1

В нашем КБ издавна существовал незыблемый порядок проведения технических совещаний. Все конструкторы заблаговременно оповещались о повестке дня, каждый сотрудник имел возможность и был обязан глубоко и всесторонне подготовиться. Выступления на техсовете были не добровольными, а назначались председательствующим. Каждый, кому давалось слово, высказывал свое мнение не только по тем механизмам и агрегатам, что относились непосредственно к его узкой специализации, но непременно по всей схеме пушки

Такой порядок обеспечивал активность обсуждения, широко и глубинно прорабатывался вопрос. Никому не удавалось отмолчаться с умным и глубокомысленным видом, как это случается на иных совещаниях и сегодня, никто не мог скрыть свою неподготовленность, а следовательно, незаинтересованность в результатах общего дела за пустыми общими фразами. Все это в немалой мере способствовало творческому росту коллектива. Разумеется, не исключались и добровольные выступления.

В заключение совещания слово брал главный конструктор. На основании суждений, высказанных в процессе заседания, и собственных взглядов он обобщал решение по данному проекту, которое и записывалось в протокол. Но и это не означало, что обсуждение прекращено. Если кто-либо считал, что решение главного конструктора нуждается в уточнении или изменении, он не только имел возможность, но и обязан был высказать свои пожелания. В принятое мною решение не раз вносились коррективы И лишь после этого постановление техсовета ложилось в основу дальнейшей работы всего КБ.

Таким образом, технический совет в нашем КБ играл роль совещательно-законодательного органа при главном конструкторе и оказывал очень большое влияние на ход работы. Обсуждение проектов проходило живо, остро и деловито. Ничто не ускользало от взглядов уже искушенных конструкторов и технологов. Они мыслили не линиями, углами или закруглениями чертежа, а действующими агрегатами пушки в целом.

Орудие, существуя лишь на ватмане, для наших конструкторов уже существовало в металле, пушка стреляла, преодолевала препятствия на марше. Только так и должен видеть чертеж настоящий творец.

Решение, принятое техническим совещанием, становилось строго обязательным для каждого члена КБ. На этом этапе упорствовать и отстаивать свое «особое мнение» не позволялось. Эти два основных момента: полная свобода при обсуждении и обязательность для всех решений техсовета — и определяли наше понимание творческой дисциплины. Правда, порой конструктивные задачи или технология заставляли вносить новые коррективы в утвержденный план. Это делалось либо главным конструктором в рабочем порядке, либо вновь выносилось на рассмотрение технического совещания.

Этот порядок многократно себя оправдывал, и лишь в случае крайней необходимости мы его нарушали. Такая необходимость в день моего возвращения из Москвы была очевидна. Поэтому, придя с вокзала в КБ, я сразу же объявил о расширенном техническом совещании. На повестку выносился один вопрос — мой доклад об итогах заседания Главного Военного совета РККА и совещания у Ворошилова.

Как и следовало ожидать, весть о том, что наша пушка Ф-22 вот-вот будет снята с производства и по планам ГАУ должна уступить свое место пушке Кировского завода, произвела на всех такое же сильное впечатление, как и на меня в Кремле. Подробно информируя коллектив о всех событиях последних дней, я намеренно не сглаживал острые углы, не смягчал обидных для КБ и завода подробностей.

Помимо множества проблем конструктивно-технологических и организационных меня очень волновало, как люди встретят это известие. Это был для всех серьезный психологический экзамен. Не опустятся ли руки? Не угаснет ли вера в себя, добытая с такими трудами при создании нашего первенца?

Соревнование с кировцами могло быть успешным лишь при максимальном напряжении творческих сил всего коллектива КБ и завода. Обида и уязвленная гордость могли погасить веру людей в себя, если огонек ее слаб, но могли и стать могучим стимулом. У меня не было ни малейших сомнений в том, нужно ли говорить всю правду. Чуть раньше или чуть позже, но истинное положение дел откроется для каждого во всех подробностях, скрывай ни скрывай, смягчай ни смягчай. И если руки у людей действительно опустятся, это будет означать, что я ошибся в главном — в оценке уровня развития коллектива КБ и завода. И, следовательно, втягивать неподготовленную организацию в такое трудное дело я просто не имею права.

Я так и сформулировал на совещании свой основной вопрос: давайте еще раз вместе со всей серьезностью и критичностью подумаем — может быть, отказаться, пока не поздно? В глубине души я был уверен в моих товарищах, иначе просто не выступил бы на заседании ГВС с такой беспрецедентной просьбой. Но теперь свое слово должны были сказать сами люди.

Не только в КБ, но и на заводе, за очень редким, может быть, исключением, неприятно-сенсационную новость восприняли примерно так же, как двумя днями раньше воспринял ее я сам: недоумение и растерянность сменились страстным желанием делом доказать дееспособность КБ и молодого завода. Было затронуто самолюбие большого сплоченного рабочего коллектива, который уже познал радость творческого труда; первые нелегкие победы окрыляли людей, гнали прочь равнодушие и апатию. Нет худа без добра. Неблагоприятное стечение обстоятельств многократно усилило моральные стимулы соревнования, отсутствие которых никогда, даже в половинной мере, не компенсируется стимулами материальными.

Конечно, моим коллегам-конструкторам было легче освоиться с тем, что нашу пушку Ф-22 уже сняли, в сущности, с производства, так как тотчас же за рассказом о заседаниях в Москве я вынес на обсуждение коллектива программу создания нового дивизионного орудия, которое превосходило бы по своим качествам пушку кировцев.

К этой части доклада я был очень хорошо подготовлен: дала свои результаты напряженная работа двух минувших ночей в московской гостинице и в поезде. Излагая на Техсовете свои соображения, я еще раз проверял, уже не один, а вместе с коллегами, их логичность и основательность.

Что является определяющим в своевременном создании новой дивизионной пушки и в принятии ее на вооружение? Рационально выбранная идея пушки.

Разработка высококачественной конструкции орудия, безотказного в работе и как можно более легкого.

Быстрое изготовление опытного образца и тщательное испытание его на заводе.

И, наконец, своевременное обеспечение войсковых испытаний четырьмя пушками.

Создание новой пушки, особенно подчеркнул я, следует рассматривать как усовершенствование нашей Ф-22, но это должно быть не слепое копирование, а творческое использование идеи нашего первенца. Мы вступаем на путь преемственности как по общей схеме пушки, так и по отдельным узлам. В равной мере это относится и к проектированию, и к производству. Чтобы достигнуть заметного качественного скачка, мы должны не только создать заново те узлы и механизмы, без которых орудие не удовлетворит тактико-техническим требованиям, но и внести усовершенствования в детали Ф-22, которые оказались малонадежными или слишком сложными в производстве.

Довольно подробно проанализировав агрегаты, механизмы и даже отдельные детали, которые потребуют кардинальной переработки или модернизации, я объявил выбор и расстановку конструкторов, ответственных за различные виды работ, и перешел к срокам.

По моим предварительным расчетам получалось, что мы должны закончить всю техническую документацию орудия через три-четыре месяца, а опытный образец изготовить через шесть-семь месяцев от начала проектирования, то есть с сегодняшнего дня. Заводские испытания должны быть завершены не позже чем через полтора месяца после изготовления опытного образца.

Сроки жесткие, так быстро еще ни одна пушка не создавалась. Эти сроки станут реальными только в том случае, если мы будем работать не по старинке, а используем те зачатки методов скоростного проектирования, которые были найдены в процессе создания пушки Ф-22: применим совмещение процессов конструктивно-технологической разработки и деталировки, с первых шагов привлечем к конструкторской работе технологов; по мере выявления общих контуров, не дожидаясь окончательной разработки деталей, будем спускать чертежи в производство; кроме того, не станем разрабатывать эскизного проекта, а сразу приступим к техническому и к деталировке. Все это потребует от каждого непрерывной взаимной связи для увязки мест сопряжения механизмов, агрегатов и отдельных деталей. Что касается узлов и деталей, которые не претерпят изменения, они должны быть заблаговременно заказаны цехам валового производства.

В заключение я отметил, что срок намечен очень сжатый, если сравнивать его с общепринятыми сроками, но в то же время он недопустимо велик для военного времени. А мы уже сегодня, в мирное время, повторил я, должны научиться работать так, как потребовалось бы во время войны. Обсуждение доклада проходило очень заинтересованно. Получила одобрение идея создания новой пушки на базе Ф-22, был утвержден индекс будущего орудия — Ф-22 УСВ, что означает усовершенствованная. Сделали ряд дельных замечаний по механизмам и агрегатам, не вызвала возражений и предложенная мной расстановка конструкторов.

В отношении совмещения процессов было много сомнений и опасений, так как мы таким методом еще не работали. Опасения высказывались, но никто не сказал, что сроки нереальны. Напротив, многие считали, что ответственная, большая работа в мирное время — самый подходящий момент, чтобы отрабатывать новые методы: плавать учатся на глубокой воде. Это меня порадовало, сомнений уже не оставалось.

В тот же день, покончив с организационными вопросами, я пригласил к себе Володю Норкина и сказал, что ему поручается конструктивно-технологическая компоновка новой пушки. Приступить к перечислению задач пушки я не успел. Володя буквально взмолился — он-де никогда такой работой не занимался и даже не знает, как к ней подступиться. Это не было для меня открытием. Но я знал и другое: думать, понимать и чертить он умел. Этого было достаточно. Я посоветовал Володе прекратить возражения и пообещал, что настанет время, когда он будет работать не по чужой указке, как нынче, а сам станет определять идеи пушек и перекладывать их на ватман.

Почти такой же разговор состоялся у меня и с Сашей Шишкиным. Ему была поручена разработка конструкций лобовой коробки для новой пушки. Деталь эта является составной частью нижнего станка орудия, она чрезвычайно важна и сложна. Когда Саша узнал, в чем заключается его задание, от волнения он даже потерял на мгновение дар речи. Но я не был склонен выслушивать его сомнения. Как говорится, глаза боятся, руки делают. Федор Михайлович Водохлебов, в помощниках у которого до этого дня ходил Саша Шишкин, одобрил мой выбор.

И уж совсем неожиданное для себя задание получил Борис Григорьевич Погосянц, скромный, очень трудолюбивый молодой инженер, который незадолго до этого прибыл к нам с Коломенского паровозостроительного завода. «Паровозник» так его и называли друзья. Уже в первые месяцы работы у нас он показал себя с самой лучшей стороны. Проектировал колеса для пушек. Теперь же для нашего нового орудия ему предстояло создать… прицел. Впрочем, пока не создать, а по-новому, максимально надежно установить на новой пушке прицел с Ф-22. Крепление прицела было слабым местом Ф-22. При каждом испытании большим числом выстрелов в отчете обязательно появлялась запись о необходимости сделать прочнее узлы, связывающие прицел с цапфой люльки. В конструкции Ф-22 УСВ мы уже не могли обходиться полумерами. Найти кардинальное решение и поручили Погосянцу.

— Как же мне устанавливать прицел, когда я его не знаю? — только и промолвил Борис Григорьевич.

— Придется узнать, — ответил я.

В то время мы имели прицелы самых различных заграничных фирм, но только не отечественные. С этим нельзя было мириться. И Погосянц со своим небольшим коллективом стал первым в стране конструктором отечественных прицелов. Он прекрасно, опережая сроки, справился со своим заданием по пушке Ф-22 УСВ и продолжал потом специализироваться на прицелах. Нелегкой оказалась эта наука, ему заново пришлось изучать теорию стрельбы, материальную часть прицелов, теоретические основы оптики и многое другое. Быстро рос молодой инженер. Вскоре мы заметили, что именно Погосянц стал в своей группе «фактическим лидером», если воспользоваться современной терминологией социологов, а «лидер формальный», прежний начальник отдела, становился помехой. Убрали помеху, и результаты не заставили себя ждать. «Паровозник» и его помощники создали первый отечественный прекрасный прицел для дивизионной пушки, затем последовали совершенные прицелы для тяжелой, автоматической зенитной, противотанковой и для танковой артиллерии.

Разумеется, давая Погосянцу задание на установку прицела пушки Ф-22 УСВ, я не мог предполагать, что это станет поворотным моментом в его творческой биографии. Сроки были сжаты, работа ответственная, и мне требовалась прежде всего уверенность, что человек весь выложится на этой работе. А знания и опыт — дело наживное.

Не знаю, таким ли осталось бы распределение заданий по пушке Ф-22 УСВ, если бы в нашем КБ был полный комплект опытных специалистов всех профилей. Но нам в то время приходилось идти на известный риск, поручая молодежи работу, которая была по плечу лишь зрелым конструкторам.

И вот легли первые, робкие пока еще карандашные линии на лист ватмана, наколотый на щиток Володи Норкина: пушка начала свой путь от карандаша к металлу.

 

2

С годами меняется точка зрения на события, которые в тот или иной момент составляли существо жизни человека, регламентировали все его мысли, поступки, распорядок всех 24 часов суток. Начиная с памятных апрельских дней 1938 года мы жили лишь одним — пушкой Ф-22 УСВ, выполнением графиков по каждой детали, по каждому узлу. И теперь, вспоминая те горячие недели и месяцы, я думаю не о том, как наши конструкторы, и молодые и зрелые, справлялись со своими заданиями, а о том, как раскрывались их характеры в преодолении трудностей осуществления большого, государственной важности дела.

Неуверенно, все еще сомневаясь в своих силах, начал работу Володя Норкин. Вначале мне приходилось подолгу «разжевывать» ему свои указания, терпеливо ожидать, пока он освоится со схемами, которые я набрасывал. Нелегко было молодому технику по горячей обработке металлов перешагнуть психологический барьер, подавить страх перед такой важной работой, какой является конструктивно-технологическая компоновка орудия. Но талант и молодость брали свое. Норкина не обременял груз старых представлений о конструкции пушек, доверие рождало уверенность. Он сживался с работой, входил во вкус и постепенно начал вносить свои предложения, вести расчеты. Он все глубже понимал будущую пушку, и контуры ее все явственнее проявлялись на его чертежном щитке. Вскоре ему стало тесно на огромном нестандартном листе ватмана, замусоленном от многократных стираний резинкой. Появился второй лист, затем — третий. Привык Норкин к своей роли. Нет-нет да и подойдет то к одному, то к другому конструктору — уточняет места сопряжении агрегатов, спорит, отстаивая свое мнение. «Будет толк», — отмечали конструкторы. И оказались правы. Так и пошел Володя по компоновке орудий. Около 25 лет проработали мы с ним вместе. Он прошел курс обучения, сам стал учить других компоновке пушек. К нему всегда шли за советом конструкторы. Для них он давно уже Владимир Иванович, а для меня и поныне Володя, хоть и заметно припорошило снежком его буйную шевелюру. Частенько он вспоминает апрель 38-го года — год своего рождения как конструктора.

Для многих молодых сотрудников нашего КБ работа над пушкой УСВ стала пробным камнем, определившим их конструкторскую судьбу. Активно взялся за дело Саша Шишкин. Я уже упоминал, что с первых месяцев работы у нас он рос как конструктор нового типа — конструктор-технолог. Опыт сотрудничества с производственниками хорошо послужил ему теперь.

Сконструировать лобовую коробку — сложное задание. Трудность усугублялась тем, что для УСВ ее решено было делать не из легированной стали, как для пушки Ф-22, а из углеродистой. Мы вообще стремились снизить использование дорогой легированной стали. Но при этом увеличивался вес деталей. Следовательно, пришлось создавать так называемые равноправные конструкции, убирать из деталей металл, который не несет нагрузки при выстреле или при транспортировке орудия. Дело это было новое. Глазу, привыкшему к массивным сплошным деталям, странно было видеть на щитке Саши чертеж лобовой коробки, весь испещренный «дырками»: кружево, а не лобовая коробка.

— Она же рассыплется при первом выстреле — говорили Саше его друзья. Но это не сбивало его с толку. Он привык верить расчетам.

— Кое-где еще придется вырезать, — отвечал он в таких случаях, — не укладываюсь в заданный вес

И продолжал «резать» свою конструкцию, уверенно проводя сложные прочностные расчеты. Кипы бумаги заполнялись этими расчетами, четыре ватманских листа едва вместили чертежи с планами и разрезами. Работа сопровождалась постоянными консультациями с литейщиками, технологами, конструкторами технологической оснастки. У щитка Шишкина регулярно появлялись прекрасные технологи сталефасонного цеха Коптев, Чумаков, Куприянов, технологи по механической обработке, отличный термист Колесников. Каждый предъявлял свои требования: «чтобы не было резких переходов, острых углов, малых радиусов закруглений» и т. д. и т. п. Литейщикам нужны допуски пошире и стенки потолще, а Саше нужно выдержать заданный вес и не снизить прочности. В то же время нельзя не считаться и с производственниками. Жаркие бои вел Шишкин, не стеснялся просить помощи, но в конце концов решение было найдено. При взгляде на его пятый лист ватмана рябило в глазах от хаоса допусков, значков чистоты обработки, разрезов, размеров. Между тем в чертеже не было ничего лишнего, это была на редкость профессиональная работа. Каждый размер был на своем месте, чертеж характеризовал поведение металла при заливке формы, предупреждал возможность появления трещин в отливке, завертов металла.

Начальник сталефасонного цеха П. Т. Чумаков

Пока Саша заканчивал работу, Чумаков, Коптев и Куприянов разработали технологию изготовления лобовой коробки, сделали оснастку. Такой метод совместной работы с технологами и с производственниками литейного цеха применяли и остальные конструкторы при конструктивно-технологическом формировании литых деталей. Этот метод был совершенно новым не только для нашего КБ и завода, но и для всей оборонной промышленности. Содружество конструктора с технологами и совмещение процессов проектирования и подготовки производства приносили свои плоды.

Технолог-литейщик Г. И. Коптев

После завершения конструктивного чертежа, проверки и копировки торжеству Саши не было предела. Его подпись в паспорте чертежа стояла первой, моя последней. Я поздравил конструктора с успехом:

— Александр Павлович, теперь и вас можно назвать настоящим инженером. Считайте, что этой работой вы защитили диплом.

Лобовая коробка в металле действительно отвечала всем требованиям. Шишкин следил за производством ее на всех стадиях изготовления, и при испытаниях пушки у него не было поводов для огорчений.

Отлично справился со своей задачей и Яков Белов, который только-только пришел к нам после окончания института. Он создал надежную систему подрессоривания пушки, позволявшую орудию двигаться со скоростью 60 километров в час по дороге и 30 километров в час по бездорожью.

Конструкторы и технологи Приволжского завода (слева направо): И. А. Горшков, И. К. Семенов,  И. С. Мигунов, А. И. Александров, Н. Б. Антипин, Я. А. Белов

Новое всегда воспринимается настороженно. Стремление изъять из пушки лишний, неработающий металл приводило к тому, что конструкция начинала казаться нежесткой, непрочной. Ренне проектировал для УСВ верхний станок. На чертеже он получился очень красивым. Не менее красивым оказался он и в металле — отлично поработали литейщики и технологи по холодной обработке металла. Но у представителя заказчика Телешова станок не вызвал доверия. Везде и всюду он утверждал, что деталь непрочна

Как лучше всего переубедить военпреда? Стрельбой. Но до стрельбы еще далеко. А как иначе?

Выход нашелся — нужно провести статические испытания. В то время стендов и аппаратуры для таких испытаний не существовало. Отгородили место в кузнечно-прессовом цехе, использовали подручный материал — балки квадратного сечения большой длины, слитки металла, подобрали крепеж, соорудили «стенд» с помощью старшего мастера Ивана Степановича Мигунова, человека с руками поистине золотыми, с острым умом и огромным опытом работы. Тем временем я решил поговорить с Телешовым.

— До меня дошли слухи, что вы считаете верхний станок УСВ ненадежным? — спросил я его при встрече.

— Да. Считаю. Как ему, бедняге, быть прочным, когда там одни дырки! И как вы, Василий Гаврилович, могли это допустить? Пока не поздно, закройте дырки, а то пушку и до полигона не довезете, опозоритесь.

— Спасибо за заботу, Иван Федорович, — поблагодарил я Телешова. — На чем ваше убеждение основано?

— Очень просто, — ответил военпред — Положил я станок на одну его щековину, на другую сел сам — под моим весом, бедняга, гнется! Куда уж ему до стрельбы!

— Конструкция определена расчетами, — заметил я. — Вы что же — расчетам не верите?

— Расчетам я верю, но не дырявой конструкции, — последовал ответ.

Ничего не оставалось, как пригласить Телешова на испытания. В день испытаний в кузнице собралась тьма народу, всем хотелось посмотреть, что получится. Порядок испытания установили такой: после осмотра станка и закрепления укладывается слиток такого веса и в таком месте, чтобы вызвать напряжение в половину от нормального расчетного, затем, при втором нагружении, нагрузка доводится до 100 процентов расчетной, при последующих нагружениях до 135–150 и до 180–200 процентов от расчетной нормы. Возражений со стороны Телешова не последовало. Начался эксперимент. Провели первое нагружение, сняли груз, осмотрели, никакой остаточной деформации в станке не было. Провели второе нагружение — тот же результат. Третье — то же самое. Встал вопрос: нагружать ли еще? Многие считали, что довольно и этого. Но кое-какие сомнения у Телешова еще были. Провели четвертое нагружение — и тут уже всем стало ясно, что «дырявый» станок совершенно надежен.

Много лет спустя, когда появились у нас стенды и измерительная аппаратура, мы исследовали конструкцию верхнего станка УСВ. Результаты показали, что деталь была рассчитана верно. Константин Константинович Ренне создал отличную равнопрочную конструкцию.

В напряженной работе дни мелькали один за другим, но и дело не стояло на месте. Уверенно выполнял весьма сложную работу по конструированию противооткатных устройств Мещанинов, строго «в графике» шел Водохлебов (ему был поручен нижний станок УСВ), прекрасные и точные, как всегда, решения отдельных деталей и люльки в целом находил Василий Алексеевич Строгов, для которого эта работа оказалась последней в его жизни.

В полном соответствии с планом и графиком работ, составленным мной совместно с Ренне и моим заместителем Розановым еще в апреле, после моего возвращения из Москвы, КБ приступило к разработке технической документации на пушку УСВ. Нельзя сказать, что все протекало гладко. Случался брак в технической документации и при изготовлении деталей в опытном цехе, в работе чувствовалась гораздо большая напряженность по сравнению с прежними временами, когда мы не совмещали процессы проектирования. Несмотря на все неувязки, в намеченный срок мы уложились. Техническая документация была разработана за четыре месяца (при создании Ф-22 эта работа заняла восемь месяцев), а опытный образец новой пушки появился через семь месяцев после начала проектирования (тоже вдвое быстрее, чем опытный образец пушки Ф-22). Преимущества новых методов работы становились все более очевидными.

 

3

Наступил наконец день, когда опытный образец УСВ был собран и готов к испытаниям. В смысле эстетики УСВ значительно уступала пушке Ф-22. Она выглядела громоздкой и даже тяжелой. Но с этим уже ничего нельзя было поделать. Больше всего меня беспокоила работа трех механизмов — тормоза отката, подрессоривания, а самое главное — экстрактирование стреляной гильзы. Это был наш самый большой козырь в соревновании с кировской пушкой и весьма существенное преимущество УСВ перед Ф-22.

Читатель, возможно, помнит, сколько неприятностей доставило нам при создании и испытаниях Ф-22 заклинивание гильзы в каморе ствола, когда при стрельбе были использованы не обычные гильзы, а французские, из старых запасов, очень низкого качества. Разумеется, не только это заставило нас искать новую, максимально эффективную идею извлечения гильзы после выстрела. В обстановке боя нет большего несчастья, чем отказ орудия. Это может быть равносильно смерти, особенно для дивизионного орудия, которое вынуждено вести напряженную дуэль с танками противника, бороться с его пехотой и с вражескими батареями.

Замысел заключался в том, что извлечение гильзы должно быть принудительным. Следовало применить сначала страгивание гильзы при помощи клина с очень малым наклоном, и следовательно, с огромной силой давления на гильзу, а затем уже выброс ее. Такое решение гарантировало безотказное извлечение сколь угодно сильно деформированной гильзы. Но имело оно и минус. Дело в том, что при такой конструкции клин будет тормозить досылку патрона при заряжении, то есть становится невозможным традиционное заряжение броском. Гильзу следует дожимать (слегка продвигать вперед), пока затвор не пройдет отжимной клин. Но преимущества новой конструкции искупали этот недостаток.

Эту идею мы и реализовали в пушке Ф-22 УСВ и теперь с нетерпением ждали, как сработает механизм. Поставили пушку на стенд искусственного отката. Иван Степанович Мигунов, человек незаменимый в подобных случаях, приступил к работе.

Заложили гильзу в камору, проверили. Включили лебедку, с помощью которой оттянули ствол, имитируя откат при выстреле. Мигунов отцепил трос от ствола, ствол медленно пополз вперед и остановился на копире, не дотянув до положенного ему места. Повторили — то же самое. Проверили давление в накатнике — расчетное. В чем же дело?

Обычная история при первых испытаниях опытного образца — вопросов больше, чем ответов. Подрегулировали, собрали пушку, вновь поставили на искусственный откат. Расцеплен трос — ствол быстро пошел вперед, но через копир все же не перелез. Добавили еще давления, повторили опыт, и только тут наконец экстрактированная гильза загремела на бетонном полу. Но радоваться было рано. Это была обычная гильза, она входила в камору легко, намного легче даже нормальной стреляной гильзы. Как имитировать стрельбу патронами типа французских? Придумали: гильзу помять и забить в камору. Иван Степанович «обработал» гильзу кувалдой так, что в ствол пришлось ее досылать сильными ударами. Затвор закрыт. Ствол оттянут. Внимание! Расцеплен!

Ствол быстро встал на место, гильза победно загремела на полу.

Отлично отжимы сработали! Раздались дружные аплодисменты зрителей конструкторов, технологов и рабочих. Несколько раз повторили опыт — ни одного отказа. Это уже был успех.

С противооткатными устройствами тоже дело шло хорошо, но вскоре мы отметили, что пушка при искусственном накате как бы «клюет» стволом, а хобот станин чуть-чуть поднимается над полом.

— Нет ли ошибки? — спросил я у Володи Норкина, который стоял тут же и наблюдал за странным и совершенно недопустимым явлением. — Не коротки ли станины?

— Нет, по расчетам все хорошо получилось, — ответил Норкин.

— Проверьте еще раз все расчеты с самого начала. И срочно!..

Испытания на стенде продолжались. Все шло нормально, кроме поведения хобота станин. Проверка выключения и включения подрессоривания показала, что все узлы работают хорошо, хоть и выглядел механизм подрессоривания неконструктивно — некрасиво. Осмотрели кулачки зажима — на них появились посветления, что было вполне в порядке вещей: металл работал. Собрали пушку и взвесили. В ней оказалось 1460 килограммов, то есть на 40 килограммов меньше указанного в тактико-технических требованиях. Это было приятно.

После испытания на искусственном откате пушку проверили, собрали и отвезли на полигон, не дожидаясь окончания расчетов, проверка которых была поручена Володе Норкину и для контроля его наставнику Водохлебову.

Первый выстрел нового орудия — большой праздник для конструкторов. Каждый с нетерпением ждет возможности увидеть, как его агрегат работает при выстреле. На первую стрельбу новой пушки, как правило, допускались люди только по списку, утвержденному начальником КБ.

Козлов установил УСВ на огневую позицию, зарядил половинным зарядом и ждал команды. Конструкторы тщательно проверили свои механизмы на пушке, и только после того, как они доложили, что все в порядке, я дал Козлову разрешение на первый выстрел.

Из укрытия, где по инструкции было положено находиться всем, мы услышали голос новорожденной пушки. Знаменательная минута!

Выскочили из укрытия. Гильза выброшена, пушка на месте — порядок!

Повторили выстрел на половинном заряде, постреляли на трехчетвертном, дали наконец нормальный заряд. Все было в норме, полуавтомат сработал, но длина отката оказалась мала. Проверили выстрелом на нормальном заряде — та же картина. Усиленным зарядом решили не стрелять до проверки и регулировки тормоза отката, что можно было сделать только на заводе. Прежде чем прекратить испытания, посмотрели, не заходя в укрытие, как ведет себя пушка при выстреле трехчетвертным зарядом (стрелять нормальным считали опасным, так как ствол пушки еще не был проверен стрельбой усиленными зарядами).

Орудие заряжено. Команда. Выстрел!

Кулачок полуавтомата побежал по копиру, гильза, дымясь, полетела к сошникам — и в тот же момент сошники приподнялись, ствол пушки «клюнул» и как бы нехотя вернулся в исходное положение. Все стояли, словно завороженные. Такого на прежних пушках ни разу не наблюдалось. Теперь и без проверки расчетов было ясно, что Норкин наврал в определении длины станин и довольно грубо. Стали решать, как быть. Можно утяжелить станины, но тогда общий вес пушки увеличится примерно на 60–70 килограммов и превысит заданную нам ТТТ норму в 1500 килограммов. Второй путь — удлинить станины Но это значит увеличить общий габарит пушки по длине. Решили удлинять. На сколько? Оказалось: минимум на 60 сантиметров.

Чтобы не терять времени, Мигунов предложил станины опытного образца нарастить, а для четырех пушек, предназначенных для испытаний на полигоне ГАУ, изготовить новые, удлиненные станины. Но прежде чем наращивать станины на опытном образце, нужно было провести еще одну напряженную стрельбу и обкатку (возку) по тяжелым дорогам, чтобы выявить скрытые дефекты.

Форсирование первых испытаний УСВ вызывалось состоянием моего здоровья, которое все ухудшалось и ухудшалось. Дошло до того, что я уже не мог ни писать, ни читать. Давно пора было ложиться в больницу, но я очень хотел своими глазами увидеть работу механизма отжима гильзы, тормоза отката и подрессоривания в процессе обкатки. Остальные агрегаты не внушали опасений.

Испытания опытного образца стрельбой в напряженном режиме и с большими углами возвышения, что создавало максимальные нагрузки на механизмы орудия, не выявили серьезных дефектов. В начале стрельбы произошла небольшая заминка с заряжением. Привыкнув к заряжению броском, заряжающий и на этой пушке пытался работать так же. Но патрон каждый раз отскакивал — его отталкивали лапки выбрасывателя. И только когда заряжающему еще раз показали, что нужно досылать патрон в камору УСВ, дело пошло на лад.

Вечером в опытном цехе пушку разобрали, проверили, подрегулировали длину отката и увеличили давление в накатнике. На другой день были назначены испытания возкой.

Рано утром пушку прицепили к грузовой машине ЗИС-5 и выехали на трассу. Испытание возкой решили провести на дороге, вымощенной торцевой шашкой. Для транспорта на конной тяге это удобная дорога, но грузовые машины предпочитали ездить по обочине, а не по торцам, местами глубоко просевшими от времени. Это была не дорога, а сплошные ухабы — для испытания пушки возкой лучше и не придумаешь.

Подъехав к дороге, остановились, сняли хоботовую часть орудия с крюка машины, проверили пушку. Шоферу ЗИС-5 дали указание держать скорость в пределе 25–30 километров в час. Он наотрез отказался — пришлось приказать. Тронулся наш транспорт. Часть конструкторов, среди которых был и Яков Белов, автор механизма подрессоривания, ехала в кузове грузовика, я сопровождал пушку в легковом автомобиле. Едва скорость движения достигла 30 километров в час, как пушку начало бросать из стороны в сторону, от одного кювета к другому. Она шла то на одном колесе, то на другом, подпрыгивала высоко в воздух. Она вела себя, как необъезженный конь, впервые попавший под седло. У меня даже появилось опасение: не придется ли после такой езды посылать людей на дорогу и собирать детали нашей пушки? Торцевая шашка тянулась километров 30, но вскоре я решил остановить транспорт и дать людям передохнуть. Остановились, осмотрели пушку. Все в порядке. Это нас порадовало. Вновь тронулись, прошли до конца участка. Когда машина вышла на асфальт, все облегченно вздохнули. Но недолго мы ехали по асфальту, да и не нужна была эта езда. По хорошей дороге пушка может пройти сколько угодно километров при максимальной скорости грузовой машины. Кстати сказать, на УСВ мы поставили не специальные артиллерийские колеса, а стандартные автомобильные, от ЗИС-5, в дополнительной проверке они не нуждались.

Еще одна остановка и проверка — все в порядке с пушкой, а у нашего грузовика беда: сломалась рессора. Значит, механизм подрессоривания нашей пушки надежнее, чем у автомобиля.

Со стороны я подробно рассмотрел, как идет пушка по ухабам, а теперь решил сам испробовать подрессоривание. Это было мое старое правило: при первых испытаниях орудия возкой обязательно прокатиться на лафете километра полтора два. Когда я объявил о своем решении, все в один голос запротестовали, а шофер заявил, что машину он не поведет, так как уверен, что я свалюсь и меня задавит своя же пушка. С трудом удалось мне настоять на своем. Сел на лафет, машина тронулась. Вначале шли по асфальту. Чувствовалось, как хорошо работают рессоры пушки. Затем выехали на торцевую мостовую. Трудно рассказать, что это была за езда. Два километра, казалось мне, никогда не кончатся. В какой-то момент рука моя сорвалась, и я только чудом удержался на лафете. Позже я с содроганием вспоминал эту поездку, в высшей степени безрассудную. Но в тот день отказаться от нее не смог. Болезнь моя (базедова) была в то время врачами мало изучена, пугала своей неопределенностью. Как знать, не станет ли наша УСВ последней пушкой, испытывать которую мне доведется? Вероятно, эта не до конца осознанная мысль и продиктовала мое решение прокатиться на лафете, хоть я и не отношусь к числу людей с повышенной мнительностью.

Когда я сошел с лафета, то почувствовал, что еле держусь на ногах. Но это искупалось чувством удовлетворения: отлично подрессорено орудие, недостает лишь амортизатора, который не допускал бы раскачивания пушки после каждого толчка, глушил бы колебания. В конце испытаний вновь осмотрели пушку. Она была целехонька, а у грузовика сломалась вторая рессора. Вечером этого же дня начальник транспортного отдела пожаловался директору завода, что мы доконали ЗИС-5: грузовик после испытания нашей пушки пришлось отправлять в ремонт.

Я сердечно поздравил Белова с успехом его первой самостоятельной работы. Как и для многих, задание по УСВ определило перспективу работы Якова Афанасьевича на долгие годы, а точнее, почти на три десятилетия. Стабилизирующие устройства его конструкции стоят на очень многих пушках и нашего КБ и других заводов.

Так реализовался со временем творческий потенциал молодого специалиста, выпускника Ленинградского рабфака и ленинградского Военно-механического института.

После описанных испытаний УСВ возкой Мигунов с бригадой слесарей приступил к удлинению станин, велась доводка тормоза отката. И как мне ни хотелось посмотреть хотя бы еще одну стрельбу, откладывать лечение было нельзя. Перед отъездом я попросил Розанова держать меня в курсе всех дел и в ноябре 1938 года лег в больницу.