рождением и погибелью.

Любым понятием, которое существовало в этом мире.

И ее безмолвие, ее испытание, ее неподвижность - творили с ним то, на что Тео никогда не считал себя способным.

Он был сейчас безумнее Макса. Уже потому, что его сумасшествие оставалось холодным и разумным. Осознающим, что, и если она отвернется, сожмется в комок от страха и ужаса после того, как наваждение Кали отступит - он не сможет позволить Лили отстраниться.

Тео отвергнет слияние и завершит перерождение Лилианы. Сотрет ее память. Сделает все, что будет необходимо. Но не отпустит. Никогда, ни ради чего…

Он просто окружит ее всем, что только она пожелает, снова научит свою любимую радоваться тому, что сможет доставить ей счастье.

И однажды…, пусть не сразу…, но, когда-нибудь, Теодорус вернет ей улыбку.

Не в силах совладать с беснованием своей сущности, растратив за эти сутки большую часть своего контроля, исчерпав резервы, он пытался в движении найти терпение.

Старался плавным струением в пространстве обрести хоть отдаленное подобие покоя.

Но каждую секунду взгляд Тео возвращался к неподвижной, хрупкой, словно прозрачной, фигуре.

Едва сдержав рев, рвущийся изнутри его существа, Древний заставил себя замереть у небольшого деревянного столика, достающего ему до середины бедра.

На нем лежал раскрытый футляр, в окружении синего шелка выстилки которого, покоилась скрипка.

Лилиана забыла опустить крышку, когда они уходили в ту ночь. Но ни одна пылинка не опустилась на блестящий, цвета темной вишни, лак инструмента. Его тьма, укутавшая пеленой дом, не позволяла и мельчайшим частицам нарушать покой.

Теодорус протянул руку, медленно и легко проводя по изгибам дерева скрипки. Так, как не мог позволить себе прикоснуться к Лилиане.

А потом, поддавшись безумному порыву взбесившейся, вырвавшейся из-под его контроля тьмы, достал инструмент из футляра, с силой сжимая пальцы. Так, что дерево надсадно затрещало. Но Теодорус не собирался ломать скрипку.

Он просто утратил способность рационально и ясно мыслить. Поддался опустошению, которое, подобно темной, жестокой птице, вонзалось в его суть, разрывая сознание Древнего на кровоточащие останки.

Почему-то, ему показалось, что звук любимого инструмента, мелодия струн этой скрипки, сможет помочь Лили, хоть слабым отзвуком укажет ей дорогу к нему из воображаемого царства богини разрушения.

Теодорус совершенно не умел играть.

Однако его тьму это уже не могло остановить.

И в отчаянной, ничем не объяснимой попытке, Теодорус провел смычком по струнам.

Один, второй, третий раз…

Звуки казались оглушительными в сумраке и могильной тиши этой комнаты.

Они взрывались, разрушали странную атмосферу, окутавшую поместье.

Эти звуки, подобно, маленькими фейерверками, вспыхивали перед его глазами.

И едва осознав это, Тео готов был признать, что его идея оказалось весьма глупой.

Идиотской.

Он осторожно опустил руки, укладывая скрипку на место, и резко разжал пальцы, роняя смычок на пол, от протяжного, наполненного страданием, стона, раздавшегося с кровати.

В мгновения ока, Древний оказался на своем прежнем посту, падая на колени, всматриваясь в черты Лилианы.

Она выгнулась, сжимая руки в кулаки, заметалась по постели, а потом, тихонько захныкав, свернулась в клубочек.

Холод ужаса, отчаяния, пробежал по его позвоночнику, сковывая все внутренности Древнего льдом, заставляя кровь останавливаться в его венах.

Он усилил ее муку. Сделал то, чего так опасался.

Единожды сорвавшись, поддавшись помешательству разума, он умножил мучения, и без того, разрывающие Лилиану на части.

Не позволяя себя вздохнуть, Тео уронил голову на кулаки, закрывая глаза и проклиная все, чем он являлся.

- Ты ужасно играешь, серьезно, - тихий, прерывистый шепот, был больше подобен шелесту крыльев порхающей бабочки, чем голосу его любимой. Но Теодорусу показалось, что он оглох от этого хриплого звука. - Никогда не захотела бы учиться игре, будь ты первым, кого я услышала, - Лилиана тихо, прерывисто всхлипнула.

А Теодорус… он понял, что не в состоянии поднять лицо, не может открыть глаза и узнать свой вердикт в слепых очах и обескровленных губах Лилии.

Древний вампир замер, уткнувшись лицом в простыню, рядом с кулачком любимой, и постарался собраться с силами…

- Теодорус? - хриплый шепот любимой прозвучал для него самой сладкой музыкой.

И только сейчас, Древний осознал, что потерял надежду не только на ее прощение, но и на то, что Лилиана очнется.

Но если осуществилось это…

Возможно ли?

Ладонь, покрытая едва образовавшимися шрамами, шершавая от корочек на медленно заживающих ссадинах, легко коснулась его лба, отводя волосы вампира. Тонкие, дрожащие пальцы коснулись крепко сомкнутых век.

Он так и не смог открыть глаза. Словно бы был самым последним из всех трусов.

- Ты обиделся? - в ее голосе появилась настороженность. - Прости. Но это, в самом деле, была… не самая ординарная игра на скрипке, - в хриплом голосе Лилианы появились лукавые нотки. - Может нам обоим стоит брать уроки у Шена? Правда, не уверена, что в ближайшие дни у меня выйдет нечто лучшее, чем твоя увертюра.

Словно задумавшись над этим, она отняла свою ладонь от его кожи.

Он не выдержал.

Она над ним подшучивала…?!

Тео не понимал, что тут происходило. Всего его опыта, определенно, было катастрофически мало, чтобы понять, что, черт побери, творится?!

Вампир открыл глаза и уставился на Лили.

Она отвернулась от него, словно осматривая комнату. Но он знал, что она прислушивалась к тому, что происходило, в то время как одна ее ладошка скользила по второй, ощупывая раны. Лилиана скривилась, будто эти прикосновения причиняли ей боль.

Что ж, в это, он мог поверить.

- А почему здесь так тихо? - Лилиана попыталась приподняться, но со слабым стоном уткнулась в подушки, подтягивая колени почти к подбородку.

Ее голос… он был неуверенным.

Она боялась его…

Осознание раздавило его, но Древний отринул опустошение.

Что ж, Тео готовил себя к этому. По крайней мере, она не завизжала от ужаса, и не забилась в угол кровати, при одном звуке его голоса, при упоминании его имени…

Это уже было невообразимо много.

Он пропустил ее вопрос, как не самый существенный в это мгновение.

Аккуратно опустившись рядом, Тео поддался неистовому желанию прикоснуться к любимой. И оперся на изголовье постели, склоняясь над Лилией. Осторожно провел ладонью по ее плечам, затылку.

- Тебе больно, драгоценная? - он не знал, остались ли внутри нее ощущения того, что она пережила разумом.

- У меня все тело затекло, словно я неделю не шевелилась.

Лилиана попыталась выпрямить ноги и, судя по вздоху, снова скривилась. Но так и не повернулась к нему, уткнувшись лицом в подушку.

У Тео появилась странная мысль. Такая, от которой у тысячелетнего вампира едва не пропала способность ясно мыслить.

- Медовая, - он осторожно отвел ее ладони от голеней и сам принялся нежно поглаживать ноги Лили, восстанавливая кровообращение. - Ты помнишь, что случилось?

Это было бы слишком прекрасно. Не то, что могла сотворить Кали…

- Ты на меня сердишься? - Лилиана осторожно повернула голову, так, будто краем глаза пыталась подсмотреть его реакцию.

И он понял, что она все помнила. Но, по какой-то причине, реагировала совершенно непредсказуемо для тысячелетнего вампира

- За то, что я сделала? Я…, просто…, - Лилиана облизала губы.

Теодорус резко выдохнул, пораженный ее вопросом.

Опустошенный тем, что она так думала. Так говорила об этом. Приравняла свою жертву к чем-то, не имеющему никакого значения. Сравнила это с какой-то мелочью…

- Сержусь?! - он разжал пальцы, лишь для того, чтобы подхватить ее на руки, устраивая на себе, чтобы ничто не мешало больше смотреть ему прямо в льдисто-голубые, незрячие глаза Лилианы. - О, да! Я сержусь, драгоценная! - голос вампира перекатывался рычанием, которое он так долго сдерживал. - Я беснуюсь, потому что, не достоин и минуты твоих мук, а ты согласилась на вечность. Я в ярости, потому что нет ничего, что стоило бы и секунды твоего дискомфорта. А ты приняла столько боли. И я в ужасе…, я боюсь…,- он наклонился, прижимаясь своими губами к щекам Лилии, нежно, с безграничным обожанием целуя ее тонкую, почти прозрачную кожу, под которой, так слабо струилась кровь по артериям. - Что больше никогда не увижу твоей улыбки. Потому что, теперь, ты в полной мере осознала, какого монстра вернула к жизни. Недостойного твоего света…

Он умолк, настолько крепко прижимая ее к себе, что вероятно, делал дыхание любимой - проблематичным.

Но стоило пальцам вампира ослабить захват лишь на толику, как Лилиана, ввергая Тео в недоумение, обхватила ладони мужчины, понуждая, вновь, держать ее крепче.

- Я имела полное представление о том, кто ты, когда просила, чтобы ты остался со мной той ночью, в ванной, - руки Лили скользили по его предплечьям, плечам, скользнули на шею, и легкий вздох удовольствия сорвался с ее губ, когда израненные ладошки погрузились в его волосы, перебирая пряди. - И никакая боль в мире не сможет изменить того, что ты - являешься моим светом…

Лилиана что-то еще говорила.

Теодорус ощущал вибрации воздуха, которые задевали его кожу.

И ее слова были чем-то важным. Несли в себе какое-то объяснение.

Только он, и неистово этого желая, не мог различить ни единого звука.

Потому что на бледных губах его драгоценной Лилии появилась настоящая, искренняя улыбка, посвященная только ему. Только Теодорусу. И никому больше в целом мире…

Это было слишком большим искушением.

Озарением, сравнимым лишь с тем мигом, когда он впервые ее увидел. Когда аромат Лилианы, впервые заполнил его легкие, становясь для Древнего мерилом всего в этом мире.

И не желая больше сдерживаться, отринув ледяной контроль, который держал его все эти сутки, Тео, с рычанием, почти с ревом, жадно накрыл ее рот.

Выпивая улыбку Лилии.

Упиваясь вкусом любимой.

Будучи отчаянно оголодавшим по ощущению ее тела, влажности ее рта под своими губами.

А объяснения… он спросит о них потом, позже…, когда сможет, хоть немного ею насытиться. Когда позаботиться обо всех ее желаниях и потребностях.

И лаская ее с неистовостью паломника, припавшего к камням священного города, Теодорус ощутил, как Лилиана меняется в его руках, как изменяется бег крови под ее кожей…

Как сливаются их желания, чувства и мысли, становясь… едиными…