Пятница, 13 мая 1994 года.

— Во имя Отца, Сына и Святаго Духа! Аминь! — взревел отец Агафоний басом, хорошо поставленным в семинарии, и тщательно окропил святой водой последнего разлива дверь и крыльцо двухэтажного особняка, где стоял.

Толпа за спиной послушно подхватила последнее слово его откровений.

Громогласное «Аминь!» привлекло внимание Марии Саньковской, проходившей мимо. Она возвращалась с почтамта, где заказным письмом получила ответ от малого предприятия «Кассандра» на запрос относительно дальнейшей судьбы. Как женщина нетерпеливая, Мария там же его и прочитала.

И расстроилась.

В специально для нее распечатанном гороскопе говорилось о предстоящих ей тяжких испытаниях, причем смутно намекалось на возможность трагического исхода. Несмотря на то, что гороскоп был за прошлый месяц, внутренний голос подсказывал, что пророчества, как и преступления против Человечества, срока давности не имеют. К тому же, о случаях, подтверждающих пророчества о Конце Света, кричали на всех углах завернутые в саваны и бритые предтечи мессии.

Вероятно поэтому, заслышав торжественное окончание молитвы, Саньковская вздрогнула, остановилась и обернулась на голос, тяжело дыша. В плаще было довольно жарко.

Ей сразу же бросился в глаза поп, в котором с некоторыми колебаниями признала полузабытого врага семьи Горелова. На ее вкус, усы и гишпанская бородка на постаревшем лице смотрелись довольно нелепо, однако это Мария ему простила безо всякого ущерба для здоровья и чуть-чуть удивилась. В свое время до нее долетали слухи о его пострижении, но она сомневалась, что из милиционера может получиться что-нибудь путное. И вот, поди ж ты!..

Она даже не подозревала, что тому же самому за спиной не верят два иностранца в потрепанных коротеньких штанишках.

— It's impossible! — воскликнул один из них, присмотревшись к отцу Агафонию и моментально забыв о том, что в этой стране они договорились общаться исключительно на языке туземцев. — What a miracle!

— Where? — второй, страдающий фрагментарным склерозом не в меньшей степени, оживленно повертел головой по сторонам. Он все еще не привык к чудесам, несмотря на то, что страна, куда сослала его воля Всевышнего, была богата ими, как ничем другим.

— Do you recognize this man? This holy man!

— Oh, yes! I'm can't believe it! We gave the Holy Book to policeman some years ago, but now…

— Of course! You never believe me when I'm say that this country have a Chance!

На этом беседа двух миссионеров, наделенных по-своему удивительной памятью, оборвалась. Оба с благоговейным ужасом подумали, что Священное Писание может сделать с тем, кто до этого в жизни не читал ничего, кроме Уголовного Кодекса, а Саньковская вздрогнула еще раз. В ее обыкновенной памяти немедленно всплыла вражеской подлодкой народная примета, гласящая, что встреча с попом не сулит ничего хорошего. Мелко перекрестившись и скрутив в кармане красного плаща кукиш, она двинулась дальше. Ей суждено было сделать всего несколько шагов, как снова пришлось содрогнуться.

— Добрый день, Машенька!

Вглядевшись в лицо, от которого остались одни бородавки и грустный нос, Мария только по невеселой собаке, которую держали на руках, признала в старушке, перебежавшей ей дорогу, Варвару Моисеевну.

— Добрый, — ответила Саньковская, начиная проклинать сам факт наличия сегодняшнего дня. Пятница сама по себе — день счастливый только для Робинзона, но никак не для нее. Похоже, что гороскоп уже начал оказывать тлетворное влияние на судьбу. Вот именно в такой день и должен наступить конец света. — Тринадцатое, черт побери! — прошептала она в сердцах.

— Что, а то я пропустила? Неважно. Как ты похорошела! — зачирикала Цугундер. — Давно тебя не видела. Где-то со второй свадьбы твоей матери!

Мария злобно глянула на старушку.

— Она, наверное, пишет тебе чаще, чем мне? Как уехала к мужу, так от нее чаще, чем раз в неделю весточки не дождешься! Я ведь почти каждый день ей пишу — половина пенсии на одни конверты уходит! Вот и сегодня напишу о нашей встрече… Ты не знаешь, что там за шум?

С первой секунды встречи Мария с нетерпением мечтала сказать слова прощания, но, наткнувшись на мученический взгляд собачьих глаз, неожиданно для себя самой переменила решение. Даже ей, как человеку, далекому от ветеринарии, было понятно, что ни Жулька, ни ее хозяйка ни черта в происходящем не понимают и сами вряд ли поймут. Вздохом сопроводив мысль, что от судьбы не уйдешь, хотя и очень хочется, она посмотрела по сторонам, желая побыстрее найти конкретный ответ на вопрос по сути дела.

Вместо попа, отодвинутого толпой на задний план, она увидела высокого здоровяка с пожилым крестьянским лицом. В руках у него блеснули никелем ножницы и перерезали розовую ленточку.

— Первый в нашем городе акционерный банк «Дормидонтыч» объявляется открытым! Ура, господа! — пояснил смысл происходящего его голос.

— А-а-а! — весело взревела толпа корреспондентов, отцов, а также сыновей города и прочей шушеры.

— Банк открыли! — завопила Мария на ухо Варваре Моисеевне, стараясь быть услышанной.

— Банку?! — недоверчиво переспросила та, пытаясь придать голосу достаточное количество децибел. — Раскрыли? Или откупорили?! Банку с чем?

Жулька судорожно дернулась у нее на руках. Ее замечательные уши начали сворачиваться, стремясь превратиться в пробки.

— Не банку, а банк! Чтобы деньги туда сдавать!

— А-а! Неужели им сберкасс мало? У меня по соседству — две штуки.

— Так ведь к рынку идем, бабуля! — сообщила Саньковская последнюю экономическую новость, подслушанную случайно по телевизору. Сомнений у нее та не вызывала, как и остальные слова ведущего передачи «В мире животных».

— Пожалуй, я тоже схожу на базар, — согласилась после паузы Варвара Моисеевна и потрепала собачкины уши, достигшие почти идеального состояния с точки зрения официанта. — Надо моей девочке колбаски ливерной прикупить, а то ведь ее тоже годы одолевают. Косточки нам уже не по зубам, правда, Жулечка?

Псинка неопределенно хрюкнула, не то горюя о безвременно канувших в Лету зубах, не то требуя сводить ее к ветеринару-дантисту.

— Когда же ты порадуешь маму внуками? — с безграничным любопытством спросила Цугундер, когда они протолкались сквозь толпу. В отличие от ее любознательности, толпа имела свой предел.

— Я в неволе не размножаюсь! — довольно резко ответила Саньковская гордым в своем несчастье голосом представителя эндемичного вида.

На самом деле, в последнее время ей и Семену хронически не хватало денег, даже несмотря на то, что сдавали в наем квартиру матери, но она уже устала отвечать на этот вопрос, ссылаясь на экономические причины.

— Да что ты такое говоришь? Ведь не в зверинце же живем, правда, Жулечка?

Собака, в равной степени не знакомая как с радостями материнства, так и с ужасами зверинца, и вряд ли рискующая заиметь их в будущем, тоскливо посмотрела на обоих. Больше всего ей хотелось развалиться сейчас в любимом кресле у телевизора. Она уже давно была неравнодушна к кобельку из рекламы «Pedigree Pal». Радость от просмотра коммерса портило только то, что по телевизору тот бегал не один.

— Кому и СНГ — зверинец, — холодно сказала Мария.

В ее голосе не было любви к родинке. Пройдя еще несколько шагов, она остановилась и объявила старушке, что идти на базар передумала. Та предприняла попытку продолжить общение, но Саньковская распрощалась с ней и красный плащ быстро затерялся среди разноцветных прохожих.

***

Если в некоторых странах бродят упорные слухи о том, что миллионером может стать любой чистильщик обуви, то на своей родине Петр Дормидонтович Криворучко начинал пастухом и сделал карьеру председателя колхоза «Светлый Луч». Благодаря книге «Болезни копыт крупного рогатого скота», которую стянул у заезжего дантиста, живой рыбе и аппетиту соотечественников колхоз процветал под его бдительным руководством. Казалось, чего еще желать? Однако он желал и когда задул сквозняк, громко заявленный как «ветер перемен», у него дернулась деловая жилка.

На замечания скучающей от его отсутствия супруги, что если ее муж не перестанет заботиться о здоровье копыт, то она позаботиться о крепости его рогов, Криворучко отвечал:

— Какие возможности! Ты только посмотри!

Жена смотрела и говорила:

— Какие к лешему возможности? Здоровых мужиков в деревне раз-два и обчелся…

— У меня словно бы открылось второе дыхание! — не унывал супруг и снова исчезал из дому.

— Климакс у тебя открылся, — бормотала вслед жена и грустно вздыхала.

В общем, пока соседние колхозики возводили у себя консервные и свечные заводики да раздавали землицу фермерам, он, собрав односельчан, бухнул с их весьма условного согласия всю колхозную наличность в создание банка…

И наступил день открытия.

И пришло время быть обязательному банкету-презентации, где присутствовали сам Петр Дормидонтович, отец Агафоний, начальник военизированной охраны банка Анатолий Михайлович Вуйко и водитель бронированной своими силами машины «Ford-sierra» Владимир Карпович Перечепыгора. Была также приглашена всякая мелкая административная мелочь вроде мэра города и десятка местных депутатов. Кроме того, внимание Дормидонтыча не обминуло парочки будущих кассирш, главбуха и прочего рэкета.

Супруга отсутствовала.

Плюхнувшись по правую руку от Петра Дормидонтыча, отец Агафоний шутливо отдал честь Анатолию Михайловичу и перекрестился. Вуйко не менее шутливо погрозил ему пальцем и тоже перекрестился. Владимир Карпович старался на них не смотреть. Неприятные воспоминания буйной молодости не изгладились в памяти, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как свисток в спину ждал его за каждым углом.

Первым произнес речь мэр. Он отметил грандиозный вклад Петра Дормидонтовича не только в дело процветания города, но и в желудки сограждан. Желудки ему от души похлопали. За ним слово брали депутаты. Они неловко вертели его во рту и им аплодировали жиже. К тому времени, когда отец Агафоний решился поблагодарить Господа Бога за скромные дары Его и пригласил к столу, у присутствующих от продолжительных оваций уже чесались руки.

Вот таким образом с официальной частью было покончено, причем ни Господь Бог, ни, тем более, отец Агафоний обиды не затаили. Через какой-то часик господин Криворучко, убедив мэра, что банк «Дормидонтыч» будет твердо стоять на здоровых копытах для вящей славы и процветания города, обнялся с ним и затянул народно-экономическую песнь: «Ой, у полі та Банк стояв».

Пропустив по третьему стаканчику виски, кассирши Лена и Ирина ломали головы над тем, кого выгоднее развлекать — депутатов или рэкет. После четвертого женщины пришли к выводу, что особой разницы нет, и решили делать это по очереди.

Вуйко же и отец Агафоний, вспомнив прошлые одиссеи, перешли ко дню сегодняшнему.

— Ну и как тебе, Горелов, новая работа? — по старой привычке назвав священника родной фамилией, спросил бывший майор.

— Да разве это работа? — удивился тот. — Так, видимость одна.

— А зарплата?

— Божьей милостью.

— Тоже, значит, одна видимость.

— Ну, майор, не скажи…

Они сделали паузу и выпили за очередной тост главбуха.

— Помнишь, Горелов, — сказал Анатолий Михайлович, лениво жуя балык, — я тебя просил никому честь свою не отдавать?

— Помню и не отдаю!

— Однако разве перекреститься — не то же самое, что отдать честь?

— Гордыня, Михалыч, от лукавого, — надулся отец Агафоний. — Ты лучше о себе поведай. Как жил, чем жив и что здесь делаешь?

— Вышел как-то на пенсию да и подвернулась мне синекура за бывшие заслуги перед отечеством.

— Это за какие же заслуги? — ревниво поинтересовался бывший лейтенант. Его глаза блеснули воспоминаниями, не убитыми заповедью: «Не прелюбодействуй!»

— На асфальтной ниве, вестимо. Предложили, вот, возглавить службу охраны.

— И что обещают в материальном плане? — обиды поблекли перед возможностью и самому предложить банку охрану Господа Бога, дабы возглавить ее полномочным представителем.

— Обещают хорошо, твоими молитвами.

— Тогда помолюсь я опосля, — разочарованно вздохнул отец Агафоний, когда в памяти промелькнуло что-то о торговцах и храме. — Давай вздрогнем по единой!

— Это можно.

Они выпили.

— А подчиненные как?

— Ух, орлы! Не чета некоторым.

Пропустив намек мимо волосатых ушей, поп с усердием, достойным лучшего применения, продолжал допытываться:

— И какая тут сигнализация?

— Еще не знаю. Должны на днях установить.

— Что же так?

— Как будто не знаешь, что Москва не сразу строилась!

— Понятно-о…

— Ну, еще по единой!

— Воистину!

Они снова закусили.

— За вечную дружбу между МВД и Синодом!

— Твоими бы устами, Михалыч, да мед пить!

— За опиум для народа!

— За народ для опиума!

— За деву Марию!

— Ave!

— За Страшный Суд!

— И Верховную Раду!

— За Отца…

— Пусть сын отвечает!

— Дурак, ты, Михалыч!.. Сына и Святаго Духа!

— Кстати, как там его дела?

— Аминь!..

***

Город уже погряз в сумерках, когда к Димке Самохину постучался Длинный. На него было страшно смотреть. Старый вытянутый приятель весь осунулся, был бледен, как конь Апокалипсиса, а в глазах стояли слезы.

— Что случилось? — задал Димка на диво конкретный вопрос, стремясь получить естественный ответ. Возможно, с прилагательными он хотел поступить наоборот, но был слишком поражен метаморфозой, случившейся с индифферентным поэтом.

— Рыбки…

— Что с ними? Сбежали?!

Длинный посмотрел на него, как на ненормального:

— Луна смотрит на меня их ущербным глазом!..

— Ты бы присел, успокоился, а?

— Сдохли. Все до единой!..

— Как так?

— Батя спьяну сыпанул им вместо дафний крысиной отравы, идиот!

— Тебе сейчас выпить тоже не помешало бы…

Длинный отрицательно помотал головой. У него перед глазами все еще стояла картина, полная дохлых рыбок. Луна отражалась в рыбьих мутных глазах, когда он скармливал их бездомному коту во дворе гастронома по дороге, потому как погребение посредством спуска воды в унитазе показалось ему кощунством. Капризный кот есть рыбок не хотел. Он упирался, шипел и фыркал, но терпение пиита, потерявшего источник вдохновения, перетерло кошачий безнадежный труд…

— Ладно тебе, успокойся! Это еще не конец света! Купишь себе новых…

— За что?! Ты знаешь, сколько они сейчас стоят? А какие они были… Эх!

— Да не ной ты! — в сердцах воскликнул Самохин. — Найдем мы тебе денег!

— С кем? Я по дороге заходил к Семену. Мегера сказала, что его нет…

— Врет, стерва. Это привычка у нее такая, — Димка потер лоб и тоже присел около приятеля. Положив руку ему на плечо, он предложил, — В крайнем случае, продадим что-нибудь.

— У тебя есть что продавать? — довольно скептически и сквозь слезы поинтересовался Длинный.

Самохин отдернул руку. Это был удар ниже пояса. Всем было известно, что после того, как он три месяца назад разбил машину, продавать ему было нечего.

— Ограбишь кого-нибудь, придурок! — Димка вскочил с дивана.

— Кого? — все тем же ноющим тоном продолжал Длинный.

— Идем отсюда!

— Грабить?

— Тьфу, дурак! — подняв приятеля за шиворот, Самохин вывел его на улицу.

— Выходим ночью мы одни на дорогу…

— Заткнись!

— Куда ты меня тащишь?

— Одна голова — хорошо. Две головы, даже если одна из них твоя, Длинный, — тоже неплохо, но три — лучше!

Друг этому смелому утверждению не поверил, но ныть перестал.

***

Мария, полдня ломавшая голову над загадками гороскопа на работе, продолжила это неблагодарное занятие дома. С треском захлопнув дверь за Длинным, она на приход мужа не обратила никакого внимания. Дохлый кот во дворе ее здорово насторожил.

Когда в дверь снова позвонили, Семен Саньковский сидел у телевизора голодный и злой на всех астрологов в мире.

— Привет, Сенька! — довольно жизнерадостно, но с нарастающей тоской в голосе сказал Димка, завидев друга. И совсем уж печально добавил. — Как жизнь?

— Держись, — процедил тот сквозь зубы, почти не изменившиеся со времен космической одиссеи. — Заходите.

Самохин и Длинный последовали совету. Держась друг за друга, они зашли в квартиру.

— Он, что, пьяный? — увидев бледное и вытянутое, оторвалась Мария от гороскопа.

То буркнуло нечто нечленораздельное, усугубив подозрение.

— Да нет, у него рыбки, — тоже не совсем вразумительно попытался объяснить состояние приятеля Димка.

— Напились?! — со здоровой долей недоверия спросила хозяйка.

— Скорее, наелись…

— Чего? — заинтересовался Семен. В животе проворчал ненасытно дублер.

— Рассказывай сам, — толкнул Самохин друга и повернулся к Саньковскому. — Где у вас курят?

— На балконе, — категорически подсказала Мария.

— Идем. Там и поговорим.

Плотно закрыв за собой дверь, они дружно задымили.

— Ну? — хмуро проявил скудное любопытство Семен. — Что там у вас с рыбками, раками и крабами?

— Отравлены, сдохли и были скормлены коту, — кратко, но подробно ответил длинный Длинный и в его добрых глазах снова заблестели слезы.

— Коту? — удивился новой подробности Димка. — И что с котом?

— Н-не знаю, — Длинный шмыгнул носом и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Не я, — моментально открестился тот от всех подозрений, — и, по-моему, даже не она.

— Мы тебе верим, — успокоил его Самохин, — безоговорочно.

— Так в чем дело? Хочешь, чтобы я нашел кота и реанимировал рыбок?

— Нет, ты просто посмотри на Длинного! У него такой вид, будто он ничего не ел неделю, как минимум!

— А у меня какой? — возразил Семен и тут же расплылся в широкой улыбке, заслышав грохот кастрюль на кухне. Неужели звезды прошептали Машке, что торная дорога к сердцу мужчины лежит через его же желудок? Приободренный тем, что супруга избрала верный путь, он посмотрел на Длинного и произнес фразу, которая частенько утешала его самого. — Ничего страшного. Сейчас пожуем и все будет… Как ты там любишь говорить, Димка?

— Don't worry…

— Во-во!

— Да не жрать я сюда пришел! — возопил Длинный голосом праведника, путь к сердцу которого лежал через другой орган.

— Мы всяким гостям рады, — надулся Саньковский, — было бы предложено…

— Я подумал, — примирительным тоном старого сепаратиста заполнил паузу Димка, — что мы втроем сможем придумать, где взять деньги на новых рыбок…

— А чего тут думать? — не пошел на компромисс Семен. — Шапку в зубы и под церковь! Составить вам компанию?

— Так уж лучше сразу — подведи под монастырь и делу венец, — постарался свести выпад к шутке Самохин.

Из правого глаза Длинного выкатилась большая красивая слеза.

— О, опять!

— Неужели это так серьезно?

— Рыбки… Исследования последние… Кровообращение, снижают давление, — сбивчиво забормотал Длинный, непонятый и непонимаемый как родными, так и близкими.

— Так бы сразу и сказал, что у тебя со здоровьем плохо, а то лангусты, омары… — Семен открыл балконную дверь.

Из комнаты потянуло жареной рыбой. Длинный моментально позеленел.

— У нас нет немножко лишних денег? — только заботой о здоровье друга, которому нехорошело прямо на глазах, можно было объяснить этот вопрос Семена к жене.

— Посмотрите на него! — воззвала к стенам Мария. Вспомнив, что у них вместо глаз уши, она тут же исправилась. — Послушайте его! У тебя нет немножко! лишних!! денег!!! А у тебя?! Если бы они у меня были, я положила бы их в банк, а не спонсировала твоих собутыльников!

— Какой банк? — шарахнулся от нее супруг.

— Первый акционерный, болван несчастный! Открылся в нашем городе сегодня, черт бы его побрал! Угораздило же меня родиться в зоне повышенных аномалий и выйти замуж за ненормального! Где ты видел лишние деньги, полудурок?!

— Нет так нет. И проблем тоже нет… — Саньковский погладил ее волосы.

— Человеку не дано знать будущего.

— Ты постоянно хочешь доказать обратное.

— Я хочу, чтобы у нас не было проблем, — Мария всхлипнула и прижалась к нему.

— Вполне нормальное желание, — он еще раз ее погладил и позволил себе поинтересоваться. — Как там рыба?

— Скоро будет готова.

— Вот и хорошо.

Семен вернулся на балкон, но не успел открыть рот, как Самохин его опередил:

— Не глухие — слышали.

Саньковский развел руками. Длинный посмотрел на Димку и в его глазах тот увидел разгорающееся недоброе пламя.

— Придется прибегнуть к крайнему средству!

— Какому? — Димка попятился, когда вдруг решил, что приятель собирается торговать его скальпом.

— Ты сам его предложил!

— Ничего я не предлагал! — уверенность в правильности предположения крепла, но пятиться было уже некуда. — Я еще не сошел с ума!

— Но это ведь ты предлагал ограбление! — свистящим шепотом напомнил Длинный.

— Ах, ограбление, — у Самохина отлегло от сердца. — И кого ты собираешься грабить? Его жену?

— Хоть ты и друг, но баран! — выдвинул довольно смелое с его стороны предположение Длинный и тут же уточнил. — При этом еще и глухой!

— Как будто твои рыбки лучше…

— Они здесь ни при чем. Разве ты не слышал, как она русским языком сказала, что в городе! открылся!! банк!!!

— Не надо закатывать истерику по этому поводу, — поморщился Семен. — Ты же должен понимать, что вся страна, как один, вступила на рыночный путь развития…

— Ты свихнулся, Длинный! — перебил Димка, до которого первым дошло то, что предлагает друг.

— Может быть, это наследственное, — буркнул тот.

В его душе, как и у каждого, жил психотерапевт. Есть такое мнение, что именно благодаря этому факту люди и становятся маньяками.

— Как же ты собираешься это сделать? — идея была понята наконец и Саньковским.

— Я собираюсь это сделать! — отрезал Длинный, глядя в глаза сразу им обоим, что с точки офтальмологии считается почти невозможным. — И я это сделаю!!!

Такой взгляд выдержать довольно трудно и друзья переглянулись. Нельзя сказать, что их поразила уверенность Длинного. Банки грабили и раньше, но они были слегка изумлены тем, как мало требуется для того, чтобы добропорядочный гражданин, души не чающий в безобидных рыбках, воспылал лютым желанием преступить закон. Немножко крысиного яда, инфляция и нищие приятели. Меньше, наверное, нужно только коммунисту, которому все это заменяет ненависть к частному капиталу.

— Вы поможете мне? — требовательно спросил Длинный.

— Ты спрашиваешь так, словно мы нужны тебе в качестве носильщиков… А у тебя есть какой-нибудь план? Банк ограбить — это, знаешь ли, не минное поле перейти… — озадаченно пробормотал Самохин, пытаясь выиграть время, чтобы разобраться в себе — хочется ли ему грабить банки или нет.

— План, который я вам хочу предложить — прост, как две копейки образца 1961 года. Мы должны зайти, взять деньги и уйти.

— Пришел, увидел, победил, — восхитился Семен, которому давненько не удавалось сесть за стол, поесть и выпросить у жены добавки.

— Это понятно. Veni, vidi, vici, — кивнул Димка. — Но как ты собираешься зайти, как взять деньги и, самое главное, как ты с ними уйдешь?

— Мы, — с надеждой поправил его без пяти минут гангстер и с той же верой в лучшее будущее предположил. — Это все детали, так сказать, мелочи…

— В большом деле не бывает мелочей, — поучительно заметил Самохин.

— Мал золотник да дорог, — поддержал Саньковский. Сейчас он от всей души ненавидел тех, кто швыряется хлебными крошками. От воспоминаний о дразнящем запахе жареной рыбы желудок сводило голодными судорогами.

— Значит вы, в принципе, не против?

— В принципе, дело принципа есть принцип каждого, кто хочет считать, что у него есть принципы, — туманно и загадочно ответил Семен, не собираясь продолжать пустопорожние разговоры на ненаполненный желудок. — Сходил бы сначала на разведку, разнюхал бы что там к чему, а уж потом мы бы вникли в тонкости и выяснили их плюсы и минусы. Возможно, это один из тех современных и модных в нашей стране банков, где обходятся совсем без денег, а?

— Все может быть, но приходится надеяться на лучшее, — Длинный посмотрел на часы. — Сегодня разведывать поздно. Давай встретимся завтра после обеда. Ты будешь дома?

— Лучше не здесь.

— Ладно, — впервые за весь вечер лицо Длинного озарила скупая улыбка, — а где?

— У меня, например, после двух, — предложил Самохин. Он уже определился относительно своего отношения к деньгам. Тут тоже не обошлось без подсказки жены Семена — лишних денег не бывает.

— Вот и хорошо, — закрыв за гостями дверь, хозяин отдался во власть запахов.

Сегодня ужин его заждался, как никогда.

***

Родись Тургенев попозже, то, вполне возможно, что в классическом романе Базаров оказался бы инопланетянином, так как конфликт отцов и детей — проблема вселенского масштаба.

За тридевять тысяч парсеков от Земли, в тридесятой звездной системе проживали на прекрасной болотистой планете Тохиониус, Фасилияс и необыкновенный вождь. Впрочем, в последнее время его необыкновенность уже здорово привяла. Аборигены частенько использовали электромагнитное тело для лечения нервных стрессов и прочих душевных расстройств, отдавая ему свое. Они справедливо рассудили, что вряд ли существует нечто более идеальное для длительных медитаций, тем более, что нужда в них неуклонно возрастала.

Причиной был никто иной, как Фасилияс. На текущий момент он из маленького головастого несмышленыша вымахал в здоровенного осьминога и старался пореже встречаться как с отцом, так и с вождем в любом его теле. Тот, правда, менял тела так же часто, как чередуют окраску болотные одуванчики — естественные, но, к счастью, безмозглые враги осьминогов, — и Фасилияс постоянно попадался.

— Я тебя вот таким помню! — со слезой во весь глаз говорил вождь и сдвигал щупальца до тех пор, пока промежуток между ними не составлял несколько микрон — таково было его представление о сперматозоидах.

— Рожал ты меня, что ли? — дерзил Фасилияс, проклиная как смутные фантазии, так и феноменальную память старого пня.

— А ты старшим не хами, с-сынок! — вмешивался в диалог Тохиониус и разговор съезжал на опостылевшие отпрыску рельсы поучений.

Однако общение с агрессивными землянами варварского племени оставило неизгладимые следы в психике Фасилияса и ему без труда удалось завоевать репутацию самого наглого осьминога на планете. Дошло до того, что он начал распространять нелепости о так называемой «физиологической ущербности» нации. У некоторых, разглагольствовал нарушитель гермафродитного спокойствия, семь полов, а у нас всего один, да и тот к сексу имеет весьма сомнительное отношение…

Рожавшим осьминогам старого закала такое нравиться не могло. Уходя медитировать, они в последний тхариузоковый раз предупреждали Тохиониуса, чтобы тот серьезно занялся воспитанием сексуального маньяка.

В конце концов, все это стало причиной приблизительно такого разговора:

— Слушай, чадо неразумное… — начал Тохиониус.

— Да, папулька, — отозвался отпрыск.

— Не сметь меня так называть! — прорычал родитель.

— Почему? — чистосердечно удивился Фасилияс. — Эй, вождь! Как ты своего старика называл?

— Папулька, — пробормотал вождь, затем крякнул и застеснялся под недружелюбным глазом Тохиониуса.

— Вот! — победоносно подняло пару щупальцев чадо. — Слыхал?!

— Дикарь! — прошипел осьминог.

— Но-но, попрошу! — вождь не привык долго стесняться.

— Ладно-ладно, — перебил его «папулька», — мы здесь собрались не для обсуждения космической этики…

— А зачем же? — поразился Фасилияс с таким видом, словно именно эти проблемы и только они мучили его давно и серьезно. Возможно, даже стоили ему нескольких бессонных ночей, что не могло не сказаться на здоровье самым пагубным образом. — Я не понимаю…

— Затем, чтобы ты объяснил нам, чем тебе не нравиться однополая любовь?

— Своей платоничностью, — немедленно ошарашил его отпрыск. — Ты сам посуди — никакого разнообразия. Сам себя, гм, опыляешь, сам себе родишь — где же любовь?! Нарциссизм какой-то сплошной!

От такого кощунства Тохиониуса конвульсивно передернуло. Плавно вскочив на напрягшиеся щупальца, он забегал земноводным пауком, а затем остановился, вытянул одно из них перед собой и рявкнул:

— Вон с планеты!!!

— Ты еще скажи — ублюдок! — окончательно добил его Фасилияс и вышел, не забыв гордо покачиваться и прихватить ключи от космического корабля.

Если бы Тохиониус мог, он бы плюнул вслед, но физиология не позволила по-человечески верно и однозначно выразить чувства.

У вождя на кончике языка вертелось нечто неопределенное, вроде того, что «кто кого породил, тому туда и дорога». Фраза была позаимствована из воспоминаний друга Михалыча, который в свое время рассказал, то есть, нещадно переврал ему сюжет «Тараса Бульбы». Наблюдая Тохиониуса в расстроенных чувствах, от подсказок он все же, хотя и не без труда, удержался.

Скорее всего, это было единственной причиной того, что непризнанный поджигатель сексуальной революции надолго покинул отчий дом живым и невредимым.

***

Суббота, 14 мая 1994 года.

Банк не работал.

Когда Длинный подошел к солидной двустворчатой двери, ему сообщила об этом безрадостная картонная табличка. На сером от частого употребления прямоугольнике так и было написано: «ЗАКРЫТО».

Он обошел вокруг здания. С другой стороны дома оказался черный ход, через который сновали туда-сюда люди в спецодежде. Между ними, мешая работе, расхаживал толстяк с озабоченным лицом. Дождавшись, когда тот отдалился от двери, Длинный, без труда придав себе такое же невеселое выражение, прошмыгнул внутрь.

На него никто не обратил внимания.

Через несколько часов, развалившись в кресле дома у Самохина, Длинный с нетерпением поджидал Саньковского, которому в окончательном плане отводилась немаловажная роль. Он курил и загадочно жмурился в ответ на вялые Димкины вопросы. Наконец, раздался звонок и в комнате появился Семен.

— Привет, экспроприаторы. Как дела?

— Дела у прокурора, — менторским тоном фраера ответил Длинный, — а у нас — делишки…

— У какого прокурора? — насторожился Саньковский. Ему совсем не понравилосьтакое начало разговора.

— У районного.

— Он-то здесь при чем?

Со стороны трудно было понять то ли Семен в самом деле испытывает острый приступ тупоумия, то ли умело его симулирует.

— Пока ни при чем.

— Пока?!

— Да ладно тебе! Если все пойдет так, как я запланировал, то наших «дел» у него не будет.

— Хотелось бы верить, — пробормотал Семен и обернулся к Самохину. — Что он там напланировал?

— Не знаю, — быстро и честно ответил без пяти секунд сообщник, возможно, готовясь к очной ставке, а заодно и репетируя сцену чистосердечного признания.

— Тогда выкладывай, Длинный.

Присев, Саньковский приготовился внимать.

— Как известно, профессионалов ловят достаточно часто, — начал издалека Длинный, вызвав на лицах друзей гримасы неудовольствия.

Кому на их месте было бы приятно слышать, что даже профессионалов ловят?.. И не просто ловят, а делают это «достаточно часто».

Длинный не обратил на мимику никакого внимания. Пустив элегантное колечко дыма, он продолжил:

— Ловят их потому, что у каждого вырабатывается свой характерный «почерк». То есть, им мешает и выдает с потрохами шаблонность мышления. Такая вот элементарщина, на которой погорел не один медвежатник. Любители же, такие, как мы, менее уязвимы в этом отношении, что дает некоторые преимущества…

— Ты не мог бы перейти поближе к делу?

— Минутку терпения, джентльмены удачи. Я веду к тому, что, чем нестандартнее ограбление, тем меньше шансов оказаться за решеткой.

— Если удастся вовремя смыться, — вставил Димка.

Только эта проблема и не давала ему покоя со вчерашнего дня. Совесть же спокойно спала, убаюканная утверждением, что он помогает другу в беде.

— О, это главное в любом деле, но об этом после. Сейчас я предлагаю вашему вниманию план самого необычного ограбления! Он прост…

— И поэтому гениален, — не удержался от сарказма Семен. — Только не говори, что он называется: «Революция»!

— …не требует расходов и стопроцентно надежен! И безопасен!

— Ты можешь перестать бродить вокруг да около и просто сказать, что это за чудесный план? — не выдержал обилия рекламы Димка.

— С большим удовольствием! Он заключается в том, — Длинный откинулся в кресле, наслаждаясь триумфом, которого с ним пока никто разделить не мог, и родил алогичное, — что грабить банк мы не будем!

«Издевается», — подумал Саньковский.

«Подорвали здоровье старика золотые рыбки», — поставил диагноз Самохин и сделал пальцем у виска однозначный жест.

— Вы не поняли!

— Это участь всех гениев, — поскучнел лицом Димка.

— Я имею в виду, что мы не будем вламываться в открытые двери, размахивая оружием, чтобы нагнать страху на обслуживающий персонал! Оружие, кстати, стоит денег, а их у нас нет. Не будем мы также рыть подкоп и резать автогеном бронированные шкафы! Мы не будем делать всего этого, а ведь именно это обычно и называют ограблением, разве нет?

— А что мы будем делать? — возможность решить одним махом все свои финансовые проблемы не хотела давать Самохину покоя, несмотря на то, что поведение приятеля не внушало доверия к здоровью его души.

— Мы просто войдем в банк и возьмем деньги!

— Опять ты за старое! А сигнализация?

— Ее устанавливали прямо при мне, — похвастался Длинный. — Кроме того, там есть еще трое охранников.

— И мы просто входим в банк и берем деньги… Давай хотя бы помашем ржавыми топорами, как Раскольников, а? И скажем, мол, поднимайте руки добрые люди ибо в Писании сказано, что нужно делиться.

— Откуда ты знаешь, что там это сказано? — вытаращился на Димку Длинный.

— От верблюда!

— Фу, как остроумно. Вы бы сначала дослушали меня, а потом критиковали.

— Так говори, а не тяни кота за хвост! — выкрикнул Самохин и тут же забормотал мысленно: «Don't worry, Dima, be happy…»

— О каком верблюде речь? — поинтересовался Семен, боясь упустить малейшую деталь странного плана. — Кстати, насчет кота мне тоже не все ясно.

— Кот? Ах, кот, — Димке удалось немного расслабиться и он предположил. — Наверное тот, которого он накормил дохлыми рыбками…

— Нам понадобятся всего два баллончика со слезоточивым газом, — поспешил заговорить Длинный, подозревая, что диалог двух друзей может завести их черт знает куда, — и твоя, Семен, необыкновенная способность проникать в чужое тело…

— Ни за что! — моментально отреагировал Саньковский и для большей ясности повторил. — Никогда!

— Почему? Неужели ты ее потерял?

— Нет, но… — на Семена нахлынули воспоминания.

Берег проклятой речушки и Тохиониус со своей изуверской «защитной реакцией». Кем ему только не доводилось быть после этого?.. И инопланетянином, и милиционером, и козлом… Призрачным духом и даже своей женой! И после всего пережитого снова предлагать ему это? Ни за какие деньги.

— Что?

— Я поклялся, что никогда больше не буду этим заниматься, — твердо ответил он и улыбнулся, довольный своей удивительной бескорыстностью.

— Подумаешь, — презрительно протянул Длинный. — Плюнь ты на все свои клятвы ради святого дела.

— Нет, не могу.

— Наверное, тебе нужно помочь, — приятель подался вперед и проникновенно спросил, сверля взглядом. — Кому ты поклялся?

— Марии, жене…

— Ты бы еще теще поклялся! А лучше бы ей одной.

— Почему?

— Так было бы безболезненнее.

— Ты это о чем?

— Я имею в виду, что смерть человека, которому имел неосторожность дать клятву, автоматически от нее избавляет. Надеюсь, ты клялся только на время совместной жизни, а? Вспомни, это, скорее всего, звучало так: «Клянусь тебе никогда не пытаться жить в чужом теле и буду верным своему слову до гроба», не так ли?

— Ты не должен был этого знать! — Семен был потрясен, потому как именно такими были слова его клятвы.

— Мало ли чего я не должен! Вопрос в том, что тогда ты меньше всего задумывался над тем, до чьего гроба твоя клятва будет в силе, наивно полагая, что, согласно статистике, умрешь первым. Неужели ты думаешь, что Машка будет благодарна тебе, если умрет раньше и нищей?

— Я не думаю, что она скажет мне спасибо и в том случае, если умрет богатой… — задумчиво проговорил Саньковский и вдруг до него дошел весь кошмарный смысл слов приятеля. — Я сам убью тебя!

— Боже, какие мы темпераментные! Перестань петушиться, я просто пошутил, — Длинный снова закурил.

— Шутки у тебя людоедские, — Семен сел на стул, с которого вскочил в порыве праведного гнева.

— Дело не в шутках, а в том, что тебе предлагают. Подумай!

Эти слова были не лишены смысла и Саньковский начал думать. В процессе этого чисто психологического явления он неожиданно для самого себя пришел к потрясающему своей новизной выводу, что все течет и все меняется. Знать бы тогда, что времена изменятся не в лучшую сторону, то вряд ли пришло в голову бросаться словами…

— Слово не воробей, а, скорее, синица в небе, — словно прочитал его мысли Самохин. — Тут же тебе предлагают такого увесистого воробья, что редкий аист с ним сравнится! И суют прямо в руки! К тому же, мы должны помочь другу в беде!

— Но только один и последний раз, — с облегчением капитулировал Семен и тут же поежился. Однако небеса не разверзлись и огненный дождь не пролился на клятвопреступника. Зная о существовании Бога, он расценил это как знак того, что Тот все еще бродит по своим неведомым тропкам и мешать им не собирается.

— Я думаю, что больше и не понадобится! — довольным голосом проворковал Длинный. — Не могу же я требовать от своего друга слишком многого и слишком часто…

Семен посмотрел ему в глаза и словам не поверил, наткнувшись на взгляд фанатика. «У преступников не бывает друзей», — мелькнуло у него.

— В кого я должен «переселиться»?

— В охранника, например.

— Ничего не выйдет, — радостно покачал головой Саньковский. — Он запомнит меня.

— Даже под наркозом?

— Слушайте! — Димка хлопнул себя по лбу. — Разве обязательно меняться телом с человеком?

— А с кем? С котом, что ли? — встревожился Семен, вспомнив «деталь» плана.

— Ну зачем же утрировать! Нужно мыслить масштабнее! Представляете, что будет, если в банк зайдет, например, слон? Народ ударится в такую панику, что любо-дорого! К тому же, хоботом удобно хватать сейфы!

— Ну ты загнул! Слон! Не посудную же лавку собираемся грабить! Да и где ты его в нашем городе раздобудешь?

— Вот! — Самохин с победоносным видом бросил Длинному газету. — Читай!

— Так, криминальные новости «У нас за решеткой». В ночь с пятого на шестое мая были задержаны граждане Х. и У., пытавшиеся…

— Да не то! Вот здесь!

— Посетите зверинец! О! Ты думаешь, что…

— Почему бы и нет! Выберем зверя пострашнее, а Семену все равно кем быть… или не быть. Вопросы есть?

— Но ведь здесь сказано, что зверинец приезжает только через неделю!

— Тем лучше! Все это время народ будет нести в банк наши денежки!

— А это идея! Семен, как ты на это смотришь?

Саньковский обреченно пожал плечами. Ему уже достаточно ясно дали понять, что свободы выборы у него не больше, чем у Длинного интеллекта. Сейчас он готов был рвать у себя волосы по всему телу за то, что сбежал тогда с Понго-Панча. Ну и что, что небо там зеленое, зато здравствовать желали каждые пять секунд. И звереть никто не заставлял. Дурак ты, Сеня, ой, дурак! И самое печальное, что лысым дураком помрешь. В любой шкуре…

***

Покинув планету предков, Фасилияс взял курс на Понго-Панч. План был прост, как таблица умножения. Он собирался ознакомиться с физиологией других рас, а что может быть более подходящим местом, чем планета, где разнополых туристов шляется раза в два больше, чем не менее полисексуальных туземцев.

Фасилияс провел несколько первых дней в Информатории Понго-Панча и был поражен сексуально-политической системой правления планетой. Даже его передовые и революционные взгляды были покороблены тем, что физиологии отводится такое ведущее место в общественной жизни.

«Чем они думают, тхариузок их побери?!» — терялся в догадках Фасилияс, уже имея представление об основных признаках различия полов. К тому же, чем глубже он зарывался в дебри местного секса, тем менее понятными становились роли гильдий, а взаимоотношения между ними в период циклов половой активности приобретали совсем уж маниакальный характер. Максимализм молодости натолкнулся на железобетонные реалии жизни, какой понимали ее аборигены.

Поразмыслив над этим грустным фактом, Фасилияс пришел к выводу, что для начала необходимо разобраться в чем-то более элементарном. Наиболее подходящими для этого ему поначалу показались псевдомурашки с Беты Мандигулы, но их жесткий монархический матриархат не мог прийтись по душе настоящему мужчине.

Именно так он привык думать о себе, несмотря на то, что толком не знал, считать ли себя самцом, самкой или особью одной из гильдий Понго-Панча, от названий которых у него туманилось в голове. Вероятно, тут сказалось влияние вождя. Воспоминание о нем и натолкнуло на новую идею.

Стоя у знаменитого Артефакта, Фасилияс внимательно изучал то, что осталось от схемы. Несмотря на то, что родитель славно поработал над ней бластером, а также благодаря великолепной памяти, ему удалось ее правильно прочитать. Бросив на обелиск последний взгляд, он с трудом удержался, чтобы не раскрыть жгучую тайну ее происхождения неуклюжему андроиду, выражением лица и строением фигуры очень похожего на бывшего гида и майора Вуйко А.М.

— …чудовищный акт вандализма… — вещало вслед чучело, когда Фасилияс уходил.

***

Четверг, 26 мая 1994 года.

С первого взгляда было ясно, что тигру нехорошо. Ветеринар сказал бы больше, но Семен к этой почтенной профессии отношения не имел.

Он стоял у клетки и рассматривал тигра, которого за одно только выражение глаз пора было заносить в Красную Книгу. Ему не верилось, что этот полосатый и полудохлый кот-переросток способен кого-нибудь напугать. Животное тоже смотрело на Семена и в его взгляде читалось неверие в свои силы. Ситуация была аховая, однако больше никого подходящего для их целей в этом бродячем зверинце не было. Превращаться же в обезьяну Саньковский отказался наотрез. Его не тянуло назад — к природе.

— Длинный!

— Что?

— Ты его боишься?

— Нет, конечно. Он же в клетке.

— А если бы клетка была открытой, то испугался?

— Вряд ли.

— Так не оставить ли нам это безнадежное занятие? — заранее догадываясь об ответе, спросил Семен.

И не ошибся.

— Ты не понимаешь, — с ходу объявил приятель. — Дело тут не в том, что черт не так страшен, как его малюют. Собака зарыта именно в несовместимости двух обычных факторов. А что может быть более несовместимым, чем тигры и банки? Люди получат психологический шок, который мы усугубим слезоточивым газом!

Саньковский вздохнул. Псевдопсихологические выверты Длинного интересовали его меньше всего. Гораздо больше волновала реакция жены, если она, не дай Бог, узнает о том, кто будет сегодня ночевать в их квартире. Этого, правда, произойти не должно, так как ему удалось убедить ее съездить к матери за гуманитарной помощью, однако, чем черт не шутит… Вдруг она вернется с полпути, ведь о том, что может прийти в голову Женщине ломали голову тысячи поколений мужчин да так и не пришли к однозначному ответу. То, что это всегда неожиданность, было лишь на редкость мудрым эвфемизмом. Слишком уж легко Машка согласилась уехать. Или это звезды подсказали ей дальнюю дорогу?..

— Дурак ты, Сеня, — вклинился в его сомнения Длинный. — Вспомни, чему учили классики!

— Пржевальского не читал.

— При чем тут он? — Длинному вдруг показалось, что кто-то из них имеет плешь в образовании.

— А разве он не классик? — почти искренне удивился Саньковский.

— И что же он создал?

— Как что? Разве ты ничего не слышал о «Лошади» Пржевальского?

Приятель с неподдельной тревогой вытаращился на соучастника. Надо было срочно примирить бред сивого мерина с суровой и нищей реальностью.

— Я к тому, — осторожно начал Длинный, — что именно Пржевальский в этом бессмертном произведении указал на то, что главное не форма, а содержание. Содержанием же этой зверюги будешь ты!

Семен поморщился. Сравнение его с «содержанием» вызвало в воображении картинку открытой консервы. Самым неприятным было то, что послушная килька под томатным соусом и была «содержанием».

— Тебе запах не нравится, да? — участливо спросил Длинный, заметив гримасу.

Саньковский втянул воздух и кивнул. Пахло в самом деле ужасно.

— Ничего, скоро он покажется тебе родным.

— Слышишь, ты! — Семен обернулся и в глазах злой сталью сверкнула обида. — Ты не опасаешься за свое здоровье, когда я учую твой родной запах? Потом, а?

Длинный побледнел и решил впредь регулярно пользоваться дезодорантом и прикусывать язык. Шутить с идиотом — то же самое, что играть с огнем.

— Ладно тебе, — пробормотал он, — обтяпаем это дельце быстренько, ты и принюхаться не успеешь… Димка!

— Здесь, — раздался голос из ближайших кустов.

— Все нормально?

— Да кому после семи вечера это вонючее зверье надо?

— Ты потише там. На всякий случай, — посоветовал приятель и сплюнул три раза через левое плечо. — Ну, начнем, а?

— Как ты себе это представляешь? — Семен долго ждал подходящего момента для этого вопроса.

Этой фантастики Длинный себе вообще не представлял, но присутствия духа не потерял и напомнил приятелю теорию:

— Элементарно. Я открываю замок. Ты заходишь в клетку и… хм, производишь обмен. Трассу возвращения мы наметили. Я с Димкой беру то, что от тебя останется, а ты тигром идешь за нами. Элементарно.

— Эле-мент-арно-о, — передразнил Саньковский. — А как я произведу обмен? Ведь я должен с ним соприкоснуться!!!

— Стукнешь его по морде и дело с концом…

— Предварительно я должен испугаться, а ведь даже ты его не боишься!

— Тьфу, черт! Мастер ты создавать проблемы на ровном месте…

— Не я один.

— Что же делать?

— Напугай меня, ха-ха!

— Гав!

Тигр забился в дальний угол клетки.

— Я же просил меня, а не его.

Длинный сплюнул один раз и прямо перед собой. Проблема начала казаться неразрешимой.

— Димка, иди сюда. Надо подумать.

Над тем, как разбудить в тигре зверя, было решено поразмыслить в ближайшем пивбаре.

— Значит, он должен на тебя напасть, так?

— Логично, но мне бы этого не хотелось.

— Почему? — поразился такой непоследовательности Длинный.

— А вдруг укусит?

— Может, у него и зубов-то нет, — подал голос Самохин.

— Не мели чушь, — оборвал его Длинный. — Мы Семена должны пугать, а не успокаивать.

— Но если он уже боится, что его могут укусить, то полдела сделано.

— А как заставить тигра напасть?

— Может, хвост поджечь?

— Ты предложи еще к нему консервную банку привязать!

— Из-под килек в томатном соусе, — хмуро буркнул непонятное Саньковский.

— Тогда сами думайте, а я в туалет схожу. Пиво дает о себе знать.

Длинный задумчиво проводил Самохина взглядом, а затем неожиданно метнулся к прилавку и вернулся с двумя бокалами пива.

— Пей! — пена шлепнулась на стол перед Семеном.

— Зачем? У меня живот уже как бурдюк.

— Вот и хорошо. Пей!

— Не буду!

— Кретин, ты знаешь, как животные отмечают свою территорию?

— Пивом, что ли? — удивился новому в зоологии Семен.

— Боже мой, неужели нет предела человеческой тупости?! — поднял очи горе Длинный и пояснил, вытаращив белки на приятеля. — Выпьешь, а потом зайдешь в клетку к тигру и отметишь свою территорию, понял?

— Ты обалдел!!!

— У тебя есть идея получше? Нет? Пей! Он будет просто обязан возмутиться такой наглости и проучить нахала! Пей! Это у них самый основной инстинкт! — авторитетно закончил Длинный.

Как бы ни хотелось Саньковскому иметь дело с основными инстинктами, он присосался к бокалу с видом приговоренного к смертной казни через растерзание. Скорей бы все уже осталось позади!..

***

Ужасно болел нос. Во всем теле ощущалось неясное томление. Было довольно трудно понять — усталость ли это или весенняя тяга к «брачным играм».

«Надо же было так съездить по собственной… пардон, временно арендованной морде!»

— Как здоровье, витязь в тигровой шкуре? — выдал Димка заранее заготовленный экспромт, поднимая с приятелем тело Семена.

— Р-ряу!

— Неужели обмен не удался? — встревожился Длинный, роняя верхнюю половину туловища.

Голова имени Саньковского глухо стукнулась о дно клетки.

«Вот сейчас за такое обращение с моим телом сожру обоих, подожду, пока тигр очухается и — до свиданья! И тигры сыты, и жены целы…»

— Но-но, не балуй, — воспользовавшись временной беспомощностью Семена, Длинный затянул на тигриной морде брючный ремень. — Вот теперь адаптируйся!

«Сожру, непременно сожру сволочей! За издевательство над человеком и животным! — окончательно решился Саньковский и попытался сбросить ремень, но тигр был стар и когти ни к черту не годились. — Потом сожру!»

— Идем, что ли? — спросил Самохин, держа чужие ноги в руках.

— Я думаю, нужно подождать, пока Семен придет в себя… или в тигра. На всякий случай я прихватил с собой хлороформ, — ответил Длинный.

«Тоже правильно, — подумал Саньковский. — А я сразу — жрать…»

Тигр в Семеновой шкуре начал подавать недвусмысленные признаки жизни и у друзей не осталось сомнений, что обмен удался. Они улыбнулись друг другу и тигру. Теперь осталось расколоть последний орешек.

Двухэтажный орешек «Дормидонтыч» ждал их.

***

Пятница, 27 мая 1994 года.

За прошедшие годы внук Варвары Моисеевны Славик Крейдман превратился из малолетнего, но подающего надежды хулигана, в угловатого подростка с бабкиным носом. «Даже трава растет…» — печально заметила по этому поводу Жулькина хозяйка в письме к Наталье Семеновне. На это та безошибочно отреагировала в том смысле, что пока мал золотарь, то и не воняет…

Короче говоря, Славик по мере полового созревания перешел со жвачки и пепси-колы к напиткам и закускам более дорогостоящим. Совершив этот шаг, идущий вразрез с выбором нового поколения, он всерьез начал задумываться об источниках доходов более сейсмоустойчивых, нежели карманы родственников.

Бизнес — дело заразительное и молодой Крейдман, всегда старавшийся держать шнобель по ветру, решил открыть свое небольшое дельце. Сегодня утром он, со свойственной его народу предприимчивостью претворив в жизнь весьма оригинальную идею, уже час стоял около здания банка «Дормидонтыч» и терпеливо ожидал результатов.

В своих надеждах Славик был не одинок. У крыльца вышеупомянутого заведения сидел нищий, вооруженный двумя головными уборами. Было похоже, что он, понадеявшись на судьбу, ангела-хранителя и тот факт, что в банк ходят или с деньгами, или за оными, первым застолбил свежее и «ягодное» место.

Время шло. Крейдман смотрел на нищего. Тот не смотрел ни на кого. Было еще слишком рано, чтобы бормотать обещания помолиться за владельцев рук неоскудевающих, и попрошайка, надвинув на глаза ковбойскую шляпу, уныло разглядывал свои лохмотья и черную кепку на коленях. Во всяком случае, у прохожих должно было складываться именно такое впечатление.

Некоторые из них заходили в банк и вскоре весть о присутствии нищего достигла Петра Дормидонтовича. Новоиспеченный президент отнюдь не был бессердечным человеком, но калика перехожий никак не вписывался в имидж банка. У клиентов могло сложиться превратное впечатление, что до такого уровня жизни может дойти каждый вкладчик.

Руководствуясь этими чисто деловыми соображениями, Петр Дормидонтович вызвал к себе начальника охраны и спросил:

— Толик! Ты сильно удивишься, если я тебе скажу, что у нас появился конкурент?

— Уже?! — сильно удивился Вуйко. — Еще один банк?

— Нет, но он тоже просит вкладывать деньги.

— Куда? — равнодушно поинтересовался начальник охраны, в свою очередь удивляя президента вопиющей нелояльностью.

— В свою шляпу!

— Значит, все дело в шляпе. Ха-ха! — оценил остроумие начальства Вуйко.

— Ваше «ха-ха» неуместно, — перешел на официальный тон Петр Дормидонтович. — Идите и разберитесь!

— Хм, — подчиненный не сдвинулся с места.

— Что еще?

— С кем я должен разобраться?

— С нищим, черт побери!

Вуйко посмотрел на свой достойный внимания животик и механически начал играться пуговицей на форменной рубашке, как будто собираясь ее расстегнуть и погрузиться в медитацию. Пуп, говорят, самая для этого подходящая точка.

— Ты что, оглох?!

— Не надо на меня орать! — еще не забытым милицейским голосом попросил экс-майор ГАИ и его глаза вытаращились на президента подобно двум фосфоресцирующим жезлам. — У нас свободная страна! Если нищий хочет, пусть сидит!

— Это что, б-бунт? — поперхнулся словом Петр Дормидонтович. — Ты на кого работаешь? На меня или на «свободную страну»? Слушай, а этот нищий, случайно, не твой родственник?

— Не хватало, — фыркнул начальник охраны.

— Так я сделаю его твоим коллегой!

— Зачем вам два начальника охраны? — поразился Вуйко, забыв о таинствах восточных мистиков.

— Мне даже один такой не нужен. Смирно! — президент тоже знал толк в командах. Колхоз — тот же трудовой лагерь. — Выполнять!

— Есть! — у подчиненного вылетели из головы последние мысли о прошлых заслугах.

Закрыв за собой дверь кабинета, он снял фуражку и отер со лба пот. Давненько, наверное еще с лейтенантских погон, он не получал таких взбучек. И какой типун его язык?..

— Ну, сейчас я этому убогому башку оторву!!! — поклялся Вуйко, пересекая холл.

Как и многие, Анатолий Михайлович не подозревал, что будет услышан Богом.

***

В стратегическом плане Крейдмана выигрышным было то, что банк находился на улице, ведущей к рынку. Народ, как стремящийся туда попасть, так и возвращающийся обратно, уже начал пошвыривать мелочишку в кепку нищему.

Картина эта Славика радовала. Он довольно улыбнулся и закурил, но не успел даже затушить спичку, когда на крыльцо вылетел красный, как задница обезьяны, толстяк.

— Пошел вон!!!

Нищий даже не шелохнулся. Его руки в разных перчатках остались неподвижными и как протезы продолжали поддерживать кепку.

— Я кому говорю, сволочь! — толстяк уже занес ногу, чтобы съездить убогому по уху, но, оглянувшись по сторонам, наткнулся на неодобрительные взгляды прохожих.

Те по привычке уже начали сбиваться в толпу. Его чуткое ухо уловило голоса:

— Что он ему сделал?

— Ряху-то какую отожрал…

— Вот такие нынче рокфеллеры…

Нервно пыхтя сигаретой, Славик протолкался поближе к крыльцу.

— Расходись! — из дверей, как черти из коробочки, выскочили несколько крутых мордоворотов и начали оттеснять зевак.

— Пристрелю! — прошипел над нищим толстяк и потянулся к кобуре, но вовремя вспомнил, что патронов еще не выдали, и просто почесался, чтобы не показаться смешным. Его девизом было: «Сказал — сделай!»

Нищий же продолжал безмолвствовать, как упрямый оракул. Славик вернулся под дерево. Стараниями «горилл» толпа была ликвидирована. Дабы добиться от убогого более адекватных реакций, толстяк спустился с крыльца.

— Ты еще и глухой, да? — трясясь от ярости, обратился он к оборванной шляпе.

Порыв ветра шевельнул ее обтрепанные поля, создав иллюзию издевающегося кивка. Тот же сквозняк донес до Крейдмана зубовный скрежет и он увидел как потянулись скрюченные пальцы-сосиски к лохмотьям, оставшимся от телогрейки.

И тут появилось новое действующее лицо.

— Дай Бог тебе здоровья, Михалыч!

Толстяк неохотно разогнулся и буркнул в ответ:

— Привет, отче Агафоний!

— Никак ты милостыню подаешь?

— Кой там черт!

— Не богохульствуй.

— Кадила у тебя все равно нет, — огрызнулся Михалыч.

— Блажен неверующий, — улыбнулся поп и спросил. — Как дела?

— Да вот, расселось чучело под банком! Я ему говорю, чтобы убирал свою задницу ко всем чертям, а оно ни в какую. Упрямый идиот!

— Не тирань старца, — отец Агафоний воздел перст вверх. — Аще воздастся тебе! К тому же, у нас свободная страна.

— Вот за нее мне уже воздалось! Крутой у нас президент, — в голосе Михалыча прозвучала жалоба, но спустя несколько секунд он снова взялся за свое. — Уходи, старче, к чертовой бабушке отсюда подобру-поздорову!

Нищий продолжал молчать, предоставляя толстяку самому прийти к заключению, что либо он набрал в рот воды, дабы не умереть от жажды на протяжении трудового дня, либо проглотил язык, дав обет молчания. У этой тактики был всего один недостаток — злой дядька даже не собирался приходить к заключению.

Славик просто млел от восторга, следя за развитием событий и предвкушая редкое развлечение. Ему уже было наплевать на провал тонко задуманной в психологическом отношении операции, должной принести немножко денег в его карманы.

— Ну, я тебя сейчас!..

— Погоди, Михалыч, — удержал карающую длань поп. — Дозволь мне попытаться. Авось мои увещевания развяжут язык упрямому рабу божьему.

— Давай увещевай! Только побыстрее!

Отец Агафоний минут пять безуспешно пытался вразумить строптивого побирушку и когда, наконец, отступился, то Михалыч словно взбесился. Он решительным жестом протянул руку за левое ухо нищего, нащупал жесткие волосы и рывком дернул их вверх.

В тот же момент произошло сразу несколько невероятных с точки зрения обыкновенного священнослужителя событий.

С громким «хряк!» голова убогого отделилась от туловища, ветхая шляпа слетела и на отца Агафония вытаращились пронзительные красные глаза Ангела Зла.

Славик, чья потрясающая идея заключалась в переодевании ворованного манекена под нищего, завизжал от восторга, наблюдая за метаморфозой, случившейся с лицом толстяка. Оно мгновенно приобрело патриотический желто-голубой оттенок и продолжало меняться в нездоровую сторону спектра.

У попа отвисла челюсть, но не успел он перекреститься, как вдруг увидел тигра, прогулочным шагом выходящего из-за угла банка.

***

Семен Саньковский поклялся себе, что раз уж влип, то пойдет до самого конца. С кошачьей грацией выскользнув из-за угла, где подельники завершали последние приготовления, он увидел Горелова и Михалыча.

От неожиданности Семен остолбенел, а когда увидел, как Вуйко отрывает голову живому человеку, то даже присел на задние лапы. По ушам ударил визг и белые полосы шкуры тут же стали еще белее, а остальная шерсть немножко поседела. Возможно, тиграм к таким зрелищам и не привыкать, но Саньковский был всего лишь внутренним иммигрантом и начал пятиться обратно за угол.

Едва отец Агафоний забормотал себе под нос слова утешения, в том смысле, что, мол, поутру может и не такое померещиться, как снова напоролся взглядом на голову. Ее глаза сверкали ненавистью, а уста, казалось, шевелились, изрыгая душераздирающий визг и проклятия. Это было уже слишком даже для слуги божьего, подготовленного к сражению с нечистым.

— Конец света, Ми… х-х, — выдавил он из себя и плавно растянулся на тротуаре темным свертком.

Михалыч его не слышал. Когда до него дошло, что псевдонищий — это лишь чья-то дурацкая шутка, его лицо вернуло себе естественный цвет кумача и он прорычал:

— Вот ты какой!!! Горелов, это твои штучки-дрючки?!!

Трудно сказать, нравилось ли это занятие попу или являлось жизненной необходимостью, но он продолжал валяться на асфальте и отвечать не хотел.

Начальник охраны начал свирепо вращать глазами по сторонам. Крейдман съежился за деревом и начал мечтать о внезапном приступе дистрофии, чтобы превратиться в швабру. В этот момент из-за угла выскочила длинная фигура в противогазе. Вуйко увидел цель и метнул голову с поразительной точностью.

— Дурак! — глухо замычал Длинный, когда голова угодила ему в грудь, вместо того, чтобы крикнуть «Тигр!» и начать сеять панику, как было договорено.

Тут на рык начальника на крыльцо снова выскочили охранники-мордовороты. Ограбление банка повисло на волоске.

Пнув Длинного, из-за угла выскочил Самохин с противогазом в руках и отчаянно завопил:

— Спасайся кто может!!! Тигры!

Вуйко разъяренно посмотрел на двух идиотов, которые, кажется, собирались сыграть с ним еще одну шутку. Злобно вращая глазами, он двинулся им навстречу. Охранники с любопытством наблюдали за его маневрами, а Славик осмелел настолько, что даже высунул голову из-за ствола клена, по которому деловито сновали муравьи.

— Тигр! Семен! Кис-кис, что б ты сдох еще в детстве, — зашептал Димка эквивалент молитвы, завидев толстяка с бычьим выражением морды лица и натягивая противогаз. — Где ты, черт побери?!

Самохин оглянулся. Тигр жался к стене и отрицательно мотал головой. Идти до конца — это одно, но идти до такого конца, когда тебе отрывают голову — совсем другое…

— Тигр!!! — истошно завыл Длинный, придя в себя.

— Сейчас ты у меня узнаешь, где тигры зимуют! — пыхтя и по-людоедски скалясь, предупредил его начальник охраны, приближаясь, как паровоз к Анне Карениной.

Тщательно продуманная операция трещала по всем швам, грозя лопнуть банальным мыльным пузырем. В воздухе запахло лекарствами из тюремного лазарета. Нужно было срочно что-то предпринимать, но приятелям не приходило в голову, как свести все к безобидной шутке.

Тут удача улыбнулась Димке воспоминанием, что ключи от квартиры Саньковского лежат в кармане.

— Семен, пусть ты мне и друг, но если сейчас ты не погонишься за нами, я тебе тело не отдам. Ты же тигр или какой сучий потрох?!

Саньковский понял, что это значит. Если уж суждено умереть тигром, то зачем тянуть себя за хвост?..

Вуйко как раз нагнулся за белокурой головой и неожиданно оказался нос к носу с тигриной мордой.

— Р-ряу! — рявкнула недружелюбно зубастая пасть.

— Мама, — нежно мяукнул он в ответ и сел на пятую точку.

Когда у Крейдмана миновал очередной пароксизм смеха и он утер слезы восторга, чтобы посмотреть продолжение представления двух неожиданных комиков, то тут же сменил решение на противоположное. К этому очень здорово располагал гордый уссурийский зверь, который, мило лизнув щеку толстяка, отправил того в глубокий обморок поближе к святому отцу.

Мальчиком Славик был сообразительным и быстро полез на дерево. Уже на ветке, весьма ненадежной и потрескивающей под его весом, ему пришло в голову, что между фамилиями Тарзан и Крейдман нет ничего общего.

Тем временем двое в противогазах с надсадным воем вбежали в банк, а охранники с идентичными звуками неслись от него прочь. Тигр прорычал им вслед что-то обидное и лениво потрусил к входу здания. Повозившись с дверной ручкой, он протиснулся внутрь.

Первым тигра у своего окошка заметила Лена. Больше она не смогла заметить ничего. Струя слезоточивого газа лишила ее радости полюбоваться экзотическим животным на рабочем месте. Ее подруге повезло не больше.

Несколько посетителей, завидев нечто огненно-рыжее и двух странных клиентов в противогазах, пулями вылетели на улицу. Они навсегда зареклись брать кредиты под льготные проценты.

Выражение их лиц подсказало Крейдману, что тигры — те же кошки, а они, как известно даже в среде закоренелых двоечников, прекрасно лазают по деревьям. Без участия сознания тело само сделало правильный вывод. Через пять секунд оно, слегка оцарапанное и растрепанное, тоже мчалось по проезжей части, увеличивая расстояние между собой и объектом «Б».

— Славик!

Крейдман притормозил. Когда зрение сфокусировалось, он встретился глазами с бабушкой, которая вместе с Жулькой шла на рынок.

— Ты почему не в школе? — неразлучная пара глаз требовательно смотрела на него.

— Какая школа в конце мая, бабуля?! И вообще, тигры в банках! — отмахнулся Славик, топчась на месте и ежесекундно оглядываясь.

— Тогда беги, конечно, — разрешила Варвара Моисеевна.

Он сорвался с места, словно над ухом выстрелил стартовый пистолет.

— Да, Славик! Чуть не забыла…

— Что?

— Твоя эта тигрятина… Она в томатном соусе или в масле?

— Тигр — в банке!

— Тушенка, наверное, — с вздохом пробормотала мадам Цугундер. — Ты попроси оставить пару баночек, хорошо? Мы потом зайдем.

Крейдман посмотрел на нее квадратными глазами, но промолчал, так как ставить диагнозы родственникам был не приучен.

***

— Что вы можете сказать в свое оправдание? — просипел Петр Дормидонтович, когда таблетка валидола окончательно рассосалась под языком.

Начальник охраны и его подчиненные стояли перед ним, покаянно повесив головушки, причем одну из них Вуйко держал в руках.

— Ну?!

— Тигр и нищий, — отважился подать голос самый младший охранник.

К сожалению, как и сам охранник, президент Марк Твена не читал и самопроизвольный каламбур не вызвал даже тени улыбки на лице. Оно, кстати, после ограбления выглядело старым, как пианино на свалке.

— Что это за гадость у тебя в руках? — гаркнул он на бледного бывшего майора.

— Голова, господин президент, — промямлил тот.

— Вижу, что голова! Почему пластмассовая?!

— Так ведь он весь таким был…

— Кто? Тигр? — завопил Петр Дормидонтович, презирая всякую логику вопросов и ответов.

И его можно было понять, ведь не каждый день грабят твой собственный банк. Какое счастье, что хоть успел оформить страховой полис!..

— Нищий…

— К черту нищего!!! Почему вы допустили проникновение в операционный зал дикого тигра?! Я вам после этого свиноферму не доверю!

Анатолий Михайлович спинным мозгом почувствовал, что сейчас его карьера в роли начальника военизированной охраны банка «Дормидонтыч» сыграет в ящик. Он набрал в грудь побольше воздуха и позволил себе сказать:

— Так ведь все не так плохо, как кажется…

— Кажется?!! Тигры посреди бела дня шляются по банку, два бандита с баллончиками травят кассирш — это мне все кажется?!! Иди и перекрестись со своим дружком — попом!!!

— Я не это имею в виду, — решил не сдаваться все еще начальник охраны. — Все ведь застраховано, кассирши почихают-почихают и высморкаются, а из тигра такую рекламу можно сделать — пальчики оближешь!

— Хвосты свиньям тебе облизывать, а не пальчики, — начал постепенно успокаиваться президент. Он лучше всех знал, что все не так плохо — просто немножко меньше дивидендов, а идея рекламы его заинтриговала. — Что же ты предлагаешь? Повесить в холле голову тигра с надписью: «Он больше сюда не сунется!»?

— Нет, — Вуйко покачал головой, намеком на улыбку показывая, что оценил юмор начальства. — Мы дадим в газету такое объявление: «Спешите! Ведь даже тигры хотят стать нашими вкладчиками!»

«И майор у меня не дурак», — с удовлетворением подумал Петр Дормидонтович и постарался скрыть улыбку в складках лица.

— Ну, хорошо. Все свободны, — сказал он. — Но чтобы это было в последний раз!

— Тигры не пройдут! — дружно ответила военизированная охрана и удалилась, четко печатая шаг.

Строевые занятия под руководством бывшего майора не прошли даром.

***

— Тебе, мне, тигру. Тебе, мне, тигру…

Добычу делили в сумерках. Семен сидел в клетке и смотрел на сообщников, занимавшихся дележом. Они уже успели смыть клоунскую косметику и приволочь в зверинец его тело.

Он с нетерпением ждал, когда оно очнется от лошадиной дозы хлороформа. Несмотря на то, что исчезновения тигра из зверинца вроде никто не заметил, на душе было неспокойно. Его беспокоил тот факт, что либо Горелов, либо Вуйко могли связать тигра с ограблением банка и вспомнить о его, Семена, чудесной способности. Возможно, им никто и не поверит, но алиби у него все-таки нет. Не стоило отсылать Машку, нет, не стоило…

— Ну вот, кажется, все. Смотри! — Длинный пинком пододвинул плотно набитую деньгами сумку поближе к прутьям. — А ты боялся — даже шерстка не помялась!

Саньковский бросил взгляд на сумку. Как водится среди героев боевиков, ему вспомнились слова отца: «Никогда не сожалей о сделанном…»

В этот момент его тело заурчало. Сонные мутные глаза начали блуждать по сторонам и наткнулись на Семена. Никогда прежде, даже с самого жестокого похмелья, он не замечал у себя такого кошмарного взгляда. Да, конечно, бывало, что отражение было ему ненавистным, но… Эти глаза, сейчас и напротив, ненавидели весь мир.

«Неужели этот паразит поневоле понимает, что его подставили? — мелькнула у Саньковского сумасшедшая мысль. — Что, если он не пустит меня обратно?..»

Димка говорил что-то торжественное, но Семен ничего не слышал. Ему было безумно страшно. В «своих» глазах он читал приговор: «Я-то знаю, что такое пожизненное заключение. Теперь это узнаешь ты… Ты!»

Жуткая слабость парализовала кошачье тело. Саньковский мог лишь лежать и смотреть. Ужас пробуждал в мозге, которым обманом завладел, воспоминания о тех забытых временах, когда закончилась дикая свобода. Когда молодой тигр метался внутри клетки, а железо пахло болью и смертью…

Эти воспоминания, смутные и неосознанные, но от этого не менее настоящие, захлестывали мутными волнами сознание Семена. Все вокруг было неволей. Его «я», оторвавшись от сумрачной реальности, уже не могло однозначно идентифицировать себя. Тигр ли он?.. Или Семен?.. Хриплое рычание, вырвавшееся из горла, подтверждало, что он уже не человек. А глаза смотрели. Не человека, но человеческие… Кто из них Хозяин?..

Семен Саньковский никогда не узнал бы ответа на этот вопрос, если бы тигр в его теле не стал на четвереньки и не попытался дружелюбно ткнуться ему в морду, почуяв родной запах сквозь плотную завесу хлороформа. Звериная ярость — явный продукт симбиоза начинающегося безумия и животных инстинктов хищника, заставили Семена наотмашь ударить по внезапно приблизившимся глазам.

К счастью, он промахнулся и лишь слегка надорвал ухо.

Самому себе.

***

Суббота, 28 мая 1994 года.

Утро для президента банка выдалось довольно хлопотное. Оно началось с визита капитана уголовного розыска Пивени. Во всяком случае, тот представился именно так.

Серые оловянные глаза не давали повода заподозрить этого человека в том, что он — не капитан уголовного розыска. Они были глубоко посажены на минимально возможном расстоянии друг от друга и сливались с фуражкой. По ним легко можно было понять, что форма вполне соответствует как содержанию, так призванию.

— Мне поручено расследовать вчерашнее происшествие в вашем банке, — без обиняков довел капитан до сведения президента цель визита.

— Очень рад, — стараясь улыбаться как можно теплее, произнес Петр Дормидонтович.

— Чему? — недобро сверкнул блеснами очей капитан.

Под таким взглядом будь человек даже простым смертным, то немедленно почувствовал бы себя рецидивистом, схваченном на горячем. Президент банка сообразил, что дотошный гость подозревает его в том, что он рад ограблению. Ошибку надо было исправлять сразу, дабы не пополнить ряды невинно осужденных.

— Тому, что дело поручено именно вам.

— А если бы на моем месте был кто-нибудь другой? — задал капитан следующий каверзный вопрос. — Или, может быть, я вам нравлюсь как мужчина?

«Упаси Бог!» — чистосердечно, но мысленно признался себе самому Петр Дормидонтович, а вслух произнес слова подходящей песни:

— Капитан, ты никогда не станешь майором!

— Вы не ответили на мой вопрос, — пропустил тот угрозу мимо ушей.

— Да мне наплевать, кто будет расследовать это происшествие и я рад уже тому, что его будут расследовать!

Капитан без малейших усилий скрестил взгляд глаз в точке, которая располагалась чуть выше переносицы собеседника, и задумался. Он нутром чуял противоречие в показаниях, но настоящей зацепки нащупать не мог. Вот если бы тот в самом деле плюнул в него!..

Пивеня печально покачал головой и вздохнул. Пока об этом приходилось только мечтать.

Петр Дормидонтович поднялся из-за стола, заложил руки за спину и демонстративно отвернулся, давая капитану время собраться с мыслями. Начало разговора ему нравилось не больше, чем Пивеня в роли полового партнера, но, как гласит людская молва, браки совершаются на небесах. В том смысле, слава богу, что разговор все равно нужно будет продолжать.

— Я хотел бы встретиться со свидетелями преступления, — наконец родил капитан, решивший взяться за дело с другого конца. Вполне вероятно, что показания очевидцев высветят истинную роль этого новоиспеченного банкира в ограблении.

Президент нажал клавишу интеркома и сказал:

— Танюша, пригласи ко мне охранников и кассирш!

— Они уже здесь, Петр Дормидонтович, — просипел динамик голосом дрессированного попугая.

— Пусть заходят!

— По одному! — гаркнул капитан и скомандовал в сторону приоткрывшейся двери. — Сержант, проследите!

Петр Дормидонтович недовольно поморщился. Он перестал чувствовать себя хозяином в своем же кабинете.

— Разрешите? — в дверь протискивался первый из вызванных.

— Капитан Пивеня. Вуйко Анатолий Михайлович — начальник моей охраны, — представил их друг другу президент.

Они посмотрели друг на друга.

«Из молодых да ранний», — подумал Вуйко, окидывая капитана презрительным взглядом. Молодых и ранних он любил только поросят, да и то в запеченном виде.

«Старый козел, — оценил его капитан. — Такого надо сразу сбивать с толку, если не удается сбить с ног».

— С чего все началось? — вопрос обычно помогал взять быка за рога.

— С нищего, — весело и честно ответил Анатолий Михайлович и непринужденно улыбнулся: «Накося, выкуси!»

— Какого нищего? — продолжил атаку Пивеня, не сводя глаз с радостной рожи допрашиваемого. Ему показалось, что тот подмигивает, и он тут же послал вдогонку еще один снаряд. — Он вам понравился как мужчина?

— Ты в своем уме, капитан? Ведь он был пластмассовым, — продолжая безмятежно лосниться, пояснил начальник охраны. Наблюдая за выражением капитанского лица, на котором нарисовалась растерянность, он испытал неописуемое блаженство, ведь вчера в роли идиота пришлось солировать ему.

— Можно ли пояснить эту мысль более подробно?

Это Анатолий Михайлович мог. Он начал с того, что президент на повышенных тонах поручил ему прогнать нищего. Выполняя приказ, пришлось оторвать тому голову.

На этом месте Пивеня, строчивший показания в черный блокнот, попросил начальника охраны помолчать и принялся анализировать услышанное. Для пущей сосредоточенности он закрыл глаза, но никакого сходства с компьютером не приобрел, равно как и с известной скульптурой Родена. Не та фотогеничность у него была, ох, не та. Однако, невзирая на это, под морщинистым лбом, схожим скорее с пиратской повязкой, нежели с одной из примет человеческого лица, начала зарождаться догадка, подтверждающая первоначальную версию.

— Ага! — жизнерадостно воскликнул он по прошествию значительного промежутка времени, когда все уже успели расслабиться. — Значит, президент убрал вас с места будущего преступления под предлогом фальшивого нищего, так?

Вуйко, отлично знакомый с извращенной логикой бывших коллег, никак не ожидал, что она будет применена к нему самому. Он недоверчиво посмотрел на непосредственного начальника, полюбовался пейзажем за окном, затем, зацепившись задумчивым взглядом за кокарду на фуражке, сокрушенно кивнул головой:

— Выходит, так…

— Итак, — взвизгнув каблуками на надраенном паркете, капитан повернулся к Петру Дормидонтовичу, который уже снова сидел за столом и не особо прислушивался к допросу подчиненного. — Откуда вы взяли фальшивого нищего?

Открыв от неожиданности рот, президент мог лишь беспомощно смотреть как медленно поднимается рука капитана и оттопыренный указательный палец нависает над ним символом беды.

— Отвечайте!

— Н-не знаю… — просипел Петр Дормидонтович враз пересохшим ртом, лихорадочно пытаясь вспомнить, где лежит валидол.

— Незнание причины возникновения причины не освобождает от последствий следствия, — трагическим тоном произнес свое единственное, но железобетонное убеждение славный капитан уголовного розыска. В один ряд с Пинкертоном оно его не ставило, но сейчас помогало поверить в то, что он находится на правильном пути к разгадке подлого преступления.

— К-какого следствия? — продолжая слегка запинаться, невнятно спросил президент, засовывая под язык таблетку.

— Следственного, голубчик, следствия, — изрек капитан, подмигивая Вуйко и таким манером давая понять тому, чьё теперь настало время для веселья.

— Не понимаю, — проблеял тот, растерянно наблюдая за прогрессивно бледнеющим лицом руководства. — Дормидонтыч!.. Скажи, что это неправда… Что это не может быть правдой…

Президент же, находясь на грани не то обморока, не то очередного инфаркта, делал лишь хилые попытки кивнуть головой и даже не старался прибегать к словам. На его уж совсем посеревшем лице выделялись только глаза. Их отчаянный взгляд был истолкован Анатолием Михайловичем как признание вины.

— Никогда не пытайтесь найти в поведении обвиняемого иных мотивов, кроме жадности, — подлил масла в огонь, бушующий в груди начальника охраны, капитан фразой, напрашивающейся в классические. — Это было заранее обдуманное, циничное и жестокое преступление. И запомните, что ваше поведение будет учтено в ходе дальнейшего следствия.

Вуйко с благодарностью посмотрел на человека, который помог ему избавиться от змеи, на чьей груди он думал, что пригрелся.

— Вот, наконец, мы дружно пришли к выводу, что все может быть, все может статься! И телега может поломаться… — последние слова Пивеня почти пропел. Снова взяв в руки ручку, он прицелился ею в Петра Дормидонтовича, которому, к его сожалению, вроде немного полегчало. — Итак, следствием установлено, что начальник службы военизированной охраны был фактически устранен с места несения службы под предлогом прогонения… Нет, выгонения или даже, скорее, угона… Впрочем, неважно. На месте преступления в нужный момент его все равно не оказалось. Образно выражаясь, вы были посланы тигру в зубы, так?

— Точно так! — с ненавистью взглянув на президента, подтвердил Вуйко.

С глаз словно спала пелена. Последние события предстали перед ним в истинном свете. Долгое время льстивший себя надеждой, будто ему известно о человеческой подлости решительно все, он только сейчас понял всю истинность народной мудрости: «Век живи — век учись».

— Святая правда! — подтвердил Анатолий Михайлович еще раз, но капитан уже потерял к нему интерес.

Во всяком случае, так могло показаться.

— Что было дальше? — задал следующий вопрос Пивеня, проклиная неспособность высших приматов следить за двумя объектами одновременно. Ему доставляло немалое удовольствие наблюдать лицо банкира, однако и за начальником охраны нужно было присматривать, даже несмотря на то, что факты говорят, будто он не является сообщником. — Я к вам обращаюсь, гражданин Вуйко!

Анатолий Михайлович продолжил давать показания. По мере того, как он говорил, ему вспоминались все новые и новые подробности. Они тут же приобретали самый подозрительный и коварный оттенок в новом же контексте.

Когда Вуйко закончил, капитан оборотился к президенту и строго спросил:

— Где вы находились во время, когда совершалось преступление?

— Здесь, — это слово Петру Дормидонтовичу удалось выдавить из себя вполне членораздельно и на радостях он повторил. — Здесь!

— И есть свидетели?

Президент растерянно открыл и закрыл рот.

— Да как же…

Капитан прервал его, смачно захлопнув блокнот. Сунув ручку в рот, он обвел мечтательным взглядом потолок сначала по периметру, а затем крест-накрест. Свершив сие действие, своей серьезностью сильно похожее на ритуал, Пивеня вынул из зубов ручку и цыкнул кариесом верхнего левого клыка:

— Алиби, по всему выходит, у вас отсутствует.

Петр Дормидонтович встретился с ним взглядом и понял, что алиби у него в самом деле отсутствует. Он отвел глаза и наткнулся на злорадную улыбочку начальника охраны. Ему стало совсем уж не по себе, потому как невооруженным глазом было видно, что Анатолий Михайлович ни рожей, ни кожей не напоминает святого Петра и будет отрекаться от своего президента всю оставшуюся жизнь.

— Собирайтесь, гражданин Криворучко, — просто сказал капитан.

— Куда?!

— На очную ставку, вестимо.

— …?

— С директором зверинца, с которым вы вошли в преступный сговор с целью похищения вверенных вам денег акционеров.

От обилия свистящих звуков у Петра Дормидонтовича зазвенело в ушах. Исторгнув сдавленно из груди предсмертный звук, он художественно закатил глаза под лоб и кулем сполз на пол. Изо рта у него выкатилась слегка обсосанная таблетка и попрыгала к ногам капитана.

Белая точка черного дела.

***

Анализ шерсти, найденной на месте преступления, неопровержимо доказывал, что она принадлежит уссурийскому тигру не первой молодости, который, в свою очередь, является собственностью зверинца. Именно с этого и начал капитан Пивеня беседу в кабинете директора зверинца.

— Ну и что? — задал встречный вопрос директор — человек весьма неопределенного возраста, глядя прямо перед собой глазами неотчетливого цвета. В них, несмотря на то, что время приближалось к полудню, казалось, стелился утренний туман.

— Как что? — возмутился вызывающей тупости капитан. — Ваш тигр — единственный в этом городе!

— Вы хотите занести его в местную «Красную книгу»?

— Он, повторяю, ограбил банк!

— Кто?!

— Ваш тигр!

Туман в очах директора начал медленно рассеиваться. Сквозь тающую пелену проявилось выражение, которое психиатр-оптимист рискнул бы назвать осмысленным. Он недоверчиво переспросил:

— Кто ограбил что?

— Тигр ограбил банк!!

Зрение директора окончательно сфокусировалось чуть ниже крючковатого носа капитана. Отсутствие улыбки там наводило на мысль, что тот не шутит. Из этого со всей беспощадностью элементарной логики следовало, что перед глазами либо псих, либо в самом деле капитан уголовного розыска. Испытывая некоторое душевное стеснение, директор извиняющимся тоном спросил:

— Документики ваши еще раз можно?

Документы, даже если они и были фальшивыми, выглядели совсем неплохо. «Капитан… Пивеня Василий Михайлович… Сотрудник…» и т. д. и т. п. Директор посмотрел на фотографию и вздохнул. Она была идентична физиономии, которая сидела перед ним, вплоть до левого уха.

— Нельзя ли с самого начала и поподробнее? — попросил он, возвращая документы.

«Дурочку валяешь», — подумал Пивеня, но виду, что раскусил уловку, не подал. Хорошо валяет дурочку тот, кто валяет ее последний.

— Около девяти часов утра в пятницу, 27 мая сего года ваш тигр ворвался в акционерный банк «Дормидонтыч». Воспользовавшись возникшей суматохой, он способствовал похищению значительной суммы…

— Да что вы говорите! — неожиданно и по непонятной капитану причине развеселился директор. — Этот старый полудохлый кот ворвался в банк?! Ха-ха! Да эту ленивую тварь во время уборки трудно с места сдвинуть! Ха! И мне очень интересно было бы узнать, как она могла способствовать похищению и кому?

— Двум неизвестным в масках, которые и унесли деньги.

— Я-то здесь при чем? Уж не думаете ли вы… — директор снова не удержался и заливисто расхохотался, — что… ха-ха!.. это… ха-ха!!!

— Сержант, — оборвал неуместный смех капитан. — Введите подследственного!

В распахнутую дверь, не без помощи сержантской ноги, влетел президент банка. Он был все еще бледен, но снова в сознании. Узел галстука сбился вправо, верхняя пуговица рубашки была оторвана в процессе приведения в чувство.

Дверь захлопнулась. Сержант остался на посту.

— Кто это? — поинтересовался хозяин кабинета.

Пивене, наблюдавшему за ним, показалось, что в директорских глазах мелькнул испуг. «Может быть, он ожидал увидеть тигра?» — подумалось ему и эта мысль натолкнула его на еще одну идею, которая тут же потребовала немедленного воплощения в жизнь.

— Вы знаете этого человека? — строго спросил капитан Петра Дормидонтовича.

Президент, в данный момент похожий на рыбу, слишком много времени проведшую на свежем воздухе, вместо ответа лишь отрицательно повертел головой и звякнул наручниками. В принципе, так и должны выглядеть нераскаявшиеся преступники, но Пивеня решил на достигнутом не останавливаться.

— Почему? — сосредоточился капитан на гражданине Криворучко.

Воспользовавшись тем, что на него перестали обращать внимание, директор, в глубине души соболезнуя подозреваемому гостю, откинулся на спинку старого кресла. Его глаза снова приобрели сходство с поверхностью двух тихих озер на рассвете.

— Вы слышали вопрос?

— Угу.

— Так почему вы настаиваете на том, что не знакомы с этим человеком?

Петр Дормидонтович сделал губами движение, недоступное только печеному карасю, икнул и прохрипел:

— Потому что не имел чести…

— Так и запишем: «Признался в бесчестии».

Капитан прострочил полученную информацию в блокнот.

— …быть представленным.

— Ах вот как! Тогда перепишем: «От ранее данных показаний отказался», — сохраняя каменное выражение лица, при виде которого у любого скульптора зачесались бы руки, дабы улучшить пропорции, Пивеня повернулся к директору. — А вы?

— Не знаю и знать не желаю.

— Тоже зафиксируем, — он обвел присутствующих взглядом, который считал проницательным. Те протеста не выразили. — Сержант!

В дверях появилась голова с любимым вопросом:

— Прикажете увести?

Капитан посмотрел на него, пожевал губами и обратился к директору:

— Собирайтесь.

— Куда? — безучастно поинтересовался тот, не меняя выражения глаз.

— На прогулку.

— И куда будем гулять? — в голосе послышалось оживление, возможно, стимулированное желанием глотнуть еще чего-нибудь тонизирующего помимо свежего воздуха.

— По территории, по территории, — пробормотал Пивеня и отдал приказание закрытой двери. — Смотри в оба за обоими.

— Неужели меня уже арестовали? — на поверхности левого озерца плеснула хвостом рыбка.

Этот факт не ускользнул от бдительного ока капитана, но он принял круги за тревожную рябь. Мрачная улыбка философствующего жандарма искривила губы:

— Пока нет, но как говорит народ: «От тюрьмы да от сумы…»

Мудрая сентенция должного эффекта не возымела. Директор остался равнодушным к прозрачному намеку на свое ближайшее мутное будущее. По крайней мере, внешне.

Капитан не мог не отдать должное самообладанию подозреваемого. Впрочем, у него еще оставалась надежда, что того надолго не хватит. Сюрприз, заготовленный директору, наверняка развеет фальшивое спокойствие в пух и прах.

***

Снедаемая неясной тревогой, Мария возвратилась домой после обеда. Увидев мужа, пребывающего в глубокой депрессии и на внешние раздражители не реагирующего, Саньковская почти не удивилась. Вещее женское сердце в очередной раз ее не подвело. Следуя своей логике, оно тут же погнало пузырящуюся от обилия адреналина кровь поближе к голове. Откуда ему было знать, что Семен договорился с сообщниками, что в ближайшее время они, дабы не погореть, тратить награбленное не будут, и завалился на диван с целью отдохнуть, ведь испытанное им в тигровой шкуре потрясение пройти даром для психики не могло?..

Итак, Саньковский лежал и из него вырывались нечленораздельные звуки.

— Так вот почему ты меня отослал к матери?! — Мария нависла над мужем. — Чтобы спокойно надраться и тихо радоваться независимости?

С губ уже готовы были сорваться первые лепестки скандала, как вдруг в душу закралось ужасное подозрение, основанное на воспоминаниях. Услужливое же на удивление сердце подсказало, что приблизительно шесть лет назад таким же майским днем все и началось, и моментально зашлось в ретротахикардии. Ей уже доводилось видеть Семена таким, когда он перевоплощался. Кого тот скользкий тип подсунул ей сегодня?

— И ведь обещал, скотина, клялся! — звонко хлопнула пощечина.

Голова мужа мотнулась на подушке. На бледной, нездоровой коже проступила алая пятерня, но это не могло смягчить обманутую жену. Обманутую и обменянную! Голова начала мотаться чаще и активно делала это до тех пор, пока невнятный стон не превратился во вполне определенное имя.

— Мария, — пробормотал Семен, открывая глаза. — За что?

— Это ты?! Именно ты? — в голосе супруги еще звучало недоверие, но глаза уже заблестели слезами радости. — Скажи, что это ты!

Такие вопросы не могут не настораживать и Семен поддался на провокацию переутомленной нервной системы: «Что это ей пришло в голову допытываться? Неужели она что-то пронюхала?..»

— Честное слово, — еле ворочая языком и стараясь не встречаться с женой взглядом, произнес Семен, — это не я…

— А кто ты, сволочь?! Где мой муж?!! — голова Семена снова замоталась не по своей воле. — Говори!

Не ожидавшему такого поворота событий, ошпаренному болью Семену показалось вдруг, что он опять тигр. Все спуталось в сознании и он протяжно зарычал, повергнув Марию в шок.

— Так я и знала, — она попятилась. — К тебе опять прилетел этот звездный проходимец… Отдай Семена, слышишь, тварь! Убью!

Рычание приобрело вопросительный оттенок.

Саньковская жалобно сморщилась и брызнула слезами, понимая, что никого не убьет… иначе куда вернется ее любимый?..

***

Приблизительно в это же время перед клеткой с тигром происходили довольно забавные события. Несмотря на то, что банк существовал без году неделю, слухи, исправно ползающие по городу, привели в зверинец массу народа.

Люди с самого утра толпились около клетки, желая разглядеть Аль Капоне от тигриного племени. В свою очередь, тигр с пренебрежительным равнодушием, свойственным богатым особям, просто кинозвездам и депутатам, тоже рассматривал толпу. Он не боялся ее, так как уже успел убедиться в прочности стальных прутьев, стоящих на страже его здоровья, долголетия и душевного спокойствия.

Все это продолжалось часа два. Как раз до тех пор, пока около клетки не появился капитан Пивеня и иже с ним.

— Разойтись! — тут же гаркнул бравый капитан, заставив народ вздрогнуть, а маленьких детей вспомнить о разнообразных углах, где они проводили свободное время дома.

Ребятишки тут же прекратили попытки скормить хищнику бананы и прочую сладкую гадость. Предприимчивые дяди, приглашавшие тигра к своим тещам на блины, притихли.

— Раз, два, три! — в общедоступной считалке слышалось предупреждение, что послушание попыткой к бегству считаться не будет.

Все начали расходиться, а тигра пробрала дрожь. Он поежился, потому как внезапный поворот событий пришелся не по душе, и тоскливо заворчал, подтверждая гипотезу, что дикие животные могут предсказывать землетрясения и прочие стихийные бедствия. Правда, назвать его диким значило здорово перегнуть палку, но животным он сейчас был стопроцентным. Возможно, именно это помогло ему почувствовать грозящую опасность, но жизнь в неволе подорвала способность точно оценивать степень угрозы.

Нервно втягивая ноздрями воздух, представитель полосатого племени не знал, чего ждать от будущего — урагана, цунами или извержения вулкана. Инстинкт предков ничем не мог помочь, так как в родных когда-то местах не водились капитаны уголовного розыска.

Когда публика окончательно исчезла из поля зрения, Пивеня откашлялся и сказал:

— Итак, сержант, сейчас ты будешь присутствовать при второй очной ставке, имеющей целью выяснить — был ли подозреваемыми приручен уссурийский тигр, принадлежащий данному зверинцу, или нет. Все понятно?

Сержант гордо передернул соплями на погонах и четко ответил:

— Точно так!

— Тогда приступим, — капитан повернулся к директору, в глазах которого туманное утро внезапно сменилось ненастным вечером. — У кого ключ?

— Какой ключ? — переспросил тот, не веря в то, что правильно понял вопрос.

— Ключ от клетки с тигром, — внятно, с дикцией, достойной лучшего применения, пояснил мысль капитан.

— Ага. Может, у дворника.

— Сержант, привести дворника сюда и к клятве за неразглашение.

Завидуя в глубине души уверенности, звучавшей в капитанском голосе, тот бросился выполнять приказание с нерастраченной энергией юности, которая и привела его на путь уголовного розыска. Через три минуты дворник был представлен пред светлые очи начальника во всей своей неприглядности.

Он был без метлы, слегка пошатывался и всем видом демонстрировал презрение как к орудию производства, так и к мусору перед ним. Кроме того, дворник, кажется, не дышал. В его черных, как выгребная яма ночью, глазах багрово отсвечивала восходящая луна.

Вообще, странные были глаза у людей, имеющих отношение к этому зверинцу.

— Открывать! — отдал приказание дворнику капитан Пивеня.

Тот даже не шелохнулся и лишь со свистом втянул в себя порцию воздуха. При этом выражение лица у него было такое, будто в кислороде его организм не нуждается вовсе.

— Глухой, да? Открывать!

Сержант, стоя рядом, не сводил глаз с уникального работника метлы. На поросшей пегой щетиной физиономии того не дрогнул ни один мускул. Выдох отсутствовал тоже.

— Зачем вам глухой дворник? — спросил капитан у директора зверинца.

— Открывай, Гера, — безнадежно махнул рукой тот и пробормотал не то обращаясь к высшим силам, не то в ответ Пивене. — Для его психики было бы полезнее быть слепым…

Герасим брезгливо всосал в себя еще одну пайку воздуха и полез в карман, не меняя, впрочем, выражения взгляда, устремленного в ночь.

— А почему он не выдыхает воздух? — счел момент подходящим для удовлетворения любопытства относительно феномена сержант. — Это какой-то рекламный трюк?

— Сам ты — рекламный трюк своей мамы, — отверг нелепое предположение директор и лаконично пояснил. — Молчит потому что.

— А-а, — протянул сержант и по привычке сделал вид, что ответ ему предельно ясен.

Замок два раза клацнул, потом щелкнул, словно выругался, и дверь в клетку отворилась. Тигр беспокойно затеребил хвостом. Петр Дормидонтович непроизвольно шагнул назад и уперся спиной в широкую сержантскую грудь. И наступил на такую же ногу. Стоит ли удивляться, что нога дернулась и отвесила господину Криворучко пинка? И совсем уж не стоит поражаться тому факту, что Петр Дормидонтович влетел, согласно распространенному физическому закону, во врата своего личного банкирского ада.

Тигр, шокированный не столько вторжением в клетку, сколько внезапностью происшедшего, решил дать чужаку последний бой. Почти грациозно он поднялся на лапы и принялся отчаянно стегать себя хвостом по ребристым бокам. В воздухе закружились первые клочья шерсти.

— Сержант, оцепить территорию! — отдал весьма своевременный приказ капитан. В его глазах загорелся азарт римских цезарей, наблюдавших в цирках за первыми христианами.

— Есть! — ответил безотказный слуга МВД и Отчизны и… оцепил территорию.

Несмотря на то, что терять ему было практически нечего, тигр продолжал упражняться с хвостом, изредка встряхивая головой и недружелюбно скаля полусъеденные клыки. Петр Дормидонтович, сам того не замечая, тоже встряхивал головой и изредка щелкал вставной челюстью. При этом во встряхиваемой части тела шарахалась рикошетом от стенок черепа всего одна мысль. Нет, он не думал, что в ближайшем будущем ему грозит канонизация. Как настоящий президент банка Петр Дормидонтович клялся себе, что если когда-нибудь проклятый сержант станет акционером его предприятия, то дивиденды будут ему выплачиваться самые мизерные, а при первом же подходящем случае он сделает из него должника…

Так они с тигром и стояли.

***

Отец Агафоний, всеми вчера забытый, не помнил, как ему удалось добраться до отчего дома, но там с помощью Отца, Сына и Святаго Духа, на сей раз явившегося в образе пузырька нашатырного спирта в заботливых руках матушки, к утру окончательно пришел в себя. Свершив сей героический переход, достойный не то святого Ганнибала, не то просто Суворова, он произвел утреннюю молитву, омовение членов и завтрак, облачился в парадно-выходную рясу и направил стопы своя к злополучному банку, дабы предать его анафеме.

К этому времени дело уже шло к обеду.

У входа его встретил злой, как черт, начальник военизированной охраны. Выпученными, белесыми от сдерживаемого бешенства глазами он молча наблюдал за приближением православного пастыря.

— Покайся ибо зело грешен! — воздев вверх правую руку, приветствовал его поп.

Вуйко, чувствуя себя автоклавом закипающей праведной ярости, продолжал сверлить того взглядом. В воздухе витало эхо апоплексического удара.

— Раб божий покайся, ибо тяжкие испытания в виде твари заморской сиречь цветочки, аще зреют-созревают ягодки! Раскайся, гонитель! Ибо гореть душе нечестивой в геенне огненной!..

— Что ты мелешь, Горелов?

— …аки кур в ощипе! — продолжал гнуть свое отец Агафоний. — Да отсохнет десница моя, благословившая столь непотребное и богопротивное заведение и главу его — нечестивого президента, и слуг его, и прихлебателей его!!!

— Замели президента! — перебил Вуйко, выпуская пар. Его начали забавлять лихо закрученные проклятия попа.

— Куда? В геенну?!

— Почти, — веско произнес Анатолий Михайлович и добавил, наклонясь. — Капитан из уголовки раскрутил все дело за двадцать две секунды, что твою программу «Время»! Голова у кента, я тебе отвечаю!

— Какое дело? Какую программу? — сбился с церковно-приходского сленга на русский язык пастырь.

— Так ты ничего не знаешь?

— Знать не знаю, ведать не ведаю, — поклялся отец Агафоний.

— Ну-у, — жизнерадостно протянул Вуйко и выложил все последние новости вплоть до своих предположений о дальнейшей судьбе президента и рассуждений о его предательстве.

Как и начальник охраны, отец Агафоний был до глубины души потрясен коварностью замысла. Его чело подобно канаве прорезала морщина и он начал прощаться.

— Куда ты, Горелов? — Анатолию Михайловичу не хотелось терять благодарного слушателя.

— В зверинец.

— Зачем?

— Прокляну мерзавца!

— Нужное дело, — со светлой печалью в голосе согласился Вуйко.

Они распрощались.

***

Из пасти тигра на пол клетки упал клок белой пены. В ответ на такой явный вызов Петр Дормидонтович смачно сплюнул и сделал попытку угрожающе пошевелить копчиком. Он уже не думал о нелепых обвинениях, ему предъявленных. Сейчас перед тигром стоял не президент, но троглодит на пороге родной пещеры, проклинающий эволюцию за то, что та оставила ему вместо пятой конечности предков ничтожный атавизм.

Хищник выпустил когти и присел на задние лапы.

«Неужели прыгнет? Ей-богу прыгнет!» — сообразил Петр Дормидонтович несмотря на то, что был абсолютно не знаком с повадками диких животных.

«Неужели он еще способен на прыжок?» — лениво удивился директор зверинца, знакомый с повадками диких животных.

«Неужели они незнакомы?» — разочарованно подумал капитан периферийной извилиной, так как те немногочисленные основные, что еще сохранились под фуражкой, жаждали лишь крови и зрелищ.

Что было в голове у дворника Герасима осталось нейрохирургической загадкой, так как в тот момент, когда мускулы тигриных лап в последний раз готовы были распрямиться стальной пружиной, он открыл рот и рявкнул:

— Муму!!!

Полосатого зверя подбросило вверх и капитан потом клялся коллегам, что тот провисел в воздухе не меньше минуты. На сержанта повеяло затхлым воздухом и он брезгливо сморщился, отодвигаясь от дворника со словами:

— Дышал бы ты, Гера, почаще…

Герасим в ответ презрительно прищурился, репетируя в своих глазах эффект: «Буря матом небо кроет», и втянул воздух.

Пока тигр левитировал, Петр Дормидонтович, который никогда себя дураком не считал, быстро вернулся из пещер в реальность и попятился к выходу из клетки. Он был всего в полуметре от желанной цели, когда вдруг услыхал за спиной зловещее лязганье железа о железо.

Обернувшись, президент не поверил глазам.

— Покайся, ничтожный! — завопил любимую душеспасительную фразу отец Агафоний.

Ему легко удалось проникнуть сквозь символическое оцепление. По раздутым ноздрям и общему фанатическому выражению лица нетрудно было понять, что конец испытаниям банкира еще не пришел.

— Капитан, убери психа! — в свою очередь завопил господин Криворучко, отнюдь не желая следовать совету доброго человека.

— Покайся, мерзкий грешник!!! — ревел жутким басом, настаивая на своем, священнослужитель и бил массивным крестом по пальцам, которыми Петр Дормидонтович вцепился в прутья.

— Капитан! Ой!!! Капитан! Ой, мать твою!!!

— Сержант, убрать попа! — сказал Пивеня скучным голосом, убедившись, что многообещавшая версия напоминает мыльный пузырь, высосанный из пальца, и ее ждет та же судьба, что и всех пузырей на свете.

— А как же быть со свободой совести? — неожиданно заартачился подчиненный.

— Вопросы?! Ты что, охренел?!!

Сержант достал из-под форменной рубашки золотой нательный крестик, поднес к губам и отвернулся от капитана.

— Фамилия?!! — завизжал следователь-неудачник, заглушая вопли президента.

— Анусенко.

— Сержант Анусенко, приказываю вам выполнить приказ!!!

Ответом было молчание. Капитан выкатил зенки прямой наводкой и уже был готов еще сильнее напрячь голосовые связки, чтобы подавить неожиданный мятеж, как вдруг за спиной раздался глухой шлепок и жалобное мяуканье. Вздрогнув, он отвлекся от раскольника сплоченных органов МВД.

Хищник, с явной неохотой подчинившись тому же закону, что и пресловутое яблоко Ньютона, распластался на полу клетки и больше всего напоминал шкуру, которую с него можно было бы содрать. В его глазах светилась зависть к фрукту, ведь под ним не оказалось ничьей головы.

Шум падения послужил для президента дополнительным стимулом. Нимало не сомневаясь, что за спиной творится нечто ужасное, он поднапрягся, отшвырнул в сторону дверь вместе с вопиющим отцом Агафонием и бросился прочь. Некоторое время еще чувствовалось, как адреналин бьет в нем гейзером, потому что слышался истерический крик:

— Я чист перед уголовным кодексом!

Отец Агафоний — верный слуга православной церкви, хотел было кинуться следом, но видя, что верные псы закона не предпринимают никаких активных действий, начал прозревать. Если президент кричит правду, то он невиновен, аки овечка, и на него возвели напраслину, что противоречит принципу: «Возлюби ближнего своего».

Придя к такому выводу, пастырь, чьей деятельной натуре были чужды сомнения, развернулся на 180 градусов и набросился на доблестных работников уголовного розыска, дабы наставить их на путь истинный.

— Покайтесь, служивые! Возлюбите ближних своих и президента! Возлобызайте крест истинной веры!

Сержант с готовность рухнул на колени, а капитан, брезгливо оттолкнув попа, двинулся к клетке. На глазах директора, которые уже начали тонуть в полуденном мареве следующего дня, и привыкшего ко всему дворника он добровольно вошел в обитель хищника и наклонился над ним.

Тигр в последний раз мяукнул и приготовился достойно умереть.

— Самец? — поинтересовался Пивеня у директора.

— Угу, — буркнул тот, раздумывая, стоит ли попросить Герасима закрыть клетку или не стоит.

Пивеня присел и почесал тигра за ухом.

— Слышишь, кот, я нравлюсь тебе как мужчина? — шепотом спросил он у зверя.

Этим вопросом капитан уже добился в своей жизни двух разводов, а посему в последнее время переключился на пол, более близкий и понятный. Ему так хотелось взаимопонимания.

Тигр начал урчать. Капитана Пивеню внезапно пронзил приступ никогда ранее не испытанной им нежности. Да такой, что мурашки побежали по коже, а в глазах защипало. Он опустился на колени и поцеловал тигра в сухой горячий нос.

Дворник, которого невозможно было провести на мякине, при виде такой душераздирающей сцены открыл от восхищения рот и выпустил весь накопленный воздух. Директор окончательно отказался от намерения запереть клетку, а сержант исторг из груди вопль об отпущении грехов. На вопрос отца Агафония, стоящего к клетке отнюдь не передом, что это за страшные грехи, если о них так дико орут, Анусенко честно ответил, что дважды отказался выполнить приказ святого человека.

Немного поколебавшись, пастырь решил-таки дать шанс на спасение заблудшему агнцу, сильно, правда, смахивающему на барана. Он отпустил ему грехи и наказал до конца недели по десять раз на день читать «Отче наш». Большего для милиционера не сделал бы даже святой Феликс.

— Ну, кот, прощай, — сказал капитан, поднимаясь, — следственный эксперимент я продолжать не буду.

При взгляде на такую трогательную сцену у прощеного сержанта на глаза навернулись слезы. Анусенко даже забыл, что находится «при исполнении», а когда солнце, прорвавшись сквозь листву, брызнуло лучами на капитанскую фуражку, ему привиделся стальной нимб над головой начальника и он зарыдал навзрыд.

Отец Агафоний накрыл представителя паствы крестом и обернулся к остальным.

Тигр открыл печальные очи, попытался встать на лапы, но не удержался, завалился набок и околел. Большое сердце не выдержало переполнившего его чувства благодарности. Доброта, особенно милицейская, частенько бывает чревата…

Заплакали все.

***

Воскресенье, 29 мая 1994 года.

Семен с трудом разлепил глаза. Яркий солнечный свет тут же вынудил их нырнуть обратно под веки. Это заставило мозг напрячься, чтобы сообразить, откуда взялось солнце поздним вечером.

К сожалению, биологические часы были явно не в ладах с действительностью. Теоретически можно было предположить, что сейчас вечер выходного дня. Внутренняя же кукушка невнятно каркала о послеобеденной сиесте. Ни она, ни Саньковский, получивший здоровенный пинок от лошадиной дозы димедрола, не подозревали о действительном положении вещей.

В общем, в изнасилованном мозге царила пустота. Впрочем, она, если можно так выразиться, была не сплошной и в ней лениво плавали огненно-полосатые тигры, толстые пачки денег и смутное воспоминание о том, что он не верблюд. Кажется, именно в чем-то подобном его подозревала жена. Кстати, откуда та взялась? Откуда, вообще, берутся жены?..

Напряженная работа мысли не дала ничего, за исключением неясного воспоминания, что ему таки удалось заставить ее в это поверить. Случай для верблюда довольно редкий, но не такой уж невероятный по сравнению с тем, что могут вытворять тигры в чужих банках.

При мысли о тиграх — этих полосатых агентах его безумия, которые скучающе зевали, по-прежнему плавая на периферии сознания, — Семен застонал, помотал головой и попытался расстаться с диваном посредством перемещения в пространстве.

Неудача сопровождалась еще одним мучительным стоном и неожиданным озарением. Семен Саньковский понял, что страдает полным упадком сил. Хворь, к счастью, сама по себе, безобидная, но требующая некоторого времени для выздоровления.

— Мария, — протяжным голосом оживающего трупа позвал он жену, которая тут же дала о себе знать грохотом посуды, долетевшим из кухни.

— Как самочувствие? — поинтересовалась Саньковская, остановившись в дверях и вытирая руки о передник.

— О-о, — начал Семен лебединую песнь, красноречивым стоном давая понять, что ни о каком самочувствии не может быть и речи. — Что у нас на ужин?

— Ужин?! Может, вызвать врача?

— Чтобы он приготовил обед? — растерялся Семен, пытаясь угадать, чего же требует желудок.

— Родненький, — запричитала Мария, мигом оказавшись рядом и ласково гладя больную голову, — врачи не готовят ни ужинов, ни обедов, ни завтраков! Ты так давно не был в больнице!!!

— Я не хочу в больницу, — он помотал головой. — Я хочу… Второй завтрак?

— Их врачи тоже не готовят, — жена вздохнула. — Их просто вызывают и они приходят.

Саньковский бросил на нее пристальный взгляд. Что-то было не так и об этом на его месте догадалась бы даже издыхающая корова. Реальность, непохожая сама на себя, логическому анализу не поддавалась. Еще немного и вполне может оказаться, что на ужин будет приготовлен именно врач, фаршированный педиатрией.

«Лучше бы я не просыпался», — подумал Семен и тут один из тигров хмыкнул в том смысле, что, мол, просыпался ли он вообще — это большой вопрос.

— А он придет? — забросил Саньковский пробный камень в огород сомнений, охраняемый тиграми.

— Не знаю, — пробормотала Мария, отодвинулась и начала нервно комкать передник, — но попробовать можно… Я попытаюсь.

«Неужели я всегда хотел видеть ее такой — неуверенной и готовой без рецепта приготовить врача? Лучше уйти из этого сна…» — Семен закрыл глаза и постарался представить себе супругу такой, какой помнил — голой и активной в смысле выполнения жизненноважных функций.

***

За дверью, до которой Семен с трудом доковылял, держась за стены, вместо жены оказалась пухленькая женщинка средненьких годочков со следочком от колечка на безымянненьком пальчике. Была она средненького росточка и задорненько поблескивала каренькими глазками. Сколько Саньковский к ней не присматривался, следов соусика на белом халатике заметно не было. Сон не изменил логику и требовал с его стороны каких-то адекватненьких реакций.

— Кто у нас хворенький? — последовал тут же вопросик, едва Семен закрыл за вошедшей дверь.

Мария, как и следовало ожидать, подевалась неизвестно куда и нужно было думать, что он имеет дело с вызванным ею врачом. Толика логики здесь присутствовала, потому что в голом виде во сне о врачах жена была неуместна, как корова на пляже.

— Я, — с убийственной лаконичностью хмуро проинформировал он врача и принял волевое решение изменить течение сна каверзным вопросом. — Вы вдова?

Врач растерянно хлопнула ресничками, затем посмотрела на свой пальчик и игриво прищурилась. Однако, вспомнив, с кем общается, строго произнесла:

— Я — участковая.

— Участковая вдова? — продолжил режиссировать сновидение Семен.

— Да почему я должна быть вдовой? — сопротивлялся сон.

— А почему нет?

Женщинка задумалась и сказала:

— Да, я вдова. Ну и какое отношение это имеет к вашей болезни?

— Никакого, — Семен пожал плечами над такой пародией на дедукцию. — Я просто так спросил. Проходите.

Врач впорхнула в комнату, как бабушка всех бабочек, и перешла в наступление.

— Возможно, вдовец вы? — в ее глазах блеснуло нечто, сильно отдающее не то кровожадностью, не то агрессивным вегетарианством.

— Я — больной, — напомнил сам себе Саньковский, не сдержав дрожи в голосе. Сон был сильнее и оставалось надеяться, что воображаемый фантом не забыл клятву Гиппократа и остался вдовой не по той причине, которая только что пришла в голову.

— На что жалуетесь? — улыбаясь одними губами, спросила врач тоном, официальным, как дезинфекция.

— На кошек, — он сдался и поплыл по течению сновидения.

— Вот как?

— Ненавижу, — взмолился Семен.

— Чем же вам не угодили эти миленькие созданьица?

— Мяукают, визжат, царапаются, вертятся перед глазами и щекочут кору головного мозга своими полосами. Понимаете, эти шорохи, поскребывания изнутри…

— Понимаю, — соболезнование было дежурным и обязательным, как карболка, и Семен снова напрягся.

«Если она меня понимает, то лечить нас надо вместе. Кому?»

— Это бывает очень редко, — поспешил он удовлетворить возможное любопытство, — но жена беспокоится. Вот вызвала вас…

— Не волнуйтесь, она правильно беспокоится. Откройте ротик, высуньте язычок, молодец! Фрейдика читали?

— Не-ет, — нерешительно протянул Семен и подумал, дивясь совпадению: «Неужели Фрейд тоже ненавидел тигров?»

— Хорошо, — не унывала врач. — Скажите «А».

— А-а-а!

— Отличненько! Так, значит, жена ваша жива и здорова?

— Вроде да…

— Больше уверенности!

— А какое это имеет отношение?..

— Просто спрашиваю, — злорадно ухмыльнулась Айболит в юбке, открыла чемоданчик и начало что-то быстро писать на жутко официальном бланке. Закончив, она испытующе посмотрела Семену в глаза. — Часто выпиваете?

— Н-нет.

— Ну же, больше уверенности!

— Я бы и рад…

— Так я и думала, — врач кивнула и черкнула на бумажке.

— Доктор, что со мной? — Саньковскому было уже не до сна и не до смеха. Диагноз — состояние подсознательное.

— Delirium coitus, — быстро и непонятно ответила та, продолжая писать.

— Что это за зверь? — название болезни звучало знакомо и угрожающе.

— О, прошу прощения. Это наш полупрофессиональный термин, которым мы отпугиваем пациентов, диагностируя прогрессирующий невроз на почве полового истощения, отягощенный побочными ассоциациями, вызванными, в свою очередь, абстинентным синдромом.

— Отягощенный?! — пораженный проницательностью врача, Семен начал медленно выпадать в осадок.

Состояние упадка тут же проявилось на его лице и доктор поспешила успокоить:

— Не беспокойтесь. Слова не так страшны, как смерть. В больничном листе я напишу просто ОРЗ.

— Неужели это как-то связано между собой? — Семену уже впору было делать противостолбнячный укол.

— Нет, конечно, но разница небольшая. Отдохнете несколько деньков, попьете горячего молочка с медом, неплохо бы сметанки с грецкими орешками… Если жена в самом деле здорова, пусть купит петрушечки. Еще хорошо бы было красного винца по стаканчику перед едой. И никаких сношений. К концу недели будете как огурчик!

— Такой же зеленый и прыщавый? — недоверчиво поинтересовался Саньковский у развеселившейся вдовы.

— Будете такой же глупенький, как сейчас, — нежно проворковала та. — Я приду и проверю.

— Буду рад.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась врач и провела влажным язычком по губкам.

— А отчего умер ваш муж?

— Не выполнял предписаний врача, — с вызовом глядя в глаза, ответила вдова, защелкивая пальчиками замочки на чемоданчике. В ее тоне почудился неясный намек, когда она добавила. — Царство ему небесное!

— Все там будем, — с изрядной долей оптимизма согласился Семен, провожая сон к двери. Оптимизм в него вселяла надежда на скорый его конец.

— Он не верил, что в лечении должно быть тяжело, — с голубым оттенком полузабытой печали вздохнула врач, — ведь, как говорится, легко только в гробу!

Потрясенный подсознательной логикой, Семен не нашелся с ответом.

— Ну, живчик, выздоравливай! — сказала врач на прощание и ушла.

Саньковский остался стоять в полутьме коридоре беспомощной статуей Командора, дисквалифицированного в импотенты.

***

Четверг, 2 июня 1994 года.

Останки тигра захоронили ранним утром. Шкуру хищника приобрел акционерный банк «Дормидонтыч» и нанял опытного таксидермиста. Президент пожелал иметь чучело, чтобы и персонал, и посетители привыкали к экзотическому зверью, которое иногда наведывается в операционный зал.

— Чтоб он у меня был живее всех живых! — хлопнув по столу ладонью, наказал таксидермисту полностью реабилитированный господин Криворучко.

Уголовное дело, казавшееся капитану Пивене таким легким, окончательно зашло в тупик после опроса остальных свидетелей. Никому из них он так и не смог пришить исполнение роли двух таинственных личностей в масках. Текучка засунула это дело в дальний ящик и коллеги изредка вспоминали о нем только как о криминальном курьезе.

Зверинец покинул город около полудня, а к вечеру следующего дня Семен Саньковский почувствовал себя здоровым мужчиной. Пройдя курс лечения сметаной, петрушкой и прочими ингредиентами оригинального рецепта, не исключая красного вина в подогретом виде, а также нежным отношением супруги, он нашел в себе силы подняться как с нее, так и с дивана.

Перед ним снова была вся оставшаяся жизнь.

***

Пятница, 3 июня 1994 года.

Семен минут пять смотрел на запад, где происходил закат Солнца, прежде чем желание закурить возобладало над остальными.

— Привет, сосед! — приветствовал его Василий Рында, куривший свою вечернюю сигарету на соседнем балконе.

— Привет, — жизнерадостно ответил Саньковский.

— Как жизнь?

— Лучше всех! — наивно не боясь накликать на себя беду, окатил соседа оптимизмом Семен. Ему было наплевать на людскую зависть.

— Угу, — как-то клаустрофобически хмыкнул Василий и неожиданно задал анекдотический вопрос. — Ты рыбу жаренную любишь?

— В каком смысле? — насторожился Саньковский и тут же в его груди зашевелились нехорошие предчувствия.

Как-то так уж в жизни получалось, что стоило кому-нибудь заговорить с ним о рыбе и на Семена тут же обрушивались целые косяки неприятностей. Стоило опустить голову в реку — и появился Тохиониус; не успел заняться с Димкой Самохиным подледной рыбалкой как очутился на Понго-Панче; а чего стоили золотые рыбки Длинного он предпочитал вообще не вспоминать.

— В жаренном, вестимо!

— Ты знаешь, я больше предпочитаю тарань, — на всякий случай тщательно взвешивая каждое слово, ответил Семен после паузы.

— Тем более! Идем завтра на рыбалку… Что? — Рында не сводил глаз с лица соседа, которое могло своим выражением ярко проиллюстрировать принцип единства и борьбы противоположностей. — Понимаешь, завтра у меня день рождения, придут гости, а с деньгами туговато… Водка есть, а на зуб положить нечего.

Саньковский слушал вполуха, сопя носом. Ничем экстремальным в воздухе не пахло. Да и не могут всякие инопришельцы являться ему каждый раз, когда он… В воображении возник сексапильный образ русалки.

— Согласен, — изрек он здравый во всех отношениях вывод, навеянный афродизиатической диетой. — Когда выходим?

— В половине пятого, — сказал Василий и щелчком отправил потухший окурок в добродушное пространство летнего вечера. — Лады?

— Лады, — кивнул Семен.

Сосед скрылся у себя в квартире. Солнце нырнуло за горизонт. Закат состоялся по полной программе как и обещал Гидрометеоцентр.

Саньковский сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, вызвавших эротические видения, и проследовал на кухню, где хозяйничала Мария.

В последнее время все, что бы он ни делал, вызывало у него эротические видения.

***

— Добрый вечер! — завидев Солнечную систему, издал довольно-гортанный звук космический диссидент, приветствуя настоящую родину.

Заложив крутое пике, он ринулся навстречу знаниям. Его корабль, едва не став причиной очередного международного конфликта на космическо-истерической почве, все-таки благополучно вырвался на финишную прямую и удачно плюхнулся в озеро Кучерявое.

Произошло это безлунной ночью за несколько часов до рассвета.

***

Суббота, 4 июня 1994 года.

С первым лучом Солнца, превратившим кромешную подводную тьму в зеленоватую мглу, Фасилияс шагнул в шлюзовую камеру. Все его земноводное тело дрожало от возбуждения. Когда первые струйки воды забурлили водоворотами у щупальцев, он наклонился и прополоскал полость клюва, выполняя древний ритуал встречи с Родиной и нарушая кислотно-щелочной баланс.

Над поверхностью озера стлался туман. С одной стороны это было ему наруку, вернее, нащупальце, но с другой — было абсолютно непонятно куда плыть. Однако, как говорят умные осьминоги, на всякий хитрый туман есть хороший сонар.

Определившись где есть что, Фасилияс погреб к нужному берегу.

— На червяка плевать обязательно? — неожиданно услышал он и замер в камышах.

— Дело вкуса, — ответил голосу второй, заставивший осьминога насторожиться.

Отпрыск Тохиониуса обладал отличной памятью и в ее глубине забрезжило воспоминание. Слуховые мембраны напряглись, стараясь точнее уловить все интонации.

— А ты будешь плевать?

— Я к этому методу прибегаю только в крайнем случае.

— Когда совсем не клюет?

— Когда под рукой нет динамита, — брякнул Василий Рында и у Фасилияса окончательно развеялись сомнения относительно того, кто есть кто.

Несмотря на то, что инопланетянин не принадлежал ни к одной из разновидностей мафии, не узнать своего крестного отца он не мог. Ему моментально захотелось сделать человеку что-нибудь приятное.

Крестник погрузился под воду как раз в тот момент, когда Саньковский, так и не плюнув на червяка, замахнулся удочкой. Поплавок, описав в воздухе нечто замысловатое, булькнул в воду. Перед кончиком осьминожьего клюва повис, извиваясь на крючке, жирный червяк.

Он дернул его, но ничего не произошло. Червяк продолжал зазывно корчиться. Рядом прошмыгнула рыба. Подплыв к червяку, она его немножко пожевала, после чего энергии у того заметно убавилось. Рыба заглотала его и вдруг взмыла вверх, оставив после себя струю пузырей. Процесс человеческой забавы стал пришельцу предельно ясен.

— Васька, смотри! — заорал Семен, снимая с крючка тощую верховодку. — Я на него даже не плевал!

— Поэтому она такая маленькая, — охладил азарт Василий.

Как человек и рыбак более основательный, он все еще возился со снастями, колдуя над хитроумными приспособлениями, которые должны будут обеспечить гостей ужином.

Фасилияс снова услышал свист лесы и нырнул. Теперь он знал, что надо сделать.

Легкий бриз разогнал туман. Поплавок Саньковского тихо покачивался под его порывами. Оставшаяся в озере рыба клевать не спешила, но это беспокоило мало. Семен не без основания считал, что главное — не рыбалка, а сам процесс. Так ему казалось минут двадцать, а затем закралось подозрение, что зря он плюнул на червя в этот раз. Но и эту мысль вытеснил из сознания образ местной Афродиты, которой уже пора было явиться пред его очи.

Жмурясь от солнца и слушая интимный шелест камыша, Семен во всех подробностях представлял себе, чем он займется с нею после того, как ее руки, поблескивающее капельками влаги, обнимут его. Он уже слышал ее зов…

— Семен!

Саньковский дернулся и ошалело повертел головой. Так орать было не под силу даже супруге.

— Сенька!

Вопил Васька и тыкал пальцем в его сторону. Он все еще не разобрался с удочками и только нетерпеливо подпрыгивал на месте, окруженный мотками лесы и резины, из которых торчали спиннинги и бамбуковые удилища. Рында явно страдал боязнью того, что его кто-нибудь упрекнет в несерьезном отношении к ловле рыбы на любую снасть.

— Чего?

— Поплавок!

— Где? — Семен вскочил, схватил удочку и попытался отыскать поплавок взглядом. Тот, равно как и Афродита, в поле зрения отсутствовал.

— Тяни, идиот!!!

Саньковский совету внял и потянул. Удилище выгнулось дугой. Руке передалась вибрация, от которой участился пульс и закипела кровь. Живая дрожь пойманной добычи.

За спиной Василий, отчаянно матерясь, продолжал давать полезные советы и лихорадочно развязывал узелки, освобождая подсак. Следуя им, Семен медленно и упорно подводил рыбу к берегу. Леска звенела, вода бурлила, глаза горели азартом и никто не заметил, как из воды вылез осьминог и расположился на пригорке за их спинами.

Наконец карп, зеркальный карп — шестикилограммовое блестящее чудо, был выловлен из родной стихии и забрыкался на свежем воздухе.

— Везет же, — не без доброй зависти протянул Рында.

Семен, до сегодняшнего дня не подозревавший, что на удочку можно поймать что-нибудь крупнее бельевой прищепки, потрясенно пробормотал:

— Все-таки смачный плевок — великое дело…

Позади неожиданно раздался скрежещущий, но жизнерадостный смех и рыбаки медленно обернулись. Сказать, что по коже у Семена побежали мурашки, значит не сказать ничего. У него зачесалось все тело и задергалось левое веко.

«За что меня предали?!» — захныкал он при виде до тошноты веселого инопланетянина мысленно, так как трясущиеся губы произнести ничего не могли.

Очередная порция адреналина бросилась в атаку на мозг, размягченный благоприятными условиями последних дней, и он тут же спустил с цепи черных псов подсознания. Карп оскалился стальным тигром и, бия себя хвостом по плавникам, рванулся к ногам Саньковского, норовя оттяпать их по самую шею. Ошарашенные глаза Рынды, все еще не понимающего происходящего, приобрели нечеловеческую пустоту взгляда зомби и Семен с ужасом прочитал в них приговор.

«Попался! Ух, попался!!! Ну, мы тебя сейчас!..» — орали они, дико вращаясь и становясь все больше, больше, БОЛЬШЕ…

Саньковский закрыл глаза, плашмя рухнул навзничь мимо берега и начал тонуть со скоростью погружения относительно твердого тела в весьма жидкую среду.

Там его с нетерпением ждали полуголые и ненасытные русалки.

***

Огненная вода обожгла рот, забила дыхание и вулканической лавой ворвалась в пищевод, сжигая поселения микробов и бактерий. Проглоченный головастик был подхвачен ею. Не успев изъявить последнюю волю, он оказался в желудке, где и переварился.

Отплевываясь, Семен открыл глаза и услышал:

— Ты бы спрятался где-нибудь, пока он тебя снова не увидел.

— А что с ним такое?

— Может быть, солнечный удар или ему вдруг показалось, что ты похож на его жену.

Фасилияс с сомнением посмотрел на крестного, щелкнул клювом в знак несогласия и залег в траве. Логическую цепочку между поведением человека и добрым советом Василия построить было трудно, но он все же попытался. Выглядела она приблизительно так:

ПЛЕВОК — РЫБА — ЗЕРКАЛЬНАЯ ЧЕШУЯ — СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК — НАРУШЕНИЕ ЗРЕНИЯ — ЖЕНА — ПОМУТНЕНИЕ СОЗНАНИЯ.

Ключевым словом, естественно, была «жена», то есть, самка, ради пополнения знаний о которой и была пересечена половина Галактики. Осьминог тихо порадовался первой удаче и решил продолжать накапливать информацию, благо люди себя шпионами на проваленной «явке» не чувствовали и ничего подсознательного не скрывали.

— Как самочувствие?

— Где это?

— Ты о водке? Хочешь еще?

— Убери эту гадость! Где это?

— Почему гадость? Водка как водка…

— Где ОНО?

— Ах, ты об этом…

— Да, черт побери!

— Значит, водки не хочешь?

— Нет, черт побери! — заорал Семен, демонстрируя пренебрежительное отношение к богатствам русского языка.

Это тут же подметил Рында:

— Надо же, что можно услышать от человека, чья жена — учительница русского языка! Никакого разнообразия…

— К черту разнообразие! — продолжал пениться огнетушителем Саньковский. — Я просто хочу убедиться, что это мне не померещилось!

Морщась от воплей, Фасилияс тем временем строил новую логическую цепочку:

ВОДКА — САМОЧУВСТВИЕ — РОДНОЙ ЯЗЫК — ЖЕНА — ГАЛЛЮЦИНАЦИИ — БОЯЗНЬ.

Проблем с определением ключевого слова опять не возникало.

Приятель посмотрел на Семена испытующе, цыкнул зубом, взвешивая все «за» и «против», да и махнул рукой:

— Ладно, Сивка-Бурка, стань передо мной как глист перед травой.

Фасилияс с готовностью предоставил кладезю информации возможность лицезреть себя от кончика клюва до крайних присосок.

— Так я и знал. Нет, все-таки не стоило идти на рыбалку… — пробормотал Саньковский и с укоризной обратился к пришельцу. — Что же тебе, Тохиониус, дома-то не сидится, а? Жены у тебя нет, дитё, поди, уже взрослое… Так, спрашивается, какой жареный осьминог клюёт тебя туда, откуда щупальца растут, а?

— Это не он.

— Неужели? — с искренним недоверием удивился Семен. — А кто? Очередная инкарнация Пушкина?

— Это его дитё — Фасилияс. Говорит, ностальгия его в космосе замучила.

— О, это меняет дело, — фальшиво обрадовался Саньковский. — Надолго к нам? Как здоровье батюшки?

— Старик жив, — бодро заверил Фасилияс, — и вождь тоже.

— В этом можно не сомневаться. Если уж разменял бог знает какую тысячу лет, то никакой черт тебя не возьмет! Так, говоришь, ностальгия?

— Мм, не совсем. Дело в том, что, по большому счету, я прибыл сюда выяснить один половой вопрос.

— Да ну?! — голос Семена приобрел оттенок заинтересованности. Его тоже волновали схожие вопросы. — Я думал, что природа решила все за вас.

— Дело в том, что, наблюдая жизнь сородичей, я пришел к выводу, что их планета, где я вынужден существовать, нуждается в сексуальной революции.

— Это как? — Рында расхохотался. — Групповое метание икры?

— Нет, ты не понимаешь сути проблемы, — ответил осьминог и принялся излагать свои многообещающие и многочисленные выводы, к которым пришел звездно-тернистым путем сексопатолога-первопроходца.

Мерно кивая в такт его рассуждениям, Семен думал: «Какое счастье, что я не остался в шкуре Тохиониуса! Это с одной стороны. А с другой? На кой черт была мне эта рыбалка? Сидел бы себе дома, жевал петрушку и занимался делом… Идиот!»

***

— Спрячься, — буркнул Семен, открывая дверь.

Фасилияс послушно зарылся в рыбу, наловленную с его помощью под девизом, который никто из рыбаков вслух высказать не решился — «С паршивой овцы хоть шерсти клок».

По просьбе Рынды Семену пришлось взять осьминога к себе. Васька ее мотивировал тем, что ожидающиеся к вечеру гости не стоят чести быть представленными столь экзотическому визитеру.

«Не знаю, как твоим чертовым гостям, а Машке это чучело точно представлять не стоит», — хмуро подумал Саньковский, снимая в коридоре тяжелый рюкзак.

— Неужели поймал что-то? — недоверчиво спросила жена и тут же сузила карие очи, уловив сквозь запах рыбы перегар. — Ты ведь сказал, что идешь просто ловить рыбу?!

— Этим я и занимался, — не стал скрывать истину муж, не чуждый желанию смягчить свою участь, и направился в ванную.

Мария с видом прокурора, которого гнетет смутное сомнение, последовала за ним.

— Подожди, не заходи, — посоветовал Саньковский.

Сомнения медленно, но верно начали трансформироваться в подозрения.

— А в чем дело?!

— Я тебе потом все объясню.

Присяжные в лице Марии начали склоняться к обвинительному заключению.

— Что ты мне собираешься объяснять?! — мысль, навеянная верой в чертовщину, что Семен притащил домой пьяную русалку в качестве любовницы, заставила Саньковскую завопить не своим голосом. — Что у тебя в рюкзаке?!!

Семен молча расстегнул рюкзак, молясь, чтобы Фасилияс не всунул в разговор свой клюв.

— Смотри.

Убедившись, что у содержимого с русалками нет ничего общего, кроме чешуйчатого хвоста, Мария поутихла.

— Надеюсь, что это будет честное объяснение, — буркнула она и ушла в комнату смотреть телевизор.

«Или делать вид, что смотрит телевизор», — вздохнул Саньковский, открывая кран. Плюхнув в воду улов, он присел на чугунный уголок и задумался, в смысле, закручинился.

Ему предстояла трудная дипломатическая миссия.

***

Как известно из истории статистики, терпение любящей женщины и женщины вообще — не беспредельно. Ангелы в юбках перевелись в Российской Империи еще до 1913 года, так как статистика уже тех времен о них умалчивает, а ей не доверять в этом аполитичном вопросе смысла нет.

Мария же была женщиной не только любящей, но еще и современной. Нет ничего удивительного в том, что ей не понадобилось много времени, чтобы перешагнуть красную тонкую черту, за которой живет сжигающее внутренности любопытство. Выключив телевизор, где ведущий передачи «В мире животных» плакался о тяжкой судьбе редеющей прямо на глазах популяции уссурийских тигров и призывал спонсоров услышать его вопиющий за кадром глас, она подошла к двери в ванную и прислушалась. Там было очень тихо, что не способствовало удовлетворению жажды знаний.

Саньковская рванула дверь на себя. В этот же момент Фасилияс, воспитанный на прописных истинах осьмиконечных классиков, которые, в основном, гласили: «Знать, знать и еще раз знать — куда занесла тебя нелегкая!», вынырнул из-под рыбы и встретился с ней взглядом.

«Лучше бы это была русалка», — подумала Мария и тихо пискнула.

— Все в порядке, дорогая! Нет никаких причин для беспокойства, — вскочил Семен, делая неуклюжие попытки закрыть собой инопланетянина. Ему было бы спокойнее, если бы позади была амбразура вражеского ДОТа.

— Кто ты? — в упор уставилась на него жена.

— Муж твой, Семен Саньковский.

— Чем докажешь?

Он попытался ее обнять, но был отвергнут.

— Это может каждый!

— Это можеткаждый ?!! — взвыл супруг, оскорбленный в лучших чувствах. Он мгновенно нутром почувствовал всю справедливость истины о том, что лучшая защита — это нападение. — Ты что имеешь в виду?!

Саньковская на паясничанье не обратила внимания и повернулась к Фасилиясу:

— А ты кто такой?

В стройной теории осьминога появилась маленькая трещинка, когда подумалось, что разделение на полы имеет не только плюсы, но и такой вот крупнокалиберный минус. Вместо того, чтобы честно ответить, что он ей не муж, не друг и не родственник, Фасилияс лишь разочарованно щелкнул клювом. В одноглазой голове просто не укладывалось, как такой вопрос могли задать на родной планете.

— Сын Тохиониуса… Я же тебе про него рассказывал, — пришел на выручку Семен, сообразив, что древний военный маневр с женой не проходит.

«А, может, все дело в том, что я — не Цезарь», — грустно подумал он и постарался утешиться тем, что и его жена — не Брут. Любой гей-историк на его месте пошел бы дальше и выстроил бы теорию, согласно которой Брут заколол Цезаря не в силу каких-то политических причин, а просто потому, что тот изменил ему с Марком Антонием. Однако, сексуальная ориентация у Саньковского пока еще была традиционной, да и ситуация для выдвижения сомнительных гипотез была неподходящей.

— Это точно ты… тьфу, он, а не ты? — продолжал тянуться тем временем дежурный кошмар.

— Разве твое сердце ничего тебе не подсказывает?

— Мое сердце — не цыганка! И ему не прикажешь!

— Я не знаю, как тебе это доказать…

— Зато я знаю! Иди!

— Куда?

— Не твое дело! Сейчас я все выясню!

Захлопнув за Саньковским дверь, Мария принялась за осьминога вплотную:

— Как зовут твою тещу?

Логическая цепочка, которую попытался было построить Фасилияс с целью ответа на бредовый для его племени вопрос, больше всего напоминала алогическую удавку.

Не дождавшись ответа, Мария приоткрыла дверь.

— Эй, ты! Как зовут мою мать?

— Клеопатра Птолемеевна, — буркнул Семен, продолжая дуться на объявленный ему вотум недоверия.

— Что за чушь ты мелешь? — Саньковская похолодела при мысли о том, что ни один из этих двух не является ее Семеном. — Отвечать сейчас же!

— Наталья Семеновна, — подленько улыбнулся Саньковский. — Теперь твоя душенька довольна? Или сходить мне к морю и принести еще рыбки?

— Прекрати свои идиотские штучки, — Марии полегчало, ибо была у нее возможность убедиться, что при переходе в чужое тело знания не передаются, — и скажи, какого черта он здесь делает?

Семен скосил глаза на Фасилияса.

— Плавает.

Сомнения Саньковской развеялись окончательно. Такой ответ был как раз в стиле благоверного. Лучезарно ему улыбнувшись, она наклонилась к космическому охотнику за знаниями:

— Тогда причаливай — гостем будешь!

Будь на месте Фасилияса его родитель, то он вряд ли бы повелся на это приглашение, но у отпрыска еще не было оснований подозревать самку, что та готовит ловушку. Он с готовностью выпрыгнул из ванной и начал отряхивать чешую осточертевшей рыбы.

Семен во все глаза смотрел на жену и в них светилось детское недоверие. Он никак не ожидал такого вот конца.

«Мягко стелят да жестко спать» — в который уже раз утешила его народная мудрость. Правда, тут же мысли сбились на привычные рельсы, что не мешало бы с женой побыстрее переспать хотя бы в шалаше. Он даже не задумался, будет ли там с ней рай, если рядом окажется осьминог.

— Первый раз вижу живого инопланетянина, — соврала Саньковская незваному гостю, когда они всем составом перешли в гостиную.

— Живого?! — во взгляде Фасилияса, устремленном на Семена, таки мелькнул ужас.

— Это идиома такая, — тоже не удержался от вранья тот, думая, что это ложь во спасение, и с укоризной посмотрел на жену.

Мария обворожительно улыбнулась и тут же ляпнула еще одну бестактность:

— Я просто не успела разглядеть твоего… мм, родителя, когда вышвыривала его с балкона.

Фасилияс поежился. Кто бы мог подумать, что его предаст крестный отец!

— В некотором смысле я — не инопланетянин. Я коренной уроженец вашей, то есть, нашей планеты.

— Ну да?! — поразилась Саньковская.

— Я же тебе рассказывал, — буркнул Семен.

— А ну тебя! Кто же знал, что ты тогда говорил правду? — не напрягаясь особо, родила Мария очередной образец женской логики.

«Мотай на клюв!» — мысленно посоветовал осьминогу Семен и даже открыл рот, дабы выразить возмущение, но тут же сообразил, что супротив женской логики даже танк — жалкая куча металлолома. Губы сомкнулись, но глаза, обращенные на гостя, красноречиво светились предостережением: «Ох, не дай Бог тебе разгермафродититься…»

К сожалению, несмотря на то, что Фасилияс считал себя «мальчиком», мужской солидарностью он не пропитался и невооруженным глазом было видно, что ни хрена в глазах хозяина квартиры осьминог не прочитал.

— Так ты, значит, на Родину прилетел? — продолжала расспросы Мария.

— Получается так, — согласился Фасилияс и при воспоминании о беззаботном детстве в каменном веке около клюва появились морщинки, адекватные человеческой улыбке. Так гримасничать его научил Бубел.

— Ностальгия, надо думать, замучила?

— Нет. Я прибыл для исследований.

— Каких? — всю напускную веселость Марии сняло, как рукой. Она подобралась, как змея перед выпадом.

— Понимаете, — осьминог с сомнением посмотрел на нее, затем на Семена, но все же продолжил, подстегиваемый взглядами благодарной публики, — весь мой народ — сплошь гермафродиты. Способ размножения сам по себе неплохой, что доказано вековой практикой, но, как говорится, лишенный изюминки…

— Скорее уж, клубнички, — фыркнул Саньковский.

— Да, да, — согласился гость, понятия не имея о сленговой разнице между двумя ягодами. — Я вырос среди вашего народа и нередко наблюдал разнообразные психические отклонения, которые невозможны на нашей планете в принципе.

— На вашей? — уточнила Мария. У нее все подобные аномалии ассоциировались с шизофренией на почве алкоголизма.

— Мм… На их, — с трудом вывернулся гражданин Галактики из щекотливого положения, в которое его завели дебри чужого языка.

— А там разве не пьют?

Семену не понравилось выражение глаз жены и он ехидно поинтересовался:

— Надеюсь, ты не собираешься туда эмигрировать?

— Да нет, я просто любопытствую, — мысль показалась Марии соблазнительной.

Саньковский на мигах дал понять ей, что некультурно перебивать разумное существо, которое для того, чтобы пообщаться с земляками по разуму, приперлось черт знает откуда.

— Так вот, тогда я не подозревал о различиях в наших физиологиях и думал, что только разница во внешности мешает мне найти пару…

— Теперь я знаю, как родилась сказка о царевне-лягушке! — снова не выдержала Мария.

— К сожалению, — в голосе Фасилияса было столько искреннего сожаления, что смеялась хозяйка недолго, — все оказалось сложнее и сегодня я прибыл к вам, чтобы глубже исследовать влияние физиологии на психологию.

— Зачем?

— Гм, наша цивилизация…

— Ваша?

— Их цивилизация уже давно достигла такого уровня, когда операция разделения на полы перестала представлять из себя техническую проблему, но консервативный образ мышления и атавистическая вера в то, что если это было хорошо для предков, то, значит, оно хорошо и для нас… — Фасилияс сокрушенно крякнул.

— А в самом деле, на кой ляд твоему народу это разделение? — спросил Семен, мечтая об окончании разговора, когда можно будет спокойно заняться любовью с Марией. — Может быть, ты хочешь превратить свой народ в племя, состоящее сплошь из психов?

— Дело в том, что… мм, как бы это получше объяснить… Попробую так. Значит, чтобы достичь той ступени развития, на которой мы находимся сейчас, нам понадобилось около миллиона лет. Своей сегодняшней же ступени развития Человечество достигло всего за 35 тысяч лет. Из этого следует, что вы сравняетесь с нами менее чем через тысячу лет. Хотя, вполне возможно, что мы деградируем еще раньше.

— Печально, — притворно вздохнула Мария, сожалея, что все осьминоги не деградировали еще несколько тысячелетий назад.

— Да, — согласился Фасилияс, напрочь лишенный телепатических способностей. — И я должен доказать, что именно разделение вида на два пола, как минимум, придает эволюции громадный стимул!

— Как минимум?!

— Конечно. Мне лично известны планеты, где сосуществуют от пяти до десяти различных полов. Так они вообще эволюционируют со скоростью света, выражаясь образно. Не нужно далеко ходить за примером, — гость обернулся к Семену, но тот внезапно закашлялся. Фасилияс ждал, пока пройдет приступ кашля до тех пор, пока не сообразил, что за примером вообще никуда ходить не надо. — Так вот, я должен привезти на планету родителя убедительные доказательства того, что моя теория однозначно верна!

— Что ты имеешь в виду под доказательствами? Людей? — Мария округлила глаза. Ей вдруг стало ослепительно ясно, что лучше жить с иногда выпивающим мужем на Земле, чем быть с ним парочкой трезвеньких, но подопытных кроликов у осьминогов. — Я не согласна.

— Нет-нет, мне нужна лишь полная информация о двигателе эволюции, который вы называете «любовь», в половом смысле этого слова.

— О сексе, что ли?

— Yes, — ответил Фасилияс, который английский выучил лишь за то, что на нем писал Шекспир «Ромео и Джульетту». — Но мне нужно узнать, а еще лучше увидеть этот процесс изнутри. Меня интересует деятельность мозга до, во время и после встречи двух разнополых существ. Василий любезно согласился предоставить себя и нескольких особей противоположного с ним пола в мое полное распоряжение в ближайшее время, сразу после того, как они закончат прелюдию, называемую «пьянка».

— Полное?! Ты хочешь овладеть их телами во время того, как они…? — не без ужаса в голосе спросила Мария и повернулась к Семену. — А ведь ты говорил, что не можешь находиться в двух телах одновременно, не так ли?

— Совсем не обязательно, — вклинился Фасилияс.

— Что не обязательно?

— Для меня и не нужно бороться с двумя сопротивляющимися сознаниями. На первом этапе будет достаточно контролировать два бессознательных тела. Наблюдая в свое время за камланием нашего племенного колдуна, я разработал новую методу.

— Какую, если не секрет? — лоб Саньковской прорезали морщины.

— Путем гипноза и с помощью некоторых фармакологических средств человеческое сознание может быть переведено в индифферентное состояние, совершенно безопасное для того, кто войдет с ним в непосредственный контакт.

— Великолепно! — Марию посетила мысль, как одним выстрелом убить двух зайцев, как минимум. — И тогда ты можешь делать с телом все, что угодно?

— Почти, — скромно потупил клюв Фасилияс.

— Ты же просто гений! — идея окончательно сформировалась. — Сеня, давай поможем ему!

Слова жены повергли Саньковского в ступор.

— Ты! хочешь! помочь ему?!

— Почему бы и нет? Я была так несправедлива к его родителю!

Семен понял, что врать даже во спасение — нехорошо. Ему никогда не доводилось трахаться в бессознательном состоянии, а если еще учесть, что и партнерша будет не более активна, то такой половой акт мог бы состояться и у зомби. Его челюсть с хрустом отвисла.

Звук был истолкован как знак согласия.

***

Был вечер, когда Саньковский настолько пришел в себя, чтобы сформулировать вопрос к медленно обнажающейся жене:

— Ты представляешь себе, на что согласилась?

— Очень даже отчетливо.

— Но ведь ты даже знать не будешь, с кем занимаешься любовью — со мной или с ним! А, может, тебе хочется делать это именно с ним? Немножко извращений, а?!

— Дурачок, ведь друг с другом будут наши тела, а любовью он будет заниматься сам с собой. Ни нам, ни, тем более, ему к этому не привыкать.

— Ну, если так стоит вопрос…

— И не только вопрос, надеюсь, — Мария нырнула под одеяло к мужу. — К тому же, мы не подписывали никаких обязательств и до этого дело может просто не дойти.

— Тогда зачем было вообще соглашаться на это предложение?

— Скоро ты все узнаешь, любимый, — она погладила его и шепнула. — Ну а пока мы еще в сознании, то грех упускать такую возможность…

***

Воскресенье, 5 июня 1994 года.

Весь день, довольно-таки пасмурный, как в прямом, так и в переносном смысле, ушел на психологическую подготовку по системе Фасилияса. Глядя, как тот шаманит, Семен чувствовал себя привидением на чужом празднике жизни, зато инопланетянин вел себя у него дома, как в своей «тарелке». Курлыкая незамысловатый мотивчик, Фасилияс носился по комнате, заглядывал в глаза Марии и даже как-то заговорщицки ей подмигивал. Уже ближе к вечеру Саньковскому было предложено заглотать две таблетки димедрола. Он с облегчением погрузился в сон, который был гораздо более настоящим, чем покинутая действительность, где жена была заодно с осьминогом.

Убедившись, что муж отключился, Саньковская обратилась к Фасилиясу со следующими словами:

— Надеюсь, ты не думаешь, что я терплю все это из осьминоголюбия?

— В смысле, октопусофилии? — переспросил не на шутку подкованный в земных научных терминах инопланетянин. Корабельный компьютер Тохиониуса был битком набит информацией о земных языках, потому как тот тоже был воспитан на прописных истинах классиков-осьминогов.

— Ты как хочешь это называй, но добровольной помощницей в твоих затеях может быть только нимфоманка-психопатка! Если бы не конец света…

— Что такое конец света? Ночь?

— Узнаешь, если останешься. Об этом кричат на всех углах.

— О-о, — протянул Фасилияс и озадаченно посмотрел на нее, не находя в языке предков соответствующего аналога такому сверхабстрактному для него понятию как «нимфоманка». — Это так страшно?

— Да! И взамен мне от тебя нужно, чтобы ты превратил мужа в нормального человека!

— Я не знаю, что ты подразумеваешь под этим определением.

— Нормальный человек — это не дикая помесь, способная проникать в чужие тела, — выпалила Мария, давая понять, что она думает о госте на самом деле, — а муж — это Семен.

— Но я ведь никогда не работал с нормальными людьми. Нимфоманка — это и есть нормальный человек?

Женщина выпучилась на него и уже была готова охарактеризовать как нимфоманок, так и осьминогов, но общих слов для этих двух разновидностей не нашла, а углубляться в детали не было времени. Поэтому ограничилась лаконичным:

— Нет.

Пришелец долго смотрел сквозь нее, а затем произнес:

— Мне нужен оригинал.

— За этим дело не станет, — Саньковская выпятила внушительную грудь и ткнула в нее пальцем. — Оригинал перед тобой! Ты должен лишить Семена возможности шляться по чужим мозгам, пристрастия к никотину, алкоголю и другим женщинам, кроме меня — единственной и неповторимой. Все понятно?

— Абсолютно! — уже нетерпеливо ответил Фасилияс. Несмотря на усложнение задачи, ему не терпелось поскорее заняться делом.

— Ну смотри мне, инопланетоводное! — пронзила его взглядом Мария.

На ладони лежало две таблетки. Саньковской впервые стало не по себе от затеи, куда дала себя втянуть, или авантюры, которую затеяла. Тяжело вздохнув, она посмотрела на Семена. Любовь всей жизни судорожно похрапывала и явно требовала её жертвы. Оставалось только надеяться, что Бог не допустит, чтобы они оба стали жертвами этого влажного проходимца…

На стуле около дивана многоруким стервятником пристроился осьминог. Мария разделась, стараясь не думать, что она первая среди землянок исполняет стриптиз для пришельца, бросила в рот таблетки, запила их холодной водой и прилегла около мужа. Глядя в гипнотическое око, она вдруг вспомнила то, о чем забыла сказать, и непослушными губами прошептала:

— И чтобы никакой тяги к наркотикам…

Сквозь пелену сна, заволакивающую сознание, Саньковская еще услышала звонок в дверь, но отреагировать у нее уже возможности не было. Звонок еще некоторое время преследовал ее в густеющей мгле, постепенно трансформируясь в далекий колокольно-погребальный звон…

***

— Неужели его замели? — с тревогой предположил Димка, когда они вышли из подъезда не солоно хлебавши.

— Шляется где-нибудь с женой. Воскресный вечер все-таки, — попытался успокоить друга Длинный, но цели не достиг.

— Не похоже это на него…

— Неужели ты думаешь, что тигр проболтался?

— После всего, что уже произошло с Семеном, я думаю, что нет ничего невозможного под Луной.

— Полнолуние! — приятель сделал страшные глаза. — Призрак тигра приходит в отделение милиции и…

— Ты думаешь, тот умер просто так?

— Нет, конечно. Сначала его пытали, а затем вкатили тигриную дозу пентотала натрия, чтобы он рычал только правду и ничего, кроме правды, — съязвил Длинный. — Я даю тебе стопроцентную гарантию, что до нас никто не доберется. К тому же, думаю, уже пора покупать золотых рыбок, иначе инфляция превратит «преступление всех веков и народов» в пошлую комедию. Кстати, — неожиданно закончил он, — давай навестим Ваську!

Идея, естественно, показалась Самохину абсолютно некстати, но уходить далеко от квартиры Семена не хотелось. В случае чего у Васьки можно Саньковскому и в стену постучать.

***

Вчерашний именинник, страдающий жутким похмельем, открыл дверь и с протяжным стоном завалился обратно на софу.

— Неужели так плохо? — лицемерно пособолезновал Длинный, мгновенно распознав знакомые симптомы, и устремился к аквариуму с видом наркомана, завидевшего дармовую дозу.

Рында промычал нечто невразумительное, а попугай, которого в этом году звали Лордом, встрепенулся на жердочке, вытаращился на посетителей блестящим глазом и прошепелявил:

— Шиллет — лушше для мушшины нет!

— Ты что, телевизор починил? — от нечего сказать поинтересовался Димка.

— Лучше бы я починил перьевыдиралку, — с трудом отвечал Василий и после продолжительной паузы попросил голосом, достойным умирающего. — Подай мне нож.

— Перестань! Похмелье — это еще не повод для харакири, — буркнул Длинный, еще не до конца погрузившись в транс.

— Какое к черту харакири?! Я просто покажу этому мерзавцу в перьях, что ножом тоже можно бриться! Особенно перья!

— Не будь таким жестоким.

— Жестоким? — взвыл Василий. — Если бы тебе с самого утра каркали о том, чего лучше для мужчины нет, ты бы давно свернул ему шею. Такое впечатление, что эта фирма дала моему попугаю взятку!

— Не надо так преувеличивать.

— Ладно, не надо — так не надо, — легко, как все неопохмеленные лентяи, согласился Рында. — А вы сюда каким ветром?

— К Семену заходили.

— Ну и как он там?

— Никого нет дома.

— Быть такого не может!

— Почему? — осторожно удивился Самохин в одиночку, так как Длинного, похоже, окружающее уже интересовать перестало.

— Вряд ли бы он рискнул взять его куда-нибудь с собой.

— Кого?

— Не суть важно, — Васька смежил веки и откинулся на подушку, решив, что с больной головой в подробности углубляться не стоит.

Димка одарил его взглядом, в котором светилось как сочувствие, так и понимание. Милосердие было его крестом в этой жизни и сейчас, когда ближний страдал прямо на глазах, вытеснило на какое-то время неизвестного, которого Семен «не рискнул бы взять с собой».

— Тяжела шапка Мономаха, да?

— Пошел к черту, нет?

— Видишь, Длинный, как не стареют душой ветераны!

— Хуже, когда они ею не взрослеют, — фыркнул Васька.

Самохин бросил взгляд в сторону аквариума, подумал: «Еще хуже, когда они ею болеют, «- и сказал самым бодрым тоном, на который был способен:

— Так лечи подобное подобным! Так, во всяком случае, говорят знающие люди и я тебе советую.

— Шиллет — лушше для мушшины нет! — снова гавкнул Лорд.

— Убью, — вяло пробормотал Рында, открыл глаза и уже твердо сказал. — Ни за что! Я никогда не похмеляюсь, — тут он зажмурился при воспоминании о том, как из древнего кувшина вылетела душа сумасшедшего вождя. И, хотя кошмару было объяснение, в подсознании продолжало жить опасение, что в следующий раз из бутылки может вылететь нечто гораздо менее безобидное. Проще умереть, чем еще раз пережить такое «удовольствие». — Устал я… Устал от собственной непотребности в этой жизни…

— Думаешь, в следующей жизни ты будешь нужнее?

— Издеваешься, да?

— Отчего же? Может быть, тебе повезет и ты родишься, например, куриным окорочком. Или бутылкой портвейна, а?

— Ты зачем сюда пришел? Смерти моей хочешь, да?

— Совсем нет. — Димка жизнерадостно улыбнулся. — Могу дать полезный совет.

— Ну?

— Женись! Лучшего лекарства от твоей болезни я не знаю.

Василий рывком повернулся к нему, демонстрируя, что переворачиваться можно не только в гробу, убедился, что гость не шутит и произнес укоризненно:

— Лекарство это на животных не проверялось. К тому же, его действие носит временный характер и имеет массу побочных и непредсказуемых эффектов. По слухам, врачи, которые его прописывают, и сами долго не живут. Это я так, к слову.

— И на том спасибо, — вежливость всегда была визитной карточкой Самохина. — Но послушай, что я тебе скажу…

— Только не о женщинах. Сейчас любить я их не хочу.

— От тюрьмы и тещи не зарекайся, — испортил сам себе настроение Самохин, поскучнел и грустно продолжил. — Я имею в виду вот что, — он хмыкнул. — Приветствуя твой принцип не пить по утрам, я хочу сказать, что никто не похмеляется по вечерам. Усек разницу?

Такое простое решение мучительной проблемы в болящую голову хозяина еще не приходило.

— Но бутылку открывать будешь ты, — радостно сказал он.

— ???

— Это из Хемингуэя, — пояснил Рында. — Старик, не без каких-то своих оснований, считал, что алкоголиком становится тот, кто откупоривает бутылку.

— Тогда все официанты — сплошь и поголовно, — фыркнул Димка, который всегда старался в чужие предрассудки не верить. — Ладно, чего не сделаешь для хорошего человека! Где она?

— Ты опять о женщинах?

— Нет, о ней — о бутылке.

— Я думал, что вы с собой принесли.

— Хм, — задумался Самохин над совсем уж неожиданной проблемой.

— Да не будь ты собакой на сене, — подал голос Длинный, сигнализируя, что не так уж далеко он удалился из мира сего.

— Ты имеешь в виду?..

— Именно так.

— Ну, если так, то тогда, конечно… А иначе как же?.. — сердобольный гость направился к двери.

Сама судьба толкала Дмитрия Самохина сорить деньгами в винно-водочном магазине.

***

Как только супружеская пара вырубилась окончательно и надолго, Фасилияс соскользнул со стула и переместился на лежащие тела. Извиваясь, его щупальца поползли к лицам и присосались к вискам…

Три ауры слились воедино.

…Семен вздрогнул и напрягся. Он опять был на рыбалке и у него клевало. Подсечка, но вместо рыбы на крючке оказался осьминог, который приятельски потрепал щупальцем по щеке и поковылял дальше. Над водой снова покачивался мирный поплавок…

…Мария чистила рыбу, когда одна из них затрепыхалась, выскользнула из рук и мазнула холодным хвостом по лицу. Вытершись передником, она нагнулась за ней и тогда из миски вытянулось щупальце, молниеносно скользнуло за добычей и протянуло ей. «Спасибо», — поблагодарила Мария. «Не за что», — ответил осьминог голосом Семена, вытряхнул из пачки сигарету и отправился курить на балкон…

Осьминог разтроился и осторожно начал проникать дальше, стараясь контролировать поступающую информацию. Шагнув за грань чужих снов, он словно снова оказался в космическом пространстве, где багрово остывали осколки звезд. Казалось, здесь не было ничего и в то же время Фасилияс не мог отделаться от ощущения, что именно это Ничто вцепилось в него мертвой хваткой.

Он напрягся и выскользнул обратно — туда, где чужие «я» видели себя во снах. Туда, где реальность лишь могла измениться как по их, так и по его желанию. Нетрудно было понять, что он знает о восприятии человеком своего мира слишком мало, чтобы строить догадки о том, что лежит за гранью сновидений. Их сновидений. Вполне возможно, что неграмотное вмешательство изменит восприятие людьми действительности, какой она им видится и снится, и тогда та Тьма взорвет и его сознание…

И начался Большой Сон.

…Миска с рыбой неожиданно начала вращаться у ног Марии. Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. Чешуя исчезающей рыбы серебрила растущие, подчиняющиеся невидимым рукам неведомого гончара стены.

Мария не заметила, как оказалась в центре тайфуна и начала медленно подниматься. Выше, еще выше… оставляя внизу маленький остров, над которым всегда светило Солнце. Тело стало пленкой на воздушном шаре, вестибулярный аппарат сошел с ума, давая понять, что так недолго и расшибиться в лепешку.

Но путь ее не лежал и вверх…

…Тихий плеск отвлек Семена от мельтешащей солнечными зайчиками поверхности воды. Он посмотрел направо. Там выходила из воды девушка. Длинные мокрые волосы скрывали лицо, но не груди, которые прямо на глазах всплывали над водой подобно паре подводных лодок.

«Наконец-то я дождался тебя, Афродита!» — сообразил он, но не угадал.

Девушка тряхнула головой, волосы взлетели вверх, бисером рассыпая капли, и ему улыбнулись глаза родной жены…

Фасилияс захватил контроль над центрами головного мозга, отвечающие как за инстинкты, так и за приобретенные навыки и умения. Нервная система была в его щупальцах, когда информация хлынула бурным потоком чувств, эмоций, желаний…

…Сотканные ветром опахала охлаждали разгоряченные тела. Древнюю и нежную любовную песнь тихо шелестел камыш. Плеск воды нашептывал вечную сказку о сотворении мира. Безоблачное небо было огромной одноцветной радугой над покоренным миром в тот момент, когда его ткань треснула и вниз хлынули черные извивающиеся струи щупальцев. Солнце погасло и вместо него открылся огромный бессмысленный глаз, подернутый пленкой безумия. Огромный клюв грифона вонзился в озеро и вырвал кус земной плоти. Все забурлило в чудовищной воронке, всасывающей в себя обретенную реальность — одну на двоих.

Они были сорваны с ее скрижалей подобно уставшим осенним листьям. Их оторвало друг от друга и расшвыряло в бурлящей тьме, где тысячи багровых углей тлели глазами человеческих страхов…

Ужас, заставивший осьминога потерять контроль над зыбкой реальностью двух человеческих «я» был рожден ирреальным видением своего тела. В его щупальцах корчились в чудовищной агонии полосатые и рогатые звери и молили о пощаде скрюченные фигурки людей. Свободные конечности безжалостно тянулись к островку, где, собственно, и находилось его, Фасилияса, «эго». Было понятно, что именно это они и называют Концом Света…

Остатки здравого смысла, не парализованные кошмаром, лепетали о том, что не стоило прорывать завесу сна Семена, но в беспомощном пускании пузырей не было и намека на спасение…

И тогда он понял, что значит это видение.

«Мне нужно умереть, чтобы выжить хотя бы в этом мире. Тогда, быть может, мне удастся овладеть реальностью, где действительность всегда подменена будущим, полным страхов и надежд; где порождения прошлого не мертвы, но и не имеют права на жизнь; где бесконечность и конечность уступили свое существование голоду Смерти; где я навсегда должен остаться лишь ненавистной этому миру тенью, обреченной править и сражаться в изначально безнадежном поединке с такими же тенями, которые дерутся за право умереть, угаснуть багровым углем чужого страха…»

И когда показалось, что он познал и понял этот мир, раздался ГОЛОС:

— Я ДУХ, Я ТВОЙ ОТЕЦ, ПРИГОВОРЕННЫЙ СКИТАТЬСЯ В ВЕЧНОЙ НОЧИ…

И отозвалось в кромешной мгле:

— О, БЕДНЫЙ ПРИЗРАК! — \ Гамлет-Фасилияс \

— НЕТ, НЕ ЖАЛЕЙ МЕНЯ, НО ВСЕЙ ДУШОЙ ВНИМАЙ МНЕ.

— ГОВОРИ; Я БУДУ СЛУШАТЬ. — \ Гамлет — Фасилияс \

— КОГДА Б НЕ ТАЙНА МОЕЙ ТЕМНИЦЫ, Я МОГ БЫ ПОВЕДАТЬ ТАКУЮ ПОВЕСТЬ, ЧТО МАЛЕЙШИЙ ЗВУК ТВОЮ БЫ ДУШУ ВЗРЫЛ, КРОВЬ ОБДАЛ СТУЖЕЙ, ГЛАЗ, КАК СОЛНЦЕ, ВЫРВАЛ ИЗ ОРБИТЫ…

— ВСЕ ЭТО ПРОИЗОШЛО СО МНОЮ. НЫНЕ… — \ Фасилияс \

— А ЖАЛЬ, ВЕДЬ ВЕЧНОЕ ДОЛЖНО БЫТЬ НЕДОСТУПНО ПЛОТСКИМ УШАМ. О, СЛУШАЙ, СЛУШАЙ! КОЛЬ ТЫ РОДИТЕЛЯ КОГДА-НИБУДЬ ЛЮБИЛ…

— О, ТХАРИУЗОКОВ ДЮЖИНА КОРЗИН! — \ Фасилияс \

— СКАЖИ МНЕ, КАК ПОПАЛ СЮДА ТЫ?

Тень Тохиониуса рельефно проступила на фоне мглы.

— Я УБЕЖАЛ, ЧТОБ ИСТИНУ ДОБЫТЬ… — \ Фасилияс \

— БЕЖАЛ РОДНОГО ДОМА?! — \ возмущение \

— А ТЫ НАХАЛЬНО РАЗРУШИЛ МИР ПОЗНАНЬЯ, КОТОРЫЙ СОЗДАЛ Я! \ Фасилияс \

— О, ЧАДО НЕРАЗУМНОЕ! ВЕСЬ МИР ВНУТРИ ТЕБЯ. ПОЗНАЙ СЕБЯ, А УЖ ПОТОМ… — \ отеческие поучительные нотки \

— ЗАТКНИСЬ, ПОДДЕЛКА, ТЕНЬ, НЕНУЖНЫЙ ПРИЗРАК! ЗАТКНИСЬ И ОТВЕЧАЙ: ГДЕ СОТОВАРИЩИ МОИ, СЕМЕН, МАРИЯ?.. — \ приходящий в себя Фасилияс \

— О! ИХ НЕТ. Я ДАВНО ДАЛ ОБЕТ ДОЖДАТЬСЯ ТАКОЙ СИТУАЦИИ… — \ мечта \

— ГДЕ? — \ ярость нетерпения \

— МЕНЯ ОН ЗАХВАТИЛ ОБМАНОМ. ОНА УНИЗИЛА МЕНЯ… — \ тень чувств тени \

— ГДЕ?!! — \ близится обмен ролями \

— ИХ ЭГО… Я РАЗВЕЯЛ В ПРАХ… — \ шепот бледной тени \

— УБИЙСТВО ГНУСНО САМО ПО СЕБЕ; НО ЭТО ГНУСНЕЕ ВСЕХ И ВСЕХ БЕСЧЕЛОВЕЧНЕЙ. — \ смена ролей, тень-убийца тает \

— ТЫ МОЖЕШЬ ВСЕ ИСПРАВИТЬ. — \ усталый безнадежный шепот разочарования \

— СКАЖИ СКОРЕЙ, ЧТОБ НА КРЫЛЬЯХ БЫСТРЫХ, КАК ПОМЫСЕЛ, КАК СТРАСТНЫЕ МЕЧТАНЬЯ, ПОМЧАЛСЯ Я ДЕЛАТЬ ЧТО-ТО. — \ Гамлет \

— ПРИДУМАЙ ИХ ТАКИМИ, КАКИМИ ПОМНИШЬ САМ… ТАКИМИ, КАК ВИДЕЛИ ОНИ СЕБЯ… НО МОЛЮ ТЕБЯ И ЗАКЛИНАЮ — СОТРИ МЕНЯ ИЗ НОВОГО СОЗНАНЬЯ! И ЭТИХ ТОЖЕ… — \ тень отца поглощает мгла, тень тигра обнимает тень козла и тень милиционера флиртует с тенью девы, из серебристого тумана выплывает дух вождя \

— ИСЧЕЗНИ ПРОЧЬ, ВЕЛЕРЕЧИВЫЙ СТАРИЧОК! О, МНОГОГРЕШНЫЕ ТХАРИУЗОКИ, КАК МНЕ НАДОЕЛО РИФМОВАТЬ ВСЮ ЭТУ БЕЛИБЕРДУ! — \ творец и он же ре-шизер клянет себя за то, что прочитал Шекспира \.

Мгла синеет занавесом летнего вечера. Творец зажигает звезды нового сознания.

***

— Ну, как оно? — поинтересовался Самохин у хозяина, когда полбутылки водки перекочевали в три организма.

— Еще никак, — пожал плечами Рында, но в глазах уже не было того тоскливого выражения, свойственного голодным собакам и язвенникам, приговоренным к смерти через трезвый образ жизни.

— Тогда повторим, дабы все краски мира стали ярче и рыбки улыбнулись нам золотыми зубами!

— Не вздумай налить водки в аквариум! — взволнованно предупредил Длинный. В последнее время он ожидал от людей только самого худшего.

— В отличие от некоторых, я еще с ума не сошел!

— Э-э, будем пить или упражняться в красноречии? — ненавязчиво поинтересовался Васька.

Длинный сверкнул глазами и отвернулся к аквариуму. Видимо, для того, чтобы восстановить нормальное кровяное давление.

— Пить будем, а потом пойдем в кабак и петь будем! — объявил дальнейшую программу Самохин.

— Тьфу, черт! И откуда у тебя такие мелкоуголовные замашки? — снова не утерпел продолговатый приятель, которому явно претило общение с люмпенами.

— От Camel'а! — обиделся Димка.

— Черт, — возмутился эстет от подводного царства, — пусти верблюда в огород, так он и там со всеми рецидивистами начнет контактировать!

— Мужики, вы о чем? Не надо ссориться, — с трудом взвалил себе на плечи тяжкий крест миротворца Василий.

— О р-рецидивистах! — протяжно завопил Лорд, неожиданно для самого себя выучивший новое слово.

— С ума сойти! — от неожиданности хозяин уронил подобранный крест и сам ринулся в бой. — Вы чему моего попугая учите?!

— Никто его ничему не учил, — постарался как можно более рассудительнее вразумить Ваську Длинный. — Он сам. Понимаешь, понравилось ему новое слово, вот он его и подхватил.

— Но почему он всегда подхватывает только какую-нибудь гадость?

— Хм, художники, например, смешивают разные краски для создания новых оттенков, способствующих самовыражению, актеры с той же целью ищут новые образы, а он, — Длинный кивнул на птицу, умудрившись одновременно пожать плечами, — ищет новых слов…

— Тоже для самовыражения? — усомнился в стройной теории искусства Рында.

— Естественно.

— Так скажи мне, почему ему для этого нужно подхватывать исключительно всякую гадость.

— Тут срабатывает фактор формирующегося интеллекта, который, не в обиду тебе будь сказано, можно выразить словами — с кем поведешься, от того и наберешься.

— Ну ты загнул!

— Р-рецидивисты! — расхохотался злым демоном Лорд.

Неожиданно для Длинного его поддержал приятель.

— Именно для самовыражения, — сказал Самохин. — Сам подумай, что он еще может сказать о себе, просидев всю жизнь за решеткой?

— Чушь все это! — усомнился Васька. В этот вечер ему, как философу, из всех инструментов для познания мира больше всего нравилось сомнение. — Во-первых, я его таким купил, а, во-вторых, есть такое выражение — попугайничать.

— Это еще ничего не доказывает! Мало ли есть всяких выражений, — тонко подметил Димка, наливая еще по одной.

— Не было бы выражений для самовыражения, то не было бы и цензуры, — самовыразился Длинный и начал коситься в сторону аквариума.

— Неужели?

— Таки да…

С похмелья можно спорить черт знает о чем и все трое принялись вычислять истину, попеременно касаясь то темы переселения душ, то разумности дельфинов, то еще бог знает чего. Длинный, воспользовавшись тем, что на него в какой-то момент перестали обращать внимание, снова вернулся в тишь да гладь подводного царства. Там подданные не орали на ухо и лишь глубокомысленно шлепали губами. Попугай же время от времени подливал масла в огонь, причем делал это так, что складывалось впечатление, будто делает он это не без задней мысли…

По большому счету, денег в тот вечер они тратить так и не начали. Сержант Анусенко, дежуривший в тот вечер в модном ресторане «Дикая роза», доложил наутро об отсутствии подозрительных и незнакомых посетителей. Это однозначно доказало капитану, считавшему себя тонким знатоком преступной натуры, что ограбление банка — дело рук и лап давно укативших гастролеров и немножко дрессировщиков, оказавшихся в нужном месте в подходящее время. Заочно они даже начали ему нравиться — как мужчины, конечно.

***

Понедельник, 6 июня 1994 года.

Марию разбудил настырный звон будильника. Она открыла глаза, привычно свесила с дивана красивые ноги и огляделась. Ничто в комнате не напоминало о том, что в ее жизни произошло нечто значительное и только смутное воспоминание билось умирающим мотыльком в тающей паутине сна.

Рядом идиллически посапывал муж. Его индифферентное отношение к будильникам всегда вызывало у нее добрую зависть. Мария любяще улыбнулась, окинув взглядом профиль суженого. Ей показалось, будто что-то изменилось в дорогом сердцу облике. Черты лица вроде стали мягче и нежнее, а нижняя губа оттопырилась еще больше.

Она наклонилась и лизнула ее.

Семен почмокал губами, но не проснулся. Они были влажными и теплыми, но не это заставило жену забыть о них. Вспомнив о пришельце, Мария, словно цыганка, позолотившая себе ручку, вскочила и внимательно пошарила взглядом по комнате. В пределах видимости осьминог начисто отсутствовал и она вздохнула с облегчением. По справедливости, ей нужно было целовать его, а не мужа. В том, что все удалось, не возникало ни малейших сомнений. Ее организм не испытывал ни желания выпить, ни потребности закурить и уж тем более его не тянуло к лесбиянкам. Следовательно…

Дальнейший ход рассуждений прервал деликатный стук в дверь. Мария накинула халат и открыла.

— Благодарствую за сотрудничество, — мило прочирикал Фасилияс, покачиваясь на щупальцах.

— И тебе спасибо, — выдавила из себя Саньковская, глядя на него сверху вниз и пытаясь заставить себя наклониться и чмокнуть костяной нарост под глазом.

— Мне нужно перебраться на соседний балкон, — снова отверз нецелованный клюв Фасилияс и продолжил тем же тоном, галантности которого могла позавидовать целая свора средневековых рыцарей. — Не соблаговолите ли вы мне оказать небольшую услугу?

— Отчего же, сударь, — растерянно пробормотала Мария, подумав: «У кого он этого набрался? У меня или у Семена?..»

Пособив осьминогу, она оделась и ушла на работу.

***

Засидевшись у Рынды до первых петухов, друзья проснулись там же. Никто не видел Фасилияса, который, сохраняя инкогнито, тихонько пробрался в открытую балконную дверь и нырнул в свою колыбельку, то бишь, в аквариум.

— Привет, — хмуро сказал им Василий, прикрывая телом лениво шевелящих плавниками рыбок от мутного, ищущего взгляда Длинного.

— И ты здравствуй, — буркнул Самохин, озабоченный вопросом, что он делает в чужих пенатах.

Длинный не сказал ничего. Он молчал, как рудиментарный отросток, и лишь изредка вздыхал при воспоминании о чудесном сне, где Нептун был с ним единым целым, а вокруг порхали нереиды.

Шепча проклятия носкам-невидимкам, Димка встретился взглядом с хозяином. Правильно оценив его неподвижность, он двинул Длинного по ребрам, напоминая ему о его же полузабытой ненавязчивости.

Язык жестов понятен во всем мире. Приятель еще раз протяжно вздохнул издыхающим мамонтом и тоже начал искать одежду. Мысль о том, что утро настолько отличается от вечера, неприятно поразила его.

Оставшись один, Рында стянул с клетки полотенце и вздрогнул от жизнерадостного:

— Р-рецидивист!

Провидению этого показалось мало и из-за спины послышалось:

— Привет, Фасилий!

Медленно, очень медленно он обернулся, наткнулся на улыбающийся клюв и подумал, что было бы недурно догнать безвременно ушедших гостей.

***

Длинный, очень казенный звонок в дверь отвлек Семена от зеркала. С неохотой оторвавшись от кучи разноцветных тюбиков, он пошел на звук.

За дверью стояла вдова.

— Добр… кхгрм!.. — закашлялась она, едва начав говорить. Окончание приветствия застряло у нее в глотке, когда визуальная информация была переварена мозгами.

Да это и не было удивительным. Колоритная картина, представшая глазам врача, любого эскулапа повергла бы в шок, если он, конечно, не специализируется на патологиях. Вдова была всего-навсего участковой и больной — в черных кружевных трусиках завидного размера, просвечивающих сквозь полупрозрачную комбинацию явно с чужого плеча, — произвел на нее сногсшибательное впечатление.

Она пошатнулась и ухватилась за косяк.

— Привет, подружка! — сказал ей Саньковский противным писклявым голосов и улыбнулся умело подкрашенными губами. — Пойдешь со мной?

— Куда?! — устами врача глаголил животный ужас.

— В больницу, вестимо!

— Зачем?!

Уставший, но импозантный мужчина, страдающий от призрачных кошек, каким хранился в памяти больной, исчез. То, что предстало перед глазами, она уже вылечить не могла. Невооруженным взглядом было видно, что с головой у него нечто большее, нежели простое нервное переутомление.

— Хочу посоветоваться с врачами, как бы мне избавиться от этого, — голубоглазое страшилище небрежно тряхнуло выпирающими гениталиями.

— Как вы себя чувствуете? — решилась-таки задать вдова привычный, но весьма идиотский в данной ситуации вопрос.

— Прекрасно, подружка, прекрасно! Как сегодня погодка? — Семен вернулся к зеркалу и принялся делать феном завивку. — Да ты заходи, не стесняйся!

Врач, как загипнотизированная, послушно прошла в коридор и доложила:

— Над всем городом безоблачное небо… Ветер южный, 3–4 метра в минуту… Кошки больше не беспокоят?

— Кошки? Какие кошки?! Ах, кошечки, — промурлыкал Саньковский, любуясь своим новым профилем в зеркале. — Видела бы ты, подружка, моего осьминожка!

«Совсем беда! Вот так живет себе мужчинка, живет, а потом — бац! — и транссексуалит к чертовой бабушке…» — мелькнуло у вдовы. Пятясь к двери, она произнесла скороговоркой:

— Ну, п-подружка, мне тут еще нескольких больных обойти нужно. Погуляем в следующий раз! Вместе с осьминожиком!..

Дверь за ней шумно захлопнул сквозняк, а Саньковский молча покрутил пальцем у виска. Своему же отражению этот жест он пояснил просто:

— Странные эти вдовы. Надо бы ее с мужиком каким познакомить…

Симпатичный транссексуал в зеркале не имел ничего против.

***

Свежий воздух вернул Длинному дар речи. Он присел на ближайшую лавочку во дворе и с жаром принялся уговаривать приятеля плюнуть на все и отправиться вместе в магазин «Последний ареал» за рыбками.

— Ты просто не понимаешь, что такое КРАСОТА! — брызгал кипяченой слюной Длинный и размахивал руками перед лицом Самохина, не то пытаясь объяснить это понятие жестами, не то намереваясь втолковать его же, съездив другу по уху.

Димка бесстрашно кивал, блуждая взглядом в пространстве. Некоторое время он был согласен с тем, что есть на свете вещи, недоступные с похмелья, а затем вдруг напрягся и его глаза приобрели осмысленное выражение.

— Заткнись! — приказал Самохин и Длинный, поняв, что его перестали слушать, послушно умолк. — Смотри, идиот, что такое настоящая красота!

Это было сказано тем тоном, каким бормочет Далай-лама после очередного озарения, когда окружающие его монахи падают ниц, и заинтригованный приятель не мог не обернуться.

По двору, гордо подняв к небу лицо в солнцезащитных очках, шла девушка. Нет, слово «шла» казалось пошлым, банальным и совсем не соответствовало описанию процесса. Она шествовала, плыла лебедушкой, осознавшей разницу между собой и гадкими утятами. В тот момент, когда стройная и длинная нога подвернулась, едва не сломав каблук-шпильку, на лице Самохина появилось выражение искреннего сострадания.

— Вот это женщина!

Длинный поморщился, словно для него идеалом была зеленоволосая русалка, а все остальные представители и представительницы прекрасного пола были достойны внимания лишь в качестве несостоявшихся утопленников.

— Кровь с молоком! Ноги от коренных зубов!

— Тебя послушать, так она больше всего смахивает на недоенную кобылу, — весьма критически оценил степень Димкиного восхищения приятель и постарался охладить его пыл простым вопросом на сообразительность. — Ты хоть представляешь, где в таком случае должны быть эти самые коренные зубы? Лучше послушай меня.

— Похоже, что ничего другого мне в этой жизни и не остается, — пробормотал Димка вслед красавице и постарался отрешиться от всего мирского.

— Вот я тебе и говорю, что лучше заморские рыбки в аквариуме, чем отечественные лошади в постели!

— Суета сует и всяческая суета, — взгляд Самохина приобрел стоически-хрустальный оттенок. — Женщины ходят и проходят, и возвращаются на круги своя…

Ни он, ни, тем паче, Длинный не признали в прохожей Семена, который, впрочем, был уже как бы и не он.

***

При виде развороченной парфюмерии, варварски сваленной в кучу бижутерии, расшвырянной по всей комнате галантерее и валяющейся где попало обуви, Мария остолбенела. Возвращаясь домой, она мечтала о встрече с любящим и заботливым, очень новым мужем… с Семеном, который после вчерашнего сеанса должен был стать даже чем-то большим, чем просто частица ее, и вот! Судя по тому, как он обошелся с ее вещами, этот гад ползучий превратил его в женоненавистника!

Неожиданно Саньковскую пронзила ужасная мысль. Неужели?! Она вздрогнула, осознав, что эталоном для осьминога, имеющего самое смутное понятие о различии полов, послужило ее сознание. И он все сделал так, как она, дура, сама того пожелала. Теперь Семен точно не пьет, не курит и на других баб не заглядывается, а чувствует себя ею. А ведь было у него предчувствие, было…

Под Марией грузно скрипнул диван и она разрыдалась. От этого неблагодарного занятия ее отвлек незнакомый взволнованный голос:

— Что случилось, подружка?

Она открыла заплаканные глаза и спазм перехватил горло.

«Подружка?!»

В ее платье, которое берегла, как память о выпускном бале, над ней возвышалась чудовищная пародия на Семена Саньковского. Кучерявый, нарумяненный и подкрашенный шарж!

«Боже, он даже побрил ноги! Это и называется концом света!» — мелькнуло у Марии, переполняя ужасом душу. Факт настолько шокировал ее, что она только и смогла выдавить:

— Ничего…

Знакомый вопросительный взгляд глаз в окружении слипшихся от туши ресниц посветлел.

— Вот и славненько! Поднимайся, у меня для тебя сюрприз!

Предчувствуя, что ей вряд ли под силу пережить еще один «сюрприз», дисквалифицированная в «подружки» жена не шелохнулась.

— Ну же! — Семен-2 принялся жизнерадостно тормошить ее и тут же невольно послал в глубокий нокдаун невинными вроде словами. — Я нам с тобой такие отбойные колготки оторвала, обалдеть!!!

***

— Где этот чертов слизняк?! — оттолкнув сонного Рынду прочь, Саньковская влетела в квартиру, лишний раз подтверждая, что самым ужасным ураганам имена русских женщин дают не без веских причин. — Выходи, хренова плесень! Я устрою конец света лично для тебя несколько раньше, чем ожидается!!!

Потрясенный вторжением, хозяин прислонился к стене. Видом он был сильно похож на победителя конкурса натурщиков, сражавшихся за право позировать для эпического полотна «Операция «Барбаросса» и другие приключения Сталина». Единственным утешением было то, что предметом женской страсти был явно не он, потому как некоторый опыт общения с экзальтированными особами у него уже имелся.

— Выползай, тварь ползучая! — азартно продолжала буянить Мария, ворочая мебель с энергией торнадо и цунами, взятых вместе.

Женщинам не свойственно признавать свои ошибки, а когда и случаются редкие исключения, то они всегда хотят найти крайнего. Эта незавидная роль сегодня была уготована инопланетянину.

— Я кому говорю!!!

Считается, что попугаи любят скандалы не меньше, чем мартышки. Обалдевший Лорд, а ему еще никогда не доводилось быть ни свидетелем подобного гала-шоу, ни очевидцем тропических погодных катаклизмов, уронил нижний фрагмент клюва и во все глаза таращился безмолвно на уникальное явление природы.

Медленно, но с уверенностью лавины, обманутая в лучших ожиданиях женщина подбиралась к аквариуму. Наблюдая стихию, Фасилияс и думать забыл, что всего несколько минут назад первый эксперимент казался ему на редкость плодотворным. Несгибаемая воля к победе, которая помогла довести начатое до успешного конца, и которой он собирался гордиться, катастрофически слабела по мере того, как приближалась неистовая экс-подопытная крольчиха…

— Ты где эту мерзость прячешь? — развернулась Мария к Рынде, вызвав у того ассоциацию с потерявшим управление бульдозером, и устало рухнула в кресло в полуметре от цели.

Элемент немногочисленной Васькиной мебели отчаянно взвизгнул, но от окончательного распада удержался. Хорошая мебель не лишена инстинкта самосохранения.

— Кого его? — нетвердым голосом переспросил Васька и отклонился от стенки, которая перестала казаться надежной опорой.

— Осьмихрена своего, черти бы вас обоих взяли!

— Откуда ты знаешь, что он здесь?

— Я его сама сюда отправила! Растерзаю мразь!

— Ого, ага… Вот, значит, как! — растерянно пробормотал он и попытался отвлечь даму от навязчивой мысли потрошить крестника. — Слушай, а где ты достала такие отбойные колготки?

Результат оказался противоположным ожидаемому, что не было бы секретом разве для Фрейда.

— Колготки-и-и-и! — взвыла Саньковская брошенной волчицей и совсем неожиданно расслабилась в кресле, закрыв лицо руками.

«Боже мой, неужто этот вселенский извращенец уже и этого переделал?! Иначе на кой мужику спрашивать, где я взяла колготки?..» — ее плечи начали ритмично вздрагивать. Слишком уж много стрессов обрушилось на них за один день, даже если в нем и 24 часа.

Хозяин принес стакан воды и стоял несколько минут около кресла в позе джина, способность исполнять желания которого оказалась никому не нужна.

— А что такое «осьмихрен»? — вопрос прозвучал, когда Васька уже было решился, удивляясь своей способности иногда идти ва-банк, потревожить гостью.

Обернувшись, он попытался представить вместо Фасилияса невиданного зверя и фыркнул:

— Это то, о чем ты мечтаешь и кем хочешь стать.

Тот снова чирикнул нечто вопросительное, но внимание Рынды отвлек едва слышный скул:

— У-ублюдок, подсу-унул мне-е транссексу-уала… Вокру-уг сплошные транссексу-уалы… Сенечка-а, что же с нами-и бу-удет?.. Как же я тепе-ерь?..

— Кхе-кхе, все будет хорошо. Выпей воды.

Саньковская с протяжным стоном отняла от лица руки, подозрительно осмотрела ногти хозяина на предмет лака и осторожно отхлебнула воды.

Слезы начали высыхать, когда Мария вдруг увидела Фасилияса, наивно решившего, что опасность миновала. Она подпрыгнула миной-»лягушкой» и запустила в него стаканом. К несчастью для земной медицины, мужественная не в меру женщина промахнулась и, как следствие, местным патологоанатомам не представилась возможность поковыряться во внеземных внутренностях.

— Ты!!! — гневный и указующий перст десницы, стремящейся стать карающей, был направлен на осьминога. — Ты!!!

Фасилияс сжался в безликий комок и утонул.

— Выныривать! Строиться! Говорить! Ты так просто от меня не скроешься!

— Я, — согласившись с жуткой правдой ее слов, Фасилияс показался на поверхности.

— Что ты сделал с Семеном?!!

— То, что заказывали…

— Он же больше не мужчина! — всхлипнула Мария.

Глаза у Рынды полезли на лоб. Он моментально постиг всю глубину трагедии семьи Саньковских, финал которой разыгрывался на его территории:

— О, прими и передай Семену мои соболезнования…

— Ты должен все переделать! — твердо сказала Саньковская, переставшая нуждаться в утешениях три минуты назад.

— Ты, как честный осьминог, обязан все переделать! Иначе мне придется от тебя откреститься, — поддержал справедливое требование крестный отец, впрочем, не совсем представляя себе суть дела.

— Р-рецидивист! — не менее решительно заклеймил преступника Лорд.

Фасилияс посмотрел на них и вокруг себя. Внезапно, но как нельзя вовремя, у него проснулась тоска по родителю, даже тень которого перестала существовать в этом мире исключительно благодаря его стараниям. Тот никогда не позволял себе разговаривать с ним в подобном тоне. Даже выгоняя из дому, голос его звучал по-отечески.

«А ну вас всех к тхариузокам! — подумал инопланетянин. — Попробую сделать все, как было, и не нужна мне никакая сексуальная революция, а то у нас точно Конец Света наступит…»

***

— О, Васёк! — приветствовало соседа то, что осталось от Саньковского. — Привет, осьминожик!

Рында моментально побледнел, так как по наивности считал, что Семен стал просто импотентом. Ничего хуже его воображение технаря для мужика придумать не могло.

— Ты чего такой бледненький? — продолжал терзать ему нервы Семен-2. — Может, съел чего-то не то?

— Н-нет, все нормально, — Рында неожиданно для себя почувствовал, что при виде соседа к отвращению примешивается незнакомое ранее чувство, ничего общего с естественным не имеющее.

Спрятавшись на кухне, он без колебаний дал Марии согласие быть эталоном в опыте по восстановлению травмированной личности.

Тут же подмешав в кофе снотворного ему и то ли мужу, то ли гею, который вовсю кокетничал с соседом, Саньковская удалилась, дабы соблюсти чистоту эксперимента. Через некоторое время послышался характерный звук, с которым головы соприкоснулись со столешницей, а спустя еще несколько секунд звонок в дверь.

Мария ругнулась, но любопытство победило.

За дверью в белых халатах стояло два санитара. У них были одинаково каменные морды повидавших виды флегматиков.

— Фамилия? — синхронно и безразлично спросили они.

— Саньковская, — ответила она на святой в этом государстве вопрос.

— Он, — сказали друг другу белые халаты и вполне профессионально натянули на нее смирительную рубашку.

Мария только и смогла цапнуть зубами одного из них за предплечье, за что получила от второго короткий хук по челюсти. Очнулась она уже во дворе.

— Так это он или не он? — поинтересовался кто-то.

Саньковская открыла глаза, но никого не увидела. Пристегнутая к вонючей каталке, она лежала на животе. Рассеянный дневной свет с трудом проникал сквозь стекла — мутные, как образы будущего в видениях пророка. Во рту был кляп. Это не только дополняло картину насилия над личностью, но и мешало поинтересоваться, что же, черт возьми, происходит.

— Мм-м!..

— Посмотри еще раз и скажи точно. Переверните его!

Саньковскую перевернули, как недожаренного поросенка, и над ней нависли две карнавальные рожи в белых повязках, скрывающих как особые приметы, так и черные намерения.

— Ну?! — командовала всеми издалека старая карга с волосатой бородавкой на подбородке.

— Либо он изменился до неузнаваемости, либо это не он…

— Если ты с такой же уверенностью ставишь диагнозы, то я твоим пациентам не завидую, дура. Освободите здоровую!

Дюжие флегматики вернули Марии свободу с невозмутимостью молотков. Выскочив из салона машины и расширив ноздри, она обвела всех огненным взором, но выразить то, что думает как о санитарах, так и о карге вкупе со средних лет женщинкой, не решилась. Кажется, первый раз в жизни.

— У вас есть сожитель? — робко поинтересовалась младшая — явно вышеупомянутая дура, — и тут же представилась. — Я ваша участковая.

— Иди к черту, — стараясь не обидеть остальных, отреагировала Саньковская на интимный вопрос и с безрассудной храбростью повернулась спиной к «Скорой помощи».

— Он тяжело болен!

— Ты тоже, — процедила Мария, не оборачиваясь, и вошла в подъезд.

Соседские бабки тут же принялись оживленно шушукаться. До слуха оскорбленной женщины долетел театральный шепот Матвеевны:

— Куда смотрит Минздрав?..

Путь домой был бесконечным, но едва Саньковская успела остыть, как в дверь снова позвонили. Поискав глазами предмет потяжелее, женщина остановила выбор на историческом ботинке мужа и пошла открывать. Ее не грызли сомнения, что за дверью притаилась новая беда.

«На этот раз гороскоп, — и зачем я его только читала! — насчет тяжких испытаний не соврал. Сколько я еще смогу протянуть?..»

На пороге стоял Самохин. Оценив внешний вид хозяйки и по-своему правильно разгадав ее внутреннее состояние, он сообразил, что день в этом доме сегодня совсем не приемный. Швырнув к ногам Марии сумку, Димка скороговоркой пробормотал:

— Это его доля.

— Что? — не поняла Саньковская, но чудной друг ее странного мужа уже растаял в сумерках подъезда и вопрос остался без ответа.

Открыв в комнате сумку, она поняла, что и ее содержимое, и Самохин сиречь элементарные галлюцинации, по поводу которых и прилетали санитары. Столько денег в одном месте просто не могло быть!

Шаркая непослушными ногами, убегая от преследующей ее весь день прострации, Мария выбралась на балкон. К сожалению, «Скорая помощь», которую Бог в своей рассеянной, как склероз, мудрости послал ей несколько раньше, чем следовало, уже укатила. Всевышний оказался ничуть не лучше мужа. Тот тоже не всегда все делал до конца…

Она вернулась в комнату и сгребла пачки денег обратно в сумку. Это вполне могли быть фантики или почтовые марки, которые подсунул ей спятивший коллекционер. Глубоко вдохнув, женщина отдалась произволу текущего дня.

Иногда прострация не такое уж плохое состояние.

***

Вдоволь ознакомившись с неприятными сторонами жизни двуполых сообществ и плюнув на развитие родной цивилизации, Фасилияс стартовал в черные глубины космоса. Те показались намного теплее глаз самки, которыми его провожали. Тохиониус наверняка с радостью воспринял возвращение домой блудного отпрыска, но превратилось ли это в притчу — неведомо…

Саньковский еще долго краснел при воспоминании о покупке колготок и искренне радовался, что не дошел в тот день до поликлиники. К счастью, время — доктор гораздо более профессиональный, чем несчастная вдова, после знакомства с его семьей потерявшая всякую уверенность в себе. Семен по-прежнему позволяет себе изредка выпить и покурить, но с посторонними девушками неловок и скован. Виновата ли в этом Васькина реакция на трансвестизм знает только Фасилияс. Иногда перепаханному щупальцами мозгу чудятся голоса, но их принадлежность определению не поддается и Саньковский старается с ними не заговаривать.

Мария, чье железное здоровье и здоровая психика победили минутную слабость, порожденную лавиной стрессов, этому только рада. После всего пережитого историю с ограблением банка она восприняла как нечто, само собой разумеющееся. Как тут было ее бедному мужу не поддаться соблазну, если он мог поселяться в чужие тела? Но с тех пор очаг семейного благополучия пылал чистым огнем без всяких примесей и тот период жизни мужа навсегда затерялся в прошлом. Теперь никакая машина времени, к тому же поломанная и сгинувшая на темном чердаке космоса, не могла бы вернуть время вспять. Жена Семена была счастлива и ее семья смело шагала в будущее по светлой полосе жизни — пора было думать и о маленьком Семенчике. И в один из дней она задумалась, с предельной четкостью отдавая себе отчет в том, что внешняя неволя есть видимость, а приближающийся конец света — лишь сплетни, слухи и провокации…

Не моргнув глазом, Димка и Длинный поклялись друг другу и Саньковским забыть все, что они знали, знают и будут знать. В конце концов, эта история могла гораздо больше заинтересовать МВД, нежели другие, более прогрессивные организации.

— До NASA далеко, а УВД — рядом, — как-то раз неудачно пошутил по этому поводу Самохин.

Время показало, что для него лично еще ближе оказался отдел ЗАГС, регистрирующий браки.

Длинный успел-таки купить себе новых рыбок за полдня до того, как магазин «Последний ареал» был взорван ультралевыми боевиками «Greenpeace». Именно так назвала себя группа третьеклассников, пойманных на месте преступления в бессознательном состоянии. Свою акцию они провели в знак протеста отказу администрации магазина приобрести у них по европейским ценам партию хомячков-мутантов, весьма смахивающих на крыс обыкновенных серых. Этот случай навел Длинного на интересную мысль, но это совсем другая история.

Шутка Славика Крейдмана имела успех среди нищих и попрошаек. Некоторое время выражение «подсунуть куклу» употреблялось в далеком от первоначально-уголовного смысле. Сам же Славик, узрев в тигре знак свыше, стал на праведный путь и поступил в институт.

Варвара Моисеевна не могла нарадоваться внуком, о чем исправно извещала каждым письмом Наталью Семеновну.

«Пока травка вырастет — лошадка сдохнет», — несколько туманно, как всегда, отвечала подружка, но, в общем и целом, радость мадам Цугундер разделяла.

Жулька какое-то время еще мучилась ревностью, но новая реклама «Pedigree» заставила ее забыть обо всем.

Банк «Дормидонтыч» больше не грабил никто, кроме государства, и со временем он стал крупнейшим в регионе. Анатолий Михайлович Вуйко продержался на посту отца-командира охраны еще несколько месяцев. Возможно, если бы не чучело тигра в холле, под которым неизвестный шутник нацарапал гвоздиком: «Тигр маринованный, в банке. 300 гр. — 12 000 крб.» — его нервы расшатались бы не так скоропостижно. Однако ежедневные встречи со стеклянным взглядом хищника сделали свое черное дело.

Отец Агафоний спас еще не одну душу. Некоторые были даже не заблудшими, а просто попадались ему в хорошем настроении. Время от времени он предлагал, следуя духу времени, возобновить продажу индульгенций, но ретрограды из Синода не давали развернуться его предприимчивому духу и рубили новаторскую для православного христианства идею на корню. Единственным утешением стали для него вошедшие в моду презентации. На них отец Агафоний с удовольствием отводил душу, торгуя увесистыми «новорусскими» крестами, а также советуя покупателям за отдельную умеренную цену где и как лучше повесить иконы для получения оптимальных результатов. После заключения сделки между бизнесменом и Всевышним, полномочным дилером которого себя считал, он желал удачи и рокотал чудным своим басом:

— Во имя Отца, Сына и Святаго Духа! Аминь!

И послушные дельцы резали ленточки и подпевали:

— Аминь!..