Валерий Гвоздей
ГРУЗ
Я водрузил на стойку перед таможенником свой багаж — небольшой контейнер, белый и обтекаемый, из композитных материалов.
У чиновника была недовольная физиономия.
Кажется, он ненавидел прибывающих на планету.
Его нервы ждёт серьёзное испытание. Поскольку на орбите завис межсистемный лайнер. И я — первая ласточка. Тут будет столпотворение.
— Что у вас? — спросил таможенник, глядя на панель индикаторов (цветными огоньками, на терминал системы регуляции внутреннего климата.
— Криогенный модуль. В таких перевозят животных.
— А внутри?
— Цефианский трёхцветный кот. Согласно этикетке. Бумаги на него в порядке. Животное разрешено к ввозу.
Я хлопнул сверху пачку сероватых листов, скреплённых зажимом.
Таможенник посмотрел в монитор:
— Но я ничего не вижу.
— Модуль защищён от сканирования. Фирма заинтересована в неприкосновенности груза.
— Хотите его декларировать?
— Конечно. Я законопослушный гражданин Содружества. Не нарушаю правил.
— Откройте.
— Не могу. Не знаю кода. Моё дело — перевозка.
— Тогда я вызову специалистов.
— Представляете, сколько он стоит?
— Контейнер?..
— Нет, кот. У фирмы очень богатые клиенты.
Чиновник засопел.
Он был наделён подозрительностью, важным для его работы качеством.
Но это качество не выходило за рамки. С олигархами ссориться — глупо.
— Что мешало отправить контейнер почтой?
— Фирма так не работает. Клиенту приятнее, когда зверушка доставлена из рук в руки.
Отвечая на вопросы, я крутил перстень на пальце, довольно крупный, из белого тусклого металла, с печаткой и вензелем. Чиновник заметил это проявление тревоги, и я опустил руки.
— Много вам платят? — нехотя поинтересовался таможенник, пробегая сопроводительную бюрократию острым взглядом.
— Не жалуюсь. Умножьте ваш оклад на четыре и прибавьте ещё половину. Фирма делает хорошие деньги.
Чиновник строго нахмурился, не желая ронять достоинство:
— Разморозка должна производиться в карантинной службе.
— Забота клиента. Я перевозчик.
Груз принял — груз сдал…
В мои документы он глянул мельком. Сразу поставил штамп: лицо то же, а несовпадение прочих данных выявить трудно. Липа надёжная.
— Следующий!
Подхватив контейнер, я устремился к выходу.
Огромный зал ожидания был наполнен ровным гулом от многих тысяч голосов и звуков, издаваемых сервами.
Из динамиков шелестели объявления, судя по интонациям и тембрам, их читали ангелы.
В воздухе, на всём пространстве до высокого потолка вспыхивали цветовые, но отчасти просвечивающие голограммы, информационного и чисто рекламного характера.
На стенах висели зеркала, в рост.
Я проконтролировал ситуацию.
Биокамуфляж удачный.
Сейчас я нагловатый брюнет, с прогрессирующей лысиной, красными губами и с тёмно-карими глазами навыкате, в свободной одежде, напоминающей униформу или «сафари».
Отец и мать не узнали бы. Уцелей они в той мясорубке на Рэкуне, устроенной корпами…
Взяв аэротакси, я помчался к месту встречи.
* * *
В центре экспозиции, в высоком прозрачном цилиндре, заполненном криогеном, застыл человек, одетый в красный мундир с золотым шитьём и ворохом аксельбантов.
Никакого достоинства. Поза и выражение лица, искажённого ужасом, были до идиотизма нелепы. Копна светлых кудрей с проседью, кудри стояли дыбом. Раскрыт в последнем крике рот. Колени согнуты, руки отведены в стороны, пальцы растопырены.
Если верить табличке, этот клоун — Зъюнига Бодох, адмирал целой пиратской флотилии, грабившей торговые суда в течение ряда лет. И — захваченный военно-космическими силами корпорации «Новая эра».
Сходство было.
Тем большее раздражение испытал я, в числе других зевак посетивший выставку злодеев рода человеческого.
Замороженные отморозки — все как на подбор. Вот только с Бодохом вышла неувязка.
Обидно, ей-богу. Оскорбительно.
Хоть сам лезь в криоген, вместо несчастного бедняги — имевшего неосторожность слегка походить на меня. А я даже имени его не знал. И немудрено. Под моим началом было что-то около тысячи бойцов.
Вряд ли спасся кто-то ещё.
Пленных корпы, иногда брали, но лишь затем, чтобы допросить и прикончить.
Или — сунуть в криоген.
Флотилии конец.
Причина стара как мир — тривиальное предательство. Аппаратуре дальнего обнаружения профилактику устроили на всех кораблях разом.
Армада корпорации приблизилась на дистанцию поражения в режиме камуфляжа.
Атака была стремительной.
Первый залп корпов лишил корабли возможности эффективно маневрировать, двигаться, повредил основные узлы тайной космической базы.
Горстка уцелевших таяла быстро: от разгерметизации, от лазеров, от управляемых ракет.
Я уцелел чудом.
Моя каюта и рубка составляли хорошо защищённый комплекс. В нём была спасательная шлюпка, но, по сути, корабль на одного, с гипердвигателем. Так был устроен флагман, таким попал в наши руки.
Скоро добрались и до комплекса.
Он начал трещать по швам.
Облаками раскалённой плазмы стали корабли сопровождения и прикрытия. Не мог вести огонь и я, потому что флагман утратил батареи.
Корабль разваливался на куски в гипер я ушёл прямо из шахты и лишь за мгновение до того, как плазмой стал флагман.
Закончилась моя война с корпорацией «Новая эра».
Вояки раструбили о своём успехе на полгалактики.
Надеюсь, они продолжают верить, что я превратился в эту ледышку с аксельбантами.
О выставке я услышал в выпуске новостей. И назначил встречу здесь — чтобы совместить «приятное» с полезным.
— Вы привезли кота? — услышал я и обернулся.
Девушка в брючном костюме, невысокая, хрупкая, с короткой асимметричной стрижкой.
— Да. — Я чуть приподнял контейнер, показывая этикетку.
Зелёные глаза девушки выразили удивление.
— Что вас смущает? — улыбнулся я.
— Не маловат контейнер? Ведь речь шла о…
— Не маловат, — оборвал я.
Прибыли уже вечером.
В приёмной девушка вручила толстый проспект. Сама отправилась за доктором.
Контейнер лежал на соседнем кресле, на его поверхности играли световые блики.
Ждать пришлось десять минут с лишним. Сидя в кресле, я листал проспект.
Клинику, а вернее — доктора Миллера назвал человек, который считал учёного лучшим в этой области.
Если мне откажет Миллер…
Вошёл доктор Миллер, невысокий субъект в зеленоватом халате и врачебной шапочке на тыквообразной голове.
— Здравствуйте… — Он протянул руку, заставив меня встать с кресла. — Ари сказала, что криогенный модуль… Ах, вот и он… Но позвольте!.. — Учёный занервничал. — Вы говорили о раненом, о восстановлении утраченных органов!.. Что у вас в модуле?
— Голова. Я прошу восстановить недостающее.
Доктор испытал шок. Судорожно тискал свои холёные миниатюрные ручки.
С таким он не сталкивался. И даже усомнился в моём рассудке, по лицу было видно:
— Полагаете, это возможно?..
— Полагаю, ответил я твёрдо, хотя уверенностью похвастать не мог.
— Никто ещё не делал ничего подобного…
Я нанёс решающий удар:
— Клиника в сложном положении — корпорация «Новая эра» скоро приберёт её к рукам. Сделайте — и вернёте кредит.
Я назвал сумму. Она раза в два превышала стоимость клиники. Всё, что я успел забрать из судовой кассы.
Учёный съёжился, пришибленный столь щедрым предложением.
В сознании доктора промелькнул калейдоскоп действий, приобретений, экспериментов которые могут осуществиться при достаточном финансировании. Всё отразилось на лице:
— Вы серьёзно?..
— Мне дорог этот человек. — Я кивнул в сторону модуля.
Они с Ари переглянулись, ещё не веря в спасение клиники. Точнее — в возможность.
Договариваясь со мной заочно, учёный рассчитывал отсрочить катастрофу. А тут…
В то же время задача была неимоверно сложной.
Посмотрев на контейнер, он вернулся к реальности.
— Человек… — Миллер невесело хмыкнул. Сколько его там, человека…
За дело взялась Ари:
— В каком состоянии была голова? Перед тем, как её поместили в криоген.
— Раненый получил травмы, несовместимые с жизнью. Короче — он умирал… Оставалось несколько минут.
— То есть, находился ещё в сознании?
— Да. Я сунул его в криоген. Потом… Камера вышла из строя. А мне требовалось срочно перейти на другой, малый корабль. Там камера не предусмотрена. Это шлюпка на одного. Последний шанс.
— И как вы поступили?
— На глаза попался криогенный модуль, в котором нам доставили кота. Ну и… вот…
Я откашлялся, потёр лоб.
— Простите, я понимаю вам тяжело вспоминать. — Доктор поморгал. — Но вопрос чисто профессиональный. Как вы отделили голову от тела?
— Времени уже не было ни на что… Отколол.
Учёный задумался, решая в уме какие-то специальные технические задачи. И не спешил с ответом.
— А вы согласны выплатить шестидесятипроцентный аванс? — поинтересовалась Ари.
— Никаких проблем, — выдохнул я. — Никаких.
* * *
Я жил в клинике, в отдельном блоке, из которого не выглядывал.
Почти не спал.
Ари сообщала о ходе работы. С тех пор, как модуль вскрыли, девушка относилась ко мне с сочувствием и даже симпатией.
В лабораторию, в царство доктора Миллера, я не рвался.
Не хотел видеть… полуфабрикат.
Через месяц Ари без стука вошла в мою комнату во время завтрака, с радостным блеском в глазах. И объявила с порога:
— Доктор говорит — есть надежда!
Я расплескал зелёный чай из чашки.
Отвернулся, потому что по щекам текло. Наверное, чай.
Она помолчала, давая прийти в себя:
— Ещё неделя. И всё будет ясно.
Выйдя, Ари тихо прикрыла дверь.
За тридцать дней биокамуфляж рассосался. Мои собственные черты, многим известные, проступали всё отчётливее — несмотря на отросшие усы и бороду. Кудри тоже отросли.
Доктор и его ассистентка уже поняли, с кем их свела нелёгкая. Вели себя корректно. Даже не знаю, как я выдержал неделю.
На восьмой день Миллер и Ари пришли вдвоём.
Когда я открыл дверь — их лица просто сияли.
Ари пристально взглянула на меня.
— Вы сядьте. Взяла за руку и усадила в кресло.
— Ну? — спросил я.
— Получилось. — Доктор не скрывал торжества. — Готовы?
— К чему?
— Увидеть результат.
Подо мной словно распахнулась зияющая, леденящая бездна.
— Готов, — буркнул я. Губы не слушались.
Ари пошла к двери.
Я увидел Лину, воскресшую из мёртвых…
Свидание было коротким — всего три минуты. Оно могло состояться и в лаборатории. По словам доктора это гораздо безопаснее, с медицинской точки зрения. Миллер настаивал на лаборатории. Но Лина воспротивилась.
Она была ещё очень слаба. До моей комнаты её вели под руки.
На лице некоторый перебор косметики. Лине хотелось быть красивой. Бледность и синие круги под глазами её не устраивали.
Думаю, не обошлось без советов и помощи Ари. В таких ситуациях женщины выступают единым фронтом.
И даже сейчас от Лины исходил нежный, тёплый свет.
Миллер едва оторвал нас друг от друга и увёл пациентку.
Опомнился я нескоро…
Следующие две недели интенсивной терапии укрепили здоровье Лины.
Доктору было трудно с ней расстаться: в Лине учёный видел свидетельство невероятного личного достижения. Он гордился ей. Будь воля доктора — пациентка осталась бы в клинике до конца дней.
Ари твердила, что Лину пора выписывать.
* * *
И вот — последний день.
Лина, в своей палате, наряжалась к выходу, прихорашивалась.
Я, Ари и Миллер, в моей комнате, оформили расчёт.
Клиника была спасена.
Искренние благодарности, искренние пожелания…
Учёный под занавес решил снять вопрос, который, видимо, его занимал.
— Если не секрет, кто вам Лина? — спросил он с любопытством.
Ассистентка посмотрела на него как на полного идиота.
— Она моя… невеста. — Я запнулся, потому что впервые так назвал Лину.
Миллер улыбнулся:
— Вы не похожи на исчадие ада.
Клинику покинули на медицинском авиакаре, взлетевшем из внутреннего дворика. Вела Ари. Мы с Линой сидели, крепко держась за руки.
У моря, на узкой полосе жёлтого песка, среди голых скал, вышли из авиакара.
Место уединённое.
Девушки о чём-то пошептались, как будто им не хватило времени в клинике. Потом Ари простилась со мной.
Доктор строжайше наказал беречь Лину. Я улыбнулся…
Аэрокар взмыл над скалами.
— Куда мы теперь? — Лина прижалась ко мне. — У тебя есть план?
— Конечно.
Верхняя грань перстня, с вензелем, представляла собой крышку. Если откинуть её, то на внутренней стороне развернётся параболическая антенна, а сбоку — миниатюрный экран.
Я подготовил свой перстень к работе. Сориентировал антенну, глядя на экран и считывая показания.
Вещица мощная, в глубине скрыт нанореактор. И умеет она много чего.
Послав сигнал, я обнял Лину.
Гиперсферный корабль на гравитаторах шёл к нам с орбиты. Спуск энергоёмкий, но зато он исключал разогрев и, значит, ионизационный шлейф. Включена система камуфляжа. Наш корабль трудно обнаружить.
Судно арендовано, его придётся вернуть.
Что нас ждёт?
Перстень единственное, что у меня осталось от прошлого.
Я знал только одно: Лина дорога мне.
Андрей Малышев
КЕНТУККИ ДЕРБИ
Я сидел в кресле директора конюшни Вильяма Гарсиа, отгонял тревожные мысли и, не моргая, смотрел на картину Тулуз-Лотрека «Жокей». «Да… Теперь и кони не те, и жокеи другие. А об ипподромах и говорить не стоит: огромные электронные табло, прожектора, рекламные щиты, высокотехнологические конюшни, фотофиниш… Дистанция в полторы мили — детский лепет. Шесть миль вынь да положь. Шесть миль ветра и скорости, пота и риска».
Старался не думать о прошедшей скачке, с волнением и дурным предчувствием ждал босса. Но отметённые мысли, помимо воли, словно брошенный бумеранг делали вираж и вновь возвращали меня на дистанцию. Конюшня, лошади, весы, мастерская замелькали перед внутренним взором, втягивая меня в круговерть недавних событий.
«Изед» — вороной жеребец английской скаковой породы, изящно сложённый, с мощным мускулистым корпусом, благородной головой с прямым профилем и умными глазами, с горделиво изогнутой шеей, сухими сильными ногами. Мой верный друг, он никогда не подводил, выкладывался полностью, без остатка, каждая скачка как последняя. Приз «Бридере Краун» американской «Тройной Короны» на ипподроме «Черчилл-Даунс» в Луисвилле — наш главный трофей. Но чего нам это стоило… Я пока ещё не знаю. Фишер говорит, что глупо привязываться к лошади, их скаковой век недолог, но я так не думаю. Когда «Изед» несёт меня по треку, кажется, что я бегу сам, что его ноги — мои. Становимся одним целым.
Я представляю нас кентавром.
Мы стартовали с ходу. Стартовая машина с крыльями катилась по треку, по сигналу стартёра ремни ушли вверх. Все двенадцать лошадей, как одна, сорвались в галоп, взбивая копытами фонтаны песка, помчались по треку.
Я дал шенкеля, «Изед» присел и в следующее мгновение мощным толчком выстрелил вперёд. Скорости уже не те, что в прошлом веке. Меня качнуло назад, почувствовал, как от лица отлила кровь.
Со старта обошли Костелло на гнедом ахалтекинце, Лаверна на берберском скакуне. Роди на «Гамбитасе» остался за спиной, раньше ездили за одну конюшню, теперь он в жёлтой каске. Прямо передо мной маячит на сивом «Амелене» Дюк — молодой жокей с надменной ухмылочкой, словно знает секрет, как нас всех уделать. Справа на полкорпуса впереди чех Дарек на рыжей трижды венчанной кобыле «Изабель», победительнице Эпсомского Дерби, — наш главный соперник. Слева, вровень со мной, Шульц на гнедом арабе. «Халиф» — восходящая звезда заводчиков Катара — три к одному на победу. Сильный заезд, ничего не скажешь, да и призовой фонд не шуточный.
Чёртовы деньги… — я со злостью треснул по подлокотнику. «Давай, Рони, покажи, на что способен, выжми из этого чёрта всё, что можно. Ты же знаешь, нам эти деньги нужнее всех. Без них не вытянем», — слова Гарсиа врезались в память и прозвучали в голове, словно он сказал их снова.
И я выжимал, гнал «Изеда» безбожно, на износ, потому что знал, если не войдём в призёры — придётся снимать подковы.
Всё случилось мгновенно на втором круге. Вдруг чёрный шлем Дюка нырнул вниз, мелькнули белые бриджи, и жокей вылетел из седла. Ахнули трибуны, «Амелен», подламывая ноги, грузно рухнул на трек, поднимая облако песка и пыли. На него с хода налетел Шульц на «Халифе». В последний момент жеребец попытался перепрыгнуть. Но слишком поздно. «Халиф» задел передними ногами шею «Амедена», и они с Шульцем рухнули.
Стараясь избежать столкновения, «Изед» начал тормозить и рванул вправо. Я едва удержался в седле. Манёвр оказался слишком резким. Нога жеребца подвернулась, и я почувствовал, что мы заваливаемся. Приготовился к падению, сжался, как вдруг справа услышал крик, и одновременно с ним надвинулось что-то тёмное. «Изед» ударился плечом о круп несущейся во весь опор «Изабель», нас отбросило. Кобыла вильнула, но устояла и помчалась вперёд. Толчка хватило, чтобы «Изед» вновь обрёл контроль над треком.
Дарек сошёл с дистанции на третьем круге. Кобыла сильно хромала. Он пожалел лошадь, а у меня в ушах всё звучал голос Гарсиа. «Давай, Рони… выжми из этого чёрта всё, что можно. Ты же знаешь, нам эти деньги нужнее всех…»
На последнем, четвёртом, круге мы вышли на вторую позицию. За спиной остался и Смит на «Аризоне», и бразилец Рауль на «Режионалесто», и Мерфи на «Чаде», и все остальные. Впереди был только швед Лейф на караковом ахалтекинце. На финишной прямой «Изед» хрипел, сильно дёргал корпусом, но темпа не сбавлял. Я безжалостно хлестал его по бокам, словно обезумевший. «Давай, Рони, покажи, на что способен, выжми из этого чёрта всё…». И мы вырвали победу, опередив Лейфа на «Эмерсоне» всего на полголовы.
Внутри «Изеда» что-то хрустнуло, он остановился и стал медленно оседать. Я успел спрыгнуть, прежде чем с тяжёлым выдохом жеребец свалился на песок. К нам бросились техники и парни с конюшни. Трибуны ревели. На трек, как муравьи на сладкое, потекли люди. Ко мне подскочил Вильям Гарсиа, стал обнимать и целовать, нас окружили улыбающиеся лица, шум, гам, в динамиках гремел голос диктора. Признаться, я сам едва стоял на ногах. Меня всего колотило, голова шла кругом. Хотел прорваться к «Изеду», куда там, ликующая публика, выкрикивая «чемпион!», подхватила меня на руки и понесла к пьедесталу.
Я не решался зайти в конюшню. Было страшно увидеть «Изеда». Очень он был плох, когда видел его в последний раз. Весь мокрый, от шерсти шёл пар, бока, как меха, ходили ходуном, скрежет… Ужасно. Чёртовы деньги.
Томительное ожидание Гарсиа становилось всё тягостнее. Я поднялся, подошёл к столику, на котором стоял кубок «Тройной Короны», долго смотрел, затем толкнул его. С жестяным звоном он упал на стеклянную поверхность и покатился, словно обычная начищенная до блеска консервная банка.
В коридорах было пусто. Оно и понятно — все собрались возле искалеченного жеребца. Я в нерешительности остановился перед дверью, за которой слышались голоса, рокот, гул электроинструмента. Помедлив ещё немного, толкнул её и вошёл. «Изед», закреплённый на стапеле, висел в полуметре над кафельным полом и дымился. Правая задняя нога лежали в крепежах на стенде. Листер задрал обшивку и откручивал вторую. Гари сливал масло, густая чёрная струя вытекала из отверстия в брюхе в поддон. Сэмми вскрыл шейный кожух и тестировал главный компьютер. Толстый жгут разноцветных проводов тянулся из грудины болида и заканчивался титановой капсулой с множеством штекеров и датчиков.
Чья-то рука хлопнула меня по плечу, я услышал сзади голос Гарсиа.
— Чемпиону — гип, гип, ура! Молодец, Рони, ты спас нас. Хотя не выиграли «Кубок Конструкторов», призового фонда хватит заткнуть дыры и подготовиться к следующим гонкам, — проследив мой взгляд, он добавил, — брось, старик, это всего лишь машина. Вместо «Изеда» парни смастерят тебе новую. Я уже придумал имя.
Алексей Ерёмин
ИЗОБРЕТАТЕЛЬ
Виктор Миронович Ползунок по образованию математик (близкие знали — прирождённый), а в математике необходимо упорство, но даже родные удивлялись, с каким упрямством он изобретал.
Он работал инженером по сопровождению биллинговых сетей. Мудрым отцом растил сына и дочь, примерным сыном помогал на даче родителям. Добрым другом рыбачил и болел за футбольную сборную в баре. Но все опасались его одержимости одним-единственным изобретением. Не год, не пять, а двадцать лет Виктор Миронович изобретал книгу. Он верил, что в новом времени нужна новая книга, а бумажные страницы, компьютер, телефон, экран памятью для чтения лишь преграды к ней.
Ползунок изобретал электронное устройство для чтения, отличающееся возможностью воспроизведения видеофайлов, фотографий, анимационного движения карт, схем, внедрённых в текст, с помощью реальных и виртуальных кнопок и иных точек управления.
NB (new book — новая книга) объединяла в одном устройстве в реальном времени текст, видеоряд, графику, звук, что, как он верил, способно качественно улучшить получение знаний в областях научно-естественных, исторических, военно-исторических, географических наук.
Он тратил заработанные деньги на создание одного, второго, третьего прототипа. Освоил язык программирования Forth, заменил его на Java, остановился на Delphi. Ползунок изучал книги, ходил на семинары, лекции по электронике, оптике, посещал магазины, щупал, трогал всё, что произвело человечество, выискивая идеальный экран Ньюба.
Виктор Миронович освоил патентное право, поскольку опасался проходимцев, способных украсть идею, и сам подавал заявки на выдачу патентов на изобретение. Он месяц выводил формулу изобретения, которая, выразив сущность NB, не раскрыла бы секреты. Но в регистрации заявки ему отказали, потому что идеи не патентноспособны, равно как не патентноспособны способы представления информации, которым и является Ньюб.
Ему удалось получить патент на промышленный образец — внешний вид NB, запатентовать расположение кнопок на устройстве, оптимизирующее использование любого сходного интерактивного объекта, и зарегистрировать наименование «Ньюб» в качестве товарного знака.
Приняв, что большего признания авторства не получить, Ползунок с тем же упрямством стал предлагать Ньюб изготовителям. Но эксперты не хуже его близких осознавали, что новая книга не нужна. Здесь, как и всю жизнь, но от чужих равнодушных людей больнее, он ощущал пренебрежение, исходящее от этих всё знающих, умных, уверенных в себе экспертов к нему — неизбежно просителю. Ласковые уговоры или скептические ухмылки значили одно:
«Вы сумасшедший с пустяковой идейкой, оставьте её, или хотя бы нас, занятых серьёзным делом». Он понимал, как смешна его фамилия, — что может изобрести Ползунок, — только то, что изобрели тысячи лет назад, — книгу. Он чувствовал, даже внешность его — низкая фигура, круглая голова с приплюснутым затылком, узкий лоб, оттопыренные уши и фундуком крохотный нос — ведёт к странному, но неоспоримому ощущению, — этот ничего изобрести, кроме сумасшедшего упрямства, не может. Он знал, однажды признанный ненормальным творцом, он навсегда заклеймён для всех профессионалов, как вор или раб с рваными ноздрями или выжженным на щеке тавром, и, как в русских сказках, на пути будут вырастать новые и новые препятствия.
Виктор Миронович не имел счастья быть одержимым только идеей. Ползунок понимал, что с деньгами забирает у жены радость, а у детей лучшее будущее. Что потраченное время отдаляет его всё больше от родителей, семьи. Что друзья теперь не спрашивают чем занят — не хотят снова слышать про Ньюб. Что удивление упорству, которым он изобретает, давно сменилось у коллег злым пренебрежением его мнением. Потому новый отказ бил больнее, словно опытный палач, найдя у жертвы боль, мучает сильней. Его жена терпела Новую книгу, признавая её за безобидное увлечение. Но для Виктора Мироновича увлечение — рыбалка, а Новая книга — дело жизни. Потому он никогда не думал оставить Ньюб. Потому не верил в свою идею, а ощущал её истинность изнутри. Потому каждый новый год был годом боли, труда, гордости.
Он испытал: чем уникальнее решение, тем труднее принять его.
Он осознал: нужны годы, чтобы принять Ньюб созданное им сейчас будущее.
Ползунок сочинил инструкцию по использованию NB, которую после переделал в статью, но не опубликовал, опасаясь раскрыть замысел. Он написал учебник по арифметике для своих детей — первую книгу на Ньюбе, и у его друзей появилось ощущение, что, возможно, он не был одержимым, а действительно сотворил уникальное. Они следили, как яблоки складываются в длинный ряд ответа, как уплывают в оранжевый закат вычитаемые парусники, как мигают в домике треугольник крыши, квадраты окон и стёкол в них, прямоугольники дверей и трубы, а крохотные розовые ладошки в нижнем углу аплодируют правильному ответу. Они читали, сдвигая пальцем вверх текст задачки про утят, опаздывающих на пруд, и признавали, насколько это удобнее бумажной книги, компьютера, умного телефона, взятых по отдельности и вместе.
Но и с обучающей программой Ньюб показался компьютерной игрушкой всем, кроме ЗАО «Инновации России XXI век». Здесь его выслушали внимательно, посмотрели полученные свидетельства, а после, взяв инструкцию и Ньюб, попросили подождать, пока эксперты разберутся. Виктор Миронович сидел в пустой переговорной, проворачивал горячей ложкой колесо лимона, запивал чаем конфеты, слушал секретаря-референта, диктовавшего адрес и телефон за закрытой дверью. С чистого голубого небосвода окна высотки пригревало солнце. Он жмурился ему и чувствовал, что сейчас там, за дверьми, как к нему в переговорную солнце, в другую комнату, к незнакомым ему людям ослепительным потоком света входит созданное им будущее. Он увидел по внимательным и удивлённым взглядам, по бормотанью разговора, с которым все вышли из переговорной, что он обеспечит семью, уйдёт с работы, наконец расстанется с Ньюбом и сможет воплотить своё новое, ещё хорошо не обдуманное, может быть даже сумасшедшее, но удивительное решение.
Через час вернулся один и попросил оставить надень изделие, его описание, копии патентов, всю документацию, чтобы разобраться в его реальных возможностях, но обнадёживать не стал.
Ползунок согласился.
Ликуя!
Его впервые услышали!
Домашним он пересказывал буднично, но их глаза видели счастье; так сквозь непроницаемую толщу воды сигнал эхолота нащупывает ещё живую подводную лодку. Ползунок приговаривал: «Откажут, как всегда не поймут». Но дети чувствовали, что папа счастлив, и карабкались, хохоча, на него, как на дерево.
На встрече, отражаясь в блестящем столе светлого дерева лысым черепом, за стаканом сока сидел один человек с белозубой улыбкой и внимательным взглядом. Он представился директором и собственником компании, сказал, что заинтересован в изобретении и предложил годовой заработок Ползунка за уступку прав на Ньюб. Виктор Миронович объяснил, что не готов расстаться с правами совершенно, а хотел бы получать малый процент от использования изобретения, некую ренту, которая позволила бы ему творить, не задумываясь о насущном. Директор сказал, что нуждается в полной уступке и готов увеличить вознаграждение.
Когда расстроенный Ползунок нёс домой Ньюб, директор говорил старшему юристу и начальнику технического отдела: «Изобретение должно быть нашим. Уговорите его, если он не согласится, оформите на нас. Любые деньги и меры, — новая книга должна быть моей».
Через год Виктор Миронович, просматривая заявки в патентное ведомство, узнал об изобретении ЗАО «Инновации России XXI век» устройства Ньюр, до деталей повторявшем Ньюб.
Он принёс в суд перевязанные верёвками пачки рукописей, документов, подтвердившие годы труда.
Они представили историю работ по теме за несколько лет: приказ о постановке задачи и создании рабочей группы, документы о закупке оборудования, отчёты о выполненных исследованиях, приказы о премировании и росписи десятков людей, получивших вознаграждение, за изобретение… Ньюра.
Выплатив большие деньга, они заменили в Налоговой инспекции балансы за три года, где в пустой строке появилась тема — расходы на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы по теме «новое чтение», и сам положительный результат научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ — NR (new reading) — «новое чтение». И это уже был документ, заверенный печатью государственного органа, нейтрального к спору.
Молодой юрист Юмабай Гиниятулин написал в прокуратуру заявление, что все доказательства ЗАО «Инновации России XXI век» сфабрикованы. Но Ползунок никогда не узнал об этом заявлении, прокурор в суде не появился, а судья в заседании не произнёс о нём ни слова. Расходы Общества на дело значительно выросли. Гиниятулин был уволен, а через некоторое время избит до переломов неизвестными хулиганами, которых найти не удалось.
Когда суд вынес решение, Виктор Миронович закрыл лицо руками и разрыдался. Он глухо гавкал в ладони, сгорбившись над столом, заваленным бумагами. Всем стало неприятно; юристы ЗАО «Инновации России XXI век» опустили глаза в недра портфелей, наполненных доказательствами, а председатель судебной коллегии, выходя в потайную дверь, оглянулся и брезгливо сказал: «В самом деле из суда устраивают мальчишество какое-то».
Вернувшись домой, старший юрист, чьё имя могло запомниться, но всё же забылось, сел в кабинете, придвинул лист и стал записывать: «Довожу до вашего сведения, что все документы, представленные ЗАО „Инновации России XXI век“ по делу, сфальсифицированы. Подделка документов производилась по непосредственному устному распоряжению Генерального директора с целью доказать право на изобретение новой электронной книги, которая, на самом деле, изобретена В. М. Ползунковым»… Он исписал три листа, аккуратно сложил их в конверт, облизнув языком, приклеил треугольник. Откинулся на кресло и закурил сигарету. Из детской комнаты доносился визг дочери и строгий крик жены, укладывавшей её спать. Вспомнилось, как в тишине он лично передавал судье вот такие же конверты, но толстые. Как договаривался с помощником прокурора, сидя в дорогом ресторане. Сигарета закончилась. Он закурил новую. После взял конверт и поднёс к углу пламя золотой зажигалки. Чёрный хвост стегнул по белой бумаге, конверт охватило золотое пламя, и маленький костерок сгорел в траурной пепельнице.
После того как был заключён договор между Apple и ЗАО «Инновации России XXI век», по которому русская компания уступала все исключительные права на Новую книгу, переоформляла поданные заявки на патенты в России и за рубежом, а также уступала права на товарный знак «NR» за огромные 67 миллионов долларов, а две компании подписали долговременное соглашение о совместной работе по усовершенствованию Ньюра, каждая русская газета во весь титульный лист поместила фотографию двух директоров, поддерживающих между собой шар рукопожатия из четырёх ладоней. На весь мир прогремело трудно произносимое Innovazie Rossiy XXI vek. В новостях общероссийских телеканалов рассказывали о первом успешном высокобюджетном стартапе модернизируемой экономики страны. Аналитики и министры утверждали, что политика Президента и Правительства Российской Федерации, направленная на развитие высоких технологий, сломала тысячелетнюю инерцию развитая России, переформатировала сознание россиян и, наконец, стала приносить первые весомые плоды.
Ползунок зачарованно смотрел в центр телевизора. Молчал. Вдруг вскочил и громким голосом, как никогда в жизни, заорал: «Это я придумал! Я один сделал за восемнадцать лет!» Он сел. Потом вскочил, схватил Ньюб, вбежал в детскую и выкрикнул детям: «Вы же учили по нему арифметику, вы помните, ведь помните? Вы же знаете, помните? Что же вы молчите? Или вы тоже не знаете?» Дети закричали: «Папа, пусти», потянулись к матери. Ползунок с силой дёргал их за руки к себе, скрежещущим яростью шёпотом уговаривал: «Вы же помните, вот здесь кораблики, тут гусята, вы же выучили по нему арифметику, ну вспомните». Испуганные дети вырвались под руки к матери, молча сидевшей на стуле. Ползунок убежал в гостиную и закричал: «Я, я это сделал, всю вашу инновацию!», потом замолк, и из комнаты послышалось глухое гавканье. После стало тихо. Мать прижала детей и неотрывно смотрела в пустоту дверного проёма.
В полутьме появился Ползунок. У него было ещё влажное вымытое лицо, растерянная чужая улыбка, но всё же пока ещё это был он. Продолжая улыбаться, он подошёл к ним, протянул скрюченные, как у новорождённого, пальцы, словно хотел вцепиться в волосы, гребенкой пальцев огладил детей по головам, царапнул ногтями жене плечо и молча вышел.
Через несколько лет компания Apple продала 372 миллиона Ньюров. Для них разработали десятки тысяч школьных и университетских учебников, написали миллионы книг. Даже малыши в детских садах получили свои первые Ньюры. Их читали космонавты на орбитальной станции, читали свободные от вахты экипажи подводных лодок с ядерными ракетами на борту, пассажирам первого класса предлагали Ньюры на время перелёта, в роскошных отелях они ждали постояльцев на ночных столиках. В семье Ползунковых тоже появился NR с яблочком на крышке. Потом ещё один, а вскоре свой Ньюр был у каждого, кроме Виктора Мироновича. Ползунок не возражал против Ньюра, но сам его не касался, не смотрел в его сторону, — не замечал.
Ползунок работал на работе. Ездил на рыбалку, и друзья уже не боялись спросить, чем он занят. Начал читать беллетристику.
На даче у родителей, он и сам не знал где, скорее всего, в шкафах на чердаке, валялись конспекты покинутых идей. Отец с матерью иногда брали их на растопку печи.