Налетел ветер, поднимая столбы пыли. Они скручивались в воронки, росли, вытягиваясь, скользя по земле, и рассыпались, наталкиваясь на небольшие каменные курганов.

 - Эти сооружения – дело рук диких рабисов? – спросил Ларенар Ва-Йерка.

 - Да, - нехотя отозвался тот. Зной, дикая местность, неотвязная и все нарастающая тревога мучили тмехта, но он пояснил: – Это холмы крылатого народа. Трудно сказать, с какой целью рабисы воздвигали их. Они отбирали камни только правильной овальной формы и складывали их определенным способом. Возможно, это места поклонения или своеобразные метки…

 - Может … могильники? – предположил Гродвиг, который внимательно слушал их разговор.

 - Нет. Каменистый слой этого места слишком плотный и под этими насыпями ничего нет. Поверьте словам того, кто долгое время пытался разгадать эту тайну.

 - Но ведь рабисы не вымерли, - подала голос Локта. – Ведь вы не станете этого отрицать, Ог Оджа Ва-Йерк?

 Тмехт пожал плечами. Он с грустью посмотрел на бархатно-синюю цепь гор, тянувшуюся на запад.

 - Я множество раз посещал молчаливую страну Гефрек и никогда, никогда не встречал среди ее великолепных скал и загадочных пещер, вырытых руками человека, ни одной живой души.

 - Значит, дети Арахна уничтожили крылатый народ, – заключил барон.

 Ва-Йерк глубоко вздохнул:

 - Мы, оставшиеся в живых, так не справедливы к этому таинственному, гордому и мудрому племени. Почему, скажите мне, эти создания бросились на защиту единственного прохода, открывавшего земли Апикона? Я убежден - они герои! И умерли, как герои, защищая нашу с вами землю.

 - Разве они защищали не себя? – вмешался Ормонд.

 - Нет, ваше высочество. Нас. Арахниды проигнорировали дикарей, ютившихся среди камней. Ксархс нацелился на Маакор. Но первые его легионы столкнулись с крылатыми людьми, вооруженными примитивными копьями и дубинами.

 Царь, коронованный Кхорхом, раздосадованный пустяковой задержкой, принял первый бой. И отступил! Его воины, имя которых было – жестокость, дрогнули перед неожиданной храбростью рабисов. Новые и новые атаки, предпринятые арахнидами, приносили им лишь потери и поражения. Тогда преисполнился черной яростью первосвященник Кхорх. Именем своего кровожадного ужасного бога он проклял крылатый народ:

 - Пусть вечно стоят безумцы на защите чужой земли! Пусть их души никогда не найдут упокоения на земле своей!

 Силен был бог Кхорха! Страшными чарами погубил он восставших против него.

 Черный жрец указал тайную тропу в скалах, которой прошли воина Ксархса, окружив рабисов…

 И был лютый бой. Для сотен и сотен он стал последним. Рекою лилась кровь.

 И только могучий вождь крылатых был непобедим. Мужественно сражался он, когда, один за другим гибли его соплеменники. И никто не в силах был одолеть Пурфа и трех его сыновей. Тогда раздался над ущельем глас первосвященника Кэух. Подобно грому прозвучало ужасное имя бога, призываемого им. Взвилась над ущельем пыль и встала стеною. Злобный, чудовищный рык зверя пронесся меж скал. И пал над ущельем непроницаемый мрак. Кровавая пелена застлала глаза полумертвых от ужаса рабисов. Бесчисленное множество невидимых клыков вонзилось в их плоть. Но страшнее этой боли была иная боль - налетевший ураган ярости демона вырвал из окровавленных тел их и унес с собою души храбрых крылатых воинов.

 Но мрак рассеялся. … Алая кровь рабисов стала черной водой. Открылись вновь их дикие глаза. Но не было больше в них жизни, как не было в телах душ, - Ва-Йерк замолчал. Он, конечно, не думал пугать попутчиков, но само это место казалось отравлено злом, сгубившим воинственного Пурфа.

 Где-то над их головами, за пеленой низких серых туч, стонал ветер. С востока надвигалось холодное дыхание грозы. Над Мраморным хребтом неспокойное небо окрасилось в кровавые цвета. Солнце почти скрылось, закутавшись в дымчатые облака. А страшное ущелье было совсем близко.

 - С тех пор, - закончил повествование Ог Оджа, - в свой смертный час, Пурф с молодыми сыновьями, появляется меж высоких скал ущелья, неся гибель каждому, кто осмеливается ступить на землю, орошенную кровью их сородичей.

 - Ты позабавил нас, тмехт, - задумчиво сказал принц. – Антигусы не боятся призраков. Но легенда мне понравилась. Земля Сульфура полна подобными сказаниями.

 - Вы не боитесь, ваше высочество? – всплыл скрипучий голосок Локты. – Напрасно. Я трижды собирала круг из карт йеро. Мне трижды выпадала «смерть».

 - Ведьма должна ходить об руку с ее черной тенью, - холодно заметил Гродвиг, натягивая поводья.

 - Ты так суров к ней, – тихо заметил послушник, и вслед за ним тоже придержал лошадь. – Я не знаток женщин и тех чувств, что они внушают. Но если ты хочешь поговорить об этом – готов послушать тебя.

 - Она опоила меня горечью, - заговорил барон после продолжительного молчания, – когда я думал, что пью мед. Но и сама она выбрала полынь Улхура вместо роз Антавии. И вот, получила награду - рабство от того, кто просто презирает ее.

 - Может, ты напрасно истязаешь себя, - попытался утешить его Ларенар, хотя и понимал, что слова его звучат не искренне. – Может та, о ком ты страдаешь, проводит время в обществе веселых дам новой королевы Дэнгора.

 Послушник не должен вводить в заблуждение, но иногда правда для человека бывает так жестока, что оставлять его без надежды – хуже втройне. На память ему пришел вдруг случай из далекого детства, когда, гуляя в саду, он впервые увидел бабочку. Она сидела на цветке, шевеля невероятно прекрасными, перламутрово-расписными крыльями. Затаив дыхание, он приблизился к ней - не в силах оторвать глаз, забыв все на свете. А бабочка, словно понимая, что ею любуются, не собиралась улетать, раскрывая и складывая крылышки. Замирая, Ларенар протянул к ней руку, и, бог знает почему, она перебралась на его палец. А он никогда еще не был так счастлив! И ни за что не желал расставаться с этим чудом!

 Накрыв ее ладошкой, Ларенар с колотящимся от счастья сердцем, вернулся в замок и поместил бабочку под стеклянную вазу…

 И однажды утром обнаружил ее недвижимой. Почувствовав что-то неладное, он подождал еще немного, но она не шевелилась и уж тем более не желала порхать, радуя своего нового друга. Убрав вазу, Ларенар осторожно переложил бабочку на ладонь и кинулся к Магнусу.

 - Что с ней?

 Магистр взглянул и, наверное, все понял по его лицу, почувствовал и страшную тревогу и слабую надежду сына, что хрупкой, как крылья бабочки, преградой оберегала душу от горя, уже готового обрушиться на нее.

 - Она мертва.

 Мальчик впервые слышал это слово, но незнакомые нотки в голосе Магнуса, которому он уже привык безоглядно верить, только усилили тугую и жаркую боль в груди.

 - Не плачь, - магистр прикрыл его ладонь с бабочкой своей большой и мягкой рукой, - она не умерла совсем и радует теперь божественного отца. Ей хорошо там, на небесах.

 Но Ларенар тогда понял только одно – его бабочки больше нет с ним. И не имеет значения, кому она приносит радость. Не ему! Он силился не плакать, но горячая влага снова и снова наполняла глаза, катилась по щекам, обжигала и рвала его маленькое сердце…

 - Ты уверен, что это Пления-Лиэлла? – повторил послушник.

 - Можно спрятаться за маской, можно изменить внешность, можно стать другим человеком, но голос… изменить нельзя. Это инструмент души, божественный подарок, который никогда не фальшивит. Так говорил один поэт при дворе Авинция. Сам я не умею красиво выражаться и не терплю разговоров о любви. Но тайна бывшей невесты не дает мне покоя! А Локта говорит ее голосом. Вот, прочти, что написал о нас тот самый поэт, когда-то считавшийся моим другом. Не удивляйся – с некоторых пор мы старательно избегаем общества друг друга. Я – потому что этот человек слишком много знает обо мне; он – потому что откровенничал когда-то с кузеном того, кто стал теперь монархом. Сохрани это у себя. Сжечь эти записки у меня не хватает духа, а в руках святого брата они не пропадут.

 - Хочешь ли ты, чтобы записи попали к летописцам Наррмора, что составляют  жизнеописания членов королевской семьи? – осторожно поинтересовался послушник.

 - Ну, уж, нет, - горько рассмеялся барон. - Я не тщеславен. Держи их у себя, сохраняя тайну моей своеобразной исповеди.

 Ларенар развернул кожаный переплет, в котором лежали не прошитые листы, исписанные каллиграфическим почерком:

  «Воспоминания барона Вэлона, 293 год от создания Сульфура…»

 Он открыл наугад:

 «Впервые я встретил её на одном из турниров при дворе знатного вельможи, имя которого не помню. Но этот день я не забуду никогда. Как и ту минуту, когда легкой поступью вошла в мое сердце дева с медовыми кудрями, в белом, как облачко, платье.

 … Она приблизилась и возложила на мою голову венок из розовых бутонов. Я выиграл тот турнир, и брогомская красавица отметила меня венком по обычаям нашего народа. Ее прелестные, цвета весенней зелени, глаза близко и очень серьезно посмотрели на меня. Алые губы чуть приоткрылись в улыбке. От нежного и сладкого аромата, источаемого пышными локонами, у меня закружилась голова. Но девушка вдруг оглянулась, посмотрела куда-то на трибуны и махнула рукой. Я не знал - кому…

 Пления-Лиэлла показалась мне богиней, сошедшей с небес, чтобы осыпать дарами неземной любви и вознести в заоблачную высь, где разлиты сладчайшие моря блаженства. Но я забыл, что у богинь бывает много почитателей. Забыл и о том, что богини одаривают своими милостями не одного лишь смертного.

 Божественная дева стала моей возлюбленной. Но властелином ее небес я был не один…»

 Ларенар захлопнул дневник и смущенно глянул на Гродвига.

 - Ты уверен, что это можно доверить кому-то?

 - Можно. Послушнику, который станет монахом, вернувшись из опасного путешествия в логово демона. Думаю, у него и без этих воспоминаний будет чем заняться.

 - Возможно, - наррмориец спрятал записи в суму.

 А барон заметил с грустью: 

 - Неужели она, действительно, едет сейчас с Ормондом? Едет как любовница? А я, как последний глупец, не верил тому, что Лиэлла, моя нареченная невеста, неверна мне! Она играла тогда. … Играет и сейчас. Неужели надеялась она остаться неузнанной? Кем? Мною…

 Доблестный воин Антига не мог услышать голос души возлюбленной. А та горько плакала от тяжких воспоминаний, терзающих ее измученное сердце.

 * * *

 - Ты приглашена на прием, душа моя, – проговорил барон Ансар, стремительно входя в спальную.

 Пления-Лиэлла стояла возле окна замка Вэлон, глядя на серо-мглистый рассвет, что занимался нежно-малиновым заревом. С башни, где располагались ее комнаты – спальная, небольшая приемная и коморка прислужницы, видны были далекие скалистые берега Лакриса, покрытого туманом, как легким млечным саваном. Она вздрогнула и оглянулась, удивленная. И уже с поднимающимся раздражением посмотрела на высокую сутулую фигуру господина Потарана.

 - Душа моя, - он подошел и поцеловал ее в чистый лоб, красиво обрамленный чудесными, золотистыми волосами и украшенный бирюзовым камнем-подвеской. - Душа моя, ты могла бы быть поласковее, и улыбнуться старому вояке, который выхлопотал для тебя аудиенцию в замке Бэгенхелл, - Ансар выразительно поднял седые брови. – Аудиенцию с господином, который, между прочим, уже очарован тобой.

 Она досадливо отвернулась, прячась от запаха лука и вина, которым дышал на нее стареющий возлюбленный. Подумать только, когда то Плении-Лиэлле казалось, что он пробудил в ее сердце нежные чувства, и она неосторожно называла их любовью. Да, барон Ансар из рода Потаранов открыл ей тонкий мир любовных забав, являясь весьма искушенным его знатоком. И жаркий юный трепет тела девушка приняла за трепет души. Напрасно…

 Она отошла от окна, натянуто улыбаясь и делая вид, что ищет меховую накидку.

 - Я не совсем вас понимаю, барон, - сказала она.

 - Не понимаешь? Вот досада, –  Ансар обнажил белые крепкие зубы. – Я заслужил поцелуй. Самый сладкий поцелуй, душа моя, – он пошел за ней, бряцая мечом, с которым не расставался даже в постели, укладывая его под свою подушку. Когда-то это особенно волновало её: близость боевого клинка и пылкие объятья воина. Теперь же старый барон вызывал только гадливость. Все в нем – вытянутое лицо, обтянутое темной кожей с желтыми пятнами под запавшими глазами; крупный горбатый нос; залысины жидковатых, длинных, слипшихся волос, собранных в хвост; его тело с костлявыми плечами, покрытое рубахой грубого полотна и до блеска вычищенной кольчугой; его шоссы на гнутых, худых ногах и меховые со шнуровкой сапоги – все вызывало глухое раздражение, как и этот стойкий запах старого тела и пота, который источал благородный господин. Пления-Лиэлла с тоской осмотрела свое пустое и холодное обиталище, ставшее темницей. Душа ее томилась по той вольной жизни, что вела она под кровом своего отца. Там темным изумрудом зеленели брогомские северные холмы; там так глубоко и высоко синее небо; там так горяч бег вороного жеребца, пущенного легкой рукою; там не умолкает радостная песнь ветра; там рвется в безбрежные дали ликующая душа. Может, потому, что был навек утрачен, ей так дорог стал их родовой замок, где ютилась она в ветхой башенке с внутренней винтовой лестницей с истертыми ступенями, с единственной круглой комнаткой, пропахшей плесенью, сырым камнем и летучими мышами. Каждый раз, поднимаясь к себе наверх, девушка слышала их противный писк и видела мелькание теней. Старая нянька говорила, что это грешные души убийц-извергов прячутся в холодной мгле, боясь ока Аспилуса, а ночью вылетают из своих убежищ, чтобы пить теплую кровь. С тех пор Плении-Лиэлле отвратительны стали эти твари с огромными ушами, злыми мордочками и голыми крыльями в перепонках.

 Похожей на большую летучую мышь показалась ей тетушка Кефаллия, однажды явившаяся в их дом. Её глазки-бусинки буравили насквозь, и в беззвучном смехе дрожали  толстые, бледные губы. Именно тетушка Кефа предрекла тогда совсем еще юной Плении-Лиэлле: «ворота Бэгенхелла распахнутся перед тобой и станешь ты владеть сердцем высокородного воина, если примешь в душу молитву серых людей».

 В тот час девушка не приняла всерьез те странные слова, и не знала, почему прячет от нее глаза отец, всегда суровый, всегда прямой воин из рода Манпор-Ваков.

 А тетушка Кефаллия сказала:

 - Сам барон Потаран делает тебе честь. Ты, детка, будешь жить в огромном замке Вэлон, что в долине Онума. Там ждут тебя новые наряды и множество дорогих вещиц. Своя большая спальня. Своя прислужница. Своя верховая…

 - Отец! – тогда она поняла еще не развитым полудетским сердцем, что происходит нечто грязное и постыдное (другого не могло идти от гнусной старухи, похожей на призрака убийцы-изверга). Растерянная и испуганная Пления-Лиэлла бросилась к ногам батюшки, схватив его за почерневшие, иссохшие руки и умоляюще глядя в жесткое, словно железное лицо. Но он отвел от себя теплые ладошки дочери и грубо оттолкнул ее:

 - Иди! Иди! Мне нечего дать тебе. Я сам всего лишен…

 Уже позднее она поняла и его. Поняла, чего на самом деле стоило ему то унижение, что принял он от Кхорха, отнявшего имя у его отца, потом - от Ансара, отнявшего у него честь…

 - За что желаете вы мой поцелуй, господин? – спросила она теперь, останавливаясь в самом дальнем углу.

 - Ах, досада, – снова вздохнул Ансар. – Я имею очень трудный разговор к тебе, голубка. Но вначале, ты должна принарядиться. Я помогу тебе, - говоря это, он задышал тяжело и неровно. Лицо покрылось алыми пятнами. Близкая потеря этой девушки, разлука с ней навсегда, невероятно распаляла его.

 - Вели принести кувшины с водой и умывальные раковины, - и сам нетерпеливо кликнул прислужницу, весьма расторопную и смышленую особу.

 - Раздень быстренько госпожу, – проговорил он. – Скорее, скорее…

 И пока та, сбросив с Плении-Лиэллы красивое сюрко и нижнее платье, бегала за водой и кувшинами, подтолкнул к ложу оцепеневшую от холода и безнадежной тоски девушку.

 - Иди, голубка, иди, - хрипло произнес барон, кусая нежную шею…

 Потом он, успокоившись, внимательно следил за омовением девицы Манпор-Вак. А она вдруг припомнила, как впервые увидела господина из Вэлона. Он тогда тоже был нетерпелив и груб, страшен и жаден в своем безумном желании.

 - Надень белое сюрко с золотом, и алое платье, - деловито сказал Ансар, когда прислужница ловко облачила госпожу в свежую сорочку, не тронув прически, - и накинь это.

 На руках его лежал чудный кисейный, мерцающий искрами, улхурский плат.

 - Какая прелесть! – воскликнула Пления-Лиэлла, очнувшись от сонного безучастия. – Он достоин королевы!

 - Нет, он достоин красоты твоей.

 Барон сам помог застегнуть накидку на её груди и набросил на волосы свободный край, чуть прикрывая лицо, как это делают арахниды.

 - Теперь ты готова!

 - К чему, господин?

 - Ах, какая бестолковая. Я ей устал твердить, что нас ждут на приеме короля.

 - Короля? – с восторгом переспросила Пления-Лиэлла.

 - Я нашел тебе жениха, голубка.

 - Кого же?

 - Лукавая! Она не знает, кто томится от любви к ней, с тех самых пор, как самая милая дама Брогома возложила на него цветы. Но не волнуйся, его не будет на приеме. Наш доблестный воин пребывает на острове Грахона, готовясь к походу. Но, не смотря на это, он уже просил у Авинция твоей руки. Сам племянник короля!

 Под нежной кожей девушки занялся огонь. Она уже давно тайно грезила о юноше «голубых кровей», которого напророчила ей когда-то тетушка Кефа.

 - Племянник короля? – еле слышно вымолвила Пления-Лиэлла.

 - Ты удивлена? Я думал, тебе раскрылись мои замыслы, когда с таким восторгом согласилась ты отметить на турнире его доблесть.

 Да, она поняла. И забываясь в мечтах, начинала все больше верить словам старой сводни, и все больше проникаться холодом к своему покровителю.

 - Но я принадлежу вам, Ансар.

 Он замялся вдруг:

 - Пойми, голубка. Пойми, мое положение не так блестяще, как ранее и … - он жалко улыбнулся, заглядывая ей в глаза, - долг обязывает меня связать свою судьбу с одной особой, которая, которую … - и, не закончив, запутавшийся в объяснениях барон сконфуженно смолк.

 Но возлюбленная продолжала пытливо смотреть на него.

 - Которая – что? – вкрадчиво спросила она.

 - Которая подарит мне наследника, – господин Потаран был похож на провинившегося мальчика. Он говорил через силу и явно не рад был сложившимся обстоятельствам.

 Пления-Лиэлла улыбнулась холодно и высокомерно.

 - Но ведь это счастье, о котором вы давно мечтали, барон.

 - Да, мечтал.

 - Почему же вы сгораете сейчас от стыда? Не потому ли, что согревали не одну мою постель?

 - Я виноват…

 Пления-Лиэлла расхохоталась.

 - Перестаньте, Ансар! Мне не к чему упрекать вас, – снисходительно сказала она. – Я не жена вам. Но почему заговорили вы о своем нелегком положении?

 - Она дочь богатейшего человека.

 - О, … о, мой господин, вам повезло. Ее отец дает за дочку приличный откуп? Видимо, она страшна, как смерть, -  добавила Пления-Лиэлла, потешаясь, – раз согласилась на такого женишка, да еще, возможно, уже нищего!

 И ее вдруг захлестнули горечь и обида брошенной женщины. Выставив вперед сведенные нервной судорогой пальцы, она бросилась на барона, с откровенным желанием вцепиться в это пошлое лицо человека, развратившего ее душу, растлившего тело, в этот зловонный рот, жадно испивший ее молодую жизнь, в эти глаза предателя, возжелавшего другую.

 Он перехватил ее руки и грубо стиснул:

 - Ты жестока и неблагородна! Мне жаль, что я не смог привить в твоей пустой душе эти чувства. Я все сказал. И, надеюсь, меня простят. И тут. И там, - барон помолчал. – А сейчас, нам пора, – и он протянул свою «честную» руку девушке, смотревшей на него уже потухшими глазами…

 Итак, она отправилась на прием, наслаждаясь дальней дорогой, что разделяла Брогом и Дэнгор, с легкостью перенеся все неудобства пути, и близость ворчливого барона Ансара.

 Как никогда, она была теперь близка к мечте, всем сердцем желая никогда не возвращаться в Вэлон. В городе королей ждала ее судьба…

 Бэгенхелл удивил и разочаровал Плению-Лиэллу - слишком скучный и безлико-серый, с громадами сторожевых башен, угрюмостью длинных, пустых коридоров с красным пламенем факелов, и рядами стрельчатых окон, создающих полумрак запустенья – все здесь было простым и обыкновенным, совсем не королевским.

 Целый день провела брогомская красавица в темной спальной, ожидая приема. Стоя у окна, она, томясь, смотрела на подернутый туманом Дэнгор и слушала возмущенные тирады господина Ансара, сердившегося на чванливого Авинция, медлившего с аудиенцией. Это был самый длинный, и самый пустой день в ее жизни, за которым последовала самая мучительная ночь, проведенная в омерзительных объятьях барона, ставшего чужим и гадким.

 Наутро услужливая и милая служанка облачила Плению-Лиэллу в дорогие одежды, преподнесенные возлюбленным, после чего красивый паж Авинция проводил взволнованную чету в Вечноцветущий сад – это чудо Антавии. Занимая все северное крыло королевского замка, сад наполнен был волнующими запахами и звуками. Здесь росли травы, цветы и деревья всего Сульфура, от северного Арбоша до южной Кифры. От восторга девица Манпор-Вак совсем потерялась и когда, наконец, произошла назначенная встреча барона Потарана с королем Авинцием и его высокородной семьей, она пришла в полнейшее замешательство, близкое к обморочному. Неловко подойдя к дэнгорскому владыке, Пления-Лиэлла неуклюже склонилась, пробормотав что-то невнятное, и осмелилась поднять глаза на короля, только когда услышала рядом знакомый голос барона Ансара.

 - Ваше величество, позвольте представить вам Плению-Лиэллу из рода Манпор-Вак.

 Авинций посмотрел на нее скучающим, холодным взглядом.

 Но юная супруга короля приветливо кивнула растерявшейся девушке. В ясных, потрясающе красивых глазах Дэлы, брогомская дева прочла искреннюю симпатию.

 Но в тот же миг, Пления-Лиэлла ощутила странное, ни на что не похожее волнение. Сладкая истома сдавила грудь. И девушка будто утонула в этом взоре: любопытном, веселом, смелом, зовущем, властном, ласкающем. Ей почудилось вдруг, каким  невесомым и звенящим стало тело. Но придушенно-угрожающий шепот барона прервал эйфорию.

 Аудиенция закончилась оскорбительно быстро - король Авинций пожелал отдохнуть в кругу своих домочадцев. Он с некоторых пор не жаловал господина из Вэлона.

 Обескураженная и подавленная, Пления-Лиэлла вернулась в залу королевского замка, и, выслушав злобный выговор бледного и дрожавшего от ярости барона, дала волю слезам -  первый королевский прием оказался для нее неудачным.

 Владыка Антавии нашел девицу Манпор-Вак довольно невзрачной, недалекой и неизящной, удивляясь выбору Гродвига. И, откладывая этот неудачный брак, услал нетерпеливого жениха в дальнее расположение войск антигусов, стоявших в степи Энгаба.

 Но, получившая свободу у барона Ансара, Пления-Лиэлла неожиданно оказалась назначена придворной дамой королевы Дэлы, которую тронула красота и скромность девицы из Брогома.

 Жизнь ее стала весела, легка и приятна. Каждый день наполнился радужными красками  Вечноцветущего сада. Может поэтому не слишком тосковала она по своему нареченному. А может быть и потому, что карие глаза принца Ормонда, младшего сына короля Авинция, безвозвратно пленили душу, впервые познавшую истинную любовь.

 * * *

 Она ни о чем не жалела сейчас. Ни о чем. Добыв «сердце Сатаис», дева из Брогома снискала милость самой Хефнет, которая сдержала слово, и воспламенила любовь в спокойном сердце принца Ормонда. Пления-Лиэлла получила то, чего так страстно желала. Но… магическая сила приворотных зелий не может изменить человека. Став любовницей наследника Дэнгора, брогомская красавица так и не сумела познать счастья.                   

 Она снова расплакалась, горько и безутешно, когда услышала его радостный возглас:

 - Господа! Наше путешествие подходит к концу – мы на земле арахнидов, у самых врат Улхура! Итак, вперед, мои верные подданные! Сама судьба и прелестная невеста ждут благородного отпрыска великих Бэгов!